Последними из белых гостей в доме доктора Вреде появились Бильоны. Старший констебль Паулюс де ла Рей Бильон, небрежно помахивая своим офицерским стеком с кожаной рукояткой, шагал по главной улице рядом с Генриеттой.

Не зная точно, до какой степени отразилось на его собственной внешности куполообразное сооружение из разноцветной ткани, водруженное на голове шагавшей рядом супруги, он держался все же с полным сознанием собственного достоинства.

То, что жена была в праздничном настроении, сомнений не вызывало, и так как именно шляпка служила причиной возбуждения, с каким она двигалась сейчас навстречу мечте об успехе в обществе, ему не следовало критиковать ее выбор. Шляпка стоила дорого. Она должна быть хорошей.

— Мне нравится твоя шляпа, дорогая, — повторил он в десятый раз.

Она еще выше задрала подбородок, жеманно и нежно улыбнувшись мужу. Облачившись сегодня в парадный мундир, с широко расправленными плечами, и не надев вопреки обыкновению очков, он казался еще красивым. Даже ленточки военных наград — у него их было пять, в том числе «Военная медаль» — придавали ему особый блеск, хотя Генриетта всегда с отвращением вспоминала те пять лет, когда он сражался в этой, по ее словам, «английской войне».

На его мундире не было ни пятнышка. И все же фигура Бильона потеряла свои пропорции из-за сверх меры массивного живота. Нижняя часть мундира свисала, как штора, вниз от третьей пуговицы, на которую падало все натяжение мундира в талии. Коротко остриженные светлые волосы отступали, оставляя две бухты залысин, нежно-розовых над его коричневым от загара лицом. На шее залегали глубокие складки, точно желобки, предназначенные для осушения пота.

На Генриетте было цветастое платье из тафты. Рукава до локтей стягивали ее массивные бицепсы подобно сосисочной кожуре, образуя у локтей какое-то подобие рыбьих жабр. Юбка свободно ниспадала вниз, едва прикрывая колени. Кверху от талии она являла собой целую серию вздувшихся складок, увенчанных причудливым сооружением — шляпкой с лентами. Укрепленный в центре шляпки красный цветок как будто указывал путь вперед.

Бильон смутно ощущал, что есть какое-то несоответствие между яркими цветами набивной ткани и пурпурным цветком шляпки, но что он мог понимать во всех этих вещах?

В тот вечер он чувствовал себя превосходно. Бола, который постоянно выводил его из себя, не будет. Он чувствовал себя мужчиной. Только Бол мог нарушить это его представление о себе самом и считать bonhomie слабостью. Быть может, если бы кричал громче в свое время, он стал бы сейчас даже начальником района и сидел бы с высоким чином на погонах, а не с нашивками на рукавах. Может быть, такое сейчас время, что рука и нога полисмена должны быть тверды, а голос громок. Но мысль эта тут же показалась ему таким же вопиющим несоответствием, как красные цветы на платье Генриетты и пурпурный цветок на ее шляпке.

Как надлежит управлять людьми? В этот вечер он ощущал в себе такую уверенность, что считал себя способным руководить людьми одним лишь своим голосом. И если он может сделать это с людьми, то относится ли это и к кафрам? Кто они такие, эти кафры? Люди? Полулюди? Не такие уж они плохие. И чувствуют себя счастливыми, когда их оставляют в покое. Беда их в том, что они, кажется, не очень хотят, чтобы их оставляли в покое, — с этими агитаторами, возбуждающими их все время. Черт побери, люди, куда идет мир?

«Вот я со своей женой. Я не могу изменить мой образ жизни. Я уже слишком старый бык, чтобы тянуть тележку в другую сторону. Да, люди, кафр — такой же человек, как и я. Лягните собаку, и она вас укусит, если есть у нее хоть капля мужества. Погладьте ее, накормите, будьте с ней ласковы — и собака будет любить вас. О люди, я и в самом деле люблю собак! Они делают меня счастливым. Их большие глаза и мокрые носы, гладкая шерсть морды у моего колена — это и в самом деле нечто».

