Шторм

Кинг Сэлвор стоял на палубе, широко расставив ноги, и напряженно всматриваясь в темноту ночи, сливавшуюся с чернотой бушующего океана. Свирепые океанские валы окатывали его с ног до головы соленой морской водой, жгучий ледяной ветер пронизывал, до костей, но моряк лишь крепче сжимал пальцами штурвал и зубы, напрягая все силы и волю. Бешеные волны с силой били в борт, стремясь развернуть судно, перевернуть его, затопить. Каждой клеточкой своего тела Кинг чувствовал скрип тросов, натянутых, как струна, которые, повинуясь морской стихии, пытались вырвать штурвал из цепких рук моряка. Но каждый раз эти попытки натыкались на упорство мускул Сэлвора, разворачивавших его в противную сторону. Снова и снова волны, уступая место друг другу, продолжали свои попытки погубить судно. Промокшая одежда стала тяжелой и мешала рулевому двигаться, на палубе, ходившей ходуном, можно было устоять с большим трудом.

Но он знал, что от его выдержки и умения зависит не только его жизнь, но и жизни еще сорока людей, веривших в него и доверившихся его искусству. Безумие спасаться в бушующем океане, когда вода, взбесившаяся под напором ветра, топит все, что может держаться на ней. Кинг это понимал и прилагал все усилия, чтобы удержать судно.

Барк «Отаго» попал в жестокий шторм, направляясь с грузом зерна в один из портов на ирландском побережье.

Вздымаемые ветром волны били в судно, креня его с одного борта на другой, перекатывались через палубу так, что казалось, будто барк уже погребен соленой водой и лишь мачты возвышались над поверхностью. Но спадала вода и вновь над бурлящим океаном появлялись просмоленные борта упрямого судна.

Порой глазам открывалась леденящая душу картина.

Среди многих волн, появлялась одна, гораздо больше других, быстро продвигаясь, она росла на глазах, поднимаясь высоко над палубой барка. Всей своей массой она обрушивалась на судно и с грохотом прокатывалась по палубе, смывая за борт все, что было плохо прикреплено, сбивая людей с ног, но моряки упорно сопротивлялись. Они отважно боролись за жизнь барка, противопоставив напору волн и ветра свой опыт, умение и спайку, родившиеся в неоднократных схватках со стихией. Чуть зазевался, не успел, не сумел остановиться, когда могучий поток увлекает за собой — лишь мелькнет и исчезнет где-то среди волн человеческая голова и океан примет новую жертву.

На корме барка рядом со штурвалом стояли два человека. Один из них, крепко вцепившись в релинги и всем корпусом подавшись вперед, пытался разглядеть хоть чтонибудь в кромешной тьме. Ветер уже давно сорвал с него шляпу, обнажив седеющую голову, и, развевая длинные волосы, хлопал полами кафтана. Стоявший рядом с ним человек был в плаще, его шляпа была надвинута на самые брови, он сжимал трубку крепкими пожелтевшими зубами.

Моряк также пригнулся, всматриваясь во тьму ночи, изредка отпуская крепкие словечки, которыми изобилует разговор морских скитальцев.

Внезапно рулевой вздрогнул и подался вперед, чуть ослабив хватку. Словно почувствовав это, волны ударили в перо руля, и штурвал, как живой, рванулся из рук моряка.

Нечеловеческим усилием Сэлвор удержал его и стал вращать в другую сторону, наперекор своенравной стихии.

— Маяк!

Моряк с трубкой, в которой уже давно промок весь табак, быстро оказался возле рулевого.

— Где?

— Прямо!

Среди пенистых гребней блеснула яркая звездочка рукотворного света.

Прыжком моряк очутился на прежнем месте возле капитана. Наклонившись, он что-то кричал ему в самое ухо, но капитан резко мотнул головой, отказывая.

Сквозь шум беснующегося моря и свистящего ветра, до Кинга долетали обрывки фраз, по которым он догадывался, что капитана в чем-то убеждали, но тот не соглашался. Однако Кинг был уверен, что его удастся уломать — он достаточно хорошо знал характер штурмана Джона Скарроу, с которым нес вахту.

Капитан сжал плечо штурмана:

— У меня нет выбора, Скарроу! Я вверяю судьбы людей и барка вам, и да поможет бог.

Скарроу не надо было говорить дважды. Он не стал терять время на выражение благодарности, а спустился на главную палубу. Штурман отдал несколько распоряжений работавшим там матросам, и вот уже один из них, удерживаясь за снасти, медленно двинулся вдоль борта на нос, в помощь находившейся там команде. Убедившись, что его приказания выполняются, Скарроу поднялся на ахтердек.

Кинг почувствовал, как на его плечо легла рука друга, но не обернулся, не взглянул на него. Скарроу не удивился: он знал в Кинге неплохую черту, которой недостает многим людям нашего времени. Моряк мог внимательно слушать и продолжать заниматься своим делом. Он мог хмыкнуть или покачать головой, даже усмехнуться или зевнуть, но те, кто, как Скарроу, знал Сэлвора, понимали, что моряк отлично уяснил и запомнил все сказанное. И теперь он не изменил привычке — слегка кивнул головой и не отрывал напряженного взгляда от бушующего моря, за которым лежал берег.

А берег был близко!

На баке давно разглядели мерцающий огонек маяка и с надеждой и болью вглядывались в темную полосу на горизонте. Это была та земля, к которой стремится любой моряк, чтобы после долгих, изматывающих силы штормов и изнуряющих душу штилей, отдохнуть и затем вновь выйти навстречу неизвестности, таящейся в океанской синеве, такой ласковой и жестокой. Но бывают в жизни морских тружеников дни, когда становится желанной безбрежная гладь моря, когда кажется, что нет ничего лучше морской волны. Тогда берег становится призраком смерти, и судно, подвластное двум вечным стихиям — воде и ветру, неумолимо летит к земной тверди, где находит свой конец.

Джон Скарроу хорошо знал то место, куда свирепый шторм гнал непокорный барк. Здесь Джон родился и вырос, знал бухту как свои пять пальцев. Почти вся открытая ветру, она не подходила для якорной стоянки, также нельзя было ходить возле нее: ветер разбил бы судно о подводные камни раньше, чем якори достигли бы дна. Но Скарроу был готов провести барк в любое время дня и ночи, решив использовать в этой бухте, уголок, образованный высоким скалистым мысом, тянувшимся от левого берега к правому, и надежно защищенной от ветра. Словно исполинская серая глыба, покрытая редкой растительностью, вставал мрачный мыс на пути моряков, и пройти мимо него было почти безнадежным делом. Немало кораблей в темные бурные ночи, а порой и в ясные дни, нашли здесь свою гибель, налетая на монолит скалы или же камни возле нее, коварно прикрытые водой. Для многих это место стало последним причалом в их трудной жизни.

Джон об этом знал, но другого выхода у него не было — проскочить или разбиться. Он надеялся на команду барка, ее сплоченность и опыт. В этих условиях особое значение приобретал маневр, с помощью которого штурман намеревался проникнуть в бухту — Джон и здесь был спокоен. На штурвале стоял ирландец Кинг Сэлвор, самый опытный рулевой барка «Отаго». Не раз мастерство ирландца выручало моряков барка в различных сложных ситуациях, когда они оказывались на грани между жизнью и смертью.

Джон встретил Сэлвора в одном из английских портов, где помог ему скрыться от преследовавших Кинга полицейских и устроиться на барк. Скарроу сразу понравился мускулистый и смышленый парень, и вскоре моряки крепко подружились. С тех пор Джон не имел ни одного случая, чтобы усомниться в необходимости для барка такого рулевого, а для себя — надежного товарища.

Бухта открылась узким проходом, в котором с трудом могли разойтись два судна. Справа тянулась широкая песчаная коса, слева темнела серая холодная громада мыса — спасение и гибель барка. Завидя пролив, Кинг забыл о холоде и усталости. Не отрывая глаз от короткого промежуток, что разделял песок и камень, он решал сложную задачу — как попасть в этот узкий вход, что при сложившихся обстоятельствах было очень и очень сложным делом.

Бегущие волны гнали судно все ближе и ближе к мысу, но Кинг не делал никаких попыток избежать столкновения.

Ирландец вел корабль прямо на край мыса, туда, где его поджидали камни, и вода бурлила возле них, обнажая их потемневшие клыки. Штурман видел, как напрягает рулевой свои силы, бессменно находясь на вахте, но знал, что лучше этого ирландца никто не сумеет выполнить задуманный маневр. Он внешне спокойно следил за действиями Сэлвора, но его сердце бешено колотилось.

Большая волна подогнала барк к самым камням. Вслед за этим новая волна, набирая силу, подняла судно, намереваясь бросить его на камни. Кинг быстро повернул штурвал, и нос судна развернулся в сторону противоположного берега. Казалось, что вот-вот раздастся треск дерева, ломающегося о камень, и темная вода скроет останки барка и его моряков, но

Кинг вновь доказал, что он отличный рулевой. Быстрый поворот штурвала — и барк благополучно прошел мимо страшных камней. Едва лишь он миновал мыс, как Кинг вновь завертел штурвал, и судно, круто накренившись, пошло другим курсом, но волны сносили его в сторону причала, и тогда, повинуясь знаку, поданному Скарроу, пришла в движение носовая команда. Бешено завертелись кабестаны, выпуская футы троса, и тяжелый якорь, подняв мириады брызг, исчез в морской пучине, чтобы лечь на дно и держать на месте плясавший на волнах барк.

На палубе грянуло громогласное «ура». Промокшие и уставшие, но счастливые и довольные, моряки праздновали очередную победу над свирепой стихией. И пусть еще воет холодный ветер, бьют в борта разъяренные волны — самое трудное позади. Прикрытые высоким каменным монолитом, моряки могли отдохнуть и заняться своими делами, ожидая окончания шторма.

Капитан порывисто обнял штурмана.

— Джон, я не забуду этой ночи и того, что вы сделали.

Скарроу с трудом освободился из горячих объятий.

— Мелочи жизни, сэр, лучше прикажите, чтобы был отдан и второй якорь. Если не будем стоять на двух, может сорвать, и все труды пойдут насмарку.

— Не беспокойся, Джон, я немедленно пошлю людей!

И капитан отправился, чтобы выполнить сказанное штурманом.

Скарроу оперся о планшир, хоть барк довольно сильно кренило, и бросил взгляд на силуэты домов, хаотично разбросанных по всему берегу. Это был родной город англичанина, на берегу этой бухты, прошло его детство, а грязные улочки помнили легкую поступь детских ног. Здесь он впервые почувствовал вкус к бесконечным морским скитаниям, именно отсюда он вышел в свое первое плавание.

Давно уже прошла пора романтических мечтаний юности и на смену им пришла зрелая мудрость прожитых лет, но навеки осталась любовь к морю, его просторам.

Да, давно не был здесь Джон Скарроу, но желания поскорее оказаться на берегу, он не испытывал. Уходя, моряк не жаждал вновь ступить на эту землю. Может, так было потому, что, кроме могил матери и отца, здесь его ничто не держало, а может, и оттого, что, родившись на ирландской земле, он чувствовал себя англичанином. Кто знает?

Джона тронули за руку, он обернулся и увидел перед собой молодого моряка.

— Капитан велел передать вам, сэр, что вы и ваша вахта могут отдыхать, — перекрикивая ветер, сообщил он.

Скарроу слабо улыбнулся. Сейчас, когда можно было расслабиться, он почувствовал, как сильно устал. Приказав сменить рулевого, Джон ушел с кормы.

Матрос подошел к штурвалу, взялся за спицы и бросил

Кингу:

— Иди, отдохни! Капитан разрешил!

Смена была как нельзя кстати. Передавая управление, Сэлвор предупредил:

— Внимательно следи за бушпритом — ветер еще не ослабел!

— Ладно! — весело сказал матрос. — Не маленький!

— Верно, — произнес Сэлвор. И неприязненно добавил: — Сопля зеленая!

Ирландец не терпел самодовольных хвастунов.

Сойдя с трапа, он увидел Джона. Встав спиной к ветру и держась за стойки релингов, ограждавших трап, он жадно втягивал табачный дым. Сэлвор подошел к нему и задал вопрос, но Джон не расслышал его и Кинг повторил громче:

— В город пойдешь?

Скарроу отрицательно покачал головой.

— Тогда сделай так, чтобы и Майкил не пошел. Загрузи его работой или сделай еще что-нибудь, но необходимо его оставить на судне.

Штурман чуть не поперхнулся дымом:

— Это еще зачем?

— Мне он не нравится!

Просьба Сэлвора сильно удивила Скарроу. Майкил

Свирт считался хорошим матросом, и с рулевым барка его связывали товарищеские отношения, Кинг неизменно высказывался о нем в доброжелательном духе — и вдруг такая просьба! Скарроу попытался выяснить ее мотивы, но Кинг не захотел разговаривать на эту тему, бросил «Пошли спать!», и ушел.

К утру шторм стих. Словно по мановению волшебной палочки, исчезли мрачные черные тучи, в разрывах белых облаков выглядывало ласковое, теплое солнце. Заливая все окрест себя ярким светом, оно отражалось в стеклах домов, росе листьев, зеленоватой воде бухты. Солнечные блики, играя с зыбью, поднимаемой легкими порывами ветра, то вспыхивали яркими огоньками, то ослепительными зайчиками колыхались на воде, ласково и мирно лизавшей лениво покачивающиеся суда, обросшее водорослями каменное тело пристани. В это тихое, ясное утро с трудом верилось, что еще ночью небо сверкало и гремело, жестокий ливень сек холодными струями город, его дома и улицы, каменистый берег, кроны и стволы деревьев. Трудно представить, что эти маленькие безобидные волны ночью были огромными валами, с ужасающим грохотом, накатывавшимися на него, и, разбившись, тихими ручейками стекали в море.

Все это ушло вместе с мраком и холодным, воющим, как сотни труб в день Страшного суда, ветром. День вступал в свои права, щедро одаряя бухту теплом и светом, покоем и радостью.

Утром 21 июля 1690 года барк «Отаго» медленно двинулся к намеченной стоянке. Используя богатый опыт старого мореплавателя, капитан быстро и умело ошвартовал судно напротив такого же барка. Сложив руки рупором, он крикнул соседям:

— Сколько стоите?

— Вторые сутки!

— Весело! — мрачно произнес капитан и, обращаясь к морякам, стоявшим вокруг, заметил: — Боюсь, мы будем здесь торчать гораздо дольше.

Капитан не первый раз приходил в этот порт. Каждый раз его барк, бросая здесь якорь, встречал разноголосый гул, скрип талей и блоков, смех, крики — все, что говорило о бурной жизни порта. Но теперь в порту царила почти мертвая тишина, лишь в двух-трех местах был слышен шум разгружаемых судов, сновали люди.

Царившее на корме молчание было нарушено вопросом капитана:

— Хотел бы я знать, сколько еще здесь торчать!

— Не все ли равно? — послышался голос одного из моряков, сматывающего линь. Обнажив в улыбке крепкие белые зубы, он добавил: — Сдадим груз, возьмем новый — и в море!

— Дубина! — рассердился капитал. — Наша стоянка отразится на делах компании!

— Ну и что? — последовал беззаботный вопрос.

— По мне, все равно, где платят — в порту или в море, лишь бы звенели денежки в кармане!

— А пока звенит в твоей тупой голове, — сказал Кинг. — Карман моряка зависит от состояния дел компании.

— Это так, — подтвердил Майкил.

Сэлвор поморщился: его только здесь не хватало! Как и многие люди своего времени, он не был лишен веры в приметы, и смутные предчувствия заставляли его желать Майкилу остаться на судне. Но судьба распорядилась иначе.

На корме вновь установилось молчание. Моряки понимали, что нужно как можно скорее разгрузиться и уходить.

— Стоя рыбы не дождешься, — обронил Кинг.

Капитан хмуро взглянул на рулевого.

— А что ты предложишь, умник?

— Если обстановка сложилась именно так, значит, чтото случилось. Надо пойти в город, найти агента и выяснить, что необходимо делать!

— Это дело! — одобрительно кивнул головой Скарроу. –

Пусть Кинг сходит и узнает, в чем дело, а заодно и табак мне купит — мой на исходе.

— Как будто у меня ноги отвалились, — буркнул капитан.

— Мы нужны здесь, — возразил штурман. — Быть может, сумеем наладить выгрузку.

Капитан, немного подумав, кивнул головой.

— Хорошо! Сэлвор, сходишь к агенту, ты образованней и смышленей многих матросов. Я дам адрес — выясни, в чем дело и что можно сделать. С собой возьми… вот Свирта!

От такого оборота Сэлвор замер, не зная, что сказать.

— На тебя столбняк напал?

— Нет, но…

— Раз нет, то и слов нет! Собирайся!

И глава судовой администрации пошел прочь с кормы.

Кингу ничего не оставалось, как подчиниться. Убедить капитана он не мог, а спорить было бесполезно.

К капитану подошел штурман.

— А ты что думаешь, Скарроу, почему стоим?

— Как сказать. В общем, ты сам догадываешься.

— Война?

— Она самая, богом проклятая!

Моряки умолкли, думая каждый о своем, но все их мысли были о нынешним положении. Вот уже два года шла ожесточенная борьба между Яковом, королем Англии, свергнутым с престола, и его затем Вильгельмом Оранским, захватившим этот престол. Это была не просто борьба двух королей на ирландской земле — в смертельной схватке сошлись два диаметрально противоположных религиозных течения, приверженцы которых были полны решимости не уступать друг другу. Большинство англичан, недовольных политикой католического короля, с радостью встретили протестантского претендента. Однако в Ирландии Яков имел армию, с которой он связывал все свои надежды. Опираясь на протестантские силы Изумрудного острова, в особенности на север, Вильгельм открыл военные действия. Недостаточно обученная и вооруженная армия приверженцев католической веры после успехов на первых этапах терпела одно поражение за другим от лучше организованных и оснащенных отрядов протестантских наемников. По всему острову люди брались за оружие, вступая в ряды единоверцев. Протестанты и католики жгли дома своих противников, уничтожали посевы, устраивали жестокие схватки. Уже отошла и стала достоянием истории осада Дерри, и теперь враги собирались помериться силами на реке Бойн.

Но были люди, которые оставались в стороне от борьбы. Считая эту войну дракой между англичанами за британский трон, они предпочитали со стороны наблюдать за ходом военных действий. У Кинга Сэлвора, матроса с барка «Отаго», имелась еще одна причина — он считал себя католиком лишь тогда, когда ему это было удобно. Товарищ

Сэлвора Майкил Свирт как-то недовольно сказал: «Меня очень удивляет твоя позиция, но я не удивлюсь, если когданибудь ты скажешь, что тебе по душе протестантская вера». Метнув недобрый взгляд, Сэлвор ответил: «Вера моих врагов не для меня».

Спустившись вниз, Кинг прошел ксвоей койке и стал готовиться к выходу в город. Открыв рундук, он достал чистые вещи и, начал переодеваться. Внутри рундука были видны скромные пожитки моряка: чистое сменное белье, трубка, кисет с табаком, кожаный кошель с деньгами, наваха. На внутренней стороне крышки рундука был виден портрет, сделанный цветными красками на аккуратно выбеленном месте. С портрета смотрело красивое лицо молодой девушки, обрамленное белокурыми локонами, свободно и изящно ниспадавшими на плечи и грудь. Нежные голубые глаза, светящиеся искренней добротой, маленький, чуть улыбающийся ротик, чуть-чуть вздернутый носик, изящный овал лица — все это могло вызвать лишь добрую улыбку. Но взгляд Кинга на этот портрет делал его лицо строгим и чуть печальным. Моряки барка знали, что миниатюрный портрет, выполненный красками, изображавший то же самое лицо, неизменно находится, завернутый в шелк и кожу, во внутреннем кармане куртки рулевого. Не раз они видели, как, уединившись, Кинг бережно и аккуратно доставал портрет и смотрел на девичье лицо с невыразимой тоской и грустью. Никто даже приблизительно не знал, кто эта девушка — жена, невеста? А ирландец всегда уходил от разговора на эту тему, словно поставил на нее табу.

Кинг медленно одевался, не отрывая от портрета напряженного взгляда. Если бы кто-нибудь взглянул в это время на его лицо, всегда спокойное, с ужасным шрамом, тянувшимся от нижнего края глазницы до подбородка, то не узнал бы его.

Глаза моряка сверкали злобными искрами, зубы были крепко стиснуты, пальцы, сжатые в кулаки, ногтями вонзились в ладони, шейные мускулы напряглись, представляя взору нити сухожилий. Из глубин памяти моряка всплыли картины далекого прошлого — трагическая страница его жизни…

Топот копыт. Конское ржание. Предсмертный стон. Тревожные выкрики. Выстрел. Злобно-дикий хохот. И крик, испуганный и молящий девичий крик…

— Кинг, ты скоро?

Кинг вздрогнул, отряхиваясь от груза воспоминаний.

Спешно уложив вещи, он заправился и, на ходу надевая куртку, поднялся на палубу.

Утро выдалось прохладным. Легкий ветерок, несший холод с обширных просторов Атлантики, ласково обдувал крутые просмоленные борта корабля, насвистывая мелодию далеких стран. Кинг зябко поежился, почувствовав, как по телу пробежала легкая дрожь, и похвалил себя за предусмотрительно надетую куртку. Хоть волны закалили, а ветры продули сильное тело моряка, к холоду оно было неравнодушно.

Кинг посмотрел на небо. Хоть дул холодный ветер, но солнце светило по-прежнему ярко. «Что за идиотская погода, — подумал моряк. — Не знаешь, чего от нее ждать, да и идти не хочется».

— Как долго тебя еще ждать?

Кинг недовольно поморщился — вечно Майкил спешит!

«Успеешь еще порезвиться», — про себя огрызнулся Сэлвор. Ноги ирландца тяжело проскрипели по доскам трапа, а затем звонко зацокали по камням причала.

Свирт давно поджидал товарища, в противоположность ему, он всегда находил себе занятие на берегу и стремился в город, нетерпеливо топчась у трапа.

— Идем!

Моряки спокойно, вразвалочку, как и подобает опытным скитальцам морей, двигались среди нагромождений различной тары. Кинг шел, сунув руки в карманы с бесстрастным выражением на некогда приятном лице. Майкил шел, улыбаясь каким-то своим мыслям. Оба молчали и, поэтому так неожиданно прозвучал голос Кинга:

— Напрасно я пошел с тобой.

Майкил расслышал сказанное хорошо и, замедлив шаг, недоуменно взглянул на Кинга.

— Что с тобой, товарищ? Про что это ты?

Не замедляя шага, Сэлвор подтвердил:

— Не стоило мне идти с тобой.

Свирт остановился и удивленно глядел на спутника, тоже остановившегося в двух шагах от него, по-прежнему, бесстрастно взирающего на моряка.

На губах Сэлвора появилась усмешка.

— Не ясно?

— Хотелось бы объяснений!

— Предчувствие у меня плохое. Не знаю, почему, но мне кажется, что я с тобой влипну в какую-нибудь дурацкую историю — и основательно!

Майкил присвистнул.

— А говорят, что Кинг Сэлвор в приметы не верит! Значит, врали?

Ирландец ничего не ответил, лишь пожал плечами и зашагал дальше, даже не подозревая, как он был прав.

В портовых городах того времени не было четко обозначенной границы между портом и городом, потому, если говорили, что с корабля идут в порт, то это почти означало, что идут в город, ибо эти два понятия укладывались в матросских головах в единое целое. Поэтому, чтобы не ввести читателя в заблуждение, будет правильнее сказать, что моряки направлялись к ближайшей таверне, и это удивило

Майкила: не лучше ли вспомнить поручение капитана и потом сидеть за столом, сколько душе угодно! Кинг немедленно объяснил свое поведение:

— Посмотрим, чем дышит город.

Свирт привык доверяться более опытному товарищу и, не раздумывая, пошел за ним.

Вскоре двое матросов очутились у цели. Над дверями одноэтажного здания красовалась вывеска, изображавшая человека с длинной белой бородой, короной на голове, сидевшего верхом на пузатой бочке. Раскрыв рот в безудержном смехе, он держал в одной руке трезубец, а в другой — пенящуюся кружку. Голое тело обвивал зеленый плющ и водоросли, а из бочки во все стороны брызгало пиво.

Надпись на вывеске гласила: «Веселый Нептун!»

Взглянув на вывеску, Майкил обратился к другу:

— Похоже, этот толстяк большой любитель погулять!

Взгляни, Кинг, одна зелень только и осталась.

— Будешь так гулять, — сказал Сэлвор, — и зелени не останется, пойдешь по миру, в чем мать родила.

Свирт весело рассмеялся и вслед за товарищем вошел в таверну.

Таверны в портах разнятся на внешний вид. Глазам может предстать грязная хибара, отличная от лачуги лишь размерами, или же хороший, добротный дом. Но неизменно входящего встречают шум и гам вперемешку с парами спиртного и табачным дымом, висящими в воздухе. За столами оживленно переговариваются моряки, вернувшиеся из дальних странствий, бандиты, пришедшие, чтобы обмыть удачно провернутое дело и договориться о новых, разная шваль, которой немало в любом порту. Весело смеясь, они потягивают вино или ром, перебрасываются в кости или карты, между делом похлопывая по предоставляемым, словно невзначай, бедрам девиц весьма сомнительной репутации и поведения. Порой кто-нибудь, изредка подвыпив, что-то не делил с соседом за столом, вскакивал и бросал ему в лицо такие слова, за которые получал коечто покрепче слов. Но буянившие успокаивались сами, либо их выпроваживали за дверь пинками. Между столами, разнося заказы, снуют женщины в платьях, покрой которых не может скрыть пышности груди и округлости бедер.

Однако здесь моряков встретила гробовая тишина, непривычная слуху. Не звенела посуда, не было многочисленных посетителей, только за двумя-тремя столами сидели несколько человек.

Кинг озадаченно хмыкнул — он был неприятно удивлен.

— М-да, Майкил, по-моему, здесь больше уместна вывеска «Кислая черепаха».

Майкил прыснул в кулак, а Кинг разочарованно вздохнул:

— Неинтересное местечко!

— Эй, парни! — моряков звал плотный мужчина, сидевший за столом, уставленным бутылками с напитками и блюдами с едой. — Присаживайтесь, вместе одолеем эту гору на палубе!

Купив пару бутылок, моряки воспользовались приглашением чернобородого мужчины средних лет, по одежде которого опытные взгляды определили старого морского волка, вынужденного сохнуть на берегу.

— Паршивый же у вас городишко, милейший, — сказал Кинг, в очередной раз, разливая по оловянным стаканам темное вино. — Похоже, что мы надолго застряли здесь. Ваше здоровье!

Опорожнив стакан, мужчина невольно крякнул, беря с блюда кость, обросшую мясом.

— Напрасно так говоришь. Городок наш невелик, но не плох, однако, в последнее время у нас все вверх дном, как на тонущем корабле. И все из-за отряда, что стоит под городом.

— Большой отряд?

— Люди говорят, полторы тысячи.

— Отряд — кого? Крыс? Полевых мышей?

— Сторонников короля!

От внимательного взгляда Кинга не ускользнуло то обстоятельство, что при этих словах Майкил перестал есть и внимательно слушал. Не переставая наблюдать за товарищем, Кинг спросил:

— И какого короля? Ведь их сейчас два, и черт разберет, кто из них прав!

— Верно, — согласился бывший моряк. — Эти — из армии Якова, чтоб им всем провалиться!

— Я смотрю, вы враждебно настроены к этим людям, — заметил Кинг, пряча под ладонью усмешку. — Не протестант, ли случаем?

— Я — истинный католик! — твердо, чтобы не оставалось сомнений, сказал мужчина. — Но в этот отряд ушли два моих сына. Ливень, буря, ветер — все им нипочем! Как только ни уговаривал, как ни упрашивал — все напрасно, ушли. Да и одни ли они — полгорода ушло, кто к тем, кто к этим. — В сердцах рассказчик бросил кость на стол. — Уходят — за веру, за землю! А вернутся ли? Ведь дети не чужие, свои!

— За истинную веру и жизни не жалко! — с жаром воскликнул Майкил.

— Заткнись! — бросил Кинг. — Продолжайте, прошу вас!

— А что продолжать? — произнес бородач. — Слава богу, говорят, что вечером они уходят.

— Значит они еще здесь? — быстро спросил Свирт.

— От города с полмили будет, — последовал ответ.

— Ладно! — поднялся Кинг. — Загрузились — и пошли по делам!

— Но Кинг, — начал Майкил, однако Сэлвор оборвал его одним словом, и Майкил понял, что уговоры бесполезны.

Молча, шли моряки, неспешно ступая по еще мокрой мостовой. Кинг жевал конфеты, а Майкил шел под впечатлением от услышанного. Погруженный в раздумье, он постоянно отставал, заставляя Кинга останавливаться и поджидать его. Когда Сэлвор остановился в очередной раз, то спросил подошедшего Майкила:

— Чем твоя голова набита? Смотри, треснет черепок от раздумий тяжких.

Майкил посмотрел на Кинга взволнованными глазами и тихо произнес:

— Не могу я, понимаешь, не могу!

— Что?

— Быть в стороне!

— Кинг зло сплюнул — он понял в чем дело. Еще два года назад, когда на барке стало известно о перевороте и горячих призывах обоих королей «к защите истинной веры», Кинг и Майкил постоянно спорили. Свирт, убежденный католик, готов был с первых дней следовать под знамена Якова, но в Англии, где ремонтировался барк, такие мысли опасно было произносить вслух. Ремонт, плавание, болезнь не дали ему этой возможности, а Кинг упорно отстаивал перед товарищем свои идеи, моряк не хотел проливать кровь за Якова или Вильгельма. Он хорошо понимал истинную суть этой борьбы, хотя, конечно, не обо всем догадывался. Кинг твердо знал, что призывы к борьбе за веру — лишь ширма, скрывающая истинные цели противоборствующих сторон. Неудивительно, что Кинг разозлился, хотя вывести его из себя было нелегко, — в горячих спорах рассудительному ирландцу не удавалось убедить своего фанатичного соотечественника.

Ирландец умел владеть собой, не давая злобе взять верх над ним, и обратился к своему товарищу со следующими словами:

— Послушай, Майкил, выбрось эту дурь из головы, слышишь! Из-за своей слепоты ты не видишь смерти, тебе уготованной, а я не только вижу гроб, но и слышу, как пахнет земля на твоей могиле!

— А ты думал, что победу можно добыть, не пролив крови, чистенькими ручками? На войне нет белых перчаток!

В борьбе за веру мы будем по пояс, по горло в крови наших врагов! Да, наши руки будут в крови, но она, как целебное лекарство, смоет всю гниль с нашей земли…

— Яков? Его листочки? Та-а-ак! А позвольте узнать, милый наш борец за веру, с какой это такой земли вы собираетесь смывать эту самую гниль?

— Как это с «какой»? С ирландской, разумеется.

— А может, с английской?

На этот вопрос Майкил не сумел ответить.

— Я тебя не могу понять!

— Здесь и понимать нечего, — ответил Кинг. — Якову нужна не чистота веры, а трон. Удивляюсь, как это твои куриные мозги еще не дотянули до этой простой мысли.

— А вот и нет! — победоносно воскликнул Майкил. — Я бы поверил тебе, если бы король вел ирландцев против католиков. Но наши враги — протестанты. И король — протестант!

— А в Англии у власти кто?

— Пуритане, враги наши.

— Ну и что ты еще хочешь?

— Я опять тебя не понимаю.

Кинг вздохнул: тяжело объяснять простые вещи.

— Пуритане ненавидят Якова и новому королю они рады-радешеньки — это я хорошо знаю, в Англии жил. Яков же хочет вернуть себе трон, а Вильгельм не хочет его отдавать — он же не идиот! А вера — хороший предлог, чтобы набрать под свои знамена побольше таких, как ты. Вильгельма с его наймитами давно бы выбросили, если бы не протестанты, в особенности, на севере Ирландии, что встали за него. Это же их кровное дело! Если Яков победит, им несдобровать.

— Вот видишь! — воскликнул Майкл. — Значит, если выгонят протестантов…

— Ничто не изменится, — произнес Кинг.

— Да почему? — взорвался Свирт.

— Да потому, что здесь англичане как были, так и так останутся, индюк ты новорожденный! Яков или Вильгельм — ни один черт!

— Нет!

— Почему?

— Яков не будет преследовать единоверцев, и таким образом получится одно: Ирландия обретет свободу!

— Что-о-о? Малыш, у тебя жар, да? Какую свободу?

— Свободу вероисповедания!

— А-а, эту — да! И все? А свободу мыслить, говорить, самому распоряжаться своей судьбой? Майкил, мне такой свободы мало! Я хочу, чтобы английские сапоги не топтали изумруд моей земли. Но неужели ты думаешь, что английские лендлорды добровольно откажутся от нас, их рабов?

Если ты думаешь так, то поверь мне, это большая ошибка.

— Но если поможем Якову…

— Своими костьми!

— То в благодарность, он подарит Ирландии полную свободу!

— Держи карман шире!

— Да что ты все смеешься и смеешься!

— Потому что с детства среди прочих истин я усвоил одну: счастье не дарят — его завоевывают!

— И мы завоюем его!

— Чем? Тем ржавьем, с которым вы идете на пушки?

Что противопоставить их латам? Тощие тела, едва прикрытые тряпьем?

— Святой дух свободы с нами!

— Ну и души их этим духом! — снова разозлился Кинг. –

Когда алебарда раскроит твой череп, твои мозги проветрятся и ты, может быть, разберешься, что к чему. Вот только будет слишком поздно, так как вряд ли они тебе понадобятся! — сказав это, Кинг повернулся и быстрыми шагами двинулся дальше по улице.

Майкил нагнал его минуту спустя. Пристроившись в лад его шагам, он тоном человека, принявшего окончательное и бесповоротное решение, сказал:

— Все равно, мое место — там.

