Бракплатц мог похвастать процветающим шибином; эти незаконные питейные заведения возникали, как грибы после дождя, и в локациях других городов. Запретить алкоголь или любовь — все равно, что иметь дело с динамитом; дельцы получают высокий доход, и взнуздать их законом нелегко. В этом южноафриканская полиция должна была убедиться.

Матушка Марта жила припеваючи с тех пор, как занялась этим делом в 1942 году. И в ту субботу, когда играл Тимоти, это была полная, гладкая, бойкая женщина шестидесяти лет со светло-коричневой кожей без единой морщинки, сверкающей, как натертый паркет.

Она с успехом следовала к раз и навсегда намеченной цели, в изобретательности могла поспорить с местной полицией, впрочем, дважды сиживала в тюрьме — одним словом, была именно тем человеком, у которого мог найти убежище Молиф-Динамит до той поры, покуда ему удастся ночью улизнуть из города.

Но вдобавок ко всему матушка Марта обладала еще одним талантом, который сделал ее высокоуважаемой особой среди двух дюжин местных жителей белых и посещавшей ее интеллигенции из числа африканского общества в Бракплатце.

Она умела распознать дух времени, и, пока захудалые кабаки открывали объятия мирским порокам, лучшие из них могли доставить удовольствие новой элите — политикам, журналистам, поэтам, писателям, актерам, мыслителям, адвокатам, деловым людям, клеркам и людям прочих «культурных» профессий. И в самом деле, их изощренный вкус куда в большей мере, чем вкус трудового люда, находил слабым и просто отвратительным кафрское пиво, что варилось с попечения и согласия муниципальных властей. Так почему бы им не собираться безопасно в обществе друг друга и не поглощать запрещенные марочные спиртные напитки?

Шибин матушки Марты состоял из двух частей. Его «чистую» половину она окрестила «Голубая высь». В просторечии сна звалась «дорогая-голубая». Другая — «дешевая-голубая». Не обладая двойным зрением, полиция знала Марту только как королеву дешевого самогона, правящую в низкопробном заведении, во дворе дома номер 28 по Третьей улице. Им было совершенно неизвестно о существовании аристократической половины — алкогольного бара, где подавались виски, джин, коньяк, вина и европейское пиво — под крышей дома номер 33, где жила ее двоюродная сестра.

Матушка Марта не имела ничего против, чтобы вне этих «великосветских» сборищ к ней относились как к обычной кафрской девушке. По одежде она ничем не отличалась от прачек и уборщиц. Носила платок и платья с длинными юбками, закрытым лифом и высоким воротником. Ее непристойная речь совсем не изменилась и отлично подходила к ней, в прошлом девице легкого поведения, а ныне зазывале в ее незаконном заведении.

Карьера ее началась случайно, во время войны, о которой она мало что знала, кроме того, что с ее начала по шоссе все больше и больше шло оливково-зеленых колонн военных машин и транспортеров.

Зимним утром в 1942 году она как-то развлекала двух мужчин, которых пожирало вожделение вдали от своих родных краалей. Она позволяла им любить себя на лоне природы в том старом мире Южной Африки, где ненависть и строгость законов слегка смягчились: так много полицейских забрали в армию, что жизнь стала неправдоподобно свободной.

Марта и двое мужчин отдыхали у подножия холма, праздно наблюдая за двумя батальонами мотопехоты, двигавшимися по дороге в направлении сборного лагеря в Дурбане.

Груженые грузовики грохотали, несясь по склону, тормоза визжали, стальные борта гремели, когда водители переключали передачу у поворота к мосту через реку, и с жалобным воем тащились через город.

Колонна, строго соблюдая дистанцию, шла и шла, и, наконец, звуки слились воедино, в один ритм, и долго еще, уже после того, как прошел конвой, за-мыкающий колонну, все трое продолжали смотреть, точно удивляясь, что наступил конец и бесконечному.

И еще один грузовик с кухонным капралом, сидевшим в кабине водителя, показался на дороге. Последний темно-зеленый грузовик мчался вниз по склону, и водитель нажимал на акселератор, чтобы нагнать конвой.

Но вместо того чтобы включить низшую передачу на спуске к мосту, водитель мчался на прямой передаче. Грузовик развил большую скорость. Двое мужчин и Марта хохотали от удовольствия. Машине предстоял крутой поворот. Они это знали — ведь перед ними прошла уже добрая сотня машин, и только эта, последняя, выбилась из ритма. «Хаау!» — вскрикнули они разом, будто сговорившись, и до боли сжали руки, так как знали: сейчас будет на что полюбоваться.

Слишком поздно схватился водитель за рукоятку скорости, чтобы двойным переключением перевести рычаг в положение низшей передачи. Грузовик выпрыгнул с дороги грохочущей массой стали и скрылся в песчаном облаке. Брезент с кузова сорвало, железные трубчатые ребра согнулись и скрючились. Богатства грохнулись на землю: консервные банки с фруктами, целый ливень картофеля и зеленых бобов, град летящих яиц, говяжий бок, загремела оглушительная какофония котлов, горшков, кастрюль и консервных банок.

