«„Эффект бабочки“… Это какой-то „эффект бабочки“?» — спрашивала я себя, не открывая глаз и почти совсем проснувшись.

Я мучительно обдумывала вчерашнее и безуспешно пыталась разгадать последние слова Клайва. Было ясно, что хитроумные покушения на людей — и в отеле, и тогда в театре, и, конечно же, убийство Лена — планировались не из нашего времени и совершались с использованием временных перемещений. А это, как известно, чревато всяческими, порой неожиданными, катаклизмами в текущих событиях. И, возможно, «загадочные террористы» не столько стремятся убить кого-нибудь, добиться чей-нибудь смерти, сколько желают достигнуть таким путём этих самых временных сдвигов в истории! И сдвигов, катастрофических для человечества.

Увы, я оказалась одной из таких «бабочек», и, без всяких сомнений, пути назад у меня не было. Безусловно, я не вернусь к Али. Нельзя было допустить больше жертв — жертв новой охоты. А за мной охотиться не перестанут — это тоже было ясно как день. Те, кто меня преследуют, не отступятся и не оставят своих намерений. Это значит: я «ИМ» нужна. Потому что я — «бабочка», в чьей смерти очень заинтересованы «террористы». Чья смерть вызовет такой временной сдвиг и такое глобальное нарушение привычной истории, после которых, как сказал Клайв, «не будет цивилизации вообще». Но она есть — цивилизация существует, человечество не погибло, оно развивается до сих пор, и именно поэтому его пытаются уничтожить. Пытаются. Но пока безуспешно. Значит, меня не убьют. Пока…

Скрипнула дверь. Я увидела сквозь ресницы, что в комнату заглянула женщина в переднике. За ней показался Клайв. Они осторожно вошли. Клайв держал в руках поднос с завтраком и поставил его на столик возле кровати. Не открывая глаз, не поворачивая головы, я приготовилась сказать им всё, что о них думаю. Я их ненавидела, как и себя.

— Так меня не убьют?

— Нет, — согласился Клайв.

— И вы это знаете!.. Вы уверены, — сказала я, постаравшись вложить в свои слова как можно больше сарказма. — Путешествуете во времени и подглядываете в замочную скважину…

— В этом нет нужды. Есть другой способ.

— Другой? Не связанный со временем?

— Он тоже связан. Но путешествовать… физически перемещаться в будущее или в прошлое было бы слишком затратно. Нужна колоссальная энергия, а её нет, это невозможно. Наблюдать можно по-другому.

— Как?

Клайв вздохнул.

— Это осознать непросто. Но само по себе это… Проще пареной репы — как говорили когда-то… Просто, как всё гениальное. Главное — понять сущность. Главный принцип нашего мира — замкнутый круг. Постичь мироздание невозможно. Главный исходный принцип — непостижимость главного.

— Что-что?

— Змея, кусающая свой хвост. — Он помолчал и взглянул на меня. — Поймите: «Замкнутый круг — основа сущего». Нет начала и нет конца. Точнее, их не найти.

Вечный вопрос: что первично — курица или яйцо? ДНК, в генах которой записан ответственный за её сборку белок-фермент, — или всё-таки сам этот фермент, синтез которого невозможен без информации ДНК? Что появилось прежде, что первично? На это ответа нет! Вселенная — это сразу и курица и яйцо. Всё, что случится, уже было определено в момент рождения нашей Вселенной, а после Большого Взрыва длится вечно… Но существующее в реальности ещё существует и в другой форме — и тоже существует всегда. Вне времени и вне пространства. Оно существует, записанное в световых отблесках, странствующих по Вселенной. Это волны Эфра-Райта. Открытие твоего отца. Картинки, записанные в этих волнах, вместе с солнечным светом отражаются от всего вокруг — от луны и земной поверхности — и курсируют меж звёзд и планет — вечные, как свет во Вселенной. В прошлом, настоящем и будущем — ибо время едино, как та змея, кусающая свой хвост. Потому что в момент Большого Взрыва фактически было определено всё, что потом будет происходить вечно. Понимаете?

Я кивнула.

— Волновые записи можно уловить. Как приёмник улавливает и воспроизводит радиоволны. Всё можно увидеть на экране… только звуковые волны затухают, а свет вечен. Понимаете?

