— Я права, не так ли? — спросила Филиппа спокойным, даже несколько небрежным тоном. Бирн, приподняв бровь, уставился на Маркуса, как бы ища у него совета. Но тот молчал.

Глаза Филиппы не отрывались от лица Бирна, ее рука оставалась простертой в ожидании.

— Да, — наконец решился Маркус. — Это он самый и есть.

Филиппа уронила свою руку и взглянула Маркусу в глаза.

— Он, а не ты.

Маркус не находил ни симпатии, ни понимания в ее лице.

— Нет, не я, — подтвердил он.

Тишину в комнате нарушало лишь тиканье каминных часов. Бирн встал и, не произнеся ни слова, покинул кабинет.

— Мне тоже пора, — сказала Филиппа, направляясь в спальню за своими туфельками и недостающим чулком. Маркус последовал за ней и остался стоять в дверях, наблюдая, как она выуживает свою обувь из-под кровати.

— Ты уже забыла, как мы были близки? — нерешительно произнес он. — И разве я не говорил тебе, что ты не должна принимать меня за него?

— Теперь я уже не принимаю вас за него, — равнодушно ответила она, надевая туфли. — Можете спать спокойно, вам не грозит никакой рассказ о ваших подвигах на моем балу.

— Филиппа, — произнес он, приблизившись и беря ее за руку, — разве это так уж важно?

Но та поспешно вырвала у него руку.

— Как вы можете судить о том, что важно и не важно для меня? Вы лгали мне, вы использовали меня.

— А ваши намерения в отношении меня были, разумеется, самыми благородными и чистыми? — с легкой насмешкой проговорил он.

— Я никогда не лгала вам. И не вовлекала вас ни в какие шарады, — возразила она, шагнув мимо него в кабинет и разыскивая свой плащ.

— О, в самом деле? Вы никогда не водили меня как своего щенка вдоль Бонд-стрит, чтобы пробудить ревность в маркизе? — говорил он, преграждая ей путь к дверям. — Вы гладили ручками мои будто бы неровные бакенбарды, а сами стреляли глазками в его сторону.

— О, вы тогда удачно подловили меня, чтобы добиться своего — приглашения на главные вечера сезона.

— А вы и не помышляли о том, чтобы с моей помощью заставить ревновать своего маркиза?

Он понял в этот момент, что зашел слишком далеко. Понял еще до того, как ее ладонь отпечаталась на его щеке. Теперь она сравняла счет и больше ему ничего не должна.

— Вы не смеете приближаться ко мне менее чем на сто шагов. Если вы увидите меня на одной стороне улице, вам следует перейти на другую, — отчеканила она. — Вам понятно?

— Я исполню это, но только исходя из интересов вашей безопасности, — отвечал он, потирая горящую щеку. — Но, Филиппа, вы должны согласиться, что правда…

Но та не желала слушать его.

— Правда состоит в том, что вы пошли на сделку, присвоив себе те полномочия, которых у вас не было. Вы стали подставным лицом в нашей с вами сделке. — Она говорила страдальческим голосом и с увлажненными глазами. — И поэтому я зачеркиваю все… все, что случилось потом, теперь… Все это было продолжением вашей лжи и фальши.

— Но, Филиппа, в этом как раз не было никакой фальши. Была только искренность и правда, это были настоящие ты и я. — Он попытался взять ее за руку, на которую она еще не успела натянуть перчатку. — Филиппа, опомнись, это же я, всего лишь я.

— В том-то и дело, что это всего лишь вы. В этом вся проблема, мистер Уорт, — ответила она, выдергивая у него руку и неприязненно глядя ему в глаза.

Она проскользнула мимо него и захлопнула за собой дверь.

Маркус не помнил, сколько он простоял вот так, застывший и одинокий. Он не мог поверить, что она исчезла так легко. Его сердце не принимало ее ухода. Он мрачнел все более и более, вспоминая все фигуры их словесной дуэли. Внезапно он сжал правую руку и резко ударил кулаком в дверь, оставив на ней трещину.

