Солнце разбудило его так же рано, как прошлым утром – окна выходили на восток. Солнце было таким же ослепляюще ярким и совсем чужим – северным холодным солнцем. И, так же как вчера утром, в доме стояла тишина, хотя он знал: в соседних комнатах спят не разъехавшиеся после именин гости, ночью отбыл в свой маёнтак только один живший по соседству шляхтич.
Вчера они все в этот час так же спали – уставшие, приехавшие накануне вечером на именины к хозяйке. Но каждый из них спал с надеждой в сердце.
Сегодня, он знал, все проснулись совсем с другим чувством.
Надежды не было и в его собственном сердце. Ему не хотелось сейчас вскочить, как сутки назад, – вскочить и броситься поскорей из дома – окунуться в это сверкающее утро, попасть в объятия этой цветущей, такой новой для него природы. Он увидел её впервые месяц назад. Тогда она только просыпалась. А вчера…
Нарен закрыл глаза и принялся заново переживать в памяти вчерашний день.
* * *
Из распахнутого окна комнаты с верхнего этажа усадьбы виднелись дали лугов и перелесков. Такой же вид открывался и с дороги, но она поднималась всё дальше вверх, и Нарен стремительно зашагал вперёд к лесу.
Позади, за садом, осталась усадьба в окружении серебристых бальзамических тополей, а слева – парк и лужайки с сиренью. Потом с двух сторон подступил к дороге молодой сосняк – светлый, ухоженный, с тяжёлой от росы хвоей в серебряных проблесках солнца, но скоро лесная дорога поднялась на вершину холма и упёрлась в другую, обсаженную живой изгородью. За кустами боярышника угадывался обрыв и открывался такой простор, что Нарену вспомнились слова Римаса: «Здесь наша северная Швейцария…»
Вспомнились родные горы – предгорья гор, ибо всюду с обрыва он видел холмы, поросшие лесом, луга на далёких склонах и синеющие в крутых берегах изгибы озера.
Ноги сами понесли его вниз по дороге. Ему хотелось бежать и вдыхать вольный воздух этих просторов. Они открывались справа – по-весеннему зелёные луга, поля, горки и перелески. А слева вдруг кончилась живая изгородь. Открытый склон холма был обсажен липами. Липы начинали зацветать, тонкий медовый дух висел над дорогой, посреди поляны стояла каплица под огромной Вейморовой сосной… Ноги несли его дальше, вновь начался подъём, и дорога влилась в старый лиственный лес.
Высокий лес кончился, и Нарен увидал впереди перекрёсток. За перекрёстком лес был другим – сосны и ели окружали песчаную дорогу. Место показалось знакомым. «Дорога на Вильню… По ней шёл Наполеон!» – рассказывал ему Римас, когда вчера в сумерках подъехали к перекрёстку, и тогда они повернули вправо.
Нарен пошёл прямо, по незнакомой дороге, она по-прежнему спускалась вниз.
Хвойный лес по левую сторону дороги стал редеть, сделался светлым, солнечным, сосны и ели стояли далеко друг от друга, и за ними просматривалось изумрудно-зелёное пространство.
Нарен увидел тропинку и пошёл по ней через лес. Скоро сухая хвоя под ногами сменилась зелёным мхом, но тропка угадывалась и среди кочек.
По кочкам росли только кустики голубики да редкие карликовые сосенки, а мох делался более влажным и глубоким, на нём, точно в мягком бархате, зелёными бусинами лежала клюква. Конечно, это было болото, а в центре его Нарен увидел круглое, словно блюдце, озерцо.
Под ногами стало неприятно чавкать, но Нарен решил добраться до озера, да и болото не было обширным – там, сразу за озерком, к открытому изумрудному пространству подступала тёмная стена сосен.
Из лесу показался тонкий девичий силуэт в светлом платье. Девушка двигалась через болото, быстро приближаясь к Нарену. Он смутился, узнав паненку, хозяйку поместья, но скрыться здесь было негде, да и поздно было бежать на глазах у девушки обратно в лес.
Он подошёл к озеру и стал смотреть на воду. Вода была чистая и прозрачная, но из-за торфяного дна озеро казалось чёрным сверкающим камнем или бездонным зеркалом с маленькими белыми лотосами у берегов.
– Не стойте на этой кочке! – воскликнула пани Зося. – Она обвалится! Вы тяжёлый! – И после того, как они обменялись приветствиями, принялась весело объяснять: – Я с этой кочки прыгаю в воду и выбираюсь на берег – это мои мостки. Здесь больше такой нету, и в другом месте трудно выбраться из воды – озеро очень топкое, а берега – сами видите…
На ней было белое простое платье, которое очень шло к её великолепной фигуре. Глаза – сияющие, как у индийских женщин, и волосы – тоже роскошные, только светлые, точно вспыхнувшая на солнце золотая пряжа. Но прекрасней всего была улыбка…
В руках он увидел сетку, а в сетке – книжки, одна лежала вперёд обложкой, и за ней пробкой вниз торчала пустая бутылка из-под мадеры: название на этикетке тоже легко было прочитать.
Пани Зося проследила за его взглядом и весело рассмеялась, поглядывая то на бутылку, то на краснеющего Нарена:
– Хороша барышня! Расхаживает с бутылками по лесу! Ха-ха-ха!
Молодой человек тоже начал смеяться, так заразительны были её искренность и веселье, и вдруг почувствовал, как почва под ним заходила ходуном. Он поскорее соскочил с кочки и оказался так близко к девушке, что ещё больше смутился и неловко застыл в растерянности.
Пани Зося перепрыгнула на его место. На солнце её глаза оказались совсем другими – они были то серые, то сиренево-голубые, словно фиалки. Отсмеявшись, девушка подняла вверх сетку:
– Да я просто носила в бутылке молоко, – объяснила с улыбкой, вытаскивая её из сетки. На стенках расплылись по стеклу белые потёки. Пани Зося перевернула бутылку вверх пробкой, и обложка второй книги оказалась перед глазами.
Можно было прочесть даже годы под заголовком и фамилией Достоевского.
– Вы читаете «Дневники писателя»? – удивился Нарен и опять покраснел: кажется, он сейчас мог обидеть хозяйку.
Девушка засмеялась:
– Бутылки… А теперь – Достоевский!.. Чтение не для барышень?
