Глава 15
Пасмурно с прояснениями
За три недели до Нового года пресс-секретарь, сказочник и по совместительству гувернер карликовой свиньи, без энтузиазма начал гадать, где и с кем окажется при двенадцатом ударе курантов. Раньше я всегда выдумывал сказки про Новый год, которые никогда не воплощались, лишь подчеркивая огромную пропасть между желаемым и тем, что происходит в итоге. На этот раз для разнообразия я решил не фантазировать, честно признав, что правдоподобных вариантов новогодней ночи у меня катастрофически мало. Точнее, один. Я буду сидеть на низком диване в гостях у мамы и дяди Славы. Моя рука будет лежать на утратившем мягкость подлокотнике с проплешиной. Подбородок с трудом дотянется до праздничного стола. Рот окажется между тарелкой, наполненной оливье, сервелатом, кусочками семги и бокалом на тонкой высокой ножке, набор которых куплен маме в подарок после утомительного скитания по магазинчикам возле метро. Честное прозрение внушило спокойное безразличие по поводу приближения Нового года. Я предчувствовал до мелочей, как насупленные и суровые, опасаясь случайно слетевшего слова, старательно сохраняя зыбкий мир, мы будем накрывать на стол. Заранее слышал тихие реплики и вздохи. В точности представлял, как мы втроем будем жевать, уставившись в экран, в комнате слишком теплой и сухой, где царит безветрие, где нет и не предвидится ни одного веселого сквозняка.
В углу будет мерцать синими и оранжевыми лампочками знакомая с детства искусственная елка. Куранты пробьют последний удар. Я опрокину в рот содержимое бокала. Выпитое покажется кислым и теплым, но я все же проглочу его, воспроизведя на лице новогоднюю улыбку, одну из сотен фальшивых улыбок, находящихся в активном обороте на все времена. В грудь тупым ножом уткнется желание чуда. Я начну мечтать, торжественно и неторопливо, как это делают все в новогоднюю ночь. Самые приятные, неожиданные и невыполнимые ожидания распустятся в моей голове, будто цветы с ароматом синтетического освежителя воздуха под звуки разрывающихся во дворе петард, под вопли праздничного концерта, безнадежно попугайского шоу, во время которого так легко поперхнуться, напиться до беспамятства или крепко уснуть.
Новый год приближался как дорожный знак, обозначающий въезд в неизвестный населенный пункт. В начале финишной недели начальник метеобюро сатирического журнала «Индюк» решительно крикнул автоответчику, что приготовил новогоднее обращение к жителям любимых стран: Белоруссии, Украины, России, Великобритании, Норвегии и Чили.
– За год у меня накопилось множество согревающих слов и ценных советов, но я не намерен передавать их в телефон. Мне нужно видеть лица и глаза людей, – бубнил главный волшебник Москвы, – я не привык обращаться в пустоту. Вот тебе новое журналистское задание: найди красивое место в столице, чтобы там присутствовало много людей, я передам им и их согражданам свое новогоднее послание. Не по бумажке буду читать, а прямо из сердца в умы пошлю целительную, вселяющую оптимизм мысль. Действуй, подбирай аудиторию. У тебя два дня на подготовку, отнесись серьезно. – Последнее он прошептал так хитро и зловеще, что радиотелефон разрядился, компьютер завис, с хлопком перегорела лампочка в коридоре, давая понять, что это не шуточки и в случае чего мне влетит.
Два дня спустя я, Митя Ниточкин, простуженный и замотанный в полосатый шарф, стою на серой брусчатке. Со стороны Москвы-реки сыплет косой мелкий дождь, порывами налетает колючий, пронизывающий ветер. Он вырывает у прохожих из рук рекламки, целлофановые пакеты, обертки от сигарет, развязывает платки, нагоняет слезы, пропитывается духами, выхлопами, вздохами и уносится в сторону Александровского сада.
Главный волшебник Москвы, запахнутый в серый пуховый плащ, движется по Красной площади. Его седые вспушенные волосы треплются на ветру. Первое, на что он обращает внимание, подойдя ко мне, это небо. И небо его беспокоит.
– Сейчас я эту чехарду сверну, установлю приемлемый для выступления климат, и начнем. – Он указывает пальцем на густое тяжелое облако, что нависло над Центробанком и окутывает серо-сизой дымкой гостиницу «Балчуг». – Хочу обратить твое внимание. Это никуда не годится. Секундочку, сконцентрируюсь, все обдумаю. Освободим солнце, устраним дождь, успокоим ветер. А снега пока не будет, как я и обещал.
Он по-хозяйски закатывает рукава плаща, машет руками, будто подавая знаки крановщику: «Вижу, процец пошел, еще немножко. Не дури, а слухай меня. Во, молодец», – бормочет, обращаясь к упрямой туче, что устилает небо над площадью и набережными будто намокшее верблюжье одеяло.
– Так, – резко и недовольно заявляет Дыдылдин, осматриваясь вокруг. – Что за безобразие, сказочник? Я же предупредил: для произнесения речи необходимо присутствие людей! Отвечай, где присутствующие все?
– Да вон же они. – Я обвожу рукой площадь. – Тут наверняка есть граждане Белоруссии, подданные Великобритании, жители Чили, туристы из Норвегии, выходцы с Украины и наши многочисленные соотечественники. Как вы и просили.
– Здесь никого нет, – обиженно бормочет волшебник. – Видишь, я разочарован, и туча мгновенно затянулась из жалости ко мне-сироте. Сейчас опять подует. К вечеру, если не развеселюсь, выпадет снег. А все из-за того, что ты опять халатно отнесся к заданию. Я же просил: нужны присутствующие люди. А здесь не присутствует ни одного человека, кроме меня. Оглянись вокруг. У всех рассеянный, бестолковый вид. Вы же не здесь, не там, а не поймешь где. Эх, ладно. Давай диктофон.