— О-у! — вскрикнул он, отступая от двери и встряхивая руку, гудевшую от боли.

Разумеется, молотить кулаками по твердой поверхности — далеко не лучший выход. Но на одну-две секунды ему стало легче. Он оглядел комнату: смятые листы бумаги на полу — его беспомощные попытки объясниться письменно с Филиппой и вычеркнуть ее из своей памяти. Теперь он мог быть спокоен — она ушла. Маркус принялся собирать их и швырять в камин. Тупо глядя на то, как листки подрагивают и скручиваются, превращаясь в пепел, он не расслышал шагов Бирна.

— Все в порядке, проходи. Она ушла, — произнес он, когда заметил Бирна.

Тот глянул на дверь, испорченную Маркусом, и спросил:

— С тобой все в порядке? Маркус сжат и разжал пальцы.

— Рука цела, как видишь.

Прибыв домой, Филиппа не пожелала выслушать сетования своей экономки на то, что кто-то разбил окно. Ее не волновал и переполох среди слуг, которых она подняла до рассвета, чтобы ей приготовили ванну немедленно. Ей было не важно даже то, как странно она выглядит: с растрепанными волосами, без одного чулка, без перчаток. И какие непристойные догадки может строить служанка на ее счет.

Все, чего ей хотелось, — погрузиться в свою просторную медную ванну с горячей водой и паром и очиститься. Больше она никогда не станет вести себя так глупо и не позволит, чтобы ее использовали. Она Филиппа Беннинг, а не какое-то ничтожество.

До этого случая она попала впросак всего лишь раз — на удочку своего будущего мужа Алистэра, который скрыл от нее и ее отца свое истинное финансовое положение.

И все же теперешние обстоятельства она воспринимала как намного худшие. Потому что Алистэр все же принадлежал к элите лондонского общества. Его происхождение было безупречным, его род был древним и почитаемым. Она ни в чем не уронила себя, соединившись с ним.

А кто такой Маркус Уорт? Клерк из Уайтхолла? Он воспользовался ее доверием, приписав себе те качества, которыми он не обладал. Она постоянно видела в нем кого-то другого, более значительного. Проводя время в компании его благонамеренной нищей невестки, она сдала свои позиции в свете. Она ослабила поводок, на котором водила Бротона. Боже, какой ужасный стыд! Из-за него ей пришлось быть вежливой со своим заклятым врагом — леди Джейн.

Задержав дыхание, она нырнула под воду, символически очищаясь от всего чуждого ей мира этих Уортов. Вынырнув, она словно заново родилась на свет. Филиппа Беннинг не из тех, кто станет без устали бичевать себя за старые ошибки. Нет. Но отомстить она попробует…

Прежде всего, следовало обновить свой гардероб. Она не может рассчитывать на всеобщее поклонение, не имея соответствующей одежды. На следующее утро, развлекаясь со своим славным шпицем, Филиппа пригласила Тотти спуститься вниз и объявила, что после завтрака они должны немедленно отправиться к мадам Ле Труа. Если Тотти и была слегка задета ее авторитарным тоном, особенно после того как накануне закрыла глаза на ее непозволительное ночное свидание с мистером Уортом, она не стала высказывать свое недовольство. Лишь потребовала у Лейтона свой обычный крепкий «чай» и мысленно подстроила свое расписание под Филиппу.

У мадам Ле Труа можно было заказать парадную и прогулочную одежду, шубки, кружевные корсеты и даже чулки. Ее изделия имели умопомрачительную цену, но Филиппу это устраивало. Она бы не смогла чувствовать себя комфортно в дешевых вещах.

Когда с заказами было улажено, включая несколько комбинезончиков для пушистого дружочка Битей, Филиппа вспомнила, что она уже давно не выезжала на прогулку. Это было необходимо наверстать, и прежде всего она отправилась в своей карете в тот участок Гайд-парка, где обычно бывал Бротон.

