В семье Алмазовых ждали ребенка. Ждали его решительно все. Молодой муж Борис по прозвищу Джонни. Мама его и папа, звезды главного ресторана города «Клеопатра». Борисовы братья и сестры, тети и дяди. Особенно ждали ребенка Борисовы дедушка с бабушкой, корифеи ресторанной сцены и местные телезвезды – им повезло трижды выступать на городском канале на праздники, после чего с ними начали здороваться в автобусах.
И только Борисова жена Есенька не ждала ребенка, хоть тресни. Хотя со свадьбы шел уже второй год.
Как только к ней не подступали, как только не намекали ей свойственники, ближние и дальние!
– Может, ты учиться пойти решила? – с сомнением спрашивал свекор. Учиться Есенька никогда не была горазда, из школы ушла после девятого класса и два года потом сидела сиднем, ожидая жениха поприличнее.
– А пусть идет учиться! – вдруг воодушевлялся Борисов дед. – В институт ее, это понятно, не возьмут, а пусть идет в колледж, менеджером. Будет в турфирме работать, в красивом костюме сидеть, хорошие деньги приносить! Турфирма – это модно, у старого хрыча Коньяка невестка в такой людям билеты в Таиланд продает, в Испанию и в Барселону!
– Барселона и есть Испания, что ты при всех-то брякаешь, – сварливо замечала Борисова бабка.
– Я брякаю, что можно в Барселону билеты продавать, а можно во всю остальную Испанию, – с привычным достоинством выкручивался дед.
Но Есенька учиться не хотела и планов карьеру сделать тоже не имела никаких. Господь и папа с мамой слепили ее, не вложив в сердцевину ни граммулечки амбициозности, а трудолюбия отмерили ровно столько, чтобы, постирав шторы и помыв полы, Есенька не впала в жестокую хандру.
– Может, ты рожать боишься? – более прямолинейно спрашивала Есеньку Борисова бабка, отловив на кухне. – В Интернете страшилок начиталась? Послушай, мы врачам столько денег дадим, что они тебя нянчить будут, как лялечку. Есенька, рожай внука! Или внучку. Кого хочешь рожай, мы тебя как королеву подарками осыпем! Будешь каждый понедельник в салоне красоты сидеть!
Подарки Есенька любила, и салон красоты как идея ей нравился. Но ждать ребенка она не собиралась все равно.
– Может, это не молодуха от ребенка бежит, а ты не стараешься? – наседала бабка на Бориса-Джонни уже в прихожей, заперев его своим широким телом в уголке между этажеркой с обувью и трюмо.
– Стараюсь, – сквозь зубы отвечал молодой муж. – Бабушка, в твои-то годы… со мной о таком разговаривать.
– В мои годы я с тебя могу штаны спустить и по заднице ремнем поучить, – наставительно ответила бабка, но путь на свободу открыла.
Наконец, причина Есенькиной нерадивости нашлась, да там, где не ждали: молодуха сама все высказала незамужней золовке Лельке.
– Дура я, от вашего Джонни рожать? Если парень получится, то ладно! А если девчонка да с его ушами – такая же обезьяна, как ты, которую сватать никто не захочет?
Лелька была еще в восьмом классе и старой девой называться никак не могла, но обиду приняла остро: уронила из рук планшет и с ревом унеслась в кухню жаловаться маме с бабушкой. Те схватились за голову. Что правда, то правда, Алмазовых все цыгане звали не иначе, как Канэнгирэ, и это звучное на русское ухо прозвище ни больше ни меньше как отмечало внешние особенности, без которых в семье Алмазовых не родился ни один ребенок, какую бы гладкую невестку они ни взяли.
Вечером взрослые услали Есеньку мыть посуду в гордом одиночестве, без Лелькиной помощи, Джонни послали на машине в супермаркет, Лельку, чтоб не подслушивала, с ним, а сами засели шушукаться в гостиной.
