В клещах

[9]

« Gazeta Wyborcza », 9 августа 1994, №184

Сталин 8 августа 1944 года решил перейти к обороне на всей полосе действий.

Президент Ельцин не принял приглашения приехать в Варшаву на юбилей 50-летия Варшавского восстания, а в заявлении, зачитанном его посланником Сергеем Филатовым, не было слов «приношу извинения», которых ожидали поляки. В комментариях российской прессы полякам напоминали, что это не русские уничтожили Варшаву. Как же в свете фактов выглядит доля ответственности Советского Союза за поражение восстания?

Тихое решение

Штаб Первого Белорусского фронта в Депеше, высланной Сталину 8 августа 1944 года, представил план взятия Варшавы большим окружающим маневром с юга и с севера. Этот план Сталин отверг. Рокоссовский получил приказ ограничиться занятием польской Праги и ликвидировать немецкий «мешок» на востоке от Вислы и Нарева. После выполнения этого задания 1‑й Белорусский фронт должен был «перейти к обороне на всей линии фронта». Этот приказ не только обрекал на поражение Варшавское восстание. Он обозначал смертный приговор столице Польши, ее миллионному населению, более чем 30 тысячам повстанцев, не считая множественных коммунистических отрядов Армии Людовой, а также военного и гражданского руководящих центров страны. Задержка наступления была бесчеловечным преступлением, тем более жестоким, что решение не было сообщено ни союзникам, ни руководству Армии Крайовой, которые, напрасно ожидая помощи, держались до 2 октября в отчаянной, ожесточенной оборонительной борьбе, поглощающей день за днем тысячи человеческих жизней.

Является ложью

Во вторую годовщину восстания Союз ветеранов Армии Крайовой в Лондоне организовал публичное собрание под названием «Обвиняю». Обвинительный акт осуждал Россию за умышленную задержку наступления на подступах к Варшаве, основывался на показаниях свидетелей и данных, касающихся военного положения до и после восстания, а также доступных в то время документов. Среди них отсутствовали советские приказы и оперативные сводки.

С того момента прошло почти полвека. Советские публикации, особенно дневники Рокоссовского, Жукова или Чуйкова, были призваны отражать официальную линию советской пропаганды и, соответственно, либо скрывать факты, либо их переиначивать, иногда неохотно приоткрывая краешек правды. Владимир Волошин, автор работы «На варшавском операционном направлении», изданной в Польше в 1964 году и до сих пор актуальной, в заключение утверждает, что «ложью является то <…>, что советские войска умышленно задержались при наступлении на Варшаву». В тексте же он приводит документы и факты, вступающие в явное противоречие с этим заключением. В известном предисловии подполковник Станислав Коморницкий пишет, что обсуждение «Варшавской битвы 1944 года» до этого времени было неполным вследствие незнания советских источников, и дает понять, что Волошин в первый раз имел возможность использовать некоторые неизвестные до тех пор советские документы. Остались, правда, как утверждает Коморницкий, «серьезные пробелы», однако из списка использованных источников в конце книги следует, что подполковник Коморницкий получил доступ к 13 архивным папкам Министерства обороны СССР. В них он наткнулся на план варшавской операции 8 августа 1944, «главной целью которой было освобождение Варшавы», а также на приказ Сталина, отменяющий этот план.

Все пути открыты

Увидевшие свет к этому времени документальные немецкие и советские источники, а также открытые архивы Польской рабочей партии (ППР) и Армии Людовой по-прежнему открывают лишь фрагменты исторической правды. Однако уже сейчас из них складывается картина удивительного сходства оценки военного положения последних дней июля 1944 года в четырех точках: в Москве, в командовании 9‑й немецкой армии, в штабе Армии Крайовой и у варшавского коммунистического руководства. Сталин предвидел взятие польской столицы в срок до 6 августа, штаб Рокоссовского считал, что это произойдет с 5 по 8 августа, немцы в «Журнале действий 9‑й армии» 30 июля отметили, что «ситуация под Варшавой становится опасной», а на варшавский район Прага «все пути открыты, и она почти безоружна». Как следует из документов ППР, генерал Франтишек Юзьвяк на совещании штаба Армии Людовой 27 или 28 июля сообщил присутствующим, что следует учитывать «освобождение» Варшавы в ближайшие дни, в связи с чем решено мобилизовать и привести в готовность отряды Армии Людовой в городе. Главной их задачей в момент наступления русских было взятие правительственных зданий, почты и вокзалов, чтобы обеспечить захват власти ППР.

