ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ЯН – убежденный хиппи, 55 лет
МАРЕК – сын ЯНА, около 35 лет, сотрудник банка
БАРТЕК – внук ЯНА, сын МАРКА, 17 лет, скейт– и сноубордист
АННА – в прошлом возлюбленная ЯНА, 50 лет, зоотехник на пенсии, вдова
КАСЯ – дочь АННЫ, 17 лет, очень красивая девушка, ученица лицея
ДЕЙСТВИЕ I
Сцена представляет собой двор сельского дома. Посредине груша, под грушей стол. Рядом место для костра. С левой стороны возвышение, символизирующее комнатку Каси в мезонине – на полках видны пластинки, в клетке голубь. В глубине двора двое ворот: первые – в гараж, вторые – в коровник. На середину двора въезжает мотоцикл с коляской. За рулем МАРЕК – в обычном костюме. Позади него ЯН – в одежде из старой кожи, В коляске БАРТЕК – одетый в стиле хип-хоп. На мотоцикле развевается флаг с эмблемой группы The Rolling Stones – высунутым языком.
МАРЕК. Земля, Земля… У нас нештатная ситуация… Твоя, папа, была идея, чтобы ехать напрямик, правда? Одними проселками, всю жизнь – только напролом… Мне нужно откуда-нибудь позвонить! (смотрит на часы).
ЯН (подбрасывая мячик). Ну, разумеется… А не мог бы ты хоть раз…
БАРТЕК. Дед…
ЯН. Чего тебе?
БАРТЕК. Не заводитесь снова!
ЯН. Я же ничего не говорю!
БАРТЕК. Но собирался.
МАРЕК. Что будем делать? Скоро стемнеет.
ЯН (отвинчивает пробку бензобака). Нужно найти заправку, здесь осталось не более чем на десять километров. А пока где-нибудь заночуем, согласны?
МАРЕК. Само собой, папа. Согласен, но только где?
ЯН. У кого-нибудь из моих бывших телок… (Выоко подбрасывает мячик.)
МАРЕК. Папа, я тебя умоляю! Не при ребенке!
БАРТЕК. Вот именно, дед. Ты только подумай! Ну где мы сейчас найдем твою телку? Даже не знаем, где очутились.
ЯН. Сын моего сына, воистину говорю тебе: помни – в каком бы уголке этой страны мы ни очутились, твой дед…
МАРЕК в отчаянии.
Что с тобой? (К Бартеку.) Непременно поблизости найдется кто-нибудь из моих давних телок, разве не так? (Похлопывает МАРЕКА по плечу.) Первый принцип старого Нувака: расстояние между одной телкой и другой не может превышать четверти часа езды на мотоцикле с коляской!
БАРТЕК. Ну, и дальше? Где?
ЯН. А что мы, по-вашему, здесь делаем?
МАРЕК и БАРТЕК осматриваются во дворе.
БАРТЕК. Что? Здесь?
МАРЕК. Поймите же, у меня масса работы, все в отпусках, только я… В чистом виде смертельный номер, все сроки сорваны, так нет – тут еще этот мотоцикл с коляской… (ЯН мрачно смотрит.) Ладно, ладно, знаю! Все, уже молчу…
ЯН. Но ведь ты хотел ехать…
МАРЕК. Хотел? Да, папа, помню, как-то раз сказал я из вежливости, что мол возможно, что может быть… Не все живут одним днем… Извини меня, пожалуйста, но банк – это организация, крупная, это… Немецкий… А вообще, мне бы неплохо переодеться… А то – в таком виде!
ЯН. Через это окно я линял от ее мужа. Черт, какой же был год? (Задумывается.)
БАРТЕК. Дед…
ЯН. Нет, нет, ничего… А знаете… С той телкой, о которой говорил… В этом случае было не совсем так. Тут скорее было нечто магическое, да, да! (Подбрасывает мячик.)
МАРЕК. Еще бы! Знаем мы твою магию. (Достает мобильный телефон, ищет сеть.) Ну, конечно, сеть – ноль… Что за страна! Значит, здесь она и живет, так? А телефон у нее есть?
ЯН. Нет, нет! Говорю же вам – магия! Знаете, где я с ней познакомился? В жизни не поверите! Точь в точь – перед самым концертом Роллингов! В шестьдесят седьмом, тринадцатого апреля в Варшаве…
БАРТЕК недоверчиво смотрит.
Слово даю! Вот был номер! Единственное выступление за железным занавесом… Господи, как же она, должно быть, изменилась…
МАРЕК. Да здесь никого нет… Ох, друзья, говорил я! Ведь уже скоро… Нужно было взять мою «астру». В универсале и заночевать можно и… Должна же быть какая-то логика, организация, хоть что-то… Пусть даже в зачаточной форме!
ЯН. А вы бы прыгнули с такой высоты?
БАРТЕК. А ты то как? Удрал? Дед? Успел?
ЯН. Уффф! Успел, успел…А мужик был опасный. Гитлеровец. (БАРТЕК и МАРЕК удивлены.) Да гедеэрник! Ну, коммунист, какая разница. Здислав. Работал шахтером в ГДР. Бабок имел немерено! Буржуй паршивый, коммунист! (Смотрит в окно.) И вроде, даже смертью пал восточногерманской. Угодил под «вартбург» или что-то в этом духе… И теперь моя Анулька живет вдвоем с дочкой. Поздно родила. Во всяком случае дочке сейчас должно быть не больше семнадцати или восемнадцати… Но так оно и лучше, что скажешь, Бартек?
БАРТЕК. Ну и что? Чего вы так… Думаете, я приколюсь на деревенскую телку?
Слышится мычание коровы. Из коровника выходит Кася, в руке у нее ведро с молоком. На голове наушники, она подрыгивает в темпе быстрого шлягера, например: The Prodigy. Увидев БАРТЕКА, ЯНА, и МАРЕКА, останавливается. Выключает плеер.
ЯН (вдруг взволнованно).О! Привет, детка!
КАСЯ. Добрый вечер…
ЯН. А что, ребята, ничего, да,? А как ты, внучек? Ejacculatio praecox Преждевременное семяизвержение (лат.).?
БАРТЕК. Дед! Веди себя прилично!
ЯН. О, извините! Мы ищем мою девушку!
КАСЯ. Но… Я не думаю, что…
ЯН. Короче говоря: пани Анну Сливовскую.
КАСЯ (удивленно). В гараже…
АННА (голос). Кася! Солому дала?
АННА выходит из гаража. Подходит, удивленно смотрит. ЯН опускается перед АННОЙ на колени.
ЯН (поет).My sweet lady Jane, when I see you again, your servant am I…
АННА. Янек? (ЯН кивает.) Боже, Янек… Янек, это ты? Тридцать лет… Все такой же!
ЯН. А как же! (говорит текстом Роллингов, как бы оправдываясь) My sweet lady Ann, I've done what I can… Ты тоже совсем не изменилась… Моя Анулька!
Бросаются друг другу в объятия. КАСЯ снимает платок. БАРТЕК смотрит как завороженный.
АННА. Входите, мы как раз собирались ужинать… Прошу вас, будьте гостями… Кася! Подавай скорее!
КАСЯ выбегает.
Как удачно, я как раз наготовила котлет на два дня… А может, хотите сначала умыться?
ЯН. Да разве мы грязные?
МАРЕК. Большое вам спасибо, и в самом деле!
Входит Кася с миской и тарелками.
АННА. Ну как? Может, по котлетке?
ЯН. Что? Трупное мясо?
АННА. Да нет же, они из сои! Как я тебя разыграла!
ЯН. Соя? (Пробует.) Ты что! Нормальная отбивная!
АННА. А вот и нет! Скажи, Кася! Мы вообще-то почти не едим мяса…
ЯН. Ну и ну, вы только попробуйте! (МАРЕК и БАРТЕК пробуют, удивляются.) Отбивная, разве нет?
БАРТЕК. Отбивная.
МАРЕК. Вы просто волшебница! Пани Аня… (Восхищенно на нее смотрит.)
АННА. Постой-ка, есть кое-что еще… Открой рот, закрой глаза! (Кладет в рот ЯНУ огурец.) Ну? Быстро отвечай, что это?
ЯН. Тьфу! Сало? (Открывает глаза.) Огурец?! Колдовство! Огурец как сало!
АННА. Меня знакомая с Украины научила.
ЯН. Эх, ты все та же Аня! Королева фикции!
АННА (быстро сменяет тему). Ну, кому свежего молочка? А может, компота?
БАРТЕК. Мне! Мне, пожалуйста.
АННА. Прошу! (Наливает.) Из собственной вишни. У нас великолепные сорта, правда!
ЯН. Ну, хорошо. А когда мы выпьем? А, может, и еще кое-что придумаем? Прошу у дам прощения, но для меня компот как-то ассоциируется с улетом, разве нет?
МАРЕК. Папа!
ЯН. А что такого, я же пошутил. Аня знает – я никогда не брал крутого зелья. Ну так что? Или, может, небольшая, но возвышенная оргия, а?
МАРЕК. Папа! Папа! Папа!!!
АННА. Да что вы, не переживайте! Все нормально! (К МАРЕКУ и БАРТЕКУ.) Можете называть меня – Аня!
Атмосфера разряжается, МАРЕК снимает галстук.
КАСЯ. Далеко направляетесь?
ЯН. Мы совершаем паломничество.
КАСЯ. Правда?! Вот это да… Как чудесно совпало… А я могла бы завтра… поехать с вами?
БАРТЕК. Да, конечно! А. дед? Скажи, папа?
МАРЕК. Минутку, минутку… Я не думаю… ведь… мы едем на мотоцикле, к сожалению…
ЯН. Прошу прощения… Это значит… Но разве ты направляешься туда же, куда и мы?
АННА. Так случилось, что позавчера Кася не добралась, ей пришлось вернуться с дороги.
КАСЯ. Меня вдруг начало страшно мутить, наверное, чем-нибудь отравилась… Нет, уже все о-кей. Если бы вы смогли меня как-нибудь пристроить…
БАРТЕК. Ну, конечно!
КАСЯ. Ведь торжества начинаются уже в воскресенье утром, и еще…
ЯН. Вечером. В субботу вечером. (КАСЯ удивлена.) О. дева! Воистину глаголю тебе! Мик Джаггер никогда не выходит к своему народу с утра. Должна царить тьма, понимаешь? Чтобы грим выглядел хорошо. Губы Мика, подружка! Губы Мика!
АННА (после паузы, к Касе). Они, должно быть, едут на Роллинг Стоунов… Ох, Янек, Янек…
КАСЯ. Вот как…
БАРТЕК. В Хожов. А ты?
КАСЯ. В Ченстохову.
БАРТЕК. Завтра? А что будет в Ченстохове? Спайс Герлс?
МАРЕК (иронически). Нет, Бартек. Разве не знаешь? Как бы это сказать… Там есть кто-то другой.
БАРТЕК. Кто же?
МАРЕК. Ты когда-нибудь слышал о Мадонне?
БАРТЕК. Ладно, не гони! Мадонна? В тот же день?
ЯН. Знаешь, дочка, ты бы сначала подумала! Ведь Ченстохова (Вар.: Ченстоховская Божья Матерь) никуда не денется, а Роллинги уедут!
КАСЯ. Нет, спасибо. Я, правда, тоже иногда их слушаю, хотя предпочитаю Prodigy (Продиджи)…
БАРТЕК (оглядывая ноги КАСИ). Правда? И я тоже… У тебя есть диски? Тогда, может, пойдем наверх, покажешь?
МАРЕК. А здесь тебе плохо? Останься!
АННА. Да конечно же, пусть идут… Чего им тут сидеть… С пенсионерами…
БАРТЕК и КАСЯ поднимаются в мезонин.
МАРЕК. Я бы их так не отпускал…
ЯН. А я бы побезумствовал. А, Анулька? Что скажешь?
Свет на центральной части сцены гаснет, освещается «комнатка КАСИ». БАРТЕК рассматривает пластинки.
БАРТЕК. У тебя их даже так много, для…
КАСЯ. Для деревенской девушки?
БАРТЕК. Нет, почему?