Да. Я понимала. Мне всегда было жаль, что жизнь вокруг нас проходит зря… Жалко, что отцветает цветок и умирает пчела, укусив вас за палец. И что бессмысленно умирает человек, и его жизнь, и любовь, и вся сидящая в голове бездна воспоминаний — канут в лету и пропадут напрасно… Для чего всё это?

Теперь я знала: не совсем зря. Получается, что мы живём вовсе не напрасно?

И я сказала:

— Выходит, жизнь существует вечно?

— Наверно, творцу, который создавал этот мир, показалось глупым создавать одноразовую игрушку. И он сотворил вечность…

— Вы сумасшедший?

— Да, я знаю, человечество отказалось от религий и давно не верит в Творца. Но по-прежнему не известно, существует ли Он на самом деле… Вопрос до сих пор не снят.

Я опять подумала о цветке, который на самом деле никогда не отцветёт и будет цвести, пока существует мир, и о пчеле, которая не умрёт для вечности, после того как, истлев, превратится в сухую пыль. И почему-то на душе стало легче.

— Значит — «рукописи не горят»? Даже если сгорают… И ничто не пропадает бесследно?

— Это так.

— И наш мир — долгоиграющая игрушка? Для кого? Мы всё равно умираем. И что нам с того, что «фильм» о нас существует вечно? Он нам ничем не поможет. «Того света» нет, и нет другой жизни. Для кого снимается этот фильм?

— Для творца.

— Вы опять…

— Да, я знаю. Человечество давно ушло от религий и мыслей о боге. После Потопа стало ясно: если он есть, на нас ему наплевать, а это всё равно, что его нет. Ни одна церковь не удержала своих позиций. Тот бог, в которого верили люди, был придуман людьми. Религия помогала одним обуздывать других, и в этом был смысл.

И смысл этот имел право на жизнь, пока играл свою роль в обществе. Он помогал выжить. Но когда люди стали высокоморальными без религии и поняли, что убивать друг друга нет смысла, потому что скоро убьют их всех, в религиях надобность отпала. Отпала нужда в карающем выдуманном боге.

— Так вот как, — удивилась я. — Тот бог, в которого верили, был сочинён людьми. Но это не значит, что другого нет. Да? Что другой отсутствует… Может, он-то и хочет нас сейчас уничтожить?

— Нет. Ведь мы говорим о творце. А вовсе не о том, выдуманном, боге. Выдуманный мог карать и наказывать, уничтожать. Творец уничтожать не может, иначе это вовсе не Творец.

— Так кто же стремится нас уничтожить?

— Неизвестно.

Я удивилась:

— Как? Разве не те… в «летающих тарелках»?

— Те самые, — согласился Клайв. — Но мы не знаем, кто они такие. Мы их никогда не видели, мы с ними не встречались и никогда не входили с ними в контакт. Они — загадка.

— А может, их сотворил этот ваш «творец»?

— Не похоже. Потому что они — глупцы. Они пытаются выжить нас с Земли, освободить для себя планету, и они совершенней нас в техническом отношении. Их «тарелки» неуязвимы, их оружие совершенно. Они ни разу не дали нам себя победить. Но они не понимают главного — борьба бессмысленна… Им не выиграть.

— Почему они этого не понимают?

— Потому что, скорей всего, их наука не открыла то, что известно нам, — те самые волны Эфра-Райта, благодаря которым мы видим будущее. И прошлое… И знаем, кто выиграл эту войну…

— Почему же они не открыли этого?

— Им не хватило чего-то, их науке.

— Но почему?

— Я долго об этом думал и пришёл к выводу, что они однобоки в своём развитии. Неполноценны: недостаточно моральны. Их наука — да, она создала технику и технологии, но им, кажется, была неведома философия, и вероятно, у них не было искусства, рождающего истинную духовность. Не лживые химеры религий, что зиждятся на запретах и потому рождают неполноценную мораль. А истинное искусство, которому нет цены.

— И в результате они оказались недостаточно моральны?