Крайова Рада Народова должна была расположиться в здании Ратуши. Коммунисты собирались обратиться к миру в роли хозяев столицы. Коммунистическое руководство до самого конца не верило, что Армия Крайова вступит в бой. ППР, оценивая количество своих членов в 1100 человек, чувствовала себя очень слабой, чтобы рассчитывать на овладение городом собственными силами. Старались, однако, вызвать у людей стихийный порыв. 30 июля было подготовлено воззвание «К борьбе, Варшава!», призывающий жителей к спонтанному восстанию. Обращение это, похожее по содержанию на воззвание радиостанции «Костюшко» в предыдущий день, уже не успели разместить на плакатах.

Подвела разведка

Генерал «Бор» в отправленной в Лондон 21 июля телеграмме точно отмечал, что немцы на востоке потерпели поражение, и у них нет сил, чтобы вернуть инициативу.

Перед началом большого июньского наступления русским удалось с помощью множественных отвлекающих маневров незаметно для немцев перебросить большую часть своих сил с Украины в Белоруссию. В то время как немецкое руководство ожидало удара на юге и здесь сконцентрировало около половины своих пехотных дивизий и около 80 процентов танковых войск, русские скопили в Белоруссии около 40 процентов пехоты и танковых сил, а также около половины авиации. Таким образом, был достигнут подавляющий перевес над противником: двукратный по количеству человек, трехкратный по количеству орудий, свыше чем четырехкратный по количеству танков и самолетов. Одновременно подготавливалось внушительное снабжение. В течение трех недель перед наступлением трем Белорусским фронтам и Прибалтийскому фронту доставили 75 тысяч вагонов боеприпасов, оружия, топлива и питания. Размеры этой огромной концентрации свидетельствуют, как далеко обозначены были цели наступления на главном стратегическом направлении, следующем через Варшаву на Берлин.

Окружающий маневр

Огромная масса советских войск 23 июня двинулась на неприятеля, разбила немецкий фронт в центре, полностью уничтожила 25 дивизий, сотворив брешь протяженностью около 400 километров. Войска правого фланга 1‑го Белорусского фронта, достигая скорости продвижения от 25 до 30 километров в день, 18 июля дошли до Буга и форсировали реку.

Поспешная передислокация немецких войск с юга открыла, в свою очередь, ворота для наступления 1‑го Украинского фронта, начатого 13 июля. Войска Конева прорвали фронт, дошли до Вислы под Сандомежом и пересекли ее, заняв на противоположном берегу широкий и глубокий плацдарм под Баранувом. Наконец, третий удар, совершаемый левым флангом 1‑го Белорусского фронта, начался 18 июля из-под Ковеля. Советские войска, наступающие на этом направлении, пересекли Буг, заняли Хелм, Люблин и 26 июля, то есть через неделю, дошли до Варшавы. Здесь заняли плацдарм на юге от Пулав, после чего совершили неожиданный разворот и начали двигаться вдоль правого берега Вислы к Праге.

Это движение ввело в заблуждение немцев, решивших, что Прага является главным направлением советского наступления. В то же время 8‑я гвардейская армия, дойдя до Мангушева, снова резко сменила направление — в этот раз на запад. Не встречая серьезного сопротивления, она форсировала Вислу и заняла плацдарм в 50 километрах к югу от столицы, переместив туда значительную часть своих сил. Оттуда, согласно планам Рокоссовского, должен был начаться окружающий маневр, который бы завершился взятием левобережной Варшавы. Русские, ободренные успехами, предприняли попытку также с ходу занять Прагу и захватить варшавские мосты силами 2‑й танковой армии. Случилась гонка: немцы торопились пригнать на подступы к мосту, прежде всего, элитные танковые дивизии СС «Герман Геринг» и «СС-Викинг», а советская 2‑я танковая гвардейская армия спешила с юго-востока.

Задержка наступления

Накануне начала восстания линии обороны пражского плацдарма были уже в нескольких местах прорваны. Отвоцк, Радошч, Милосна, Окунев и Радзымин находились в руках русских. 31 июля в Москве Миколайчик предупредил Молотова, что в Варшаве со дня на день начнется восстание. В этот же день командующий АК издал в 17:45 приказ о восстании, назначая время «Ч» на 17:00 1 августа 1944.