Обсуждали, как убедить Есеньку не бояться ушей.
Модного слова «бодипозитив» Алмазовы не знали, хотя женщин в теле любили и уважали и бабушкиными усами не смущались никогда. Но воспеть красоту оттопыренных женских ушей не предложил никто. На фоне Лелькиного школьного прозвища «Чебурашка» Есенька, правда, скорее всего и не прониклась бы.
Звучали, признаться, и совершенно нечеловеколюбивые предложения, но с гневом были отвергнуты большинством присутствующих.
В конечном итоге сошлись на одном. Нужна магия.
Что же еще-то.
Волшебство в большом и даже не очень большом городе пойди еще найди. Просмотрены были все объявления в газетах. Опрошены были все знакомые. Но помог, как водится, случай.
Ясным майским воскресеньем Алмазовы заглянули на чай к Игнатьевым, чей отец семейства доводился четвероюродным братом по матушкам отцу семейства Алмазовых, а одна из невесток была двоюродной племянницей Бориной мамы. В общем, решили зайти по-родственному, раз уж гуляли неподалеку. А там, как водится: чай, конфетки, шоколадка, яблочный пирог, яишенка, отбивные… В общем, чай пили с цыганской основательностью, долго, со вкусом, неспешно обмениваясь новостями об общих знакомых (и плюньте в глаза тому, кто назовет их сплетнями). Как вдруг посреди чаепития раздался звонок в дверь Игнатьевых.
Хотя открывать, конечно, пошла только невестка, в коридор выглянули почти все. Алмазовы тут же отпрянули, закрестившись: больно уж впечатляющая на вид зашла к Игнатьевым гостья. Высокая, полная, вся в черных юбках и кружевах, в серебряных украшениях с разными странными знаками, с густо подведенными черным глазами, она сразу заполнила собой пространство – не телом, не запахом духов, а чем-то непонятным. Может быть, взглядом рыже-зеленых глаз. В общем, всякому было ясно, что в дом вошла ведьма.
Однако Игнатьевы и глазом не повели. Наоборот: закричали, здороваясь, стали звать гостью пить чай. Черная женщина улыбнулась неожиданно кротко и поплыла в своих юбках и кружевах по прихожей плавно и осторожно, словно боясь разнести тем, что от нее исходило, стены или задеть людей. Возле стола она, поздоровавшись со всеми, отцепила от широкого кожаного пояса в бляшках и крючках большой полотняный мешочек и подала бабушке Игнатьевой.
– Как чай заваривайте в ситечке и два раза в день, – пояснила она таинственно.
Алмазовы перекрестились еще по разу.
Гостья сделала вид, что не заметила.
Ее усадили за стол, налили чаю, пододвинули вазу с конфетами.
И все же было видно, что женщина здесь не своя. Никто не обрушился на нее с новостями и расспросами. Разговор вела только Игнатьева-самая-старшая. Был он степенный, самый общий, о погоде и прочем. Алмазовым гостью представили как Ксению, просто Ксению.
Вдруг задумавшись посреди разговора, бабушка Игнатьевых посмотрела на бабушку Алмазовых и сказала:
– А Ксения у нас, между прочим, гадалка первостатейная. И не сглазит никогда, совсем не глазливая. И точно всегда гадает.
Ксения невозмутимо перекусила пополам шоколадную конфету, словно речь шла не о ней, и отпила еще чаю.
Алмазовы было встрепенулись, но потом вспомнили, что им надо не точно, а так, чтобы Есенька, наконец, принялась ждать ребенка. То есть если для дела сильно надо, то красиво обмануть.
Ксения положила в рот вторую половину конфеты и снова запила. А потом сказала:
– Давай, красавица, руку.
И посмотрела зеленоватыми глазами прямо на Есеньку.
Алмазовы охнули. Есенька встряхнула волосами, вызывающе оглянулась и протянула Ксении правую ладонь, выпрямив длинные тонкие пальцы так, чтобы было видно – ничего она в своей судьбе не боится показать. Такой был у невестки Алмазовых характер.