Отчаянный прыжок «форда» порвал сцепное устройство, и прицеп с водой, тащившийся за грузовиком, вышвырнуло в вельд, и он удивительным обрезом долго еще сохранял равновесие на двух своих колесах, пока не исчез в ивовой роще далеко-далеко от дороги.

Пока два спутника Марты еще пребывали в оцепенении, она быстро очнулась и приняла решение всей своей жизни.

Через два часа, когда извлекли из-под обломков двух погибших солдат, а аварийный отряд собирал обломки машины, сержант из штабной роты составил список разбитого или ненайденного снаряжения.

— Куда, к дьяволу, подевался прицеп с водой?

— Прицеп с водой, сержант? — переспросил один из его помощников. — Его и правда нет.

— Да, но, черт побери, он был, когда машину грузили перед выездом!

И хотя река, ущелье и город были обысканы со всей тщательностью, прицеп с бочкой так и не был обнаружен. Его списали, и о нем забыли. Все, кроме Марты. Она ликовала. Громадная стальная бочка, она прослужит целый век. Сокровище грандиозной вместимости!

К тому времени, когда полиция принялась обыскивать дом за домом, прицеп — ось с колесами — был разобран на составные части, а стогаллонный сосуд надежно упрятан на заднем дворе дома матушки Марты. Вскоре шум утих, и матушка Марта занялась бизнесом, превратившись в настоящую королеву самогона. Пятьдесят банок фруктов, тридцать фунтов овсянки и ящик сушеных абрикосов (все — армейское имущество) составили пикантный гарнир к пиву, которое она стала варить из зерна, дрожжей и воды.

У нее хватило ума установить еще одну бочку в достаточно заметном месте. И оба раза, когда полиция совершала налет на дом номер 28, доносчик указывал именно на эту бочку-приманку. И полиция так и не могла уразуметь, почему Марта с таким безразличием и спокойствием наблюдала, как ее домашнее пиво выливают в сточную канаву.

Она ежедневно наполняла свой стогаллонный сосуд с пивной закваской всем, что только ни попадало под руку: метиловым спиртом, остатками пива, дешевым коньяком и имбирным пивом, фруктами и фруктовой кожурой, каффиркорном, зерном, а также дрожжами, когда их удавалось достать. Это крепчайшее пойло бродило уже в течение нескольких лат, и Марта разливала его в кружки пинтами и квартами, подсчитывала выручку и не обращала внимания на бушевавшее кругом пьяное безумие.

В 1952 году она побывала в первоклассном подпольном баре в западной локации Йоханнесбурга. Это оказался совершенно иной мир. Там было чему поучиться. Она открыла свое собственное заведение высокого класса, рассчитанное на узкий круг посетителей. Несмотря на строжайшие законы, ограничивающие продажу марочных спиртных напитков даже для белых, достать их не составляло большого труда. Всегда находилось сколько угодно белых, готовых нарушить закон и продавать туземным торговцам виски, джин и коньяк по ценам «черного рынка». Закон предполагал предохранить белых от запойного пьянства, но черта с два! Деньги значили куда больше.

«Голубая высь» — там матушка Марта отводила душу. Умело перестроив небольшой домик, она соединила две комнаты в респектабельный салон с дюжиной стульев. Буфет с напитками надежно скрывался в потайном шкафу под печкой.

И если в доме номер 28 напитки продавались в любое время, то в «дорогом-голубом» салоне Марта установила свои принципы, от которых никогда не отступала. Салон был открыт до захода солнца — этот час казался ей самым подходящим для закрытия приличного заведения.

В этот субботний вечер Марта не ждала никаких несчастий и ровно в половине седьмого завела портативный патефон — у нее накопилась превосходная коллекция пластинок нью-орлеанского джаза и манхэттенских свингов, — зажгла керосиновую лампу с красивым абажуром на круглом столе в середине задней комнаты, задернула красные узорчатые занавески на окнах с железными решетками. Она что-то напевала, протирая стаканы и кружки в ожидании первых посетителей.

Сегодня Марта могла рассчитывать по крайней мере на дюжину посетителей, тогда как в будни их набиралось обычно не больше четырех. Это будут люди солидные и, что касается напитков, разборчивые. Правительство, возможно, считало нормальным явлением длинные хвосты африканцев в очереди за кафрским пивом в муниципальных пивных залах. Но ее посетители — люди с пониманием, которые на каждом шагу сталкиваются с рекламой всемирно известных джинов и виски, а также южноафриканского коньяка и пива. Но разве не разумно было предположить, что эта предназначенная для белых реклама с одинаковой силой привлечет и тех черных, которые умеют читать хотя бы по складам? И не являлась ли вся эта реклама, в сущности, рекламой преступлений?

Короче говоря, посетители Марты знали, чего хотели. И Марта могла им это предоставить. Они хорошо платили за свои радости жизни и пили медленно и осторожно, наслаждаясь ароматом напитков и приятной беседой. Высокая стоимость жизни, расходы на содержание семьи не допускали какой-либо безответственности в выпивке. Иной раз ее клиенты просиживали по три часа за порцией виски, и опьянение наступало скорее от предвкушения, чем от выпитого.