В тот День B 4:10 yTpa, то есть за 13 часов до начала сражений, командующий советской 2‑й танковой армии дал отдельным корпусам приказ задержать наступление и перейти в оборону, удерживая занятые позиции. (Боевой приказ №23 Штаба 2‑й гвардейской танковой армии от 01.08.1944 в 04:10.) Это задание не успел выполнить 5‑й танковый корпус, который, окружая Прагу с востока, после взятия Радзымина и разрыва линий коммуникации на северо-востоке немецких укреплений возле мостов, дошел до Беняминува и оказался в клещах четырех немецких танковых дивизий. 3‑й танковый корпус потерял в трехдневном сражении 76 танков, но не был уничтожен. Он отступил из Радзымина и занял оборонительную позицию в нескольких километрах с юга от Варшавы, на уровне Окунева. Следует подчеркнуть, что это поражение произошло уже после приказа, останавливающего наступление в направлении Праги, данного на рассвете 1 августа. Похожий приказ перейти в оборону дал Рокоссовский силам правого фланга 1‑го Белорусского фронта 2 августа.

Пропагандистский маневр

Немцы не могли использовать даже этот локальный тактический успех. Советский приказ перейти в оборону касался только наступления в районе немецких укреплений на мостах перед Прагой. Мангушевский плацдарм в первые дни августа разросся в ширину до 40 километров и до 10 километров в глубину. После броска через Вислу в этом месте всей 8‑й гвардейской армии немцы осознали, что русские могут занять Варшаву, зайдя в их тыл с юга. Командование немецкой 9‑й армии начало поспешный переброс сил от пражских предместий под Мангушев. Как следует из записей «Дневника 9‑й армии», немцы предполагали, что противник будет стремиться к соединению и расширению трех плацдармов на западном берегу реки и сконцентрирует там серьезные силы для нового наступления. Попытки разрушить эти планы с помощью ликвидации Мангушевского плацдарма концентрированным ударом трех немецких танковых дивизий, перемещенных из-под Праги, окончились неудачей. 10 августа немцы посчитали, что русские войска сосредоточены и наступление в любой момент может возобновиться.

План, представленный Рокоссовским Сталину 8 августа, в точности совпадал с немецкими предположениями. В соответствии с ним Варшаву намеревались вырвать из немецкой линии широкими сдавливающими движениями с юга и с севера. Правый фланг 1‑го Белорусского фронта выступал с севера из-под Нарвы и достигал Плонска и Чеханува. Левый фланг, двигаясь с юга, должен был занять Сохачев, Скерневице и Томашув Мазовецкий, вынуждая немцев отступить под угрозой окружения. Отдельную, пропагандистско-политическую роль отводили армии Берлинга, которая 8 августа была перемещена на Мангушевский плацдарм. В последней фазе операции она должна была, двигаясь вдоль западного берега Вислы, первой войти в столицу в момент отступления немцев из города.

Мнимая помощь

План варшавской операции отличался от помощи, с которой американцы поспешили при восстании в Париже. Эйзенхауэр стремился быстро спасти столицу Франции. План Рокоссовского должен был убрать помехи, препятствующие маршу на Берлин, к победоносному завершению войны. Варшавская операция предусматривала пятидневную паузу после завершения ее первого этапа. Конечная фаза, ведущая к освобождению польской столицы от немцев, должна была начаться лишь 25 августа. Занять Варшаву должны были, по всей видимости, в конце месяца.

Волошин старается оправдать Сталина и объясняет отмену плана варшавской операции наступлением на Балканах, начатым 20 августа. Это оправдание, однако, не выдерживает никакой критики. Силы немцев и их союзников были очень слабы к югу от Карпат, чтобы суметь произвести какое-либо воздействие на северное наступление. Отдельные фронты Красной армии были полностью самостоятельны с точки зрения снабжения. Штаб 1‑го Белорусского фронта, по всей видимости, ощущал в себе силы для осуществления своего плана.

Штаб Рокоссовского сразу после получения приказа Сталина приступил к разработке линии обороны на всей протяженности действий 1‑го Белорусского фронта с момента взятия Праги и оттеснения немцев за Вислу и Нарев. План, предусматривающий отрезки обороны для отдельных частей и группировок (среди прочих армии Берлинга), был отправлен в генштаб 4 сентября, то есть за неделю до начала наступления на Прагу.

На этих оборонительных позициях советские войска должны были оставаться до возобновления генерального наступления в середине января 1945 года. Десант в Черняков и Жолибож, а также броски армии Берлинга после взятия Праги должны были иметь характер, симулирующий помощь для Варшавы, и служить пропагандистско-политическим целям. План Берлинга, который в результате соединения десантных отрядов и сражающихся в городе сил догорающего восстания должен был в конечном итоге привести к захвату Варшавы, не получил поддержки 1‑го Белорусского фронта. Берлинг же после провала операции был уволен из командования 1‑й армии Войска Польского.