Кинг зло сплюнул и прибавил шаг.

Опытный моряк, крепко потертый не только морем, но и жизнью, он отлично понимал, что этого юного, пылкого ирландца с открытым, чистым лицом, обрамленным прядями густых черных волос, теперь уже не свернуть с этого пути и лишь смерть способна остановить его. Но он не учел случайностей, которыми изобилует мир, крепко меняющими все течение полноводной реки — человеческой жизни.

Вечером Кинг облазал барк, ища друга, но его уже не было на судне. Он ушел, чтобы, изменив свою судьбу, круто повернуть жизнь Сэлвора, став Провидением Судьбы.

 

Крутой поворот

Около месяца стоял «Отаго» в порту. С трудом удалось разгрузить судно, и теперь барк готовился отправиться в Англию. Капитан спешил — слишком тревожно было вокруг, и надежды на попутный груз не оправдались. Он решил уйти, чем скорее, тем лучше.

День выдался ясным и солнечным, так не подходившим к тем жестоким событиям, что разворачивались на земле

Ирландии. Но у природы свои законы, которые не считаются с человеческой историей.

В этот день Кинг шел к Джону Скарроу, чтобы передать распоряжение капитана, по улицам притихшего городка, ожидавшего больших событий. Сэлвор, как и все горожане, знал, что протестанты разбили католическую армию на реке Бойн. Расстроенные и деморализованные, неспособные оказать серьезное сопротивление остатки разгромленного воинства преследовались кавалерией, уничтожались или рассеивались.

В эти дни Кинг часто вспоминал Майкила и жалел этого юного борца. Где он сейчас? Может быть, его молодое, здоровое тело, иссеченное клинками драгун, лежит в открытом поле и его терзают падкие на трупы вороны. Или он висит на веревке, перетирающей сук придорожного дерева, раскачиваемый холодным ветром?

«Где ты?» Охваченный невеселыми мыслями, Кинг не заметил, как миновал центр города, где и жил штурман, и приблизился к окраине. Заметив оплошность, он собирался повернуть обратно, но в это время порыв ветра донес до него запах, который он не мог спутать, ни с каким другим — запах пороха. Просто так порох не жгут — это ясно как день, и обеспокоенный моряк ускорил шаг. Ветер снова принес ему этот же запах и еще неясный гул. Моряк остановился — его тревожило неприятное совпадение. Ирландец посмотрел на небо, на нем не было ни единого облачка. Не было никаких признаков надвигающейся грозы, но снова послышался тот же гул… «Гром и порох, — подумал Кинг, — странное совпадение, если только…» Внезапно догадка осенила Сэлвора, и он, как вихрь, сорвался с места, уже не сомневаясь, что за городом идет бой.

Крупный отряд отступавших католиков был настигнут протестантами и разгромлен. Часть католиков пыталась укрыться в лесу, но до него было слишком далеко, и все, кто искал спасения в зеленой чаще, были перебиты. Основная масса беглецов пыталась дотянуть до города, где можно укрыться и были единоверцы, могущие помочь. Не всем это удавалось, но тот, кто успел перебраться через ручей, мог на что-то рассчитывать.

Миновав последние дома, Кинг выбежал на дорогу и здесь остановился, пораженный тем жутким зрелищем, что открылось ему. По обе стороны дороги расстилалось зеленое поле, по которому устало бежали люди, покрытые кровью и пылью, вооруженные различным холодным и огнестрельным оружием. Среди этой пестрой, окровавленной толпы на сытых разномастных лошадях скакали, размахивая сверкающими на солнце саблями, всадники армии «истинной веры». То здесь, то там всадники оказывались рядом с бегущими людьми, тогда сабля, описывая блестящий полукруг, опускалась, и на землю, обагряя ее кровью, падала очередная жертва. Люди шарахались в сторону, закрывались оружием, пытались отбиться, но уставшие ноги и руки не давали приверженцам римской церкви убежать, а оружие легко выбивалось из ослабевших рук; те, кто избегал сабли, попадали под копыта разгоряченных коней. Некоторые мужчины, презрев малодушное бегство, останавливались, поворачивались лицом к врагу и принимали смерть от тех же безжалостно рубящих рук.

Это была резня!

Драгунам ничего не стоило, обогнав побежденных, отрезать им дорогу в город. Но куда интересней было рубить!

Как волки, гоня беззащитных овец, врезаются в стадо и душат их одну за другой, так и драгуны врывались в толпу бегущих людей, которые были не в силах оказать достойное сопротивление. Выбрав жертву, драгун скакал рядом с ней, примеряясь для более ловкого удара. Взмах сабли — и еще один, всплеснув руками, падал на землю с кровоточащей раной. Католики только бежали — по сути дела, они были беззащитны перед преследователями, не знавшими снисхождения к побежденным. Ближе всех к Кингу был молодой человек в изорванной, окровавленной рубашке. Зажимая одной рукой раненое плечо, другой судорожно сжимая пику, он бежал на Сэлвора. Его настигал драгун, уже изготовившийся для удара. На какие-то секунды беглец вскинул голову и Кинг увидел знакомое лицо, перекошенное гримасой боли, черное от грязи и пота.

— Майкил!

Сэлвор бросился к товарищу, но помочь не успел. Драгун опустил саблю, и он скатился в небольшой овражек.

В ту же минуту драгун выронил оружие, схватился за грудь и упал на землю.

Около полусотни роялистов, остановившись, вели огонь по преследователям, и свинец, летящий навстречу всадникам, не замедлил дать результаты: несколько драгун упали на землю, часть бросилась врассыпную, спасаясь от пуль, но большинство обрушилось на эту горстку, теряя одного кавалериста за другим. Встав в круг, католики стояли насмерть, давая другим возможность спастись от протестантских сабель, и все они остались на этом месте, никто не сумел уйти от клинков и копыт.

Кинг с разбегу прыгнул в овражек и огляделся. В двух ярдах от него лежало окровавленное тело. В мгновение ока

Сэлвор оказался рядом и осторожно перевернул его. Кровь, перемешавшаяся с землей и потом, являла маску, под которой угадывались знакомые черты.

— Майкил, очнись!

Несколько шлепков по лицу заставили юношу на некоторое время прийти в себя. Он медленно открыл глаза и сквозь пелену кровавого тумана узнал товарища.

— Кинг!

Лицо Сэлвора становилось все туманнее и расплывалось в глазах Свирта, его голова вновь безжизненно пала.

Кинг разорвал рубашку Свирта, порвал ее на полосы, которыми перевязал простреленную руку юноши, рассеченную кожу на голове и проколотое плечо. Он никогда не занимался ничем подобным, к тому же делал это поспешно и поэтому его повязки были неумелыми, ему приходилось следить за ними, чтобы они не сползали. О политической стороне своей помощи он не думал, главное — помочь другу. Взвалив бесчувственного юношу на спину, Сэлвор осторожно выбрался наверх, осмотрелся и пошел в город.

Грохот выстрелов и рев победных кличей волнами катились через весь город. Католики отчаянно отбивались, но, разрозненные и ослабленные они не могли противостоять превосходящим в числе и оружии частям протестантской армии и без особого труда были смяты. В город ворвался отряд упоенных победой всадников, мчавшихся по улицам и хватавших любого по малейшему подозрению в сочувствии Якову. Об открытом сопротивлении не могло быть и речи — драгуны убивали на месте, не разбирая, пола и возраста.

Джон проводил глазами проскакавших за окном всадников, тяжело вздохнул и отвернулся. «Как зверей гонят! — подумал он. — Ну и времена настали!». Он не сочувствовал идеям католицизма, но и не одобрял жестокости протестантов, хотя по вероисповеданию был пуританином. По своей натуре штурман был человеком мирным, к порабощенному своей нацией народу относился лояльно, сочувствуя его положению. Держась в стороне от политики, Джон Скарроу предпочитал не вмешиваться в борьбу каких-либо партий, считая, что именно такая позиция не мешает и не приносит хлопот, удобна для спокойной, нормальной жизни одинокого моряка.

Скарроу достал кисет с табаком и набил неизменную трубку. Продолжая размышления относительно теперешнего беспокойного времени, Джон подошел к свече, намереваясь прикурить, но дробный стук в дверь заставил его вздрогнуть и обернуться. «Что за черт? — удивился штурман. — Гостей я, кажется, не ждал». Тревога моряка неудивительна: в такое опасное время можно ожидать всего.

Стук повторился, но Джон не торопился открывать дверь. В дверь забарабанили уже ногой, вслед послышалась отборная брань. Голос показался знакомым. «Не может быть, — подумал Скарроу, — но если…» Быстро отодвинув щеколду, Скарроу распахнул дверь. На пороге стоял матрос, обеими руками поддерживая человека в окровавленной одежде.

Сэлвора Джон узнал сразу: трудно было забыть ужасный шрам, отмечавший лицо ирландца.

— Кто?

— Майкил!

Услышав это имя, Джон не раздумывал. Он помог внести раненого и положить его на постель. Выскочив на улицу, Джон убедился, что никто не видел тех, кто вошел к нему, вернулся в дом и запер дверь.

Кинг отёр пот и стал осторожно разматывать наспех намотанные тряпки, на которых засохли кровь и грязь.

Повернув к Скарроу лицо, полное тревоги и надежды, он сказал:

— Прости, Джон, я ставлю тебя под удар, но ты единственный, кто может помочь Свирту. Позволь ему хотя бы отлежаться до вечера, а я постараюсь найти место, где можно его укрыть. Ты всегда был добр к Майкилу и…

— И поэтому я помогаю ему, — заверил Джон, поднося теплую воду, которую приготовил для бритья. Скарроу был запасливым человеком, и в его доме нашлось все необходимое для перевязки.

— Джон, если ты не…

— Кинг, не строй из себя дурака!

Скарроу, смачивая чистую тряпку водой, осторожно смывал с ран кровь и грязь, и белая ткань быстро темнела.

Перевязывая голову Свирта, Джон говорил: «Ты знаешь, дружок, мне противна политическая борьба, но я стараюсь не забывать одну из многочисленных заповедей Библии: «Возлюби ближнего своего и воздастся тебе так же».

Кинг усмехнулся:

— Драгуны уже возлюбили Майкила, вот как ему хорошо!

— Не всякий живущий рядом — человек, — говорил Джон, бинтуя плечо, — твой ближний, так же, как и не всякий двуногий, — вообще человек. Извини, я философствую, но ты меня понимаешь!

Скарроу кивнул головой.

— Для драгуна спасти заблудшего и убить его — понятия равносильные! — Он опустил на постель Майкила, которого держал во время перевязки, и поднял его простреленную руку. — Хорошо, что череп лишь слегка задет.

— Повезло, — подтвердил Джон, — но крови он потерял много.

— Как думаешь, он выживет? — спросил Кинг.

— Не знаю! — Джон пожал плечами. — Я не специалист, но мне кажется, что… постой, кажется, он приходит в себя! Живуч, черт!

И, действительно, веки Майкила задергались, он медленно открыл глаза. Туман, скрывавший от него окружающий мир, рассеялся, и Свирт отчетливо увидел лица товарищей. Слабо улыбнувшись, он тихо произнес:

— Сэр!

Джон хотел сказать что-нибудь обнадеживающее, но в это время на улице послышался цокот копыт и властные команды.

Сэлвор бросился к окну, глянул в него и отшатнулся.

— Драгуны!

Скарроу лишь доли секунды находился в растерянности.

— Дверь!

Звякнула щеколда, запирая дверь.

— Воду!

Схватив ведро с водой, Кинг поставил его на табурет.

— Одеяло!

Грубое шерстяное одеяло с головой накрыло Майкила.

— Покрывало!

Покрывало легло поверх одеяла, маскируя роялиста.

Джон толкнул Кинга к табурету и бросил ему полотенце.

— Улыбайся!

Быстро оправив одежду, Джон подошел к двери, трещавшей под ударами ног, и отодвинул щеколду.

Дверь распахнулась и в комнату ворвалось полдюжины драгун во главе с лейтенантом, маленькие свиные глазки которого бегали так, словно хотели увидеть все сразу. Солдаты немедленно разошлись по комнате, осматривая её — видимо, имели опыт, один из них подошел к Кингу и дернул за руку.

— Ты кто?

Кинга так и подмывало разбить эту звериную, лоснящуюся рожу драгуна, бывшего на полголовы ниже ирландца, но он сдержался.

— Моряк!

Тем временем лейтенант, возглавлявший драгун, подошел к Скарроу, штурман стоял спокойно и лишь напряженный взгляд выдавал внутреннее состояние англичанина.

Смерив моряка с головы до ног подозрительным взглядом, офицер высокомерно спросил:

— Почему сразу не открыл?

— Не «ты», а «вы» — это, во-первых.

— Мне лучше знать!

— Во-вторых, с какой это радости я должен открывать дверь, которую выламывает черт, знает кто?

Лицо драгуна побагровело, а маленькие усики зло ощетинились.

— Солдатам его величества!

— Британская армия не ломает двери домов английских верноподданных!

Эти слова и уверенный и независимый голос Скарроу несколько охладили воинственный пыл офицера. Он еще раз недоверчиво оглядел Джона, словно желая удостовериться в правдивости его слов.

— Вы англичанин?

— Да, сэр, а этот матрос, — Джон показал на Кинга, — работает на судне, где я имею честь быть штурманом.

— Господин лейтенант!

Офицер обернулся на голос своего подчиненного и увидел, что тот держит на ножнах грязные тряпки, на которых были видны грязь и запекшаяся кровь, а другой драгун достает такие же из-под кровати, куда их затолкал Скарроу.

Протестант подскочил к постели, сорвал покрывало и одеяло и увидел израненного Свирта. Лицо офицера искривилось в злобной усмешке.

— А это кто? Тоже моряк с вашего судна?

— Да, — только и смог выговорить Джон.

— Хватит! — лейтенант смотрел так, как будто Джон был его кровным врагом. — Вы думали, что англичанину все сойдет с рук, но нет! Укрывающий преступника сам становится преступником! — взвизгнул протестант. Подняв указательный и средний пальцы, прижатые друг к другу; он произнес: — Именем Бога и короля, вы арестованы! — уже более спокойным тоном, кивнув в сторону Майкила, лейтенант добавил: — Ты будешь болтаться на одной перекладине с этой собакой.

— Подонок!

Этот хрип заставил офицера повернуться. В лицо смотрели глаза, пылавшие ненавистью. Будучи почти в могиле, смелый католик не просил пощады, не ждал милости, как перчатку, бросая, быть может, последнее слово в лицо протестанта. Меткое определение вызвало приступ бешеного гнева у последнего и он взмахнул кулаками, затянутыми в перчатки. Глаза Свирта округлились: сильный удар пришелся в раненое плечо и нечеловеческая боль, кривым суком, пронзила все его тело. Не выдержав, ирландец закричал, едва не потеряв сознание.

— Остановитесь, он ранен! — закричал Скарроу, бросаясь к постели, но его отшвырнули. Ударом эфеса один из драгун свалил Джона на пол и нанес удар ногой в живот.

Этот удар был той каплей, что переполнила чашу терпения моряка. Если до этого какие-то частицы благоразумия заставляли Кинга молчать и сдерживать себя, то теперь его охватили страшная ненависть и справедливый гнев, ирландец уже не желал терпеть.

Кинг перепрыгнул через кровать, на которой корчился Майкил, и оказался рядом с офицером, готовившимся нанести новый удар. Схватив лейтенанта за плечо, ирландец развернул его к себе, и два ненавидящих взгляда скрестились. Стиснув зубы, Кинг из всех сил нанес страшный удар в лицо. Отлетев на несколько шагов, лейтенант растянулся без чувств на деревянном полу.

Один из драгун бросился к ирландцу, но тот снова перепрыгнул через кровать, схватил ведро и окатил его водой. Душ привел протестанта в замешательство, и он немедленно получил сильный удар в промежность. На помощь ему поспешил другой драгун, но не успел оказать ее: метко брошенный табурет попал солдату в голову.

— Беги!

Крикнув это, Скарроу, уже поднявшись на ноги, также озлобленный и знавший, что его теперь ждет, подскочил к драгунам сзади и хватил одного из них по шее. Охнув, солдат выронил саблю и рухнул на пол, но другой успел отскочить и выхватить оружие. Он располосовал воздух перед собой и Джон отшатнулся. Драгун повторил этот прием еще несколько раз, и Скарроу мог лишь уворачиваться от ударов. Кинг ничем не мог помочь товарищу: перед ним также сверкала сабля.

— Драгуны, сюда!

Этот призыв не повис в воздухе, в дом ворвалось полтора десятка кавалеристов, сверкая обнаженными саблями.

Спустя полчаса из дома вывели связанных Кинга и Джона, а за ними выволокли бесчувственного Майкила и, как куль, бросили поперек седла. Осторожно вынесли лейтенанта, еще не пришедшего в себя, и аккуратно положили на коня.

Кинг сплюнул на землю и на ней остался темный след.

Горько усмехнувшись, он обратился к Джону:

— Капитан велел передать, что сегодня уходим в шесть вечера.

— Спасибо, — сказал Скарроу. — Ты нашел подходящее место и удобное время для сообщения.

— Лучше поздно, чем никогда.

К вечеру в городе полностью хозяйничала протестантская конница. Около сотни католиков были выловлены в городе и его окрестностях. Всех их собрали на центральной площади, оцепленной драгунами, куда уже были согнаны местные жители.

Близилась расправа, и уже были готовы все необходимые орудия, ибо разбить врагов было недостаточно. Необходимо сломить волю к сопротивлению тех, кто думал иначе или не мирился с рабской долей. Тех же, кто в нерешительности стоял в стороне, выжидая, надо было, запугать, чтобы отбить саму мысль о возможности сопротивления.

Этим целям хорошо служили публичные казни.

Кровь и мучения всегда были спутниками тех, кто давил неугодные выступления. Уничтожить всех, осмелившихся поднять оружие, и заставить остальных быть покорными — это неизменное правило властителей, и от него не стал отказываться и Вильгельм. Он призвал не жалеть сил и крови для защиты истинной веры и интересов молодого английского капитала — это выполнялось неукоснительно и кровь врагов лилась полноводной рекой. Драгунам не привыкать лить кровь, а для протестанта католик — тварь хуже змеи.

Не взирая ни на возраст, ни на пол жертв, Ирландию заливали кровью, опустошали, заваливали трупами. В захваченных городах, сельских поселениях проводились акты устрашения — на глазах местного населения казнилась часть пленных католиков. И в этом городе с наступлением сумерек площадь озарилась мерцающим светом факелов и костров и огласилась криками и стонами казнимых.

С жестокостью дикарей добровольные палачи, вешали, обезглавливали, сажали на кол. Свежеструганное дерево окрашивалось кровью, у его основания чернели лужи, на плахи то и дело отправлялась чья-то голова, которая спустя минуту отлетала прочь.

Дикая боль и бессильный гнев исторгали у казнимых католиков крики и проклятья, но, ни разу, ни у одного из них не вырвались ни мольбы, ни просьбы о пощаде. Убежденные в правоте своего дела, пленные мужественно переносили мучения, проклиная своих палачей. Умирая во имя дела, за которое они боролись, казнимые верили в его бессмертие, в то, что знамя их идей поднимут другие.

Утром драгуны выступили из города, преследуя остатки разбитой армии Якова. Оставшиеся в живых пленные под усиленным конвоем были отправлены в Стейтен, куда собирали всех, кто уцелел после кровавых расправ пуритан.

 

Трюм

Трюм был сырой и грязный. Из всех углов и щелей пахло то ли сгнившими яблоками, то ли провонявшей рыбой. Соединяясь с испарениями и дыханием десятков людей, запертых здесь, тошнотворный запах усиливал невыносимую духоту.

Серая тень быстро пробежала по телу. Человек приподнял голову, лежавшую на ногах его товарища, и тут же устало и равнодушно опустил ее.

— Кинг, что это было? — спросил он у товарища.

— Крыса, — безразличным тоном ответил тот и обратился к сидевшему рядом человеку: — Джон, ты как?

Тот, не открывая глаз, сказал:

— В порядке, следи за Майкилом, ему тяжелее.

Кинг, Майкил и Джон оказались в числе тех, кто уцелел после казней. Смерть миновала их, но они были уверены, что это ненадолго. Они видели, как из набитых пленниками помещений тюрьмы выводили побежденных сторонников

Якова, и они уже не возвращались. После судебного разбирательства, длившегося зачастую не более десяти минут, у них оставался только один путь — на эшафот. Судьи определяли лишь меру вины и степень наказания, все остальное было неважно.

Четырнадцатого августа в зале суда стояли англичанин и два ирландца.

Сэлвор и здесь остался верен себе.

— Зачем мне отвечать на ваши вопросы, если путешествие на тот свет мне обеспечено? — спросил Кинг.

— От ваших ответов зависит, как вы будете казнены, — ответили ему судьи.

— Вот идиоты, — спокойно произнес ирландец, — все равно умирать, ведь иного выбора нет!

Но, к удивлению троицы, друзей отправили не на казнь, а в порт. Загнав их вместе со многими осужденными в трюм корабля, над ними, словно крышку гроба, захлопнули люк, и мрак темноты и неизвестности окутал людей.

Цепь случайных обстоятельств, сложившаяся по воле судьбы и прихоти сильных мира сего, отвела костлявую руку смерти, занесенную над тремя товарищами.

Во-первых, они могли благодарить судьбу за то, что их не казнили без предъявления какого-либо обвинения, как это было со многими попавшими в плен, во-вторых, в день, когда они предстали перед судом, прибыл гонец, в-третьих, король отменил казни. Это решение вызвало у многих подданных короля удивление, не все его поняли, кое-кто пытался разубедить монарха.

У Вильгельма были особые причины, побудившие его предпринять такой шаг. В разгаре была война с Францией и, хотя ее огонь не коснулся Британских островов, но вестиндские колонии Великобритании сильно страдали от действий кораблей вражеского флота. Доходы из колоний поступали при энергичном вмешательстве метрополии. В этих условиях точный и бессердечный расчет подсказал королю удобный шаг. Осужденные представляли собой дешевую рабочую силу, и было бы очень непрактично вогнать ее в землю, прежде не использовав. Лучше отправить их в Америку, где непривычный климат, каторжный труд и скудная пища сведут всех в могилу: вместо топора и веревки палача — быстрая смерть заменялась медленной. Так три моряка оказались на судне «Морнинг», которое увозило их к американским колониям Британии.

Страшная духота едва не сводила людей с ума в деревянной коробке, где свыше сотни людей сидели и лежали в отчаянной тесноте: нельзя было выпрямить ногу или руку, чтобы не задеть кого-нибудь. Если бы человек попал в комнату без окон, нагреваемую лучами солнца, он смог бы понять этих людей.

Большинство из находившихся здесь были те, кто выступал под знаменами Якова, но было немало людей с рецидивом на теле, приговоренных к длительным срокам лишения свободы или имевших «вечник» — пожизненное заключение. Преступники с обширным кровавым прошлым, также были отправлены на каторгу, по решению местных властей, которые решили воспользоваться удобным случаем и избавиться от опасных уголовников.

Долгие дни и ночи продолжались мучения обреченных.

Люди старались меньше говорить и двигаться, предпочитая сидеть или лежать, они уже потеряли счет времени. Раны гноились, превращаясь в злокачественные язвы. Мучаясь от нестерпимых болей, они стонали, в муках продолжая свое существование, иные умирали, не выдержав условий содержания. Их считали счастливцами: они не жили, а значит, не мучились.

Три раза в сутки открывался люк трюма и тогда в его гниль врывался свежий морской воздух. Утром в трюм спускался матрос с большой корзиной и, стоя на трапе, опорожнял ее. В темноту летели куски прогорклого хлеба или вареного вонючего мяса. Днем спускали бочку с водой, и тогда начиналась драка: каждый хотел добраться до заветной влаги. Вечером вновь появлялся квадрат темнеющего неба, в трюм спускались боцман и несколько матросов. С бранью, побродив по телам, они возвращались на палубу, нередко унося труп.

Уголовники обычно первыми добирались до воды, отбирали у ослабевших каторжан лучшие куски. Обессилевшим солдатам Якова доставалось немного.

Дела Майкила шли все хуже и хуже. Раны гноились, тряпки, которыми они были перевязаны, не заменялись уже около месяца, а то, чем он питался, конечно, не могло способствовать выздоровлению. Стараясь облегчить участь товарища, Кинг и Джон нередко отдавали Свирту часть своей доли, но этого было слишком мало — требовалась медицинская помощь, о которой приходилось только мечтать.

Тяжек был путь в Вест-Индию, и уже больше дюжины тел были выброшены за борт, а десятки «живых трупов» продолжали свой мрачный, невыносимо мучительный путь.

В день бочку с водой спускали лишь раз, и все старались напиться, но лучше всех это удавалось уголовникам, а среди них одному, имевшему привилегию быть первым возле старого сосуда. Громадный рост, огромные кулаки, злоба в черных глазах на загорелом лице, заросшем густой бородой, — все это, вместе взятое, вызывало страх и уважение. От такого предпочитали держаться подальше, и за ним признавалось одно право — пока он у бочки, к ней никто не смел подходить.

Вообще, уголовники, в отличие от солдат католической армии, умели цепляться за жизнь. Последние были уверены, что жить незачем, рано или поздно придется умереть, и поэтому были пассивны, за исключением одного. В своей жизни Кинг прошел и пережил многое и не привык сразу опускать руки.

Поэтому как-то раз у бочки оказались сразу двое. Они стояли друг перед другом, и незакрытый люк позволил рецидивисту разглядеть карие глаза и жуткий шрам на лице.

— Пошел на место, тварь! Попробуй только сунь свое рыло, и я разнесу твой череп на тысячу кусков!

В темноте бандит, скорее, почувствовал, чем увидел наглую усмешку на губах Кинга.

— Перебьешься.

Бородач чуть не поперхнулся от ярости.

— Ах ты, собака! Они не добили, так я сделаю это!

Ирландец имел опыт в таких делах, знал, что последует за этими словами, и был готов. Здоровенный кулачище прошелестел над головой пригнувшегося Кинга, что явилось для уголовника полной неожиданностью. В темноте он не видел, как Сэлвор сделал полшага вперед, и поэтому промазал, но Кинг не промахнулся. Лязгнув зубами, бородач не удержался на ногах и растянулся на людях, лежавших за ним.

Со всех сторон послышались угрозы и недовольные восклицания, к Сэлвору двинулось несколько человек. Кинг приготовил кулаки, но тут рядом с ним встал высокий, крепко сбитый человек, и моряк узнал Огла Блэрта, одного из участников борьбы с протестантами. Сжав грубые пальцы в кулаки, он прохрипел:

— Подкатывай!

Хотя Огл с трудом держался на ногах, его мускулы производили впечатление, к тому же перед недовольными стояли уже двое, и преступники остановились в нерешительности. Немедленно рядом с этими «возмутителями порядка» выросло еще несколько шатающихся фигур, также настроенных на хорошую потасовку. Уголовники так и не решились напасть и отступили.

Кинг дрожащей рукой зачерпнул ковшом воду и, передав Блэрту, сказал:

— Майкилу.

Этот поступок вызвал интерес к Сэлвору у всех, кто был в трюме. Роялисты стали относиться к Кингу с уважением, молча признавая за ним верховенство, а уголовники — с осторожностью, видя в нем опасного для себя человека.

Утром Кинг, медленно перешагивая через лежавших, пробрался к трапу. В кромешной тьме трюма послышались несильные удары в дерево и обреченные недоуменно посмотрели в ту сторону: что за сумасшедший рвется наружу?

Кинг стучал долго и упорно, колотя в люк ослабевшими руками. После многих бесплодных попыток он услышал возню наверху, а затем люк открылся и в глаза ударил яркий солнечный свет. Свежий морской воздух тугой прохладной струей ворвался в трюм, и голова Сэлвора закружилась, но он устоял на ногах. Вслед за этим на него немедленно обрушился поток соленой воды, окативший его с головы до ног. На палубе послышался громкий хохот, и люк снова захлопнулся. Холодный душ придал ирландцу силы, и это неудивительно — уже продолжительное время он не ощущал прохлады свежей воды. Крикнув «Спасибо!», Кинг с удвоенной силой забарабанил по люку.

Вскоре люк открылся, и ирландец увидел молодого матроса. «Мальчишка», — подумал Кинг, глядя на безусое лицо.

— Тебе чего?

— Капитана!

Плевок в лицо был ответом, но ирландец не ожидал иного. Спокойно отерев лицо, он продолжил стучать, но теперь поднялся на ступеньку выше, и поэтому, когда люк вновь отворился, плечи Кинга оказались на уровне палубы.

У люка стоял все тот же юнец, которому уже надоели выходки осужденного.

— Опять ты!

Матрос замахнулся ногой, чтобы нанести удар в лицо, но ирландец успел перехватить ее во время удара и с такой силой дернул ногу на себя, что англичанин не удержался и упал на палубу, больно ударившись затылком о доски.

Грохот падения услышал и капитан «Морнинга» Коливьеру. Обернувшись, он увидел зиявшее чернотой отверстие, на краю которого сидел осужденный, насмешливо взиравший на распластавшегося английского матроса.

Лицо капитана побагровело.

— Кто разрешил?

В мгновение взбешенный капитан оказался рядом с

Сэлвером, жадно вдыхавшим воздух.

— В трюм!

Кинг спокойно взглянул на ревевшего капитана и твердым голосом произнес:

— Моему другу очень плохо, ему необходима помощь.

— Да передохните вы там все! — проорал Коливьеру. — Вниз!

— Он умрет, — сдерживая гнев, сказал Кинг, — дайте хоть ведро воды, даже морской.

— Я тебе не врач, — уже тише, но так же зло произнес капитан.

— Мы сами поможем ему, — сказал Сэлвор, — но дайте воды!

Коливьеру замолчал, на его лице отразилось раздумье.

Англичанин был обеспокоен высокой смертностью груза. За месяц со дня выхода из порта за борт было выброшено более десятка трупов и это не прекращалось. Беспокойство капитана было понятно, если учесть, что осужденные сами окупали доставку, по прибытии их должны были продать.

Короче говоря, это была типичная работорговля, и эти люди станут рабами до конца своих дней, будут работать на тех, кто их купит. Сумма, вырученная от перепродажи, поступала в казну, но какая-то ее часть должна была осесть в карманах Коливьеру. Естественно, что в его интересах было доставить как можно больше рабов к месту заточения.

Коливьеру хмуро скосил глаза на ирландца.

— Так что тебе нужно?

— Ведро воды, хотя бы морской.

Через пять минут Сэлвор спускался в трюм с ведром, до краев наполненным водой.

— Кинг, ты — бог! — изумился Джон.

— Наглость — хорошая вещь, — сказал Кинг. — А море лечит все раны, кроме душевных, разумеется.

Сэлвор становился именно тем Кингом, каким его привыкли видеть товарищи на барке «Отаго».

Джон размотал грязные, пропитавшиеся кровью и потом, тряпки, которыми были перевязаны раны Майкила, и стал промывать их водой. Кинг держал Майкила, чтобы тот не вырвался во время необходимой, но далеко не приятной процедуры.

Судно то поднималось на волнах, то снова опускалось, подгоняемое свежим ветром. «Морнинг» прилично качало, и это делало работу Джона еще более трудной. Он никогда не занимался медициной серьезно и поэтому его неумелые движения вызывали острую боль в израненном теле Майкила: он стонал, ругался, вырываясь из крепких рук Кинга.

Как только из горла Свирта вырывался хриплый стон, Джон немедленно прекращал свою работу, но едва стон затихал, он возобновлял ее и все повторялось снова. Для Майкила это благое дело превратилось в пытку. Прикосновение рук

Скарроу для него было равносильно прикосновению каленого железа.

Неожиданно Джон почувствовал, как чьи-то руки мягко отстранили его, и приятный, чуть хрипловатый, голос произнес:

— Разрешите!

Глаза Кинга, привыкшие к мраку, разглядели мужчину средних лет, в черном, сильно измятом, местами порванном костюме. Тонкие руки, длинные пальцы, волосы, ниспадавшие на плечи, уже утратившие прежний лоск манеры

— все выдавало в нем человека не из простого люда. Ловкими и умелыми движениями он стал быстро промывать раны Майкила, показывая при этом немалый опыт. Наблюдая за ним, Кинг заметил это и спросил:

— Врач?

— Доктор, — ответил мужчина, не прекращая своего занятия. — Есть и ученая степень.

Сэлвор усмехнулся.

— Сейчас эта степень годится в виде бумажки для нужд.

Доктор, видимо, не обиделся, так как сказал:

— Я бы лучше обменял ее на бинты и корпию для этого молодца.

Кинг чертыхнулся:

— Тупая голова! Забыл потребовать чистые тряпки.

— Что же делать? — озабоченно спросил Джон, теребя грязные полосы ткани, некогда покрывавшие раны Майкила.

— Придется мыть эти и ими перевязывать, — тяжело вздохнул Кинг.

— Чем мыть? — резко спросил Джон. — Иногда думай прежде, чем трепать языком.

— А ты уже придумал? — огрызнулся Кинг.

— Подождите!

Женский голос, так неожиданно прозвучавший за спиной ирландца, заставил его вздрогнуть и обернуться.

В темноте Сэлвор разглядел неясный силуэт женщины, которая поспешно выпростала из длинной юбки подол рубашки. Во мраке было трудно разобрать что-либо, но Кинг разглядел светлые волосы, разбросанные по плечам свалявшимися, грязными прядями. Послышался звук разрываемой ткани, и тонкая рука протянула длинную белую полосу. Ирландец медленно взял ее, пристально вглядываясь в лицо незнакомки. В это время открылся люк и вместе со свежим воздухом в трюм ворвался и дневной свет, озаривший нутро судна. Слабый свет солнечных лучей упал на женщину, и Кинг замер пораженный. С исхудавшего милого лица на моряка смотрели добрые, усталые глаза, отливавшие голубизной. «Как у нее!» — мелькнуло в голове ирландца, он вспомнил о портрете, чудом сохранившемся в кармане его куртки.