С годами Марте становилось все труднее расставаться с этой атмосферой респектабельности ради погребка в доме 28, где прямо на полу, прислонясь спинами к стенам, сидели трудовые люди и поглощали из горшков пиво, которое Марта либо ее кузина разливала громадной суповой ложкой (армейское имущество — военный трофей 1942 года).

Это путешествие отнюдь не сводилось к разделявшим их тридцати ярдам — то было путешествие из среднего класса в мир крестьянства, где люди обеими руками держали кружки между колен, присасываясь к ним толстыми губами, пили большими глотками и отрыгивали даже тогда, когда они громко разговаривали, обнажая свои белоснежные зубы. У них не оставалось денег на пиво в муниципальных барах, и они шли к матушке Марте, где процветала выпивка в кредит. Расплачивались они в день получки. Под воздействием этой кредитной системы ими поглощалось все меньше и меньше муниципального пива и все больше и больше «пива» матушки Марты. К тому же ее «пиво» было куда крепче муниципального.

Сегодня предстоит спокойный вечер, думала матушка Марта и напевала песенку «Грустная луна» своим звонким контральто. Три месяца прошло с последнего налета. Созданная ею «система своевременного предупреждения» доказала свою надежность, и не было никаких признаков того, что в этот вечер полиция замышляет нечто из ряда вон выходящее.

Разве этот старый слон, большеголовый полицейский Бильон с супругой и участковый надзиратель Смит не собираются на концерт в церковь? То будет воистину королевский выход — все вокруг в небывалом порядке и под полным контролем. Всякая грязь — самогон, дагга, ножи, проституция и мошенничество будут упрятаны подальше от глаз, как будто их сроду не водилось. И голоса участников концерта, певчих из Йоханнесбурга, будут вторить сладостному восторгу, который принесет этот черный в день своей удачи.

Марта вздохнула. Она представила себе, как было бы хорошо превратить привокзальный отель в настоящий клуб «Голубая высь» и никогда больше не беспокоиться ни о каких полицейских налетах.

Стук в дверь возвестил о первых посетителях. Она их не знала. Это были крепко сколоченные ребята. Они сказали, что приехали из Йоханнесбурга. Одного звали Динамит, другого — Клейнбой. Тот, что покрупней, выражался немногословно, а меньший слушался малейшего его слова. Марта приветливо приняла обоих. Ее вполне устраивало присутствие этих сильных парней, связанных с ней глубоким родством крови, — на тот случай, если полиции вздумается сунуть к ней нос. Для нее не составляло секрета, что оба они из преступного мира. Ведь их связывало кровное родство и в этом смысле. Матушка Марта не отличалась сверхмерной щепетильностью в своих знакомствах. И если Динамит не казался ей личностью слишком приятной, то она, во всяком случае, знала, что это настоящий мужчина. А ведь те, чей рот всегда широко раскрыт для болтовни и хвастовства, — трусы, которых ничего не стоит спугнуть и которые только мнят себя героями.

Она отвела Динамиту лучший столик.

— Я уйду в полночь, — промычал он.

— Отлично. Сегодня должна быть спокойная ночь. А беды я не хочу. Никакой беды. — Говоря это, она разглядывала Клейнбоя. Он принадлежал явно к слабому типу. — Ты последишь за ним, да? — спросила она Динамита.

— Оставь его. Он делает, что я говорю.

Внезапно ей стало не по себе. У этого Клейнбоя был рот как раз того склада, что раскрывается и несет, как горячий прибрежный ветер, прошибающий до пота.

Их преступления не имели значения при условии, что у нее они будут вести себя прилично. Ее не интересовало, убил ли кто-нибудь из них человека, или же украл, оскорбил, изнасиловал, бежал из тюрьмы, либо нарушил один из бесчисленных мелких законов. Каждый африканец самой судьбой был предопределен стать преступником — не из сознания первородного греха, а просто потому, что с той минуты, как заживал его пупок, он сталкивался со всей массой неограниченных законов, каждый из которых был нацелен на него своим острием, точно иглы на спине дикобраза, и их так много, что человек не мог их ни сосчитать на пальцах своих рук и ног, ни тем более разобраться в них. Так мог ли кто-нибудь вырасти мужчиной, не нарушив хотя бы одного из них? И если все были правонарушителями перед лицом закона, если правонарушения словно бы предусмотрены многочисленными ловушками в мелких законах, зачем тогда африканцам стараться шлифовать свою честь или создавать собственное общество среднего класса, основанное на честных принципах? Стоит ли беспокоиться, если стыд преступления — общий стыд? Кто проведет черту между Удачей и Судьбой? Но если нет стыда, то откуда взяться раскаянию?

Динамит и Клейнбой пили в задней комнате. Огни в городке постепенно гасли. Бракплатц был готов погрузиться в темноту субботней ночи.