Он взял себя в руки.

— Сегодня был вкусный обед, дорогая.

Генриетта снова жеманно улыбнулась.

— Ты отлично справляешься с домом, Генриетта, в этом невозможно усомниться. Новая служанка из туземцев — хорошая стряпуха.

— Согласна. Тебе повезло — найти такую жену, как я… Не то что эти современные молодые девчонки… Хотелось бы мне знать, повезет ли Болу так же, как тебе. Ты в свое время был похож на него.

Похож на Бола? Бильона даже передернуло. Сильный — возможно, но похож на него? Бол негодяй, самодовольный негодяй. Еще годика два, и все это станет не по силам… и перейдет к нему.

— Похож на Бола, дорогая? Вот не думаю.

— Был когда-то, Паулюс. Теперь ты растолстел и постарел, а когда-то был таким, как он, сильным, быстрым, красивым.

— Я еще не так слаб.

— Может быть, и нет… Но ты так толст… И нет уже былой твердости, а?

— Да, твердости нет, дорогая. — Проще всего было согласиться, но мысли не унимались. «Тверд? Я не хочу быть твердым. Я могу обуздать дикую лошадь мягкими руками».

— Удачный вечер для доктора Вреде, а?

— И для этого молодого кафра, — добавила Генриетта, и в ее тоне послышалась неодобрительная усмешка.

— Он милый мальчик… И умный! — Бильон ничего не заметил.

— Слушай, Паулюс. Он всего-навсего кафр. И я не одобряла всю эту затею с его отправкой в Лондон… Но все равно, сегодня подходящий вечер для такого события… Ведь их у нас не так уж много.

Бильон открыл калитку.

— Ну, вот мы и пришли, дорогая.

Доктор вышел им навстречу. Он выглядел безукоризненно в своем темно-сером костюме с белым уголком платка в нагрудном кармане. На нем была белая рубашка и серебристо-серый галстук. Редеющие волосы аккуратно расчесаны.

Узкое лицо, сверкающие глаза и крупный нос придавали внешнему облику доктора своеобразие и оригинальность. Он медленно провел гостей в дом, скрыв свою растерянность при виде сенсационной шляпки Генриетты.

Когда дверь захлопнулась за ними, Бильон услышал, как где-то на главной дороге взревел восьмицилиндровый двигатель, и сразу же представил себе Бола, совершающего патрульную поездку.

Гости уже сидели в большой комнате с высокими потолками, где изящные шкафы, бюро и стулья из пахучего африканского ореха придавали богатый вид простенькой тахте и дюжине легких стульев.

Мэйми Ван Камп сидела справа, но все равно казалось, что именно там центр комнаты. На ней было простое черное платье с тонкой ниткой жемчуга. Бледно-желтая в полоску обивка массивного старинного стула была отличным фоном для ее красиво посаженной головы с большими глазами и нежно очерченным ртом на миловидном лице. Черные волосы Мэйми блестели. Ее присутствие излучало какую-то изысканность и то женское тепло, которого обычно недоставало комнате.

Рядом с ней на стуле орехового дерева восседал его преподобие Петрус Ван Камп, прямой как доска, внимая знакам уважения вошедших в комнату Бильонов. Бог навел на земле порядок, и Ван Камп никогда не мог понять брожения умов других людей — их сомнений относительно прошлого, настоящего или будущего. Бог требовал послушания, а послав на землю своего сына в образе человеческом, наделил священную братию консульским величием. Долг проповедника не зависит от светской власти, а закон для него написан везде: от Книги бытия до Апокалипсиса.

Хотя священник встал со своего места, чтобы приветствовать миссис Бильон, то был знак обычной вежливости, которая неожиданно приняла форму куда более личную, когда Ван Камп обнаружил, что на него смотрит поразительный пурпурный глаз ее шляпки. Но он выходил победителем, сталкиваясь и не с такими несуразицами; отнюдь не христианская идея сравнить эту женщину со своей женой заставила его посмотреть на черную шляпку Мэйми с трепещущей вуалью: это простительная вольность с ее стороны, учитывая, что сегодня отнюдь не требовалось одеваться, как на воскресную службу.