При появлении из сумки диктофона Василь Василич втягивает живот, расправляет плечи. Делает рукой театральный жест в сторону Центробанка. И громко обращается к редким туристам с фотоаппаратами, к зазывалам, приглашающим на обзорную экскурсию по городу, к боярину с палицей, который приплясывает возле Исторического музея, к Ленину, что спит вечным сном в Мавзолее, к двум дворнягам, что косо бегут вдоль сверкающих витрин ГУМа. А также к многочисленным прохожим, которые бродят туда-сюда по площади, что-то с интересом рассматривая в своих мобильных. Заставив некоторых людей вздрогнуть, а воробьев и синиц – сорваться с молоденьких кленов, растущих в кадках вдоль витрин, Василь Василич оглашает Красную площадь хорошо поставленным голосом ведущего развлекательных программ:
– Люди! Слушайте, записывайте и отнеситесь к моим словам очень внимательно! – Маг и чародей выдерживает паузу, дожидаясь, когда прохожие найдут источник неожиданного шума и начнут сбредаться. Выловив нескольких зевак, обретя десяток любопытных слушателей, Дыдылдин бодро продолжает:
– В уходящем году, как и во все предыдущие десятилетия, я успешно контролировал погоду в Москве, а также в городах и населенных пунктах, о которых хоть раз слышал. Тут хотелось бы для справки напомнить, что я не только безошибочно предсказываю погоду, но и влияю на нее силой мысли. Последнее – достижение, благодаря которому я называюсь колдуном погоды Дыдылдиным. И имею подтверждающие квалификацию дипломы, почетные грамоты, многочисленные благодарности и значки. Иногда на свое усмотрение я контролирую атмосферные явления в Великобритании, Чили и других странах, где бушует атмосфера и требуется моя помощь. Узнав из новостей о стихийном бедствии в отдаленном уголке планеты, я раздумываю о тех районах перед сном и посылаю на помощь свое сочувствие. Все это я делаю потому, что меня расстраивает, когда ураган разрушает дома. Гнетет, когда наводнение затапливает фермы и губит кур. Я считаю своим долгом вмешаться, силой мечты устраняю учиненное природой безобразие, спасаю дома и живность от гибели. Я осознаю ответственность за окружающую среду и действую в соответствии с этим. За многочисленные заслуги я получил широкую известность и меня признал колдуном погоды сам народ!
– Здесь мы ненадолго прервемся. Пойди-ка, купи мне лимонадику, сказочник. Горло немного смочу. И продолжим, – командует Дыдылдин.
На всякий случай главного волшебника Москвы записывают на карманную видеокамеру два японца. Изредка подходят хмурые парни в кожаных куртках с поднятыми воротниками и, понизив голос, интересуются, кто это такой. Девушки хохочут и фотографируют колдуна цифровыми мыльницами. А он, позируя, выкрикивает: «За фото со мной – сто рублей. Сегодня – акция: 20 % скидка кареглазым!» Собачка чихуахуа, вырвавшись из рук блондинки с голой поясницей, боязливо подбегает на тоненьких лапках, тявкает на колдуна и пулей уносится к хозяйке. Туча сползла, над площадью дрожит мутное небо, устланное легким тюлем облачков. Колдун погоды машет приплясывающему невдалеке двойнику Брежнева, залпом осушает бутылочку лимонада, утирает рот пятерней. Потом хлопает в ладоши, отпугивая назойливую собачку, командует: «Внимание, мотор!» и продолжает:
– Итак, люди дорогие, многие годы я воюю с капризами природы в виде ливней, ураганов, заморозков и гололедицы. Кому, как не мне, знать, что в атмосфере, окружающей нас, постоянно происходит что-то не то. Каждый день атмосфера стремится разбушеваться и преподнести неприятный сюрприз. И я все эти сюрпризы по возможности сдерживаю силой мечты. Но к сожалению, со многими из вас, уважаемые мои, ежедневно происходит как раз обратное: погода управляет вами, влияет на настроение, отражается на работе. Атмосфера умеет проникнуть в ум человека, будь он гражданин Украины, житель Белоруссии или подданный Чили. Погода хитра, норовит закрасться внутрь, склонить к унынию, бездействию и безразличию любого прохожего и водителя независимо от доходов, семейного положения и возраста. Кстати говоря, но это немного другой разговор, на погоду всегда списывают промахи и ошибки. Особенно давление за все отдувается. В головной боли его обвиняют, в ссоре с начальницей и в плохих отметках. Поэтому в преддверии Нового года я призываю вас, люди: учитесь управлять хотя бы самими собой. Сопротивляйтесь окружающей атмосфере. Помните: человек может не зависеть от климата, в котором живет. Это нелегко, но достижимо. А нужно-то всего лишь включиться, присутствовать и не впускать внутрь град, ураганы, ливневые дожди, переменную облачность и мокрый снег. Для этого я советую иногда задавать себе такой простой и волшебный вопрос: «Алло, ты здесь?» – с его помощью вы мгновенно очнетесь от оторопи и дремоты, включитесь и снова возникните в окружающей среде.
Ведь когда человек присутствует и проявляется, погода ему нипочем, она сдается и отступает. Когда же человек грустит, вспоминает обиды, унывает, злится, короче говоря, пребывает неизвестно где – погода побеждает и просачивается внутрь. В этот момент атмосфера начинает управлять нами. Дождь усиливает уныние, снег заставляет вспомнить паспортные данные, ветер сбивает с толку и гонит налево, туман нагнетает беспокойство, сбивает с пути. Подпав под влияние пасмурности и затяжного дождя, некоторые подают заявление об уходе, грубят друг другу и даже расходятся. Можно сказать, между нами и погодой постоянно идет схватка – кто кого. И единственная возможность победить в этой борьбе – присутствовать неотлучно, геройски справляться с плохим настроением.
Извините, люди, что я читаю перед праздником мораль. Красивых пустых слов вам наговорят и без меня. Новый год ведь тем и хорош, что с него можно что-нибудь начать. Берите пример с колдуна Дыдылдина, контролируйте процец, устанавливайте хорошую погоду в голове и в сердце! Разгоняйте мрачные мысли, обиды, подозрения, мелкие неприятные облака. И пусть ваша погода будет сильнее дождя, снега и тумана, которые творятся над городом. Оберегайте свой климат. Становитесь теплее. С наступающим вас, люди! А об атмосфере вокруг я позабочусь. Среднегодовую температуру по возможности повышу. Дожди передвину на вечерне-ночное время. Если бы мог, повысил бы стипендии и пенсии, но тут я бессилен. А прямо сейчас, закатав рукава, сотру-ка противную тучу над куполом той церквушки.
– Это не церквушка, Василь Василич! Это Центробанк, – тихонько уточняю я, выключая диктофон.