— Спасибо тебе, девочка!

Светловолосая женщина с трудом улыбнулась:

— Пусть живет!

Заправив в мятую, грязную юбку свою, уже изрядно укороченную рубашку, она прислонилась к борту.

Доктор ловко, со знанием дела, перевязал раны. Затем все трое уложили Майкила как можно удобнее.

— Ну вот, — сказал врач, — теперь ты точно будешь жить. Уж поверь мне, я разбираюсь в этих делах.

— Кому же еще мне верить, если не вам, сэр, — слабым голосом сказал Майкил.

— Ну, если ты начинаешь шутить, значит, дело, действительно, пойдет на лад, — заверил доктор моряка. Обращаясь к Сэлвору, врач сказал ему: — Я сделал все, что мог, и вот мой совет: хорошее питание и свежий воздух ускорят его выздоровление.

Кинг улыбнулся уголками рта.

— Хорошее питание я не обещаю, а вот свежий воздух…

Ирландец тяжело поднялся. Пробравшись к трапу, он поговорил с сидевшими там осужденными католиками, и вскоре вернулся обратно.

— Ты ходить сможешь? — спросил Кинг Майкила.

— Пока не разучился, — окрепшим голосом ответил Свирт.

— Доктор! Джон! Помогите ему перейти к трапу, там Огл приготовил ему место.

Опираясь на штурмана и врача, Свирт с трудом поднялся и заковылял к трапу через тела осужденных.

Кинг подошел в женщине. Найти ее было нетрудно — среди осужденных она была одна. Присев возле нее на корточки, он некоторое время молчал, рассматривая лицо незнакомки, насколько это возможно было сделать в темноте трюма. Создание иного пола сидело, прикрыв глаза, и, казалось, спало, тяжело дыша. О чем думал ирландец, глядя на нее? О той, что была изображена на портрете? Или о сложности жизни, обрекшей столь юные и нежные черты на тяжкие испытания? Самому Кингу в свое время пришлось пролить немало крови, пережить тяжелые удары судьбы, увидеть достаточно злобы и ненависти. Сэлвор не был в чем-то необычным для своего времени, и у него сложилась своя мораль, в которой не оказалось места нежным чувствам, перенесенные им тяготы еще больше укрепили в нем веру в то, что он ценил в других: верность и преданность.

Ирландец и сам старался идти именно этим путем.

Сэлвор протянул руку и указательным пальцем нажал на кончик носика незнакомки. Ойкнув, она вздрогнула, открыла глаза и услышала тихий смех Кинга.

— Делать больше нечего, умник?

Она провела рукой по спутанным прядям волос и тяжело вздохнула.

Кинг спросил:

— Тебя как зовут?

— А ты жениться собрался?

— Да нет, венчать некому.

— Ты посмотри, он еще шутит!

— А что я должен по-твоему делать?

— Подумай о том, что тебя ждет.

— Мне думать нечего, я свой конец знаю.

— Шесть футов земли?

— Они самые, родимые!

— Ошибаешься, на корм рыбам пойдешь.

— Мрачновато, но, возможно, что землю для нас пожалеют.

— Ты всерьез думаешь, что доберешься до места?

— А ты?

— Мне от этого не холодно и не жарко.

— А не хочешь, чтобы было не так душно?

— Ты можешь так устроить?

— Не веришь?

— Как-то не получается!

— Пошли!

Кинг помог женщине подняться и они стали пробираться к трапу, где Огл и Джон устраивали Майкила. Едва моряк и она подошли к трапу, как среди уголовников кто-то зло прошипел:

— Он, кроме этой сволочи, еще и свою суку сюда приволок.

В темноте было трудно разглядеть что-нибудь, но тот, кто произнес эти слова, видимо, сумел увидеть, как фигура ирландца повернулась в его сторону. Мозолистая кисть сжалась в кулак, ирландец чуть подался вперед, словно желая рассмотреть шипевшего, и во мраке послышался его твердый голос:

— У кого зубы зачесались?

Ответом ему было молчание.

— Что там? — подал голос Огл.

— Уже ничего, Блэрт. Здесь понимающе люди собрались, — произнес Сэлвор и, присев на ступеньку трапа, откинулся назад.

— Знакомьтесь, как зовут, не знаю, — шутливо представил женщину Кинг.

— Элин, — сказала она. — Элин Стоуэр.

— Джон Скаррой, — произнес бывший штурман.

— Майкил Свирт, — сказал израненный матрос.

— Питер Стэрдж, — вежливо представился врач.

— Огл Блэрт, — подал голос роялист.

— И я — Кинг, — сказал ирландец. — Сэлвор.

Элин присела возле Майкила, осторожно тронула повязки на его ранах и участливо спросила?

— Больно?

— Привык, — ответил Свирт. — А ты уже видела это?

— Да, — тяжело вздохнув, сказала Элин. — Пришлось.

— Ты была с нами? — спросил Огл.

— Один день.

— Как так?

— Я брата нашла в рядах Якова, — объяснила Элин.

Опустив глаза, она добавила: — И потеряла.

— Почему?

— Повесили, — глухо произнесла Элин. — Я была возле него, раненого, в лазарете. Они ворвались — и на сук… без суда… сразу.

Ирландка замолчала и отвернулась.

— Да-а-а! — протянул доктор. — Сколько их добивали, вешали, жгли!

— Вы тоже были с католической армией? — осведомился Скарроу.

— Нет, но видя какие зверства чинят протестанты, я отказался помогать раненым солдатам Вильгельма. Меня избили, бросили за решетку и вот я здесь, с вами, плыву, не знаю куда.

— А Кинг с Джоном помогли мне, и тоже здесь, — сказал Майкил.

— Все шутишь? — произнес Джон. — Ну-ну, давай так и дальше!

— А по-твоему надо плакать? — сказал Свирт. — Как говорит, Меченый, живи, пока живешь.

— Кто это? — спросила Элин.

— На нашем барке так прозвали Сэлвора. — объяснил

Скорроу. — Из-за шрама.

— Вот привезут на место, — глухо произнес Блэрт, — там и поживешь. — Могила раем станет.

— Огл, — позвал Кинг. — Помнишь, когда мы с тобой познакомились в тюрьме, ты сказал, что служил канониром, на линейном корабле.

— Ну и что?

— Вот и скажи: когда корабль тонет?

— Когда его прошьют ядра.

— Ошибаешься!

— А ты знаешь?

— Представь себе!

— Ну, просвети, интересно.

— Когда команда начинает паниковать.

Вслед за этими словами последовало молчание, а спустя некоторое время Кинг услышал:

— Хорошо, что понял.

— Спасибо — обрадовал!

— Не стоит, я и не так могу.

— Тебя послушаешь и жить не захочешь.

— Беру пример с тебя!

— Ладно вам трепать языками, — прервала осужденных Элин. — Хорошо уже то, что мы вместе, а еще лучше, что мы живы.

Майкил хотел что-то сказать, но Кинг неожиданно произнес:

— Хватит! Сначала до земли дотянем, а там будет видно.

Все оказались согласны с этими словами и умолкли.

Загрохотал открываемый люк, и в трюм брызнул яркий солнечный свет, сверху послышался голос:

— Ого! Сколько их тут! Как мухи, облепили! Эй, поднимайте бочку!

Кинг, прищурив глаза, посмотрел вверх.

— Привет, дружок, как здоровье?

— Получше твоего, — процедил матрос. — Что, опять капитана будешь требовать?

— А как ты угадал? Верно ведь!

На лице молодого англичанина появилось выражение удивления, он шмыгнул носом и произнес:

— Ладно, я сейчас схожу к нему, а вы пока бочку вытащите на палубу.

Когда Кинг и Блэрт вытаскивали бочку, Блэрт спросил:

— Откуда ты знаешь этого пуританского щенка? Вы с ним, что близкие друзья?

— Близкие, — ответил Кинг. — Я ему утром чуть череп не разбил.

Вскоре пришел капитан и грубым тоном спросил, зачем его потревожили. В ответ Кинг поздоровался и потребовал, чтобы им разрешили на время вынести товарищей, не способных самостоятельно передвигаться. Коливьеру отказал, мотивируя тем, что осужденные могут незаметно выбраться из трюма и овладеть судном. Кинг презрительно посмотрел на англичанина.

— Капитан, соображайте хоть немного! У вас больше шестидесяти человек, а нас чуть более ста и половина из нас больны, у вас есть оружие, а у нас лишь руки и зубы. Думайте, что говорите!

Коливьеру недовольно поморщился, опять этот проклятый католик прав.

— Хорошо, но ненадолго и один.

— Попеременно, у нас много нуждающихся.

— Пусть будет так.

— С ними будет один из осужденных.

— Довольно! Это последнее!

— Мы больше не просим.

Следует отметить, что Кинг никогда не говорил «я», только — «мы». Так он создал у капитана представление, что среди осужденных образовался союз, а хуже этого для

Коливьеру не было ничего. Союз — уже организация, и возникала реальная опасность бунта — этим терять нечего! И это значило, что платить казне за недосмотр придется из своего кармана. Неизвестно, знал об этом Кинг или нет, во всяком случае, догадывался и умело пользовался этим.

Кинг и Огл помогли выбраться на палубу Майкилу, а затем Сэлвор послал к нему Элин.

— Побудь рядом с ним — мало ли что!

Легко понять поступок ирландца: ирландка страдала больше других, и многие удивлялись тому, что она еще жива.

Несколько часов на палубу выходили измученные роялисты и уголовники и жадно вдыхали свежий морской воздух. Иных приходилось вытаскивать, настолько они были обессилены. Близился вечер и под этим предлогом Кинг попросил капитана продолжить эту процедуру на следующий день и постепенно сделал ее ежедневной. Одновременно проветривался и трюм, облегчая осужденным пребывание в нем.

Шли дни, «Морнинг» плыл и плыл, один среди безбрежного океанского простора. Погода стояла на редкость хорошая, ветер был умеренный, изредка усиливаясь. Коливьеру полагал, что если так будет и дальше, то довольно скоро они достигнут берегов Вест-Индии.

Смертность среди осужденных резко снизилась благодаря Стэрджу. После неоднократных требований, поддержанных остальными осужденными, Питер получил доступ к лекарствам и своим искусством помог многим обреченным.

Кинга негласно признавали вожаком осужденных. Ему беспрекословно подчинялись роялисты, старались не перечить уголовники. Справедливости ради, следует отметить, что Сэлвор не стремился к верховенству. Это понял Огл, когда как-то вечером в разговоре спросил:

— Кинг, почему ты решил помочь нам?

Сэлвор усмехнулся.

— Приготовься удивляться, я и сам не думал помогать.

— Как?

— У меня привычка: если есть возможность, то дерись до конца за свою жизнь. Когда попал сюда, подумал — все!

Но потом пришел в себя и решил облегчить муки Свирта — все какое-то занятие! Затем ты, а потом и другие поддержали меня. Не мог же я обмануть ваше доверие.

— Да, это так, — согласился Блэрт.

Дни бежали один за другим и вскоре бывшие среди осужденных моряки стали замечать верные признаки близкой суши. В один из таких дней Элин, как обычно, сидела на палубе, разговаривая с Майкилом, как вдруг Свирт показал рукой на небо, спрашивая ирландку:

— Ты видишь, Элин, кто там?

— Птицы, — удивилась женщина, вопрос показался ей странным, что необычного в крылатых обитателях земли.

— Так ведь земные птицы, а не морские, — победоносно произнес Свирт.

— Верно, — послышался из трюма голос Сэлвора, стоявшего на трапе и также смотревшего в небо. — Завтра или послезавтра придем к месту, назначенному нам королем!

На следующий день люк открыли во внеурочное время.

Английские матросы спустились в трюм с линьками, и с криками и бранью, подстегивая медлительных, выгоняли осужденных на палубу. Там, отогнав к борту, им дали возможность увидеть землю, где волею судьбы им предстояло провести последние годы жизни.

Это был остров Нью-Провиденс, один из семисот островов английской колонии Багамских островов. Колония, расположенная юго-восточнее Флоридского полуострова, была давним владением британской короны, уже более полувека на ней хозяйничали английские переселенцы. Из всех островов были заселены лишь семь самых крупных: Нью-Провиденс, Андерос, Кэт, Большой Абако, Эльютед, Большая Багама, Лонг-Айленд. Центром колонии являлся небольшой город Нассау, расположенный на острове Нью-Провиденс.

Моряки по приказу капитана производили приборку, и осужденные постоянно мешали, хотя были меньше всего виноваты в этом. Роялисты, впервые оказавшиеся на море (а таких было много), не знали куда встать, их с бранью и пинками перегоняли с места на место. Но среди них были мужчины с крупными буграми мускулов на руках, их мозолистые руки, уложившие немало врагов, внушали осторожность, и матросы не очень расходились, а Коливьеру даже поставил на корме двадцать вооруженных матросов на случай непредвиденных обстоятельств, а проще — бунта.

Кинг, опершись о фальшборт, равнодушно взирал на сновавших по палубе моряков. Когда-то этим занимался и он, а теперь…

Вдруг глаза ирландца жадно блеснули, он непроизвольно вздрогнул. Мускулы лица напряглись, Сэлвор быстро выпрямился, но сумел подавить волнение и безразлично глянул по сторонам. Но в прежнюю позу он уж не встал, то и дело метая жадные взоры под ахтертрап. Там, свисая с небрежно брошенного на ступеньку трапа ремня, в ножнах, обтянутых грубой кожей, покоился узкий, шириной не более дюйма, восемнадцатифутовый нож, имевший полированную рукоять в четыре дюйма.

В Кинге проснулся мятежный дух свободолюбивого ирландского народа, нож должен принадлежать ему! Он знал, что за хранение оружия, тем более приобретенного таким путем, какой планировал он, ему обеспечено место на рее или на виселице, но Сэлвор неоднократно смотрел в лицо смерти и это было не в диковинку меченому ирландцу.

Когда осужденные сгрудились у ахтердека, Кинг сделал два шага к трапу, поскользнулся и упал так, чтобы тело оказалось под трапом. Быстрыми и ловкими движениями ирландец схватил ремень, снял с него нож с ножнами и засунул его за пояс под рубашку. Спустя пару секунд он уже стоял вместе со всеми, внимательно озирая палубу. Когда, значительно позже, владелец ножен обнаружил пропажу, то скрыл ее, опасаясь сурового наказания со стороны капитана Коливьеру.

Корабль медленно продвигался по незнакомой бухте и осужденные хмуро, но с любопытством взирали на землю Нового Света. Они ожидали прибытия в дикий, почти необжитой край, а перед ними предстал город, застроенный в европейском стиле (с учетом местных условий и климата), преимущественно одноэтажными зданиями. Редко встречались двухэтажные, в основном, это было жилье состоятельных колонистов, малоимущая же часть населения проживала в постройках, не блиставших внешним видом, но дававших возможность снести непогоду и сохранить нажитое добро. Там, где берег несколько выступал в море, заканчивался порт и возвышалась серая громада форта, выстроенного в форме круга, опоясанного по окружности каменной стеной, между зубцами которой торчали тупые жерла орудий.

Кинг толкнул в бок Огла.

— Чего тебе? — спросил Блэрт.

Сэлвор мотнул головой в сторону форта.

— Определи опытным глазом, сколько стволов на этом камне.

Огл немного подумал и сказал:

— Около полусотни, а что?

— Да так, ничего, просто было интересно узнать твое мнение.

Стоявший рядом Джон Скарроу слышал короткий разговор и усмехнулся, достаточно хорошо изучив характер Сэлвора, Джон не был настолько наивен, чтобы поверить такому объяснению.

Здесь, в порту, состоялся торг, на котором больше половины осужденных были куплены губернатором колонии — сэром Эдвардом Стейзом. Впоследствии все, кто был осужден по политическим мотивам, в силу различных обстоятельств, попали в те же руки и стали ничем, они были проданы в рабство. А как известно, это одно из самых отвратительных явлений в истории человечества, это — глумление над честью и достоинством людей.

Губернатор происходил из обедневшего дворянского рода. В молодости он был недурен собой и нередко завораживал женские сердца, одно из которых доверилось ему.

Никому не известная французская эмигрантка стала женой Эдварда Стейза. Она не сразу узнала его жестокую и беспощадную натуру. О его расправах над пленными ирландцами и насилии над мирным населением «зеленого острова» во время покорения его Кромвелем, склонности к грабежу и алчности хорошо знали те, кто служил вместе с ним.

Их дела тоже не отличались христианским милосердием и состраданием, но в сравнении со Стейзом они выглядели невинными овечками. Нравственный портрет этого человека дополняли чрезмерное увлечение употреблением алкогольных напитков и азартные игры, что особенно отчетливо проявилось после кончины супруги. Красивая и гордая француженка умерла от воспаления легких, оставив Стейзу пятнадцатилетнюю дочь и семнадцатилетнего сына. Дела Эдварда шли все хуже и хуже, он по уши влез в долги, ему грозила долговая тюрьма, но его старый приятель предложил организовать для него должность губернатора британской колонии в Вест-Индии.

Здесь, вдали от многих глаз, он вел себя как разнузданный деспот, и все население колонии ненавидело его.

Обычно такие люди считаются неспособными на чистую и искреннюю любовь, но Эдвард Стейз души не чаял в своей дочери — редкой красавице, почти все в своей внешности унаследовавшей от матери. Джозиана была, пожалуй, единственным существом, всецело владевшим сердцем своенравного и властолюбивого владельца, жестоко эксплуатировавшего рабов и беспощадно притеснявшего население колонии, старавшегося всеми средствами, в том числе и непозволительными, увеличивать размеры своего состояния.

Кинг, Джон и Майкил вместе со многими другими осужденными попали на лесоразработки, являвшиеся одной из статей дохода Эдварда Стейза, а Питер Стэрдж был определен работать по своей специальности. Он поначалу отказался от более легкой работы, не желая отличаться от других, но затем передумал, когда Кинг шепнул ему:

— Не упрямься, в этой роли ты будешь нам более полезен.

Вскоре забрали и Огла. Он стал кузнецом, взяв в молотобойцы такого же верзилу, каким был он сам, из уголовников. Несладко пришлось и Элин: попав в дом губернатора, она была вынуждена весь день убирать жилище деспота.

Рабы трудились от зари до зари под зорким оком надсмотрщиков. С ними не церемонились: за малейшее неисполнение провинившегося ждали истязания, самым легким из которых считалось полсотни ударов плетью. Бежать с островов было некуда, и те, кто не понимал этого, дорого платили за свою недальновидность. Раньше за это сразу вешали, но вскоре жестокая изобретательность подсказала

Стейзу другой вариант. Как-то раз пропал один из «белых рабов» — так называли осужденных на пожизненную каторгу, в отличие от «черных рабов», вывезенных из Африки негров. Спустя два дня после исчезновения раба всех невольников губернатора собрали у бараков. Здесь, на их глазах, пойманный раб получил сто ударов бичом, затем у него на лбу выжгли букву «Б», что значило «беглец», и на щеках — «В» и «Р»: «верни раба!» К счастью для страдальца, он вскоре умер.

Кинг все видел и осознавал свое положение. Многие смирились с мыслью, что здесь они окончат свои дни и медленно, но неуклонно превратятся в безвольных и тупых животных. В отличие от других расправа над беглецами лишь укрепила в ирландце уверенность, что бежать необходимо, но не в одиночку, а группой. Сэлвор верил в возможность осуществления своего замысла, он жил этой мыслью, не желая покоряться судьбе.

 

Джозиана

Джозиана тоскливым взглядом обвела двор и отвернулась, отошла от окна. Прошуршав шлейфом костюма для верховой езды по комнате, она присела к туалетному столику и, подперев свою грациозную головку изящными ручками, уныло посмотрела в зеркало: «Мой бог, какая скука!»

И так каждый раз. Вставая утром из постели, она слышала крики надсмотрщиков, гонявших по двору рабов, перебранку просителей, голоса слуг. Разве так было в ее далеком и милом ее сердцу Йорке! Джозиана слегка улыбнулась, вспомнив счастливые и радостные картины детства…

Холодный ветер развевает распущенные волосы маленькой девочки, которая, заслышав раскаты грома, бежит, чтобы укрыться под широкой кроной высокого дуба. Первые крупные капли падают на разгоряченное лицо малышки, но она лишь звонко смеется. Грохочет гром, льет проливной дождь, наполняя землю влагой. Но вот иссякли последние струи и над темной зеленью луга, орошенного небесной влагой, поднимается яркая семицветная радуга. Радостно протянув маленькие ручонки, девочка бежит к ней, сбивая росу с луговой травы, полная детского нетерпения и счастья…

Резкий окрик, донесшийся со двора, вернул Джозиану к действительности, заставив девушку тяжело вздохнуть. Где же эти милые и славные времена и веселые подруги детства? Здесь, под знойным тропическим солнцем, она изнывала от скуки, разменивая молодые годы на унылое существование в этой отдаленной, забытой богом и людьми, земле. Везде она видела заискивающих кавалеров — сынков местной аристократии, от комплиментов которых ее тошнило, колониальную знать с ее чванством и спесью, жен и дочерей владельцев и торговцев движимым и недвижимым имуществом, моложавость лица которым придавал лишь грим, толстым слоем лежавший на коже.

Единственной и верной подругой Джозианы на этих островах была дочь местного судовладельца. Элла Моро была миловидной и умной девушкой, которую с дочерью губернатора связывало не столько положение (отец Эллы был вторым человеком в колонии по богатству и степени влияния на внутренние дела), сколько общность взглядов и интересов. Обе девушки предпочитали обществу знати круг людей простого происхождения, своими руками создавших собственное благополучие. Но сейчас Эллы не было на островах: вместе с отцом она находилась на Ямайке, а в одиночку Джозиана не решалась нарушать запрет отца, не одобрявшего общение с людьми, не относившимися к их кругу. Пока для развлечений у красавицы оставался лишь жеребец — подарок отца.

От своей матери Джозиана унаследовала любовь к лошадям и верховой езде. В Йорке ей не было равных среди женщин, скачки галопом доставляли девушке неописуемое наслаждение. В них она находила выход своей смелой и своенравной натуре из скуки и однообразия колониальной жизни. Джозиана бесстрашно носилась по острову, а ее отец не раз ворчал, что если бы знал, к чему приведет его подарок, то никогда не стал дарить жеребца. В ответ Джозиана отшучивалась, целуя отца, и веселым и звонким смехом рассеивала недовольство губернатора.

Во дворе заржал конь, и Джозиана улыбнулась, узнав голос Марга — оседланное животное нетерпеливо било копытом, ожидая хозяйку. Джозиана понимала это и, взяв шляпу с белым пером, поспешила к любимцу. Быстрым шагом англичанка подошла к жеребцу, ласково потрепала его по крутой шее, угостила лакомством, справилась о здоровье благородного животного у конюшего — мулата, и легко и изящно вскочила в седло. Выехав из ворот губернаторского дома, девушка пустила Марга рысью и тот, быстро минуя последние дома города, вынес всадницу на широкую дорогу. Джозиана некоторое время ехала по ней, а затем быстро свернула в сторону.

— Г-эй!

Марг ждал именно этого. Почувствовав ожег хлыста, благородное животное сорвалось с места и сразу пошло бешеным галопом. Мелькали деревья, камни, один пейзаж сменял другой, а молодая всадница все мчалась. Упиваясь стремительной скачкой, Марг уверенно брал любые препятствия, легко поднимался по склонам и стремглав мчался вниз. Англичанка рисковала быть сброшенной каждую минуту, но Джозиана отлично держалась в седле, не пытаясь хотя бы чуть-чуть замедлить бег четвероногого друга.

Наконец, насладившись скачкой, Джозиана слегка натянула поводья и Марг, храпя, перешел на рысь, а затем ровным, спокойным шагом пошел по золотистому песку, омываемому сапфировыми волнами моря.

Девушка остановила коня. Перед ней расстилался пейзаж, достойный увековечения на полотне лучшего живописца того времени, и Джозиана невольно залюбовалась им.

Внезапно до ее слуха донеслись странные звуки, похожие на те, что издает обтачиваемый металл. Они доносились из-за огромного валуна, полностью скрывавшего того, кто был за ним. Заинтересованная девушка пустила Марга шагом. По мере приближения жеребца к валуну, англичанка видела, как из-за него показывается фигура человека, сидевшего на обломке камня и что-то точившего. Джозиана хотела подъехать поближе, благо песок глушил стук копыт, но Марг захрапел, и человек вздрогнул, вскочил, выпрямившись во весь рост, лицом к молодой англичанке, заложив руки за спину.

Джозиана с любопытством рассматривала незнакомца, молча стоявшего перед ней и не отрывавшего от всадницы напряженного взгляда карих глаз. По одному только этому взгляду мужчину можно было принять за знатного ссыльного (хотя весь его вид выдавал обычного «белого раба») — столько в нем было независимости и гордости! Черные, грубо сшитые штаны из домотканой материи и изрядно поношенные туфли, а также широкий кожаный, давно выцветший ремень, составляли одежду этого человека. На обнаженном торсе четко выделялись бугры мышц, такие же твердые холмики были видны на руках, заведенных за спину, в которых, как показалось Джозиане, он что-то прятал.

Лицо мужчины было грязным, поросшим щетиной, но не лишеным привлекательности, хотя его очень портил ужасный шрам под левым глазом, оно больше подходило наемнику или разбойнику. Видимо, ему было лет тридцать — тридцать пять, но Джозиана, не задумываясь, дала все сорок.

Мужчина не собирался убегать, он стоял, широко расставив ноги, гордо подняв голову и ветер шевелил выгоревшие на солнце волосы. Молчание затягивалось и Джозиана, желая нарушить его, спросила:

— Кто вы? Что вы здесь делаете?

Человек ответил сразу:

— Мое имя Кинг Сэлвор. Моя цена — двадцать фунтов, ровно двадцать, ни больше, ни меньше.

— Меня не интересует ваша цена, — холодно произнесла Джозиана.

— Извините, но я думал, что хозяйка должна знать цену своего товара.

— Вас покупал мой отец, а не я. Если вы неудовлетворены той ценой, которую за вас заплатили, то обратитесь к моему отцу — он удовлетворит ваши пожелания.

Кинг начал разговор словами, которыми хотел вызвать недовольство дочери губернатора, но он не знал, с кем имеет дело. В свои двадцать пять лет Джозиана славилась умением искусно вести спор и не раз ставила своих оппонентов в глупейшее положение, поэтому не всякий рисковал состязаться с ней в остроумии, зная ее острый язычок.

— Признателен вам за совет, миледи, но боюсь, не смогу им воспользоваться.

— Отчего?

— Опасно!

— Отец плохо обращается с вами?

— Раб не может быть доволен своим хозяином.

— Почему вы унижаете себя?

— Раб — вещь, а вещь не имеет свойства унижаться.

Разговаривая с Кингом, Джозиана не переставала вспоминать это лицо. Конечно, она не обязана помнить всех рабов своего отца, но взгляд, манеры, голос этого мужчины напомнили ей сцену четырехмесячной давности.

В тот день в Нассау прибыло судно с осужденными преступниками. Плетьми на причал выгнали изможденных людей, еле державшихся на ногах, и выстроили в шеренгу.

Неподалеку от них стояла группа богато одетых людей, которые терпеливо ожидали, когда глава колонии выберет себе товар.

Перед строем каторжан, опираясь на бамбуковую трость, важно и медленно вышагивал низенький, плотный человек в костюме из темно-коричневой тафты. Усы его злобно, презрительно топорщились, а глаза бросали быстрые, опытные, оценивающие взгляды на живой товар изпод широкополой шляпы. Он подходил то к одному, то к другому, открывал осужденным рты, брезгливо осматривал зубы, ощупывал ноги и руки, бросая сопровождавшему его

Коливьеру злобные реплики.

— Дерьмо! И вы еще имеете наглость предлагать их мне?! Предложите их акулам! И еще столько требуете! Да эти мерзавцы не выдержат здесь и пары месяцев! Тьфу, смотреть на них тошно!

Коливьеру отбивался, как мог.

— Губернатор Стэйз! Это все достаточно работоспособные люди. Уверяю вас, они принесут вам немалую прибыль.

— Ха! Точнее сказать — убыток. Я вашу подлую натуру знаю!

Суете дерьмо, а хвалите его, словно конфетку! Лучше купить негров — от них больше проку и обойдутся дешевле.

Но вот губернатор остановился возле Огла. Рослый, сильный ирландец понравился Стейзу. Он несколько раз ткнул тростью в сильное тело каторжанина и удовлетворенно хмыкнул.

— Пожалуй, пойдет. Сколько сдерете?

— Сорок, — поспешил с ответом Коливьеру.

Губернатор ожег капитана недобрым взглядом из-под густых бровей и медленно, словно выдавливая слова, произнес:

— Двадцать пять.

— Но сэр, — начал капитан, но Стэйз тут же сказал:

— Тридцать. — И добавил: — И ни фунтом больше.

По тону, каким это было произнесено, Коливьеру понял, что дальнейший торг бесполезен и, вздохнув, согласился.

Следующим был Майкил. Благодаря стараниям товарищей он достаточно крепко держался на ногах, хотя бледность еще не сошла с юного лица. Коливьеру, для приличия поторговавшись, согласился на цену, предложенную губернатором. Но при виде следующего Стейз презрительно скривил рот.

— Этого можете предложить на корм рыбам, да и те наверняка отвернутся!

— Тебя они бы слопали за милую душу!

Неслыханная дерзость!

Побагровевший от злости Стэйз подскочил к невысокому осужденному, на лице которого — как память о неспокойном прошлом — лежал ужасный шрам, спокойно гонявшему во рту соломинку. Нагло и дерзко смотрели его карие, чуть прищуренные глаза. Он не отвел их от налившихся кровью глаз бычьих глаз губернатора и тогда, когда тот рявкнул во всю мощь своих легких:

— Что ты пискнул?

— Я сказал…

— Что-о-о?!

— Неважно.

— Издеваешься, скотина!

— Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь.

— Смеяться вздумал!

— Разучился, пока плыл.

— Сгною, ублюдка!

— Не сомневаюсь, ваша милость.

— Имя, выродок!

— Мать нарекла Кингом, а друзья — «Убей англа».

Губернатор не нашел слов, чтобы ответить на эту дерзость. С минуту он тупо взирал на каторжанина выпученными глазами, но так и не сумел найти достойный ответ. Он хотел лично забить осужденного, но мускулы, выделявшиеся под лохмотьями, заставили губернатора отказаться от этого намерения, к тому же это было и неприлично. С трудом уняв бешенство, он произнес:

— Я запихну эти слова в твою вонючую глотку и ты подавишься ими.

И губернатор повернулся к слугам, намереваясь отдать жестокое приказание.

Рука Кинга скользнула под выпущенную рубашку, нащупывая ребристую рукоять ножа. Сейчас уже поздно клясть свой несдержанный язык, но дать убить себя так просто Сэлвор не собирается! Прежде чем ирландец умрет, он успеет отправить к праотцам несколько человек, а эта толстобрюхая свинья первой уйдет на небо. Однако судьба предоставила отсрочку мятежному матросу: неожиданно запротестовал капитал Коливьеру.

— Э, нет, губернатор Стэйз, это неправильно! Он еще невольник.

Губернатор ожег Коливьеру таким злобным взглядом, что тот съежился и пожалел о своем вмешательстве.

— Сколько вы хотите?

Коливьеру проглотил комок в горле и неуверенно произнес:

— Двадцать, пожалуй.

— Я согласен. Теперь он мой?

— Да, конечно.

— Отлично! Сейчас я покажу, что умеет делать губернатор Багамских островов, когда ему в руки попадаются такие вот мерзавцы.

Губернатор опять повернулся к слугам, а Кинг вновь сжал рукоять ножа. Еще немного — и…

Быть бы Кингу мертвым и не быть бы продолжению этого повествования, если бы все происходящее не видела Джозиана. Поведение ирландца, внешность которого сразу привлекла ее внимание, очень удивило девушку. Можно было подумать, что его действия — акт отчаявшегося человека, но что-то мешало Джозиане принять эту версию. Изуродованное лицо мужчины говорило о многочисленных испытаниях, выпавших на долю этого человека, не привыкшего бояться, о чем можно было судить по поведению ирландца. Заинтересовавшаяся Сэлвором девушка невольно высказала то, что было у нее на уме…

— Гордый!

Эти слова услышал и отец девушки. Внимательно посмотрев на дочь, он перевел взгляд на ирландца и, не сводя с Кинга злобного и испытывающего взора, громко спросил:

— Значит, ты говоришь, дочь моя, он гордый?

— И, очевидно, смелый, отец.

— Так я вижу другое и смогу доказать это, — вновь обратившись к ирландцу, губернатор упер в его грудь грязный конец трости и с чувством неизмеримого превосходства над жалким рабом произнес: — Я не стану убивать или мучить тебя, но устрою тебе такую жизнь, от которой согнешься в бараний рог и через два месяца приползешь ко мне на коленях.

И теперь этот самый человек стоял перед дочерью губернатора и без тени страха или подобострастия разговаривал с девушкой, во власти которой было сделать с ним все, что угодно. Сама Джозиана знала, что она ничего не предпримет для этого. На острове ее интересовал каждый новый человек, но интерес к нему быстро пропадал, если она видела, что новичок — типичный представитель своего слоя общества. Кинг Сэлвор, конечно, происходил из бедной семьи, но манеры и разговор ирландца производили приятное впечатление. Джозиана отметила, что он знаком с правилами светского обхождения, хотя и не всегда соблюдает их, к тому же достаточно хорошо образован для своего круга. Девушка все больше и больше проникалась уважением и неподдельной симпатией к меченому каторжнику.

— Однако в положении вещи есть и положительные стороны.

— Извините, но я не замечал их.

— За вещью хорошо смотрят, чтобы она не портилась.

— Смотря за какой!

— То есть?

— Раб — вещь на износ: сдохнет — купят другого.