Ксения взяла в мягкую ладонь смуглую Есенькину руку, чуть прищурилась, разглядывая линии, и заговорила. Голос у нее был – это стало сейчас особенно заметно – глубокий, звучный, даже немного резкий. Говорила она не о будущем Есеньки, а о ее прошлом. Все было верно. Говорила о характере, и это тоже было верно настолько, что Есенька пару раз даже покраснела. Наконец, Ксения сказала о будущем:
– Своей судьбы не надо знать никому. Скажу только то, что не потревожит твоего покоя. Если тебе интересно, твой первенец будет мальчик.
Потом Ксения посмотрела на стол возле Джонни и попросила передать ей тарелку с пирожками. Руку Есеньки она отпустила, словно мгновенно о ней забыв. Зато Алмазовы не могли забыть. Все они делали глазами Есеньке знаки, чтобы она, не дай боже, не позабыла просто так слова гадалки.
– Да прекратите мне ушами махать, – не выдержав, зашипела Есенька в сторону мужа. Лелька со злостью пнула золовку под столом, но все остальные, сообразив, что могут перестараться, тут же уставились в свои чашки или на Ксению.
Ксения доела пирожки, раскланялась и ушла.
А Есенька вскоре тоже стала ждать ребенка. Поверила, стало быть.
Сто лет назад кочевые Есенькины бабки ждали детей спокойно и без суеты. Никто не водил вокруг них хороводов, не таскал по врачам, не вел с ними бесконечные разговоры о беременности в общем и полной вероятной будущей биографии ребенка в частности. Они так же, как все, как до беременности и после нее, ходили гадать бабам в деревню или на рынок, воровали при случае кур, стирали на речке белье и, уж конечно, передвигались на своих двоих, не пользуясь даже такой малой поддержкой, как туфли или другая обувка.
Есеньку порой брала тоска по тем временам, хотя, говоря по чести, никогда ей особо не хотелось ни стирать на речке, ни лично ощипывать и потрошить куриц. Но то, что устроило все немалое семейство Алмазовых, узнав о том, что вот-вот родится у них четвертое поколение, очень утомляло. В такой всемерной заботе не купался ни один сказочный восточный падишах.
Во-первых, Есеньку нисколько не тошнило. Ни первый месяц, ни второй, ни третий. И есть она ничего особенного не хотела. Но Алмазовы никак не могли с этим смириться! Стоило Есеньке задуматься на ходу, как ее усаживали: побледнела, мол, сейчас как бы в обморок не упала. Стоило поморщиться от какого-нибудь запаха (а то и не запаха, а случайного звука во время готовки), и готовка тут же сворачивалась: Есеньку тошнит, вы разве не видите, бессердечные?
А уж с пищевыми капризами было полное безумие. Есеньке наперебой предлагали, а то и напрямую пытались скормить киви, бараний шашлык, банку маринованных огурцов или помидоров, персики, свеклу, селедку – в общем, все то, что она терпеть не могла или редко видела на домашнем столе (и тоже, чаще всего, не могла терпеть). Правда, заказанный в ресторане бараний шашлык пришелся ей было по вкусу, но сразу после ужина ее угораздило прочитать в Интернете, что под видом баранины в ресторанах, дескать, жарят бездомных Бобиков и Шариков. После этого она провела весь вечер на коленях в туалете и слышать не могла не только о бараньем, но и вообще о любом шашлыке. И даже на домашние котлетки косилась с опаской. Что, конечно, тут же побудило Борисову бабушку жарить их чаще и потчевать невестушку изо всех сил. По крайней мере, Есеньке казалось, что ее просто преследуют говяжьими котлетами.