Стоит ли говорить, что тридцать первого декабря мне так и не удается как следует выспаться: рано утром в трубке настырного телефона слышится тягостный вздох отбывающей электрички, торопливый стук колес, грохот проносящегося поезда, свист серого ветра, отлетающего от ржавых вагонов товарняка. А потом откуда-то издалека, пронизанный голубоватым морозцем платформы, хриплый голос Дыдылдина радостно выкрикивает:
– Подъем, пресса! На проводе главная метеорологическая служба страны. Отчитываюсь: по просьбе сменщиц устроил игривый волшебный снежок. Полюбуйся, как он вьется над городом. Смотри: белые мушки мелькают повсюду! В полночь подарю любимой столице поземку, вышедшее из моды погодное явление моей молодости. Небо заблаговременно расчистил, к вечеру оно будет звездное, полная луна украсит новогоднюю ночь. Благодаря такой энергичной подсветке сугробы засверкают множеством драгоценных камней, все станет сказочным и нарядным. Сегодня моя смена, праздную на посту, зато в душевной компании. Сменщицы, Катерина Тимофеевна и Антонина Юрьевна, заглянули поздравить. Потом еще новый уборщик платформы обещался прийти. Контролер один будет и Сергеич, этот хмырь толкает в электричках старческий журнал «Индюк», который удается выпросить у дорогой редакции. Уже стол накрываем. В этот раз отметим на моей второй платформе. Здесь пустует одно помещение – бывший зал ожиданий. Последние три года там метлы хранились. И конечно же мусорницу устроили всякие бестолковые люди. Но мы эту чехарду прибрали, подмели. Елку уже нарядили. Так что вот тебе последнее в этом году журналистское задание. Надевай, сказочник, толстый свитер. И обязательно две пары носков. Куртку непродуваемую накинь. Шарф, в котором ты был на Красной площади, подвяжи. Захвати на всякий случай блокнот, карандашик и пару старческих журнальчиков за декабрь, если у тебя есть. Большой термос с чаем сооруди. Купи сушек. И приезжай к нам сюда. Если ты мне друг, если уважаешь начальника, значит, приедешь. А я в награду со столькими удивительными людьми тебя познакомлю. В общем, жду тебя ровно через пятьдесят минут. Не опаздывай, а то провороним Новый год.
Я терпеливо выслушал задание, промолчав, что по-прежнему простужен, что меня бьет озноб. Я не счел нужным признаться, что за год упорной работы пресс-секретарем очень вымотался и устал. Ни намеком не дал понять, что перспектива провести новогоднюю ночь в полумраке обдуваемой всеми ветрами платформы, в компании уборщиц перронов, контролеров загородных электричек и проводниц меня слегка озадачивает. Вместо этого я жизнерадостно промычал «угу», бодро добавил, что пойду собираться и даже на всякий случай улыбнулся. Теперь вот звоню маме и сбивчиво объясняю, что, кажется, на этот раз не смогу прийти, потому что, ну, в общем, буду справлять Новый год в каком-то другом месте. Втайне я очень надеюсь, что мама затянет обычную свою песню, мол, «ты, Митя – сын своего отца, бессмысленный и бездушный человек, которому на всех наплевать». Я впервые в жизни с нетерпением жду любого сдавленного всхлипа, каких-нибудь признаков уныния и грусти в ее голосе. Или хотя бы отдаленный намек на обиду, ведь тогда у меня появится повод срочно перезвонить волшебнику и вежливо отказаться от его приглашения. «Тебя позвали куда-то?» – радостно восклицает мама. При всем желании ни сожаления, ни обиды в ее голосе не чувствуется. Я, кажется, даже улавливаю легкий вздох облегчения. «„Конечно, иди. Повеселись! Только много не пей. С наступающим, дорогой. Будь умницей, тьфу, точнее, будь счастлив!“ – смеется она, впервые в жизни не думая причитать. Совершенно не собираясь всхлипывать. И именно тогда, когда я этого с таким нетерпением жду. Она рада, оживлена и с легкостью отпускает единственного сына на произвол судьбы, выставляет на мороз второй платформы окраинной станции железной дороги встречать Новый год неизвестно с кем, на ветру, под перестук колес, под лязг цистерн с нефтью и грохот груженных углем вагонеток. Полдня я жду, что мама одумается и перезвонит. Полдня я попутно надеюсь получить приглашение от кого-нибудь из многочисленных друзей и приятелей, вновь готовых терпеть мое присутствие. От Фекла, устроителя свадеб, фотографа и тамады. От соседки снизу, диковатой брюнетки, хозяйки шпица, которая то оттаивает, то снова отталкивает меня. Или хотя бы от Лени, бывшего курьера, ныне заведующего лор-отделением поликлиники. Но мне в ответ в глубине квартиры дребезжит просторный хромированный холодильник и повсюду растекается ленивая безнадежная тишина. Я сижу на низком диване, обхватив голову руками, упрямо пытаюсь уловить хоть какой-нибудь спасительный сигнал. Флегматично постукивая по паркету, Фрося цокает мимо, спокойно взбирается по лесенке на подоконник и, навострив уши, наблюдает происходящее во дворе. Ближе к вечеру на мобильный приходит поздравление от дилера чудо-пылесосов Игорька, щедро желающего своим знакомым, клиентам, коллегам и мне финансового благополучия, продвижения по службе и расширения жилплощади в наступающем году синей игуаны. Я воспринимаю это как сигнал. Точнее, как вызов. Выдыхаю весь воздух из легких, теряю последнюю надежду, зачесываю волосы назад и начинаю укладывать в рюкзак:
а) блокнот и карандашик;
б) две пачки сухарей с изюмом;
в) китайский термос с фиолетовыми бабочками, наполненный горячим чаем;
г) стеклянную ворону, купленную три дня назад в подарок волшебнику.