— Судя по вам, этого не скажешь. Прошло уже два срока, назначенного моим отцом, а вы живы.

— На пáйке вашего папочки легче протянуть ноги, чем удержаться на них.

— Эту, как вы выразились, пáйку, еще необходимо отработать и оправдать.

— Бурду не оправдывают и тем более не отрабатывают.

Это было произнесено сурово и твердо, что удивило Джозиану: осмелиться произнести такое в присутствии дочери губернатора, необходимо обладать немалым мужеством. Кинг знал, с кем говорит, в этом Джозиана не сомневалась. Но, узнав ее, Сэлвор не испугался и не убежал, не выказал показного равнодушия к своей судьбе, продолжая сидеть.

«Нет, — считала Джозиана, — виселица — слишком недостойное место для такого человека».

Неожиданно она заметила во взгляде Кинга некоторое восхищение и решила воспользоваться этим обстоятельством, чтобы переменить тему разговора.

— Вероятно, на мне что-то написано, не так ли?

— О нет, миледи, ни единой помарки!

— Тогда чем объяснить ваш пристальный взор?

— Я любуюсь вами!

Это объяснение было столь простым и неожиданным, что Джозиана, может быть, впервые в жизни, не нашла, что ответить. Ошеломленная столь откровенным признанием, девушка удивленно взирала на стоявшего перед ней человека. Джозиане не раз приходилось выслушивать изощренную лесть относительно своей внешности, но столь короткое и бесхитростное признание она выслушала впервые.

Однако тщетно было искать в глазах ирландца хоть искорку смеха — Кинг не лгал, он, действительно, любовался молодой англичанкой.

На фоне голубого безоблачного неба четко вырисовывалась стройная фигурка всадницы в белом, на гнедом коне.

Тонкий шелк удачно облегал тело, позволяя свободно двигаться, и в то же время не скрывал очертаний молодого красивого девичьего тела. Разрумянившееся лицо красавицы чуть загорело под тропическим солнцем, что придавало ему особую привлекательность, и на нем красиво выделялся маленький ротик с нежно-алыми губками. Большие темнозеленые глаза выражали неподдельный интерес и любопытство. Шляпа с колышущимся от легкого ветра плюмажем покрывала густые волосы, цвета темного каштана, с искусно завитыми локонами, ниспадавшими на плечи, и красивую упругую грудь Джозианы. Затянутые в замшевые перчатки тонкие руки уверенно сдерживали горячего коня.

С трудом сумела девушка оправиться от изумления и произнесла:

— Благодарю вас, вы очень откровенны.

— По мере моих скромных сил, миледи, — с легким поклоном проговорил Кинг.

— Тогда ответьте мне на такой вопрос: не вредит ли вам такая откровенность? Быть может, покажется глупым и странным мой вопрос, но в наше время не часто встречается настоящая откровенность.

— То, чем вы, миледи, изволите восхищаться, — увы! — моя беда.

— Почему?

— Дело в том, что я говорю лишь то, что вижу, слышу или знаю, а это нравится далеко не всем.

— Ах, вот как! — Джозиана внимательно посмотрела на Сэлвора и в ее глазах блеснул озорной огонек. — Тогда чем, вернее, как вы объясните свое присутствие здесь, в то время, как другие трудятся на отведенных местах?

— Очень просто, миледи. — Кинг знал, что рискует головой, но это он делал не в первый и не в последний раз. — Я отдыхаю.

Ответ был дан незамедлительно с той же обезоруживающей простотой и откровенностью, и Джозиана прониклась еще большим уважением к человеку, в котором так удачно сочетались смелость и честность. Ирландец же ожидал, что сейчас на него, как из рога изобилия, посыплются оскорбления и угрозы, но он недооценил дочь губернатора, которая сказала:

— Несомненно, вы правы: тем, кто перетрудился (а с вами именно этот случай), конечно, необходим отпуск — это так просто и понятно! Я думаю, что вы уже достаточно восстановили свои силы, и поэтому — бегом на свое место!

Теперь для Кинга наступил черед удивляться. Едва увидев и узнав Джозиану, он был готов к крикам и угрозам, даже побоям. Сэлвор знал, что за уклонение от работ он рискует получить плети, но, если эта женщина догадалась, чем он здесь занимается, то его вздернут без какого-либо разбирательства. Ирландец мгновенно принял единственно правильное решение — уличить момент и убить девушку, пусть потом попробуют доказать его причастность! Но красота Джозианы сильно поколебала его решение, а теперь он уже не думал об этом. На смелого ирландца произвели сильное впечатление душевные качества Джозианы: она и не думала о том, чтобы донести на раба, несмотря на его самовольный уход. В свою очередь, Джозиана догадывалась, что раб постарается сделать все, чтобы никто не узнал о том, что он был здесь. Эта решимость в сочетании с находчивостью, правдивостью, твердостью побудила Джозиану к решению умолчать об этой встрече.

Люди с таким характером всегда вызывали у Кинга особый интерес, и он внезапно поймал себя на мысли, что эта девушка нравится ему больше и больше. Сэлвору довелось немало странствовать по свету, он повидал немало женщин, со многими из них спал и кутил, но подобную Джозиане ирландец встретил впервые. Кинг еще не знал, да и не мог знать, к чему приведет его это, так внезапно вспыхнувшее чувство, как он будет мучиться и проклинать этот день.

Кинг быстро, но не спеша, взял лежавшую на камнях рубашку, молча, наклонил голову, расставаясь с девушкой, и зашагал в сторону темнеющего леса.

Джозиана смотрела вслед удалявшемуся ирландцу до тех пор, пока он не скрылся среди деревьев.

Удивительный человек!

Она привыкла видеть, что при ее появлении рабы старались, как можно быстрее, скрыться, зная жестокий нрав отца красавицы. Но этот! Он знал, с кем говорит, но не сгибался в подобострастном поклоне, не прятал злобу в глазах, не заикался в разговоре — и это в его-то положении!

Нет, положительно было в этом человеке что-то такое, что привлекало девушку — таинственное и непонятное. Решительно, ирландец не заслуживал той низкой участи, что определена ему людьми.

Несмотря на свой возраст, Джозиана не была замужем, хотя имела не одного поклонника. Ее мальчишеский нрав искал человека, который не был бы обычным ухажером и шаркуном, они давно опостылели ей. Она отличалась не только умением вести разговор, но и тем, что не делала градаций между мужчинами согласно их сословному положению, бешеная езда также не способствовала укреплению ее репутации благонравной девушки, как и отношения с простолюдинами.

Джозиана ценила в людях дела и мысли, внешность и положение для нее не имели значения, к тому же девушка была слишком смелой для своего пола, в строгом секрете от отца, она, переодевшись в простое платье, посещала места, считавшиеся небезопасными, умела стрелять из пистолета. Многое в своем характере Джозиана унаследовала от матери, спокойной женщины, отличавшейся мягким сердцем, что не мешало ей время от времени показывать твердость и упрямо стоять на своем. Добродетелью матери не была обделена и дочь, хотя в редкие минуты гнева она могла потребовать сурового наказания виновного. Вместе с тем, рабы Стейза не раз становились свидетелями того, как именно присутствие Джозианы удерживало надсмотрщиков, а порой и самого губернатора, от жестокой расправы, но все, же они предпочитали избегать встреч с дочерью губернатора.

Над бухтой поплыли мерные удары колокола — на церковной звоннице отбивали полдень. Джозиана повернула было назад, но передумала. Соскочив на песок, она подошла к обломку, на котором недавно сидел Кинг. Джозиана хотела узнать природу тех звуков, что привлекали ее внимание. Ей не пришлось долго ломать голову над этим вопросом. Недалеко от валуна валялся небольшой точильный камень, видимо, застигнутый врасплох Кинг успел спрятать лишь то, что он точил, а камень просто отбросил в сторону.

Девушка подняла точило, недоуменно вертела его в руках, пытаясь понять, что можно точить втайне от всех. Из-за безделицы Сэлвор, конечно, не станет рисковать головой, но тогда, что это могло быть?

Нож!

Только нож мог точить человек, так уверенно и независимо разговаривавший с дочерью всесильного главы островов. Эта мысль была так проста и естественна, что Джозиана сначала отбросила ее как невероятную. Но что еще, кроме этого, он мог делать здесь, в этом пустынном и уединенном месте?

За хранение оружия — холодного или огнестрельного — полагалась смертная казнь, и здесь Джозиана была бессильна. Чтобы отправить Кинга на небеса, ей следует только показать отцу точильный камень, и даже не придется тратить слова, доказывая существование оружия и принадлежность его рабу.

Но Джозиана сейчас думала о другом. В глубокой задумчивости села она в седло и пустила Марга шагом.

 

Курс — свобода!

На сложенных бревнах четверо резались в покер. С трудом удалось изготовить колоду из бумаги, стащенной из дома губернатора. Был жаркий полдень и четверо вели неторопливую беседу, изредка поглядывая в сторону рабов. все ожидали старшего надсмотрщика, отправившегося выяснять причины задержки сырья, и рабы устроили себе отдых, поскольку в течение длительного времени не ожидалось никаких дел, а надсмотрщики ленились подыскать им занятие.

Четверка уже знакомых по трюму товарищей удобно расположилась на отесанных бревнах, сложенных трапецией. С нахмуренным лицом Огл тасовал самодельную колоду, с легкой, полунасмешливой улыбкой на губах полулежал Кинг, невозмутимо набивал трубку невесть откуда взявшимся табаком

Джон, а Майкил делал вид, что очень интересуется выпавшими ему картами.

Прошлым днем Кинг едва не подрался с Оглом, когда пришел в кузницу. Короткий разговор происходил вне кузницы, а когда раздраженный Огл вернулся, вслед за ним вошел Кинг и бросил Блэрту обвинение в том, что он продался. В ответ Огл запустил в Сэлвора клещами, но тот увернулся и схватил полосу металла, а Огл вооружился черенком от лопаты и встал в стойку. Не зайди в это время

Джон — наверняка бы пролилась чья-то кровь.

Блэрт бросил карты на дерево.

— Я — пас!

— Это тебе не черенком махать, — съязвил Кинг и открыл свои карты.

Майкил даже плюнул от досады — везет чертовому рулевому!

— Скажи спасибо Джону, — сказал Блэрт, собирая карты, — иначе быть твоей голове остроугольной формы.

— Я не знаю, какая у меня голова, но вот то, что у тебя она деревянная, — это точно, — спокойно парировал Кинг, растягиваясь во всю длину крепкого, здорового тела.

— Хватит! — Огл смотрел на Кинга так, как мог смотреть только на своего врага. — Ты уже чуть было не засыпался с ножом, а мне это не безразлично. Если узнают, что точило тебе дал я, то мы вместе закачаемся на одной перкладине, но тебе этого мало — еще и «кошку» подавай!

— Что за «кошку»? — спросил Джон.

— Ты четырехлапый якорь не видел, что ли? — раздраженно спросил Огл.

— Видел, — назидательно сказал Джон, — а ты, видимо, повешенных не лицезрел, что орешь, как в опере.

Блэрт осторожно оглянулся, сознавая свою ошибку, и уже более тихо произнес:

— Ты спроси у него, Джон, куда пропал тот точильный камень, что я ему дал.

— Сказал же тебе, — недовольно произнес Кинг.

— Не знаю! — передразнил Огл недавнее объяснение

Сэлвора. — Хорош ответ, ничего не скажешь!

— Подожди, Блэрт, — сказал Скарроу, — пусть лучше «Меченый» сам расскажет, что произошло.

Кинг рассказал о своей встрече с Джозианой Стейз, добавив в конце, что когда он вернулся, то точило уже не нашел.

— Я ему и говорю, что камень могла взять только она, — сказал Блэрт.

— Если бы она взяла камешек, — произнес Джон, — то ты бы давно дергался на перекладине на пару с Сэлвором.

— Нет, Джон, — вмешался в разговор Майкил. — Дочь губернатора не такая, как все, она особенная, и я сомневаюсь, чтобы она стала доносить.

— Много ты знаешь! — сказал Свирту Блэрт.

— Сейчас все узнаем, — медленно произнес Кинг, глядя в сторону дороги. — Элин идет.

Ирландка часто по вечерам заходила к своим друзьям по несчастью. Их бараки находились в получасе ходьбы от дома губернатора и в свободное время она приносила свежие новости. Сегодня идти пришлось несравненно дальше

— Элин послали за опилками. Четверо товарищей видели, как она подошла к одному из надсмотрщиков, что-то сказала, показывая деревянную бадью, и направилась к ним.

Элин сильно изменилась за время, проведенное в рабстве. Бледность не сходила с ее лица: когда изредка она пыталась улыбнуться, то лишь кривила рот, на лице постоянно лежала печать отрешенности от всего земного. Ирландка уже свыклась с мыслью, что она останется здесь навсегда. Некогда золотистые волосы потемнели и спутались, одежда превратилась в лохмотья. Как и все рабы, она медленно превращалась в животное.

Подойдя к бревнам, Элин поставила бадью на землю и спросила у всей четверки:

— С каких пор у вас появился послеобеденный отдых?

— С тех самых, как закончилось дерево.

— Набери мне опилок, Кинг!

— Пусть Майкил наберет, он здесь работает.

— А я хочу, чтобы ты набрал, — настойчиво повторила

Элин, и, ирландец понял, что женщина хочет поговорить с ним наедине.

Он поднялся и спрыгнул на землю.

— Майкил, где здесь опилки?

— Там, где режут доски!

В том месте, где рабы резали бревна на доски, находилась куча опилок, которые насыпали в корзины и относили к яме, где сжигали. Специально для этого здесь стояла лопата, но Сэлвор стал неспешно насыпать опилки руками.

— Выкладывай.

Элин присела на чурбан.

— У кого из наших ребят могло быть точило?

— А что?

— Очень интересная история! Два дня назад я высыпала мусор у конюшни и видела, как возвращалась с прогулки дочь губернатора. Меня она сначала не видела, а я отлично видела ее. Подъехала, соскочила и говорит мулату, чтобы посмотрел ногу Марга, ей показалось, что конь хромает.

Тот нагнулся, а она — раз! — и вытащила что-то из седельной сумки, спрятала в руке. Увидела меня, вся зарделась и ушла.

— А почему ты решила, что это было точило?

— Видела утром под ее кроватью, когда убирала. Джозиана, видимо, это поняла, так как заторопила меня с уборкой. Я решила рассказать — может, вам это надо.

— Очень надо, Элин. То точило обронил я. Идем!

Проводив ирландку, Кинг вернулся к товарищам.

— Порядок, — сказал он, забираясь на бревна. — Проблем с вешалкой нет — будем жить.

— Почему ты уверен, что нас не вздернут?

— Я знаю, где точило, Огл.

И Кинг передал все, что слышал от ирландки. Майкил присвистнул:

— Вот это дочь губернатора!

— Да, два дня — срок немалый, — согласился Скарроу.

Победоносно глядя на Огла, Кинг спросил:

— Так как мой заказ, мистер Блэрт?

— А зачем тебе «кошка»? — спросил Джон.

— Я здесь не собираюсь гнить, — последовал ответ.

— Отсюда сбежать можно лишь только на небо, — горько усмехнулся Свирт.

— Пусть помечтает, — сказал Огл, — это приятно.

Кинг быстро поднялся, сел и посмотрел на Блэрта глазами, в которых горела уверенность.

— Не веришь!

— Да ну тебя!

— Нет, подожди! Что мы можем достать? Пищу — не проблема, проще простого, о воде я и не заикаюсь — источников достаточно. Мореходные приборы — на любом заходящем корабле можно украсть, тоже нетрудно. Остается оружие, но ты можешь изготовить ножи — для начала вполне подойдут.

— А уйдем на чем?

— Ты только «кошку» сделай, а посудина есть на примете. Выберем ночку потемнее, выйдем в открытое море и возьмем курс на свободу!

Ошеломлённые рабы молчали. Все они уже смирились с невозможностью вновь увидеть родные берега, услышать, как шумят ветра на ирландской земле. Каждый мечтал о свободе, но никто не верил в то, что можно самим, без посторонней помощи, добыть ее.

А Кинг не только верил — он знал, что это возможно!

Друзья хотели подробнее расспросить его о пути освобождения, но в это время появился губернатор, и рабы быстро разошлись.

Если говорить честно, то Кинг не знал, как выбраться из неволи, хотя понимал, что это будет чертовски трудно. Он имел наметки, еще не соединенные в единый план, но зато ирландец отлично знал другое: выбираться отсюда поодиночке — значит, добровольно совать голову в петлю. Нужны люди, готовые пойти на риск, и именно поэтому он сказал друзьям, что знает, как бежать. Дерзкая мысль вызывает недоверие и удивление, как безумная. Но зерна надежды, уже пустившие корни, не оставляют в покое души лишенных свободы. Словно черви, они медленно, но верно разрушают камни недоверия. В один прекрасный день стена неверия рухнет и бывшие противники станут верными единомышленниками. Кинг знал это так же, как и то, что в таких делах не следует спешить, и он терпеливо ждал.

Спустя месяц, после этого разговора Скарроу сломал топорище и зашел к Оглу, в обязанности которого входило исправление инструментов. Помимо этого он умел чинить холодное оружие и к нему нередко обращались офицеры и солдаты. Отличный кузнец, Огл был необходимым человеком, пользовавшимся определенными льготами.

Пока верзила кузнец прилаживал новое топорище, Джон достал верную трубку, набил ее табаком, прикурил от углей горна, с наслаждением затянулся и присел на лежавшую рядом мешковину. Но, сев, он почувствовал под ней какойто предмет, острые края которого причинили некоторую боль мягкому месту. Скарроу невольно вскрикнул, вскочил, откинул мешковину и не поверил своим глазам: перед ним лежала незаконченная «кошка»!

— Положи!

Держа в руках починенный топор, Огл стоял за спиной Джона. Скарроу опустил мешковину, выпрямился и посмотрел в глаза товарища.

— Ты веришь в слова Сэлвора?

— А ты?

— Это не ответ!

Огл с силой вонзил топор в пень, стоявший поблизости и заменявший стул, и отошел к входу.

В кузнице Огла не было дверей, он их не любил.

Он оперся о косяк — спиной к Джону — и заговорил глухо и медленно:

— Я дурак Джон, так?

— Почему?

— Ведь я верю «Меченому». Да, все мы считаем побег отсюда безнадежным делом. Но ведь Сэлвор знает, что это возможно! — Огл повернулся к Джону, и тот увидел широко раскрытые глаза, в которых светились отчаяние и надежда.

— Знает и — я уверен! — сделает! — Огл проглотил комок, вставший в горле. — А я так хочу вырваться отсюда! Я так хочу знать, что не принадлежу никому и какая-то скотина вроде Стейза больше не властна унижать и оскорблять меня, причем безнаказанно. Когда он заходит сюда, меня охватывает одно очень сильное желание. Ведь это так просто: тяжелым по черепу — и ему крышка!

— А заодно и тебе, — сказал Джон.

— Верно, тяжело вздохнул Огл. — Но, по крайней мере, одним ублюдком на земле станет меньше.

— Вместо одной твари пришлют другую, — произнес Скарроу, — и я не ручаюсь, что она окажется лучше. А вот тебя уже не будет!

Джон подошел к Блэрту и дружески положил на его плечо свою мозолистую ладонь.

— Огл, соленый черт! Выбрось эту дурость из головы и не губи себя. Ты еще будешь нужен нам…

Джон оборвал себя, почувствовав, что слишком много сказал, но было поздно. Блэрт внимательно посмотрел на Джона и спросил:

— Кому «нам»?

— Ну, нам, — неуверенно ответил Скарроу. — Мне, Кингу… Всем!

Блэрт не был простачком и такое объяснение его не удовлетворило.

— Джон, ты что-то скрываешь от меня.

— Идиот! — ругнул себя Скарроу. — Вечно язык за зубами не держится. Ну, ладно, думаю, Кинг не очень рассердится.

Джон рассказал Блэрту следующее. Поскольку он валил лес в одной партии с Кингом и Майкилом, то вскоре после заявления Сэлвора о намерении и наметившейся возможности бежать они договорились покинуть остров. Но для этого пока не было необходимого — лодки, мореходных инструментов, а главное — десятка надежных и сильных людей.

Огл чуть не заорал от радости.

— Господи! — шептал он. — Неужели это не сон! Я боюсь поверить!

— Будешь сильно радоваться, — сказал Джон, — то явь, действительно, станет сном, вечным и для всех.

— Но почему ничего не сказали мне?

— Мы ходим по острию ножа и действовать приходится с оглядкой. Вчера Сэлвор сказал, что с нами пойдет Элин, надо еще Стэрджа прощупать: врач будет очень нужен.

— С ним и говорить нечего. Он доктор, живет лучше всех нас.

— Это ты Сэлвору скажи. Он и с тобой хотел поговорить, но я, как видишь, хоть и не хотел, а все же опередил его.

Огл подошел к горну и взялся за меха, а Джон сел на земляной пол и затянулся, выпуская клубы густого табачного дыма.

— А еще кого хотите привлечь?

— Не знаю, надо с Кингом посоветоваться.

— Ты говоришь о нем, как о боге.

— Ты и сам смотришь на него так же.

— Вообще, я думал, что ты возглавишь побег.

— Я думаю, что мне не стоит браться за это дело.

— Почему?

— Стар стал. В прежнее время и я бы мог, но…

— Что?

— Время не то, молодые, такие, как Сэлвор, вершат судьбы.

— Среди уголовников есть подходящие люди.

— Да? Не замечал. И кто же?

— Нэд Галлоуэй, например.

— Твой молотобоец?

— Да, я в нем уверен.

— Будь осторожен!

— Не беспокойся, он мне помогает «кошку» делать.

Джона эти слова ударили по сознанию, как если бы были поленом. Какую-то секунду он сидел в оцепенении, а затем вскочил на ноги.

— Ты в своем уме? Соображаешь, что творишь!

— Не волнуйся, — улыбнулся Огл. — Нэд — парень стоящий. Ты бы видел его лапы! К тому же он мечтает бежать, но ему нужны сообщники, в одиночку, говорит он, можно бежать только на небо. И еще одно — он двадцать лет ходил на торговых судах.

— Хорошо, но только расскажи о нем Кингу, пусть он выносит решение. Но самое главное — держи язык за зубами.

Блэрт снова оскалил зубы.

— Обижаешь, Джон! Жизнь кое-чему научила!

Вскоре у беглецов было готово все. Им удалось выкрасть компас и лаг, организовать достаточные запасы провианта, воду было решено брать непосредственно перед побегом. К уже известным беглецам присоединились Нэд, Стэрдж, Элин и еще несколько роялистов. Кинг наметил объект для захвата — большую мореходную лодку, что использовалась для рыбной ловли. Побег был назначен на первую годовщину прибытия осужденных на остров.

 

Откровенный разговор

Наиболее крепких и сильных рабов определяли валить лес и перевозить его на распилку. Эта тяжелая работа продолжалась по двенадцать — четырнадцать часов в день. Деревья валили наземь, им обрубали ветви, опиливали с обоих концов стволы и под палящим солнцем и плетьми надсмотрщиков перетаскивали к месту отправки.

Здесь и работал Кинг. Мускулистые руки ирландца глубоко вгоняли топор в крепкий ствол дерева, откалывая щепу, летевшую в разные стороны.

— Береги-и-ись!

Высокое, прямое, как стрела дерево покачнулось и со страшным треском, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее повалилось на землю, ломая свои и чужие ветви. К рухнувшему растению со всех сторон бросились рабы и по могучему стволу застучали топоры.

Надсмотрщики сидели поодаль, скучно зевая и отирая пот, струившийся с их сытых лиц. Они хорошо знали, что ни один раб не сможет убежать отсюда. Не так уж и велик остров, чтобы имелась возможность скрыться, но если повезло и тебя не нашли, подыхай с голоду, коль избрал такой конец рабской жизни! И горе тому, кто попытается увильнуть от работы: зоркий глаз английского надсмотрщика мгновенно заметит уставшего раба, и лишь тот вздумает передохнуть, как на него обрушится бич, и истязание не прекратится до тех пор, пока раб не сумеет убежать от верного пса английского рабовладения и тут же не начнет работать.

Однако близко подходить англичане не решались — «неудачно» упавшее дерево могло придавить кого-нибудь из слишком ретивых собак губернатора Стейза.

Простучав копытами по просеке, Марг, повинуясь воле прекрасной всадницы, остановился и громко, призывно заржал.

Один из надсмотрщиков быстро посмотрел в ту сторону, откуда донеслось ржание, тут же соскочил с бревна, на котором сидел.

— Дочь губернатора!

При этом восклицании все надсмотрщики повторили прием, проделанный их коллегой, с той лишь разницей, что вслед за этим они быстро сняли шляпы.

Тот, кто первым увидел Джозиану, был старшим надсмотрщиком и он с непокрытой головой, быстро, насколько позволяла его грузная фигура, подбежал к девушке, изящно восседавшей на породистом жеребце, и низко поклонился.

— Добрый день, миледи! — приветствовал он Джозиану с плохо скрытым удивлением. — Позвольте мне засвидетельствовать вам мое почтение, а также почтение всех моих помощников — верных слуг господина губернатора.

— Вы удивлены моим приездом, мистер Карклер? — спросила девушка, не удостаивая надсмотрщика взглядом.

Картлер замялся с ответом.

— Вы так редко посещаете нас, что я никак не ожидал, что вы изволите приехать сегодня.

— Как видите, изволила. Или, может быть, этот лес и эти рабы уже не принадлежат моему отцу? Может, вы уже не находитесь на службе у губернатора Багамских островов?

— Что вы, миледи, какой может быть разговор! — испуганно заторопился Картлер. — И лес, и рабы, и все здесь… Что-нибудь угодно?

— Связку тонких веток и раба.

Англичанин был очень удивлен этим требованием и не скрывал этого, но, тем не менее, счел за благо поспешить исполнить волю молодой всадницы, зная о неприязни дочери губернатора к людям его профессии. Картлер повернулся к ближайшему рабу, собираясь приказать принести свежесрубленные ветви, но девушка опередила его сказав:

— Не этого — вон того!

Ее изящная ручка, затянутая в белоснежную перчатку, указывала на Кинга, орудовавшего неподалеку топором и украдкой наблюдавшего за Джозианой.

Картлер остановился в нерешительности, его побледневшее лицо выражало страх и растерянность. Посылать с дочерью губернатора самого дерзкого раба, можно ли? Если господин Эдвард Стейз узнает, а о том, чтобы он узнал, постараются те, кто метит на его место — верной собаке сильно не поздоровится от «ласки» хозяина. Но и воспротивиться было нельзя: Джозиана имела достаточное влияние, чтобы обеспечить Картлеру неприятности, а этого надсмотрщик и боялся.

— Позвольте заметить, миледи, что ваш выбор не очень удачен, поскольку… — Надсмотрщик не сумел докончить свою мысль, осекшись под гневным взглядом Джозианы.

— Я не спрашиваю вас, мистер Картлер, — отрывисто и резко говорила девушка. — Я лишь требую, чтобы вы предоставили в мое распоряжение связку веток и раба. Вы в состоянии сделать это?

— Да, да, конечно, разумеется! — засуетился надсмотрщик, напуганный тоном Джозианы. — Сейчас все будет исполнено.

Спорить и пытаться переубедить дочь губернатора — упаси бог! Картлер бросился исполнять приказ девушки, по пути хлеща попадавшихся под руку рабов, что соответствовало его трусливой натуре.

Жаркое полуденное солнце немилосердно палило, раскаляя землю. Близился час пика тропической жары: в это время жизнь как бы замедляет свое течение, все живое ищет тень, чтобы укрыться в ее благодатную прохладу и переждать, но для Кинга Сэлвора это было невозможно, и лучи солнца безжалостно направляли весь жар на непокрытую голову ирландца. И в очередной раз, смахнув пот, он поправил связку ветвей и продолжал путь.

Кинг попытался понять, куда они идут и зачем, но это было нелегко. Сначала он с полмили шагал под кронами ветвистых деревьев, а затем Джозиана направила его вдоль берега, и вот уже добрых полчаса он брел по мелкому бархатному песку, теряясь в догадках. Ирландец чувствовал на своей спине неотрывный взгляд Джозианы, слышал стук копыт Марга и не переставал задавать себе один и тот же вопрос: что задумала англичанка?

Кинг перебирал в уме различные ситуации, но, ни одна из них не давала ему удовлетворительного ответа. Если

Джозиана все-таки рассказала отцу, и тот велел привести

Сэлвора так, чтобы тот не знал этого? Но вряд ли Джозиана, молчавшая столько времени, вдруг изменила свое решение. Да и не стала бы девушка соглашаться на такую унизительную роль. Губернатору и не нужны были какиенибудь уловки, чтобы схватить какого-то раба. Тогда куда его ведут? Этот вопрос не давал покоя Кингу, но ответ на него знала лишь Джозиана Стейз, а она молчала — значит, и Сэлвору приходилось молчать и ждать, продолжая идти.

— Сэлвор!

Кинг обернулся и увидел, что Джозиана спрыгнула с лошади.

— Подтяните подпругу, седло ходит. Вы можете?

Кинг сбросил связку с плеч, размял затекшие суставы, потягиваясь, встряхнулся и подошел к жеребцу. Конь, тревожно прядая ушами, стал отходить, но после того, как Кинг сказал ему несколько ласковых слов и погладил по крутой шее, успокоился.

Подтянуть подпругу — минутное дело. В свое время Сэлвор был неплохим наездником и ему не стоило труда выполнить приказ юной всадницы, стоявшей за его спиной.

Сделав дело, Кинг повернулся… и застыл. На маленькой ладошке, затянутой в шелк перчатки, лежал небольшой точильный камень! Сэлвор не мог не узнать его — именно этот камень он выпросил у Огла, а позже обронил при встрече с Джозианой. Кинг перевел взгляд на девушку: ее глаза выражали крайнее любопытство, а маленький ротик украшала легкая улыбка.

— Так что же, мистер Кинг Сэлвор? Вы потеряли, я нашла, возвращаю вам, а вы стоите и молчите. Скажите хоть одно слово благодарности! Вот и делай добро людям! Или вы отказываетесь признать этот камешек?

Кинг усмехнулся.

— Благодарю вас, миледи. Я не считаю себя храбрецом, но и не отношусь к породе трусов.

Джозиана опустила руку с камнем: такое поведение ирландца несколько озадачило ее. Она ожидала увидеть удивление или растерянность Сэлвора, но только не эту спокойную усмешку. Девушка не была знакома с удивительным самообладанием Кинга, но была достаточно умна, чтобы понять, что он не отказывается от принадлежности камня ему и готов принять все последствия этого шага.

Джозиана внимательно посмотрела в глаза Кинга.

— Зачем вам нож, Сэлвор? Рабам запрещено иметь оружие. Вы это знаете?

— Резать крыс.

— То есть англичан. Значит, и меня?

Кинг отрицательно покачал головой.

— Врагов.

— Кого тогда вы считаете врагами? Меня? Отца?

— Тех, по чьей милости я нахожусь здесь и обречен на столь жалкое существование.

Джозиана повернулась к Кингу в профиль и ирландец не мог оторвать взгляда от ее прелестного вида. Девушка молчала, она не могла сразу освоиться с манерой Кинга разговаривать коротко, точно и по существу. Она привыкла к витиеватой, насыщенной искусными оборотами, речи благородного общества и ей было нелегко разговаривать с простым моряком.

— Скажите, Кинг, вас не удивляет…

— Что?

— Что я до сих пор молчу.

— Я знал о том, что вы прячете точило и молчите.

Джозиана была откровенно удивлена. Она и предположить не могла, что Сэлвору это известно, и поэтому некоторое время она стояла в раздумье, а затем быстро спросила:

— Откуда вы знаете это?

— У Кинга Сэлвора везде есть глаза и уши.

— Светловолосая девушка, которая убирает в доме?

Теперь настала очередь Кинга удивляться, хотя он и не подал виду, ну и женщина! Как быстро она догадалась о его источнике информации. Моряк безразлично пожал плечами.

— Почему Элин?

— Не надо, Сэлвор, — в словах Джозианы слышалось требование к откровенному разговору. — Я заметила, что эта девушка постоянно бегает к рабам, а в доме губернатора можно узнать много нового и интересного для вас.

Кинг решил больше не играть. Он мог бы и дальше вести разговор на прежних тонах, но понимал, что рискует разрушить, то положительное, что видела в нем Джозиана. В свою очередь, англичанка стремилась к откровенности, чтобы попытаться разобраться в ирландце.

— А как думаете вы, миледи, зачем мне нож?

— Чтобы выбраться отсюда.

— Вы считаете, что я идиот?

— Кажется, я не давала вам повода думать так.

— В одиночку бежит либо отчаявшийся раб, либо идиот.

— Но вы-то не один! Есть еще Элин, Огл — достаточно?

— С чего вы взяли, что и Огл замешан сюда?

— Я не считаю себя глупой, мистер Сэлвор. Я узнала, что вы с Оглом Блэртом находитесь в дружеских отношениях, а точильный камень легче всего раздобыть у кузнеца.

Кинг закусил губу: с этой женщиной надо держать ухо востро! Ему не приходилось встречаться со столь умным и красивым созданием, к тому же умеющим так искусно вести разговор. От этой девушки трудно что-либо скрыть, и Кинг решил не юлить.

— Почему вы молчали? — Кинг спрашивал, не сводя пристального взора с лица девушки.

— Прямой вопрос, — сказала Джозиана, — требует такого же ответа?

— Да, — услышала она.

От этих слов зависело многое: ирландец должен знать, что еще можно ожидать от губернаторской дочери, и на что она способна вообще. Он хотел понять природу ее поступка, который доставил ему много переживаний и заставил посмотреть на Джозиану с совершенно другой стороны.

Ирландец молча ждал, но молчала и Джозиана, вертя в руках точильный камень и обдумывая те слова, которые хотела произнести. Ей нечего было бояться, но девушка желала быть правильно понятой.