Не меньшим безумием был медицинский вопрос. Все Есенькины свойственники и даже родственники были, похоже, уверены, что беременность смертельно опасна для девятнадцатилетних девушек и детей в их животах. Самые жуткие опасения вызывали: громкий смех, наклоны (за забившейся под кровать тапочкой или сидящей на полу кошкой), поднятие рук (чтобы снять просохшую майку или достать себе чашку), нежелание съесть еще отбивную (немедленно начнется малокровие!) или сырничек (выпадут все зубы)… Если Есенька садилась, тут же две-три пары рук подтыкали под поясницу подушечку. Если Есенька брала в руки что-то тяжелее чашки чая, две-три пары ног спешили к ней, чтобы их хозяева скорее освободили бедную беременную от опасного груза. Не дай боже Есеньке впасть ненадолго в меланхолию – свойственники начинали прыгать вокруг только что не с погремушками.
Наконец, Есеньку водили по врачам. Как выяснилось, без большого количества врачей в наше время вынашивать ребенка было нельзя. И если бы проблема была во врачах! Как ни много было докторов, но цыган, сопровождавших Есеньку к каждому из них, неизменно было больше. В разы.
Медсестры начинали ходить по коридору поликлиники боком. Боевые пенсионерки затихали в изумлении, созерцая Есенькиных родственников и свойственников, вычисляли что-то в уме и убегали в ужасе, придя к выводу об эпидемии в цыганском таборе. Из телевизора пенсионерки знали, что цыгане никогда не болеют, так что даже представить вирус, сумевший сподвигнуть на посещение врача такое количество цыган, им было страшно. Особенно у себя. Врачи сдавленно рычали, требуя, чтобы с Есенькой входило не больше одного человека и чтобы остальные уже убрали головы из приоткрытого дверного проема. Пришедшие на прием женщины немедленно раскладывались, как на пикник, смиренно готовые ожидать своей очереди (и даже не догадавшись спросить, кто последний – ясно ведь, что идти, когда цыгане в коридоре закончатся), и спешно собирали вещи обратно в сумки и пакеты, когда цыгане вдруг всей толпой срывались с места и покидали поликлинику после того, как от врача выходила одна-единственная (ну, ладно, со свекровью) Есенька.
Единственный раз, когда к Алмазовым и компании решилась выйти терапевт, обернулся конфузом.
– Да не волнуйтесь вы так, – ласково сказала врач. – Здорова ваша Есения. Сердце как мотор, легкие как у пловца, даже сколиоза нет. Хоть в космос запускай! Очень здоровая молодая женщина!
Когда все присутствующие разом на русском и цыганском завопили все известные им фразы от сглаза, бедная женщина вздрогнула, отступила в кабинет и свой подвиг больше потом не повторяла. Зато к Есеньке стала относиться с еще большим участием, даже сочувствием.
Элина с утра была раздражена, но старалась перекрывать свои чувства философским взглядом на жизнь. Сегодня было довольно непросто. С вечера по телевизору показали большой обстоятельный «документальный» фильм про цыган, опять выводящий беспокойный народ на чистую воду.
На этот раз обошлось без Гитлера, инопланетян и золота Атлантиды, что было уже неплохо. Но это было, пожалуй, вообще единственным, что в фильме было неплохо. От всего остального у Элины до сих пор волосы на голове стояли дыбом (ладно, это было их обычное состояние, но именно сегодня они стояли со значением!) На экране перемежались кадры с артистами театра и кино и старые криминальные хроники; этот винегрет сопровождался рассказом диктора о том, что разницы между артистами и участниками хроник нет, а цыгане ничего, кроме воровства и замуж в 12 лет, не знают и знать не хотят. Многих артистов Элина шапочно знала. Они в свое время радовались, что приезжали телевизионщики снимать фильм об истории театра и их тоже сняли. Можно только представить их шок, когда они увидели, для чего были использованы кадры.
Элина артисткой не была, но ее тоже брала злость. В конце концов, показали ее и таких, как она, по телику или нет, но точно так же замели под одну гребенку. Элина, оказывается, воровка. Пошли они!