– Да нет… Я подумал… В глуши… здесь. Однако вы бываете и в Москве, в столице. Можете там покупать книги…
– Да, мы кажемся очень дикими, – посерьёзнела девушка и умолкла. – Только зачем в Москве? Можно в Вильне. И вовсе нет нужды ездить… – Она похлопала рукой по книгам. – Это из приложения к журналу «Нива»… Сейчас приходят бесплатные собрания сочинений – Гоголь, Кнут Гамсун, Чехов… А вообще книги выписывал ещё мой прадед. Даже во времена Великого княжества Литовского их развозили по хуторам…
– Ах, простите! Я просто – дурак! Так, кажется, я назвал слово?
Девушка одарила его очаровательной укоризненной улыбкой, потом подняла голову и внимательно посмотрела на солнце.
– Не обижайтесь! Вам не трудно было бы отвернуться? – спросила она, теперь уже дружески улыбаясь. – Это мой ритуал. Я всегда здесь ныряю в воду. Обязательно, по утрам. Вода здесь тёплая, как молоко… Только не уходите! Я очень хотела вас спросить…
Нарен отвернулся, а девушка, шурша платьем, продолжала торопливо объяснять:
– Сейчас все проснутся, я и так задержалась у своей кормилицы. Надо идти к гостям, а там не удастся поговорить… Лучше побеседуем по дороге… Можете повернуться…
Он услышал за спиной громкий всплеск и весёлый смех девушки. Почва заходила ходуном – Нарен непроизвольно оглянулся, хоть и не собирался поворачиваться вообще… Ходил ходуном весь берег, кочки тряслись, как зелёное виноградное желе.
Ему стало немножко не по себе. Но взгляд упал на воду. Вода не была чёрной. Она была такой прозрачной, словно её не было, а на фоне черного дна… плыла мраморная Венера – скульптура, оживлённая движением, и поэтому ещё более прекрасная, чем в музее, и смотреть на неё было дозволено, как дозволено смотреть на всё божественное, созданное небесами и человеком, – как смотрим мы на произведения искусства – статуи античных богов и богинь… Так уговаривал себя Нарен, не желая отвести взгляд. Да и девушка ему разрешила! Нет, она, верно, не представляла, насколько прозрачная здесь вода… Конечно, не представляла!..
Пани Зося оглянулась. Волосы заструились, как водоросли, расчёсывамые течением. Она легла на спину, и он увидел выплеснувшуюся из воды грудь, а потом… Вода была такой прозрачной, что Нарен ослеп…
«Русалка! – подумал он. – А вокруг цветы…»
Она прекрасно смотрелась посреди озера в ожерелье водяных лилий. Такая же ослепительная, как их молочно-белые лепестки.
– Это лотосы? – спросил Нарен.
– Мы их называем «кувшинки». Хотите, я вам сорву?
Пани Зося подплыла к ближайшей лилии и, оторвав её на длинной ножке, запустила в воздух, как стрелу. На мгновение он увидел в воздухе руку и грудь Венеры и вновь был не в силах отвести взгляд. Бросок был очень сильный, и лилия упала точно у ног Нарена. Индиец поднял цветок и понюхал, потом с благодарностью поклонился. Тонкий, едва заметный аромат что-то напоминал…
– Ну вот, – засмеялась пани Зося, – я, как Царевна-лягушка, послала вам стрелу. Вы её подобрали – теперь вы мой! Есть у нас такая сказка…
Впрочем, она сказала это вслух – как бы, для себя, надеясь, что он и не поймёт. Он, вероятно, и не понял, только спросил:
– А почему кувшинки – только у берегов, и нету посередине?
– О, там слишком глубоко! И поэтому есть легенда… Я вам её расскажу. Это озеро утопленниц. – Она уже не лежала на воде, Нарен видел только её лицо – обращённое к нему лицо и волосы – золотой «солнечный» ореол в воде. – Говорят, здесь топились бедные девушки, которых обесчестил пан, или просто от несчастной любви. Тонули они, естественно, на глубине… И считалось, что перед смертью каждая утопленница обязательно срывала кувшинку, потому что в последний момент в ней просыпался страх и желание жить – уже погружаясь на дно, она пыталась за что-нибудь ухватиться и отрывала стебель… Да было поздно!
– Поучительная легенда.
– Нельзя ухватиться за соломинку…
– Нельзя лишать себя жизни!
– Вы так думаете? Между прочим, теперешние девушки не топятся. Говорят, число кувшинок не меняется много лет. Я, правда, не сравнивала, но, считается, если оно уменьшится на одну – значит, кто-нибудь утонул.
– Зачем же вы сорвали?
– Я же не суеверная.
– Совсем-совсем?
– Я не верю в суеверия и не верю в бога.
– Странно слышать это от девушки. Может ли женщина…
– Я тоже об этом думала. Всё зависит от семьи. Не верил мой отец, и дед не верил… А женщины в нашем роду не выживали. Но ведь и вы тоже… Конфуцианство и даосизм – религии, где нет бога. А точней, это просто философские системы… И Римас мне говорил, что в буддизме тоже его нет, вернее – множество почитаемых святых. Ведь Будда был человеком?
– Да, Будда – человек, который не просто стал богом, он стал законами…
– И в этом разница! Различие наших религий. Православие не может допустить этакого кощунства: человек – бог! Поэтому я православия не признаю, и вообще не верю.
– Не верите ни во что?
– Ну, может быть, только в силу… Какую-то силу природы, сотворившую этот мир. Но ни в коем случае не разумную…
– И вы… сердцем не чувствуете?.. – Нарен был глубоко потрясён.
– Давайте поговорим по дороге! Для меня это слишком… слишком больно, – добавила она почти шёпотом и быстро крикнула: – Отвернитесь!
Нарен отвернулся, понюхал цветок, а потом услышал всплеск и громкий крик девушки. Он непроизвольно повернул голову. Весь берег опять ходил ходуном. Но хуже всего было то, что пани Зося в окружении чёрных брызг падала навзничь в воду… Она ещё хваталась за кочку, которая медленно, на глазах Нарена отрывалась от берега. Часть кочки держали какие-то корни, но груда земли уже обваливалась в воду, а в руках девушки оставалась только охапка мха…
Наконец, пани Зося плюхнулась спиной на поверхность озера – теперь уже чёрного от взбаламученного на дне торфа.
– Не бойтесь, я хорошо плаваю! – успела крикнуть она и погрузилась в торфяную жижу с головой.
Она вынырнула на середине озера, всё ещё перепачканная, как негр, и с грязными волосами. Потом выплыла на чистую воду, легла на спину на воде и стала тщательно выполаскивать волосы двумя руками, то выныривая, то погружаясь с головой.
«Русалка!» – опять подумал Нарен.
Послышался всплеск… И что-то опять упало в воду.