— Когда я впервые увидела вас, Сэлвор, — медленно начала Джозиана, — ваше поведение, то подумала: кто этот человек? Чего он добивается? Быстрой смерти? Настолько горд, что не желает переносить то положение, в котором оказался? Не скрою, Сэлвор, вы тогда заинтересовали меня, но не более. После нашей встречи у камня, я еще больше заинтересовалась необыкновенным рабом моего отца. И я догадалась, что вы были готовы убить меня! (При этих словах у Кинга едва не отпала челюсть: вот это женщина, сумела понять то, что он так тщательно скрывал!) Я много думала о вас и кажется, поняла, кто вы.

— И кто же?

— Наглец!

Кинг присвистнул.

— Интересно!

— Не смейтесь, Сэлвор, ведь это так. Даже сейчас вы показываете эту черту вашего характера.

— Значит, если я правильно понял вас, вам пришлось по душе именно то, что я нагл?

— Вы неправильно поняли меня, мистер Сэлвор. Я полагаю, что эту черту вашего характера вы используете как оружие для того, чтобы ошеломить своего оппонента.

— Точнее врага.

— Не важна формулировка — важна суть.

— Извините, миледи, и, пожалуйста, продолжайте.

— Вы необыкновенный человек, Сэлвор.

— В роду у меня не было знаменитостей, насколько я помню, одни рыбаки и моряки.

— Я не об этом. Как бы вам это сказать…

Джозиана силилась подобрать точное определение.

— Так, как можете, — сказал Кинг.

Джозиана испытующе посмотрела в лицо ирландца.

— Ну, раб: как он должен вести себя? Как вы считаете?

— По-разному, все зависит от обстоятельств и самого человека, — ответил Сэлвор. — Одни покоряются судьбе, считая, что бороться с ней невозможно. Другие бунтуют — в общем, каждый по-своему.

— И вы — по-своему. Вы не бунтуете, понимаете, что бунт равносилен смерти, но, если бы сложились благоприятные обстоятельства, вы не упустили бы такой возможности. В порту мне понравились та дерзость и смелость, с которыми вы разговаривали с моим отцом. Правда, тогда вам все же стоило придержать язык — немного достойного в таком уходе из жизни.

— Спасибо, миледи, я и сам позже так подумал.

— Логичнее предположить, что вы и далее будете вести себя также, но Кинг Сэлвор внезапно покоряется. Признаться честно, я была удивлена, что в течение четырех месяцев ничего не слышала о вас, и только после нашего разговора у валуна я поняла, что случилось. Вы задумали бежать, и, чтобы на вас не обращали внимания и не мешали готовиться, вы надели маску смирения и покорности. Вы ведете игру, полную опасности, вы ходите по лезвию ножа, и вам это нравится. Риск — черта вашего характера.

— А что же здесь удивительного и необычного?

— Для меня все. Я не встречала таких людей.

— Я моряк.

— И что? Разве ваши друзья не моряки?

— За исключением Элин. Огл был канониром во флоте, Джон — штурманом, Майкил — матросом.

— Значит, и Майкил с вами?

— Вы не знали?

— Догадывалась, но не была уверена.

— Теперь знаете. Вас удивляет, что здесь они ничем не показывают своего стремления к свободе?

— Именно так, они вовсе не такие. Я понимаю, характеры у всех разные, но думаю, что ремесло должно как-то роднить ваши нравы. Может, я не права?

— В общем, все правильно, но вы уверены, что они и дальше будут гнуть спину на вашего папашу?

— А вы, конечно, думаете иначе?

— Да. Они достаточно прожили на море, оно воспитало в них привычку жить свободной жизнью, быть независимыми от кого бы то ни было. В море человек должен надеяться исключительно на себя и в единобостве со стихией бороться до последней возможности, а иначе его ждет смерть. Лишь идущий навстречу гибельной опасности может надеяться на благополучный исход, хотя он не част даже для смелых людей. Трус и паникер пусть лучше не суется на реи, после первых трудностей он станет кормом для рыб. Выстоять в таких условиях помогает лишь вера в свои силы и труд, упорный, каждодневный. Это отлично понимают мои товарищи по несчастью и, не стоит думать, что они стали тварями, безразличными к собственной судьбе. Огл — парень здоровый, но настоящий бык, всегда лезет напролом. Если он возьмет топор, то его уже не остановит ничто и, даже умирая, он сумеет нанести удар. Майкил — горяч, нетерпелив, в общем, — бочка с порохом, которая ждет лишь искры. Джон рассудителен, но в нем нет решимости идти на риск, когда есть возможность взвесить все «за» и «против». Он немолод и его жизненный опыт подсказывает ему именно эту линию поведения, которая, посвоему, правильна. Я думаю, что они не показывают свой характер потому, что еще не полностью осознали свое положение, оно не дошло до их сердец и душ, оно еще не опротивело им хуже смерти, но когда это случится, вы сумеете оценить их по достоинству.

Никогда эти люди не смогут забыть, что они были свободны, и смириться со своим нынешним положением. Они сумеют скинуть ярмо со своей шеи, даже если для этого им придется расстаться с жизнью.

Джозиана молчала, внимательно слушая. Кинг говорил спокойно, внешне ничем не проявляя тех чувств, что клокотали в нем, и лишь широко расставленные глаза, светящиеся страстной убежденностью, с головой выдавали его мятежную душу. Англичанка все больше убеждалась в том, что в ее жизни появился человек, достойный гораздо большего по сравнению с тем, что он имел сейчас.

— Я думаю, что было бы бесполезно убеждать вас в безумности ваших планов.

— Совершенно верно.

— Ну, а я? Меня вы учли в своих расчетах?

— Я взял поправку на ветер.

— Значит, я для вас тот ветер, что мешает вам уйти в открытое море?

— Так говорит Джон, я лишь повторяю его слова.

— Ну, а если я выдам вас? Ведь вы уверены, что этого не случится, не так ли?

Кинг молчал. Он не мог сказать, что тогда Джозианы не станет, у него не поднимется рука на эту милую девушку, которая ему очень нравилась. Сказать «да» было опасно, неизвестно, как англичанка воспримет такой ответ, а рисковать чужими жизнями Сэлвор считал себя не вправе. Он не мог и сказать «нет», это было бы ложью, а лгать Джозиане ирландец не хотел.

— Я не знаю, что сказать вам, леди Стейз, ведь в любом случае я могу оказаться неправ.

Медленно, о чем-то раздумывая, Джозиана подошла к коню и остановилась. Какое-то время она недвижно стояла, лаская Марга по крутой шее, а затем быстро повернулась к морю и, размахнувшись, послала злополучный камешек в синее безоблачное небо. Сверкнув в ослепительно ярких солнечных лучах, камень исчез в синей морской воде.

Кинг все видел и позы не менял. Но в глазах его была видна некоторая растерянность — он никак не ожидал от дочери губернатора такого поступка.

— Но почему? — невольно вырвалось у него.

Джозиана ласково улыбнулась. Эта милая улыбка ей очень шла и Кинг внезапно поймал себя на мысли, что дочь губернатора уже не просто нравится, а восхищает его.

— Я бы очень сожалела, мистер Сэлвор, если бы вас отправили к праотцам, по-моему, это слишком неучтиво по отношению к человеку вашего склада, — сказала она. — Вы мне чем-то нравитесь, Кинг.

— Да, мне часто говорят, что самое привлекательное во мне то, что я неотразимый наглец, а рубец на лице — закономерное следствие природной наглости.

Женщина и мужчина весело рассмеялись, и Кинг, неожиданно для самого себя, произнес:

— Вы мне тоже нравитесь, Джозиана.

— Джозиана нравится всем, но не все нравятся Джозиане! — воскликнула девушка.

Кинг уже откровенно любовался англичанкой.

— Вы одна в семье?

— Нет, у меня есть брат Джон, офицер флота.

Джозиана подошла к Маргу и положила руки на луку седла. Кинг придержал жеребца, и девушка легко вскочила в седло.

— А бежать вам, Сэлвор, все равно не удастся.

— И почему? — усмехнулся ирландец. — Не скажете ли?

— Скажу. Два дня назад отец распорядился все мореходные лодки ставить у четвертого причала, под сильную охрану. Вам известно, что людям вашего положения запрещено появляться в порту без разрешения или сопровождения, а нарушителей ожидает петля?

Это известие ошеломило Кинга, хотя он и не подал виду. «Ловко, господин губернатор! Вы хорошо превращаете в прах наши надежды, только стоит узнать, какой черт надоумил вас принять такое решение».

Джозиана поправила прическу.

— Теперь у вас остается один выход — поднять бунт. Но вы на это не пойдете, вы слишком умны для такой глупости.

Хлыст ожег круп коня, и девушка поскакала вперед и вскоре исчезла среди деревьев.

Кинг проводил англичанку взглядом, подошел к связке и сел на нее. Немилосердно палило солнце, необходимо дать отдых уставшим ногам, а заодно подумать. Из общения с девушкой он сделал два важных вывода: Джозиана их не выдаст, а дорога в море осложнилась. Некоторое время Кинг размышлял над этими фактами, но вдруг быстро вскочил и его лицо озарила довольная улыбка.

— Нет, миледи, есть третий выход — немыслимый, безумный, невозможный — но есть!

Кинг раскидал ветви по песку и двинулся в сторону, противоположную той, в которой скрылась Джозиана.

Вечером в драке, возникшей не без участия и содействия Сэлвора, ирландец ранил руку и был отправлен к Питеру Стэрджу. Как известно, он был единственным врачом среди рабов и, с разрешения губернатора, лечил проданных в рабство людей, не делая между ними никаких различий. Но к его услугам прибегали и многие жители колонии, в том числе ее глава, находивший, что знания Питера неизмеримо выше знаний местных доморощенных врачевателей. В отличие от последних, Стэрдж добросовестно относился к своим обязанностям и поэтому неудивительно, что его пациенты поднимались на ноги чаще и быстрее, а после удачно принятых родов за Питером закрепилась слава мастера своего дела. Стэрджу был отведен ветхий домик, стоявший недалеко от рабских бараков, служивший ему жилищем и рабочим кабинетом, он имел приличное платье, так как приглашался и богатыми пациентами, но не забывал тех, с кем судьба столкнула его на судне «Морнинг». Помощь профессионального врача позволила Майкилу твердо встать на ноги: Питер постоянно следил за здоровьем своих друзей, по мере своих скромных сил, доставал различные лекарства. Врач был вхож во многие дома и был в курсе новостей и сплетен архипелага.

Когда Кинг вошел в лачугу врача, тот перевязывал кисть руки чернобородому верзиле.

— А, Кинг! — воскликнул Питер, жестом приглашая товарища сесть. — Подожди немного.

— Я не тороплюсь. Здравствуй, Нэд!

— Здравствуй, Кинг. Что с тобой случилось?

— Перышком поцарапали.

— У какого же раба объявился нож?

— Это псы.

— А-а, надсмотрщики.

— Они самые.

— Послушай, я тебя давно хотел спросить, где ты овладел сленгом?

— Пришлось в твоей шкуре походить одно время.

— Теперь ясно!

Они некоторое время сидели молча. Закончив перевязку, Питер отошел в сторону, чтобы вымыть руки. Кинг потрогал забинтованную кисть Нэда.

— Где это ты?

— Это по глупости получилось! Железо было горячее, а я его рукой схватил.

— Плохо Блэрт за тобой смотрит!

— Скоро заживет, — вставил свое слово врач.

Кинг кивнул головой и дружески хлопнул Нэда по плечу:

— Будь осторожен, твоя широкая кость нам еще пригодится.

Улыбавшийся Галлоуэй вдруг посерьезнел.

— Когда рассветет?

Кинг опустил глаза и вздохнул.

— Когда ночь уступит права дню.

За то время, что каторжане готовили побег, они изобрели свой, особый язык в целях безопасного общения. В данном случае Нэд Галлоуэй интересовался датой побега, но Кинг отвечал, что необходимо ждать подходящих условий.

«Каких?» — открыто спросил Галлоуэй, но тут вмешался Питер, сказавший, то ему пора идти, иначе долгое отсутствие может вызвать ненужные подозрения.

Молотобоец поднялся и услышал слова Сэлвора:

— Вы с Оглом — лихая парочка, Нэд, но будьте осторожными. Думаю, что о «кошке» знает или догадывается человек, которому это вовсе даже не обязательно знать. Пока все спокойно, но когда пойдет дождь, я не знаю.

— Опасность! — пробормотал Нэд. — Плохо дело!

Когда за Нэдом закрылась дверь, Кинг спросил Питера:

— Какого ты мнения о нем?

— Ты его не спрашивал, когда привлекал его к делу.

— Теперь спрашиваю!

— Изменились обстоятельства?

— Считай, что так!

— Думаю, что он не пчела. Мёд не его работа.

— И я так думаю.

Кинг соглашался с Питером, который был уверен, что молотобоец Огла Нэд Галлоуэй не осведомитель и доносы не его работа.

Вытерев руки, Стэрдж подошел к Кингу.

— Показывай, с чем решил заявиться.

Осмотрев руку, с удивлением сказал:

— Так это же царапина, а не рана!

Кинг усмехнулся:

— Значит, чтобы поговорить с тобой, мне необходимо разрезать руку до плеча? Ты не слишком требователен?

Стэрдж понял Кинга мгновенно и, улыбнувшись, принялся обрабатывать рану.

— Выкладывай!

Кинг рассказал, о разговоре с Джозианой, о своих подозрениях, в заключение, заявив, что побег придется отложить. Питер слушал внимательно, но все больше и больше хмурился: желанный миг свободы отдалялся. Закончив перевязку, он отошел в угол, чтобы вымыть руки, а Кинг одел рубашку и спросил:

— Ты про этот указ знал?

— Он действительно вышел два дня назад, но я был очень занят и не успел сообщить вам. Но меня интересует другое: почему леди Стейз не только не умолчала об этом указе, но и предупредила и именно тебя?

— Наверное, чтобы показать, что все наши попытки бежать обречены на провал.

— Сомневаюсь, Кинг, и снова спрошу — почему?

— Может, в ней заговорило чувство сострадания?

— И потому она умолчала о том, что мы готовим побег?

Кинг не мог ответить на этот вопрос. Джозиана попрежнему оставалась для него ларцом, полным загадок.

Женщина, которая по занимаемому ею на острове положению должна была первой донести на него, не только не делает этого, но еще и оказывает ему ценные услуги. Здесь было о чем подумать.

— Слушай, Кинг, — стараясь спрятать улыбку, произнес Питер, — а не влюбилась ли она в тебя?

— Брось, Питер! — отмахнулся Кинг. — Моя физиономия подходит для любовных свиданий с притонными шлюхами, а не с губернаторскими дочками.

— Но и поведение ее необычно, — настаивал Питер.

— Ладно, — сказал Кинг. — Это бесполезный разговор.

— Почему? — продолжал улыбаться Стэрдж. — Может быть, она поможет нам бежать! Попробуй склонить ее на нашу сторону!

Кинг фыркнул:

— Бред!

— Верно, — согласился врач, одеваясь. — Но сама мысль интересная!

— Бред, — задумчиво повторил Сэлвор. — Но то, что задумал, я еще хуже.

Питер удивленно посмотрел на друга.

— О чем ты?

— Скажи, Питер, если нельзя удрать на лодке, тогда на чем?

— На бревне!

— Я не шучу!

— Тебе виднее, моряк ты, а я врач.

— А сколько, человек, по-твоему, составляет команда судна?

— К чему ты клонишь?

Сэлвор поднялся.

— Надо захватить судно!

Стэрдж посмотрел на Кинга, как на больного.

— Ты в себе?

— Я не мечтаю, Питер. На торговом судне немногочисленный экипаж, для полсотни ножей — пустяковая работа.

Необходимо лишь дождаться подходящего судна и благоприятного момента…

— Вот что я тебе скажу, — перебил Питер Кинга, — когда бог хочет наказать, то прежде лишает разума.

Питер был рассержен на Кинга за его, как он считал, идиотское решение. Захватить лодку он считал делом осуществимым, но брать корабль для него было безумием чистой воды.

Стэрдж взял свою сумку и стал собирать инструменты.

— Губернатор не любит ждать.

Кинг направился к двери, но прежде чем выйти, он произнес:

— В возможность бежать тоже сначала никто не верил.

Кинг за свою жизнь перевидал немало людей, узнал немало характеров и умел разбираться в человеческих слабостях. Поэтому он шел не спеша, зная, что уже как признанный вожак беглецов, он может ставить определенные условия. Кто способен заменить его, предложить план, наметить пути его осуществления? Сэлвор знал, что сейчас он незаменим и поэтому не удивился, когда услышал за спиной торопливые шаги врача.

— Постой!

Кинг выполнил просьбу товарища. Стэрдж и Сэлвор стояли на залитой лунным светом просеке. Питер молча смотрел в глаза моряка, и в них он читал непоколебимую твердость в задуманном плане побега.

— Ты думаешь, это возможно?

— Уверен!

— А другие? Сумеешь их убедить?

— Да, я твердо верю в свои силы.

— Но хватит ли людей?

— Чтобы добраться до родных берегов, хватит и дюжины человек.

— Но как мы захватим судно?

— Были бы люди, а захватить сумеем.

Питера поразила уверенность Кинга в своих возможностях. Так мог говорить лишь человек, хорошо осознавший всю сложность в осуществлении задуманного и все последствия. Тогда он задал последний вопрос, который должен был решить все его сомнения.

— Но если поймают, Кинг, повесят без проволочек!

Глаза ирландца полыхнули огнем!

— Значит, я умру свободным!

— Тогда я с тобой, — без колебаний произнес Питер и уверенно протянул Сэлвору руку. Он увидел, как радостной улыбкой озарилось лицо Кинга, и врач ощутил в своей кисти горячее рукопожатие труженика соленых просторов.

 

Неожиданный визит

Море всегда красиво, и в любую погоду можно неустанно любоваться им. Вздымаемые свирепым штормом громады волн придают ему вид могучего, прекрасного в своей ярости и гневе зверя. Когда же легкий ветерок, прилетевший с далеких неведомых просторов, ласково перекатывает небольшие волны, мирно лижущие прибрежные песок и скалы, невольно восхищаешься его синей колышущейся равниной, где-то вдали сливающейся с небесной голубизной. Но особенно привлекательно оно в тот час, когда солнце, открывая новый день, готовится появиться изза горизонта. Там, где сходятся две стихии, появляется узкая светлая полоса, расширяясь все больше и больше, она окрашивает небо и облака в золотистый цвет различных оттенков, отбрасывая на море сверкающие блики и предваряя восход самого светила.

Именно таким морем и любовалась Элин в час рассвета, сидя на огромном обломке скалы, отшлифованном волнами и поросшем водорослями. Общение со своими друзьями, большинство из которых были моряками, наложило свой отпечаток на ее привычки и, любуясь морской гладью, она на время забывала все свои печали и заботы.

Опустив в воду босые ноги, Элин с легкой улыбкой на устах задумчиво взирала на прекрасный вид, открывавшийся ей. Ирландка выбирала то время, когда население колонии еще крепко спало, и прибегала на берег моря. В распоряжении девушки был лишь краткий час, но иногда она позволяла себе пожертвовать этим часом ради отдыха души.

Неделю назад Элин узнала, что побег откладывается, и с тех пор ходила сама не своя, чаще злилась, реже общалась с другими. Отчаяние медленно подбиралось к ней, она замыкалась в себе, что было очень опасно.

Неожиданно ирландка почувствовала, что кто-то смотрит на нее сзади. Надсмотрщик сразу бы хлестнул бичом, значит, это кто-то другой. Она быстро обернулась и увидела человека стоявшего на два-три шага выше нее, который смотрел на ирландку.

Элин быстро вскочила на ноги.

— Кто ты?

Сверху донесся знакомый голос:

— Свой!

Элин облегченно вздохнула:

— Кинг! Как ты напугал меня! Ходишь, словно тень.

Кинг спрыгнул на камень — на нем было достаточно места. На ирландце не было рубашки, он был бос. Порой, как сегодня, ему удавалось выспаться днем, и тогда он незаметно уходил из барака, чтобы посидеть и поразмышлять на морском берегу.

— Таких девушек, как ты, напугать трудно.

— Почему?

— Не каждая отважится выйти к морю одна…

— Неужели?

— Да еще и ночью.

— Не привыкать!

— Охотно верю!

— Что тебе еще остается делать?

Кинг присел на валун.

— Тебя тот больше не трогает?

Элин опустила голову, внимательно изучая гладкую поверхность камня, понимая, о чем спрашивал Сэлвор. Два дня назад она пришла к баракам, чтобы передать бинты от

Стэрджа. От внимательного взора Кинга не укрылись ни покрасневшее лицо, ни нервозность в движениях женщины, ни то, что она старалась поскорее уйти. Сначала Элин отказывалась говорить, но Кинг был настойчив и, в конце концов, ирландка рассказала, что на рабочем дворе один из негров — телохранитель губернатора — пытался изнасиловать ее и нанес ей несколько сильных ударов кулаком.

Элин сумела извернуться и огреть негра поленом, а потом убежала. Выслушав сбивчивый рассказ ирландки, Кинг задал ей несколько вопросов, как мог, успокоил, велел возвращаться и ни о чем не беспокоиться. На следующий день

Элин увидела своего обидчика, еле передвигавшего ноги, с избитым в кровь лицом, совершенно заплывшим правым глазом, а негритянка Нинба рассказала белокожей подруге, что его нашли у бараков рабов без сознания. Несмотря на меры, принятые губернатором это происшествие, осталось нераскрытым.

— Что же молчишь?

Она посмотрела в глаза ирландца.

— Кинг, ведь ты парень честный и откровенный.

— Так говорят!

— Значит, не станешь лгать?

— Пока не собираюсь.

— Я без шуток разговариваю!

— И я серьезно.

— Ответь мне на один вопрос.

— Спрашивай!

— Почему ты всегда рядом со мной?

— Чтобы тебе было легче жить.

— Опять смеешься?!

Кинг усмехнулся, но говорил уже без юмора.

— А ты не заметила в этой шутке доли истины? Ты помогла Майкилу, когда ему было плохо, сейчас стараешься оказывать нам поддержку всем, чем можешь. Так почему я и мои товарищи не можем помочь тебе? Долг дружбы мне хорошо известен, на море этому учишься быстро.

Отвернувшись, Элин ничего не говорила. Так она долго стояла, глядя вдаль, и молчала. Молчал и Кинг, но по другой причине: он не хотел мешать ирландке в тот момент, когда человек собирается с мыслями, обдумывая те слова, которые он хочет или должен произнести.

— Ты и другие ребята, — медленно говорила Элин, — помогли мне в трудную минуту. Там, в трюме, делили хлеб и воду, здесь Стэрдж постоянно справляется о моем здоровье, ты корзинку сплел, Майкил гребень подарил.

Кинг присвистнул, не скрывая удивления.

— Ну?

Вместо ответа Элин вынула из-под нестираной рубашки гребень, изготовленный из панциря черепахи, протянула ирландцу. Тот взял его, покрутил в руках, рассматривая, расчесал свою шевелюру и вернул ей.

— Неплохой. Интересно, где он его стащил?

Элин спрятала гребень, отбросила за спину спутанные пряди длинных волос и продолжала:

— Почему вы все так заботитесь обо мне? Потому, что я приплыла сюда вместе с вами? Или потому, что я сестра человека, сражавшегося под знаменами Якова? Но ведь я не имею никакого отношения к тем идеям, за которые погиб брат!

— А я имею? — спросил Кинг. — Я попал сюда только потому, что поддался естественному порыву и не отказался помочь другу. Так что, можно сказать, мы оказались здесь по одной причине.

— Но ведь вы не знаете, кем я была до этого, — почти прокричала Элин. Она опустила глаза и уже тише добавила: — Вы меня должны презирать. Ты… Майкил… Огл — все!

Ирландка вновь замолчала и отвернулась — чувствовалось, что она не может решиться сказать что-то очень важное для нее.

Кинг решил помочь ей облегчить душу.

— Продолжай, красотка, если не решишься сказать сразу, то, возможно, что потом говорить будет опасно.

Сэлвор правильно понял Элин. Ей необходимо высказать то, что она была уже не в силах держать внутри себя.

Ирландка боялась этого, но и не могла молчать об этом.

Кинг не торопил ее: богатый жизненный опыт подсказывал бывшему моряку, что если Элин сама начала этот разговор, то сама должна и вести его.

Море плескалось о старый камень. Кинг по старой привычке невольно прислушивался к этой старой и вечной песне океана, и поэтому так неожиданно для него прозвучали слова ирландки.

— Я была уличной девкой.

Скажи Элин, что она совершала дела гораздо хуже, Кинг и тогда не пошевельнулся бы, как и сейчас. Он не сказал ни слова, не сделал ни одного движения и на его лице не отразилось никакое чувство. Он сидел так же, как и до этого, безмолвный и, как казалось Элин, безучастный ко всему вокруг. Но вот он поднял опущенную голову и медленно, но внятно произнес:

— Жизнь…

Это слово оказалось каким-то магическим — замеревшая, как статуя, женщина всем корпусом повернулась к

Сэлвору и удивленно смотрела на него, не понимая, что он хотел сказать этим словом. После своего признания она ожидала криков, упреков, грязной ругани, — словом, чего угодно, но только не этого молчания, которое, казалось, ничего не значило. Она плохо знала Кинга и сказала:

— Я не могла больше молчать.

— Ты сама начала этот разговор, — все так же спокойно и безразлично сказал Кинг.

— По-твоему я должна была отплатить черной неблагодарностью? — воскликнула Элин.

— Почему? — быстро спросил Кинг.

Она не ответила и вновь воцарилась тишина, прерываемая лишь плеском морской воды.

— Таких, как я, презирали. Мы были тряпками — смазливыми и удобными, — вытер ноги и пошел. И хоть я и занималась этим всякий раз, когда снова приходилось… это… я сжимала зубы и отворачивала лицо и потому была не особенно популярна. Но на это я жила, это был мой хлеб.

Элин с трудом выдавила из себя эти слова и закрыла лицо руками — краска стыда заливала его при этих воспоминаниях. Кинг тоже молчал, ему не были нужны еще какие-то объяснения, но он размышлял над тем, что услышал. Он понимал, что это признание далось Элин нелегко, немало, наверное, мучилась она, прежде чем решилась рассказать о своем прошлом. Никто не знал об этой стороне ее жизни и Кинг не мог поручиться, что после этого ее друзья захотят иметь с ней дело: проституток всегда считали ненадежными людьми. Однако Сэлвор понимал и другое: Элин нашла в себе силы признаться в своем нелицеприятном прошлом, прекрасно сознавая возможные последствия, а это немало говорило ирландцу с меченым лицом, свободному от многих предубеждений своего времени.

— Когда мне исполнилось восемнадцать, я попал в бандитский притон, где научился уголовному ремеслу. Днем шлялся по городу, кутил или отсыпался, а вечером выходил промышлять чужим добром — исключительно у богачей, ненавидел их! «Фараоны» меня знали хорошо, я не раз проверял у них цвет крови. Как-то вырвался из их лап, и перевязывала меня одна красивая девчонка. Я страшно ругался, проклинал все на свете, жаждал новой встречи с ними.

А она слушала меня и вдруг говорит: «А зачем тебе их кровь?» Я даже остолбенел от удивления! А она — мне: «Ты убиваешь всегда, не разбирая, кого и зачем, но разве это необходимо?» Я обозлился и послал ее подальше, но слова эти глубоко запали в меня. Стал чаще думать над тем, что делаю, как живу. Вскоре мне начали удивляться, говорить, что я очень сильно изменился, даже спрашивали, не собираюсь ли я стать джентльменом. С той девчонкой я очень сошелся, чуть не влюбился в нее. Добрая была, детей любила, а смеялась так заразительно, что я не выдерживал и, как бы ни был хмур, тоже улыбался. Кажется, на свете не было ничего такого, что я не мог сделать для нее, а была такой же блудницей, как и ты!

Элин удивленно смотрела на Сэлвора, что не ослабило ее интерес к рассказу Кинга. Она еще не знала, что скажет или сделает ирландец, но каким-то внутренним чутьем, женщина догадывалась, что не ошиблась, доверившись именно ему.

Кинг поднялся с холодного камня и обнял ее за плечи.

Сэлвор больше привык угощать разный сброд своими кулаками, чем ласкать женщин, поэтому это движение у него получилось неловким, причинившим ирландке несильную боль, но она ее не заметила. С надеждой и верой смотрела в честные карие глаза земляка и служила его слова:

— Не очень важно, какой ты была вчера, гораздо важнее, какая ты сейчас.

Элиа смотрела в лицо Кинга пристально и неотрывно, словно пытаясь понять мысли Сэлвора. Горький опыт ее прошлой жизни научил женщину осторожности и недоверчивости, но напрасно было бы искать в глазах ирландца хоть намек на ложь. Этот моряк с изуродованным лицом умел лгать, но не любил делать это, предпочитая искренность — ирландка знала это. Все время она чувствовала, что Кинг именно тот человек, которому можно довериться и открыть свою душу. Она пережила немало позора и горя, никто в жизни не говорил ей слов, которые могли поддержать в трудную минуту. И вот теперь она услышала их от человека, который от пережитого им в этой жизни должен был забыть их.

Элин немного ошибалась. Кинг забыл слово «любовь», он почти не был способен на нежность: жизнь придавила ростки этих прекрасных чувств. Но Сэлвор умел ценить и понимать в людях верность, надежность. Он не сомневался в своем отношении к ирландке: для него женщина осталась прежней подругой по несчастью.

Ирландка положила свои руки на плечи Кинга и внезапно прижалась лицом к его мускулистой, поросшей темными волосами, груди. Сэлвор почувствовал, как дрожит исхудавшее тело женщины, и теплые капли увлажнили его кожу.

— Не надо плакать, девочка. Ребята поймут, уверен, будет нужно — я поручусь, и мы никогда не попрекнем тебя твоим прошлым не таких людей ты узнала, — успокаивающее, но убедительно произнес Кинг.

— Да, конечно. — Элин смотрела в лицо Сэлвора, красными от слез, но полными счастья глазами. — Я верю тебе, как ты поверил мне.

Кинг усмехнулся.

— Скажи ты мне все это тогда, когда я совершенно не знал, и я бы, наверное, отнесся к тебе так же, как и к любой проститутке. Но теперь я уже достаточно хорошо знаю тебя и понимаю, что на этот путь тебя толкнула нужда.

Элин кивнула головой.

— Да, это так, но как ты узнал, вернее, понял?

— Я говорил тебе о притоне, надеюсь, ты не решила, что я занимался этим из склонности к грабежу и насилию.

Умирать от голода, только не пачкать руки и совесть, — это не по мне, да и другая причина была. Но вместе с тем я прошел хорошую школу, я понял многое в характерах и судьбах людей и научился видеть в пепле алмаз.

Сколько я отправил на небо грешных и невинных душ, столько раз то же пытались сделать со мной! Эх, да что вспоминать!

Кинг вновь опустился на камень, набрав полные легкие воздуха, он на несколько секунд задержал дыхание, затем шумно выдохнул, говоря:

— Хорошо! Даже душе приятно стало!

Когда меня сцапали в первый раз, то отправили на галеры. По молодости дали пятнадцать лет, а я отбыл пятнадцать дней. Потом все пошло вперемежку: корабли, тюрьмы, бои, бандитизм. Кончилось все тем, что я встретился с

Джоном Скарроу и он привел меня на барк «Отаго». Был я неплохим матросом, да вот черт попутал связаться с Майкилом, и я оказался здесь.

Ирландка присела рядом и некоторое время они вглядывались в светлеющую даль.

— А у меня была семья, теперь я одна, — медленно и тихо сказала Элин. — Отец умер, когда я была маленькой, и не помню его. Брата осудили — он пастору череп разбил. Я осталась с мамой, но вскоре она слегла и уже не встала. Я пошла блудовать, подворовывала. Меня посадили, случайно бежала. Наткнулась на части Якова и там нашла брата, но только день его и видела.

— Да-а-а! — протянул Кинг. — Жизнь — парусник в проливе. Ошибешься — разнесет в щепу, найдешь правильный путь — выйдешь без помех. Но назад не повернешь — только вперед!

— Корабль! — тихо воскликнула Элин.

— Да, корабль, — задумчиво повторил Кинг. Осознав сказанное Элин, Сэлвор вскинул голову: — Где?

— Там!

Исхудавшая рука Элин, чуть дрожа, показывала в морскую даль, где в свете наступающего дня под всеми парусами, величественно приближался корабль.

Кинг мгновенно оказался на ногах. Некоторое время он смотрел на парусник и вдруг, словно опомнившись, схватил ее за руку так, что ирландка вздрогнула и удивленно посмотрела на него.

— Элин, — быстро заговорил Сэлвор, — немедленно возвращайся, ты должна быть на месте, когда губернатор получит известие об этом корабле. Мне нужно знать об этом корыте все: чей он, откуда, зачем, надолго пожаловал. В общем, все, понимаешь? Беги!

Собеседница Кинга была сообразительной женщиной.

Понимая, что сейчас не время расспрашивать, что и как, она выбралась на берег и стремглав бросилась к дому губернатора.

Ирландец ненадолго оставался на месте. Но прежде чем уйти, он снова бросил взгляд в сторону медленно шедшего фрегата. Неизвестно, что таилось в его отчаянно дерзкой голове, но, выражая мысли ирландца, на его губах играла злорадно-довольная ухмылка.

Когда солнце поднялось довольно высоко над благодатной тропической землей, фрегат с развевающимся

Юнион-Джеком салютовал форту, окутывая борта клубами порохового дыма.

Для губернатора Багам день начался с приятного сюрприза. В порту Нассау бросил якорь один из лучших фрегатов британского флота под командованием капитана первого ранга Герберта Чарникса, отличившегося в последней войне. Губернатор не преминул воспользоваться случаем и устроил в честь неожиданных гостей званый ужин.