Полбеды любая теледрянь, но слишком много людей ее смотрит, и от Элины весь день шарахались на улице, хотя одевалась она, как могла, неформально: кожаная кепка, например, и кожаные браслеты – к жилету, рубашке, юбке и ботинкам в стиле стимпанк. Увы, но с Элиной внешностью никакой цивильный прикид не спасал. Если по телевизору показывали сюжет про таджиков, готовящих переворот в Москве, или зловещих цыган, или кого угодно смуглого, скуластого и черноволосого, несколько следующих дней (а то и недель) Элине приходилось ходить под внимательными и очень подозрительными взглядами. И даже не стоит пытаться считать, мимо какого количества людей и их взглядов проходит за рабочий день курьер.
С утра на Элину ни с того ни с сего набросилась менеджер, и теперь, в довершение всего, клиентка отказывалась отдавать ей образцы тканей, которые, собственно, Элина должна была везти в контору на генетическую экспертизу, и деньги за экспертизу.
– Ваше лицо не внушает мне доверия, – гордо сказала клиентка, чуть не слово в слово повторив то, что Элина уже с утра слышала в банке от операционистки. Специальную программу им в мозг прямо из телевизора устанавливают, что ли?
– Хорошо, – терпеливо сказала Элина, распрощавшись с надеждой неторопливо выкурить сигариллу через пятнадцать минут, прежде чем придется бежать дальше по маршруту. – Деньги, например, еще понятно, как связаны с вопросом доверия. А образцы тканей? Что я, по-вашему, делаю с вашей кровью? Пью на завтрак, обед и ужин?! Я молчу уже про образцы, э… от неудачных беременностей.
– Вы их можете продать американцам. Они заинтересованы в выделении специальной русской ДНК. И кто знает, как они ее потом используют!
– Сглазят, – предположила Элина, не выдержав. – Почти все колдуны мира для порчи и сглаза используют образец ДНК объекта. Волосы, ногти и прочее. Вот уже тысячи лет.
– Не сомневалась, что вы про это все знаете, – отрезала клиентка.
– Ну, ладно я, а вы-то откуда свои безграничные познания об использовании генетического материала черпаете? – ощущение абсурдности ситуации заставило чувство юмора почти что обогнать раздражение, и Элина становилась настроена все благодушнее и благодушнее.
– По телевизору передача была.
Цыганка тяжело вздохнула.
– Простите, я отойду покурить. И вернусь. У вас как раз хватит времени, чтобы вспомнить, что вы взрослый человек. С высшим образованием.
– А про образование вы откуда знаете? – взвизгнула клиентка и спрятала обе руки за спиной.
– У вас лицо умное, – почти не кривя душой, ответила Элина. Лицо у клиентки выражало ум ровно до того момента, когда она начинала вещать о краже русского генома.
– А у вас такое, будто вам сорок лет, – не поддалась женщина на комплимент.
– Мне и есть сорок.
На улице стояло не очень пока еще разогревшееся лето. Территория медицинского центра выглядела пустынно и уютно. «Господи, – опять не удержалась от нотки философии Элина. – Чем я вообще занимаюсь?» Вопрос был глупый, потому что Элина отлично знала, чем она занимается. И вообще, и прямо сейчас. Зато после него на душе было как-то повозвышеннее. Цыганка вернулась в здание центра, еще раз предъявила охраннице паспорт и дошла до нужного кабинета.
На этот раз образцы тканей ей удалось заполучить без труда. А вот деньги клиентка по-прежнему отдавать не хотела. Даже после предложения переписать паспортные данные и сфотографировать Элину на смартфон.
– Паспортов у вас по четыре, – сообщила клиентка. Элина, опознав фразу из телефильма, поморщилась. – На лицо вас не отличишь. А деньги не мои! Как я их дам, у вас там снаружи табор небось уже дежурит, все своей доли ждут!