Она очень скоро увидела его едущим шагом на своей прекрасной белоснежной кобыле Ребекке. Лошадь и хозяин, казалось, соревновались чистотой своей породы и отличной выправкой. Филиппа в своей коляске, запряженной парой великолепных гнедых, получила двойное приветствие, как от хозяина, так и от лошади.

— О, Филипп, — воскликнула она, — как можете вы быть столь жестоким?!

— Я жесток? — Бротон удивленно приподнял бровь.

— Да, после того как я напрасно прождала вас… — Вынув из кармашка приготовленный к случаю кусочек сахара, она высунула руку из экипажа и заставила Ребекку протянуть за ним голову, хотя породистая скотина и не спешила принять лакомство. — Я надеялась, что вы догадаетесь навестить меня на неделе. Тогда у Гемпширов… Я ведь сдержала обещание и постучалась в вашу комнату, — лгала она наугад. Но ей повезло, ее ложь оказалась удачной. — Я стояла у вас под дверью, но потом начался крик про этот огонь и паника… — Она смиренно опустила ресницы и покусывала губы, являя собой лик любви, потерпевшей крушение. — Потом я ждала вашего визита в Лондоне, вообразите мое состояние, когда за неделю вы так ни разу и не объявились.

Бротон ослабил поводья, позволив Ребекке ускорить шаг и принять подачку. Филиппа радостно рассмеялась, когда та лизнула ее пальцы своим шершавым языком и издала приветственное ржание.

— Осторожно, — сказал Бротон, — так вы можете испортить ее.

Придав своим глазам самое невинное выражение, она спокойно встретила его взгляд.

— Итак, вы простили меня? Бротон пожал плечами:

— Если честно, то это была безумная ночь. Я закончил ее в этом проклятом лабиринте, один, без друзей, блуждал там по кругу несколько часов.

— Полагаю, мы можем дать нашим отношениям новый старт, — предложила Филиппа, протягивая ему руку. — Я миссис Беннинг, как поживаете?

Он помедлил, глядя на ее протянутую руку, но потом все же потряс кончики ее пальцев.

— Бротон, — кратко отрекомендовался он.

— Весьма рада знакомству, — манерничала она. — Не будете ли вы так любезны, лорд Бротон, принять мое приглашение, скажем, на завтра?

— На чай? — усмехнулся Бротон.

Она не удосужилась сделать никаких намеков и обещаний. Не попросила прийти попозже и остаться после всех тет-а-тет. Она не спешила связывать себя обещанием, которое не была готова исполнить. Она чувствовала потребность в отмщении, но не собиралась заходить слишком далеко. И теперь, со странной улыбкой окинув его взглядом с головы до ног, она крикнула кучеру: «Трогай!» Тот взмахнул хлыстом, и гнедые прибавили ходу, оставив Бротона на дорожке в полном изумлении. Филиппа снова взяла под контроль ситуацию в их игре.

А затем, покидая парк, раздавая кивки направо и налево, всем и каждому, она увидела карету Уортов с Маркусом и какой-то леди в пышном капоре и спокойно проехала мимо, глядя в одну точку прямо перед собой, не пытаясь сделать ни одной догадки на их счет..

Филиппа снова стала прежней светской леди, блистающей на светских вечерах и раутах. Она могла танцевать часами. Когда заканчивалась одна вечеринка, она спешила на другую. Она отправлялась в оперу, где ее ложу навещало немало щеголей, и веселилась там в антрактах с льстивым лордом Дреем. Она была в курсе всех событий, навещала музыкальные и литературные салоны, засиживалась за карточными партиями. И везде ее слушали, ею восторгались. Она спешила сделать свое мнение всеобщим достоянием, вводила моду не только на платья и сумочки, но и на мысли. Когда она с многозначительным видом говорила, что творения мисс Остен провинциальны, все теряли к ним интерес.