Куски земли у злополучной кочки продолжал обваливаться с берега, но торфяное болото под ногами перестало колебаться.
– Уходите оттуда! – крикнула пани Зося. – Туда, к сухой коряге! И станьте в зарослях голубики!
– Но как вам теперь выбраться?
– Попробую у коряги. Раз я там заходила. Там лежат два камня, только, кажется, – глубоко…
Нарен подошёл к воде, посмотрел на дно. Там действительно лежали два небольших валуна, и вовсе не глубоко, а у самого берега.
Верно, уровень воды упал? Да и за сухой ствол дерева, что свешивался над водой, можно было ухватиться, хотя… Его страшили болота, и даже в голову не пришло отвернуться от обнажённой нимфы, он боялся за её жизнь.
Девушка подплыла и, не замутив воды, встала на камни.
– Словно специально положили! – сказала она, поглядев себе под ноги, и с облегчением вздохнула. Вода доходила только до колен. Она ухватилась за торчащее из зелёного мха основание коряги, и трухлявое деревце закачалось.
– Вам придётся подать мне руку. Лучше не рисковать!
Стараясь не смотреть на девушку, Нарен протянул руку и почувствовал маленькую ладонь, такую же прохладную, как цветок.
Другой рукой пани Зося ухватилась за основание ствола, но он внезапно поддался и вырвался из мха вместе с сухими корнями… Всё деревце свалилось в воду. С берега уже знакомо стала обваливаться земля… В образовавшуюся под корчом пещерку тут же хлынула тёмная, перемешанная с торфом вода… Но оба успели заметь, как подо мхом что-то сверкнуло… Яркий золотой луч вырвался из глубины и полетел к солнцу…
Луч ослепил Нарена и острой иглой пронзил его память… Цветок выпал у него из рук. Он увидел всю свою жизнь – прошлую и будущую до самой смерти и саму смерть – увидел в одно мгновение и понял, что сейчас – самая прекрасная минута его жизни… И ему хотелось, чтобы она длилась вечно, но он знал: этого не будет. И ещё он понял, что не поедет теперь в Америку…
Тем временем пани Зося, тоже приметившая загадочное сияние, запустила руку в образовавшуюся под корчом пещерку, которую тотчас начало засыпать комьями обваливавшейся земли. Пальцы нащупали какую-то тряпку… Девушке стало любопытно. Вдруг клад? Она вытащила мокрую чёрную материю и неловко отшвырнула её на берег, прямо под ноги молодому человеку.
– Простите, я вас забрызгала!
Однако индиец её не слышал. Он застыл в каком-то тихом трансе, отвернувшись и глядя в сторону. Девушка усмехнулась, решив, что это он от смущения, и продолжала шарить рукой в пространстве, которое всё быстрей заполнялось илом.
Пальцы нашли что-то гладкое и тяжёлое, и ей едва хватило силы вытащить это из воды. А потом вдруг сверкающая золотая штуковина сама потянула за собой пани Зосю… Она почувствовала, что летит – поднимается из воды, и, глядя на свою вытянутую вперёд руку со странным золотым цилиндром, устремившимся прямо к солнцу, совсем не поняла, что происходит.
Индиец стремительно наклонился, потом быстро изо всей силы ухватился за цилиндр, а другой рукой накинул на него мокрую чёрную тряпку, обдав пани Зосю брызгами болотной жижи.
Девушка поморщилась, но с облегчением поняла, что полёт прекратился. Она почувствовала, как плавно опускается в воздухе и как её ступни погружаются в мягкий мох.
Индиец тоже с облегчением вздохнул.
Пани Зося стояла рядом, и вдруг, опомнившись, но по-прежнему ничего не понимая, оттолкнула его руку с тряпкой, обдав его и себя каплями чёрных брызг. Она стояла – вся в торфе, нагая и обворожительно-прекрасная, с прилипшими к плечам волосами…
– Спасибо! Отвернитесь! – сказала она и насмешливо, и в то же время с досадой, быстро вырвала свою руку и, опустившись на колени, принялась вытирать мхом попавшие на тело брызги.
Выпустив её ладонь и не в силах отвернуться, Нарен сразу же закрыл глаза и теперь просто стоял, зажмурясь, и молча произносил молитву, держа в руке нечто, накрытое грязной тряпкой. Он снова видел перед собой смерть и всю будущую жизнь до самой смерти, и понял, почему не в силах будет поехать в Америку… и знал, что эта минута – самая прекрасная! Он видел всё это своим внутренним взором, но ощущал рядом только ЕЁ… и понял, что они будут любить друг друга, разделённые расстоянием, до самой смерти.
Пани Зося отскочила к своему платью, а он стоял с закрытыми глазами, как слепой…
А третий человек наблюдал за ними из-за ёлки на краю болота. Это был старик в лохмотьях, с седой бородой и обликом нищего бродяги. Он приметил юношу ещё с дороги и шёл за ним, словно тень, скрываясь за стволами деревьев. Он видел всю странную сцену у маленького озерка, а сейчас ему слышно было каждое слово.
– Что это? Вы прячете его обратно? – воскликнула девушка. – Это золото?
– Ценнее золота. – Индиец, лежа на животе, подползал к берегу. Он держал в вытянутой левой руке нечто, обёрнутое тряпицей, и принялся заталкивать этот предмет в глубину торфа, под мох… В правой согнутой у груди руке, как только он кончил ею отталкиваться и перестал ползти, что-то сверкнуло. Яркие лучики вспыхнули и загорелись на солнце. Нарен вздрогнул, сжал в кулаке неведомое маленькое сокровище, а завёрнутый в тряпку предмет в левой руке принялся ещё глубже опускать в мох. Наконец, его рука погрузилась по локоть в землю…
Девушка поправила платье и быстрым движением завязала поясок. Потом она подскочила к берегу и, присев на корточки, закрыла от наблюдателя вытянутую руку лежавшего на мху мужчины.
– Но скажите, что это?
Юноша произнёс тихо несколько фраз.
– И вы не желаете быть вором? Кладёте на место… Это честно. Хотя, я не понимаю! При чём здесь какой-то палец?
Молодой человек рассмеялся. Осторожно опустил в карман то, что сжимал в кулаке, быстро поднялся на ноги и, отряхивая грязь с одежды, принялся объяснять:
– «Рог изобилия» – более древнее и распространённое название, оно отражает только суть. «Золотые пальцы Будды» редко связывают с «рогом изобилия», но это одно и то же…
– На палец и в самом деле похоже…
Молодые люди прошли мимо ёлки, за которой прятался нищий, выбрались на дорогу. Старик посмотрел им вслед, а потом, как-то очень резво перескакивая через кочки, помчался к озеру. Там он отыскал развороченный в одном месте мох, потыкал туда палкой, а потом стал смотреть на свою ладонь. Когда в ней что-то блеснуло, он одобрительно кивнул и быстро спрятал несколько золотых монет среди лохмотьев.