— Сейчас подадут кофе, — сказал доктор Вреде. — У нас есть время выпить по чашечке перед уходом… Да и мистер Мадзополус еще не пришел.

В комнате находилась еще одна супружеская пара: мистер и миссис Коос Смит. Коос был старшим надзирателем в городской локации. Он присутствовал здесь сегодня по праву: их с женой всегда используют для декорации. Они заполняли избирательные списки и церковные скамьи, пустые места на званых обедах, свободные стулья на теннисной площадке и за карточным столом. Они служили в благотворительных обществах, готовили кофе и катались на автомобиле во время выборов. Они делали все — и ничего. Они совершенно не имели лица. Они ничего не давали, ничего не брали, никакой пользы не приносили. Сегодня вечером они будут укреплять тонкую прослойку белых на передней скамье церкви.

Чету Смитов пригласил священник — этого было достаточно и в то же время являлось высокой честью. Его санкция гарантировала, что голос, к которому они прислушивались с колыбели, не обвинит их в нонконформизме. Они пришли, и им тоже подадут кофе, их увидят, этих призраков, сидящих с краю, и они уйдут незамеченные, так как их присутствие не оставит по себе никаких следов.

Преподобный Ван Камп допускал, что преимущественное право председательствовать сегодня принадлежит доктору Вреде. Во всяком случае, сегодня был достойный повод для собрания. Разве не похвалил господь того, кто посеял благое семя, и разве не взлелеял доктор добрую почву для поддержки молодого музыканта?

Но будет лишь достойно, если соответствующее уважение окажут и церкви, которая помогла успеху всего предприятия, и, естественно, священнику. Нельзя же допустить, чтобы он увядал на втором плане во время общественного события такой важности.

— Ян, — сказал Ван Камп. — Не думаешь ли ты, что мне следует произнести проповедь перед концертом?

Сердце Вреде упало. Этого он совершенно не хотел.

— Будет великой добротой с вашей стороны, отец. Конечно. Я думаю, наши друзья оценят проповедь, которая благословит собравшихся.

Он ненавидел себя за то, что согласился с такой легкостью. Кому нужна проповедь перед концертом? Ведь это концерт, а не служба. К тому же изрядная доза догматических формул нарушит всю атмосферу этого свободного вечера, и африканцам придется расплачиваться послушным отсиживанием, пока священник будет молиться за них. Почему хоть раз не оставить их в покое?

— Да, отец, возможно, не помешает и помолиться, но, я думаю, короткая молитва будет всего уместней. — И, еще не потеряв надежду, он добавил, жестом подкрепляя свою мысль: — Короткое благословение, очень короткое.

Ван Камп повел себя по-царски уклончиво.

— Вот именно, благословение. А что до его длины, то уж это как повелит нам дух святой.

Он отнюдь не собирался позволить доктору Вреде урезать свои права. И вообще он питал сомнения относительно доктора. Разве не написано: «За всякое праздно произнесенное слово человек даст ответ в день суда», — и разве не своими ушами слышал он, какую критичность проявил доктор Вреде вместо того, чтобы одобрить церковь в щекотливом вопросе отношения к расовой проблеме? Но на этом не кончалось неортодоксальное поведение доктора Вреде: можно было предполагать, что он верил в полную интеграцию южноафриканского общества. И все же он прекрасный доктор, и, если он уклонился от правильных мыслей, рука священника всегда готова направить его, спасти от ложных суждений и ложных поступков. И в самом деле, хорошо бы поговорить с ним по душам, и поскорее. Странные голоса раздаются на земле, но не записано ли также в священном писании, что, если слышишь слово божье и не разумеешь его, приходит тогда зло и поглощает плоды сердца твоего?

— Вы знаете, я был сегодня у Питерсов на ферме… — начал доктор Вреде.