Бротон зашел к ней на чай и затем стал являться каждый день. У нее постоянно гостили Нора и леди Джерси, принцесса Эстерхази и все юные лондонские денди. Когда являлась Пенни Стерлинг вместе с Луизой Даннингем, Филиппа была вежлива, но не слишком. Она открыто давала понять, что всего лишь терпит их присутствие, отнюдь не поощряя бывать у себя. Она почти не разговаривала с ними и нарочно заводила общую беседу о предметах, в которых они обе мало что смыслили. Когда бедняжки покидали ее розовую гостиную, Бротон и Нора с полчаса отпускали на их счет разные язвительные замечания. Филиппа не отставала от них.

— О, Филиппа, какая же ты, оказывается, злая! — вынуждена была воскликнуть однажды Нора. — Пенни теперь будет рыдать над своим вышитым ридикюлем, который ты назвала безвкусным.

— У этой маленькой мисс совсем нет вкуса, — усмехнулся язвительно Бротон. — Знаешь, Филиппа, я просто наслаждаюсь твоими чаепитиями. Ты умеешь превратить эту пресную процедуру в занимательный спектакль.

Филиппа удовлетворенно улыбнулась, нарочно коснувшись пальцами руки Бротона, когда подавала ему чашку со свежим напитком — какой-то смесью из Индии, которую она презирала, но знала, что он это любит.

— Я только не могу понять, почему ты так держишься за это знакомство, — продолжал Бротон после длинного глотка.

Филиппа небрежно пожала плечами:

— Я надеялась, что смогу воспитать из них изысканных юных леди. Но я ошиблась. Теперь это очевидно.

Это ее заявление вызвало новую серию насмешек у Норы и маркиза. Филиппа ощутила слабый укол совести за свою жестокость. Возможно, виной тому был отчужденный взгляд Тотти, потягивавшей свой особый чай в дальнем уголке гостиной. Но Филиппа не стала слишком задумываться надо всем этим. Тем более что Бротон неожиданно предложил пикник назавтра в полдень, если позволит погода.

Пенни Стерлинг и Луиза Даннингем были не единственными, в чью сторону летели язвительные стрелы красноречия Филиппы. Хотя она, разумеется, знала, что наилучший способ сокрушить кого-нибудь — это вовсе не упоминать о нем. И она заставляла срабатывать этот принцип двояко — когда не замечала кого-то нарочно и когда просто не замечала.

Нынешний всплеск ее светской активности означал, что рано или поздно ей придется столкнуться с теми, кого она не желала ни видеть, ни замечать. Например, с леди Джейн Каммингз в переполненном гостями холле леди Чарлбери Филиппа была в компании с Норой, леди Джейн — тоже с какой-то мелочью из ее окружения. Увидев друг друга, они остолбенели, перекрыв движение. Затем леди Джейн совершила удивительную вещь. Невзирая на их пакт о непримирении, она присела в достаточно почтительном реверансе, насколько это позволяла толчея вокруг, и произнесла: «Добрый вечер, Филиппа». Но та проплыла мимо, не удостоив ее и малейшим вниманием, разве что слегка повела бровями.

Ее откровенная дерзость была замечена каждым в зале, начались перешептывания. Леди Джейн передернула плечами со спокойной холодной усмешкой. Позже, когда в дамской гостиной пересуды коснулись этого инцидента, леди Джейн сказала: «До меня дошли слухи, будто она переменилась в лучшую сторону, но теперь я вижу, что это неправда».

Филиппа осталась равнодушной ко всем этим разговорам, она была занята приготовлениями к следующему важному торжеству. Была пятница — последний свободный вечер перед Золотым балом в Риджентс-парке.

Она сидела перед туалетным столиком с волосами, поделенными на сотню прядей, наблюдая за тем, как в каждую из них втыкают жемчужную булавку. К ней наведалась Тотти в своем любимом темно-синем вечернем платье и с шерстяной шалью, украшенной шотландским орнаментом.

— Дорогая, как ты считаешь, я могу отправиться к Уортам в этом платье? Я помню, что надевала его на прошлой неделе, но мое лиловое еще не успели отчистить после того пикника, который устроил Бротон.