Нищий быстро настиг молодых людей и стал двигаться по обочине за ними следом. Он оставался в пределах слышимости и старался не попадаться на глаза. Впрочем, он мог не бояться, что его заметят. Молодые люди не замечали ничего вокруг кроме друг друга.
Сзади загрохотала телега. Мужик вёз сено. Лошадь шла медленно и лениво. Нищий углубился в лес и догнал молодых людей только за перекрёстком, где лошадь свернула влево.
– Но это же парадокс! – восклицала девушка. – И неразрешимый! Вы говорите: «рогом» не может управлять вор, человек бесчестный! А вы – не вор! – не желаете употребить его для доброго дела! Взять, чтобы накормить голодных! Можете, а не хотите!? Откуда тогда известно про его изобилие? Кто пробовал им пользоваться?
– Только легенды… Я видел «рог изобилия» на рисунках. На стенах храмов. Им пользовались лишь боги и бодхисаттвы, когда приходили на Землю, чтобы помочь людям…
– И что там на этих рисунках? – перебила девушка.
– О, всё, что угодно! Из «рога изобилия» появляется много разных плодов, обилие яств, хлеб, рыба. Прекрасные девушки! Всяческие предметы роскоши и одежда…
– Вот и везите его в Индию! Накормите… всех, если можете этим пользоваться! Ведь можете?
– Могу… – прошептал Нарен и остановился.
Пани Зося тоже замерла возле него посреди дороги.
– Я узнал это только сейчас, что могу! – взволнованно заговорил Нарен. – Это случилось вдруг само собой! Помимо воли… Я держал тогда в руке «Рог изобилия» и пытался спрятать его подо мхом в прежнем месте. Я смотрел в воду, а перед глазами были кувшинки. И вы… Я думал про ваш день рождения.… Мне так хотелось вам что-нибудь подарить – такое же замечательное, как цветы и Вы сами… Достойное Вас! Я вдруг вспомнил: у моей бабушки был золотой лотос – драгоценное украшение. Сколько раз я держал его в детстве в руках, любуясь тонкой работой. И неожиданно… я почувствовал в руке вот это… – Нарен опустил руку в карман и протянул девушке сверкавшую на солнце брошку.
Но это была не брошка, а медальон – золотой лотос размером с ромашку, со слегка загнутыми внутрь золотыми лепестками. Изнутри они казались покрытыми капельками росы: это были чистейшей воды алмазы, обработанные не как обычно, а в форме капель. В центре радужно переливалась крупная жемчужина в обрамлении жёлтого венчика из тончайших золотых тычинок.
– Возьмите! – сказал Нарен.
Медальон был с цепочкой – кажется, золотой, тяжёлой.
– Но это же очень дорогая вещь…
– Очень, – прошептал Вишидананда. – Но вы достойны этого подарка. Великий Брахма, думаю, не рассердится на меня за это… В сердце моём не было корысти, и «рог изобилия» не был использован ради алчности…
Девушка вдруг схватила за руку молодого человека и потащила его назад по дороге.
– Вы глупец! Вы наивный глупец! При чём тут алчность!? Вы не должны были бросить его в болоте… Везите в Индию! Вы должны, вы просто обязаны это сделать! И выкиньте из головы вашу глупость! Принесите пользу наконец своему народу! Реальную, а не одни нравоучения и морали! Накормите его! Почему вы думаете, народу нужны ваши проповеди? Ему нужен хлеб!
– Прежде всего Индии нужна свобода! Её народ должен стать свободным. И моя цель – добиться этой свободы!
– Мы тоже – колония! – вспыхнула пани Зося. – Но, прежде бы я накормила всех!..
– Нет, поверьте! Золотой палец Будды не только способен дать людям хлеб, или превратить в золото всё, к чему прикоснётся. Он воплощает чаянья и приумножает Дух! Но там, где нет места Духу, откуда его изгнали, где в обществе нет духовности, а есть рабство и нет свободы, он приумножит обратное – бездуховность… Опасность, поверьте, в этом!
– Мы слышим – дух, дух! А что это? – вырвалось у пани Зоси.
Вишидананда остановился, с удивлением посмотрел на девушку.
– Да! Что вы под этим понимаете? – её глаза сверкали. – Наши попы, которых, честно говоря, я не очень-то уважаю, тоже твердят про свою духовность, жизнь в духе. Только в чём их духовная жизнь, скажите? В том, что твердят молитвы и благодарят творца? – она посмотрела в глаза спутнику. – Что-нибудь хорошее они делают?
Тот по-прежнему силился понять и молча слушал.
– Так скажите же, разве приверженцы любой религии, даже я, атеистка, видя рассвет, не чувствуют в сердце прекрасное и не преклоняются перед высшим?.. Перед природой, перед красотой? А у наших попов всякая светская живопись – бесовство! Почему, спрашивается, почему? Почему только икона?! А Рафаэль, Леонардо, Рембрандт? Чем хуже наши художники пейзажисты?! Да и театр, и музыка для попов – бесовство. Но в чём же тогда духовность, как мы эту духовность выразим, и как мы придём к понимаю красоты, любви к ближнему? Почему дозволяется только петь хором? Чем хуже оргáн, чем провинилась скрипка? Сколько всенощных создано – и их отвергала церковь, их запрещают исполнять в православных храмах! Да в любой религии благо – это любовь к ближнему и добро! В любой! Почему же их узурпирует православие? Конечно нельзя убить, и украсть, причинить зло другому! И нельзя – потому что это бесчеловечно, а вовсе не из-за того, что так, якобы, приказал нам бог, и бог тебя за всякое неповиновение накажет… А от чего он, спрашивается, нас спасёт? И, получается, что он – спаситель, потому что его руки гвоздями прибили к дереву? Какая жестокая религия! А ведь так её преподносят попы!! Это глупо. Да и понятие божьей кары за грех и сам такой бог, которого нужно бояться – безнравственно, это не что иное, как торг! Это всё для неразвитого ума, для дикарей! Так в каменном веке должны были преподносить религию, не сегодня. А, знаете?.. Попы называют верующих рабами! Рабы божьи! Их заставляют чуть ли не бить головою в пол, часами стоять на службах. Где здесь любовь к человеку и где уважение к нему? Сесть-то им – верующим… в церкви-то, почему нельзя?