— Иначе бы смогли предвидеть, как можно противостоять их оружию. Придумав «атаку иголками», они не способны были сообразить, что это оружие стопроцентно успешно в животном или бездуховном обществе и что человек способен, пожертвовав собой, спасти другого. Того, кого любит больше, чем себя. Любимую. Кота. Ребёнка. У них не было искусства, рождающего философию любви ко всему живому в природе. Поэтому они оказались неполноценны — духовно, а отсюда — потерпели фиаско со своей техникой…

«Нет-нет, — подумала я, — дело тут вовсе не в философии. Дело в любви…»

Я повернулась к ним спиной, чтобы не видели, что я плачу. И они ушли.

— Спускайтесь, когда позавтракаете, — донёсся голос Клайва. — Вниз по лестнице и направо.

Дверь они не закрыли.

Завтракать мне совсем не хотелось. Моя сухая и абсолютно чистая одежда лежала рядом на кресле.

Когда я спустилась, холл был пуст. Но тотчас прибежала собака и стала негромко лаять. Вышел Клайв. Он был в очках и погружён в себя.

— Пойдёмте! — позвал меня, сделав приглашающий жест рукой.

Я вошла за ним в большую комнату, где горел камин. Книги на полках, старинная мебель, вазы и безделушки, письменный стол у зашторенного окна. На столе лежала раскрытая папка с рукописью и стояла чашка с недопитым кофе.

Клайв сел в кресло у стола, жестом указав мне на диван справа от себя, потом развернулся с креслом, чтобы быть лицом ко мне. Я рассматривала кучку антикварных вещиц на столе — старинные фарфоровые статуэтки, серебряный канделябр-семисвечник… Внимание привлёк большой прозрачный кристалл на тонком металлическом стержне, который крепился к подставке из зеленоватого нефрита.

— Это ваше, — кивнул он на стол. — Вещи вашей прабабушки по материнской линии.

— А камень?..

— «Орлов»! Слышали о таком?

— Не слыхала.

— Благодаря ему Сара Леви получила место на «Сейлоре». В награду за открытие вашего отца Всемирный Фонд возвратил семейную драгоценность с правом наследования потомками.

— Это что, такая ценность?

— Ещё бы! — Клайв выглядел удивлённым. — Наследие русских царей. Вы знаете, что происходите из России?

Я усмехнулась:

— Лен сказал, что выжил тот, кто вовремя убежал оттуда…

— Конечно. Россия ушла под воду, как и Америка. Как почти все континенты. Но корни ваши в России — и матери, и вашего отца. Как и наших с отцом Лена родителей. Поэтому мы все дружили. Это была страшная страна. Чудовище. Она- то и породила терроризм.

— Нас в школе учили, что Россия — родина коммунизма.

— Это одно и то же. Точнее одно связано с другим. Это бесчеловечная идеологическая религия, выгодная тем, кто у власти, и рабски подчинявшая весь остальной народ. Власть в России пыталась всячески насадить её в других странах — в Азии, Африке, где угодно. Везде, куда проникали коммунисты, начинались войны, торговля оружием, убийства и терроризм. Страна была опасной для всего мира.

— Но почему так не повезло России?

— России не повезло с религией, она была мрачной наследницей Византии — косной, убогой и бездуховной. Та в итоге ничего не дала миру, сгинув бесследно. Их религия, как и все прочие, была нетерпима к иным верам и жестоко преследовала неправославных, а в ответ террористы стали «бомбить» царей, бросать бомбы в чиновников без разбору. Но ещё хуже, что эта религия оказалась плохим учителем для народа — не сумела привить ему моральных норм, научить законам, это была только проповедь подчинения. Поэтому вплоть до Потопа власть, сросшаяся с религией, жировала…

— С религией?

Он кивнул:

— Коммунизм — продолжение православия… Суть одна. Находка для подлой власти. А народ, ненавидевший эту власть и обессиленный ею целиком, духовно убитый, прозябал в отвратительной нищете и пьянстве.

— Значит, мы — монстры, раз происходим оттуда? И поэтому меня хотят убить?

— Чепуха. Вас пытаются уничтожить…

Я вздрогнула.

— …совсем по другому поводу. И те, кому в голову не придёт связывать вас с Россией. Хотя не исключено…

— Что не исключено?

— Что наши таинственные враги научились у нас самих, как смести нас с лица земли. Переняли методы терроризма…

— А может, это ОНИ породили в России терроризм?