— Можешь не суетиться, Тотти, мы не идем сегодня на ужин к Уортам. Оставайся в синем, — ответила Филиппа, не отводя взгляда от своей прически в зеркале.

— Не идем? — удивилась Тотти. — Но нас ведь ждут. Я сама приняла их приглашение на прошлой неделе.

— Только не говори мне, что ты разочарована, — сказала Филиппа. — Ты сама невыносимо скучаешь на их вечерах.

— Я очень удивлена, — ответила Тотти и после паузы добавила осторожно: — Могу я спросить о причине столь внезапной перемены?

Камеристка сделала последние штрихи в ее прическе, и Филиппа могла, наконец, встать. Она подошла к постели, где были разложены ее длинные перчатки.

— Мне смертельно наскучило у них, — бросила она. — И потом, пару дней назад я обещала миссис Херстон встречу в садах Воксхолла. Я расписала ей, как там чудесно, и она прислушалась ко мне. Бротон заказал ужин для нас в кабинете.

— Ты подружилась с миссис Херстон? — Тотти удивленно приподняла бровь. — Но, дорогая, неужели ты не считаешь нужным предупредить леди Уорт о перемене твоих планов? Неужели нельзя изобрести какой-нибудь благовидный предлог?

Филиппа молчала. Она, конечно, подумывала о том, чтобы написать Марии, но решительно не знала, что придумать. Она надеялась, что та сама все поймет, и не хотела быть уличенной во лжи. Она откладывала объяснение со дня на день и в результате вообще забыла о нем. Теперь было уже слишком поздно.

— Мария — интеллигентная женщина и должна сама все понять, — произнесла она.

Между тем в Уорт-Хаусе поджидали гостей. Мария сидела в гостиной, ее муж — рядом с ней. Пятнадцать дней назад она была на пике счастья. С легкой руки Филиппы Беннинг ее стали посещать влиятельные персоны, ее благотворительный бизнес процветал. Она уже подумывала о том, чтобы пристроить к школе новое крыло, и даже заказала план архитектору. Ей не терпелось показать его всем гостям. Но прошел уже час, а в ее гостиной собралось лишь несколько персон. И никого из влиятельных друзей Филиппы.

За столом Мария услышала перешептывания о том, что Филиппа не пропускает теперь ни одного бала и что ее постоянно видят в компании с маркизом Бротоном. Узнала она и о том, что в этот вечер Филиппа будет ужинать с маркизом в садах Воксхолла. У нее заметно вытянулось лицо, но она уже успела выучиться у Филиппы носить на лице маску любой ситуации и искусно перевела беседу в русло успехов Джеки, Джеффи и остальных.

Ночью Грэм, прижимая ее к себе, сказал:

— Не куксись, цыпленок. Эта Филиппа — та еще штучка! Злая и жестокая. Маркусу только повезло, что он от нее освободился.

— Нет, это не так, — возразила Мария. — Боюсь, у нее что-то случилось. Думаю, она страдает, бедняжка. — Она подозревала, что причиной является какое-то недоразумение с Маркусом, но промолчала.

На следующий день, в субботу, у Филиппы была масса дел. Прежде всего, необходимо было хорошенько выспаться, поскольку предстояла ночь бодрствования в Риджентс-парке, и ей не хотелось бы там зевать.

В прошлом году, когда на его балу неуклюже зевала леди Хертфорд, Принни был так оскорблен, что приказал удалить ее из своего приватного зала, куда допускались только сливки из сливок. Филиппа мечтала попасть в эту святая святых и надеялась, что вместе с маркизом она вполне может удостоиться этой чести.

После сна она приняла ванну и сделала несколько косметических процедур, чтобы создать неотразимый образ миссис Филиппы Беннинг. Она совсем не думала о Маркусе Уорте и о том, что ему необходимо быть на этом балу. Пусть старается сам. Хотя, после того как всем стало известно, что он уже не является ее фаворитом, шансы его ничтожно малы.