– Доли за что?! Если я, предположим, воровка, то я же сама все сделала, с чего мне делиться с, о, господи, табором?! – опять не выдержала Элина.
– Цыганский закон, – пояснила клиентка. Элина прикрыла глаза, чтобы легче было сдержать стон. Да. Кому объяснять цыганке про цыганский закон, как не посторонней, в общем-то, женщине.
Элина открыла глаза и предложила прямо здесь намазать ей подушечки пальцев черной гелевой ручкой и поставить отпечатки на лист бумаги для принтера.
Еще двадцать минут женщины торговались друг с другом. Наконец, клиентка достала пачку денег и протянула Элине. Элина протянула руку навстречу и взялась за пачку. В этот момент дверь в кабинет распахнулась, и округлившимся животиком вперед вошла Есенька Алмазова. С ней вошли Джонни, Лелька-Чебурашка, свекор, свекровь, свекор и свекровь свекрови, мама, младшая сестра, старшая двоюродная сестра, старшая двоюродная сестра Джонни и две дочери старшей двоюродной сестры Джонни.
Элина и клиентка застыли, глядя друг другу в глаза. Клиентка мягко, но ощутимо потянула пачку денег на себя. Элина в ответ сделала то же самое. Цыгане с любопытством озирались.
– А мы говно Есенькино на яйца глист принесли сдавать, – звонко сообщила одна из Борисовых племянниц.
– Кал! – хором поправили ее взрослые. Есенька покраснела.
– В двести второй кабинет, – дрогнувшим голосом сказала клиентка. Рука у нее тоже дрогнула, и Элина вырвала деньги, запихнула во внутренний карман жилета, даже не пересчитывая, и, расталкивая соплеменников, пошла в коридор.
Примерно на половине пути она услышала, как за спиной девочка спрашивает:
– А двести второй, это где?!
– Я знаю, – сказала Элина, и в коридор ее вынесло уже без усилий, живым человеческим потоком.
Побледневшая клиентка хваталась то за сердце, то за голову.
Элина старалась не хохотать.
Тем временем настал час Икс. Тот самый час, когда УЗИ-обследование должно было показать, наконец, мальчик или девочка растет у Есеньки в животе. Есенька впервые за всю беременность заволновалась. Предсказательница предсказательницей, но вдруг все-таки девочка? В очередь на УЗИ записывали за две недели. Обе недели Есенька рассматривала уши Лельки и убегала плакать в подушку. Лелька краснела и тоже убегала плакать в подушку – от обиды. Джонни задумчиво щупал себе уши, шатаясь по квартире, и порой на полчаса застывал перед зеркалом в прихожей. Семейный альбом никому не приносил облегчения. Сколько ни штудировали его Алмазовы, не смогли найти ни одного случая, когда ребенок ушами удавался не в отца. Бывало, рождались дети с материнскими глазами, носом, губами, овалом лица или всем сразу. Но гены алмазовских ушей оказались просто сверхъестественно стойкими.
В доме царило уныние.
Процессия в поликлинику почти напоминала похоронную. Никто не шутил и не переговаривался. Свекровь молча, мрачно и решительно вела Есеньку под руку. У Есеньки дрожали губы. Остальные поминутно щупали себе уши или косились на уши родственников и свойственников, оказавшихся в поле видимости.
С приходом Есеньки и ее вечной группы поддержки очередь на УЗИ увеличилась на глаз сразу вдвое.
Сидение с полным пузырем только еще больше угнетало бедную молодуху. Физические страдания увеличивали мучения моральные стократно. Из глаз у Есеньки текли безостановочные полноводные ручейки, распухший нос она даже не вынимала из огромного носового платка.