Клайв взглянул на меня из-под очков:

— А знаете… — глаза у него были умные и живые. — Мне это не приходило в голову. Хотя… Преследование ваших предков началось в России… с царских времён. Вырисовываются удивительные вещи, — он кивнул на рукопись. — Рассказ царской фрейлины, который записан вашей… прапрабабкой… Похоже, перед революцией существовал проект спасения царской семьи в случае переворотов и катастроф. Проект заключался в охране двух похожих семей — престолонаследной, царской, и семьи-дублёра — то же количество дочерей, сын… младший и не совсем здоровый… Аналогичный состав всех членов семьи. Обе усиленно охранялись, и планировалось в случае революции заменить царскую семью дублирующей. И каков результат? Царскую расстреляли, дублирующая спасена. Вы происходите из семьи-дублёра.

— Выходит… спасали..

— Получилось так, что спасли именно её…

— И кто… это всё организовал тогда?

— Вот именно! Об этом ничего неизвестно!

Мне вспомнился очень похожий случай: «Мы с Региной»… Кого из нас, как выяснилось, охраняли? Но, конечно же, я промолчала.

— Прочтите вот эту рукопись! Её написала бабушка Сары Леви… когда была молодой. В вашем возрасте. У неё была трагическая судьба…

«У всех у нас трагическая судьба…» — подумала я и вздохнула. Но Клайв словно услышал мои сокровенные мысли и возразил:

— Нет, вы кончите благополучно, насколько это возможно в нашем «прекрасном» мире. Вас ждёт добропорядочная старость…

Я вздрогнула. Мне стало противно.

— Да-да… вы встретите старость никому неведомой благополучной женой весьма успешного и вполне обеспеченного учёного в двадцать первом веке. До Потопа. Вас похоронят на старинном кладбище в Париже. Но до этого вы испытаете массу приключений… И совершите подвиг во имя человечества. Да-да. Свой «подвиг», из-за которого вас хотят убить.

— Правда? — усмехнулась я, постаравшись, чтобы это прозвучало с иронией. Мне казалось, он должен был надо мной смеяться.

— Вам хотят помешать совершить этот «подвиг», но не смогут, и я всё это говорю вполне серьёзно, чтобы вы знали — помешать не удастся. Говорю для того, чтобы вы не боялись сделать то, в чём заключается ваше предназначение.

Я посмотрела на своё запястье. Синий браслет был там. Его никто не снял, он словно сросся со мной, я к нему привыкла так, что уже не замечала…

— Хотите посмотреть своё будущее на экране?

Нет, этого я не хотела. И поспешно сказала:

— Ни в коем случае!

Я, как Лен, ничего не желала знать.

— Не люблю никаких пророчеств. Мне ясно только одно — мне тут не место, и придётся бежать, чтобы не было новых жертв. Но куда — не представляю… Не стану об этом спрашивать, спрошу только одно: почему всё-таки меня хотят убить?

— Ох, как не хочется мне вам это объяснять… — он застонал, обхватив голову руками и совсем приведя в беспорядок свои нечесаные, давно не стриженные слегка вившиеся волосы, в которых была добрая половина седых. — Поживите здесь. Действуйте… согласно своему сердцу. Думаю, всё случится… само собой.

— Вот этого я как раз не могу, мне надо знать! Я не хочу «видеть», но мне надо знать! Знать точно свою судьбу, что меня ждёт в итоге, и я не могу тянуть. Лучше сразу. Вас спросит Али — где я? Что вы ему ответите? А так меня здесь не будет…

Он взглянул на меня живыми, глубоко посаженными глазами — энергия и светящийся ум тоже могут очаровать. Сначала он смотрел с любопытством. Потом смутился, с ним что-то стало происходить. Он отвёл взгляд.

В этот момент в комнату вошёл ассистент. С другой причёской… И весь он выглядел как-то по-другому, более подтянутым и словно выспавшимся, что-то изменилось в одежде и внешнем облике, но я не могла сообразить что. Поздоровавшись бодрым голосом, он сказал:

— Полдень, шеф! Уже почти двенадцать…

— Ах да! — Клайв повернулся ко мне. — Мы уходим. Возьмите рукопись. Вам сейчас принесут второй завтрак.

— Я и первый не съела…

— Простите. Мы должны торопиться. Эксперимент…