В этот день царило необычное оживление. Приход такого крупного боевого корабля — большое событие на островах, и поэтому вся знать колониального центра приняла приглашение губернатора. Мужчины и женщины зрелого возраста за столом вели неспешный разговор о политике и новостях Старого Света. Молодежь говорила меньше, но взгляды, полные надежд и обещаний, бросаемые пригожими юными офицерами английского флота, покрывали лица представительниц прекрасной половины человечества легкой краской смущения, и они стыдливо опускали глазки.

Губернатор салфеткой вытер толстые губы и спросил капитана:

— Очевидно, сэр, ваш корабль недавно вошел в строй славного и непобедимого британского флота?

— Да, это плавание — первое для корабля, — ответил Чарникс.

— Господа! — торжественно произнес губернатор, вставая, и все последовали его примеру. — Я хочу выпить этот бокал до дна за счастливую звезду этого корабля. Пусть всегда летит он по волнам, словно птица, устрашая врагов короны и во славу и величие Англии!..

Нет смысла пересказывать весь тост губернатора: он был так же богат, как пища его рабов, отличавшаяся отменным однообразием и скудностью. У Джозианы слог ее отца вызвал усталый вздох и едва заметную ироническую усмешку. Чуть отпив вина, она поставила бокал на стол и села. Заметив это, молодой офицер, сидевший рядом, наклонился к ней и, улыбнувшись во весь рот, произнес:

— Судя по вашему бокалу, вы не очень охотно желаете нам удачи.

Джозиана немедленно повернулась к нему, с самым серьезным лицом и тревожными нотками в голосе спросила:

— А вы из королевской полиции?

Рядом с Джозианой послышался приглушенный смех: пряча улыбку, Элла Моро приложила к губам салфетку.

Опешивший английский офицер едва сумел справиться со своей растерянностью и с самым глупым видом произнес:

— Нет, я из другого места.

— Вот как! — разочарованно сказала Джозиана и, как ни в чем не бывало, отвернулась к подруге, оставив офицера в полном недоумении.

Губернатор продолжал разговаривать с капитаном и поэтому не заметил выходки дочери, занятый куда более важным делом.

— Судя по тому виду, с которым ваш корабль оказал честь, бросив якорь в нашем порту, вы выдержали нелегкий бой. Думаю, нет — уверен, что вы одержали победу.

— Да, нам удалось потопить крупный французский корабль, — самодовольно улыбнувшись, сказал капитан.

— Неужели? Рад поздравить вас!

— Говоря честно, мне неудобно принимать ваши поздравления, — говорил капитан. — Мы разделались с ним так же, как я с этой аппетитной куриной ножкой — можно сказать, пустяк.

Джозиана наклонилась к ушку подруги.

— Хорош пустяк! Они еще не поставили корабль другим бортом и не сняли раненых и убитых, которых там предостаточно. Мечтаю посмотреть, как его разукрасили.

— Откуда ты это знаешь?

— Рыбаки видели и рассказывали, а кухарка Нимба слышала.

Ужин продолжался. Губернатор был очень рад неожиданному визиту, а английские офицеры были не прочь после долгого плавания отдохнуть в кругу местного благородного общества.

После очередного тоста капитан Чарникс неожиданно вздохнул и произнес:

— Я рад отметить, сэр, что под вашим умелым руководством эта колония великой Британии процветает и мне очень жаль, что время ограничивает наше пребывание в это благодатном краю.

Губернатор Стэйз был очень удивлен этими словами.

— В чем дело, капитан? Я и не думал выгонять ваш корабль.

— Я не сомневаюсь в искренности ваших слов, ваше превосходительство, но, к моему сожалению, время торопит нас.

Мы держим курс к берегам родной Англии, и я намерен продолжить путь, как только будет закончен ремонт корабля.

— Все, что потребуется вам для этого, я предоставлю незамедлительно.

— Весьма признателен и у меня будет одна просьба.

— Хоть тысячу, дорогой капитан!

— На борту фрегата имеется небольшое количество раненых, которых я хотел бы временно разместить на берегу.

— Конечно, конечно! Я сегодня же пришлю к вам врача, а завтра будут приготовлены соответствующие помещения.

— Вы сама любезность, господин губернатор!

— Всегда к вашим услугам!

Когда приглашенные расходились, Элла Моро улучила минуту и, приблизившись к Джозиане, шепнула:

— Они пробудут здесь не меньше месяца.

Дочь губернатора непонимающе посмотрела на подругу.

— Что ты хочешь сказать этими словами?

— Ничего особенного, просто удобный случай для твоего приятеля.

Джозиана слегка улыбнулась. Из доверительных рассказов подруги Элла знала о встречах молодой англичанки и меченого ирландца. Джозиана объясняла это тем, что ее влечет натура человека, необычная, твердая, упрямая. С каждой встречей Кинг Сэлвор заинтересовывал Джозиану

Стейз все больше и больше.

Элла с интересом слушала рассказы подруги и считала, что это новое развлечение дочери губернатора. Она не могла знать, что Джозиана с нетерпением ждала подходящего случая, который позволил бы ей под благовидным предлогом общаться с рабом ее отца. Ей всякий раз хотелось продлить эти встречи, хотя она и старалась убедить себя, что не ищет их. Однако каждый раз расставание этих людей затягивалось все больше и больше, и Джозиана невольно ловила себя на мысли, что она готова молиться, чтобы только поскорее подвернулся подходящий случай. Это совсем не было похоже на временное увлечение, здесь было что-то другое, но что? Джозиана не могла ответить на этот вопрос — она хотела этого и боялась одновременно.

— Нет, Элла, — произнесла Джозиана, — Кинг, безусловно, смелый человек, но на такое дело, как захват боевого корабля, он не пойдет. Конечно, он нагл, любит и умеет рисковать, но он не безумец.

Джозиана ошибалась — и очень сильно. Видя в Кинге смелого человека, любящего риск, девушка не заметила, что любой рискованный шаг меченого ирландца был обдуман и, насколько это возможно, рассчитан. Ирландец рисковал лишь тогда, когда цель и поставленная задача оправдывали этот риск и в этом лишний раз убедились рабы, собравшиеся в лачуге Питера Стэрджа. Это был единственный случай, когда дом доктора стал местом схода тех, в чьих умах зрела мысль о свободе. Днем Майкил и Кинг оповестили всех о месте сбора и времени, и поздним вечером при тусклом мерцании свечи в домик проникли семь человек, связанные одной тайной и скрепленные единой целью.

За шатким столом сидели Джон и Элин. У стены разместились Нэд и Огл, Питер стоял у затянутого бычьим пузырем окна, Майкил находился у двери, а Кинг, пришедший последним, недолго думая, опустился на пол.

Сэлвор сообщил все, что знал о пришедшем корабле, обобщив сведения, полученные им от Элин и Питера, а также собственные наблюдения.

— Новейший сорокадвухпушечный фрегат «Георг» возвращается из первого дальнего плавания. В бою был сильно поврежден, и здесь будет стоять один — два месяца. В команде около трехсот человек, более семидесяти раненых. В избытке холодное и огнестрельное оружие и боевые припасы.

Шестеро молча выслушали сообщение.

— Идиотизм! — произнес Стэрдж, догадавшийся о планах Кинга, и тот понял это.

Усмехнувшись, ирландец сказал:

— Не веришь?

— Ты хоть иногда думаешь головой?

— А где по-твоему у меня мозги?

— В том месте, которое сейчас держит тебя на земле!

— Ошибаешься, Питер, серьезно ошибаешься!

— Не замечаю за собой такой ошибки.

— Приглядись — увидишь!

— А, что я, слепой?

— По-моему, да!

— Хватит вам препираться, — внезапно сказал Джон. — Ты, Питер, не умничай, а ты, Кинг, объясни, что ты хочешь нам…

— Бежать он хочет! — сказал Стэрдж.

— А мы не хотим? — спросил Скарроу.

— Но ведь не на лодке! — сказал Питер.

— На корабле? — съязвил Джон.

— На фрегате! — выпалил доктор.

После таких слов наступила гробовая тишина. Когда Кинг заявил, что для побега им потребуется уже не лодка, а судно, все причастные к этому делу вынуждены были согласиться — обстоятельства складывались так, что другого выхода не было. Но брать фрегат?.. Кинг кивком головы подтвердил вывод Питера и этим движением словно развязал языки присутствующим. Все высказывались против дерзкого замысла, приводя самые разнообразные и веские доводы.

— Нападать сейчас на хорошо вооруженный фрегат — идиотизм!

— Их триста, а нас семеро. Ну и кто кого?

— Как мы подберемся к нему — он же в порту, на виду у всех!

— У нас нет оружия, а с голыми руками я не полезу на пушки.

— Чуть начнем, сбегутся псы Стейза и всем закажут петли.

— О чем мы говорим! Да губернатор нас и на нюх не пустит к фрегату!

Кинг сидел, спокойно и невозмутимо выслушивая все, что ему говорили. Дождавшись того момента, когда его друзья высказались, он начал говорить сам.

— Вы навешали на меня столько грехов, что мне даже неудобно становится. Ну не человек, а дьявол в плоти! И теперь вы дожидаетесь моей исповеди, но я не Мария Магдалина, чтобы каяться, а Кинг Сэлвор, и буду отвечать. — Он поднялся на ноги, поочередно подходя или поворачиваясь к тому или иному соучастнику по мере своих ответов. — Ты, Питер, орешь: напасть, идиотизм! Да, я и теперь говорю, что необходимо нападение, но я никогда не говорил, что это надо делать сейчас. Для нападения нужен удобный момент, которого пока нет. Тебе, красавица, я не говорил, что фрегат будем брать всемером. Я, конечно, люблю риск и не из породы трусов, но не идиот, если вы успели это заметить. В порту фрегат будет стоять не вечно, Огл, я это знаю по опыту, для мелких работ корабль выведут на рейд. Взять у причалов несколько корыт не составит особого труда, а ты за месяц сумеешь изготовить хоть полсотни ножей — это уже оружие, и умелые руки смогут воспользоваться им очень хорошо. В море, Нэд, даже если мы будем очень шуметь, псам губернатора будет очень затруднительно достать нас. Кстати, в порт нас пустят с большим удовольствием. Не ухмыляйся, Джон, Элин собственными ушками слышала, как губернатор обещал капитану Чарниксу прислать всех, кто знает морское или корабельное дело, а также людей для других работ. Вот и все. Теперь, когда вы будете размышлять своими куриными мозгами, учтите, что подходящее судно можно ожидать бог знает сколько. И самое главное: захватывая любое судно, мы неизбежно потеряем от трети до половины нападающих, значит, потребуется немало людей, а фрегат — шанс на свободу для сторонников Якова, находящихся на острове.

Кинг мастерски выстроил доводы и изложил их с такой легкостью и непринужденностью, что смутил каторжан своей уверенностью, чего, собственно, Сэлвор и добивался, взвесив все «за» и «против». Последний довод он не считал главным, но все же привел и его, стремясь помочь вырваться тем, с кем оказался связанным капризной госпожой Судьбой.

Первым заговорил Джон.

— В боксе это называется удар ниже пояса. (Джон был заядлым любителем этой народной забавы и не раз принимал в ней участие). Ты не оставляешь нам выбора.

— О каком выборе ты ведешь речь, Джон, разве он есть? — спросил Кинг. — Я рассчитывал на старую каракку, но она налетела на риф и сильно повредила днище.

Джон молча кивнул головой.

— Давай попробуем, может быть, что-нибудь и получится, а если нет, то все равно — лучше умереть свободным человеком, чем жалким рабом.

— Правильно, Джон! — поддержала Скарроу Элин. — Нам все равно умирать, тогда какая разница, где это случится: на фрегате хотя бы есть шанс вырваться отсюда. Да и будет нас с полсотни, а это — сила.

— Это будет по шесть на одного, — холодно, расчетливым тоном заметил Питер.

— Да будь у меня в руках огрызок железа длиной в несколько дюймов, я один брошусь на сотню! — горячо воскликнул Майкил.

— Не ори! — сердито бросил ему Кинг. — Здесь не глухие!

— Вообще-то, если Кинг сумеет доставить меня на фрегат, я не откажусь от удовольствия поиграть ножичками, — произнес Огл. — Слегка толкнув Нэда в спину, он спросил: — А как думаете вы, мистер Галлоуэй?

— Я, как травинка, — ответил молотобоец, — куда подует ветер, туда и гнусь.

Оставался только Стэрдж, в котором шла упорная борьба: Питер хотел вырваться на свободу, он страстно желал ее, но был не прочь получить некоторые гарантии успеха. Питер подошел к столу, снял со свечи нагар и повернул лицо к Сэлвору.

— А ты не думаешь, что говорить о захвате корабля слишком рано.

По тону, Кинг понял состояние Питера.

— Согласись, что мы ничего не знаем о фрегате, и как же брать его? Как устроен корабль? Я знаю, ты скажешь, что служил на флоте и ходил на таких кораблях, но ведь когда речь идет не только о наших жизнях, я считаю, мы не можем действовать наугад. Нам ничего неизвестно именно об этом фрегате. Где расположены помещения для хранения оружия и боевых припасов? А команда корабля? Чем займется она во время ремонта, где разместится? Этого, равно как и многого другого, мы не знаем, а без этих сведений, думаю, нельзя серьезно говорить о захвате.

Кинг мог привести немало примеров из области военного судостроения, рассказать об общих принципах постройки боевых кораблей, но решил не настаивать и согласился с доводами Стэрджа.

— Хорошо, Питер. Я предлагаю воспользоваться любезностью господина губернатора и не отказываться от работ по ремонту корабля, а наоборот, принять в нем деятельное участие и добросовестно потрудиться. Ведь надо же помочь нашим братьям во Христе!

Собравшиеся негромко рассмеялись.

Джон сказал:

— Но, в главном, Питер все, же прав говорить о захвате корабля еще очень рано.

Кинг посмотрел на Скарроу так, как может смотреть человек, твердо уверенный в своем решении, и произнес, четко выговаривая каждое слово:

— Не рано, Джон, надо сейчас готовиться к захвату фрегата.

— Ну, хорошо, Кинг, — неожиданно сказал Стэрдж, решивший привести последний довод. — Допустим, момент, оружие есть, но люди? Не думай, что вся уголовная шваль пойдет с нами, пример Нэда не станет заразительным, а наших сотоварищей по общему несчастью осталось немного. Сюда прибыло больше сотни, но уже через четыре месяца нас стало немногим больше девяноста. Теперь, спустя десять месяцев, нас осталось всего лишь семьдесят.

Кинг это хорошо знал. Знал, что рабы умирают каждый месяц от непосильного труда, непривычного климата, болезней, издевательств надсмотрщиков. Выдерживали лишь крепкие телом, но и их участь была предрешена, требовалось лишь время.

Ирландец медленно обвел своих сообщников глазами и произнес:

— Тот пойдет со нами, кто захочет дышать чистым воздухом свободы, а не рабской гнилью.

Давно уже луна заливала мертвенно-бледным светом зеленеющие земли и темную воду моря, когда тихо отворилась дверь лачуги Питера Стэрджа и несколько человеческих фигур, выскользнув наружу, растворились в темноте.

На следующий день около сорок рабов под усиленным конвоем были направлены в порт для оказания помощи в ремонте фрегата. Среди них были и те, кто принял дерзкий план Кинга Сэлвора.

С утра и до позднего вечера рабы и матросы не уходили с корабля, ремонтируя его. Повреждения не были особенно опасны, но их обилие прибавляло работы. Посвященные в планы ирландца заговорщики тщательно изучали корабль, а потом, собравшись, вместе составляли подробный план корабля, не упуская ни одной детали. Четыре больших листа, тайно унесенные ирландкой из дома губернатора, с каждым днем заполнялись новыми штрихами, наносимыми синей краской, украденной Нэдом, воссоздавая внутренности фрегата. Все свои приготовления они держали в строгой тайне, не доверяя даже бывшим солдатам

Якова. До срока все делали лишь семеро, пряча свои секреты в домике Питера Стэрджа. Воздушные планы Кинга обретали реальную плоть и явь, и все меньше и меньше оставалось сомнений в осуществлении задуманного.

На месте ремонта вместе с Элин, привозившей еду, нередко появлялся и доктор. Под различными предлогами он передавал своим друзьям сведения о команде фрегата и планах капитана Чарникса. Ремонт и подготовка к захвату шли полным ходом, близилось время именно того момента, о котором говорил Сэлвор и который все соучастники заговора ждали с нетерпением.

 

Несостоявшаяся расправа

В длинной галерее человеческих характеров можно найти немало примеров поразительной стойкости, силы духа, ясности ума. Нередко такие люди жертвовали жизнью самых близких людей и оставались верными себе даже перед лицом мученической смерти. Их имена окружались ореолом славы и всяческим уважением. Но часто таким людям сопутствовал какой-либо крупный недостаток, очень мешавший им, и порой это был неукротимый гнев.

Кинг был известен своим хладнокровием и выдержкой, но стоило кому-нибудь тронуть чувствительную струнку в душе ирландца и содеявший сильно сожалел о своем необдуманном решении. Его было трудно вывести из себя, но если это удавалось сделать, то гнев его не знал границ. На барке «Отаго» помнили о моряке, который вздумал неосторожно насмехаться над портретом, хранившимся у ирландца, и отпустившем по этому поводу ряд непристойностей.

Он сошел на берег с переломанной рукой и без двух зубов.

Гневдивость едва не сыграла трагическую роль в жизни Сэлвора.

В тот день, когда это произошло, ничего не предвещало подобный исход. Рано утром, как всегда, солдаты привели рабов, прибывших с выданным им инструментом и разместившихся у борта фрегата. В семь часов горн своими хриплыми звуками поднял матросов. Быстро собравшись на молитву, они начали пение псалма, который был немедленно подхвачен охраной. Ожидавшие рабы являлись сплошь католиками и поэтому не только не стали петь протестантский псалом, но и негромко затянули свой, католический. С тех пор как Англия примкнула к движению Лютера, для ирландцев вера предков стала знаменем и символом борьбы с захватчиками, под флагом римской церкви они шли в многочисленные схватки за свободу и независимость.

После завтрака матросы и рабы приступили к работе.

Следует отметить, что английские моряки доверяли рабам.

Они трудились хорошо, на совесть, иначе веревка, обещанная губернатором и капитаном, могла быстро стать реальностью. За работой незаметно летело время, и вскоре наступил час обеда. Как обычно, обед привезла Элин на небольшой повозке. Рабы подходили к ней, брали в чашки по несколько горстей риса и куску соленой рыбы, а также порцию воды, и устраивались в удобном месте, чтобы утолить голод и полчаса отдохнуть. Немного позже Джон Скарроу увидел идущего к ним Питера Стэрджа, которого охрана пропустила без препятствий: солдаты хорошо знали врача и зачем он появился здесь. Питер не спеша проследовал к тому месту, где сидел Свирт, поздоровался с ним и сидевшим рядом Кингом и принялся за обследование недавней раны на руке Майкила. Внезапно он произнес, словно не обращаясь ни к кому:

— Ты был прав, для мелких работ они выйдут на рейд.

Услышав эти слова, Майкил не удивился, зная, кому предназначается эта фраза, как и то, что его рана не была настолько серьезной, чтобы требовать к себе пристального внимания.

Кинг незамедлительно улыбнулся — приятно сознавать, что ты прав!

— Это будет дней через десять — пятнадцать, — небрежно сказал он, и чуть не подавился рыбой, услышав, как врач назвал точную дату выхода корабля на рейд, а затем и в море.

Сэлвор поморщился — он не испытывал к Питеру зависти, но слишком часто за Стэрджем оставалось последнее слово. Проглотив сообщение, как горькую пилюлю, он спросил:

— Откуда ты знаешь об этом?

— Капитан сам говорил Стейзу.

— Хм! Это что, своеобразный подарочек?

— Кому? Губернатору?

— Его дочери. Выход в море назначается на следующий день после ее дня рождения.

— Интересно, — сказал Майкил.

— Доедай! — бросил Кинг, и решил, что над этим фактом следует подумать и попытаться извлечь из него пользу.

Время, отведенное на обед, закончилось. Раздалась команда, и рабы, нехотя поднявшись, медленно направились на корабль, оставляя посуду возле повозки, где ее собирала Элин. Она уложила почти все, когда возле нее остановился английский матрос. По его виду можно было с уверенностью сказать, что он основательно накачался спиртным. Свиные глазки на заплывшей роже — иначе невозможно назвать это подобие лица — были широко раскрыты и недвижно смотрели на молодую ирландку, а толстые губы расплывались в самодовольной улыбке. Элин с удовольствием плюнула бы в эту физиономию — в другом месте и в другое время. Сейчас она могла лишь смерить англичанина презрительным взглядом и отвернуться. Но едва она нагнулась, чтобы поднять лежавшие на земле чашки, как почувствовала похотливое прикосновение мужских рук к своим ягодицам. Вся вспыхнув, Элин выпрямилась, дрожа от гнева, и повернулась к матросу. Тот, очень довольный своей выходкой, произнес:

— Что уставилась? Хочешь, чтобы я поцеловал тебя?

И тут же, не дожидаясь ответа, под крики и улюлюканье матросов фрегата он попытался обнять ее, но она отчаянно противилась. Отбиваясь, нащупала чашки, лежавшие на повозке, и одной из них так хватила его по голове, что чашка разлетелась на части. Ошеломленный таким приемом и немного протрезвевший матрос отпустил Элин, а рабы сдержанно улыбнулись: открыто показывать удовлетворение было небезопасно.

Такой ответ привел в бешенство английского матроса.

Ударом кулака в лицо он опрокинул жертву навзничь, а затем схватил толстый прут, валявшийся поблизости, и наотмашь стегнул им. Ирландка вскрикнула и на ее щеке зарделся багровый отпечаток гибкого дерева. Еще взмах — и прут прошелся по голому предплечью женской руки, вытянутой для защиты.

Удары сыпались один за другим, вызывая смех и крики солдат и матросов. Элин старалась уворачиваться от безжалостного прута, но пьяный негодяй не отставал. Он не прекратил истязания, когда Элин попыталась встать и она вновь упала, нанес ей удар в живот и с удвоенной яростью принялся хлестать и топтать почти недвижимую, полузадохнувшуюся ирландку, беспомощно валявшуюся в пыли.

Кинг наблюдал за этой сценой с того момента, как глиняная чашка разлетелась на голове англичанина. Он видел, как избивают женщину, как к ней рванулся Свирт, но его остановил Скарроу, молча показавший в сторону охраны.

Солдаты, видимо, оценили настроение рабов и взяли мушкеты наизготовку. Щелканье курков мгновенно остудило благородный гнев католиков — первый, кто осмелится помочь ирландке, будет убит. Беспомощная женщина кричала, и эти крики болью отдавались в сердцах осужденных.

Зажав уши, отвернулся Майкил, проливая слезы, с багровым от злости лицом стоял, сжав кулаки и зубы, Скарроу, ннавидящим и глазами на ублюдка взирал Питер. Сам Кинг чувствовал, как гнев и ненависть, словно два адских меха, раздувают огонь в его груди. Он попытался унять дергающуюся щеку, но его усилия были напрасны, он хотел не слышать отчаянные крики, но совесть запрещала ему сделать это. Мускулы его напряглись, кровью налились глаза, терпение ирландца быстро истощалось, а вместе с ним исчезало и благоразумие. У Сэлвора уже не было сил видеть эту жестокую и бесчеловеческую картину, он забыл, что без него не будет побега, что на него надеются товарищи и, если он вмешается, то в лучшем случае его ждет смерть –

Кинг забыл все! Новый удар ногой по телу Элин разбил и чашу терпения меченого ирландца.

— Смотрите, что это?

Солдаты, моряки, рабы — все посмотрели в ту сторону, куда показывал Сэлвор, но там не происходило ничего особенного. Однако их внимание на краткий миг было отвлечено, а этого он и добивался.

В мгновение ока он перемахнул через фальшборт и прыгнул к негодяю. Страшный удар, в который Кинг вложил всю силу и злость, выбил у англичанина не только зуб и кровь, но и сознание. Отлетев на несколько шагов, матрос растянулся без чувств.

Страшный гнев, туманивший разум ирландца, еще не покинул его. Кинга вывели из себя, значит, плата за это будет немалой. Он подскочил к валявшемуся англичанину, нагнулся над ним, это спасло ему жизнь, и пули, предназначавшиеся для его головы, просвистели над ним и впились в дерево корабля. Приподняв грузное тело, Сэлвор нанес еще два быстрых удара, едва не сломав моряку челюсть. Тут Кинг услышал брань надсмотрщиков и немедленно выпрямился. Перешагнув через тело, ирландец вдруг пригнулся и перебросил нападавшего англичанина через себя. Второй попытался нанести удар, но Сэлвор, остановив надсмотрщика, ответным ударом в лицо сбил его с ног.

Солдаты не стреляли: на одного раба набросилось не менее десятка англичан. Ирландец дрался со всеми сразу, нанося удары и отражая их, получая такие же подарки, но продолжал твердо стоять на ногах. Наконец одному из матросов удалось свалить раба, ударив по его ногам обломком весла. Озверевшие англичане, несомненно, забили бы его, но старший надсмотрщик, с трудом, отнял собственность губернатора. Передав возмутителя спокойствия своим подчиненным, он приказал вести его в дом губернатора на суд главы острова. Матросы хотели расправиться с ним немедленно, но старший надсмотрщик заявил, что губернатор является представителем британской короны в колонии и, следовательно, только он имеет право распоряжаться жизнью взбунтовавшегося каторжанина. Приказав солдатам усилить наблюдение за рабами, он сел на коня, и сам погнал повозку, где лежал связанный Кинг, находившийся в полубесчувственном состоянии.

Еще во время драки Питер, Майкил и Нэд сумели отнести Элин подальше. Уложив ее под легким навесом, где обычно скрывались матросы от тропического зноя, ирландцы стали помогать Питеру, который приложил все свое искусство, чтобы облегчить боль девушки. На лице, руках, ногах, теле были видны багровые следы, а там, где прут прошелся неоднократно, кожа налилась кровью, готовой вот-вот прорваться наружу. Майкил принес воды и помог снять рубашку с избитой, а Нэд разорвал на тряпки еще достаточно хорошую рубашку и теперь аккуратно смывал грязь и пыль, толстым слоем лежавшие на коже. Питер давал указания, обследуя Элин и убеждаясь, что похудевшее, но по-прежнему стройное тело серьезно не пострадало.

В это время к ним подошел матрос и, обращаясь к Питеру, высокомерно потребовал:

— Эй, ты! Кончай заниматься этой падалью, и идем, поможешь нашему моряку, и шевелись!

Питер ничего не ответил, но англичанин больше и не настаивал. Он увидел, как во весь свой могучий рост поднялась могучая фигура Нэда Галлоуэя, который с нескрываемой злостью произнес:

— Слушай, ты.… Катись отсюда поскорее, пока я твои кости…

— Не надо, Нэд, — перебил товарища Питер. Матросу он сказал: — Сами помогайте, я занят.

Хотя работа, прерванная неожиданным происшествием, возобновилась, но на ремонте боевого корабля царила напряженность. Она чувствовалась в молчании рабов, осторожном отношении к ним матросов, не решавшихся обращаться к каторжанам грубо, в настороженности охраны, увеличенной вдвое. Рабы понимали, что за свой поступок Кинг Сэлвор заплатит очень дорого и, когда Майкил, принимая у Огла горячую смолу, спросил, что, по мнению Блэрта, ожидает Кинга, бывший канонир тяжело вздохнул и посмотрел вверх на рею.

Именно в таком исходе дела никто не сомневался, слишком хорошо был известен жестокий нрав губернатора.

Элин уже пришла в себя, но Питер, оставшийся возле нее в одиночестве, продолжал ухаживать за ней. Это объяснялось тем, что Элин еще не могла самостоятельно передвигаться, к тому же Стэрдж не без оснований предполагал, что оставить сейчас одну — значит, бросить ее на произвол судьбы, что он, конечно, сделать не мог.

Глядя вверх, на пальмовые ветви, покрывавшие навес, Элин с трудом сдерживала слезы, но не боль вызывала их: тело, хоть и ныло, но болело теперь меньше. И не от обиды полнились солоноватой жидкостью глаза ирландки, а от бессилия, осознания того, что она была лишь вещью, и не в ее слабых силах изменить это положение вещей, это отношение к ней, с ее человеческим достоинством никто и не думал считаться — и это считалось нормальным! Огромным усилием воли она сдерживала себя, кусая губы, чтобы не впасть в истерику, не потерять самообладание, так необходимое ей именно сейчас. Элин сжимала пальцы с такой силой, что ногти впились в ладони. Заметив это, Питер сказал:

— Я бы посоветовал тебе не увечить свои ладошки, так ведь и пальчики недолго испортить!

— Пусть они хоть сломаются! — выдохнула Элин.

— Напрасно! — наставительно произнес Питер. — Пальчики у тебя хорошие, тонкие, но цепкие. Такие коготки удержат, что угодно!

Питер не лгал и не утешал, он был опытным врачом, много раз ему приходилось оказывать хирургическую помощь, к тому же анатомия была его излюбленным коньком в беседах и диспутах. Стэрджу можно было верить, но сейчас Элин это не интересовало.

— Зачем они мне, — с горечью говорила она, — если в них нет нескольких дюймов отточенного железа, чтобы всадить его в брюхо какому-нибудь англичанину…

— И повиснуть на виду у всех, — договорил за ирландку

Питер, прикладывая к рубцу на щеке влажную ткань. Видя недовольство ее, он добавил: — Не думай, что губернатор страдает избытком жалости, он и мать родную вздернет во славу короны! Так, что оставь эти глупые мысли! — После короткой паузы врач произнес: — А впрочем, нам и так… Да ладно!

— Питер сообразил, что сболтнул лишнее, и умолк.

Элин догадалась, что он нечто скрывает.

— Что, впрочем?.. — врач сделал вид, что не расслышал вопроса, намереваясь продолжить свое занятие.

Элин приподняла голову, хотя это движение стоило ей немалого труда, и с явным беспокойством посмотрела в глаза соотечественника.

— Что впрочем, Питер?

Стердж не хотел лгать. Он опустил глаза и сказал:

— Кинга взяли.

На лице Элин отразилось удивление.

— За что?

Питер поведал все, что произошло, пока она было без чувств, и Элин замолчала, закрыв глаза. Конец! Не ведая того, губернатор под корень срубил надежду рабов на освобождение. Завтра, а может, и сегодня, на перекладине ветер будет раскачивать тело Кинга Сэлвора — их веру, человека, с которым осужденные с которым связывали свои мечты о свободе.

— Может быть, попытаться освободить его? — с робкой надеждой спросила она, но Питер горько улыбнулся.

— Тогда и нас освободят от всех земных забот — навсегда!

Врач вздохнул, вновь намочил тряпку, и положил ее на тот же рубец и поднялся. Он взял деревянную бадью, намереваясь сменить воду, и услышал голос Элин:

— Значит, он обречен?

Стэрдж поднял глаза к небу…

— Спасти его может только чудо.

Питер не мог знать, что чудо, которое он призывал, уже приближалось к ним, стуча копытами Марга.

Джозиана возвращалась с прогулки, когда встретила неожиданное препятствие — ремонтировалась улица. Англичанка не захотела пачкать ноги благородного скакуна в месиве из воды и земли и поехала другой дорогой. Проезжая мимо порта, она увидела, как к тому месту, где ремонтировался фрегат, спешно направляются два десятка солдат во главе с капралом: после того как увезли Кинга, комендант форта майор Эдуард Хэллоуин, опасаясь возраставшего недовольства рабов, могущего вылиться в открытое неповиновение, направил дополнительные силы для усиления охраны. Заинтригованная происходившим Джозиана направила жеребца вслед за солдатами.

Джозиану пропустили без малейшей задержки: дочь губернатора была вольна в своих решениях и поступках, только отец мог ограничить ее свободу. Проникнув за цепь охраны, она поехала мимо сновавших у борта фрегата каторжан и матросов. Проницательный взгляд девушки и хорошо развитое умение логически мыслить позволили ей сделать вывод, что здесь что-то произошло. Девушка видела необычную молчаливость рабов и за этим она чувствовала скрытое напряжение. От нее не укрылось и обращение английских матросов к каторжанам, сквозившее осторожностью, и то, что усиленная охрана наблюдала за работой с удвоенным вниманием. Все это только разожгло в Джозиане жажду любопытства, но она решила не обращаться за разъяснениями к военным, считая, что не сможет узнать всю подноготную происшедшего.

Заметив Питера, англичанка подъехала к навесу.

— Добрый день, доктор Стэрдж!

Джозиана хорошо знала Питера по его посещениям дома губернатора, когда тот испытывал недомогание, что случалось нередко. Врачу удалось излечить незначительный недуг жеребца англичанки, и это расположило к нему дочь губернатора. Между ними наладились приятельские отношения и поэтому неудивительно, что Стэрдж охотно и очень вежливо ответил на приветствие молодой англичанки.

Джозиана легко соскочила на землю и подошла к навесу, чтобы расспросить Питера, но вопросы, подготовленные ею, так и остались невысказанными красивым ротиком девушки.

Взгляд англичанки упал на ирландку, тело которой сплошь покрывали следы истязаний, и доброе, чувствительное сердце Джозианы отозвалось на чужую боль. Она присела возле

Элин и маленькая ручка в белой перчатке осторожно коснулась рубца, отпечавшегося на плече ирландки. Элин вздрогнула, открыла глаза, но, увидев Джозиану, зло отвернулась: сейчас ей были противны все англичане.

Дочь губернатора подняла на Питера глаза и дрожащим от гнева голосом спросила:

— Кто сделал это?

— Ваши соотечественники, — услышала она грубый и резкий ответ ирландки.

— Матрос ее избил, — пояснил Питер. — Пьяный был.