Пятнадцать минут спустя, укутанный в полосатый шарф, я уже лечу на мопеде по гололедице предновогодних улиц. Отзываясь на многочисленные кочки и колдобины, за спиной в рюкзаке булькает чай. Каждый раз, когда я подскакиваю на очередном незамеченном дорожном полицейском, меня бросает в жар, окатывает ледяной водой, но потом я вспоминаю, что стеклянная ворона предусмотрительно завернута в три носовых платка. Льдистый бесфамильный ветер центра столицы оглушительно ревет, прорывается сквозь шлем, превращая уши в готовые раскрошиться фарфоровые блюдца. В густеющей сини переулков таинственно перемигиваются фонари, на деревьях сквера дрожат гирлянды лампочек, неоном перешептываются вывески ресторанчиков и кафе. Шумная компания с воздушными шарами в форме сердец и зайцев машет мне руками и улюлюкает, когда я рывком возобновляю путь от светофора. Лишний раз подтверждая, что теперь я действительно освобожден от бобины невидимых ниток, различим и заметен даже в синих, сведенных морозцем предновогодних сумерках. Однако это не мешает мне самому замечать опутанных заразительной тоской, оплетенных медлительной печалью, одиноких и понурых московских невидимок. Старушенция в старой плюшевой шубе неторопливо тянет по тротуару туго набитую сумку-тележку. В переулок сворачивает прокуренный парень в джинсовой кепке, подтаскивая за собой на веревке собачку-лису. Посреди дороги, прямо на зебре пешеходного перехода скандалят три мужика в заношенных дубленках. На Пятницкой кудрявая девочка тихонько выглядывает в окно третьего этажа особнячка посольства, бросает мне вдогонку серебряный локон серпантина, машет ладошкой и, застеснявшись, убегает.
Низенькие особняки учреждений и контор дремлют под оглушительный грохот динамиков ночного клуба.
Сугробы кое-где сиреневые, а кое-где отсвечивают изумрудным и золотым. Три огромных бронированных внедорожника стоят в ожидании зеленого света на перекрестке. На мостах дрожат огоньки, в их тусклом свете вьются розовые пугливые стайки снежинок. По набережной парочками и поодиночке бегут съеженные торопливые фигуры. Растрепанный Дед Мороз с синим целлофановым пакетом, пошатываясь и прихрамывая, ковыляет в проулок. Тут и там загораются окна, рассыпая разноцветные монетки по снегу. Сквозняк гонит по улочке клубок серебряного дождя и мишуры. Замерзающая река отражает гирлянду флажков корабля-ресторана, где шумят, бьют бокалы и хрипло зовут: «Славик-Славик-Славик!» Телефон зловеще вибрирует в кармане пуховика, заставляя срочно притормозить, поставив ногу на бордюр тротуара. Насупленный голос волшебника, осыпая осколками арктического льда, с досадой кукарекает: «Где ты, пропащий? Мы с коллегами, уважаемыми людьми, час сидим на холоде вокруг праздничного стола, пялимся на салаты, на сервелат всякий, ни к чему не притронулись, слюнки глотаем. Ждем-ждем, а тебя все нет. Позоришь меня, пресса! Видишь, начинаю сердиться. Чувствуешь, воздух остужается. Давай быстрее, а то заморожу столицу, людей продует, будет по твоей вине повсеместное ОРЗ и радикулит».
Телефон отправляется в карман, я мчу во весь опор дальше. Особнячки пятятся, уступая невзрачным пятиэтажкам бывших общежитий. И вот по обе стороны проспекта уже громоздятся лабиринты задымленных девятиэтажек. Мерцают окна башен-новостроек. Подмигивают золотистые и голубые огоньки гирлянд. Шестнадцатиэтажные дома заслоняют скованное морозом, зашторенное наледью облачков небо с крохотными точечками звезд. Недалеко от остановки, к которой пыхтит последний в этом году автобус с пятью полусонными пассажирами, все же приходится притормозить. Я прикусываю пальцы перчаток, стягиваю одну, потом другую, вытаскиваю из-за пазухи карту, окликаю нахохленного парня в косухе, узнаю, что проехал поворот. Кое-как сворачиваю карту задубевшими по локоть руками. Мороз ввинчивается в обветренные щеки десятками тоненьких сверл. И я несусь по Волгоградскому проспекту отмечать Новый год на сквозняке второй платформы, под частушки уборщиц, байки лоточников из электричек, песни проводниц и шуточки водителей электровозов. Продолжая свой неподражаемый дауншифтинг по жизни, тихонько напеваю Driving so fast, слушаю свист ветра, далекие и близкие взрывы петард, канонаду фейерверков, крики и смех, доносящиеся из окон уютных квартир, где люди провожают в прошлое очередной год, пьют за него шампанское, подводят итоги, поминают ушедших друзей, качают новорожденных, выкрикивают женам: «Семга на второй полке. И лимончика не забудь!»
Выхлопная труба старенького мопеда кашляет и хрипит, пререкаясь с петардами. Приходится до бесконечности петлять по безлюдным переулкам промзоны, мимо бетонных заборов и чернеющих в сумраке труб. Даже сюда врывается далекий хохот, долетают зеленые звездочки фейерверков. Отчаявшись куда-нибудь приехать, я просто несусь куда глаза глядят, выискивая невидимый стык, склеивающий скотч между двумя годами, мечтая хоть раз почувствовать и засечь медленное и окончательное отступление нынешнего и незаметное наступление следующего года. Все вокруг таинственное и обычное одновременно. Вдоль шоссе дрожат на ветру редкие крючковатые деревца. Скупые покосившиеся фонари высвечивают надписи углем на бетонных громадах заводских зданий, серебрят горбатые корки льда, выхватывают пунктиры разделительной полосы. Легкая сиреневая вьюжка как хвост невидимого зверя игриво увивается тут и там, намекая, что новый год совсем близко. Морозное задумчивое небо колышется и мерцает, хрусткие сугробы ежатся на ветру. Вдыхая запахи горелой резины, ржавчины и солярки, совершенно неожиданно я вырываюсь из лабиринта узеньких улочек и оказываюсь на площади рядом с автобусным парком, где нахожу все необходимые ориентиры: грозно чернеющий за сквериком железнодорожный мост, сигаретный киоск и рядом – заколоченный кубик-киоск «Союзпечать». Вижу покосившуюся остановку с надписью «ЦСКА», огромный пень некогда тенистого дерева и ведущий к платформам подземный переход. Оцарапав ногу, перепачкав джинсы, кое-как стаскиваю мопед по ступенькам. Сумрак подземного перехода пропитан сыростью, сталью и смутной тревогой отъезжающих электричек, а еще взмахами ладошек, всхлипами и выкриками «перезвони». Я бросаю монетку в кроличью шапку старухи-бомжа, которая храпит, привалившись к кафелю стены. Выдох вырывается в сизый сумрак клубящимся паром. В поисках лестницы на вторую платформу я брожу, перекатывая мопед мимо запертых на праздники киосков с батарейками, иконками, слойками, сумками, бусами, темными очками, отвертками и зонтами.