– Не то всё, не то… – прошептал индиец. – Не о том вы сейчас говорите! Ах, какие всё это догмы!.. То есть, вы… всё говорите правильно! Суть всех религий, истинная и благотворная – в тех двух словах, что вы сейчас сказали! Вы их точно произнесли: любовь к ближнему! Я… я бы мог вам объяснить, и что такое Дух! Сила, вездесущая душа Вселенной! Я мог бы и повторить вечный спор науки с религией: что первично – душа или тело? Рассуждать про такое понятие, как «Атман» – вселенская вездесущая душа и духовность! И я мог бы рассуждать о том, она ли первична, она ли рождает и собирает из атомов наше тело, которое потом порождает Дух и становится Буддой… Или первична материя? Протоплазма? И из неё развивается человек, как моллюск, в итоге достигая совершенства? И пусть, он – моллюск, развившийся из протоплазмы, но в моллюске уже заключён Будда! И все мы едины в том, что называем Атман – в этой душе Вселенной, и все мы есть эта вездесущая душа, и главная суть – в ней, вот в этом… единстве вечного. Поэтому мы должны любить друг друга! Мы – одно целое! Можно рассуждать о том, как понимает Атман индийская философия, в чём ГЛАВНОЕ всего сущего… Но весь ужас в другом – в том, что эти простые истины, которые и являются на самом деле главными в жизни людей, низведены до догм и используются совсем иначе и для другого! Они используются для власти! Я был в ваших храмах! Их служители хотят ухватить религиозный приём, метод… для собственных низких целей, для управления и одурманивания толпы… Главное же при этом теряется… А мой учитель считал…
– Рамакришна? – спросила девушка.
– Рамакришна Парамахамса!.. И он говорил всему современному миру: «Не заботьтесь о вероучениях, не заботьтесь о догматах, о ваших сектах и церквах! Всё это ничтожно в сравнении с сущностью жизни человека! Сущность – это Дух, и чем более развит в человеке этот Дух, тем могущественнее человек в делании и достижении добра, блага… Никакую религию не осуждайте, так как во всяком вероучении есть доброе… и религия – это не храм, не секта, это жизнь в Духе – осуществление такой жизни, когда человек делает добро! Только те, кто поднялся в этот мир духа, могут это понять, могут сообщить духовную жизнь другим и стать великими учителям человечества… Только они – силы Света… Прежде всего осуществляйте истину в своей личной жизни!..»
– Истина, истина! – воскликнула, перебив, пани Зося. – Всё это тоже пустые слова, и их произносят так часто, а в обществе произносящие эту истину живут по звериным законам: одни отнимают у других всё, захватывают то, что принадлежит другим… Вот истина!
– Это не истина. Это признак современного общества, его черта. Мой учитель говорил мне: «Истина не преклоняется перед обществом, это общество должно преклониться перед Истиной – преклониться или умереть… Нет! Не истина должна приспосабливаться к нашей жизни!»… И он сказал: «Если такие высокие истины, как та, которая заключена в заповеди о любви к ближнему, не могут быть осуществлены обществом, лучше пусть это общество погибнет! Лучше пусть люди разойдутся по лесам…»
– Но религия христианства говорит, что бог создал всё! А значит – он сотворил и такое несправедливое общество. Да… ОН создал ещё много чего дурного! Людские пороки, болезни! Так что же он не творил добро сам? Почему же он сотворил человека таким порочным? Вот пусть бы он сделал его разумным существом, праведником по натуре, который бы истину эту принимал, жил в мире с нею, любил бы ближнего, и делал только добро? Молчите? Нет, – человек создан был по другим законам! По другим принципам творил этот жестокий бог. Я не знаю, кто – Брахма или Всевышний… И слава богу, что его нет!
– Постойте! Мы говорим о разном! Я только что вам сказал! В Индии…
– А я говорю о нас. И не прав был ваш Рамакришна – как можно такую религию не осуждать? Я имею ввиду нашу… Она рождает протест – бунт против бога, против всего великого и действительно божественного в природе! Возникает противоположный эффект! Такой бог всё хорошее заставляет возненавидеть! И я бы вызвала его на дуэль, ей-богу!.. Клянусь вам! – добавила искренне пани Зося. – Вызвала бы, если б он был, а я бы была мужчиной…
Нарен только молча смотрел на неё и не мог произнести ни слова. Он смотрел на девушку со странным чувством – с растерянностью, с ужасом, с удивлением. И было в его взгляде что-то такое, из-за чего старику, подглядывавшему из леса, вдруг показалось: этот юноша постиг истину и ужаснулся.
– Я скажу даже больше!.. – с жаром продолжала девушка. – Религия – главное зло! В ней – самая большая ошибка! Она – причина деградации человека, религией развратили человечество, как портят неправильным воспитанием ребёнка, взывая не к разуму и сочувствию – не к его лучшим чувствам, а применяя политику пряника и кнута! Она разрушила и мораль! Потому что ложь развращает! И истины, которые слишком часто произносятся не верящими в них людьми в целях нравоучения, достигают как раз противоположного эффекта!
– Вы созданы по-другому… – пробормотал Вишидананда. – Ваш разум слишком раскрепощён…
– Нет, вы хотели сказать другое! И это написано сейчас в вашем взгляде и на вашем лице! Вам хотелось сказать: вы созданы по-другому, вы – порочные существа!
– Всё сотворил великий Брахма! Всех людей сотворил равными…
– Нет! Я всё равно в это не верю! Знаете, мой дед говорил: тот, кто видел войну, не может уже верить в бога, а если верит – это ненормально. Это противоестественно! Мой дел много прожил, он помнит войну с Наполеоном, он в ней не участвовал, был слишком молод, но он видел её ужасы, кровавое пушечное мясо и как человека разрывает на куски, и он повторял: увидав такое, нельзя допустить, что бог есть! И я не верю.
– Неверие – свойство вашего народа? – задумчиво спросил Вишидананда.
– О, нет! Народ всегда верил. Он тёмный, и его всегда делали таким. Светлые головы вроде моего деда появлялись редко, и им всегда эти головы рубили. Я наизусть помню, что писал один из них… В семнадцатом веке! Послушайте! «Простой народ в угнетённости своей обманут более расчётливыми людьми выдуманной верой в бога, и эту его угнетённость они так сохраняют, что если вдруг мудрецы захотят его от этой угнетённости освободить, открывая истину, то мудрецов этих при помощи самого же народа и подавляют!»
– И кто же был ваш мудрец?
– Был такой Казимир Лыщинский. Он написал трактат «О несуществовании бога»…
– Никогда о нём не слыхал.