Она думала лишь о том, что должна поразить всех. И Маркус не годится на роль ее кавалера. Маркиз Бротон будет ее достойным спутником, и, возможно, он, наконец получит от нее то, о чем давно мечтал. Она уже достаточно поводила его за нос. И он проявил примерное терпение. Лежа в его постели, она легко вычеркнет Маркуса из памяти. Эта мысль не доставила ей особого удовольствия, но она надеялась, что таким образом она вернет себе душевный покой. Бротон всеми силами старался развлечь ее, он посещал все ее чайные церемонии, сопровождал на всех балах, устраивал пикники. Если она завоюет его окончательно, то будет царить в обществе не один сезон.

Надо только сделать еще один, последний шаг к нему.

Но почему ей так противно думать об этом?

Ее расчеты и соображения были внезапно прерваны стуком в дверь, это была горничная, доставившая ей визитную карточку.

— Мистер Уорт уже в гостиной, — произнесла она. Сердце Филиппы буйно забилось.

— Он здесь? Сейчас?! — вскричала она.

Когда служанка кивнула, Филиппа, убедившись, что это не бред ее расстроенного воображения, вскочила с кресла.

— Платье мне, — приказала она. — И не это, а то… вот там!

Спустя четырнадцать минут Филиппа в облегающем голубом, цвета яиц малиновки, платье и с элегантным узлом волос на затылке спустилась в свою розовую гостиную и увидела… Бирна. Он сидел на кушетке и вертел свою любимую трость между ладоней.

— О! — в изумлении сказала она.

— Миссис Беннинг, — произнес Бирн, не удосужившись даже встать, чем вынудил ее неодобрительно поиграть бровью. Ничем остальным она не выдала своего негодования, просто прошла вперед и уселась напротив него в кресло в стиле Людовика XIV.

— Мистер Уорт, — выжидающе проговорила она.

— Вы настоящая шлюха, позвольте мне вам доложить, миссис Беннинг, — заговорил он ровным ледяным тоном.

Несколько шокированная таким языковым оборотом, Филиппа смерила его высокомерным оценивающим взглядом.

— Я вижу, мы уже совсем без церемоний, — заметила она.

— Я не знаю, стоит ли Маркус ваших обид, но уж Мария точно ничем не заслужила такого обращения.

Филиппа слегка шевельнулась в своем кресле.

— Весьма сожалею, если пострадали чувства вашей невестки, но я…

Однако Бирн не желал слушать ее извинений, да еще произносимых таким презрительным тоном.

— Мария вполне в состоянии справиться со своими чувствами, — сказал он. — И если верить Грэму, она больше обеспокоена вашими чувствами, которым, возможно, нанесен урон. Она полагает, что ваше сердце разбито, и переживает за вас.

Филиппа натянула на лицо маску безразличия.

— А вы, конечно, пытались доказать им, что у меня вовсе нет сердца?

Бирн, вяло улыбнувшись, решил сменить тему.

— Скажите мне, миссис Беннинг, вы все еще не изменили планов по, так сказать, разоблачению Сизого Ворона на своем балу?

Филиппа с недоумением пожала плечами:

— К несчастью, я заключила сделку с подставным лицом. В этом моя проблема.

— Я не стану обсуждать с вами этическую сторону вашей сделки, миссис Беннинг, — произнес Бирн. — Вы посягнули на разглашение военного секрета. Я хочу довести до вашей прелестной головки иное.

Бирн встал, неловко опираясь на трость. И Филиппа заметила, что его взгляд, минуту назад ясный, заволокла боль. «Он совсем забыл о здоровье с этой своей ночной слежкой», — подумала она.