КАСЯ. Сознайся, что подумал именно так.
БАРТЕК. Ну хорошо, я так подумал. Но это ничего не значит. А чем ты вообще занимаешься?
КАСЯ. Пасу кур. Чем я еще могу заниматься?
БАРТЕК. Нет, ты скажи.
КАСЯ. Учусь в лицее. В городе, не здесь же…
БАРТЕК. Так же, как я…
МАРЕК (снизу, иронически). Бартек, Кася! Идите сюда, дедушка на оргию приглашает!
БАРТЕК взбешен. Они оба спускаются вниз – там уже готовится костер. ЯН и МАРЕК носят дрова, АННА расставляет стаканы, рюмки, водку, напитки и т п. МАРЕК разжигает костер. КАСЯ включает радио. ЯН достает марихуану и трубочку.
МАРЕК. Папа, да успокойся ты!
ЯН. А что тут такого? Вливание в себя чистого алкоголя – это примитив, разве я не прав? Только не рассказывай, что тебе уже не нравится… Может, на тебя все эти твои мигающие экраны и повлияли, но все же, наверное, не до такой степени, а? (К АННЕ.) А прежде – его оторвать было невозможно!
МАРЕК. Да кури, пыхай, только если вы… Аня разрешите. Ты даже не спрашиваешь!
ЯН. Разрешит, разрешит! Кася и Бартек тоже, наверное, охотно…
МАРЕК. Папа! Ты же не дома!
ЯН. Ладно, ладно… Ну и семейка! (Набивает трубочку, раскуривает, дает МАРЕКУ.) На! Прогрейся слегка – сразу расслабишься. (МАРЕК не реагирует, тогда ЯН предлагает АННЕ.)
АННА. Нет, нет, может, не… (Косится на удивленную КАСЮ.)
ЯН. Бери, бери! Я же вижу, у тебя даже глаза засияли! Ну! Специальная смесь, моей работы! Травка с сюрпризом, ну, бери! Будет как в прежние времена!
КАСЯ. Мама!
АННА. Доченька, это не грех, поверь! Боже упаси, я тебя не уговариваю, конечно же нет… Раньше я тебе объясняла, но… Это как водка… Ну, хорошо… Только одну, маленькую… (Затягивается, у нее перехватывает дыхание, она отдает трубку МАРЕКУ.) Извините, столько лет уже…
ЯН. Не переживай, водка гораздо вреднее! Марек, а с тобой что происходит? Ты что, совсем уже не способен расслабиться? (К АННЕ.) Видела? И это мой сын! Эй, парень! (Стучит его по лбу.) Хоть что-нибудь там осталось еще? Чего ты боишься, себя? Той дряни, что у тебя внутри? Чтобы наружу не вышла?
МАРЕК. Ничего я не боюсь…
ЯН. Тогда в чем дело? Что, может, Бартека стесняешься? Он и не такую смесь покуривает, правда, внук? И порядок!
МАРЕК. Эх, папа, как же мне знаком этот твой шантаж… Давай! (К АННЕ.) Все папины фантазии. Меня это никогда не задевало.
МАРЕК курит, жадно затягиваясь, почти сразу же «улетает». КАСЯ поражена.
ЯН (берет трубку у МАРКА). Ну? А вы, дети? (Подает трубку КАСЕ.)
АННА. Янек, нет!
ЯН. Да она в школе наверняка уже пробовала, а!?
КАСЯ. Не пробовала я!
АННА. Марек, объясни отцу!
КАСЯ (в бешенстве ломает трубку). Постыдились бы!
ЯН. Да уж знаю, подружка, знаю, ты объясняла. Ты направляешь свои стопы в другую сторону. Хватит, я тебя не принуждаю. Но только зачем сразу трубку ломать? Ну, зачем?
КАСЯ. Как вы жалки!
АННА. Кася!
ЯН (к АННЕ). Оставь. У твоей дочери свои идеалы, у меня свои.
КАСЯ. У вас?! Идеалы?! Да вы вообще во что-нибудь верите?!
ЯН. А ты? Насколько мне известно, твоя вера слабее, чем твой желудок. Стыдно! Одна надежда, что твоего Бога наверняка нет, так что уж все равно…
КАСЯ. Есть!
ЯН. Нету! Нету и все! Может и есть какой-нибудь другой, но не твой! Может, все это вокруг и есть Бог, да только не твой деревянный тотем с образочком!
БАРТЕК. Дед, ну хватит…
КАСЯ. Как же так можно – совсем ни во что не верить?! Как можно быть таким человеком?!
ЯН. Кто говорит – ни во что? Не забывай, мы ведь тоже паломники…
КАСЯ. Да, знаю, к Мику Джаггеру! Очень смешно!
ЯН. Не торопись презирать нас, дочка! Конечно же, каждый имеет такой Абсолют, какого он заслуживает. Но у господина Джаггера есть то преимущество перед твоим, что он наверняка существует. Маленький, смешной, – зато реальный. Ведь так? Лучше уж синица в руках, чем журавль в небе.
БАРТЕК. Дед, кончай свои приколы! (К КАСЕ.) Он такой темнило!
КАСЯ. Ладно, я все понимаю, какой смысл говорить со мной серьезно, ведь так? (Хочет уйти.)
ЯН (встает, удерживает ее). Нет, погоди… А откуда ты знаешь, что я насмехаюсь? Вовсе нет. Я весьма ценю твоего Бога. Даже, если его нет. (Усаживает КАСЮ.) И знаешь, у меня тоже когда-то был такой. Но, что поделаешь, оказалось, что он нисколько не сильнее Мика Джаггера.
КАСЯ. Зато мой сильный, всемогущий, а я не желаю с вами разговаривать!
ЯН. Нет. Твой Бог тоже еще мал. Совсем крохотный. Может, когда-нибудь… Но пока что он еще котеночек, понимаешь? Маленький, смешной котенок на пушистых лапках. Иногда только рявкнет как лев… Как львенок. А этого мало. Он даже куст не сможет поджечь, а знаешь почему? Потому что силенок маловато! И еще. Ты должна очень о нем заботиться! А то вдруг он на улицу выскочит, и останется тогда от него маленькая раздавленная лепешка, а над ней чуть повыше – немножко ауры. Так что – не открывай при нем ни окон, ни дверей. Боже упаси! Ведь было бы жаль… (КАСЯ вырывается,) …такой красивый Бог…
АННА. Успокойся, Кася! Янек, прекрати, она имеет право…
ЯН. Конечно же, имеет! Разумеется! Каждый имеет право одурманивать себя тем, чем захочет!
КАСЯ убегает в дом. За ней БАРТЕК с бутылкой водки и кока-колы.
МАРЕК. А чей это ребенок? (Смотрит на лежащие возле костра кепку и свернутую одежду, удивленная АННА убирает одежду.) Ой, головка осталась. Ты не любишь детей?
АННА (к ЯНУ). По-моему, ты перестарался. Что за гадость ты ему дал?
ЯН. Я же говорил, что с сюрпризом!
АННА (к МАРЕКУ). Ты не хочешь лечь?
МАРЕК (с безумным видом). Не разговаривай со мной! (Пауза.) Извини, но у тебя в волосах змеи… (Хихикает …) Нет, нет, все в порядке. О кей… Пусть будут… О, Господи!
АННА Да сделайте же что-нибудь!
МАРЕК. Наступает день гибели, зверь выйдет из моря, близок Армагеддон… Может, так и лучше… К чему нам дети…
ЯН (с удивлением разглядывает марихуану). Какое хорошее изобретение…
МАРЕК (взволнованно). Нельзя отрывать головки младенцам. Это узурпация! Нет, неподходящее слово… Тогда как? Ну как?
ЯН. Ладно. Хватит! В ванную!
АННА и ЯН берут МАРЕКА под руки и выходят. Центральная часть сцены затемняется. На лестнице БАРТЕК наливает в стакан водку, хочет долить кока-колы, КАСЯ вырывает стакан, пьет, у нее глаза выходят из орбит.
КАСЯ. Что ты мне даешь?!
БАРТЕК. Я хотел долить…
КАСЯ. Все равно тебе меня не напоить… (Допивает.) До чего же безнадежный тип… Этот твой дед… (Нервно смеется.) Как так можно!
БАРТЕК (садится рядом). Не усугубляй… Ты его не знаешь, не понимаешь…
КАСЯ. И ты такой же, все вы одинаковые! (Начинает плакать.)
БАРТЕК (нерешительно берет ее за руку).Ну что ты? Не принимай так близко к сердцу! Эй! Ну же, перестань! Успокойся! Ты такая умная, такая красивая, ну не надо…
КАСЯ (отскакивает). Тебе никогда это не удастся, о кей? Никогда!
БАРТЕК. Что, что?
КАСЯ. Я же знаю, о чем ты думаешь, знаю!
БАРТЕК. Интересно, как ты можешь знать, о чем я думаю? (Смотрит на бюст КАСИ.)
КАСЯ. Уверена, что о сексе. Как любой парень. А зачем ты мне налил этой гадости? У всех здешних ребят только одно на уме. Чтобы потрогать мою грудь!
БАРТЕК. Ну, знаешь! Примитивная публика! (Смотрит на бюст.) Я даже дотрагиваться до тебя не хочу! (Смешивает для нее водку с кока-колой.)
КАСЯ. Честно, не хочешь…
БАРТЕК (садится рядом). Не-а! А теперь оранжаду, ладно? Почти без алкоголя…
КАСЯ. Ну… (Она, похоже, начинает пьянеть.)
Лестница затемняется, освещается центральная часть сцены. АННА, ЯН и МАРЕК идут в сторону гаража. МАРЕК фыркает, у него мокрые волосы.
ЯН. Ну как? Полегче?
МАРЕК. Да. Вы у меня слегка трансформировались…
АННА. Что, что?
МАРЕК. Будто покрыты квадратами и ромбами… Нет, нет, все нормально…
ЯН. Вот и порядок. О кей.
АННА открывает ворота гаража. Видны банки, кладовая, проигрыватель «Бамбино», старый «Трабант» – еще шестидесятых годов.
АННА. Узнаешь?
ЯН. Mein Gott! Святой гедеэрник из Цвикау! Heil Hitler! Столько лет держится?
АННА. А что мне с ним делать? Никому не мешает, да и не ржавеет.
ЯН. Разумеется, ведь ГДР вечна, разве нет?
АННА. После смерти Здисека он тоже как мертвый. Никто на нем не ездит, стоит, бедняжка, и – ни с места.
ЯН. Бедный, пластиковый фашист… (Поглаживает автомобиль.) До чего же ты дошел! Ну, что? Садимся?
АННА закрывает гараж. Эта часть сцены затемняется, – освещается лестница, – на ней КАСЯ и БАРТЕК.
КАСЯ. Так ты вправду не думаешь только о сексе?
БАРТЕК. Да кончай ты! Я что, похож на такого, который только об этом думает? Ну, бери, не халтурь!
КАСЯ. Это хорошо (Внезапно прижимается к БАРТЕКУ.) Это очень хорошо. Это здорово… Я рада… что не думаешь…
БАРТЕК. Честно?
КАСЯ. Да!
БАРТЕК. Ты извини… Я сейчас… Сейчас вернусь! Подожди!
БАРТЕК сбегает по лестнице, лестница затемняется, освещается центральная часть сцены. БАРТЕК вбегает в гараж.
Дед! Выйди на минутку!
ЯН. Что случилось?
БАРТЕК. Да иди же! Дело есть!
Выходят и останавливаются перед гаражом.
Дед… У тебя есть резинки?
ЯН. У меня?! Да ты что? Я – и резинки?!
БАРТЕК. Ну, дай, а? Может, у меня что получится…
ЯН. Ой, Бартек! Не относись к ней слишком инструментально, хорошо? Сделай это ради меня!
БАРТЕК. Ого! Кто бы говорил!
ЯН. Ты не понял… Здесь все совершенно не…
БАРТЕК. Так как? Дашь?
