Тетушка Рози встала еще до зари, и ей предстоял длиннющий день. Дел, пожалуй, слишком много, чтобы управиться со всеми. Уже к полудню она почти выбилась из сил после непрерывной нервной суетни в доме доктора Вреде — у нее и так-то их было немного. Сегодня ее эмоции возникли сразу же на головокружительной ноте, подскочили высоко вверх, когда приехал Тимоти, а впереди их ждала еще та наивысшая вершина из всех существующих, на которую предстояло подняться.

Она предвкушала наслаждение и не желала избегать никаких волнений, даже если бы они грозили убить ее.

Она трудилась тяжело и беспорядочно. Вскоре после половины пятого она закончила приготовление тыквы, маиса, зеленых бобов и мяса для ужина. Бутылка «Недерберг Стейн» стояла в холодильнике.

Покончив с обязанностями, она могла, наконец, заняться собственными делами. В кожаную сумку для покупок уложила голубую вазу — доктор Вреде разрешил ей взять ее (эту вазу с трещинами выбросили девять лет назад, и с тех пор она служила главным украшением ее комнаты), а также глиняное блюдо из буфета. Она положила в сумку пустые банки из-под джема, засверкавшие металлическим блеском, после того как с них содрали яркие этикетки.

Затем она пошла в сад. Доктор сказал, что он предоставляет ей свободу выбора. Какие бы цветы она ни сорвала, это не могло, с любой точки зрения, нанести саду ущерба. И хотя этому саду недоставало настоящего ухода, земля возблагодарила доктора за его привычку стоять задумчиво посреди него со шлангом в руке.

Среди цветов Рози еще меньше чувствовала себя в своей тарелке, чем доктор. Земля, по ее представлениям, предназначалась для выращивания еды, и сна не пришла бы сюда, если бы не ее сегодняшние интуитивно-религиозные, ищущие выхода замыслы.

Выбор основывался исключительно на четкости красок. Она срывала цветы без всякого благоразумия. Вскоре они были увязаны в крепкий пучок, этакий калейдоскоп красок, увенчавший сумку для покупок.

На этом Рози не остановилась. Она наполнила цветами еще и картонную коробку, установила ее на голову и осторожно двинулась к дому, поддерживая равновесие неуловимыми движениями узких плеч и тонкой прямой спины.

С сумкой в руке и коробкой на голове она отправилась через город к развилке, откуда дорога должна провести ее вокруг холма к церкви св. Петра.

Высокие окна церкви покрывал слой грязи. С большим трудом, в полутьме, расставляла она свои вазы и банки — в качестве подкрепления к трем медным сосудам, какими могла похвастать церковь.

Целый час она провела, взбираясь на скамьи, балансируя на стульях, вставая на цыпочки перед алтарем, дотягиваясь до окон и то и дело бегая к водопроводному крану.

Она наполнила водой сосуды, а затем распихала, затолкала, рассовала в них цветы. Она действовала без всякой мысли о порядке, и ее быстрые пальцы не знали, как это делается, но, когда последний стебелек занял свое место, цветы красноречиво простили ее. В том, что она делала, не было никакого стиля, никакой тонкости в понимании цвета, ни малейшего раздумья о том, как и где расставить вазы и банки, и никакого понятия о красоте как таковой. Она не замечала совершенства каждого листочка и лепестка, очарования каждого оттенка или изгиба стебля. И все же, когда она закончила, обветшалые балки грязной и запущенной церкви словно озарились. Цветы скрыли заплатанные стены, зарубцевали раны в штукатурке; никогда и никому не приходило еще в голову расставлять их там, где они теперь оказались. Краски возникали из сумрака, чтобы смягчить стены и скрыть углы. Они смягчили даже уродство не спрятанных в абажуры голых пятидесятиваттных электрических ламп, закопченными белыми грушами свисавших с потолка на черных шнурах.

Она присела отдохнуть на переднюю скамью, вспомнив, что вскоре взберется на холм тележка подрядчика, груженная шестью роскошными стульями, которые доктор Вреде взял внаймы специально на сегодняшний вечер. Их расставят во всем блеска впереди первой скамьи, поближе к алтарю, лицом к лицу едва ли не с самим господом богом. Участники концерта будут сидеть справа от них на двойной скамье хора.

Доктор Маквабе будет играть на органе слева. А на приподнятую платформу кафедры поднимется малыш, тот самый Шиллинг, молодой человек одной с нею крови, ее Тимоти Маквин, — и зазвучит музыка, и в сердцах всех воцарится радость и гордость.

С дорогими стульями будут обращаться с особой осторожностью, но сразу же после концерта они исчезнут все до единого. И хотя все принимали поучения церкви, однако известную заповедь не все считали вполне искренней: ведь если бы она была искренней и белые, которые принесли ее, не забывали бы о ней и не игнорировали бы ее, то ни один из тех, кто, посещая церковь св. Петра, вздумал бы стащить украдкой такой стул, не был бы прощен богом…

Рози услышала голоса на улице у церкви. Скрипнула дверь в ризницу. Должно быть, пришли дамы, чтобы приготовить хлеб, печенье и чай, удовлетворенно подумала она. Наконец начинался этот прекрасный вечер.

Она робко посмотрела на крест над алтарем. Он всегда был в ее сердце, так же как и символы суеверий детства в ее краале. Она не так боялась креста, как слов, которые извергал из себя колдун. Она не боялась креста, но находила в нем какое-то утешение. Она желала верить в то, во что, казалось, так трудно поверить: что есть бог, которому она приходится дочерью. Но как может она считать себя сестрой такого мудрого белого бааса, как доктор Вреде?

Она молилась, как ее научили этому в шестнадцать лет, когда она пришла в город. Она просила крест ниспослать этому вечеру улыбку.

Шум в ризнице не утихал. Она робко вышла из церкви и начала спускаться с холма — ей предстояло еще готовить обед доктору.