– «Религия установлена людьми неверующими, чтобы воздать им почести! – писал он. – Вера в бога введена безбожниками! Страх божий внушён не имеющими страха для того, чтобы их боялись! Вера, которую считают священной – человеческая выдумка!..»
– Всё это верно, увы… Но где доказательство, что вера – выдумка?!
– А ведь и противоположных доказательств нет. Он пытался найти свои – считал, что если бы бог был в нас, то все бы тогда поверили и согласились – и не возражали против книг Моисея и Евангелия, и не было бы создателей множества сект и последователей христианства – магометан! Что говорить о вашем многобожии и всяческих разновидностях буддизма? Но вы хотя бы терпимы. А Лыщинскому просто отрубили голову, а тело потом сожгли на костре!
– Ваша церковь будет каяться… потом… – чуть слышно прошептал Вишидананда.
– Будет, – кивнула девушка. – Но голову ему отрубили… И это-то есть христианская любовь и милосердие священников?! А ведь он к ним мирно обращался. Написали бы и отцы церкви ему в ответ – так нет же! Костёр с гильотиной – их ответы. Так разве же он был не прав? Так и хочется сказать его словами: «О, богословы, именно вы гасите свет разума, похищаете солнце у мира и свергаете с небес вашего бога тем, что приписываете богу невозможное…» Вот именно, невозможное! Тогда и просчёты ему припишите, и ошибки! Поэтому я и повторю: это к лучшему, что бога нет. Иначе такого бога можно возненавидеть, а с природы не спросишь за ошибки. И я бы никогда не простила ему свою маму…
– Маму?
– Да. Она умерла молодой, почти такой же, как я…
– Поэтому вы не любите бога?
– Я просто в него не верю. Так лучше. Разве с природы спросишь? А богу я бы этого не простила…
Нарен увидал слёзы в глазах у девушки, взял у неё из рук сетку и, чтобы как-то отвлечь, спросил:
– Ваша кормилица читала «Дневники писателя»?
Теперь они опять повернули в сторону усадьбы. Пани Зося украдкой вытерла глаза.
– Она не слишком образованная женщина, чтобы их читать. Книги вернул мне через неё другой человек…
– Римас сказал, что ваша кормилица – колдунья… Да и вы… недалёко от неё ушли… Или я понял… неверно?
– Что вы имеете в виду?
– Мне сказали… ваш дед был женат на ведьме!
– Это Римас вам наговорил? – засмеялась девушка. – Женат был не дед. Это было слишком давно. Есть такая семейная легенда… Во времена Великого Княжества Литовского, ещё при великом князе Казимире один наш предок должен был взять себе в жёны… по всяким политическим соображениям дочку какого-то Московского князя… Принять православие… чтобы наладить отношения с Московией. Но он этого так и не смог сделать. – Девушка вздохнула. – Женился на простолюдинке. Говорят, была удивительная красавица… и колдунья… Выдумки всё, конечно!
– А с тех пор это «всё» передаётся по наследству?
– Не думала, что вы способны шутить… К сожалению, передаётся другое! Рассказывают, что князья московские послали проклятие… Они прокляли всех женщин в нашем роду вплоть до десятого колена – чтобы те умирали в родах, а на десятой род должен был прерваться.
Нарен посмотрел на девушку с тревогой. Она только засмеялась:
– Я ещё не десятая, но уже скоро. Красавица-колдунья тоже оказалась не так проста: много столетий девочки в семье не рождались. А потом!.. Но это всё суеверия! Я в эту чепуху не верю! – вспыхнула пани Зося. – Просто начались несчастья. Женщины в моём роду умирали при первых родах. Только мама …умерла, когда родился Петя. Я её хорошо помню… А потом маму мне заменила кормилица. Сейчас она пожилая женщина. Да и мне сегодня – двадцать семь… Она живёт вместе с нами, но лето любит проводить одна в старой избушке в лесу. Ягоды собирает, сушит грибы и травы. А я вот… ношу ей кое-что с кухни…
– И молоко?
– Да. Она пьёт его с травами… как англичане. Ну, а сегодня, конечно, – гости… Напекли пирогов с утра. Отнесла ей пирожных и жареного цыплёнка. Надо спешить, Нарен! – заволновалась девушка. – Мне неудобно, гости… уже проснулись.
– И каждый из них вас любит и хочет заполучить для себя?
– Но это же невозможно, – улыбнулась девушка.
– Почему?
– Невозможно, наверное… – она продолжала улыбаться.
– Разве можно получить солнце?! Да? Оно для всех! В этом, наверное, суть искусства – оно даёт нам всем красоту. Красоту – для всех, и для всех – ощущение любви.
– Вы – философ!
– А я думаю, вы намеренно оттягиваете свой выбор. Зная, что в вашем роду женщины умирают в родах…
– Вы ещё и врач!
– Мой учитель не был врачом, но к нему шли и излечивались…
– Вы правы! И я сегодня свой выбор сделаю, тянуть не стоит! Сделаю ради них, ведь каждый из них надеется и ждёт… напрасно.
– И кто же из них ваш избранник?… – Нарен представил мысленно всех гостей, они были такие разные…
– Да всё равно! Кто угодно!
– Нет, я хотел сказать… кого вы любите – одного?
– Я их всех люблю! Господи, вы удивлены?! Но это правда! Разве бы я позволила им приехать? Я была влюблена в каждого из них в своё время и знаю всех долгие годы, кого-то с детства, кого-то встретила совсем недавно…И продолжаю любить.
Нарен только качал головой и не мог оторвать от неё взгляда… Вдруг он подумал: «Она права… Как ей быть? Здесь ошибка в планах Творца, он не так устроил наш мир… Если… все они её любят и достойны этой любви, а она выберет одного – справедливо ли это по отношению к другим?»
– И вы… всех действительно любите?
Пани Зося невесело рассмеялась:
– Вы по-прежнему мне не верите? А как же заповедь о всеобщей любви к людям?
«Но это… совсем другое!» – хотел сказать Вишидананда, но слова не смогли вырваться из груди, потому что он понял: «Нет, не другое…Это он хотел сказать ей сейчас ложь!» И он вспомнил суровую местность в Тибете, где трудно выжить, и где совсем недавно в нелёгкий момент его странствий его спасла, приютив у себя, одна семья. Семь братьев имели одну жену, и каждый из них удивлялся иным порядкам, им казалось безнравственным и эгоистичным желание иметь жену только для себя!