ЯН. Парень, к тому же это аморально! Понял? Резинки аморальны! Не знал? А любовь должна быть свободной, непринужденной! А это… Я понимаю, Кася и вправду красива. Но… Любовь, – ты понимаешь? Любовь. Ты способен увидеть за сексом любовь? Понять, что ты ее часть? Частица огромной, космической гармонии? Музыки сфер?
БАРТЕК. Да, понял, – гармонии. Ну так как? (ЯН трясет головой.) Я же знаю, у тебя есть! Кончай темнить, дед, у тебя всегда были!
ЯН. О, сын моего сына! Это клевета.
БАРТЕК. Это правда. У тебя есть. Сам видел! (Лицо ЯНА приобретает туманное выражение.) А как же ВИЧ?!
ЯН. Ну, конечно, этот ваш ВИЧ… Ах, it's only rock'n'roll, беги!
Из гаража выходит МАРЕК.
МАРЕК. Бартек, только никуда не уходите. С этой малышкой, понятно…
ЯН. Не волнуйся за Бартека, он сам справится! (К БАРТЕКУ.) Ну, лети!
МАРЕК. Никуда ты не полетишь! Вернись! (БАРТЕК и ЯН удивлены.) Лучше уж пей водку! Ну, что? Думаете, я не знаю, что у вас на уме?!
БАРТЕК. Да ты что, папа?
ЯН. Оставь его!
МАРЕК. Папа, не вмешивайся, как-никак, это мой сын!
ЯН. Он взрослый мужик! Знает, что делает!
МАРЕК. Конечно, я знаю, что он знает! Не терпится стать прадедушкой? Пусть сперва школу закончит!
ЯН. Кто бы говорил! Ты был младше него, когда меня дедушкой сделал!
МАРЕК. Именно потому я и хочу, чтобы он остался здесь! И не подрывай мой авторитет!
ЯН. Бартек, плюй на авторитет, лети! (К МАРЕКУ.) А может, ты завидуешь? А?
МАРЕК. Полегче, папа, во мне та травка еще сидит…
ЯН. И что с того?
МАРЕК. И сейчас… поверь, сейчас я могу сказать тебе такое, о чем через минуту буду… ты будешь жалеть!
ЯН. Что ж! Прошу! Подумать только! Ну, валяй, интересно, что ты мне скажешь, ну? Ты – червь банковский! Позор моего рода! Ну, говори!
МАРЕК. Папа, не перегибай палку, очень тебя прошу…
ЯН. Да, знаю, – не то ты мне скажешь… Ну так говори наконец, говори!!!
МАРЕК. Черт побери, папа, прошу тебя, не заводи меня, не то я еще…
ЯН. Нет, нет, ничего он не скажет! Он никогда ничего не скажет, трус паршивый! Трус! Коммунист проклятый, буржуй, педик, чурбан, засранец!!!
АННА (голос). Янек, иди сюда! У меня тут есть кое-что для вас!
БАРТЕК. Тихо, мать вашу!!! (Пауза, ЯН и МАРЕК удивлены.) Вы когда-нибудь перестанете?! Ведь с самого утра… Что с вами?! Я уже сыт по горло! Вот выйду отсюда, прямо сейчас, и уйду к чертовой матери, просто так… Ну, не могу я! Вы, что – разве чужие друг другу, или как? Не понимаю! А вы понимаете?!
ЯН (после паузы). Что ж. Ты прав. Это грустная правда, мальчики! Мы чужие друг другу. Я – наивный осел, сын – карьерист, продавшийся швабской маммоне, внук – из другого тысячелетия. Ничего не поделаешь. Вроде бы три Новака, кровь от крови, плоть от плоти, а ничто нас не связывает, ведь так? Ничто. И как это случилось? И когда? И чья тут вина? Ничто!
Внезапно за воротами гаража раздаются первые такты «Paint it Black». ЯН сразу оживляется, БАРТЕК слегка улыбается, МАРЕК – пока не реагирует.
Гитара! Гитара Брайана… Слышите? Та – да – дам…
БАРТЕК. А по мне лучше «Ruby Tuesday»! Там Брайан дал шороху…
ЯН (прерывает). Нет, ведь там это похоже на флейту, а здесь… Какой ритм… «I see – та, ра, ра – and I want to paint it black…»
МАРЕК. Еще бы. Но в концертной записи лучше. Там уж они дали копоти…
БАРТЕК. Этот кусок вообще как для концерта… С яйцами. Такой крутой.
ЯН. «I see people turning, там что-то, and quickly look away, та, ра, ра, та, да, да, да, it happens every day!»
ЯН открывает ворота. Все трое, вдруг смягчившись, улыбаясь, подпевают негромко, входят в гараж, где улыбающаяся АННА стоит возле проигрывателя «Бамбино». На нем крутится звуковая открытка. Рядом видна целая кипа подобных открыток.
Боже мой! (Роется в открытках.) «Last Time», «Come On», «Satisfaction»! Господи милостивый! (Достает очередную открытку, поет.) Child of the Moon! Let you radiate! Когда-то я даже придумал к ней наши слова…
БАРТЕК. «Mother's Little Helper», «As Tears Go By»… Не слабо!
МАРЕК. «Out Of Time»… «Under My Thumb»… Нормально! Но тут целое сокровище! «Stoned», помните? Блюзик на двенадцать тактов… А это? (Вырывает открытку у ЯНА.) Покажи! (Поет.) Let's spend the night together…
ЯН. …now I need you more then ever…
БАРТЕК. I see you smiling, babe – you need a guiding, babe!
АННА (радостно). Ну и что? Как?
ЯН. Что значит – как? (Смотрит на БАРТЕКА и МАРЕКА – они все вместе исполняют «семейный жест», поочередно – ЯН, МАРЕК, БАРТЕК – заканчивая возгласом:) «Satisfaction»!
ДЕЙСТВИЕ II
Декорация та же, что и в предыдущем действии. БАРТЕК и КАСЯ в комнатке КАСИ. БАРТЕК настраивает радио.
БАРТЕК. Класс! На какую станцию ни настроишься – везде Джаггер. Клево, что они приехали, в моей тусовке я, само собой, сейчас вроде эксперта. (Смотрит на обиженную КАСЮ.) Ну, ты же понимаешь, в такой семейке… Ребята жутко удивились, что у нас такой тур. Вроде бы что-то там слышали, но… Тебе долить? (КАСЯ молчит.) Да ты чего? Что-нибудь случилось?
КАСЯ. Ты не стесняйся, можешь к ним вернуться. Ты же не обязан сидеть со мной!
БАРТЕК. Ты это чего? Что слишком долго ходил? Эй, да что ты? Расслабься, кончай! Старый начал базар, пришлось выслушивать, понятно? Да ты что, не знаешь, что это за климат? Наверняка, знаешь!
КАСЯ. Да знаю я этот климат.
БАРТЕК. И ты на самом деле подумала, что мне лучше с ними, чем с тобой? Ну уж нет!
Пауза.
КАСЯ. Расскажи мне про него еще… Про твоего дедушку…
БАРТЕК. Ого! Здорово он тебе насолил!
КАСЯ. Нет, я не о том… Не знаю, но… Здесь о Боге вообще не говорят, так что… Здесь только в костел ходят…
БАРТЕК. Про деда? Да все нормально. Дед у меня крутой. Что ты хочешь знать? Он – вольный дух. Ты о Марте слышала? (КАСЯ удивлена.) Ну в шестьдесят восьмом, студенческая заварушка. Так он тогда тоже… ну, в общем, бушевал… Сама понимаешь. Оппозиция, то да се. Воевал с коммуной. А Гомулка ему нормально – клыки в шею. Вот так! И посадил в кутузку!
КАСЯ (пожимает плечами). Гомулка, Коперник, Болеслав Храбрый…
БАРТЕК. Да нет, мне все это тоже по барабану, только знаешь… История порой и на нас отыгрывается. Да! Вот я, к примеру. Не поверишь, а мой старик поехал за границу, когда ему уже под тридцать было, представляешь? Так теперь я на все каникулы должен тащиться в Париж, понятно? Меня уже мутит, так нет – до бесконечности! И в Диснейлэнд, и на карусель, и какая-то Ривьера затраханная, и опять, и опять, до рвоты! А я так хотел в прошлом году с пацанами на Мазуры! Так нет – Лазурный берег! Б-э-э! Ты представляешь? Еще колы? (Доливает.) А все из-за тех дурацких коммунистов! Гомулка! Вампир дерьмовый! (КАСЯ смеется.) О! (Пьет.)
Комнатка Каси в мезонине затемняется, освещается центральная часть сцены. Там – костер или его имитация, возле костра АННА, ЯН, МАРЕК.
АННА. Корова у меня осталась после Здисека. Когда кооператив развалился, то нам дали трех. На выплаты у них денег не было. Двух я продала. Потом подоспела пенсия за Здисека, купила машину. А теперь сама не знаю чем заняться… Может, какой-нибудь экологический туризм организовать, или что-то подобное?
ЯН. Ну, что ж. Малая стабилизация. Телевизор, мебель и «Фольксваген-Гольф». Браво.
МАРЕК. Чудесная ночь…
АННА. Знаешь, Ян… Вся твоя жизнь… Не знаю. Чтобы такое абсолютное отсутствие стабильности!
ЯН. А что вообще стабильно? Кроме The Rolling Stones, разумеется!
МАРЕК. Папа, Каси здесь уже нет, тебе не перед кем…
ЯН. Постой, постой! Ты затронула важную проблему! Ничего стабильного, ничего! Ведь так? Мода, автомобили, дома, нравственные нормы, да все, что угодно! Все, даже политические системы, все течет! Все, черт побери! Помнишь, Анка, скольких американских президентов мы пережили? А? Посчитаем, начиная с Кеннеди! Джонсон, Никсон, Форд, Картер, Рейган, правильно считаю? Буш, Клинтон, Буш-младший, а потом будет новый… Распался Советский Союз, освоили Луну, Европейское сообщество, всевозможные чудеса, и никакой стабильности, да?
Центральная часть сцены затемняется – освещается мезонин – комнатка КАСИ. КАСЯ и БАРТЕК. КАСЯ посматривает на БАРТЕКА и хихикает. Его это смущает.
БАРТЕК. Чего ты? (КАСЯ хихикает.) Ну, что такое? Опять что-то не так сказал, да? Да перестань ты! Считаешь, я большой ребенок, правда? Да? А разве не знаешь, что у парней созревание наступает позднее? (Пауза.) Нет, я хотел… Все это вообще не имеет никакого смысла!
КАСЯ. Вот именно! А ты бы хотел сразу в постель, да?
БАРТЕК. Чего ты все время со своей постелью?! Иди ты сама в постель, чего ты от меня хочешь?! Тоже нашлась – взрослая! Красавица ночи! Королева сельхозкооператива! (Встает, выходит, возвращается.) Ну, ладно, sorry Gregory, я так вовсе не думаю!
КАСЯ. Это я тебе – sorry. Я…
БАРТЕК. Не знаю почему, но я иногда слишком много болтаю. Возможно. Но я подумал, что с тобой это… Понимаешь. Можно поговорить, потому что ты… Потому что нормально, ну это… (Махнув рукой.) Все, забудь!
КАСЯ. Ну ладно, не сердись!
Они легко прижимаются друг к другу. Мезонин затемняется, освещается центральная часть сцены. АННА, ЯН и МАРЕК открывают ворота коровника. Раздается мычание.
ЯН. Так это корова. Твоя корова.
АННА. Корова. Недавно отелилась, но малыша мы продали…
ЯН. Вот именно! Малыша! Разве у нас вообще есть детей? Мареку было пять лет, а я… Знаешь, Анка, я не мог избавиться от мысли, что это не мой сын…
МАРЕК. Как же так, минутку…
ЯН. Да погоди ты, я же не в том смысле, это такая метафора философская… (МАРЕК неуверенно покашливает.) Понимаешь, мне казалось, что мой немного другой, поменьше… Мне постоянно казалось, что ему всего три годика, понимаешь? Даже когда ему было уже пять.
АННА. Ну… А это Матильда. Ей уже десять лет. (К корове.) Ну, что, красавица? Хозяйка пришла, да? Хозяйка пришла! Красавица ты моя! (Гладит ее.)