Игра генералиссимуса

Между концом июля и 8 августа случились два события, которые повлияли на смену намерений Сталина в отношении Варшавы. В городе вспыхнуло восстание Армии Крайовой, в Москве проходили переговоры с Миколайчиком. Премьер Правительства Польши в изгнании прибыл в столицу СССР с планами отправиться напрямую из Москвы в освобожденную от немцев Варшаву, чтобы организовать там «дружественное» правительство, составленное из четырех партий и коммунистов. В Лондоне 10 июля 1944 года в разговоре со свидетелем этих слов — эмиссаром Главнокомандующего АК из Варшавы — премьер Миколайчик выразил убеждение, что Сталин, имея выбор между правительством большинства, готовом к лояльному сотрудничеству с СССР, и правительством с меньшинством коммунистов, навязываемым и удерживаемым силой (заранее было понятно, что это будет плохо воспринято западным миром), в собственных интересах выберет первый вариант.

Когда Миколайчик 3 августа представил свою концепцию в Кремле, Сталин ее отверг. Так же ее отверг Люблинский комитет. Берут предложил Миколайчику стать во главе правительства, в котором из 18 портфелей только четыре достанутся премьеру, а остальными будет располагать Польский комитет национального освобождения (ПКНО). Присутствие в правительстве Миколайчика и нескольких человек из его окружения не нарушило бы монополии зависящей от Москвы коммунистической власти, а одновременно позволило бы сохранить — в глазах мира и польского общества — видимость учета мнения всех политических сил страны. Разговоры в Кремле напомнили Сталину, что главным козырем Миколайчика являлась опора на политические силы, сосредоточенные в Варшаве. Ликвидация этих сил немецкими руками открывала советскому представительству путь политического покорения Польши.

Накануне начала июньского наступления в Белоруссии советский посол в Лондоне Лебедев в беседе с Миколайчиком не принял его предложение заключить соглашение по вопросу координации военных действий AK с верховным советским командованием. Это была последняя польская попытка привести обе стороны к военному сотрудничеству. Можно предположить, что повстанческие действия, скоординированные с флангом 1‑го Белорусского фронта в конце июля — начале августа сделали бы невозможным для немцев, или по меньшей мере бы задержали, перевод сил в пражские предместья и далее на Мангушевский плацдарм. Варшава была бы освобождена от немцев в первую неделю августа. В намерениях Сталина политические мотивы борьбы за Польшу взяли верх над предпосылками военного характера. Даже над более быстрым взятием Берлина.

В Париже иначе

Партийная пропаганда, не только в Польше, старалась оправдать решение Сталина аргументом, что восстание политически было направлено против России. Это типичный поворот правды вверх ногами, который из овцы делает агрессора, а из волка жертву. Ответом были слова генерала «Бора», произнесенные перед микрофоном «Радио «Свободная Европа»:

«Отчего отрядам французского Сопротивления, которые рвались к борьбе за освобождение Парижа, не вменялось, что их борьба была направлена против Англии и Америки?.. Восстание в Париже вспыхнуло неожиданно и удивило командование союзников. Генерал Эйзенхауэр изменил планы и направил удар прямо на Париж. Почему не утверждается, что восстание в Париже было нацелено против союзников? Просто обе эти империи хотели освободить, а не поработить Францию».

Генерал Шарль де Голль, который, не посоветовавшись с союзниками, дал приказ о восстании в Париже, объяснял:

«Я знал, что некоторые источники движения Сопротивления желали использовать состояния воодушевления и, может быть, анархии, которые вызвали бы сражения в столице, чтобы захватить в свои руки власть, прежде чем я успею это сделать. Не подвергается сомнению, что именно такие намерения присущи коммунистам.

Кроме прочего, я считал необходимым, чтобы сами французы взялись за оружие в Париже, прежде чем в город войдут союзники, чтобы сам народ был причастен к поражению захватчиков, а освобождение столицы имело характер всенародной французской военной операции. Поэтому я не пасовал перед риском и поднял восстание».

 

Патриотизм в тени Кремля

« Gazeta Wyborcza » 23 февраля 1998, №45

В ПНР, несамостоятельном государстве, Рышард Ежи Куклиньский исполнял военный долг защиты родины, решившись на сотрудничество с западными союзниками Польши. Свой долг выполнял также и Войцех Ярузельский, стараясь с позиции союзника Москвы избежать кровопролития в 1981 году. Реалии навязали именно такое разделение ролей.

Из недавнего опроса Demoskop следует, что одна треть опрошенных поляков до сих пор видит в Куклиньском изменника, меньше чем треть — героя, а остальным всё равно, защищал ли кто-то свою страну или предавал.