– О всеобщей любви говорил не только ваш учитель, Нарен! Это, пожалуй, лучшее, что есть у Достоевского, и в христианстве оно тоже есть! Я в детстве часто задумывалась, как можно любить всех людей? Всех… Признайтесь, что понять это нелегко. Весьма непросто! Но в отношении детей – тут, пожалуй, легче, потому что детей можно любить всех. Только, знаете… – Она несколько секунд молчала. – У меня бывает такое мучительное чувство, оно именно мучительно, как болезнь… Вдруг, глядя на крестьянских детей, испытываешь острую жалость к какому-нибудь мальчишке, который играет вместе с другими, гоняет мяч, как все, или сидит за партой – до того острое чувство, что его трудно перенести! А в последнее время оно появляется всё чаще. Дети, деревенские дети вызывают острую жалость, как будто их ждёт какая-то страшная судьба.
– Ваш брат вызывает такое чувство?
– Нет… Я просто люблю Петю! Вы думаете… это предвидение? Можно ли будущее предвидеть?! Как обернётся у каждого судьба?
«Можно ли будущее изменить!? – вздрогнул Нарен. Вот что было для него сейчас важно. – Можно ли, если уже знаешь!» Он знал всё, что будет с ним после, он увидел это в одно мгновение, тогда, стоя рядом с ней на кочке…. Только, вдруг, это было наваждением? Поэтому он сказал:
– Зося, я тоже вас люблю! Я думаю, вам нужно поехать со мной в Америку. Я еду туда, чтобы рассказать миру про страдания моей родины, ей нужна свобода. Я думаю, надо поехать вам. Там развивается правильное общество, и люди там свободны от предрассудков, там медицина, там наука. Там женщины не умирают в родах. Им делают операции и переливают кровь.
– Я думаю, – ответила она просто, – я тоже вас люблю! Быть может, я смогла бы стать спутницей в вашем путешествии, думаю, такая спутница вам бы подошла. Но вам не нужна спутница, обременённая семьёй! А я не смогу бросить папу и брата! Они без меня пропадут, Нарен! Я хочу поблагодарить вас за подарок! – Она смотрела на него своими сияющими глазами, и они говорили больше, чем слова; прекрасней мгновения он не помнил. – Как вас благодарить?
Нарен проглотил комок в горле и покачал головой – он вдруг снова увидел всё, что с ним будет… Поэтому он сказал:
– Просто пожелайте мне…
– Чего?
– Индия… Индии… нужна свобода!
– Может быть, вы её и добьётесь!.. Что бы там ни говорили, а миром движет любовь.
Девушка быстро подошла к молодому человеку, тот трепетно склонился к её лицу, и она его поцеловала.
Поцелуй длился долго, и старик в лохмотьях, который смотрел из леса, вдруг поднял руку, стиснутую в кулак, и с досадой рубанул по воздуху, словно саблей. Он дёрнул себя за бороду, и борода полетела в траву. Он сорвал с головы седой парик, потом выплюнул что-то изо рта – и оказалось, что он молод и красив. Ему было не более сорока, или гораздо меньше того. Он был строен, черноволос, с тонкими усиками под гримом и лёгкой сединой на висках.
Когда молодые люди, пройдя мимо придорожной каплицы, скрылись из виду, незнакомец вышел на середину дороги и, глядя на перекрёсток, замахал рукой.
Послышался стук колёс, и карета, ждавшая не перекрёстке, быстро поехала ему навстречу.
– Одежду! – бросил кучеру незнакомец, срывая с себя лохмотья, и невысокий коренастый слуга с хитрым взглядом раскосых глаз подал брюки, потом – пиджак, сшитый по столичной моде.
Прежде чем сложить в мешок весь свой гримировочный антураж, молодой человек вытащил из бесформенных лохмотьев золотой брегет на цепочке и две новенькие золотые монеты.
* * *
Нарендранат Вишидананда опустил голову на подушку и вздохнул. Солнце уже не светило в окно. Оно ушло вверх, за верхушки деревьев.
Он представил вчерашний поцелуй девушки, их возвращение в усадьбу и переполнявшее его чувство счастья… Такие, как пани Зося, дарят всем это чувство, они вызывают его в душе – и поэтому благословенны, и прекрасны, как музыка, их явление на земле сравнимо с величайшими шедеврами искусства – они дарят всем ощущение любви, и в нём больше блаженства, чем в религии… Внезапно он закрыл глаза. Дальше вспоминать не хотелось. Хотелось поскорей встать, собрать вещи и сесть в дорожную карету, чтобы в смене дорожных пейзажей обрела забвение его память, но память навязчиво оживляла самую мучительную картину и последний миг счастья.
Он вечен, этот прекрасный миг… Солнце светит на белые мраморные ступени. Пани Зося неспешно поднимается по широкой мраморной лестнице…
Нарен шёл рядом, и душа была на пороге Нирваны, его заполняло чувство счастья – ощущение любви… И вдруг там, у крыльца остановилась карета. Девушка оглянулась, из кареты выскочил незнакомец, и они посмотрели друг на друга… Их взгляды встретились… Нарен перехватил её сияющий взгляд – он увидел эти прекрасные фиалковые глаза – и двери Нирваны захлопнулись навсегда, радость ушла из сердца. Так отхлынет вдруг ласковая волна во время отлива…
А ведь ничто не предвещало такого завершения прогулки! Они вместе шли по дороге, в лесу весело пели птички. Солнце ласково золотило ветки цветущих лип и волосы девушки, ярко вспыхивала роса в траве, и сверкали алмазы в лепестках золотого медальона на шее красавицы. А вокруг были вольные склоны холмов – зелёные дали лугов и перелесков… Позади остались каплица и озеро за кустами, всё было, как в сказке.
У дома их уже встречали… Гости несколько волновались, но ни у кого не было повода горевать, все были веселы и смеялись. Всё случилось, когда стали заходить в дом.
К крыльцу подкатили сразу две кареты. Из одной вышли отец пани Зоси с её братом. Они вернулись из Вильни, где был окончательно выбран для Пети университет. В другой карете приехал столичный следователь…
И радость ушла из сердца, хоть внешне всё шло своим чередом: был завтрак, счастливые улыбки хозяйки и шумные поздравления с днём рождения. Гости преподнесли подарки. При этом, правда, вышел конфуз… Сути Нарен не понял, только догадывался, что девушка потеряла серёжку, видимо, в шутку пообещав, что выйдет замуж за того счастливца, которому посчастливится её найти. «Счастливцами» оказались сразу двое – московский купец, друг и покровитель семьи, и местный шляхтич. Да ещё пронырливый мужичонка по имени Фома, из пришлых батраков, нашёл точно такую же в озере, где паненка купалась. Двое «счастливцев» вынуждены были признаться, что приобрели «находки» у Фомы, и тогда молодой гвардеец, которого звали Серж, с виду просто мальчишка, тотчас предположил, что Фома заказал поддельные у цыган, чей табор уж который год стоял неподалёку и где Фома купил точно такого жеребца, какого Серж приглядел себе прошлым летом. А ведь цыганы, как всем известно, торгуют не только лошадьми, но и краденым, и потому связаны с ювелирами…
И красавица, посмеявшись, что вдруг оказалось целых три «жениха», пообещала огласить свой выбор вечером.