ЯН (к корове). Дай лапу! Не даешь?
МАРЕК. Папа, я не хочу иронизировать, но если вспомнить, как часто ты меня видел… Так что, тебя можно понять…
ЯН. Да я совсем не об этом! Что ж, очень красивая корова. Не кусается? На, на! (Дает ей сена.) Все шло слишком быстро, всегда! А я, если уж привык, что тебе пять и ты дошкольник, то… Однажды я пошел за ним в детский сад…
МАРЕК. Ты? Когда, папа? Это невозможно!
ЯН. Погоди, сейчас! Я пошел его забрать…
МАРЕК. Это невозможно, я бы запомнил!
ЯН. Да тихо ты! Что ж, корова – прелесть, но, может, уже пойдем? Так я пошел его забрать, но оказалось, что он уже в школе! Представляешь? А это вообще на другой улице! И выглядит он совсем иначе, ему уже семь, и он какой-то такой… подросший! Паранойя! Безумие какое – то, ничего постоянного, жизнь как на фуникулере, все вверх тормашками… Разумеется, можно сказать, что я просто был плохим отцом, но проблема здесь глубже…
АННА. Ну, ладно. А теперь, пожалуйста, – резюме!
ЯН. Вот именно. Сам понимаю, что звучит все это туманно. Но ведь они все это время играли. Не переставая. Понимаю, это звучит смешно, но ничего лучшего у меня нет. Мы вообще, как кажется, имеем только один выбор – можем быть либо смешными, либо абсолютно никакими!
МАРЕК. Так, теперь понятно кто что выбрал! Достаточно взглянуть…
ЯН. Да уж ладно, ладно. На тебя не угодишь.
Отходят от коровника.
Сегодня у меня уже взрослый внук, а они все играют! Тот дождь тогда, помнишь? Тогда, в Праге…
МАРЕК. В Праге?! Дождь, конечно же. Не знаю, помнишь ли ты, но ведь мы тогда не доехали до того концерта… Где собирались бросить мячик. Именно этот! (Достает мячик из кармана ЯНА, показывает АННЕ.)
АННА. Мячик… (Осматривает его.) Не доехали до Праги?
ЯН. В девяностом. (Пьет.) Мы три дня отмечали нашу поездку, радовались, что едем на Роллингов. Папа с сыном, – идиллия. И к утру субботы мы уже до того напраздновались, что он въехал мотоциклом в дерево. Так мы и лежали рядом с машиной, все думали – два трупа, а у нас – по три промилле в крови. Бумс! Сладкий сон около Градец Кралове… Но, – что важно, – концерт состоялся. Должна же быть хоть в чем-то стабильность!
МАРЕК (иронически) Точка опоры у тебя есть, так что можешь сдвинуть земной шар, ведь так?
ЯН. Да я сам понимаю… А ты покажи мне что-нибудь получше, ну? И кроме того… Анка… Помнишь? (К МАРКУ.) Знаешь, я бродил перед Дворцом культуры тогда… Год шестьдесят седьмой. А в воздухе – некая магия, тринадцатое апреля…
АННА (напевает). Тринадцатого может все случиться…
ЯН. До концерта три часа. Но сперва – мячик. (Показывает мячик.) В траве лежал.
АННА. Постой, постой… Только не говори, что это… Тот самый?
ЯН (подтверждая кивком). Я уже тогда решил: брошу его в Брайана, или в Мика, меня должны заметить…
МАРЕК. Вот именно! «Меня должны заметить»!
АННА (рассматривая мячик). Невозможно!
ЯН (к МАРКУ). А потом я увидел ее. Эти глаза! Она сидела на скамейке, а я – после четырех бутылок пива… Магия. А мячик бросал о стену Дворца культуры, все сильнее, изо всех сил… Но на ногах стоял крепко. И смотрел в те глаза…
АННА. Ты сказал: «Ужасно жаль, что мы уже больше никогда не увидимся».
ЯН. А потом – Роллинги сразу же в Цюрих, а мы остались как рыба на суше с этой нашей обожаемой милицией. А тут вдруг – снова она! My sweet lady Jane – и я уже знал, что обречен. До конца моих дней. Только подумай, увидеть Брайана Джонса, гитара-соло, и встретить Анульку – все в один день!
АННА. Погоди, как это «увидеть»… Ведь мы даже не вошли внутрь…
МАРЕК. Как…
ЯН. Ну, так… Билетов не было. ГэБэ все выкупила.
МАРЕК. А говорил… Ты же всегда говорил, что был тогда в зале конгрессов. Что был, что тебя дубинками…
ЯН. Потому что – да, били! Перед залом били, а не внутри! Анульке тоже досталось, так нас повенчала милиция! Соединила общей дубинкой! А потом она все испортила.
АННА. Перестань!
Садятся у костра. Подходят БАРТЕК и КАСЯ.
ЯН. Потом умер Брайан… (Закуривает траву.)
БАРТЕК. Кто умер?
АННА. Брайан Джонс, The Rolling Stones, гитара-соло.
БАРТЕК. Дед, гитара-соло – это Ронни Вуд.
ЯН. Видишь? Для него Брайан Джонс вообще не существовал. И трупа в бассейне рано утром – тоже не было, ничего не было. Подымлю-ка я еще…
МАРЕК. Может, хватит…
ЯН. Вас никто не заставляет… (Курит.) Марек, Бартек… Вам этого до конца не понять… В те времена быть их фаном… Это же что-то значило, разве нет? Нечто большее, чем… То был бунт, черт побери! Это было как бы… мы против Советского Союза, правда? И первая дубинка – именно из-за них!
АННА. Наша дубинка…
ЯН. Наша дубинка! Это кое-что значило.
КАСЯ. Я чего-то не понимаю… Мама?
АННА. Тогда в Польше били дубинками, Кася. И нас тоже.
БАРТЕК. Коммунисты.
МАРЕК. Не только. Били повсюду. Такое было время. Весь мир бунтовал, а полиция била.
ЯН. Какой еще мир, не зли меня! Это те засранцы?! Те несчастные педики французские? Для них просто жвачка была не того вкуса, слишком много апельсинового сока на завтрак, несварение желудка от икры, устрицами блевали, да что они могли знать, чего ты вообще сравниваешь?!
МАРЕК. Мик, Кейт и Брайан тоже сидели.
ЯН. Да, за курение марихуаны… Не морочь голову… (Курит траву.) Или тогда в Праге, помнишь? Знаменитый девяностый, «The tanks are rolling out, the Stones are rolling in!» Ничего, что мы опоздали… Но тот язык, губы Мика Джаггера… (К АННЕ.) Знаешь, где они поставили эти губы? На холме, на постаменте от памятника Сталину. Вот такие огромные. Ничего номер, да? Это смешно, но… Хм. Знаете? Тогда я понял, что выиграл-то я, а не Сталин, понятно? Я. простой хиппи! Да, жизнь все расставляет по местам… (Пауза.) Вы верите в судьбу?
АННА. Да вроде верю.
ЯН. Потому что я верю. Как-то пристала ко мне цыганка…
АННА. Да уж знаю. (Подражает ЦЫГАНКЕ.) Ай, молодой, ай, красивый… Жизнь перед тобой еще долгая, много страсти, любви много, безумств много…
ЯН. Браво! Откуда знаешь? «Вижу ветер, огромный вихрь… Понесет тебя высоко, высоко… Над огнем, над водой, над камнями… Будет тебя носить, на месте не усидишь, мхом не порастешь… Будешь как камень катящийся…»
МАРЕК. Ой, папа! Что-то слишком все это классикой отдает… Это какой-нибудь апокриф, да?
ЯН. С чего ты взял? А у меня потом все сбылось. Все, до йоты!
БАРТЕК. А дед прав. На одном месте его никому не удержать!
МАРЕК. Эх, папа! Невелика штука предвидеть, что тебя будет носить по свету! Достаточно на тебя посмотреть!
ЯН. Нет. Она предсказала всю мою жизнь. С подробностями. И все четыре концерта предсказала… Четыре, понимаете? Четыре, число магическое, счастливое. Четыре – как огонь, вода, земля и воздух. Вам это ни о чем не говорит? И я – катящийся камень, который никогда мхом не порастет… Четыре и было: в зале конгрессов, два в Праге, ну и завтра.
КАСЯ. Так они в Праге два раза были?
ЯН. Роллинги? Да, еще в девяносто пятом. Я тогда один поехал, он уже не захотел… Банкир… А завтра последний, четвертый. Знаете? Было мне однажды видение. После ЛСД. Четвертый концерт, поток всеохватный, окончательное воплощение, смерть… (Пьет.) Сложно объяснить… (К АННЕ.) Ох, утром, наверное, похмелье будет… У тебя пива не найдется?
АННА (встает). Пошли, поищем.
МАРЕК (глядя на небо). Чудесная ночь.
АННА и ЯН поднимаются в мезонин, в комнату КАСИ. МАРЕК отходит в сторону. Остаются КАСЯ и БАРТЕК.
КАСЯ. Забавный дядечка. Я на него, вроде, не сержусь больше. Расскажи еще что-нибудь.
БАРТЕК. Еще про него?
КАСЯ. Теперь о себе.
БАРТЕК. Ну так вот, я дитя улицы. (КАСЯ удивлена.) Был. Еще в прошлом году. Целыми днями во дворе, понимаешь? Ролики. Street и рампа. Есть у нас такая рампа, понимаешь, на ней мы и оттягиваемся. А зимой – в горы. Сноуборд. Фристайл.
КАСЯ. Но я хотела… Ты о себе что-нибудь расскажи! О себе!
БАРТЕК. О себе… Ты хоть знаешь, что как они похожи? А? Страшно! Мой старик и дед. Уставятся друг на друга – словно в зеркало смотрят, а там, что для одного правое – то левое для другого, потому им и кажется, что очень разные… Вечные стычки… А ты знаешь, что они долгое время вместе бродяжничали? До того, как распались на две части, две противоположности…
КАСЯ. Звучит так, будто из Библии, мне нравится…
БАРТЕК. Когда отцу было пятнадцать, дед велел ему писать на стенах комнаты английские выражения. Да. А теперь у отца «Опель-универсал», квартира, новая красивая жена, а сам сидит в банке. А почему? Потому что однажды в Праге напился и не смог увидеть Джаггера…И тогда он взбунтовался. Понимаешь, раньше дед бунтовал против всего мира, а потом отец – против бунта против всего мира – и так кое-как друг с другом ладили, а мне что делать? Для меня уже ничего не оставалось, куда ни повернусь, везде плагиат какой-то получается… Нет, положу-ка я на все это и буду лепить в сторонке что-нибудь свое… (КАСЯ начинает смеяться.) Ты чего? И вообще, зачем я с тобой болтаю!
КАСЯ. Потому что продолжаешь надеяться, что все-таки переспишь со мной… Ты неисправим…
Смутившись, БАРТЕК пьет свой напиток. КАСЯ внимательно смотрит на него и хихикает. Комнатка в мезонине освещается, центральная часть сцена затемняется.
ЯН (подходит к окну). Постой… Так это отсюда я прыгал, правда? Помнишь? Мы услышали, как подъезжает «Трабант», оба голые, счастливые и перепуганные.
АННА (высовывается). Да, я всегда удивлялась… Была уверена, что ты разбился!
ЯН (встает на подоконник). А я ни секунды не колебался! Принял решение и – прыг!
АННА (слегка обеспокоенно). Янек…
ЯН. Прыг – и будь, что будет!
АННА. Янек, что ты собираешься сделать?
ЯН. Думаешь, не решусь?
АННА. Перестань!
ЯН. Может, считаешь, я постарел!
АННА. Янек, нет!
ЯН. Там, внизу, есть трава?
АННА. Янек! Слезай, слышишь?! Ты не прыгнешь, понятно?!
ЯН. Прыгну!
АННА. Нет!
ЯН. Да! А может, ты и права, может, я полечу? Время совершило свой круг, история закончилась! Да! Я полечу! Внимание, три, четы…
АННА. Янек, нет!!! (Замечает внизу МАРЕКА.) Марек!