Все обратились в слух. Питерс был председателем местного отделения Националистической партии и неуклонно поддерживал ее руководство.

— …И он сказал мне, что не в восторге от нашей идеи сегодняшнего концерта.

— Да? Он в самом деле так сказал? Это правда?! — встревоженно воскликнул Коос Смит.

— Я ответил ему, что не вижу в этом никакого вреда… И может быть, сказал я, он сам захочет прийти со своей женой — мы всегда счастливы их приветствовать.

— И что же он решил? — настала очередь миссис Смит задавать вопросы.

— Что он не придет, даже если бы мог. Чем меньше общественных связей между расами, тем лучше…

— И он совершенно прав, — вставила Генриетта.

— …Потому что чувство собственного достоинства и высокие устремления как черных, так и белых могут надежно развиваться и осуществляться лишь в их собственном кругу, — провозгласил доктор Вреде торжественно.

Генриетта и миссис Смит издали возгласы одобрения.

— Но что же вы ответили ему, Ян? — В голосе Мэйми звучала дружеская поддержка.

— Я сказал ему, что все это не касается политики, что придет священник, а также мистер Бильон и что это, если хотите, вопрос нашего покровительства черным… Я не хотел, Мэйми, ввязываться в спор… и я описал ему, как будет организован концерт, и больше он ничего не сказал.

Коос Смит повернулся к священнику.

— Вы полагаете, что все в порядке, пастор?

— О да! Все будет в порядке, друг мой. Мы с мистером Питерсом обсудили проблему еще на неделе — мы поставили это событие на должное место, — и я сказал ему — и он, понятно, согласился, — что суть дела в большей мере состоит в руке Христовой, обращенной к язычникам, чем в игре на флейте туземного студента для публики.

Смиты вздохнули с облегчением. Они никогда не решились бы поднять свои безликие головы, если бы пошли в чем-то против линии мистера Питерса в расовом вопросе, да и не только мистера Питерса… Но, кажется, все в порядке.

Преподобный Ван Камп поспешил еще раз развеять их сомнения.

— Не волнуйтесь. Бог благословляет добрые дела.

Смиты смогли, наконец, откинуться к спинкам своих стульев. Воистину это большое утешение — заполучить на свою сторону бога, священника и мистера Питерса.

Мэйми наклонилась к уху доктора Вреде:

— Вы не дали мистеру Питерсу втянуть вас снова в эти ужасные споры?

— Нет, Мэйми. Я не спорил… Я не хотел сегодня портить настроение. — Доктор казался печальным. — Кали Питерс прекрасный старик. Но почему он относится к такому мальчику, как Тимоти, точно так же, как к любому туземцу-чернорабочему?

Мэйми взяла доктора за руку и продекламировала:

Ван Камп по одному движению губ своей жены понял смысл ее слов.

— Ты снова цитируешь своего Омара? — спросил он. — Тебе следовало бы обратиться за подходящими случаю словами к библии, моя дорогая, как и подобает жене священника.

— Ну что вы, Ван Камп! В словах Омара тоже есть смысл, — решительно возразил доктор Вреде. — И тем более они отлично подходят к данной ситуации. Помните это?

Ван Камп отрицательно покачал головой в ответ на новую реплику доктора Вреде:

— Не думаете ли вы, что такой мальчик, как Тимоти, в состоянии по-своему интерпретировать подобные высказывания? И что в библии он найдет немало мест, способных поддержать его в тех мыслях, какие у него должны возникнуть?

— Если он вооружится библией, — ответил священник, — возникнет база для споров. А мы сейчас не хотим каких-либо споров.

Вопрос был исчерпан.

Вреде позвал Рози — пора подавать кофе. Он повернулся, точно извиняясь, к присутствующим:

— Рози сегодня целиком поглощена своим нарядом. Такого праздника еще не было в ее жизни. Она совсем потеряла голову… Но тем не менее кофе сейчас принесет. — Он посмотрел на часы. — Мистеру Мадзополусу, однако, пора уже прийти.