O Куклиньском уже очень много написано. Я возвращаюсь к этому вопросу, потому что здесь речь идет больше, чем о репутации одного человека. Отношение к Куклиньскому стало критерием, определяющим, что было в годы ПНР изменой, а что заслугой. Мы должны узнать, что есть принципиальная разница между независимой Республикой Польшей, которая руководствуется интересами собственного государства, и ПНР — подневольной страной, подчиняющейся советской гегемонии. Следует ли считать действия, направленные против Советского Союза, изменой, совершенной в отношении Польши?

На этот вопрос ответил генерал Ярузельский, выступающий в Кремле в 1984 году по случаю вручения ему Ордена Ленина, наивысшей награды СССР: «Объединяет нас классовый, то есть неделимый союз. Защищать его — значит, одновременно защищать Польшу и Советский Союз».

Эта речь была верноподданническим актом. Защита Союза на самом деле означала защиту вассальной зависимости государства от чужой мощи. Можно ли нарушение подневольной воинской присяги на верность Союзу считать актом измены?

Что нам грозило?

Чтобы осудить Куклиньского, нужно сначала ответить на вопрос, кто на самом деле — Советский Союз или Америка — был для Польши союзником, а кто врагом?

Соединенные Штаты в годы ПНР были единственной державой, которая ставила себе целью освобождение порабощенных стран мирными способами. Польше грозила Россия, а не Америка. Смертельная угроза таилась в идеологии марксизма-ленинизма, которая стремилась к господству коммунизма в мировом масштабе. Эта идеология навязывала планы и подготовку к наступательной войне за свержение капитализма.

Советские оперативные планы грозили Польше полным уничтожением. Удар по Западной Европе должны были начать военные силы Варшавского договора, размещенные в Восточной Германии, Польше и Чехословакии. Неожиданный удар и лавинообразные атаки отсюда были призваны застать противника врасплох и обеспечить успех. Польские войска должны были атаковать северную Германию, Данию, Бельгию и Люксембург, а польский солдат должен был проливать кровь в боях за Копенгаген, Гамбург и Брюссель.

С этим первым ударом должен был прийти так называемый «второй стратегический эшелон», обеспечивающий Советам сокрушительное превосходство и быстрый доступ к Атлантике. Через Польшу должна были пройти из России двухмиллионная армия. Не нужно быть стратегом, чтобы понять: НАТО могло предотвратить поражение только посредством ядерного удара, который уничтожил бы коммуникации, проходящие через Польшу. Ей угрожало 300-400 ударов ядерными снарядами, способными превратить страну в радиоактивную пустыню.

Советские приготовления к войне требовали координации с польским штабом. Действия человека, который в силу своих штабных обязанностей знал и, стараясь предотвратить эти планы, предупреждал о них Соединенные Штаты, по прошествии времени должны считаться примером героизма или предательства?

K счастью, Москва не поддалась искушению и отступила перед риском войны. Польша же оказалась в 1980-1981 перед угрозой советского вторжения при участии армий ГДР и ЧССР. В составе руководства партии действовала тогда группа настоящих предателей. Они тайно добивались введения советских войск, которые не только уничтожили бы «Солидарность», но также свергли бы партийно-правительственную верхушку для захвата власти. Это был акт измены не только собственной стране, но и собственной партии. Куклиньский придал гласности их фамилии. Это были Стефан Ольшовский, Тадеуш Грабский, Станислав Кочёлэк, Анджей Жабиньский и несколько менее значимых фигур, и в армии — генерал Эугениуш Мольчик, генерал Влодзимеж Савчук и другие.

Эта информация была полностью подтверждена в докладе профессора Манфреда Вильке для Комиссии конституционной ответственности Сейма. Вильке ссылается на сборник Документов ГДР, составленный и опубликованный в Берлине.

Заговорщики удерживали тайные контакты с советским посольством в Варшаве, с маршалом Виктором Куликовым и его представителем Афанасием Щегловым, строили планы с Хонеккером, Гусаком и Живковым. Они не только призывали к интервенции, но и добивались применения самых жестких методов к деятелям «Солидарности», настаивали на том, что классовая борьба не может проходить без кровопролития. Десять тысяч трупов должны были обеспечить десять лет мира. Ночные аресты должны были стать новой «ночью длинных ножей».

По мнению Куклиньского, кровавой расправы над деятелями «Солидарности» добивался также полковник Бронислав Павликовский, директор управления МВД. Вместо интернирования должны были проводиться чрезвычайные суды и массовые экзекуции, как в Венгрии в 1956. Легко предположить, что ждало бы Польшу, лишись она десятитысячной элиты, которую породила «Солидарность». Страна стала бы телом без позвоночника, неспособным к какому-либо сопротивлению.