МАРЕК смотрит на ЯНА с презрительной усмешкой, зная, что ЯН паясничает.
ЯН. Внимание, внимание! Три, четы…
АННА. Нет!!!
ЯН. Внимание!
АННА. Да черт с тобой, можешь прыгать ко всем чертям!!!
ЯН (после паузы, слезая с подоконника). Значит, хочешь от меня избавиться, да? Скажи… Почему ты вышла за этого кретина? А? Ты на меня смотри!
АННА. Не смей так о нем говорить!
ЯН. А что? Он вернется в полночь и укусит? Говорят, трупы иногда возвращаются, да? Нет, ты в глаза, в глаза смотри! Он имел больше, чем я, правда? Для тебя? А я мог тебе дать только весь мир, свободу, любовь, человечность, правду, дружбу и все такое… Всего себя, а он…
АННА. Ты это каждой предлагал!
ЯН. Сама прекрасно знаешь, что не каждой! Еще тогда, прежде чем я выскочил через это проклятое окно… Все тогда было возможно, все! И что? Гэдээровские этажерочки, гэдээровская машина из пластика и гэдээровский пластиковый муж. Все из страны на букву «Г». Из страны – фантома! Ну! И вот теперь я стою перед тобой, побежденный Восточной Германией! Ты сделала прекрасный выбор!
АННА. Перестань, прошу тебя, перестань!
ЯН. Ты нами торговала, понятно? Продала нас обоих, все продала, что было в нас хорошего, все! За пластик! За эрзац! Ну, скажи? Что такое «Трабант», черт бы его побрал, если не подделка автомобиля? Так оно и пошло, согласись? А теперь уже идет само по себе! Соя вместо отбивной, огурец вместо сала… Даже на стенах какой-то пластик, который выглядит как дерево! И «Трабант» вместо автомобиля… Разве не так? (АННА плачет.) Да знаю, знаю, теперь уже есть «Фольксваген-Гольф», правда?
МАРЕК (снизу). Это не «гольф», папа, это «сеат». Он только выглядит как гольф.
ЯН. И еще – эрзац-муж, разве нет? Маленькое, пластиковое псевдосчастье, побрякушка вместо чистого золота. И как тебе сейчас со всем этим? Наверное, уже хорошо, да? Боли уже нет, ты отходишь. Отдаляешься! Ничто не блеснет в уголке глаза, ничто! Маленький, заводной «Трабантик»! Как это – прожить столько лет в фальши? В обмане? Ну, как? How does it feel?
АННА (плачет). Ты подлец, знай! Подлая свинья! Ты зачем приехал? За вот этим? Всегда, всегда ты все портил, всегда! Только ты был важнее всего, только ты! А я, дура… Как сегодня тебя увидела, то подумала, что ты…
Пауза. Внезапно ЯН нежно прижимает АННУ к себе, АННА всхлипывает в его рукав.
ЯН. Что – я?
АННА. Что ты – ничего. Погоди. (Утирает слезы, достает откуда-то губную гармошку.) Узнаешь?
ЯН (берет гармошку). Не может быть!
АННА. Все, что мне после тебя осталось!
ЯН. Не может быть!
АННА. Никто на ней с тех пор не играл. Никто не умел.
ЯН. И ты тридцать лет хранила мою гармошку?!
АННА. Все твое достояние. Тогдашнее. Теперь есть еще мотоцикл.
ЯН. Это же чудо! Ведь это живое доказательство… сам не знаю чего, Аня!!! Анулька! (Хватает ее в объятия.) Обожаю тебя!
ЯН целует удивленную АННУ, затем с озорным огоньком в глазах смотрит на окно, заметно, что он принимает решение, внезапно с радостным возгласом выскакивает из окна. АННА смотрит обескураженная, счастливая и перепуганная одновременно. Ждет – разбился или еще жив. Наконец, после паузы, слышит:
(Голос ЯНА снизу.) Ну, Анулька, что скажешь? Иди скорее сюда, я кое-что придумал, идешь?
Комнатка в мезонине погружается в темноту. Освещается центральная часть сцены. У костра – КАСЯ и БАРТЕК. КАСЯ допивает напиток из своего стакана. Звучит шлягер Роллингов.
БАРТЕК. Тогда, знаешь что? Один танец! Разве мы не заслужили? Всего один танец!
КАСЯ. Ладно. Только без прикосновений? Не будешь меня трогать? Обещаешь?
БАРТЕК. Нет, нет… Разве я похож на таких, кто трогает?
Оба улыбаются. Начинают танцевать. Подходят АННА, ЯН и МАРЕК.
ЯН. О, смотрите! Подружились! И наш друг Мик… Так что все дома!
ЯН начинает подыграть Роллингам на губной гармошке. МАРЕК внезапно подбегает к мотоциклу, хватает флаг и прыгает с ним через костер.
АННА. Юххееей!!!
МАРЕК. Бартек, теперь ты! С поворотом на триста шестьдесят!
БАРТЕК. Внимание, фигура «Инди»! (Прыгает.) Freestyle is cool!
МАРЕК. В честь милых дам! (Прыгает.)
ЯН (встает, прыгает). За свободу!
МАРЕК (пародируя). За баксы! И за эрзацы! (Прыгает.)
БАРТЕК (к КАСЕ). А теперь ты! За свою Мадонну, ну же!
КАСЯ готова обидеться, но вдруг улыбнувшись, разбегается, прыгает.
ЯН. Долой Гомулку! (Прыгает.)
БАРТЕК. Прыжок Терье Хаконсена, триста шестьдесят! (Прыгает.)
ЯН. Здорово, да? Разве есть что-нибудь лучше, чем игра с огнем? Почему не прыгаешь? Ну, смелей! За несбывшуюся любовь, вперед! (Хватает АННУ за руку.) Долой коммунистов и эрзацы, внимание, вперед!
АННА, МАРЕК, БАРТЕК и КАСЯ прыгают через костер.
ДЕЙСТВИЕ III
Декорация та же, что и в предыдущих действиях. ЯН, МАРЕК, АННА, БАРТЕК, КАСЯ сидят возле костра.
АННА. А что случилось, почему во второй раз вы не поехали вместе?
ЯН. На Роллингов? Он взбесился. Позарился на легкий кусок хлеба.
МАРЕК. Мне уже было двадцать шесть, вечный студент, без гроша в кармане… А что дальше?
ЯН. Ну и взбунтовался, сопляк! Банк, квартира, машина… Насмотрелся на Джеймса Дина… Бунтарь наоборот!
МАРЕК. Скорее – «Полуночный ковбой». Да ты, Аня, сама подумай, – ну сколько можно жить в патриархальной семье, под присмотром папочки? И все по приказу: будь свободным, будь собой, кури травку, пей водку, любовью занимайся по кустам! Сколько можно? И одна и та же песня, без перерыва, с утра до ночи: make love, make love, плюй на авторитеты, плюй на деньги, на карьеру, цени свободу, самобытность, ду-ду-ду… А я слушал… Ходил в каких-то свитерах… Даже ребенка сделал своей девушке! В семнадцать лет! Только для того, чтобы доказать, что я хороший, прекрасно воспитанный сын!
БАРТЕК (ужасно уставший от обсуждаемой темы, к КАСЕ). Не могу больше! Меня от них сейчас стошнит! (Берет КАСЮ за руку, они потихоньку встают и незаметно уходят.)
ЯН. Ты не подумай, что я его не понимаю. Каждый ребенок в конце концов вырастает и, к сожалению, уходит из-под отцовского крыла… Оставляет родительский мотоцикл с коляской, идет в большой мир, и это нормально. Правда, я был готов лопнуть от злости, что пошел он как раз то ли на какую-то биржу, то ли в банк… Но ведь человек всю жизнь учится терпимости, разве нет? Отцы должны стремиться понять собственных детей…
МАРЕК. Ах, брось – ты со своей терпимостью…
АННА (к МАРЕКУ). И ты так легко освободился? Думаю, это было не так просто.
ЯН. Почему ты так думаешь?
АННА. Ну, кое-что об этом знаю! Тобой очень легко увлечься, Янек. Это – как внезапное безумие, как болезнь, как ночное пьянство. Вот только хорошо бы при этом не пробуждаться… (ЯН сидит печальный.) Янек? Тебя что-то мучает?
ЯН (тяжело вздохнув). Не знаю. Пойду пройдусь. (Встает.)
Центральная часть сцены затемняется – освещается комнатка КАСИ. КАСЯ и БАРТЕК.
БАРТЕК. Странная ты девчонка… Ты, правда, свалила с паломничества?
КАСЯ. Только отстала, завтра догоню… Я каждый год хожу.
БАРТЕК. И веришь во все это?
КАСЯ. Стараюсь.
БАРТЕК. Стараешься?
КАСЯ. Думаешь, это так легко? Но – нужно. Ведь если не верить, то как тогда?
БАРТЕК несмело пытается погладить КАСЮ. Та деликатно снимает его руку. БАРТЕК прикусывает губы.
БАРТЕК. Хочешь еще оранжада? (Смешивает напиток.)
Комнатка затемняется, освещается центральная часть сцены. У костра АННА и МАРЕК.
АННА. Ты его очень не любишь?
МАРЕК. Он мне жизнь искалечил… Но с другой стороны… Он ведь как скала, так что… осталось нечто вроде уважения… К тому же сидел тогда в тюрьме за политику… Все-таки кое-что… (АННА удивляется, возвращается ЯН.) Говорим о твоем славном прошлом.
ЯН. Прекратите. Чего там голову морочить…
АННА. Погоди… Какая еще политика?! Ты сидел за политику?! Ты?!
ЯН. А-а… Неважно.
АННА (к МАРЕКУ). Марек, а ты, собственно, знаешь, за что сидел твой отец?
ЯН. Оставь его в покое!
МАРЕК. Ну… За тот спектакль запрещенный, да? За студенческие разборки тогда, в марте шестьдесят восьмого…
ЯН. Анка, перестань!
АННА. Так ты ничего не знаешь?! Да ведь он… (К ЯНУ.) Нет, золотко мое, нет, теперь моя очередь! Так вот, знай – твой папочка сидел за Берту. За Берту! И что значит – сидел? Как сидел? Он был только арестован. До суда.
МАРЕК. Берта? Немка какая-нибудь? (АННА иронически поддакивает.) Так ты что, был шпионом?
АННА. Шпионом? Да его политика никогда не волновала, ему вообще было на все наплевать, понятно?! На все!
МАРЕК. Тогда – что? Какая еще Берта? Только не говори, что… Изнасилование или что?!
АННА. Тепло, тепло…
МАРЕК. Ты изнасиловал женщину? Папа! Кто была эта самая Берта?
АННА. Такая… молодая козочка… Правда, Ясь? Совсем молоденькая…
ЯН. Анка, замолчи!
АННА (к МАРКУ). Не понял?
ЯН. Анна, умоляю! Ты же знаешь, то был перформанс! Театральное действо!
МАРЕК. Погоди, как это – «театральное»? На сцене? Анка, да говори же!
АННА. Марек!
МАРЕК. Ну, что?
АННА. Ты все еще не понимаешь? То была коза. Коза!
Пауза. МАРЕК смотрит то налево, то направо. ЯН отвел взгляд в сторону.
МАРЕК. Что – коза? (Пауза.) Какая еще коза? Коза? Коза – животное?!
ЯН. Хеппенинг! Перформанс! Творческий акт! Театр, понятно?! Театр! Я же рассказывал, – у нас был свой театр!!! Рассказывал тебе!
МАРЕК. И ты насиловал козу?! Перед публикой? (АННА с удовольствием поддакивает.)
АННА. Что ж, тогда – за другую ножку! И за копытце! (Пьет.)
ЯН. Ты хоть знаешь, что такое чувственно-созидательное выражение сверхчувственного?!
МАРЕК (истерически смеется). Извини, папа… Понимаю, – это дела интимные, но… Почему ты сделал это с козой? Это… сверхчувственное? На публике?
ЯН. Марек… В театре все условно, понимаешь?
