а) Почти каждый из южных славян хочет иметь дом-крепость с противорадиационным убежищем

Больная мать Ивана перебралась в большой кирпичный дом, построенный Бруно по последней немецкой моде. Когда брат приезжал к Ивану в гости, то расписывал красоты побережья, пока они бродили по Низограду.

– Мы прямо рядом с курортом Опатия, в ясный день можно видеть острова Црес и Лошинь. Когда ветер дует с юга, то пахнет кипарисом и морем, а с севера – елью и пихтой.

– А разве есть разница между запахом ели и пихты?

– А иногда ты чувствуешь все ароматы сразу, альпийский воздух перемешивается со средиземноморским. И ты стоишь на террасе и смотришь поверх красных крыш на небесно-голубой океан… и глубоко дышишь. Ты должен переехать к нам. Я планирую проводить там все свое свободное время.

– Но там же такое злое солнце! Можно заработать рак кожи через озоновую дыру.

– Нельзя, если иметь темные волосы и темные глаза, как у тебя.

– Спасибо, что ты воспринимаешь мои седины как темные волосы.

– Главное – то, что они были темными в детстве, а это значит, у тебя есть необходимые пигменты. Кроме того, можно плавать и загорать на пляже, где девушки принимают солнечные ванны с голой грудью.

Но, представив пляж с галькой и скалами, Иван содрогнулся, вспомнив о Голом острове, и ему снова показалось, что кожа горит, облезает, покрывается волдырями.

– Мне плохо от самой мысли о том, чтобы валяться на полотенце, жариться на солнце и слепнуть от яркого света. А если вдобавок излишне перевозбудишься, то окажешься в действительно неловкой ситуации. Нет уж, спасибо.

– Ты бы думал по-другому, если бы жил в пасмурной Германии.

– С чего бы это? Просто смотри на горизонт.

Они поднялись на холм, у подножия которого располагалось городское кладбище, потому оба тяжело дышали. Солнце садилось, и темнота уже начала заполнять долину – лить замок и церковная колокольня все еще чуть-чуть освещались золотистым светом. А внизу мерцали десятки свечей, все ярче и ярче, и оранжевое пламя трепетало над серебристой надписью «Милан Долинар» на блестящем черном камне.

Бруно хлюпнул носом.

– У тебя что, приступ аллергии? Видишь, какая у нас тут буйная растительность.

– Ах, Иван, я никогда не видел отца. И когда живешь заграницей, вдали от дома, то испытываешь печаль вдвойне – для меня это все еще родина, rodnagruda. И останки отца навсегда останутся здесь.

– Вряд ли это заслуживает того, чтобы торчать тут, а?

– Я считаю… Почему бы тебе не переехать к нам на побережье, чтобы мы жили одной большой семьей. Нужно только продать мамин дом.

– Дома здесь ничего не стоят. Одолжи мне пару тысяч марок, и я сам его куплю. Отдам деньги матери и буду должен тебе, ну, если ты, конечно, мне доверяешь.

Они прошли по городскому парку в ресторан «Терраса», где заказали себе так называемую «Балканскую тарелку»: жареная свинина, телятина, баранина с луком и острым соусом су vor. У Бруно снова увлажнились глаза.

– Лук очень злой, – оправдывался он.

Он уже съел половину своей порции, и на его усах пузырилась густая пена местного пива. Бруно был довольно полным, с козлиной бородкой и гладко выбритыми щеками (верхний слой кожи снят острым лезвием, отчего щеки приобрели красноватый оттенок). В своей черной кожаной куртке он выглядел как немец или, если точнее, как баварец. И хотя Бруно был сантиметров на пять ниже Ивана, но весил, должно быть, раза в два больше. Иван пожевал немного и обнаружил, что мясо слишком жилистое и пересоленное. Он взял зубочистку и подцепил жилу, скорее всего нерв поджаренного барана, застрявшую между зубами. Иван разволновался, когда не смог вытащить нерв изо рта, и нечаянно уколол десну, но боль показалась ему приятной, и он уколол себя еще раз.