Усилия предателей больше всего поддерживал Эрих Хонеккер, вождь восточно-немецких коммунистов, преследуя в этом и свои интересы. Эти старания имели успех. Как утверждает Манфред Вильке на основании документов ГДР, в мае 1981 в Кремле состоялась встреча Брежнева, Хонеккера и Гусака. На этой встрече был создан план по устранению Кани и Ярузельского до июльского съезда партии и замены их «настоящими марксистами-ленинистами» — Грабским, Ольшовским, Кочёлэком и Жабиньским. Хонеккер предоставил разработанную заговорщиками оценку членов ЦК ПОРП. На ее основании русские подготовили список кадровых перестановок. Возник план создания в составе ПОРП фракции «настоящих коммунистов», состоящей примерно из 50 членов ЦК и 200 местных аппаратчиков. Как следует из советских документов, Брежнев 9 апреля 1981 оповещал Политбюро, что товарищи Грабский, Ольшовский и другие предлагают организовать подпольное Политбюро. Эту мысль ему подсказал товарищ Живков.

Как утверждает Манфред Вильке, скрытым информатором посольства ГДР в Варшаве был Михал Атлас, руководитель отдела ЦК ПОРП. Атлас подталкивал к конфронтации в тайных депешах немцам.

Из планируемого путча ничего не вышло. Оказалось, что заговорщики не имеют достаточной поддержки даже в собственной партии. В Кремле их посчитали бесполезными, поскольку они рассчитывали исключительно на «братскую помощь», а Москва желала, чтобы ее выручили сами поляки. Хонеккер добивался осенью 1981 снятия с должности первого секретаря Станислава Кани и замещения его Ольшовским. Русские сняли с должности Каню, но заменили его Ярузельским.

Генерал Ярузельский признал, что Ольшовский, Грабский и другие совершили акт предательства. Но главный обвинитель полковника Рышарда Куклиньского не сделал из этих фактов никаких выводов, не подал на предателей заявление прокурору. Не сделали этого и те, кто обвинял Ярузельского. Ни документы ГДР и советского Политбюро, ни открытия Вильке не побудили никого провести расследования, установить правду и отдать предателей в руки правосудия.

Защищая биографии

Здесь мы имеем дело с самым большим парадоксом сегодняшней реальности. Рышард Куклиньский — человек, который, действуя в одиночку в рискуя всем, что имел, в том числе собственной жизнью, хотел защитить свою страну от катастрофы — третью общества считается предателем. В то время как настоящие предатели, старавшиеся навлечь самую большую беду, которая могла бы охватить Польшу, пользуются безнаказанностью, получают высокие пенсии и никогда не сталкивались с общественным порицанием.

Документы, собранные в ГДР, не были опубликованы в Польше, до сих пор не проведено никаких расследований — уже не с целью наказания виновных, а, по меньшей мере, раскрытия и установления полной правды.

Как объяснить этот парадокс? Ричард Дэвис, бывший посол США времен Герека, рьяный противник принятия Польши в НАТО, до недавнего времени убеждал: нельзя доверять стране, в которой значительная часть общества и, вероятно, весь офицерский состав до сих пор считают НАТО и Соединенные Штаты врагом, а оказываемую им помощь — предательством.

Утверждение Дэвиса не соответствуют правде. Противоречат ей результаты опросов, которые показывают, что 80 процентов поляков желают раскрытия защитного зонта НАТО над Польшей. Штабные работники Пентагона и НАТО, которые непосредственно имеют дело со своими польскими коллегами, не сомневаются, что польские военные силы будут лояльным и ценным союзником, заслуживающим полного доверия. Так что мы должны искать объяснений где-нибудь в другом месте.

Часть людей, обвиняющих Куклиньского, просто не знает основных фактов. Процесс заочного военного суда над ним проходил в ПHP в 1984 в глубокой тайне от общества. Через 13 лет после него, в прошлом году, было опубликовано лишь постановление военной прокуратуры, отменяющее приговор 1984 года. Документы и доказательства, которые свидетельствуют о невиновности обвиняемого, по-прежнему скрыты от общественного мнения. Эта ситуация оскорбительна для правового акта юстиции.

Общество имеет право знать полную правду. В это понятие входят и показания, данные Куклиньским представителям военной прокуратуры в Вашингтоне летом прошлого года, его рапорт, передаваемые американцам оперативные военные планы Варшавского договора, известные Куклиньскому с 1964, а также показания свидетелей, данные военному суду в 1984 году. Существенное значение для дела имеют также высказывания американцев и их оценка его роли и заслуг, которые Куклиньский оказал союзникам, в частности, публичные высказывания бывшего работника ЦРУ Дэвида Фордена, который поддерживал в Варшаве контакт с полковником.