В это время один из офицеров корабля, заметив Джозиану, подошел в ней и, поклонившись, произнес:

— Добрый день, миледи! Я никак не ожидал увидеть вас здесь и в обществе этих скотов.

Джозиана посмотрела на офицера так, что тот немедленно пожалел о сказанном.

— Следите лучше за своими скотами, — сказала она, едва сдерживаясь, чтобы не нагрубить.

От матери Джозиана унаследовала сердечную мягкость и душевную доброту. К проданным в рабство каторжанам она относилась как к людям, попавшим на ложный путь, и верила, что труд в колонии поможет осознанию ими своих заблуждений. Рабство она не одобряла, ввиду его исключительной жестокости, и в своем присутствии не позволяла издеваться над людьми, вследствие чего у нее не раз происходили далеко не приятные разговоры с отцом.

— Больно? — участливо спросила Джозиана ирландку.

— Не сладко, — ответила Элин, но в ее голосе уже не было враждебности.

— Звери, — произнесла Джозиана и, подозвав солдата, приказала прислать двух рабов.

Солдат немедленно бросился исполнять распоряжение

— имя губернатора в устах его дочери значило многое.

— За что тебя? — все так же мягко поинтересовалась англичанка, но Питер поспешил объяснить все сам, добавив, что Элин сейчас лучше помолчать.

Комментарий Джозианы к рассказу врача был краток:

— Свинья!

Уважительно посмотрев на Элин, она добавила:

— Но вы смелая!

Подошел Огл и сказал, что его прислал старший надсмотрщик. Джозиана хотела потребовать еще одного каторжанина, негодуя, что ее распоряжения не выполняются, но Питер убедил англичанку, что у Огла хватит сил, чтобы донести Элин до невольничьих бараков.

— До вашей хижины, Питер, — поправила врача Джозиана. — Я думаю, что там ей будет лучше, а с отцом я все улажу.

Хотя распоряжение дочери губернатора и вызвало удивление у матросов и офицеров, солдат и надсмотрщиков, перечить они не решились. Джозиана часто пользовалась слабостью отца к своей дочери, и с ее волей приходилось считаться, поэтому солдаты расступились, пропуская Огла, несшего Элин. Питер задержался, придерживая Марга, пока Джозиана садилась в седло. Подавая девушке поводья, Питер внезапно пристально посмотрел на нее, раздумывая — стоит или нет? Заметив этот взгляд, англичанка спросила:

— Вы хотите мне что-то сказать, мистер Стэрдж?

Врач секунду колебался: стоит ли говорить? Что может она сделать? Но не попробовать изменить судьбу Кинга, было бы проявлением малодушия.

— Да, миледи, у меня к вам просьба.

— Какая?

— Если это возможно, облегчите участь Кинга Сэлвора.

Тонкие брови Джозианы удивленно приподнялись.

— При чем здесь Кинг?

— Ах, я вам не сказал! В общем, его избили и увезли.

— Куда?

— К губернатору!

— Но за что?

— Это он проучил того пьяного матроса, который бил Элин. Его хотели убить здесь, но потом решили отвезти к вашему отцу.

Джозиану встревожило это сообщение, она понимала, что ирландца ждет суровое наказание.

— Что же его ждет за это?

— Смерть!

Джозиана вздрогнула, она предполагала любое наказание, но не казнь.

— Вы уверены в этом? — быстро спросила англичанка.

Питер печально вздохнул.

— Я умею не только лечить синяки и кровоподтеки, но и ставить их. На основании этого опыта могу утверждать, что

Кинг бил сильно и зло. Если к этому добавить сопротивление, оказанное им при аресте, то можно смело говорить, что веревка ему обеспечена.

Теперь у Джозианы не оставалось сомнений — Сэлвору угрожает смерть. Не нагни Питер голову он, несомненно, заметил бы неподдельную тревогу на красивом лице девушки. Но Питер не поднял глаз и не догадывался о том, какую боль несли его слова в ее сердце.

— Да, конечно, мистер Стэрдж, я немедленно… сейчас… что-нибудь постараюсь… сделаю.

— Мы были бы вам очень благодарны, Кинг — хороший товарищ, — произнес Питер, но Джозиана уже не слышала его. Повернув коня, она ожгла Марга хлыстом, и тот рванулся с места сразу в карьер, вихрем промчался по ремонтной площадке, стрелой полетел сквозь цепь раздавшихся солдат и скрылся за ближайшим строением, унося очаровательную всадницу.

Питер не думал, что Джозиана сумеет отвести наказание, но смягчить его она могла. Стэрдж строил расчет на отцовской любви и лояльности дочери губернатора к осужденным.

«Только бы успела!» — подумал врач, бросив вслед всаднице взгляд, полный надежды и тревоги, и поспешил к Элин.

В тот момент, когда Джозиана подъезжала к месту ремонта фрегата, во дворе губернаторского дома происходила следующая сцена.

Когда старший надсмотрщик доложил его высокопревосходительству о том, то произошло в порту, Эдвард Стейз пришел в неописуемую ярость. Стычки между рабами и колонистами не были редкостью на островах. Губернатор не обращал на это никакого внимания, надсмотрщики сами вершили суд и расправу, а затем докладывали губернатору и тот вполуха выслушивал сообщение — в конце концов, виноватыми всегда оказывались рабы, даже если и были правыми.

Но этот случай был особым. Никогда еще рабы не доводили дело до такого конца, да еще с матросом флота его величества! К тому же это сообщение пришло во время беседы губернатора с капитаном фрегата, и губернатор решил не медлить с разбором.

Этот странный и, на первый взгляд, необъяснимый взрыв служебного рвения можно было легко понять, если учесть отдаленность островов. Губернатору надоело прозябать в безвестности на этих богом забытых землях. Нет, он не желал возвращаться в Старый Свет — в Англии он ничего не смог бы добиться, это губернатор отлично понимал. Но новая колония, гораздо бóльшая, нежели эта — это было бы как раз то, что нужно. Отсюда весь рог изобилия, который осыпал своими благами английских моряков: отменный уход за ранеными, обильная и хорошая пища, особое внимание к офицерам, бесперебойная и своевременная поставка всего необходимого для ремонта, прекрасные помещения на берегу для рядового состава. Все это должно было, по расчетам Эдварда Стейза, оказать должное впечатление на капитана Чарникса который, по прибытии в Англию, конечно, не забудет упомянуть тот прием, который был ему оказан на Багамских островах.

Быстрая и жестокая расправа — вот что, по мнению губернатора, могло изгладить неприятное впечатление об этом инциденте. Именно с этой целью он появился во дворе. В расстегнутом камзоле, с позеленевшим от злости лицом, вращая налившимися кровью глазами, его превосходительство, сопровождаемый капитаном, подошел к повозке, с которой его раболепствующие подчиненные только что сняли Сэлвора.

Почтительно и быстро расступились они, давая возможность губернатору пройти к повозке, к колесу которой был спиной прислонен сидевший на земле ирландец. Едва удостоив последнего взглядом, Стэйз рявкнул:

— Ты что натворил, мразь?

Кинг медленно повернул голову в ту сторону, откуда донесся этот рев, и с трудом разжал губы. Между рабом и губернатором произошел короткий, но интересный диалог.

— Не маленький, сам знаешь.

— Не тыкать, скотина!

— Выкать не научили.

— Я тебя заставлю делать не только это, тварь!

— Это вы умеете, ваше превосходительство.

— А-а! Трусишь, собака! Значит, уважаешь, грязь!

— Ага. Как паршивую овцу.

Следующей реплики со стороны губернатора не последовало, но огромный мясистый кулак его превосходительства заставил ирландца замолчать, выбив изо рта кровь. От новых ударов Кинг свалился на землю и, вновь потеряв сознание, остался лежать в пыли.

— Воды!

Повторять не пришлось. Негр, стоявший поблизости, схватил ведро и через пару минут уже плескал на лицо ирландца холодную воду. Стейз, тяжело дыша, вытирая потное, красное от переполнявшей его злости лицо, неотрывно смотрел на лежавшего в пыли двора ирландца. Едва на его лице появились слабые признаки жизни, губернатор тут же заметил и, злобно усмехаясь, медленно произнес:

— Жив, собака, от меня просто так не уйдешь, хе-хе! Проси прощения, змееныш, или прежде чем уйти на тот свет, ты не раз пожалеешь, что родился на этот свет.

Губы, на которых лежал толстый слой пыли и запекалась кровь, разжались и произнесли так тихо, что Стейз еле расслышал:

— Простите.

Самодовольный губернатор повернулся к капитану.

— Ну, как?

Чарникс состроил недовольную мину.

— И это — все?

— О нет! — живо ответил Стейз. — Это искупление за оскорбление, нанесенное мне, за драку он ответит почище. Я не допущу, чтобы на моем острове вшивые католики оскорбляли благородных моряков его величества!

Пока они так говорили, Кинг попытался сесть, но сумел лишь перевернуться на живот — мешали связанные руки.

Негр, поливавший ирландца водой, помог Сэлвору, усадив его в прежнее положение. Кинг уже достаточно соображал и прекрасно знал, что говорил.

— Простите, господин губернатор, вы не собака.

— Я вижу, ты исправляешься, — довольно отметил

Стейз, но Кинг только скривил губы в подобии усмешки.

— Ублюдок ты поганый!

Кинг был не из тех, кто цепляется за последние мгновения жизни и согласен на все, только бы продолжить свое существование на земле. Он понимал, что его конец близок, губернатор не простит ему избиения матроса. Но в последние минуты своей жизни, он хотел быть достойным имени, данном ему при рождении.

Словно желая испытать ирландца, смерть никак не хотела принимать Кинга в свои объятия. Удары Стейза вновь бросили Сэлвора в темноту бесчувствия. Губернатор так быстро работал ногами, что невольные зрители были немало удивлены. Но ярость, захлестнувшая его, непривычная быстрота движений и зной яркого тропического солнца заставили Стэйза запыхаться, и он, тяжело дыша, отошел в сторону, отирая пот, струившийся по лицу, и приказал вновь отлить водой раба.

На капитана Чарникса эта сцена произвела впечатление, обратное тому, которое желал произвести Стейз. Подойдя к Эдварду, офицер сказал:

— И это все наказание? Позволю себе заметить, что это довольно примитивный способ внушать этим скотам уважение к британскому флагу.

— О, не беспокойтесь, сэр, это лишь цветочки, — заверил губернатор капитана. — На «кресло!»

Позади губернаторского дома находился рабочий двор, именовавшийся «черным». Здесь находились хозяйственные постройки, где рабы и слуги выполняли различные работы, обслуживая дом губернатора. В центре двора находился невысокий деревянный помост в виде квадрата, а посреди него, на высоте полуметра от земли, стоял другой квадрат — каменный, каждая сторона которого имела четыре метра в длину. На этом помосте стояли колодки: две горизонтальные доски с отверстиями для рук и ног, одна из которых была вделана в помост, а другая двигалась в двух вертикальных стойках.

Это сооружение губернатор любовно называл «креслом смерти и послушания». Здесь Стейз развязывал языки упорным и расправлялся с непокорными. Редко какому рабу удавалось выжить после истязаний на этом «кресле», невольники с опаской и ненавистью взирали на колодки, и те, кто шел на «кресло», знали, что идут почти на верную смерть.

Ирландца посадили лицом к стене, окружавшей двор, устроив «кресло» таким образом, губернатор давал всем возможность увидеть, во что превращается спина истязаемого.

Ноги и руки обреченного быстро продели в отверстия так, что Кинг сидел ссутулившись. Надсмотрщик клацнул замком, запирая колодки, подошел к ирландцу сзади и вытащил нож.

Умелым движением англичанин разрезал рубашку до пояса, открыв взорам многочисленные синяки и кровоподтеки.

Кинг уже пришел в себя и теперь смотрел на деревянную стену перед глазами, безучастный к своей дальнейшей судьбе. О чем он думал? Конечно, жалел, что не сумел вырваться отсюда, не вдохнул полной грудью хорошо знакомого и такого родного воздуха ирландской земли, пьянящего душу и сердце. Он вспомнил Джона, Майкила, Нэда, Огла и, естественно, Элин — милую и красивую ирландку, изза которой он, в сущности, и принял все издевательства и побои, а в конечном итоге примет смерть. Неожиданно он вспомнил другое женское лицо, обрамленное шелковистыми локонами, глаза, с интересом взиравшие на него. Он всегда любовался очаровательной дочерью губернатора, испытывая некоторую неловкость от сознания того, что он в какой-то степени являлся и ее собственностью, но скоро всему этому придет желанный конец.

Вскоре появился губернатор. Он был без камзола, рукава его рубашки засучены, обнажая толстые руки, в одной из которых он держал бич, свернутый кольцом. (Чарникс недовольно сравнил Стейза с мясником на бойне). Это было страшное орудие пытки. Сплетенный из конского волоса, бич несколько раз вываривался в молоке и высушивался на солнце, в результате чего обрел большую прочность и действовал, как гибкое железо. С двадцати ударов на спине наказуемого проступала кровь, на сороковом ударе бич ложился на оголенное и взлохмаченное мясо. После сотни ударов истязаемый умирал, либо до конца своих немногих дней не мог встать и медленно отдавал богу душу. Обычно наказывали подчиненные губернатора, он лишь отдавал указания, но сегодня

Стейз решил сам взяться за то, что люди, уважающие себя, перекладывают на палача. Охваченный желанием показать свои верноподданнические чувства в присутствии офицера флота его величества, он встал слева от помоста и приготовил бич, щелкнув им в воздухе.

Бич прошел по сине-красной спине Кинга, пересекая ее наискось, пониже правого плеча легла ярко-красная полоса.

Вторая такая же полоса легла почти на том же самом месте, и Кинг заскрежетал зубами. Если в первый раз удар пришелся по нетронутой коже, то после второго ирландец почувствовал, как она наливается кровью, готовой вот-вот вырваться наружу.

Стейз бил мастерски. Еще в молодости он испытывал наслаждение, издеваясь над беззащитными людьми со всей изощренностью, на которую была способна его жестокая натура. Губернатор по должности и палач по призванию, он сейчас находился на своем месте и под лестные замечания английского капитана увлеченно предавался излюбленному занятию.

Кинг был достаточно сильным и мужественным человеком, но выдержать это он не смог. Сороковой удар бича вырвал из его груди дикий крик, заставивший дрогнуть сердца собравшихся рабов и слуг, голова ирландца бесчувственно откинулась назад.

Стейз поморщился. Он только разошелся, давно не брал в руки бич, и — на тебе! — предмет потерял сознание.

Подозвав одного из надсмотрщиков, он приказал нагнуть голову Сэлвора, чтобы она не мешала. Приказание было исполнено и истязание продолжилось.

Но Кингу не было суждено умереть в колодках, под бичом. Когда он в восьмой раз прошелся по его окровавленному телу, находящегося без сознания, послышались испуганные крики людей, разбегавшихся в стороны, цокот копыт и звонкий девичий голос заставил палача остановиться.

— Отец!

Джозиана подоспела вовремя. Еще полчаса — и ей пришлось бы только сожалеть, стоя у окровавленного трупа.

Лицо девушки пылало гневом: глаза, в которых читалось презрение и сожаление, что отец выступает в такой неприглядной роли, метали молнии в сторону губернатора, который стоял, словно пригвожденный к месту, с окровавленным бичом в руке, будучи ошарашенным неожиданным появлением дочери.

Вид дочери рядом с наказываемым рабом отрезвляюще подействовал на губернатора. Легкомысленная девчонка! Позволить такое в присутствии его рабов, слуг, подчиненных, английского капитана! Нет, Стейз этого так не оставит.

— Джозиана! — загремел над двором властный голос.

Девушка быстро обернулась к отцу и, обратив на него взор своих пламенных глаз, почти крикнула:

— Да! Я — Джозиана, я — ваша дочь и мне стыдно видеть своего отца в такой грязной и подлой роли. — Быстро подойдя к нему, она не менее горячо продолжала: — Разве вы не могли поручить это кому-нибудь другому? Как вы не постеснялись унизиться в глазах подвластных вам людей? В вас нет ни капли христианского милосердия! Неужели вы подлый язычник? Тогда я не ваша дочь, а вы мне не отец!

Услышав такое заявление, Стейз опешил: если до этого он пытался вставить слово в гневный поток Джозианы, то теперь прекратил эти попытки, не зная, что можно сказать.

Капитан попытался помочь губернатору и произнес:

— Должен заметить, прекрасная леди, что вы слишком много внимания уделяете этой грязи, что неприятно удивляет меня.

— Вы бы лучше позаботились о грязи на вашем корабле, чем искать ее в делах губернатора Багамских островов, — бросила девушка в лицо оторопевшему от неожиданности мужчине. Обращаясь к отцу, Джозиана дрожащим от волнения голосом произнесла: — Мне стыдно за вас, отец! Как, как, вы, губернатор, могли опозорить себя перед всеми и пасть так низко! И я — ваша дочь! О боже!

Джозиана больше не могла говорить. Из ее прекрасных глаз неудержимым потоком побежали слезы, стекая по раскрасневшимся щекам, и девушка бросилась в дом.

Губернатор не смог выдержать вида слез своей дочери и, извинившись перед капитаном Чарниксом, велел расковать раба и поспешил в дом. Но, уходя, он успел бросить своим верным псам:

— Если жив, бросьте в подвал, пусть подыхает, мразь!

 

Ангел ада

Когда-то у губернатора был небольшой подвал, где хранились спиртные напитки, и находился он недалеко от утопающего в зелени дома главы колониальной администрации. Но со временем Стейз счел неудобным такое отдаление и приказал расширить подвал, находившийся под домом, не забыв при этом и старое место. Подземное хранилище стало теперь казематом, предназначенным для тех, кто осмеливался оказывать сопротивление деспотизму губернатора. Ходили слухи, что Стейз велел прорыть ход от старого подвала к новому и лично появлялся в застенке, превращая его в камеру пыток. Однажды несколько рабов сломали деревянный люк подвала, чтобы помочь своему обреченному товарищу, но им пришлось уйти, ни с чем: Стейз позаботился о железной решетке, наглухо перекрывавшей вход.

Сюда и поместили еле живого ирландца. Он лежал на холодном земляном полу, а ледяная вода, скапливающаяся на потолке, время от времени каплями срывалась вниз, жгучим холодом пронизывая изодранное тело мятежного каторжанина. Помимо этого злобные мухи Багамских островов, почуяв запах крови, слетелись на взлохмаченную бичом спину, усиливая и без того нестерпимые муки.

Кинг не знал, сколько времени он провел здесь, но отлично понимал, что отсюда вынесут только его закоченевший труп. В те недолгие минуты, когда жестокая боль, терзавшая измученное тело, утихала, Сэлвор задавал себе один и тот же вопрос: правильно ли он поступил? Ведь без него не состоится побег, и люди, доверившиеся ему, навечно останутся в этих местах. Никогда им не видать родной земли? Значит, он предал их? Кинг не раз с горечью приходил к такому выводу, но неизменно говорил себе, что поступить иначе он не мог. Не вступись он за беззащитную соотечественницу, и до конца своих дней Кинг проклинал бы себя за малодушие. Но товарищи, их совместные планы, побег… Сэлвор не находил ответа.

Кинг скорчил гримасу боли, почувствовав, как вода вновь обожгла изодранное тело и в тот же миг услышал скрип открываемой двери. Сэлвор вспомнил все, что слышал о потайном ходе и тайных визитах губернатора, и решил, что Стейз пришел затем, чтобы добить его. Собрав все силы, он, с трудом ворочая языком, произнес:

— Явился, палач… — и грязно выругался.

К немалому удивлению Сэлвора, ответом на его слова было молчание. Но еще больше он удивился, когда услышал шуршание женского платья. Яркий свет ослепил глаза: против его лица опустился фонарь. Легкий ветерок обдул исполосованную спину ирландца и он уже не чувствовал укусов кровожадных мух. Потом Кинг услышал журчанье воды и что-то большое и мокрое обожгло раны леденящим холодом. Сэлвор громко охнул и вновь разразился отборной бранью. Он сумел чуть приподнялся и вновь рухнул в разжиженную землю. Стоная сквозь стиснутые зубы, ирландец приподнял голову и почувствовал, как нежная рука поддержала ее за грязный подбородок и ласковый женский голос произнес:

— Потерпите немного, Сэлвор!

Кинг не поверил своим ушам — этот голос мог принадлежать только дочери губернатора, но как это возможно!

Однако, кто тогда отирал лицо ирландца влажной тряпкой?

Не ангел же ворковал в этом аду!

Кинг усилием воли заставил себя разомкнуть веки и посмотрел на посетителя.

Джозиана! Девушка была в простой рубашке белого цвета, рукава которой были закатаны выше локтей, в серой домотканой юбке, на которой лежала голова Сэлвора. Распущенные волосы были убраны под рубашку.

— Еще немного, Сэлвор, потерпите!

Ирландец медленно разжал челюсти.

— Какого черта… вы… что здесь делаете?

Джозиана мягко улыбнулась.

— Кажется, можно понять, но все вопросы потом.

Девушка положила голову Кинга на дощечки, которые принесла с собой, отерла правую руку ирландца и положила ее туда же. Придвинув к себе принесенную корзиночку, она достала из нее бутылку, откупорила ее и аккуратно приставила горлышко к губам ирландца. Кинг жадно втянул в себя жидкость и почувствовал, как по телу разливается приятное тепло от хорошего вина.

— Черт возьми, леди, — сказал Сэлвор, утолив жажду. — Вы второй раз спасаете мне жизнь, а я, грешный, ничем не могу отблагодарить вас.

— Не стоит говорить об этом, Сэлвор, — произнесла Джозиана. — В вашем положении это очень затруднительно, но я заранее уверена, что вы сделаете все возможное, чтобы доказать свою признательность.

— Почему вы так думаете? — спросил Кинг.

— Вы слишком благородны, чтобы забывать все, что делают для вас, — ответила англичанка. — Впрочем, для меня вы все равно загадка.

— Так же, как и вы для меня.

— Вот как!

— Не удивляйтесь, Джозиана, вы не против подобного обращения?

— Нет, Сэлвор. Ведь мы достаточно знаем друг друга.

Кинг положил голову на дощечки, давая шее отдохнуть, и почувствовал, как рука девушки мягко коснулась его щеки.

Кинг вздрогнул, в его памяти всплыла картина прошлых лет: белокурая девушка сидит на земле и гладит волосы и лицо юноши, лежащего возле нее.

Кинг судорожным движением схватил руку девушки и прижал ее к своей щеке, быстро шепча:

— Не пугайтесь, но, прошу, не убирайте вашу руку.

Трудно сказать, что испытывал Кинг в эту минуту, но вряд ли он, истерзанный безжалостным бичом, обреченный на медленную смерть, влюбился в прекрасную англичанку.

Он был еще очень далек от этого святого и возвышенного чувства и был уверен, что очень скоро ему придется уйти из этой мира.

Джозиана молчала, но на ее лице, как в зеркале, отражались чувства англичанки.

— Господи! — зашептала она, поднимая глаза к покрытому хрустальными каплями потолку. — Почему ты так несправедлив? Зачем ты оделяешь властью и силой злобных тупиц, заставляя повиноваться им благородные и отважные сердца?

— Не стоит взывать к богу, — глухо произнес Кинг. — Он все равно не внемлет, а если и услышит, то не поможет.

В голосе Кинга Джозиана услышала неуважение к имени создателя и спросила:

— Разве вы не католик?

— Увы! Я не верю ни Папе, ни Лютеру. — Почувствовав, что англичанка резко отдернула руку, Сэлвор вздохнул. –

Теперь вы будете ненавидеть меня.

— Что вы, Сэлвор! — Джозиана холеными пальчиками провела по грязным волосам ирландца. — Я думаю, что каждый волен верить в то, что он считает правильным, но, признаюсь, я не могу представить себе, как можно жить не веря.

Кинг быстро поднял голову.

— И я верю! В себя! В свои руки! В свой ум! В верное плечо товарища! В крепкий кулак, черт возьми, во все то, без чего не могу считать себя человеком!

— Но кто тогда создал этот мир? И нас в нем поселил?

Кинг медленно опустил голову.

— Вы требуете ответа на вопрос, который выше моего понимания.

— Да, вы правы, — сказала Джозиана, — вопросы веры лучше оставить тем, кто разбирается в них больше, чем мы. В конце концов, не так важно во что верить, гораздо важнее оставаться самим собой.

Джозиана присела у спины Сэлвора, сняла с нее мокрую ткань, перевернула ее и положила обратно, что заставило Кинга вновь заскрежетать зубами.

Поднявшись, девушка взяла фонарь и услышала голос Кинга, мягкий и ласковый, так не вязавшийся с его смелой грубоватой натурой.

— Вы уже уходите?

— К сожалению, Сэлвор. Сейчас уже полночь и я не хочу, чтобы кто-то узнал, где я бываю.

— Вы правы, Джозиана. Ваш отец — сама жестокость и тем удивительнее, что у него есть вы — очарование и добродетель этого мира.

— Не думала, что вы умеете льстить, — с улыбкой укорила девушка ирландца.

Кинг тоже скривил разбитые губы в подобие улыбки.

— Еще не научился, миледи.

— Охотно верю.

— Будьте осторожны!

— Хорошо. В корзинке фрукты и хлеб.

— Благодарю вас!

— Постарайтесь уснуть. Спокойной ночи!

— Приятного вам сна!

Скрипнула потайная дверь, и фигура прекрасной англичанки, мелькнув в проеме, исчезла.

Кинг глубоко вздохнул и придвинул к себе корзинку. Голод дал о себе знать и неудивительно, что плоды и хлеб

Сэлвор уничтожил со всей возможной скоростью, на которую были способны его челюсти, выплевывая лишь то, что не мог переварить человеческий желудок.

Опустошив корзинку, он взял початую бутылку, и в темноте послышалось громкое бульканье, свидетельствовавшее о том, что жидкость переходит из сосуда искусственного в сосуд естественный. Выпив все вино, ирландец старательно вымазал бутылку и зашвырнул ее в темноту подвала так далеко, насколько позволяла ему израненная спина.

На сытый желудок сон приходит быстрее, и Кинг, поудобнее устроившись, смежил веки.

Утром Джозиана вышла к столу, как обычно, подшучивая над тропической погодой, островом, со смехом и улыбками. Она выглядела такой, как привык видеть ее отец, который облегченно вздохнул — проклятый раб вылетел у нее из головы, но ошибался. За завтраком Джозиана принялась вновь настаивать на освобождении ирландца, утверждая, что так необходимо поступить во имя справедливости. Губернатор, для которого счастье дочери было превыше всего, после недолгих возражений согласился, оговорив, правда, при этом, что еще одни сутки благотворно подействуют на строптивый нрав раба, и тут же приказал отнести в подвал порцию воды и пищи. Удовлетворившись этим, Джозиана уверила отца в своем дальнейшем послушании к великой радости последнего.

Ночью Джозиана навестила Кинга, принеся не только вино и хлеб с плодами, но и известие о скором освобождении ирландца. В свою очередь Сэлвор сказал, что его самочувствие значительно улучшилось, его здоровью можно было позавидовать.

— Напрасно все это, — неожиданно произнесла девушка.

— Что? — не понял Кинг. — О чем вы?

— Раб — пес, его бьют и он лижет хозяину пятки. А вы не собака, Сэлвор, а волк. Избивая волка можно принудить его к покорности лишь на время, но не навсегда — легче убить этого зверя.

— Вы сумели это понять, в отличие от вашего отца!

— Я никогда не любила его, наверное, это неправильно, но у нас с ним слишком разные взгляды. А брат — несколько другой, у него в характере нечто среднее между мамой и отцом.

На некоторое время собеседники замолчали, и в наступившей тишине было слышно, как с потолка срывались капли ледяной воды, падая вниз.

— Джозиана, — тихо произнес Кинг, — вчера вы сказали, что я благороден!

— Я не забываю своих слов.

— Но ведь я простой моряк с темным прошлым!

Джозиана слегка удивилась непонятливости ирландца.

— Я имела в виду благородство не рода, а души, потому что считала ее важнее «голубой крови».

Кинг удивленно смотрел на девушку: это говорит дочь губернатора, дворянка!

Видя сильное недоумение ирландца, Джозиана поспешила сказать следующее:

— Я думаю, что благородство заключается в самом человеке, а не в его происхождении. Ведь передавая «голубую кровь», нельзя также передать и доброту душу, мужество, верность.

— К чему высокие слова!

— Иногда только ими и можно выразить свои мысли, поэтому не надо стесняться их. Вы рискнули жизнью, чтобы спасти от побоев несчастную женщину, вы — мужественный человек.

Против такого утверждения у Кинга не нашлось доводов. Приложив заметные усилия, он поднялся на колени, улыбнулся и сказал:

— Это уже второй раз сегодня.

— Я рада, что вы поправляетесь, — произнесла Джозиана и поднялась с колен. — Мне пора, Сэлвор, извините.

Джозиана взяла фонарь, но осталась стоять на месте.

Кинг по опыту знал, что в такие минуты лучше ни о чем не спрашивать, если сочтет нужным, то будет говорить сама.

Глядя вниз, девушка произнесла:

— Сэлвор, мне почему-то, — я и сама не могу сказать почему, — не хочется, чтобы вы покинули остров, но вы все равно попытаетесь сделать это, ведь так?

— Значит, лучше будет, если я сгнию здесь?

— Нет, — быстро ответила Джозиана, — здесь вы не сможете долго оставаться, я это понимаю, но в то же время хочу видеть вас рядом.

Пока Джозиана так говорила, она старалась не смотреть ирландцу в глаза, но когда девушка закончила, Кинг сам уставился в землю. Джозиана улыбнулась.

— К сожалению, Сэлвор, это невозможно. А теперь я должна спешить, а вы ложитесь, ведь это очень больно, когда приходится вставать.

— Да, миледи, — сказал Кинг, — это очень больно, но необходимо, если хочется жить.

Было около десяти часов утра, когда Кинг услышал скрип двери и знакомую ругань надсмотрщиков. Лязгнул замок, противно запела решетка, открывая вход, и грязь зачавкала под ногами вошедших. Кинг ощутил упавший на него свет фонаря, поднял голову и увидел злобное лицо надсмотрщика.

— Жив, собака!

Две пары черных рук подхватили раба и выволокли его наверх. Тут, к удивлению ирландца, негры сорвали с него последнюю одежду.

— Эй, ребята, — пересиливая боль, произнес Кинг, — вы что, хотите проверить мой отросток?

Даже в самые трудные минуты своей жизни, Сэлвор старался не терять чувства юмора, но за эту шутку он немедленно получил сильный удар в живот.

— Заткнись, шелудивый пес! — злобно прошипел англичанин. — Была бы моя воля, я проверил бы какая у тебя кровь.

Негры надели на Кинга чистые штаны и рубашку и вывели его к дому губернатора.

Эдвард Стейз встретил эту необычную процессию на ступеньках лестницы своего жилья. В час своего благодушия и снисходительности он был одет в белый костюм и постукивал неизменной тростью о сапог. Немного выше его, в платье такого же цвета, стояла Джозиана. Девушка находилась здесь не потому, что ее отец мог не исполнить обещанное, она боялась, что Кинг может не сдержаться и вывести губернатора из себя, и тогда тот в гневе не замедлит расправиться с ним.

Губернатор оглядел едва плетшегося Сэлвора, брезгливо поморщился и сказал:

— Раб! Ты посмел нарушить закон и достоин смерти.

Но, полагаю, что наказание, которое ты понес, пошло тебе на пользу.

— О да! — оживился ирландец. — Я этого никогда не забуду.

Джозиана уловила скрытую угрозу в словах Сэлвора, но туповатый губернатор даже не заподозрил этого и, самодовольно улыбнувшись, произнес:

— Я вижу, ты действительно исправляешься. Поскольку я прощаю твою вину, поклонись моему превосходительству и можешь быть свободен.

Как вскинулся Кинг! Кровь заиграла в его жилах — свободолюбивого ирландца хотели унизить. Губернатор, хоть и был ограниченным человеком, но в ремесле палача и деспота он знал толк, и поэтому решил, что после наказания тела, неплохо наказать и душу. Чем меньше гордости, тем больше покорности, считал губернатор, и был прав.

Кинг облизнул сухие губы и приготовился поточнее обложить его превосходительство, но тут его глаза скользнули поверх головы Стейза, и только теперь он увидел Джозиану. Девушка заметила это, и как бы между прочим провела пальчиком по середине губ к подбородку, глаза ее глядели так умоляюще, что Сэлвор без труда понял все и опустил голову.

— Отец, — поспешила вмешаться Джозиана, выручая

Сэлвора, — я думаю, что сейчас ему будет затруднительно выполнить этот жест смирения.

— Пустяки, — недовольно сказал губернатор. — Спина достаточно зажила и вообще, ты слишком печешься об этом рабе и мне это не нравится. Пусть выпьет чашу своего позора!

Довольный последней фразой, случайно забредшей в его туповатые мозги, он обратился к ирландцу:

— Ну, так как, поклонишься?

И услышал:

— Да!

Кинг сказал неграм, чтобы они отошли. Оказавшись без опоры, он пошатнулся, но устоял. Приложив руку к сердцу, Кинг поклонился так низко, как только мог, но никто не заметил, что глаза гордого ирландца были устремлены на прекрасную англичанку. Джозиана успела перехватить этот взгляд и сдержанно улыбнулась, понимая, кому был адресован поклон. Подняв голову, Кинг заметил улыбку и понял, что жест, в котором он выразил признательность за все сделанное леди Стейз, дошел до адресата.

Губернатор остался доволен и приказал отвести Кинга в барак.

— Пусть денек отлежится, а затем выходит на работу.

— Отец, его может отнести Огл, он сейчас здесь.

— Можно и так, дочь моя, — безразлично произнес губернатор и поднялся в дом.

— Отведите его на задний двор, найдите кузнеца и передайте ему приказ губернатора, — распорядилась Джозиана.