Вторая платформа с ее заснеженными лавочками и покосившимися урнами-пингвинами то пропадает в темноте, то возникает снова, нехотя освещаемая моргающим глазом единственного на всю округу фонаря. Повсюду мелькают снежинки, напоминая расшитые блестками крылья предновогодних стрекоз. Зубастый, безжалостный сквозняк, пропитанный рельсами, гравием и хрусталем сугробов, треплет бахрому шарфа, пронизывает насквозь, гоняет по хребтам льда окурки и фантики, смахивает с железнодорожного моста рекламные листки и вихрем кружит под проводами. На открытом всем ветрам перроне заметно холоднее или за полтора часа моего пути сюда у целителя московских птиц крепко испортилось настроение. Но я не могу отказать себе в особом удовольствии: подхожу к самому краю платформы, как взрослый, отвечающий за себя человек, оказываюсь на одной ноге, выглядываю вдаль, один на один с мерцающими перекрестьями рельсов, убегающими и манящими в ночь, в неизвестность завтрашнего дня, в другие города и страны. В бархатной темноте семафор хитровато подмигивает желтым огоньком. Больше всего на свете мне сейчас хотелось бы знать: что я делаю в новогоднюю ночь возле понурого фонаря и плаката «Осторожно, электричка!». Зачем я здесь? И как вообще докатился до жизни такой? Откуда-то издалека, будто ночная птица, хрипло и ободряюще курлыкает поезд. Воровато пригнувшись, сгорбленная тень перебегает железнодорожное полотно в неположенном месте. Из всевозможных вариантов, кто бы это мог быть, хочется выбрать и думать, что это нерадивый и вечно всюду опаздывающий Дед Мороз спешит доставить подарок по самому последнему в этом году адресу. Сразу становится теплее и появляется новогоднее воодушевление, один из множества видов кратковременных воодушевлений, помогающих с легкостью и азартом продвигаться по жизни, находя удовольствие в ее дурацких шутках и бессмысленных виражах. Достав из рюкзака обернутую в три носовых платка стеклянную ворону, подготовив поздравительные слова, припомнив несколько подходящих по случаю улыбок, позволив этой мишуре заполнить мою голову до отказа, я устремляюсь к строению, скрытому в густом омуте темноты, посреди платформы. Из выбитых боковых окон на пути разливается пляшущий свет и раскатывается хохот. Стараясь не шуметь, на цыпочках подкрадываюсь к перекошенной железной двери, приставляю мопед к стене, на которой висит ржавое расписание движения пригородных поездов. Вековка. Шиферная. 57-й километр. Ничего не могу толком распутать из клубка голосов и смешков. Потом изо всех сил толкаю скрипучую дверь, попутно любуясь, как сквозняк заносит из темноты внутрь перламутровый вихрь снежинок. От смешков, шепотков, баса и визгливого голоска с готовностью отделяется ворчливое восклицание:
– Ну вот, не прошло и года! Где тебя носило? Праздник через минуту, а он все копается. Голодные сидим. Закоченели из-за тебя. Позвольте представить, уважаемые коллеги: мой личный сказочник, пресс-секретарь и друг Митя. Все время куда-нибудь пропадает в самый неподходящий момент. Поэтому я его «пропащим» дразню. Сюда, скороход, я тебе почетное место занял, по правую руку от меня.
Посреди выстуженного помещения, больше всего напоминающего заброшенный ржавый гараж, царит накрытый клетчатой клееночкой и богато заставленный всякими перчеными закусками стол. Внимательно разглядывая меня, кто исподлобья, а кто и с улыбкой, за ним восседают нахохленные люди в тулупах, стареньких шубах и пуховиках. Выдохи вырываются в серо-сизый дребезжащий воздух кружевным паром. Не успев толком рассмотреть пеструю компанию гостей волшебника, первым делом примечаю две пузатые трехлитровые банки с ленивыми чайными медузами, что плавают в мутном и безалкогольном эликсире долголетия. Три керосинки щедро чадят в разукрашенный потоками ржавчины потолок. В углу на синем деревянном табурете притаилась пушистая елка, наряженная гирляндами пакетиков чая, одноразовыми упаковками соли, сахара и перца из поездов дальнего следования, а еще пластмассовыми расческами, салфеточками для рук и обувными ложками из фирменных купейных вагонов.
Стеклянная ворона мгновенно снимает раздражение и обиду Василь Василича. Пока я выкладываю на стол термос, блокнотик и сухари, растроганный маг хвастается сухонькому старичку в замотанных лейкопластырем очках:
– Ты гляди, Сергеич, какой подарок! Это мне, целителю птиц, к Новому году! Не простой, а со смыслом… По этому поводу, – в полный голос заявляет Дыдылдин, настойчиво стуча ложкой по краю пластиковой тарелки, – считаю своим долгом объявить наш новогодний огонек открытым. Угощайтесь, гости дорогие! Кушайте, не стесняйтесь, уважаемые коллеги! Праздник начался. Мне бы хотелось посвятить наступающий год борьбе за здоровье и долголетие городских голубей, ласточек, синиц, трясогузок и других разнообразных пернатых. Чтобы они пели под окнами весной и круглосуточно разнообразили небо над нами своим полетом…
В тост с ревом и грохотом вторгается скорый поезд. За пустыми оконными проемами мелькают светящиеся купе. Глаз выхватывает в одном вагоне занавеску, в купе соседнего – бутылку шампанского, дальше – стакан в подстаканнике, склоненного над столом мужика, цветастый платок, тельняшку. И вот уже вместо мультфильма светящихся окон настает темнота и удаляется виляющий гул, заглушаемый канонадой петард.
– Слыхали, – бормочет Василь Василич, – через пару минут Новый год прибудет ко второй платформе.
Гости, оживившись, накладывают друг другу салаты. Белые пластиковые вилки наперегонки подхватывают листики бекона, кусочки семги, накалывают кружки копченой колбасы. На дальнем конце стола раскосая брюнетка в коротенькой кроличьей шубке жадно впивается в куриную ножку. Из рук в руки чинно плывет банка с чайной медузой. Кисловатый эликсир долголетия булькает в пластиковые стаканчики, в мутные граненые стаканы из поездов, в раскладной походный стаканчик волшебника, в детскую кружку с васильком, которую с готовностью извлекает из-за пазухи Сергеич в заклеенных очках. А потом уж и в жестяную крышку от термоса, доставшуюся мне. Зал ожиданий наполняется запашками сервелата, соленых огурцов, черемши и чеснока. Хрустит квашеная капуста. Поблескивают золотые зубы улыбок. Из густой синей ночи в оконные проемы влетают непоседливые хороводы снежинок.