Сегодня я знаю больше обычного читателя прессы, поскольку мне известны документы, доступные защитникам Куклиньского, Комиссии конституционной ответственности Сейма, и документы, находящиеся в руках самого Куклиньского. Раскрытие всей этой документации переубедило бы польское общественное мнение в том, что Куклиньский действовал по собственной инициативе, не получал от американцев никакого вознаграждения и рисковал собственной жизнью и судьбами своих близких, руководствуясь патриотическими мотивами. У него был доступ к тем советским тайным планам с 1964 года, а не с 1978 года, как утверждает Ярузельский. Никто не поверит, что после восьми лет независимости Польши и распада СССР эти планы должны оставаться под замком как военная тайна. Причины их утайки совсем другие.

Большинство тех, кто все еще видит в Куклиньском предателя, осмысленно или подсознательно защищает свои биографии и достижения. Многие поддаются пропаганде генерала Ярузельского, который в защиту своей чести утверждает, что если Куклиньский — герой, то всех, кто не пошел по его стопам, необходимо считать предателями.

Опровержение этого тезиса, изначально неверного, имеет ключевое значение для сведения счетов общества с собственным прошлым. Здесь идет речь о справедливой оценке человеческого поведения в годы ПНР. Оценке, которая позволит людям гордиться тем, что в условиях порабощения их государства они смогли что-то сделать для своей страны. <…>

Войско «народное», но польское

Чтобы разобраться, кто был героем, а кто предателем, мы должны раз и навсегда определить, чем на самом деле была та формация, которую мы называем Народной Польшей.

Я всегда говорил, что понятие ограниченной суверенности является contradictio in adiecto или нонсенсом. Суверенность не может быть ограниченной какой-либо вышестоящей внешней властью, поскольку тогда она перестает считаться суверенитетом и становится автономией.

В области внешней и оборонной политики у ПНР была лишь административная автономия. В политическом смысле подчинение Москве было полным. Достаточно прочесть воспоминания Ромуальда Спасовского, бывшего заместителя министра иностранных дел и посла ПНР, чтобы в этом убедиться. В то же время во внутренней политике правящая партия имела после 1956 достаточно широкую автономию B определенных, хотя и непостоянных границах, обозначенных высшей властью, то есть Москвой. Эта автономия называлась «польским путем к социализму».

Внутренняя автономия была возможна благодаря тому, что Польша не стала одной из советских республик, не стала частью СССР, а являлась отдельным государственным организмом. Только благодаря этому было возможно значительное отклонение от ортодоксальной советской модели — среди прочего, содержание частных сельских хозяйств, независимость церкви и достаточное поле для свободы слова. Польское государство было порабощено, но сами его отличия составляли большую ценность, которую нельзя было легкомысленно потерять.

Неизменным атрибутом этого отличия было существование собственных вооруженных сил. Это была польская армия не только по названию или по обмундированию и символам — орлам. Она была польской по духу. Это хорошо понимали в Кремле. Там помнили 1956 год, когда под давлением офицерского состава Советы вынуждены были забрать из Польши маршала Константина Рокоссовского и советских консультантов в польских мундирах. Недоверие Москвы по отношению к польской армии, неуверенность в ее поведении в случае вторжения советских войск результативно тормозили намерения повторить в Польше военную интервенцию образца 1956 в Венгрии и 1968 в Чехословакии. Для большинства польских офицерских кадров факты использования армии против рабочих в Познани в 1956 и на Побережье в 1970, а также участие во вторжении в Чехословакию стали личной трагедией. Это не относится к группе предателей, которые соревновались в сервилизме, усердии и выслуживании перед «большим братом», выходя далеко за границы принуждения.

В то же время среди патриотических элементов в армии была уверенность, что отказ войска повиноваться «большому брату» был невозможен, что это закончилось бы катастрофой. Командующий этой армией — Ярузельский или кто-либо другой — должен был по причине своего положения идти на вынужденные компромиссы в отношениях с Москвой. Если бы он этого не сделал, то его место занял бы кто-то другой, более сговорчивый.

Вопрос сводится к тому, хотел ли этот командующий и имел ли смелость использовать достаточно широкое поле возможностей сопротивления советскому союзнику, либо же в своем повиновении пересекал границы принуждения. С этой точки зрения в будущем история будет судить Ярузельского. Генерал перед этим историческим приговором плохо защищается, уничтожая документы и искажая факты. Это проявляется ярче всего в его высказываниях по делу Куклиньского.