– Куда делся твой аппетит? – спросил Бруно. – Когда ты был маленьким, то бывало тайком пробирался в кладовку, чтобы полакомиться копченым окороком.

– Правильно. Я привык есть, когда это необходимо. А сейчас, как мне кажется, процесс роста завершился, и если будешь много жрать, то заработаешь только опухоли и закупорку сосудов. Ну, не то чтобы я всерьез задумывался об этом, просто я несколько десятков лет питался одним и тем же дерьмом, и это притупило мое чувство голода.

– Мне кажется, ты в депрессии, как и весь город. Тебе нужно жить в каком-то более динамичном месте. Почему ты не переезжаешь в Германию?

– Здесь нет такой вещи, как депрессия – это иностранное понятие. Скорее подойдет слово «мрачный».

– Ты кажешься меланхоличным. Можно назвать твое состояние меланхолией?

– А это греческое слово, балканское. Черная желчь. И этому я не могу противостоять. Раз уж мы заговорили о черной желчи, то почему бы не заказать шоколадный торт?

– Тебе скучно. Почему ты не женишься?

– Уверен, я не узнаю, что такое скука, пока я не женюсь.

– Первый шаг к строительству семьи – это приобретение дома. И в этом-то я тебе помогу!

В конце вечера Иван стал владельцем собственного дома, благодаря жалости младшего брата, но он не возражал – Иван считал, что заслуживает жалости.

Иван обрадовался новому приобретению – собственному мирку – и решил сделать дом как можно более крепким. Толстые кирпичные стены покрывала вечно мокрая корка штукатурки. Иван кое-что подновил и для начала укрепил фундамент. Несколько насмешливо, хоть и искренне, Иван думал, что для югослава самое важное – это иметь крепкий дом. У жилища должны быть толстые бетонные стены, а не хлипкие, как в большинстве американских домов (которые часто показывают в новостях, когда сообщают о стихийных бедствиях). Американцы строят дома из клея и песка, и они, даже если стоили по миллиону долларов каждый, разваливались во время наводнения или сильного ветра – куски досок плавали в бурлящих реках вместе с игрушечными мишками, свадебными фотографиями и красными таблетками для похудания. Для оптимистичных американцев так жить было нормально. Но для недоверчивых югославов, будь то серб, мусульманин или хорват, необходимо было собственное противорадиационное убежище. В случае войны подвал стал бы бункером, теплый зимой и прохладный летом, он – идеальное место для хранения картошки, зерна и соли.

А за домом Ивана пели птицы в саду: огромные ореховые деревья, а еще абрикосовые, грушевые, персиковые, вишневые, яблони… Этот уголок Эдема был огорожен от других фрагментов райского сада принадлежавших соседям. И хотя соседи едва кивали друг другу на улице, как-то раз вечером они созвали срочное заседание в доме пекаря, где Иван когда-то целый месяц работал помощником, пока не стало ясно, что его зачислили в университет.

Пекарь предложил гостям домашний бренди на грушах – вильямовку.

– Возможно, это последняя вильямовка, которую я делаю! Эти подонки хотят проложить четырехполосную автостраду прямо через наши сады.

– Да, в других странах так по-свински не поступают! – буркнул мясник. – Почему нельзя обогнуть город?

Пекарь вытащил лист бумаги с бледно-голубыми и печатями и неровным машинописным текстом – некоторые буквы выше остальных, другие жмутся к соседям, а иные стараются отделиться и стоят на большом расстоянии.

– Я получу только сто тысяч динаров, это пять процентов от реальной стоимости сада.

– Мы не должны позволять коммунистическим бандитам конфисковывать нашу собственность. – Мясник поднял свою тяжеленную ручищу, чтобы стукнуть ею по столу, кофейные чашки задрожали, словно предчувствовали удар, но удара так и не последовало, поскольку мясник привык контролировать свои движения.