– А ты, раз опоздал, хоть сейчас не зевай, – бормочет волшебник, кутаясь в пуховик. – Бери блокнот, стенографируй новогодний огонек. Но сначала как следует подкрепись с дороги… А я по ходу действия представлю тебе гостей… Давай-ка селедочки под шубой положу, жена приготовила. И холодца обязательно попробуй… Ветер сейчас убавлю, а то очень ты меня порадовал этой своей вороной… Кушай, сынок. Ты такого угощения ни разу в жизни не пробовал, – приговаривает маг и чародей, щедро накладывая мне в пластиковую тарелку разнообразных салатов. – Здесь, на морозце моей второй платформы, в синюю новогоднюю ночь все сказочно вкусное. С холодком рельс, с ледком шпал, с железнодорожным сквозняком, со снежинкой дальнего следования, с грохотом и шумом поездов. Как в вагоне-ресторане. И твои ожидания обязательно сбудутся: мы же в зале ожиданий находимся. К тому же присмотрись, кто сегодня празднует вместе с нами.
В этот момент гости Василь Василича будто по команде вскакивают с табуреток, лавок и стульев, чокаются, обнимаются, выкрикивают поздравления. За спиной грохочет бесконечный товарняк. Кто-то стреляет в потолок хлопушкой. Повсюду разлетаются разноцветные конфетти. Три розовых кружочка падают и в мою тарелку, украсив салат оливье. Дыдылдин торопливо роется в карманах, извлекает из правого клочок газеты, подбрасывает его над столом и, тыча пальцем, кричит: «Глядите-глядите, мой новогодний снегирь!» Испуганная птица с красной грудкой делает панический круг над шумной компанией и легко выскальзывает в оконный проем, в ночь. Мне в самое ухо кричат: «С Новым!» Мужик в синем тулупе чмокает меня в щеку, щедро окатив запахом бензина, исколов бородой. У раскосой брюнетки вместо куриной кости в руках возникает необъятный букет ландышей, будто парик для карнавала, прядки которого она раздаривает всем подряд. Не обращая внимания на шум и крики, прямо напротив меня эликсир, изготовленный чайной медузой, на брудершафт пьют два старикана. Один из них с заплетенной в две косицы бородой, с толстым серебряным кольцом на мизинце, кажется, не раз встречался мне в городе. Совсем недавно, внимательно наблюдая окружающих, он сидел в метро, закинув ногу на ногу, листая потрепанную методичку. Рядом с его собеседником на столе лежит увесистый том в коричневом суконном переплете. Проглотив ледяной кисловатый напиток, я гадаю, кто они такие и кем могут работать здесь, на путях. Может, торгуют мочалками и липкими лентами для мух в пригородных электричках. Или подрабатывают к пенсиям, подметая платформы, скалывая лед и сметая с лавочек снег. Прервав раздумья, волшебник бормочет мне на ухо:
– Слухай внимательно и фиксируй в блокноте. Напротив нас с двумя косичками в бороде – мой наставник, Володя Северный, председатель областного общества магов, специалист по исцелению деревьев, колдун подмосковных автомобильных пробок. Рядом с ним – скользкий хрыч в берете, которого я недолюбливаю. Потому что задается и много курит. Филолог он по образованию, знает пять живых и два мертвых языка, преподает творчество Солженицына в каком-то институте. Некоторое время был камнем, но потом заскучал и вернулся к людям. В солнечную погоду он отбрасывает на асфальт две тени и мог бы стать выдающимся магом современности, если бы хотел. Но нет, в свободное время, ты не поверишь, перехватывает в полете смс-ки, сбивает электронные письма с пути. Ради баловства, в память об одной несчастной любви, иногда устраивает нехорошие чудеса с документами. Это по его вине в учреждениях справки все время теряются. А потом их снова приходится по полгода собирать. Или, глядь – важной подписи на заявлении нету. Хотя двадцать минут назад точно была. Когда твое электронное письмо не доходит до дорогой редакции или когда смс-ки для любимой девушки возвращаются обратно – знай, хрыч-профессор вмешался. Значит, сидит он на кухне, курит, вспоминает бубновую даму из прошлого и по-нехорошему, бесполезно чудит. У него, видишь, и книги. Все по-ученому, с подковыркой и вывертом. Да и пусть… Тут, на моей второй платформе, по секрету сказать, вся волшебная Москва сегодня собралась. И не какие-нибудь шарлатаны из передачи «Магия с нами», а отборные колдуны, отъявленные профессионалы своего дела, отдающие немало сил защите окружающей среды от разрушающих мыслей, грубых слов, агрессии и шума. Вон, в старой дубленке пляшет старик Кулебякин – предсказатель выигрышных лотерейных билетов, который их же и продает то у одного метро, то у другого. По молодости лет он мог, перекувырнувшись через табуретку, обернуться галкой или дятлом. Но после женитьбы остепенился и завязал с этим делом. Поговаривают, будто бы он – вестник: бродит по городу и на каждом шагу сообщает прохожим всякие важные новости, выкрикивает полезные советы. А иного и предупредить может. К такому всегда надо прислушиваться. Вообще, кто свою весть умеет услышать, сможет впоследствии избежать зла, неприятности или удара судьбы. Так что не будь глухим, сказочник, всегда вникай в то, что тебе говорят, и примечай все, что происходит вокруг… Так-с, поехали дальше. Раскосая бабенка с ландышами, которая по мобильному чирикает, – наша звездочка, популярная кудесница Марина Огуреева, умеющая влиять на всякие штучки вроде стойкости макияжа и долговечности колгот. Прическу приличной даме в неподходящий момент может растрепать. Или сделает так, что неприметная москвичка с дешевенькой сумочкой вдруг обретет тайную силу и шокирует всех подряд своей красотой… А