МАРЕК. Постой, постой… Почему ты это делал с козой? Могу я узнать? Может, я чего-то не понимаю…
ЯН. Знаешь, чем тогда был авангард? Творческое, студенческое движение?
МАРЕК. Чем… ну, чем он был?.. Чем, черт побери, был авангард???
ЯН. Разрушением любых границ, понятно? Высвобождением самых тайных желаний, страстей, влечений, эпатированием буржуев плотью, потрохами, чистой, обнаженной жизнью… Истиной, понимаешь, дурачок? Ломкой всяческих табу…
МАРЕК. Каких еще буржуев… Погоди… Ты трахнул козу?! Ты?! С козой?! Папа…
ЯН. «С козой, с козой…» Болтаешь, точно как твоя мать… Она даже отреклась от меня, когда я очутился под замком у коммунистов. «С козой, с козой!» Словно это…
МАРЕК. Ну, конечно же, коммунисты… Папа… По какой статье ты сидел?
АННА А ты как думаешь? Публичный половой акт с копытными животными – это какая статья? Да его даже никто не хотел защищать, а назначенный адвокат, когда узнал… (Машет рукой.)
МАРЕК (после паузы). Значит, ты… На самом деле? Не за листовки?! Не за подпольный спектакль?! Анка, а он, вообще, знал кем был Валенса?!
АННА разражается смехом.
Хорошо. Давайте наконец признаем, ясно и до конца. Ладно? (ЯН делает неопределенный жест.) Значит, вся твоя славная оппозиционная деятельность состояла только и исключительно в одноразовом половом акте с козой???
ЯН (с некоторой самоиронией). Зато мне устроили овацию. Это была большая сцена. (К АННЕ.) Тебе это было необходимо?
АННА. А что? Ты, жрец истины?
ЯН. Послушай, так уж тогда было! Одних сажали за листовки, а других… Я мог целых шесть месяцев провести в кутузке! И мне было нисколько не легче, чем всем этим Валенсам… Из-за этих красных сидел бы там полгода один как перст, в холодной камере, на куче соломы…
АННА. Так поступить с животным… Как вспомню…
МАРЕК. Извините…
МАРЕК выбегает, сдерживая тошноту. Центральная часть сцены затемняется. Освещается комнатка КАСИ. КАСЯ и БАРТЕК.
КАСЯ. Бунт – еще не все. Во всем этом должна быть логика, некая гармония! Тебе не кажется?
БАРТЕК. Не знаю. Ну, что ты так смотришь? Я знаю, что не знаю! У меня только шум в голове, не более того! И множество разрозненных картинок. Может, ты и права, а может, не права…
КАСЯ. Вот поэтому я очень боюсь таких людей… Как твой дедушка. Потому что они… Они такие… опасные. Потому что очень сексуальны.
БАРТЕК. Сексуальны?! Ты не преувеличиваешь?!
КАСЯ. Они обаятельны. Чрезвычайно! Но – заманивают в пустоту. А я слаба и… Боюсь, что когда-нибудь поддамся и тогда… Хаос, понимаешь? Тогда только шум в голове, разрозненные, беспорядочные картинки. Я не хочу, боюсь! И чувствую – что-то со мной не так! Сама не знаю! Боюсь, что наделаю глупостей.
Комнатка затемняется, освещается центральная часть сцены. Костер. АННА и ЯН.
АННА. Ты взбешен? Взбешен. Это хорошо. (Настраивает музыку.)
ЯН. Нисколько.
АННА. Да, да.
ЯН. Да нет же. Совсем наоборот. Я благодарен тебе. Ты права. Пусть он знает. Пусть узнает наконец, может, это уже самый последний момент?
АННА. Да ну что ты?
ЯН смотрит на АННУ со странной грустью. Появляется МАРЕК.
МАРЕК. Мало сказать, что ты мне отвратителен! Ты мошенник! Глупый шут.
ЯН. Ну, ну? Неужели…
МАРЕК (к АННЕ). Знаешь, я ведь ему все простил! Все! Что бросил меня, что появился лишь когда мне исполнилось четырнадцать, когда мама умерла…
ЯН. Неправда. Мама умерла, когда тебе было двенадцать…
МАРЕК. Вот именно! Два года я проторчал в детском доме, прежде чем ты соизволил заметить, что я существую! Два года! Я мочился в кровать, заикался, у меня голова дергалась, до сих пор я обгрызаю ногти, вот! (Показывает.) Ему было на все глубоко наплевать, а я потом его простил, потому что верил – он выдающаяся личность, ему пришлось оставить меня потому что важнее была борьба, потому что… а он? Дон Жуан… парнокопытный! А ты знаешь, что я тебя ненавижу?! Знаешь? Я еще не говорил? Да, знаю, самое большее – я говорил, что у нас к определенным проблемам разный подход… Что… Так вот знай! Я ненавижу тебя! Не-на-ви-жу! За все!
ЯН. Ну-ка, ну– ка?
МАРЕК. И знаешь? Ничто меня так не радует, как то единственное обстоятельство – что я не такой, понимаешь? Что сумел чего-то добиться, вцепиться зубами в эту действительность, перед который ты неизменно пасуешь!
ЯН. Да, знаю, ты постоянно в деле, очень энергичен и зарабатываешь хорошие деньги. Знаю.
МАРЕК. Какие деньги, какие деньги?! Что я там зарабатываю?! Да я компьютер не могу освоить как следует, восемь лет прошло, а я до сих пор путаю Space и Enter!
АННА. Какое это имеет значение?
МАРЕК. Большое, потому что приходит парень, года, может, на два старше Бартека, и все это для него – как дважды два. А я? Я уже стар, чтобы зацепиться, понимаете? Поздно! Для нас уже поздно, мы проиграли, да! Любой засранец будет лучше, чем я, ибо этот мир принадлежит им! Им! И все теперь их! Все! Биржи, банки, пейджеры, мобильники, «Форды» и меха, все!
ЯН. Минутку, минутку, погоди, я чего-то не понимаю… Мне казалось, что как-никак, но ты все-же делаешь в бизнесе карьеру, ведь так? В банковском деле…
МАРЕК. Говно я делаю, а не карьеру! Я всего лишь серый погоняла, а карьеру делают они.
ЯН. Тогда на что тебе все это? С какой целью ты занимаешься тем, чего даже…
МАРЕК. Чтобы жить. Чтобы жить как человек, понятно? Как человек! Чтобы стать лицом к лицу с действительностью, – и, может, даже погибнуть, да, я готов, – но не избегать схватки! Да, потому что я борюсь, зная, что проиграю, что у меня – никаких шансов, возможно! Конечно, это скучно и не слишком эффектно, но я хотя бы что-то делаю, не страшусь действительности!
ЯН. Значит, это я страшусь действительности, да?
МАРЕК. Да! Знаешь, что ты делаешь всю жизнь?! Ты всю жизнь только и делаешь, что отступаешь и отступаешь! И ничего другого, только отступаешь! Ты – трус, ты! Всю жизнь – поджав хвост! Внутренняя эмиграция, да? Всю жизнь – эмиграция! Вот только зачем, какого дьявола? Ты жалок, чтоб ты знал! Как тот партизан, который продолжает взрывать поезда, потому что не знает, что война закончилась сто лет назад! Ты, шут!
АННА. Знаешь, Янек, а в этом что – то есть?
ЯН. Может, оно и так. Может, нам только это и осталось – шутовство.
МАРЕК. Только не «нам», хорошо? Меня не впутывай, я другой! Слава Богу! Другой! И для мира, и, знаешь ли, – и для собственного ребенка! Для Бартека, да! Я для него отец. Отец! И он это ценит, понятно? Я не смотрю на него как на никому не нужного подкидыша! Он ценит меня! Твой внук! И я горжусь этим! (Тяжело дышит.) Герой – козий любовник! (Уходит.)
Центральная часть сцены затемняется. Освещается комнатка КАСИ. КАСЯ и БАРТЕК.
БАРТЕК. Когда мать уехала, я три года провел в детском доме. Что ты так смотришь? Отец был. Только он совсем забыл, что у него есть я. Предпочитал таскаться с дедом…
КАСЯ. Твоя мама тоже… немного странная…
БАРТЕК. Шальная…
КАСЯ. Тоже артистка? Как дедушка?
БАРТЕК. Да. Она была бухгалтером. Но таким бухгалтером, понимаешь, с комплексом неполноценности, с пустотой внутри, которую нечем заполнить… Сколько себя помню – после работы – сразу же – в улет, но как! Сумасбродничала, пила, на рассвете по крышам машин прыгала… Имела несколько подруг, не знаю, бухгалтеров или нет, но тоже сплошь ненормальных. Вышла за моего старика, рассчитывая, что сможет опуститься на землю, что он даст ей какой-то балласт.
КАСЯ. И что?
БАРТЕК. Но он тогда тоже постоянно был под кайфом. Она возвращалась из банка в пустой дом. Драма! Наконец она встретила другого типа, такого, знаешь ли, домоседа. Абсолютного зануду. Что было даже немного странно, он вообще-то работал в цирке. Серьезно! Да! Акробат. Но то был стационарный цирк. Трапеция там, вольтиж, в общем, эти дела. Работа – дом, работа – дом, сама понимаешь… Кресло, ноги в таз, пульт в руку, телек, обед… А она была с ним счастлива, но тут цирк закрыли. Они и свалили. Торчат где-то в Калифорнии, то ли родео открыли, то ли что-то подобное…
КАСЯ. И что? Ты им так все и простил? Всем?
БАРТЕК. Эх, знаешь… Они, в общем-то, в порядке… А что делать? Я их где-то понимаю. Двинутые, конечно, но в порядке. А кроме того, знаешь, они вообще-то мне импонируют. Дед боролся за Польшу, а отец… Ну, карьеру делает, неплох в своем бизнесе… Доказал, что мужик он крутой, хоть и мягкий на вид… А я… Знаешь, я до десяти лет мочился в кровати, заикался, был ужасно робкий… До сих пор обгрызаю ногти, вот! (Показывает.)
КАСЯ. Значит, хотел бы стать таким же, как они?
БАРТЕК. И да, и нет. Не хочу, потому что они проиграли. Понимаешь, проиграли? Оба.
КАСЯ. А кто выиграл?
БАРТЕК. Как – «кто»? Мы! Ты и я. Дед говорит, что все дерьмо осталось в прошлом, что они приняли это на себя, сечешь? А перед нами следующее тысячелетие!
КАСЯ (смотрит в небо). И звезды, и космос, и бесконечность… Звезда упала. Загадай желание. Загадал?
БАРТЕК. Загадал. Уже давно.
КАСЯ. Скажи мне!
БАРТЕК, собравшись с духом, начинает целовать КАСЮ.
ДЕЙСТВИЕ IV
Центральное место сцены теперь занимает большая кухня с диваном. На возвышении по-прежнему видна комнатка КАСИ. Часы на кухне показывают 11,30. Ночь. АННА и ЯН, он смотрит в окно.
ЯН. Вот так, леди Энн. Мы тоже проиграли. Правда? Что-то у нас не получилось.
АННА. Ты не вправе на меня обижаться. Вспомни, какую жизнь ты мне предлагал? Ну? Кем бы я стала сегодня? Что бы имела? Место в мотоцикле с коляской? Сам подумай! Разве можно так жить? Вся жизнь – как одно мгновение? Твой сын прав!
ЯН. Аня, я тебя понимаю. Неужели ты думаешь, что у меня не было подобных искушений? Что я не хотел тоже попробовать? Оторваться от этого мрака? Построить себе такой же точно бункер из гэдээровских мебельных стенок, собрать весь реквизит… (Поднимает тарелку.) Искушение велико, знаешь ли!
АННА, Так и нужно было ему поддаться! (Поднимает тарелку.) Ведь только это подлинно! Именно в этом подлинная жизнь, от которой ты – согласись – убегаешь!