— Знаете, доктор, — заговорил главный инспектор Бильон. — Мадзополус сегодня тоже сам не свой.

— Мадзополус? — удивился Вреде. — Разве может что-нибудь вывести его из равновесия?

Преподобный Ван Камп понимающе кивнул:

— Я вполне согласен с тобой, Ян. Мне иногда кажется, что он прожил добрую тысячу лет и все, что происходит в этом городе, ничего для него не значит и проносится мимо.

— Тысячу лет? — расхохотался Бильон. — Именно так, пастор! Именно так! Вы бы посмотрели, как он играет на бильярде — будто тренировался тысячу лет. Но послушайте, что я вам расскажу, друзья. Сегодня я обыграл его. Разве это не знаменательно? Что-то сегодня неладно.

Генриетта демонстративно фыркнула. У Вреде промелькнула весьма непочтительная мысль, не является ли этот пурпурный цветок причиной ее неожиданного возбуждения.

Генриетта снова фыркнула и сказала:

— Я полагаю, дело в его супруге. Такая женщина не поддержка своему мужу: сидит целый день сложа руки. Ей следовало прийти с ним вместе. За собой не следит. Никакого стиля! — Она опять фыркнула и принялась нервно поправлять выбившиеся из-под шляпки волосы.

Шум чайного столика на колесах послышался в коридоре. Раздался звон, когда тележка, очевидно, зацепила что-то из мебели, и возбужденный возглас африканки: «Ах, будь ты проклят!»

Священник притворился, что не слышит, Мэйми подавила улыбку, но ее глаза и глаза доктора Вреде смеялись.

Появилась Рози, наряженная, расфранченная, как на картинке. Вместо обычного полотняного платка она надела свою новую изящную желтую шляпку. И даже ее дряблые от возраста щеки от ощущения счастья и от этой новой шляпки как будто округлились и заблестели.

— О миссис! — она обратилась к Мэйми и подошла к ней поближе, к этой признанной законодательнице местной моды. — Простите, миссис, но я должна была надеть шляпу — это новая шляпка, — хочу, чтобы вы посмотрели.

Коос Смит нахмурился. Черной прислуге не подобало так вести себя. Но, заметив, что проповедник отнесся к ситуации благосклонно, он почувствовал облегчение.

— Какая прелестная шляпка, Рози! — воскликнула Мэйми.

Рози просияла.

— Она так молодит тебя! Тимоти будет гордиться тобой.

Ободренная похвалой миссис Ван Камп, Рози повернулась к остальному обществу и застыла, не в силах оторваться от пурпурного сияния над головой миссис Бильон.

— Мии-и-сси-с! — это было даже не восклицание, а протяжный восторженный вопль, — А-у-а, мии-и-сси-с! — В своем наивном безыскусственном восторге она уставилась на голову миссис Бильон. — Да, да, миссис, она, та самая, да, ее я тоже видела, большую такую, с цветком.

Она расхохоталась, а растерянная Генриетта никак не могла решить, как ей реагировать на столь неожиданные комментарии. Лесть, от кого бы она ни исходила, приятна, и миссис Бильон в конце концов приняла ее с чопорной жеманностью.

— Да, да, миссис. Я хорошо помню эту шляпу… Моя мне понравилась больше, но и эта мне очень нравится. Вы знаете, ми-и-сси-с, я даже примеряла ее… Но, верьте, миссис, я так рада, что не купила ее… она так вам идет!

В ужасе Генриетта не находила слов.

— Ты… ее… что?

Рози прикрыла рот ладонью, точно пытаясь задержать слова, которые уже сорвались с языка. Под гневным взглядом миссис Бильон она совсем сникла.

— Ты примеряла эту шляпку? Именно эту? На твою голову? А теперь… — с трудом, совершенно растерянная, она выдавила из себя, — она на мне?

Миссис Смит сразу поняла, как должна себя чувствовать Генриетта. Ей казалось, будто с ее собственной головы сдирают скальп!