– Нужно подписать ноту протеста, – сказал Иван.

– Ноту протеста говоришь? Ну-ну, – проворчал мясник. – Вы, молодежь, такие наивные. Какое им дело до жалкой кучки подписей?

Католический священник спал в углу, похрапывая, сцепив руки перед собой. Он устроил у себя дома своего рода монастырь. Три беззубые женщины в черном никогда не выходили за пределы дома и сада. Ходили слухи, что это вовсе не монашки, а его любовницы, которые изнуряли несчастного святого отца безжалостными фелляциями.

Иван подал письменное заявление окружным чиновникам, но законопослушный секретарь разорвал его прямо на глазах Ивана. Тогда Иван отправился в Загреб в Верховный суд республики. Его заявление положили в огромный ящик стола. где оно и осталось лежать. Иван хотел обратиться к самому президенту, но тот уехал в длительную поездку, попивал вина двухсотлетнего урожая, охотился на вымирающих тигров, обменивался рукопожатиями с королем Швеции – короче, отстаивал интересы мирового рабочего класса.

Однажды в конце лета целая армия татуированных рабочих, чья кожа была испещрена то расширяющимися, то сжимающимися стрелами Амура, змеями и демонами в костюмах для подводного плавания – сравняли сады с землей своими бульдозерами.

Глядя в окно, Иван плевался, как пражанин, наблюдающий вторжение советских танков. До этого момента Иван никогда не испытывал знаменитой славянской привязанности к земле, но теперь он ворчал себе под нос:

– Самое святое для нас, славян, – это лоскут нашей собственной земли: наша земля – наша душа.

Стены в доме Ивана тряслись, стекла дребезжали, посуда гремела, столы ездили туда-сюда, штукатурка с потолка падала на пол, а сам потолок закоптился. Время от времени мышь с громким писком выбегала из своей норы и мчалась через гостиную, но русская голубая не нападала на нее. Несчастная кошка не переставала двигать ушами и трясти усами, ее зрачки сузились, превратившись в восклицательные знаки, а хвост изогнулся в виде вопросительного, определенно, она не могла понять, что такое творится, и шерсть у нее все время стояла дыбом.

Когда через пару лет дорогу доделали, то многие пьяные водители на полной скорости пролетали перекресток и не успевали тормозить. Чешские «шкоды» и восточногерманские «трабанты» сминались в лепешку, словно газета в кулаке. Слыша оглушительные столкновения, Иван, прильнув. к окну, с ужасом, сожалением и даже радостью (ликуя оттого, что идея местных властей провалилась) наблюдал, как окровавленные тела вырезали из машин автогеном. После того как десятки людей пали в необъявленной войне против туристов с севера, на перекрестке появились четыре светофора. И теперь красные, желтые и зеленые отблески по очереди плясали на занавесках Ивана.

У Ивана тут же развилась бессонница. Когда он не мог уснуть, то читал книги, например «Войну и мир» Толстого. Ну, вообще-то только «Войну и мир». Иван восхищался, как книга может быть такой невыносимо скучной на протяжении ста страниц подряд. Должно быть, тот факт, что «Война и мир» признана шедевром мировой литературы, связан с другим очень вероятным фактом: вряд ли хоть кто-то дочитал книгу до конца. В середине множество людей красиво и красочно умирали. Описания их смерти казались Ивану такими подробными и лиричными, что они стали для него эротикой смерти (или даже порнографией смерти), танатографией.