вон та скромная загорелая девушка – заклинательница встреч, иностранка Азалия, не помню, откуда она приехала, недавно мы с ней познакомились. Ее усатый кавалер в шарфе – мой ученик, знаменитый птицегадатель, полиглот в области немых и безмолвных языков, Леня. Не так давно был он картежником и заядлым мотогонщиком, а теперь очень удачно торгует подержанными автомобилями и еще снегоходами. Тот мужик растрепанный, который вокруг кудесницы Огуреевой увивается, в прошлом известный чаровник и обаяльщик, но в итоге растратил магические таланты на пустяковину и баб. Незаметно нагрянула старость, сморщился чаровник, посерел обаяльщик, пятая жена его бросила. Из-за неудач обозлился он окончательно, стал мелким фокусником: не выходя из дома, отрывает у всех без разбора пуговицы, ломает каблуки, калечит зонты ни в чем не повинным людям всякими бестолковыми шептаньями. Я его Шептуном за это дразню. Иногда очень хочется, как в старину делали, выбить из него всю эту дурь кочергой. Ею в древности исцеляли людей от многих заблуждений, да-да… Напротив Шептуна уплетает холодец, некультурно помогая себе руками, еще один безобразник, маг-самоучка Конопатый, грозный устроитель засоров в водопроводах столицы. Когда твоя ванная в неподходящий момент засорилась – значит, Конопатого жена отругала за пьянство, вот он зло и срывает… Обрати внимание: мало кто из нас, настоящих московских чародеев, чудесами зарабатывает на жизнь. В основном занимаемся этим делом безвозмездно. Деньги ведь зло, хоть без них и не проживешь. Поэтому все работаем, живем обычной жизнью, в семье и в коллективе. А ближе к двери, видишь-видишь, две румяные хохотушки, мои сменщицы с контрольно-пропускного пункта. Они тоже немного волшебницы – одна чудесные безрукавки вяжет, другая – послушаешь еще, как поет. В каждом же человеке, если присмотреться, можно найти крошечное волшебство. А уж невероятных, сверхъестественных качеств немало в любом неприметном уборщике платформы. Другое дело, решишься ли ты разуть глаза и посмотреть дальше своего носа. Захочешь ли все эти чудеса разглядеть. Здесь, между прочим, среди нас присутствуют и настоящие невидимки – муж и жена, они снами москвичей занимаются, но я в подробности не вдавался. Побаиваюсь я снов и избегаю в них ковыряться… А в шапке меховой и в очках заклеенных – это Сергеич, он по электричкам толкает старческие журнальчики, которыми мне дорогая редакция платит зарплату за исцеление «Индюка». Ишь, с ним кокетничает курчавая дамочка в коралловых серьгах – это наша первая величина, крупная фея-разоблачительница по имени Фаина. Приглядись: у нее все время левый глаз недоверчиво прищурен. Въедливая. И умная. Даже я ее побаиваюсь, если честно. Когда надо отличить превращенный в золото хлам от настоящего золота – зови ее. Она все превращенное за версту чует и распознает, что чем было до того, как обрело нынешний облик, кажущийся наивным людям изначальным и единственным… А душечка наша Вероника так и не приехала. Приглашал-приглашал. Обещалась, обманщица. Потом прислала путаное смс: дела, дочка, мама, пятое, десятое, не могу. Даже позвонить-поздравить не удосужилась. Расстроила меня жутко, из-за этого мороз ударил. Завтра повсюду будет гололедица, пессимизм температуры, в столице наступит повсеместное царство льда. И еще снежный буран по области устрою – правда, пока не решил, где и когда… Ты кушай, пропащий. А сам уши распусти и все, что слышишь примечательного, бери на карандашик. Ты же сказочник, ты при исполнении, вот и работай. За это я тебя собственноручно повезу домой на твоем мопеде по особым местам красавицы-Москвы. Откуда знаю, что ты на нем прикатил? А я все знаю, пора бы уже привыкнуть.
Заглушая тосты, бешено громыхая фирменными и плацкартными вагонами, мимо зала ожиданий проносились скорые поезда. Поплясав под шипящий радиоприемник, именитые волшебники Москвы и работники железнодорожных путей согревали ладони стаканами с чаем и угощались конфетами, пять коробок которых, как оказалось, преподнес Дыдылдину к Новому году легендарный журналист Алексей Груздев. Потом, по утверждению Василь Василича, муж и жена, невидимки, задремали, укутавшись в шарфы и пуховики. Но не от усталости, а потому, что их работа – выслеживать и изымать из оборота некачественные и фальшивые сны. Подперев кулачками щеки, станционные смотрительницы тихонько запели. А знаменитая кудесница Марина Огуреева, птицегадатель Леня, лоточник Сергеич и черноглазая красотка Фаина подпевали, задумчиво покачиваясь в такт. И из выбитых окон бывшего зала ожиданий над ночной платформой неслись тихие куплеты. О паровозах, пароходах, самолетах, тачанках и поездах. О встречах, разлуках, дождях, снегопадах и айсбергах. О пыли дорог, молчании, объятиях и обманах. О черных, серых, грустных и смешливых глазах.
Непоседливый Дыдылдин перебегал от одной группки гостей к другой. Неожиданно на его освободившейся табуретке оказался престарелый обаяльщик Шептун. Подцепив вилкой кусок семги, он задумчиво изрек в оконный проем редким снежинкам, что осыпались на придорожные сарайчики и пустынную привокзальную площадь:
– А ожидать все-таки надо. Пусть даже и вопреки здравому смыслу. Хоть одно крошечное ожиданьице обязательно пусть теплится внутри, как огонек спички, когда электричество отключили во всем городе. Мало от него толку, но не спеши его задувать. Пускай себе горит. Если не суждено и ему сбыться, так хоть светлее будет. Все лучше, чем в потемках сидеть.