ЯН. А ты не боишься, что тот мрак, там, есть нечто более подлинное? Что какое-нибудь астральное тело не грохнет в один прекрасный момент по твоему квадратному кораблику счастья, раскроит борт спаянный из иллюзий и мрак хлынет внутрь? И все начнет тонуть том мраке, сначала ковер, потом шкафчики, стол, полки, окна, полы и потолки, все… И не будет никого, кто бы тебя спас…
АННА (улыбаясь). Дорогой мой Ясь! (Пауза.) До чего же ты несчастен, Янек! Страшно несчастен… И мне пришлось бы с тобой вот так? Всю жизнь?
ЯН. Не знаю, что бы я предпочел… Мое несчастье, или твое счастье…
АННА. Перестань! Ты с чем, собственно, всю жизнь борешься, с чем? Ну, с чем? Сам даже не знаешь, правда? А что ты отвоевал, в таком случае? Ну? Хаос, Ничего другого, один только хаос! И даже не это, ведь хаос – это как-то звучит, а тут… Тут скорее… Сумбур какой-то, разве нет?
ЯН. Возможно. Но ведь когда-то мы боролись вместе, ведь так?
АННА. Не знаю. Знаю только, что не было мне хорошо с тобой, Ян. Прости. А со Здисеком, что бы ты о нем ни говорил, – бывало. И даже теперь порой бывает.
ЯН. Потому что не знаешь дня своей смерти. Потому и строишь иллюзии. А я – знаю!
АННА. Ну, скажи тогда, я охотно зайду посмотреть… Так когда же?
ЯН. Сегодня. Тринадцатого августа этого года. И потому я здесь. Во так-то!
Пауза. Изумление. На часах – без двадцати минут полночь.
АННА (иронически). Тринадцатого все может случиться… (Пауза.) Однако – времени у нас в таком случае осталось немного…
ЯН. Я ужасно глупо себя чувствую, тем более, что нет никаких признаков… Однако же… Тринадцатое августа, к сожалению… Целых тридцать лет я помню эту дату!
АННА. Извини… Откуда она тебе известна? Только не говори, что от цыганки!
ЯН утвердительно кивает.
Ха, ха, ха! Чудесно! И ты намерен уладить это дельце у меня, да?
ЯН. Знаешь, немного обидно, что завтра Мик будет дальше… и Кейт… а меня уже… Возможно… Но – что делать. Впрочем, может, так оно и лучше?
АННА. Осел! И ты действительно в это веришь? Хочешь, расскажу тебе про ту цыганку?
ЯН. Поверь, я тогда еще рассмеялся, как она это сказала… Понимаешь? Тогда эта дата… Начала двадцать первого века… Как если бы сказала, что буду жить вечно… А я даже себе не представлял, что можно жить после сорока… Как-то быстро все прошло… Анка! У меня действительно – вплоть до сегодняшнего дня, – все, ты представляешь? Все, что мне та баба наплела – все исполнилось!
АННА. Тогда – знаешь что? Тогда заключим пари, ладно? Бьюсь об заклад, что за эти четверть часа ничего не случится. Согласен? Что смерть не постучится в это окно! На что спорим?
ЯН. Ты на что хочешь? На мою душу?
АННА. Ну нет. Лучше на что-нибудь стоящее. На сотню?
ЯН. На сотню!
АННА. А после полуночи я расскажу тебе о той цыганке…
Центральная часть сцены затемняется, Освещается комнатка КАСИ. КАСЯ и БАРТЕК в любовном объятии.
КАСЯ. Оставь, что ты делаешь?
БАРТЕК. Я? Ничего!
КАСЯ. А эта рука?
БАРТЕК. Рука? Какая рука?
КАСЯ. Вот эта. Здесь.
БАРТЕК. Ну, здесь. А где ей еще быть?
КАСЯ. Не знаю. Где-нибудь еще… Совершенно в другом месте… Но уж наверняка не здесь! Ох!
БАРТЕК. Ты уверена?
КАСЯ (слабым голосом). Да… Ох! (Пауза.) Уж не думаешь ли ты, что тебе удастся?
БАРТЕК. Нет, с чего ты взяла? Что должно удаться? Мне никогда ничего не удается, да я, впрочем, ничего и не хочу…
КАСЯ. Это хорошо…А то уж я боялась… Ох!
Комнатка затемняется. Освещается кухня. АННА и ЯН. На часах – двенадцать.
АННА. Ну, как? Все еще веришь цыганкам?
ЯН. Не говори – гоп! А вдруг кто-нибудь постучит в окошко… Может, он уже подходит, может, бродит в ночной пустоте?
АННА. Псих ты мой дорогой! (Взъерошивает его волосы.) Поживешь еще, поживешь… У тебя всегда были красивые волосы… Мой старый мальчик, дорогой…
Слышится далекий волчий вой. АННА и ЯН встревожены. Внезапно проносится порыв ветра. Раздается стук в окно. ЯН отскакивает как ошпаренный. Вдруг ЯН хватается за сердце, начинает задыхаться. Падет на стул. АННА пытается его спасать.
Кухня затемняется, освещается комнатка КАСИ. БАРТЕК и КАСЯ занимаются любовью. Свет попеременно гаснет и включается – то над кухней, то над комнаткой КАСИ. Попеременно – близкая к кульминации КАСЯ и умирающий ЯН, смерть и зачатие. Наконец мы остаемся на кухне. ЯН умирает, АННА кричит. Через окно вваливается МАРЕК.
Сделай же что-нибудь! Он умирает!
МАРЕК. Какой там умирает! Дай ему по физиономии! (АННА теряет дар речи.) Ну, что же ты? Ударь его! Вот так!
МАРЕК дает ЯНУ две крепких пощечины. ЯН садится на полу с очумелым видом. Моргает, непонимающе осматривается. Свет над кухней гаснет, освещается комнатка КАСИ. КАСЯ и БАРТЕК все еще в любовном объятии. КАСЯ постепенно успокаивается.
БАРТЕК. Кто-то кричал!?
КАСЯ. Да. Это я. Ну, видишь? Все-таки тебе удалось, правда? Получил меня… Это чудовищно, невероятно! Добился своего!
БАРТЕК. Да, получил… (Внезапно КАСЯ принимает вдохновенную позу.) Что с тобой?
КАСЯ. Не знаю… Не знаю…
БАРТЕК. О чем ты думаешь?
КАСЯ. Не знаю… Ты не сердись, но… Боже, что я вытворяю, что делаю? Это же не я! (Плачет, перестает.) Я знаю! Наверное, это судьба! За этим что-то кроется, что-то заставило меня, понимаешь?
БАРТЕК. А как же, конечно! Точно, судьба. А от этого не уйти, ясно?
КАСЯ. Уфф! Как хорошо! Знаешь, я уже боялась, что становлюсь распущенной… (Нервно хихикает, потом перестает.) Мне так здорово! (Прижимается к Бартеку.)
БАРТЕК. Прикольно?
КАСЯ. Фристайльно! Супер!
Оба смеются. Комнатка затемняется, освещается кухня. Часы отбивают последний удар. АННА, ЯН и МАРЕК.
МАРЕК. Ну вот, и делу конец. Ему нужно всыпать как следует, и тогда все проходит. Не знала? Он всегда так… Истерик паршивый… Герой из нашей деревни… Боже, что за день!
ЯН. Марек…
МАРЕК. Ну?..
ЯН. Подойди ко мне. Дай руку. (МАРЕК с неохотой подает руку.) Спасибо, сын. Видишь, как оно? Еще немного и я бы не успел.
МАРЕК. Куда не успел? О чем ты?
ЯН сердечно пожимает руку МАРЕКА, обнимает его, на глазах у него слезы.
Да перестань ты…
ЯН. Не беспокойся. Твоя ненависть… Это уже что-то… Пока и этого достаточно. Ну!
МАРЕК выходит, сдерживая слезы.
АННА. Ну и как?
ЯН. С меня сотня… (Садится на стул, АННА показывает на часы.) Не всему и не всегда суждено исполняться, да?
АННА. Чаю хочешь? (Наливает из чайничка.) Холодный… Но не хочется заваривать… Знаешь, ты меня действительно напугал… (ЯН пьет.) А ведь это такая глупая история… Хочешь знать, кто это был, та цыганка?
ЯН. Кто?
АННА. То была совсем не цыганка. То была румынка.
ЯН. В шестьдесят седьмом? Тогда еще не было никаких румынок.
АННА. Надя. Моя однокурсница. А придумала все Моника, понимаешь?
ЯН. Моника? Моя Моника? Мать моего сына?! Что она придумала?
АННА. Все очень просто. Она хотела, чтобы ты оставил меня и вернулся к ней. Да и я тоже… Уже был Здисек… Ну и… Ну и мы все о тебе рассказали Наде.
ЯН. Действительно. Она знала все… А как же будущее?! Откуда она могла знать?! А все совпало. Она же предсказала!
АННА. Если бы не твой сын, ты и в самом деле умер бы сейчас, ведь так? Боже, прожить жизнь, зависящую от кретинской выходки трех студенток?! (Смеется.)
ЯН (тоже улыбаясь). А дата смерти?
АННА. Наверное, она тоже хотела, чтобы ты жил вечно…
ЯН. А четвертый концерт Роллингов? Мифический, недостижимый?
АННА. Ну, тут уж не знаю. Но зато сегодня ты его получишь! А пока – гони сотню, ты, фаталист!
ЯН. Ты знаешь? Кажется, у меня нет сотни…
АННА. Этого я ожидала…
ЯН. Зато теперь – только подумай! Зато теперь я уже на самом деле буду жить вечно, понимаешь? Я чувствую! Во всяком случае, таково мое намерение! Что скажешь? Началась новая жизнь! (Ударяет себя в грудь, раздумывает.) А что это означает? Что сегодня увижу Мика? В первый раз?
АННА. Как это – в первый раз? А тот второй концерт в Праге?
ЯН. Обещаешь не смеяться?
АННА. Да ты что? (С недоверием.) Не может быть!
ЯН (подтверждает кивком, АННА начинает смеяться). Познакомился я с одной чешской чертовкой… По пути, в Малой Болеславии… То был безумный, чешский роман… И, знаешь…
АННА. Погоди! Минутку! Так ты… Ты никогда не был на Роллингах?! Ты?! Никогда?! Серьезно?!
ЯН. Глупая история, правда? Только не говори мальчикам… (Показывает мячик.)
АННА. Боже, какое безумие!
Входит Марек.
ЯН. Безумие?! Безумная ночь только еще начинается! Анулька, я живу! Понимаешь?! Новая жизнь! Новая жизнь, все сначала!!! Я останусь у тебя, будем жить вместе, наконец-то вместе! Вырастим детей, внуков, правнуков, будет чудесно!
МАРЕК. Разумеется! Эту стенку прокроем розовым, ту – оранжевым, здесь протянем бордюр из пацификов, в гостиной на потолке напишем «freedom», а ванную…
ЯН. Замолчи!
МАРЕК. А ванная у нас будет вся в цветочках.
ЯН. Умолкни!
МАРЕК. Ах да, что касается цветочков, сделаем так: в огороде будут две грядки, на одной посадим гашиш, а на другой – грибки, разумеется, галлюциногенные, правда? А в палисаднике, на самом видном месте, – марихуану, она же красиво выглядит.
ЯН. Ты заткнешься?!
МАРЕК. А по утрам, ежедневно, будем с корзиночкой бегать в лавочку за ЛСД, чтобы мило начать день…
ЯН бьет МАРЕКА и выталкивает его за дверь. Возвращается, останавливается возле буфета, берет старую кофемолку производства ГДР.
ЯН (читает). Народное предприятие, Магдебург. Смотри-ка, еще работает… Однако солидно у них все, правда? Аня, не слушай ты его, сопляка, все это не так… Я могу… Я… Мне это нисколько не мешает… (Показывает на плиту, утварь и пр.) Человек – хочет он или не хочет – все равно живет окруженный предметами… Ведь можно, наверное, быть счастливым даже если… Ну, могу же я попытаться… После стольких лет… А… неважно! Ну! Пусть играет музыка, я остаюсь!
АННА. Нет.
ЯН. Что «нет»?
АННА. Не остаешься.
ЯН в недоумении садится.
Мне в самом деле хорошо. Без тебя. И я… и я не хочу иметь в этом доме другого мужчину… Потому что Здисек… Он был добрым человеком и… Нет.