— Но, дорогая, посуди сама — как она могла примерять твою шляпу? — вмешался Бильон, пытаясь утешить жену. — Мистер Фермаак сказал тебе, что шляпы получены только сегодня утром. И разве не была твоя шляпа в фабричной упаковке?

Мэйми ринулась напролом, чтобы спасти Рози.

— Ну конечно! Мы же покупали вместе, Генриетта. Ты помнишь, я сама выбрала эту шляпу. Она была в специальной коробке. Ее положили на прилавок нераспечатанной.

— Да. Да, да. — Генриетта вроде бы успокоилась.

Ян Вреде и Мэйми переглянулись. Вся утренняя активность Рози начинала вылезать наружу.

— Конечно, миссис Бильон. — Доктор Вреде включился в кампанию соболезнований Генриетте. Он не мог допустить, чтобы она расстроила весь вечер. — Вы должны простить сегодня старую Рози. Возбуждение вскружило ей голову. — Он с благодарностью оценил одобрительный смешок священника. Похоже на то, что проповедник спустился, наконец, со своего пьедестала.

Чтобы окончательно убедить Генриетту, Вреде повернулся к тетушке Рози и начал ей выговаривать:

— А теперь, теперь ты поняла, что не должна была уверять нас в том, в чем сама не разбираешься? Ты, возможно, видела похожую шляпу… или примеряла похожую шляпу, а?.. Но ведь другую шляпу, ведь так?

— Да, доктор. — Она поняла, что пришло время солгать по примеру доктора.

— Ведь ты не здесь купила свою шляпку?

— Да, доктор. Она из Йоханнесбурга.

— Тем более такая шляпа тебе не по карману.

— Конечно, доктор. Я примеряла похожую, но не такую красивую, и стоила та всего фунт и четыре шиллинга.

Это сразу положило конец всем Генриеттиным страхам. Ее шляпка стоила дорого. Белая и черная женщины посмотрели друг на друга с облегчением. Честь обеих была спасена. И конечно, только у одной из двух была роскошная шляпа.

Рози, признательная за этот взгляд, исчезла — в парадную дверь кто-то стучал. Появился Мадзополус. Его черные напомаженные волосы блестели. На нем был серый костюм, светло-коричневая сорочка и зеленый галстук с таким же зеленым платком в нагрудном кармане.

Он обратился сначала к священнику, потом к доктору, потом к Смиту и, наконец, к Бильону:

— Простите за опоздание… дела.

Больше он ничего не сказал. Он вспомнил, как мать учила его появляться в обществе: «Никогда не блистай сверх меры, мой сын. Всегда будь звездой, но следи за тем, чтобы не блестеть днем».

Общество покончило с кофе и вышло к своим машинам. Мысли Вреде настроились на философский лад, когда он вел своих гостей по тропинке сада. Как упрощена жизнь в этой стране: доктор, полицейский, священник, грек и безликий человек в сером фланелевом костюме.

Бильоны и Мадзополус поехали с Ван Кампами. Конгрегация купила недавно своему проповеднику новый «оппель», и преподобный Ван Камп был достаточно гуманен, чтобы позволить им посуетиться вокруг машины, прежде чем влезть в нее.

Смиты, конечно, тоже хотели поехать со священником, хотя понимали, что им придется составить компанию доктору. Но ничего, даже и это для них кое-что значило.

— Рози поедет с нами, — объявил доктор, и Смиты уселись на переднем сиденье рядом с шофером, предоставив Рози заднее.

Она была в приподнятом настроении. Так могла чувствовать себя невеста или жена мэра. Она видела в газетах снимки торжественных выездов. И вот теперь она… прекрасный автомобиль, новая шляпа, цветы в церкви, значительность происходящего.

Как жаль, что сейчас вечер! Было бы так хорошо опустить стекло и кланяться знакомым на улице!

Она смотрела на силуэты трех белых фигур на фоне ветрового окна и уютно прижималась к мягкой спинке сиденья.

Для них это был один вечер из тысячи, для нее — вечер всей жизни.