— Сизый Ворон, — продолжал он, — это химера. Нас всегда было двое. Когда Маркус получил отпуск для залечивания ножевой раны, его заодно попросили составить подробное донесение о наших действиях в тылу врага, о настроениях населения и прочее… Дать анализ наших успехов и провалов, чтобы использовать эти выводы в будущей работе. Непонятным образом его рапорт попал в газеты и был подвергнут художественной обработке, чтобы сработало на публику. Реальная война — слишком тяжелая вещь. — Бирн помолчал, давая ей время переварить его слова. — И должен сказать, что девяносто процентов нашей работы выполнялось Маркусом. Он искал, сравнивал, расшифровывал… Его мозги настроены тоньше, чем у многих других. Он стал главным шифровальщиком отдела безопасности. — Бирн все сильнее опирался на трость. — Однажды он спас жизни солдат всего нашего полка, и мою жизнь тоже. И он всегда охранял мою жизнь больше, чем она того стоила.

Она опустила глаза, чтобы Бирн не разглядел в них подозрительного влажного блеска, выдававшего ее эмоции.

— Если… если это все так, то почему Маркус сам не скажет мне об этом? — произнесла она.

— Потому что он не нуждается в оправданиях, — бросил Бирн. — Его душа чиста. Он делает свое дело и не нуждается в признании или одобрении со стороны общества. Он не хочет становиться его кумиром, в отличие от других…

Филиппа проглотила этот намек.

— И раз вы решили вернуться в свою природную стихию увеселений, — продолжал Бирн, — могу сказать, что ему будет намного лучше без вас.

— Он лгал мне, — произнесла Филиппа спокойно, но твердо.

— Кучка сумасшедших в Англии пытается развязать новую войну, я держусь только на лаудануме, — сказал Бирн. — Желаете вы помочь Маркусу? Нет? Тогда я удаляюсь. — Взяв с кушетки пакет, он вручил его Филиппе и зашагал к двери.

— Подождите! — воскликнула Филиппа. Бирн остановился, держась за ручку двери.

— Гм… гм… — начала она. — Я не знаю, получите ли вы ваши приглашения. Я мало занималась этим, а торжество слишком высокого ранга, и теперь… уже слишком поздно. Простите меня. Как… как вы собираетесь проникнуть на бал?

Бирн надменно приподнял бровь.

— Как-нибудь справимся с этой задачей. У нас все-таки есть кое-какой опыт.

Прежде чем Филиппа могла возразить или спросить о каких-то деталях, Бирн исчез за дверью.

Она повертела в руках коричневый клеенчатый пакет, мягкий на ощупь. Она вскрыла его, внутри оказались ее белые длинные, до локтя, перчатки. Когда она с увлажненными глазами разворачивала мягкую ткань, на пол посыпались шпильки и блестящие заколки.

Он вернул их, удалил последнее воспоминание о ней из своего дома и из сердца. Она прижала перчатки ко рту, чтобы заглушить рыдания, и внезапно почувствовала его знакомый запах. Пролежав у него неделю, они пропитались его запахом. Возможно, он даже рассматривал, целовал их в ее отсутствие.

Отбросив перчатки в сторону, Филиппа присела, собирая заколки с ковра. Стоя на коленях, она вдруг заметила, что в пакет вложен и какой-то лист.

«Филиппа, — начиналось письмо, и ей показалось, что она слышит, как он произносит ее имя. — Здесь то, что принадлежит вам. Кажется, мне удалось собрать все ваши драгоценные булавки. Я знаю, что не имею права просить вас об одолжении, но все же настаиваю на одном: воздержитесь от появления на Золотом балу сегодня ночью, ради вашего же благополучия и успокоения моей совести. Я знаю, вы вряд ли последуете моей просьбе. Но я в последний раз хочу уберечь вас от неприятностей. Оставайтесь с миссис Тоттендейл дома, где вам ничто не угрожает. А если не сможете остаться в стороне от этого карнавала, то будьте постоянно начеку в саду и павильонах и бегите, бегите при первом же проявлении опасности».

Письмо было подписано: «Ваш Маркус». Филиппа перечитала его трижды перед тем, как сложить. Затем она решительно поднялась с ковра. Пора было одеваться на бал.