Пауза. ЯН вдруг улыбается как ни в чем не бывало.
ЯН. Вот и прекрасно. Послушай! А сейчас сделаем так: выпьем водки, вина, пива, забьем по косячку, нюхнем коки, кинем кислоты под язык! Что скажешь, Аня? Какое меню, да? Specialite de la maison! Только ширяться не станем, потому что брезгаем, правда? Живем, Анулька, живем! Ну, что ты так? Не хмурься, Анулька! Что с того, что утром я уеду? У нас тысяча лет впереди!!!
Кухня затемняется, освещается комнатка КАСИ. КАСЯ и БАРТЕК.
КАСЯ. Интересно, какие мы будем. Например, через двадцать лет.
БАРТЕК. Или через двести…
КАСЯ. Знаешь, а у меня есть кузина в Варшаве.
БАРТЕК. Или через триста. В пятнадцатом воплощении. Может, я буду бактерией?
КАСЯ. Она тоже отсюда, училась в том же лицее, что и я. Окончила юридический, у нее своя фирма. Как-то раз приезжала сюда, таком обалденном костюме.
БАРТЕК. Ну и что?
КАСЯ. Ничего. (Пауза.) Снимает квартиру, там это страшно дорого, но она прилично зарабатывает. Скоро купит собственную. У нее такой маленький «Форд».
БАРТЕК. Ну и что?
КАСЯ. Ничего. Ходит в тренажерный зал, понятно? И в солярий. И на банкеты с актерами, с телевидения, вот.
БАРТЕК. Ну и что?
КАСЯ. Ничего. А ты иногда думаешь каким ты станешь?
БАРТЕК. Таким же, как они.
КАСЯ. Кто?
БАРТЕК. Дед и отец. Но оба они. Одновременно.
КАСЯ. То есть – как?
БАРТЕК. Потому что они, я считаю, оба идут в правильном направлении, только как-то так, не слишком элегантно, Дед изо всех сил стремится быть свободным, легковесным, каким-то таким нереальным… А мой старик – наоборот: ненавидит легковесность, для него самое важное – чувствовать землю под ногами, быть на якоре, а все остальное – как получится. Делает деньги и думает только об этом…
КАСЯ. А ты не любишь? Деньги?
БАРТЕК. Конечно же, люблю. Но не намерен посвящать всю свою жизнь их добыванию.
КАСЯ. Как же тогда?
БАРТЕК. А зачем добывать деньги?
КАСЯ. Ну, не знаю…
БАРТЕК. Деньги надо иметь, разве не так? И все! И свободу тоже не стану искать с таким отчаянием. Я буду свободен. Просто так. Уже сейчас точно знаю. Потому что все это и в самом деле очень просто, а они только усложняют. Врубаешься? И следующие сто лет принадлежат нам!
КАСЯ. Обещаешь? (Прижимается к БАРТЕКУ.)
БАРТЕК. Будь спокойна!
Комнатка затемняется, освещается кухня. Слышен шлягер Роллингов «Wild Horses.»
ЯН. Пошли! Через окно, пойдем!
АННА. Господи, Янек, такое чувство, словно ты был здесь всегда!
ЯН. А я и был всегда, вот тебе еще кислоты (Сует АННЕ таблетку в рот, подбрасывает мячик.) Ну вот, наконец-то я сегодня попаду в Мика! Попаду!!! Выедем пораньше, с самого утра, чтобы стать перед самой сценой! И брошу! Брошу!!! Ну как? Здорово?
АННА. Чудесно! Знаешь, Ян, я всегда была с тобой! Всегда! А что теперь не могу, то… Не обижайся, просто…
ЯН. Тссс! Все понятно! И не переживай! Ну что с того, что получился хаос? Зато мы разрушили Вавилон, понимаешь? Наверное, не получится, чтобы вот так сразу получилось нечто новое, прекрасное… Наверное, какое время должен быть хаос, ничего не поделаешь. Но ведь в конце концов что-то возникнет, разве нет? Только мы еще не знаем – что! Но что-то же должно! Может, оно уже возникает! Только мы не видим, потому что сами находимся внутри этого. Что ж, подождем. Подождем и увидим! Незачем смотреть вспять. Позади – мертвый народ! Dying nation!
АННА. …of moving paper fantasy…
ЯН (поет во весь голос). Of moving paper fantasy – та – да – да – да – да – да – дам! (Выходит через окно.)
АННА (поет, выходя следом). The sunshine in!
ДЕЙСТВИЕ V
Декорация та же, что и в предыдущем акте, только в кухне диван разложен. На диване АННА, она просыпается, рядом с ней ЯН. Она счастлива. Берет ЯНА за руку. Внезапно, пораженная, кричит. Вбегает МАРЕК, а также – полуодетые – КАСЯ и БАРТЕК. Все едва проснувшиеся.
МАРЕК. Ну, что тут опять?
АННА. Он умер…
МАРЕК (зевает). Господи, Анна, нет от тебя покоя!
АННА. Но сейчас это уже… наверное, по-настоящему…
МАРЕК. Да где там – умер… Ты же знаешь, что нужно делать… Думаешь, его так легко убить? Я же говорил – это истерия… (Дает ЯНУ пощечину.) А ну, кончай дурачиться!
АННА. Какая еще истерия? Он же холодный!
МАРЕК. Холодный? (Прикасается к ЯНУ.) Действительно, теплым его не назовешь. Что же это с ним?
БАРТЕК. Может, все-таки смерть… (Прикладывает ухо к груди ЯНА.) Вроде, так оно и есть.
МАРЕК. Как же он мог так со мной поступить, а?! Как он мог?! Я знал, знал!
Пауза. Марек садится на стул. Остальные тоже садятся.
Ну и что теперь?
АННА. Вот видите? Он был прав! С судьбой шутки плохи! (Плачет.) Какой бы она ни была…, А лучшей, наверное просто нет!
БАРТЕК. Так что? Не едем… Нужно полицию вызвать, или скорую… Кого полагается вызывать?
КАСЯ. Бедный дедушка… Боже, что за ночь!
КАСЯ закрывает ЯНУ глаза, смотрит перед собой. У нее вдохновенный взгляд, так же, как у МАРЕКА, который раскрывает ладонь ЯНА. Из ладони выкатывается мячик. МАРЕК с триумфом поднимает его, показывает всем.
МАРЕК. Как это – «не едем»? Теперь «не едем»? А это что?!
БАРТЕК. Что, папа? Что?
МАРЕК. А зачем он хранил вот это? Почему держал в руке? Чтобы – что?
КАСЯ. Чтобы наконец…
МАРЕК. В Мика Джаггера, ведь так? Да или нет?
АННА, Да, наверное, так оно и есть, но…
КАСЯ. Бросим! Все поедем и бросим!
АННА. Кася?!
КАСЯ Мама, Ченстохова никуда не денется, а Роллинги уедут… А кроме того…
МАРЕК (достает из кармана ЯНА билеты). Теперь у нас есть лишний билет! А если там будем мы, то и он, наверное, будет с нами, правда? (К БАРТЕКУ.) Ну, что ты так смотришь? Должен же быть во всем этом какой-то смысл, пусть это свершится! Не понимаешь? Это будет как молитва!
БАРТЕК. Папа, я понимаю, но… все же это всего лишь рок – группа! Ты собираешься молиться на музыкантов?
МАРЕК (обнимает БАРТЕКА). У тебя есть идея поинтереснее? Я спрашиваю: у тебя есть идея получше?! (Выбегает.)
БАРТЕК. Папа!
МАРЕК возвращается. В руках у него флаг с эмблемой группы «The Rolling Stones».
Папа…
МАРЕК. Тихо! Ты хотел торжественности, будет тебе торжественно!
МАРЕК прикрывает тело ЯНА флагом. Рядом стоят АННА, КАСЯ, БАРТЕК. БАРТЕК включает магнитофон, звучит «I Am Waiting».
БАРТЕК. Постепенно впадаем в паранойю, разве нет, папа? Есть немного, да?
МАРЕК смотрит на БАРТЕКА с осуждением. Наступает «минута молчания» над покойным.
ЭПИЛОГ
Сцена представляет собой обочину шоссе. МАРЕК, БАРТЕК и КАСЯ сидят в кювете. В руках у МАРЕКА канистра.
МАРЕК. Кто-нибудь мог позаботиться о бензине? Неужели всегда – я?
Все с беспомощным видом смотрят друг на друга. Слышны проезжающие автомобили. МАРЕК пытается их остановить. Но никто не останавливается.
БАРТЕК. Папа, ничего не получится.
МАРЕК пытается звонить с мобильного телефона. Сети нет. Взбешенный, он швыряет трубку в кусты.
МАРЕК. К чертовой матери! Ну почему нам никогда ничего не удается?! Никогда и ничего??? Что-то роковое, проклятье, дерьмовая судьба?! У нас всегда будет так?! Все в дерьме и все бессмысленно?! В дерьме, да!!! (Ударяет мячиком о землю.)
КАСЯ. Я никогда еще не была на концерте… А было уже так близко…
Сидят. Полная безнадежность.
Знаете… А у меня может быть ребенок… У нас может…
БАРТЕК. А ну, только без приколов!
МАРЕК. Она права, Бартек. (К КАСЕ.) Он уже есть в тебе. Можешь ничего не говорить, это видно. Знаешь, Бартек, твоя мать, пока была со мной, ну, ты понимаешь… (Улыбается своим мыслям.) И так все время…
БАРТЕК. Как – ребенок?! Я – и ребенок?! Какой еще ребенок?!
МАРЕК. Нормальный. Ребенок Новака, ведь так? Новака…
БАРТЕК. Так, теперь понятно. Отказал мне в резинках…Ну и кинул он меня… (Смотрит на живот КАСИ, кричит в сторону неба.) Дед, ты же меня кинул!
Затемнение. Вновь – свет. Прошло время. Вечер. Все сидят. Состояние безнадежности.
(БАРТЕК смотрит на часы.) Восемь. Уже начинают.
БАРТЕК, МАРЕК и КАСЯ встают, идут вперед.
МАРЕК. Сначала на сцене будет затемнение.
БАРТЕК. С гитарой выбегает Кейт…
МАРЕК и БАРТЕК напевают первые такты «Satisfaction».
Лишь бы только не заиграли «Angie». Я себе этого никогда не прощу!
МАРЕК. Ах, черт побери! Нет, да постойте же вы, слушайте! Эх! Что нам, собственно, нужно? Ничего же ведь не пропало! Ничего! Мы все живы, так? Через пять лет они снова приедут, да или нет? Тогда… Нам что нужно? Так мы тогда опять поедем. И через десять, еще раз. И через пятнадцать тоже! Все поедем, вместе с ним! (Показывает на живот КАСИ.) Ему будет уже пятнадцать… А сколько тогда будет Мику?
КАСЯ. Семьдесят.
МАРЕК. Ну вот! Ребята! Он будет еще молодой! Может, легче будет в него попасть… Ну! Хвост морковкой! Договорились? Приедем, правда? Согласны? Договорились?
БАРТЕК. Договорились, папа!
КАСЯ. Договорились, папа!
МАРЕК. Только знаете что? Чтобы уж все точно, ладно? Как в банке. Выезжаем днем раньше, нормально, с билетами, поездом «интерсити», ночь возле стадиона, хорошо? Все будет как часы. Войдем первыми, станем перед самой сценой! Тогда я наверняка попаду!
КАСЯ. Получится?
МАРЕК. Должно! Послушайте, должно же в конце концов удаться! Даже нам – Новакам. разве нет? Должно же в конце концов! И знаете, черт возьми, что тогда будет? Три – четыре!
Они начинают исполнять «семейный жест». На этот раз – первый МАРЕК, за ним БАРТЕК, КАСЯ тоже пытается, у нее не получается, она беспомощно улыбается.
МАРЕК и БАРТЕК. Satis – faction!
КАСЯ продолжает беспомощно улыбаться.
БАРТЕК (к КАСЕ). Научишься!
Звучит «Satisfaction», МАРЕК, БАРТЕК и КАСЯ исчезают за поворотом.
З а н а в е с