В кабинет разрешили войти только вдвоем. За дверь было сунулся Джонни, но бабушка осадила его коротким поворотом головы. Не было ни малейшего сомнения, что честь увидеть наследника на экране первой принадлежала матриарху семьи. Если бы Джонни не был так взволнован, он сообразил бы это и сам, так что бабушка тут же милостиво выдала ему прощение за случайную дерзость мягчайшей улыбкой и величественно вплыла в кабинет УЗИ, а потом втянула за собой вставшую было в нерешительности Есеньку.
Дверь закрылась. Джонни и остальным очень хотелось подсмотреть, но насколько Есеньке надо заголяться при процедуре, не знал никто, так что на всякий случай Джонни привалился к двери, пресекая любые попытки родственников поддаться искушению подсмотреть.
За дверью было тихо. Причем довольно долго.
Вдруг в спину Джонни бухнуло, раз и другой. Едва он успел отлепиться от двери, как из кабинета выбежала его жена, вся красная и встрепанная, и стремглав помчалась по коридору, придерживая живот. Переглянувшись, сразу несколько цыганок бросились следом. Джонни заглянул в кабинет и увидел бабушку, нависающую над узистом. Они о чем-то тихо говорили. Бабушка кивала. Узист подал ей выползшую из принтера бумажку, и Алмазова-самая-старшая так же величественно, как входила, вышла в вестибюль.
– Кто? – хором прошептали оставшиеся с Джонни цыгане. На окнах дрогнули от дуновения занавески, у фикусов и геранек закачались листочки.
Бабушка подняла над головой распечатанный снимок. В белесых разводах на черном фоне можно было смутно угадать голову, руки, ноги и пуповину.
– Мальчишка, – торжественно сказала бабушка.
На этот раз цыгане не сдерживались. От мощного крика «Ура!» фикусы и занавески закачались уже по всей поликлинике.
Теперь обе семьи, Есенькина и Борисова, занялись приготовлением приданого. Хипстерская мода на все рукодельное успела добраться и до цыганок. Дома Есенькиных родственников-свойственников заполнились рулонами бязи и байки веселых расцветок, мотками нежнейшей кашемировой пряжи, кружевами, журналами для мам с выкройками конвертов, ползунков, распашонок, чепчиков, пинеток и одеялец, крючками, спицами, катушками ниток и тесьмы.
Вывязывая, прострачивая, пришивая и обшивая, цыганки спорили, какое мужское имя красивее и стильнее. Лагеря было три. За церковнославянских Пафнутиев и Фадеев – потому что модно и солидно. За имена американских кинозвезд – потому что здорово, когда у тебя есть что-то общее с Брэдом Питтом или Ли Пейсом. Наконец, за имена на цыганском языке – потому что необычно.
Самые старые и суеверные цыганки следили, чтоб молодые не вздумали заикнуться, кому подбирается имя и кому шьются держалки для мелочи и покрышки пеленального столика. Мало ли что, возьмешь да сглазишь, беременность – дело такое! Считалось, что пеленки прострачиваются – на всякий случай, а имена обсуждаются – чисто теоретически.
Мужчины присматривались и приценивались к автокреслам, кроваткам (очень важно: просто кроватка? кроватка-качалка на полозьях? кроватка с люлькой? кроватка с вынимаемым бортиком?) и коляскам (чем больше коляска-трансформер была похожа на героев фильма «Трансформеры», тем она без сомнений признавалась лучше, но пока что не покупали никакую, надеясь, видимо, найти почти точную копию машино-робота, чтобы торжественно поднести ее молодому отцу в дар… знай наших!).
И все же, хотя всяк знал, кому шилось приданое, ребенок родился вовремя и на удивление легко. Был он, как и предсказано, мальчик. Назвали его Михаилом.
Бабушка Алмазова проставилась бабушке Игнатьевой дорогущим вином за отличную идею и отдельный подарок сделала актрисе народно-драматического театра «Артель» Ксении – за удачную игру.
Алмазовым-молодым подарили три кроватки, две коляски и четыре автокресла.
А уши у Михаила, конечно, были что надо. Видные у Михаила были уши. И ну и что.