Вечером намечался праздничный ужин во флигеле на живописном озёрном берегу, но прежде должен быть состояться обед, а перед обедом – сразу же после завтрака и недолгой отлучки в карете следователя и его слуги – все желающие вместе с виновницей торжества отправились на прогулку по окрестностям. Поехали на лошадях. Только трое кроме Нарена остались провести время в саду, где спасал от зноя лабиринт тёмных аллей, а в тенистых уголках были расставлены столики с прохладительными напитками. Грузный и мучившийся от жары московский житель, немолодой отец пани Зоси и столичный следователь удалились в глубину парка, оставив индийского гостя читать книжку на тенистой скамейке.
Их прогулка длилась недолго. Очень скоро Нарену послышались голоса с соседней аллеи. Слова раздавались отчётливо, но из-за зелёной стены густых тёмных елей он не видел людей. Люди не видели и его. Потом заскрипели стулья. Все трое усаживались неподалёку за столик, отделённый от его скамейки только зарослями сирени.
Временами ветер доносил звон стекла, громкие возгласы двух удивлённых слушателей. Отчёт следователя звучал сухо и деловито. Поначалу это был только отчёт о деле с чередой зверских убийств, для расследования которых и был нанят столичный знаменитый детектив.
Нарен не мог заставить себя уйти, хоть знал, что поступает нечестно. Он понимал с трудом, напрягая всё своё внимание, и голос рассказчика заставлял его содрогаться. О такой жестокости ему слышать не приходилось. Там, где он странствовал, случались убийства и грабежи, но на его родине не слыхали о бессмысленном и безжалостном кромсании стариков и детей – их зверски резали на куски, вырезали сердце и внутренние органы. «Мы – порочные существа… Этот бог творил по иным законам…» – вспоминались ему слова девушки. Неужели она права, и эти светлокожие светловолосые люди были созданы совсем иначе? Нарен устал слушать анатомические подробности. Он застыл, бессмысленно глядя в книгу. Только тогда, когда речь пошла про убийцу, стал прислушиваться с интересом. Убийца, поиски которого заняли более месяца, был найден сегодня, вернее, был обнаружен его обезображенный труп на дне одного из крупных здешних озёр. Труп представлял собой сине-багровый мешок с окоченевшим месивом свернувшейся крови и переломанных костей, как будто человек падал с невероятной высоты. Труп лежал неглубоко в воде, где били подземные ледяные ключи, и не подвергся быстрому разложению. Можно было предположить, что человек потерпел аварию на воздушном шаре, остатки которого пока не найдены, и, упав на высокий берег, скатился в воду. Личность обвинявшегося в убийствах была установлена по некоторым документам и именному медальону, которые были на трупе, а труп был достоверно опознан свидетелями. Привязанная к поясу котомка, наполненная золотыми монетами, в силу изрядного веса помешала телу всплыть. Бывший военный врач, дворянин, получивший образование в Оксфорде, а ныне монах-схимник – был достопримечательностью здешнего монастыря. Однако, как выяснилось, временами он жил по соседству в усадьбе своего старого друга. Там была обнаружена целая лаборатория для естественнонаучных опытов и медицинских экспериментов. Нарену опять захотелось заткнуть уши – начались новые анатомические подробности. Воистину, это было кунсткамера безумца! Заспиртованные человеческие органы и части тела, найденные в стеклянных сосудах, принадлежали жертвам убийцы… В некоторых ёмкостях помещались два или три совершенно одинаковых сердца! А в одном чане со спиртом плавали две похожие как две капли воды человеческие головы. Однако, как подчеркнул следователь, в здешних местах не было известно о случаях исчезновения близнецов… Двойники! Нарен вскочил со скамейки, издав возглас удивления. Двойники!.. В уме родилась чудовищная догадка… Но мог ли убийца управлять перстом Будды?
Задумавшись, Нарен не заметил, как разговор перешёл в иное русло. Теперь следователь принимал поздравления… Поздравления отвергнутого соперника и несколько удивлённого отца… Пани Зося согласилась выйти замуж за детектива, и все сейчас обсуждали скорейший отъезд семьи Америку, где столичный детектив – всемирная знаменитость, как оказалось, временно работал на Пинкертона.
У Нарена вновь, как в тот самый миг, перехватило дыхание. Довольно воспоминаний! Не выходило из головы лишь то, что счастливый избранник тоже решил увезти девушку в эту страну, при чём вместе с её семьёй, и прежде всего объявил, что берёт на себя все семейные долги – хочет сегодня же возвратить их целиком. Соперник принялся было возражать, как-то потерянно твердя, что в том нет никакой необходимости, однако следователь был твёрд и предложил закончить дела сию же минуту, перейдя в дом. Возражать начал было и отец пани Зоси. Отъезд в Америку его, кажется, ошеломил. И тут детектив привёл доводы самого Нарена об отъезде в Америку ради спасения жизни пани Зоси, словно этот загадочный человек целиком подслушал его утренний разговор с девушкой на дороге… Когда будущий зять сказал отцу невесты, что знает про семейный недуг, из-за которого женщины в их семье умирают в родах, а в Америке делают операции и спасают женщинам жизнь, отец перестал спорить. Не спорил и друг семьи. Начали обсуждать детали отъезда, поиск нового честного управляющего, который бы нанял новых учителей и смог следить за работой школы, поддерживая порядок в имении…
Дальше Нарен не слушал, сознание отключилось – на него надвигалась чёрная непроницаемая стена… Он ещё помнил, как трое поднялись со своих мест и двинулись к мраморной лестнице, там стояла карета следователя и его коренастый слуга вытаскивал мешок с чем-то тяжёлым… Нарен встал со скамейки и, как во сне, двинулся по аллее… Он увидел в дальнем конце парка золотоволосую всадницу на чёрном коне и потерял сознание.
Лёгкий обморок не был замечен никем.
Придя в себя, Нарендранат Вишидананда встал с травы и собрался присоединиться к гостям, направлявшимся на праздничный обед.