Некоторое время табуретка пустовала, потом на нее, пыхтя, опустился маг-самоучка Конопатый. Покосившись на хохочущих гостей, он украдкой закурил папиросу. Спрятавшись за меня, воровато выудил из рукава бутылочку коньяка, глотнул, утер губы рукавом, закусил маринованным помидором. И, водя зубочисткой по дну пустой тарелки, уголком рта сообщил:
– У нас вся страна, если вдуматься, застряла в ожидании не поймешь чего… А наш дорогой друг Дыдылдин любит балаболить, что ожидания всегда сбываются. Часами рассуждает, как надо всем сердцем ждать хорошего и верить в себя. А ты у него спроси при случае, как быть, если в разных концах города два упрямых человека ожидают. И оно у них – одно на двоих. Живут, перетягивая канат, кто кого. Всю жизнь друг друга перебарывают, многие годы на это проматывают. А счастья не было и нет. – Выдувая горький дым, грозный устроитель засоров начал потихоньку заводиться. – Ты как-нибудь узнай у нашего дипломированного бакалавра, что делать человеку, который с детства вынужден оправдывать ожидания других. Упрямой матери, тещи-курицы, начальника-недоумка. А когда свою-то жизнь воплощать? Как из зала чужих ожиданий заскочить в свою электричку? Выясни между делом, как привыкнуть к тому, что на каждом шагу все вокруг только и обещают, водят за нос и бессовестно обманывает. Только и ловят нас, как карасей, на ожидания лучшей жизни, уюта и любви. А в итоге подсовывают завернутую в фантик дулю. – Дрожащая дуля Конопатого на некоторое время уперлась мне в нос. Она пахла водопроводными трубами, ржавыми раковинами, тиной и машинным маслом. Я предположил, что это и есть удручающий запах обманутых ожиданий, несбывшихся надежд, несостоявшихся сказок. И некоторое время пытался сообразить, чем бы ему возразить, как бы его ободрить, но, повернув голову, обнаружил рядом с собой фею-разоблачительницу, красавицу Фаину. Она кротко помешивала пластиковой ложечкой чай, завороженно вглядываясь в глубину стаканчика, осторожно, по-кошачьи отхлебывала. При этом серьги-клыки из кораллов покачивались и поблескивали у нее в ушах. Уколов меня одним из них в плечо, красавица Фаина заправила кудрявую черную прядь за ушко и прошептала:
– Представь, будто бы то, чего ты ждешь от жизни, уже едет к тебе в почтовом вагоне. Мимо заснеженных полей и чернеющих вдали деревенек с покосившимися жердяными заборами и редкими огоньками в низких оконцах. Поезд яростно грохочет сквозь ночь. Окутанный шлейфом скрипов, лязгов и грохота, проносится по мостам над речушками и ручейками. Вонзает в пасмурное небо тревожный и радостный гудок. Перемигивается с далекими семафорами. Сбросив скорость, монотонно мелькает ржавыми вагонами и гружеными углем вагонетками мимо низких пустынных перронов и платформ с тремя-четырьмя приплясывающими на морозце силуэтами. Представь, будто бы то, чего ты ждешь, уже несется к тебе, завернутое в серую оберточную бумагу, запечатанное сургучом. Или трясется в купе, нетерпеливо дожидаясь конечного пункта, волнуясь о предстоящей встрече. Но дело все в том, что по пути из страны ожиданий к нам сюда товарный состав должен миновать три таможни. Скажем, молдавскую, украинскую и белорусскую… – И тут красавица-Фаина придвинулась поближе, заглянула в меня темно-фиолетовыми глазищами. Впилась в оливку. Вдруг померещилось, что у нее кошачьи зрачки. От этого сердце замешкалось, запнулось. Я поежился. А она, самодовольно усмехнувшись, продолжила:
– Возможно, на каждой из трех таможен все пройдет удачно: строгий служащий осмотрит заветный вагон, нарисует завитушку в бланке. И через некоторое время подаст машинисту знак, что можно отбывать. Но, согласись, вполне вероятно, на какой-нибудь таможне твое долгожданное и ожидаемое могут конфисковать как контрабанду или просто снимут с поезда без объяснения причин. Вполне вероятно, на одной из границ подвернется многодетный пьющий таможенник. Разочаровавшаяся в жизни, разведенная чиновница. Или озлобленный и усталый человек, главный поезд которого так и не доехал до нужной платформы. А когда поезд не доезжает, разве важна причина? Разве важно в конечном итоге, из-за чего ожидание не сбылось, а мечта – не воплотилась?.. Но твой-то поезд пока в пути. И теперь ты знаешь о существовании трех таможен, которых ему не избежать. Некоторые утверждают, что если ты будешь прокручивать в уме всевозможные осложнения, раздумывать о неприятностях и накладках, все именно так и произойдет. Поезд остановят. Ожидаемое конфискуют. Долгожданного уведут в одноэтажное строение заполнять документы. А еще ведь существует непонятная штука – случайность. Поезд может просто сойти с рельсов на ровном месте. Машинист по рассеянности заедет по ложному пути в тупик, к заброшенной платформе, доставив твою посылку случайному человеку, опоздавшему на электричку, который приплясывает на перроне, любуясь снежинками. Некоторые говорят, что главное – разгадать, как именно следует ожидать на этот раз. Считается, что есть бессчетное количество всевозможных способов ожидания и очень важно сделать правильный выбор. Можно отпустить ожидание, позволив поезду громыхать во мраке, двигаясь в любом направлении, как повезет. Можно смириться с тем, что долгожданное уже сейчас едет по ложному пути к кому-то другому. Или, напротив, постоянно думать о заветном вагоне, мысленно подсказывая машинисту правильный путь, а проводнику – слова, которые следует сказать чиновникам на таможнях, чтобы все обошлось. Случайности – непостижимая вещь, но, говорят, даже их можно подчинить. И ты сможешь получить практически все, что захочешь, разгадав, как именно следует ожидать на этот раз. Твой поезд обязательно доедет, если ты сумеешь воссоздать спокойное безразличие. Искреннее волнение. Или равновесие счастливого человека, у которого уже все есть. Если ты сумеешь разгадать единственно верное ожидание и воспроизведешь его – случайности будут побеждены, и мечта воплотится. А еще… – Но между мной и разрумяненной от морозца щечкой, обрамленной вьющейся прядью, вклинился нетерпеливый совочек бороды.
– Но-но, – глухо пробормотал целитель московских птиц, – гражданочка Фаина, предъяви билет! Я, конечно, тебя уважаю и очень боюсь. Но, знаешь, маленькая, ищи-ка ты себе другого сказочника, а моего не тронь. Я этого парня собственноручно со льда поднял, дал ценные советы, на нужную лыжню установил, по ней он и двинется дальше под моим присмотром.
Фаина игриво взъерошила мне волосы. Ее маленькая ручка с темно-бордовым маникюром оказалась цепкой и горячей. Шурша юбкой, постукивая бусиками, будто счетами, она вскочила и легко перелетела к группке поющих гостей. А неутомимый целитель птиц важно уселся на свое место и принялся шептаться с Сергеичем в заклеенных лейкопластырем очках. Пять минут спустя, разыскивая перчатки, я обнаружил в кармане бирку из прозрачного пластика, на которой сиреневым неоном мерцало: Фея Фая. И ниже – готическим шрифтом – номер ее мобильного. Тогда, стараясь не привлекать внимание главного волшебника Москвы, чтобы ненароком не расстроить, не разозлить и не обидеть его, я все же украдкой спрятал ее визитку обратно в карман. На всякий случай.