На вопрос в интервью радио «Zet», почему он выступает против оправдания Куклиньского, но при этом не осуждает Зыгмунта Берлинга, который дважды нарушил воинскую присягу на верность Речи Посполитой и совершил измену, перейдя в 1959 на сторону врага, Ярузельский ответил, что Берлинг не совершал измены, поскольку польского государства на тот момент уже не существовало. Это очевидная неправда. Польское государство не перестало существовать после оккупации его территории гитлеровской Германией и Красной армией так же, как не перестали существовать оккупированные Бельгия, Дания, Голландия или любое другое государство, захваченное Германией. В Лондоне существовало Правительство Польши в изгнании, признаваемое всеми союзными и нейтральными государствами, а через два года также и СССР. Существовали Польские вооруженные силы на Западе и Польское подпольное государство.

Ярузельский не по адресу направляет также свои благодарности Берлингу за спасение его самого и его семьи, а также других семей, депортированных вглубь России после раздела Польши, совершенного по пакту Молотова-Риббентропа. Армию Берлинга создал Сталин, это он поставил Берлинга во главе, сделав его генералом. Берлинг и его армия были в руках Сталина инструментом в игре за расширение советского господства над Польшей.

Ничто не умаляет при этом боевых заслуг солдат армии Берлинга. Они не по собственному выбору оказались в подчинении Берлинга, а не Андерса.

Высоцкому — д а, Лукасиньскому — н ет?

Также генерала Ярузельского спросили, что он думает о подхорунжем польской армии Петре Высоцком, который в 1830 году нарушил присягу на верность царю и зажег пламя ноябрьского восстания. Был Высоцкий предателем или героем? Если бы Ярузельский жил в то время, он бы пошел за Высоцким или приказал бы его расстрелять? Генерал сказал, что, конечно же, он последовал бы за Высоцким, но он уверен, что нет никакой аналогии между Высоцким и Куклиньским, поскольку первый нарушил присягу открыто и сражался с поднятым забралом, а второй сделал это втайне и сбежал.

В этом ответе кроется двойная ложь — историческая и политическая. Майор Валерьян Лукасиньский, другой офицер польской армии, был приговорен военным судом за тайный заговор против царя. Как и Куклиньский 150 лет спустя, Лукасиньский был конспиратором в царской России. Потомки признали его мучеником, защищавшим народное дело.

Петр Высоцкий послужил примером для других и инициировал восстание, которое было обречено закончиться катастрофой и потерей самостоятельности Царства Польского, управляемого поляками. Куклиньский, отказываясь повиноваться советскому союзнику, был заговорщиком, действовавшим в одиночку. Если бы другие действовали по его примеру, то случился бы повтор Ноябрьского восстания со всеми его последствиями. Но героизм одиночки не означал предательства всех остальных. Здесь существовало, скорее, незапланированное разделение ролей.

Единственный факт, говорящий в пользу Ярузельского, рассекретил не кто иной, как Куклиньский. В интервью, данном организаторам конференции в Яхранке, он сказал, что русские добивались от генерала не вполне умеренного интернирования деятелей «Солидарности», а временной отмены конституции и военно-полевых судов. Ярузельский воспротивился этим требованиям.

Оказывается, даже повиновение Ярузельского имело свои границы. Он мог бы сегодня убедительно защищаться, утверждая, что в тогдашнем политическом положении Куклиньский исполнил воинский долг защиты родины, найдя его в сотрудничестве с западными союзниками, так же, как выполнил этот долг Ярузельский, стараясь с позиции союзника Москвы избежать кровопролития или ограничить его. Реалии навязывали именно такое разделение ролей.

Действительность времен ПНР очень сложна. Нельзя ставить Ярузельского в один ряд с генералом Мольчиком, которого Куклиньский прямо называет агентом Москвы. Как нельзя ставить в один ряд Ярузельского и Станислава Каню, который считал возможным избежать военного положения и ставил это выше утраты власти и должности руководителя правящей партии. Куклиньский рисковал не только потерей должности, но собственной жизнью и добрым именем.

Справедливое сведение счетов с прошлым и осуждение ПНР является жизненным интересом Польши. Это мог бы совершить только какой-нибудь чрезвычайный трибунал, составленный из людей с незапятнанными биографиями и моральным авторитетом, способных к справедливой — беспристрастной, лишенной ненависти и жажды возмездия — оценке других. Его задачей было бы не назначение наказаний, а возвращение общей, повсеместно признанной системы ценностей.