 

б) Удивительно трогательная смерть

Теплым утром 4 мая 1980 года Иван сел на автобус и поехал в Загреб за медными трубами для дома, но все магазины были закрыты. Президент после продолжительной болезни скончался в возрасте восьмидесяти восьми лет. Иван шутил насчет гангрены Тито: «Тито ампутировали ногу вскоре пришла телеграмма из ада: „Нога прибыла благополучно, просим срочно выслать все остальное"». Но шутил про себя, поскольку из-за своего остроумия мог угодить в исправительную колонию на Голом острове во второй раз. Иван стоял перед витриной магазина, торговавшего импортными товарами, когда эту новость передали по громкоговорителю. На заднем плане звучала вторая часть рахманиновского «Второго концерта для фортепиано с оркестром», и сознание Ивана плыло через волны музыки и эмоций. Или же это улицы и вставшие трамваи проплывали сквозь его голову, а из слезных желез хлынул поток, и нос вместе с пазухами утонул в сверкающем горячем океане. Иван, пошатываясь, пошел на вокзал, чтобы увидеть, как голубой поезд Тито привезет гроб из Любляны. Толпы людей плакали и причитали, и мурашки бежали по их плечам. Умер отец народа.

Иван стоял прямо рядом с рельсами, отталкивая локтями старика с орденами и пахнувшую чесноком женщину с серебряными зубами и серебристого цвета глазами. Ивану сквозь слезы все казалось серебристым. Он сам себе удивлялся – как плохо он знал себя! Иван считал, что ему плевать на Тито, и тут такое – трепет, благоговение, скорбь, волнующее чувство трагической утраты.

Большинство магазинов были закрыты, но в самом центре Загреба Иван отыскал-таки работающий киоск и купил сигару. Это была македонская дешевая сигара, но тем не менее Иван закурил, глубоко затянулся, ожидая знакомого пощипывания языка и неприятного удара по легким. Он выдохнул так сильно, что увидел облачко дыма, и ему показалось, что в этом облачке стоит сам маршал и тоже выдыхает дым. Так они и курили молча целый час. Когда сигара догорела до конца, Иван ощутил, что его щеки мокры от слез, потому что Тито нет и больше никогда не будет. Это был конец эпохи и конец молодости Ивана. Теперь он сам по себе, а страна сама по себе. Да будь она проклята, эта страна!

Через несколько дней Иван рассердился на самого себя за эту скорбь. Он складывал в кучу кирпичи, предназначенные для строительства пристройки, и размышлял, почему он оплакивал президента, причинившего ему столько боли. Иван стал красным как кирпичи, и его лицо потерялось на их фоне. Казалось, это всего лишь заполненные воздухом голубые одежды, парившие рядом с кучей кирпичей под синей кепкой. Ивану стоило ликовать, но он боялся радоваться концу эпохи культа личности, словно Тито обладал сверхъестественными способностями и его шпионы могли залезть в голову, записать мысли и донести о них в полицию, как будто сам Тито договорился на будущее о пытках для Ивана.

Кроме того, кто придет на смену Тито? «После Тито только Тито» – под этим лозунгом временно исполняющими обязанности президента будут представители всех республик и автономных краев, по году каждый, чтобы у Тито не было сильного противника.

Интересно, станет ли партия демонстрировать тело вождя в мавзолее как доказательство того, что он действительно мертв. Нет, они спрячут его труп, чтобы никто не мог быть абсолютно уверенным в его смерти. Тито будет преследовать Ивана и других югославов по ночам, являясь им в страшных снах и днем в виде заплесневелого госаппарата со скользкими ступенями и угрозами повсюду. Какое безумие, какая тоталитарно-социалистическая психология!

Ивану хотелось напиться, и он забрел в «Погребок», только чтобы обнаружить, что Петр больше там не работает. Иван не виделся с ним несколько месяцев из-за того, что помешался на строительстве. Петр ушел в армию, вдобавок у «Погребка» сменился владелец. Новым хозяином стал Ненад, одноклассник Ивана, которого исключили из белградской ветеринарной школы после десяти лет обучения. Теперь «Погребок» превратился в диско-бар со стеклянными столами, диванчиками, обтянутыми искусственной кожей, и встроенными в потолок колонками.