Надсмотрщики и рабы негры без промедления бросились исполнять приказ. Попрощавшись с ирландцем долгим взглядом, англичанка направилась к конюшне, намереваясь навестить своего любимца, но по дороге увидела ирландку, выходившую из подвала и удивленно рассматривавшую какие-то вещи, при взгляде на которые у Джозианы бешено заколотилось сердце: она узнала наряд, в котором навещала Сэлвора, и спрятала его в подвале губернаторского дома.

— Что ты разглядываешь?

Элин вздрогнула, увидев незаметно подошедшую Джозиану, показала ей вещи.

— Вот, нашла в подвале.

Джозиана умело изобразила удивление.

— Ну и что? Выбрось их поскорее и беги к Питеру

Стэрджу. Скажи ему, чтобы он поспешил к бараку, где живут осужденные мятежники.

— Зачем? — спросила Элин.

— Что бы ты спрашивала! — с легким раздражением произнесла девушка и уже мягче добавила: — Губернатор простил наказанного каторжанина.

Весть об освобождении Кинга мгновенно разнеслась среди рабов. Часть из них строила догадки, некоторые ждали — со страхом или надеждой, каких-либо значительных событий, а заговорщики быстрее обычного собрались после работы. Никто не мог поверить, что Сэлвор жив, все хотели убедиться в этом.

Расспросам и поздравлениям не было конца. Кинг подробно рассказал обо всем случившемся, умолчав лишь о помощи Джозианы в подвале.

Осужденные роялисты были убеждены в правильности поступка совершенного Кингом, но среди тех, кто был причастен к замышлявшемуся побегу, мнения разделились.

Одни считали, что главарь не мог так рисковать собой, потому что он — руководитель. Так же думала и сама Элин, хотя была бесконечно благодарна Кингу за помощь, большинство считало, что Кинг поступил, как настоящий уроженец Изумрудного острова. Интересную и своеобразную точку зрения на эту проблему высказал Питер Стэрдж:

— Трудно сказать что-либо однозначно, Кинг, но в любом случае ты поступил правильно и глупо.

Так теперь полагал и сам Сэлвор.

 

Ночь решительных

К концу месяца ремонт фрегата был закончен и капитан Чарникс приказал вывести корабль на рейд, где устраняли мелкие неисправности и производили покраску. Заговорщики внимательно следили за всем, что происходило на фрегате и вокруг него. Вскоре Элин сообщила, что губернатор послал приглашения офицерам фрегата в связи с днем рождения своей дочери. Узнав об, этом Кинг усмехнулся, понимая, что Чарникс не уйдет, не побывав на празднике. Приглашение пришло за два дня до этого события, по случаю которого, капитан объявил, что на берег сойдут две трети экипажа.

Счастливчики готовились, приводили в порядок одежду и обувь, предвкушая веселое время препровождение.

Готовились и каторжане. Тихой безлунной ночью Огл и Нэд перенесли оружие, завернутое в мешковину — шестьдесят ножей, десять топоров и десять сабель — в тайник, в месте, известном среди рабов как Лысая горка. Однако не было главного — людей. Семеро заговорщиков, конечно, не могли перерезать всех, кто в ту ночь останется на фрегате.

Необходимо было рассказать о намечавшемся побеге всем осужденным сторонникам Якова. В течение всего периода ремонта корабля, они выясняли настроение людей, благо жили и работали вместе с ними, но и теперь никто не иог сказать, как они воспримут это сообщение.

Каждую ночь надсмотрщик Мерпит обходил бараки, проверяя наличие рабов. Как обычно, он не миновал и барак, где содержались бывшие солдаты армии свергнутого короля: тишина, все спят на своих местах, как убитые.

«Жаль, что «кáк», злобно ухмыляясь, подумал Мерпит и отправился отдыхать.

Как только шаги англичанина стихли вдали, с нар бесшумно соскользнул человек и на цыпочках подкрался к окну, забранному толстыми прутьями, осторожно глянул в него.

— Тихо.

Словно по мановению волшебной палочки, все изменилось в деревянном помещении. Еще один каторжанин встал у другого окна. Лежавшие на грубо сколоченных нарах люди приподнимались на локтях, садились на доски или вставали возле них. Кто-то чиркнул огнивом и зажег самодельный светильник. Неровное пламя робкого огонька осветило человека, стоявшего возле стены. Его сильный торс был обнажен, и на нем выделялись бугры хорошо развитых мышц. Грудь украшала татуировка, изображавшая восходящее солнце, а на левом плече синели искусно выколотые перекрещенные якори на фоне штурвала. Длинные свалявшиеся волосы падали человеку на плечи и лицо полуприкрывал страшный шрам под левым глазом.

В эту ночь Кинг Сэлвор должен был или убедить своих товарищей по несчастью или отказаться от всех замыслов.

Собравшиеся по его просьбе осужденные роялисты относились к меченому ирландцу с большим уважением и внимательно слушали его.

— Мы всегда любили свободу и отчаянно боролись, когда ее пытались отнять. Но теперь на нашей шее ярмо, и мы покорно гнем спину, лишь стискивая зубы, когда нас бьют. И вот, питаясь гнилью, подчиняясь бичу, как родному отцу, мы должны доживать свои дни в этих краях рабами.

Но неужели с этим смирятся люди, еще какой-то год назад смело сражавшиеся с такими же подлецами, каких здесь мы видим на каждом шагу, без страха и упрека? По-моему, нам ничто не мешает снова взяться за оружие, разбросать английских тварей и вырваться на свободу. Ее никто не подарит — вам это хорошо известно и потому ее следует завоевать, иного выхода нет. Может быть, тропическое солнце высушило ваше стремление к свободе? Во мне оно лишь разбудило жажду добыть ее, а утолить эту жажду я могу только двумя способами: вырвавшись с этого проклятого острова или умерев на нем.

Я давно мечтал убраться отсюда, нас собралось семеро, у нас было готово все, даже судно нашли. Но с приходом фрегата я решил изменить свои планы. Я счел своим долгом помочь тем, кто вместе со мной оказался в рабстве, и теперь все зависит от вас. У меня есть план, как захватить фрегат, есть оружие и близится удобный момент для нападения. Если вы согласны, добыть свободу или умереть, то корабль будет наш!

Едва лишь ирландец замолчал, как со всех сторон послышались голоса, выражавшие недоверие к его плану, как лишенному реальности. За время, проведенное в рабстве, бывшие солдаты Якова утратили многие из тех бойцовских качеств, которые были присущи им в то время, когда на земле Ирландии вперемежку лилась своя и чужая кровь.

— Голыми руками брать фрегат — тупее трудно придумать.

— Какое у тебя оружие — ржавые железки!

— Не морочь людям головы!

— Да он издевается над нами!

Кинг поднял руку, и тихий гул голосов, наполнявший барак, постепенно стих. Обведя каторжников презрительным взглядом, ирландец медленно, чтобы каждый мог хорошо расслышать и понять его слова, произнес:

— Тут кто-то сказал «люди», но где они? Я вижу перед собой лишь рабочий скот, а перед ним, действительно, стоит человек.

Кинг выделил последнее слово, чтобы смысл сказанного им был яснее ясного дня. Расчет оказался верным — каторжники онемели от подобного оскорбления, — это говорит человек, пользующийся всеобщим уважением?

— Кинг, ты в своем уме?

— Можете не сомневаться, — последовал незамедлительный ответ. — Только скот ничего не хочет и не желает, не стремится ни к чему. Его впрягут и погоняют — он идет, ему кинут кусок — он и рад. А я — человек! Я хочу увидеть родные земли, леса, обнять их деревья, вдохнуть аромат нашей изумрудной травы, дышать родным воздухом. Да, черт возьми, в море во намного лучше, чем в рабстве!

Рабы молчали. Кто из них не хотел вернуться обратно и снова зажить вольной жизнью! Меченый ирландец напомнил многим то, что они оставили там, далеко, на самом прекрасном краю земли, такое милое и дорогое.

Кинг волновался, но не желал торопить людей с принятием решения. Путь к свободе был трудным, и платить за ее обретение следовало кровью и никто не давал гарантии, что замысел удастся.

Рядом с Кингом стоял седеющий ирландец и тихо барабанил по стене узловатыми пальцами. Сэлвор узнал Уильяма Венчера — человека, которого уважали все осужденные солдаты Якова, и чей авторитет был даже выше авторитета

Кинга. Внезапно Венчер перестал барабанить и пристально взглянул в глаза меченого ирландца, словно пытаясь понять, что движет им.

— Оружия много? Какое?

— Достаточно, но только холодное.

— Рассчитываешь на внезапность?

— Мой козырь.

— И уверен, что все удастся.

— Не уверен, но шанс есть.

— Да, конечно, это так. — Венчер снова забарабанил –

он верил Кингу, но нелегко было решиться на это трудное и опасное дело.

— Уильям выбивал какую-то мелодию, но оборвал ее на полутоне, приняв решение, и сказал:

— Риск велик и плата немалая, но лучше погибнуть в борьбе, чем гнить в рабстве, — сказал Верчер, пожимая руку

Сэлвора. — Может, еще вырвемся и погуляем. В общем, я иду с тобой!

— Риск — благородное дело, — услышал Кинг слова Скарроу.

С нар соскочила Элин, она решила помочь Кингу убедить каторжан, но по-своему.

— Да мужчины вы или нет! Хотите свободы и счастья, а боитесь пролить за это кровь. Жизнь у нас одна и поэтому прожить ее следует не в дерьме, а как подобает людям, и поэтому я иду с тобой, Кинг Сэлвор!

— Не верещи! — грубо оборвал ее один из каторжан по имени Джесс Рук. Подойдя к Сэлвору, он спросил: — У тебя сабля есть? Я, понимаешь, больше привык к этому инструменту и предпочитаю его всем другим.

Кинг улыбнулся.

— Для тебя подыщу!

— Тогда и я с тобой!

Руки ирландцев слились в крепком рукопожатии.

— Если у тебя и топор найдется….

— Есть и это, Паркер!

— Тогда рассчитывай и на меня!

В течение часа Кинг сумел убедить всех, кто был в бараке, и приступил к изложению своего плана.

— Завтра у дочери губернатора день ангела. По этому случаю нас всех загонят пораньше. Огл сошлется на неотложные работы и останется в кузнице, он и откроет барак вместе с Нэдом Галлоуэем, когда начнется празднество.

Веселье будет продолжаться с десяти до утра. В одиннадцать Блэрт выпустит всех и закроет барак. Расходитесь группами по два — три человека и различными путями направляйтесь к Лысой горке. Туда Огл с теми, кого он отберет, пригонит шлюпки фрегата, гичку и вельбот рыбаков. На месте я раздам оружие, и к двум часам ночи мы должны быть у цели.

Последний срок для опоздавших — час ночи, тех, кто заблудится или струсит, ждать не будем. Подробности на месте!

Тот день начался, как и заведено, с праздничной суеты.

С самого утра в доме губернатора царило необычайное оживление, чаще обычного звучала брань и свистела плеть. Стейз хотел блеснуть всем своим великолепием и не жалел сил и глотки для исполнения задуманного. Надсмотрщики, как угорелые, носились по двору, рабы и слуги передвигались с немыслимой скоростью, боясь хоть взглядом вызвать недовольство хозяина. Для более успешного ведения дел губернатор распорядился снять с других работ в помощь два десятка рабов.

Так Кинг Сэлвор вновь очутился там, где с него чуть было не содрали шкуру. По старой матросской привычке, он широко расставил ноги, возвышаясь над толстым пнем.

В мозолистых руках ирландец держал топор, а за спиной возвышалась горка свежеспиленного леса. То и дело он ставил на пень полено и обеими руками поднимал в воздухе тяжелое орудие труда. Сверкнув лезвием, топор летел вниз и располовиненное полено валилось на землю, увеличивая и без того немалую груду колотого дерева.

Недалеко от Кинга стояла Джозиана. Улучив момент, она сумела вырваться из круговорота праздничных хлопот и теперь стояла в стороне, наблюдая за игрой мышц на загорелом теле ирландца. С того дня, когда девушка спасла ему жизнь, между ними окончательно определились самые теплые отношения. Англичанку неодолимо тянуло к меченому ирландцу, это был уже не просто интерес, а нечто большее, но что именно, Джозиана не могла сказать.

Очередное полено оказалось кривым, и топор, скользнув, воткнулся в землю, отбив щепу у пня. Кинг, не сохранив равновесия, сам полетел на землю, но успел упереться руками. Чертыхнувшись, он с чувством легкой досады поднялся, а Джозиана звонко рассмеялась, но ее улыбка и смех всегда были милы сердцу и душе Сэлвора.

— Да, — сказал Кинг, смущенно улыбаясь, — всегда хотел летать, но никогда не думал, что приземляться так неприятно.

Джозиана молча наблюдала за тем, как Кинг ставит очередное полено, и вдруг спросила:

— Скажите, Сэлвор, вы верите снам?

Кинг усмехнулся.

— В этом вопросе я придерживаюсь золотого правила.

— Какого?

— Не верь снам — сны обман.

Джозиана ничего не сказала, лишь опустила глаза, и на ее лице отразилась задумчивость.

Молчал и Кинг, опустив топор, он смотрел на девушку.

Боже, как она хороша!

Десятки раз Кинг Сэлвор задавал себе один и тот же вопрос и не мог найти на него ответ. Что же влекло его к этой нежной и ласковой, и в то же время гордой и смелой девушке? Очевидно, что помимо добродетельного сердца и эффектной внешности у Джозианы Стейз имелись и другие качества, которые привлекали ирландца и заставляли его искать новых встреч с дочерью губернатора. Кинг не находил объяснение этому феномену, но всегда, когда выпадала возможность, любовался этими милыми и прекрасными чертами, из которых был создан облик Джозианы Стейз, с какой-то затаенной тоской и грустью.

— А я верю, — неожиданно произнесла англичанка. — Сегодня мне приснилась птица, разбившая прутья клетки и улетевшая в море. Говорят, что это к разлуке.

— Но ведь птицы возвращаются к земле, — возразил Кинг.

— Это была чайка, — вздохнула Джозиана. — Я никак не могу избавиться от мысли, что мы с вами расстанемся.

Сэлвор вздрогнул. Неужели Джозиана знает о том, что произойдет этой ночью? Вряд ли. Что делать молодой девушке под окнами невольничьих бараков? Да и не в характере англичанки намекать и недоговаривать, с ним она предпочитала прямой разговор.

— Скажите, Джозиана, — медленно и немного неуверенно сказал Сэлвор, — вам хочется, чтобы я покинул остров? Вы понимаете, каким способом?

Джозиана посмотрела на Кинга нежными и грустными глазами. Им было хорошо вместе, но неизбежность судьбы раба накладывала отпечаток на отношения этих людей.

— Я понимаю вас, но… лучше не спрашивать это.

— Простите, леди!

Кинг поднял упавшее полено и разделался с ним несколькими ударами. Затем он поставил другой чурбан, взмахнул топором и располовинил полено. Вонзив топор в пень, он подошел к куртке, висевшей на шесте, и вынул из ее кармана предмет, блестевший на солнце полированной поверхностью. Подойдя к Джозиане, он протянул ей руку.

— Повороты в жизни так круты и неожиданны, что не знаешь, когда и что ждет нас, поэтому прошу вас принять этот маленький сувенир. Если нам суждено расстаться, пусть он напоминает вам, что в вашей жизни был такой человек — Кинг Сэлвор. Вспоминайте его хоть иногда.

На ладони ирландца лежала черная перламутровая раковина, отливающая синевой и отражающая мягкий свет.

Джозиана взяла раковину тонкими пальцами, с любопытством разглядывая подарок, провела рукой по отполированной волнами поверхности.

— Я подобрал ее на берегу, там, где мы встретились впервые.

— Это когда вы были готовы убить меня?

— Был грех, не стану отрицать, надеюсь, вы теперь не в обиде на меня?

— Аминь!

Джозиана и Кинг весело рассмеялись, вспомнив тот день, когда на берегу теплого моря они встретили друг друга. Тогда они и не подозревали, сколько горя и радости им принесет эта встреча.

— Госпожа Стейз! — У поленницы, опираясь о дрова, стояла Элин. — Вас срочно ищет ваш отец, он очень сердится.

Джозиана вздохнула:

— Сейчас вновь пойдут упреки: почему не одета, не причесана…

Кинг улыбнулся и соединил пальцы рук на затылке.

— По-моему, вам и так очень идет.

Джозиана рассмеялась:

— О, Сэлвор, если бы все думали, так, я бы не знала забот!

И, попрощавшись, англичанка направилась к дому.

Элин проводила дочь губернатора взглядом, исполненным скрытой враждебности, подошла к Кингу, ставившему на пень новое полено, и ехидно спросила:

— Что ты подарил этой твари, влюбленный рыцарь?

— А тебе завидно? — в ответ спросил Кинг, обрушивая на чурбан тяжелый удар.

— Понимаю, — тем же тоном сказала Элин. — Страстная любовь — раб и госпожа. Ах, как это романтично!

— А ты ревнуешь? — усмехнулся Сэлвор. — Что же ты молчала? Впрочем, и сейчас не поздно передумать. — Мужчина попытался обнять девушку за талию, но она грубо оттолкнула его руку.

— Хватит! — Элин смотрела на соотечественника с нескрываемой злобой. — С кем любезничаешь — это же английская сука!

— Дура! — Кинг смотрел с нескрываемым сожалением. — Эта, как ты выражаешься, сука, спасла мне жизнь. И за это я, по-твоему, должен плевать ей в лицо?

Элин умолкла, закусив губу — прав, что ни говори, соотечественник. В своей злобе ко всему английскому, она совершенно забыла, что Джозиана оказала неоценимые услуги не только Кингу, но и всем, кто готовил побег.

— Прости, я погорячилась.

Сэлвор усмехнулся:

— Ладно, такое случается, говори, что стряслось.

Ирландка сообщила, что к Оглу приходили за саблями, отданными ему в починку. Он сказал, что они будут готовы завтра.

— А кто приходил?

— Офицер. Огл считает, что оружие необходимо им срочно.

— Правильно мыслит. Если пришел не матросишка какой-то, а офицер, то они собираются уходить.

— Значит, ошибки нет, Кинг, они уходят завтра?

— Да, все так. Завтра в море будут они или мы.

— Мне последнее предпочтительнее.

— Мне тоже. Это наш единственный шанс, и мы не можем упустить его.

Ирландец не надеялся на судьбу, он предпочитал делать ее своими руками, но если фортуна решила улыбнуться ему, то Кинг не желал упускать удобный случай.

Когда сумерки сгустились, в доме губернатора начали собираться приглашенные. Это были местные богачи с семьями, известные в колонии торговцы и владельцы, приятели

Стейза по частым попойкам и различным темным делам, офицеры королевского флота. Специально для такого вечера губернатор велел накрывать столы в любимом месте своей дочери — в саду. Дом главы колонии был ярко освещен многочисленными огнями, играл небольшой оркестр.

Никто из веселившихся и предположить не мог, что в это время еще в одном месте, без шума и яркого света, собирались люди. Они были не в праздничном платье и не думали веселиться. Выставив вокруг места сбора часовых, бывшие солдаты Якова собирались группами и шепотом разговаривали между собой.

Послышался тихий свист, все разговоры разом прекратились, и беглецы направились в берегу. В полумиле от него, в тусклой полосе света, угадывались очертания четырех лодок. Словно крылья птиц, поднимались и опускались их весла, с каждым взмахом приближая утлые суденышки к мятежникам, толпившимся на берегу. Никто из них не думал об опасности, зная, что Огл со своей командой ведет баркасы, вельбот и гичку.

Лодки мягко ткнулись в песок, и мятежники вытащили их на песок. Послышались приглушенные радостные приветственные восклицания, поздравления, вопросы на ответы.

Огл разыскал Питера и, пожимая ему руки, спросил:

— Где Сэлвор?

— Скоро появится.

Кинг прибыл спустя несколько минут. Блэрт быстро подошел к нему и сообщил что-то, отчего Кинг нахмурился и спросил:

— А трупы?

— В воде, но их могут хватиться, поэтому лучше начинать.

Последние слова слышала Элин и спросила, в чем дело.

— У лодок была охрана, ребята ее перерезали, и Огл опасается, что может возникнуть тревога.

— Блэрт прав, — произнесла ирландка.

— Все здесь? — спросил Сэлвор.

— Не знаю, но можно проверить. Фу, чертов ветер! — Элин отбросила назад волосы, занесенные ветром на лицо.

Кинг заметил этот жест и протянул руку — в пальцах трепетала голубая ленточка.

— Специально для тебя достал!

— У Джозианы спер?

— Попросил, и не заставляй думать, что делал это зря.

Кинг велел собраться всем: из тайника уже принесли оружие и Сэлвор лично раздал его. На всех, конечно, не хватило, но для первого удара достаточно, а там в ход пойдет трофейное. Сэлвор изложил план нападения, а затем скомандовал: «В лодки!»

Мятежники столкнули лодки в воду, запрыгнули в них и разобрали весла. Стараясь как можно меньше шуметь, они равномерно опускали весла в воду, с силой отталкиваясь от нее и все дальше и дальше удаляясь от земли, едва не ставшей для них могилой. Постепенно очертания лодок растворялись в темноте ночи, которая для многих должна была стать последней.

Ветер постепенно крепчал и надо было спешить. Повинуясь негромким командам рулевых, гребцы молча налегли на весла.

Кинг сразу взял курс в открытое море. Вытянувшись в кильватерную колонну, лодки шли довольно долго: Сэлвор не хотел вести мятежников вдоль берега, опасаясь случайных свидетелей, могущих обнаружить беглецов и донести.

Уже давно они видели фрегат, освещенный многими огромными огнями, но ирландец не менял курс. Впереди шла гичка, где находилась группа Сэлвора, он сам управлял игравшим на волнах суденышком — именно оно, по замыслу главаря беглецов должно было первым подойди к фрегату.

Следом за ним шли баркасы с группами Нэда Галлоуэя и Джесса Рука. Замыкал строй вельбот с людьми Джона Скарроу, где находился неожиданный пассажир, но о нем позже.

Пройдя около двух кабельтовых, роялисты повернули вправо, прошли еще около кабельтова и вновь легли на правый галс. В результате такого маневра мятежники прошли за кормой фрегата и вышли к его борту со стороны моря, на расстояние около двухсот — трехсот ярдов и, несмотря на противный ветер, гребцы работали дружно и скоро оказались у цели, где группы разделились. Один из баркасов отправился к корме, вслед за ним вельбот. Второй баркас стал осторожно подходить к борту фрегата, а гичка скрылась под его нос.

В команде Сэлвора подавляющее большинство составляли люди, опытные в морском ремесле, и поэтому гичку ловко ошвартовали у якорного троса, по возможности, стараясь удержать ее в одном положении, чтобы дать главарю возможность забраться на корабль. Кинг приготовил «кошку» и встал в полный рост — он впервые вел за собой немалое количество людей, что вселяло в него определенную нерешительность и волнение, но отступать было поздно.

Дважды ирландец бросал «кошку», и оба раза она срывалась или не долетала. В третий раз ее обмотанные тканью лапы крепко зацепились за блинда-рей. Кинг дернул раз, другой — держится крепко. Почувствовав хлопок по плечу, Питер, удерживавший Сэлвора, разжал объятия, и ирландец с истинно матросской ловкостью и сноровкой полез вверх. Не добравшись до реи, он перебрался на ватершлаг и по нему опустился на гальюн. Через минуту сидевшие в шлюпке увидели над бортом знакомое лицо. Кинг кивнул головой, и мятежники, повторив путь главаря, вскоре уже стояли рядом с ним.

Здесь их поджидало неожиданное препятствие. Проходы на гальюн и носовые орудийные порты из какой-то непонятной предосторожности были задраены. С досады Кинг даже сплюнул (приходилось отказываться от более надежного варианта), и вынужден был лезть через бак.

В это время английские моряки еще веселились. Расставив на верхней палубе бочки и соорудив некое подобие столов, украшенных, помимо обычной матросской солонины и сухарей, жареной дичью и рыбой, а также вином, присланным с берега, они поглощали яства и напитки, вперемежку со смехом и песнями. Кутить предполагалось всю ночь: сошедшие на берег офицеры должны были вернуться лишь утром, отягченные спиртным, и лишь вечером, а возможно, и следующим утром, предполагалось сниматься с якоря; все зависело от того, когда проспится капитан. Такое случалось очень редко, и, конечно, никто не захотел упускать удобный случай. Лишь двое молодых матросов не разделяли общего веселья. Стоя на вахте — один на корме, а другой на баке — они с тоской оглядывали шумевших на главной палубе матросов, с нетерпением ожидая, когда кончится вахта и они присоединятся к общему веселью. Естественно, что при таком положении вещей не могло быть и речи о какой-либо бдительности, да и кого опасаться на рейде британской колонии. Такие (или примерно такие) мысли вертелись в мозгах вахтенных, и дорого стоили сотне английских моряков.

Вахтенные изредка бросали ленивые взгляды на море, да и то, скорее, от скуки, чем из служебного рвения. Оба были спокойны, и поэтому вахтенный, стоявший на корме, не обратил никакого внимания, что его сослуживец, находившийся на баке, вдруг куда-то исчез. Да почему надо удивляться, если он вскоре появился! А то, что матрос не облокотился о релинги, как раньше, а остался стоять у мачты, из-за которой вышел — ерунда, не заслуживающая внимания.

Матрос не был наблюдательным человеком и не обратил внимания не только на это. Темнота и невнимательность не позволили ему различить то, что на сослуживце какие-то рваные штаны, куртка застегнута на две — три пуговицы, а шляпа низко надвинута на лоб. Пока этот «матрос» стоял у моста, больше десятка людей незаметно взобрались на бак и, приготовив оружие, затаились за спиной переодетого главаря.

Кинг прошелся от одного борта к другому — медленно, вразвалочку, чтобы не вызывать ненужных подозрений — и убедился, что мятежники готовы, и первые из них уже затаились на путенепланках. Ирландец глубоко вздохнул — пришло время!

Зайдя за мачту, он сбросил шляпу и куртку и быстро подошел к релингам. Те, кто увидел его, не успели понять, что произошло.

Перекрывая шум голосов подвыпивших матросов и заглушая ветер, посвистывавший в переплетениях снастей, над фрегатом пронесся пронзительный свист. Спустя время, он будет вселять страх в сердца и трепет в души многих моряков, как прелюдия к неизбежной кровавой драке.

Едва лишь стихли его последние аккорды, как над бортами корабля, словно по мановению волшебной палочки, вырос десяток людей с ножами в зубах. Опрокидывая импровизированную мебель, они бросились на оторопевших англичан, а из-за борта, словно из морской воды или ночного воздуха, возникали новые полуобнаженные фигуры, которые с дикими криками бросались на моряков.

Впрочем, удивление британских моряков быстро растаяло, когда кровь десятка англичан брызнула на палубу.

Схватив то, что попало под руку, а то и просто кулаками, они пытались отбиваться, но пары спиртного, поглощенного в большом количестве, туманили мозги, движения были неуверенными, поэтому мятежники валили их одного за другим. Часть моряков скрылась на нижней палубе, нападавшие допустили большую ошибку, не став преследовать их, и те получили возможность опомниться и вооружиться ножами и кортиками. Впрочем, на верхней палубе находилось еще немало матросов, которые сгрудились у шканцев, быстро осознавая свое численное превосходство. Полтора десятка англичан, пировавших возле бака, пытались прийти на помощь своим сослуживцам. Но все были перебиты командой Кинга.

После первоначального успеха положение нападавших быстро ухудшалось. Против каждого ирландца дралось не менее двух англичан, из голов которых свежая кровь и ожесточение схватки выветрили хмель и они стали лучше соображать и двигаться. Среди нападавших появились первые раненые, англичане, несмотря на растущие потери, оборонялись отчаянно, но им недоставало командования и оружия. В это время из люков, ведших на нижнюю палубу, стали выскакивать вооруженные матросы, с криками и угрозами бросавшиеся на мятежников. Им, несомненно, грозило полное истребление, и команда Кинга хотела помочь единомышленникам, но главарь отпустил лишь четверых: он считал, что еще не настало время решительного удара, для которого он и берег свою команду.

Первым осознал нависшую опасность мятежник, которого звали Маллафуэром.

— Нэд! Сзади!

Бывший молотобоец развернулся, быстро оценил ситуацию и мгновенно принял решение.

— Боб! Бен! За мной!

От толпы нападавших отделились двое молодых людей, и, умело, орудуя саблями, встретили англичан всполохами клинков, отбрасывая их назад или укладывая на месте.

На самого Нэда навалились сразу двое. Увернувшись от ударов их кортиков, гигант раскроил череп одному из матросов, другой, устрашенный жутким зрелищем, бежал.

Еще четверо англичан подскочили к нему, но не в добрый час. Обладая большой физической силой, Нэд обрушил на их головы столешницу, а затем разделался с ними ударами топора.

Когда началась схватка, боцман, двое офицеров и оружейный мастер, оставленные на судне для поддержания порядка, пили ром и резались в карты в одной из кают.

Заслышав шум схватки, они вначале не придали ему значения и поздно выскочили на ахтердек. Быстро разобравшись в ситуации, старший из офицеров приказал боцману любыми средствами заставить нападающих отступить, благо их не очень много, а младшему офицеру — отвести часть людей на квартердек.

Вооружившись абордажным топором, который в руках силача казался игрушкой, боцман пробрался в первые ряды и оказался лицом к лицу с мятежниками.

— Ах ты, грязь!

Топор в руках британца окрасился кровью. Страшная боль пронзила одного из нападавших, и свет для него померк навсегда. Откуда-то сбоку руку боцмана резанула сабля, но это лишь сильнее разъярило его. Повернувшись к мятежнику, он вновь взмахнул топором, и тот рухнул на палубу, заливая ее кровью, хлынувшей из надрубленной шеи.

Ободренные таким примером англичане стали теснить незваных гостей.

В эту критическую минуту, когда все висело на волоске, когда Кинг счел участие необходимым, положение вновь спас Нэд Галлоуэй. Заслышав за спиной торжествующие вопли, он развернулся, немедленно увидел английского боцмана и безошибочно признал в нем вдохновителя атаки.

Дико закричав, Нэд из всех сил метнул свой топор и тот воткнулся в широкую грудь британца, отбросив труп назад, отчего матросы в замешательстве остановились. Мятежники немедленно воспользовались этим и, удвоив напор, восстановили положение.

Но у зажатых с двух сторон полуголых людей, вооруженных самодельным и трофейным оружием, силы были на исходе, хотя дрались они отчаянно, что прекрасно сознавал их вожак. Кусая губы, Кинг не мог понять, что случилось с Джоном, который уже должен был вступить в дело.

А с группой Скарроу произошло следующее.

Когда вельбот подходил к корме фрегата, то со шлюпки увидели свет в одной из камор. Вынужденные соблюдать еще большую осторожность, мятежники, стремившиеся к свободе, поздно вышли на исходную позицию и просрочили время выступления. Еще на берегу было объявлено, что в вельботе должна соблюдаться полная тишина, как вдруг — под кормой фрегата! — подал голос Майкил Свирт. Приглушенным голосом Скарроу ругнул его и спросил, что случилось.

— Трос, Джон!

С галереи свисал пеньковый трос.

— Давай попробуем проникнуть в каюты!

— С ума сходишь, Майкил! А если там находится кто-то из команды? Нет, лезь по консолям, к гакаборту, а через него попадешь на палубу.

— Но это же лучше, — попытался возразить Майкил. — Если там нет…

— Есть, нет — откуда ты знаешь? — грубо оборвал его

Джон. — Ты кто — бог? Если нет — так молчи!

— Быть может, я посмотрю… — услышал Скарроу робкий голос.

Джон посмотрел на говорившего, и умолк от неожиданности — это сказал мальчик лет пятнадцати, неожиданный пассажир.

— Пусть лезет, Джон, — произнесла Элин. — Он маленький, незаметный, если что-то — укроется, переждет. С ним полезем Майкил, я и еще один. Мы выйдем на палубу изнутри корабля, а вы — как условлено. Решай быстрее, Джон, времени мало.

Скарроу понимал, что женщина права — на фрегате шел бой, и помощь его людей была необходима как можно скорее.

— Малыш, лезь! Майкил, собери там оружие! Байлерн — с ними!

Проворный мальчишка лазал не хуже любого матроса, и скоро с галереи послышался его тихий свист. Тогда вверх полезли остальные: Элин, Майкил и Эндрю Байлерн — в помещение фрегата, остальные — на палубу.

Мятежники проникли в раст-камеру, а затем и в коридор. Майкил во время ремонта работал именно в кормовых помещениях и знал, что сейчас они находятся в проходе между офицерскими каютами.

— Шарьте по каютам! — сказал Свирт. — Берите только холодное оружие.

Мальчик нащупал дверь ближайшей каюты, толкнул ее, вошел внутрь помещения и закрыл дверь. С темнотой он уже освоился, но все же немного постоял, преодолевая страх перед неизвестностью. Вытянув вперед руки и ежеминутно натыкаясь на различные предметы, случайный пассажир мятежников сумел найти небольшой кинжал и шпагу.

Неожиданно в коридоре послышались многочисленные шаги, тревожное восклицание, брань, а затем и шум схватки. Маленький мятежник бросился к двери и распахнул ее.

В коридоре шла ожесточенная борьба. Семеро матросов, выполняя приказ, спустились вниз, чтобы принести оружие, но столкнулись с мятежниками, выносившими его из кают. Размахивая рукояткой кабестана, один их англичан ринулся на Элин. Но ирландка метнула нож — англичанин свалился замертво. Следующий британец, с саблей, вынудил ее принять рукопашный бой, двое схватились с Байлерном, а вот на Майкила насели сразу трое. Одного он успел прикончить, но двое других сбили Свирта с ног и прижали его к доскам палубы. И не миновать ему смерти, если бы не мальчик. Выбежав из каюты, он оказался за спинами нападавших и, не раздумывая, вонзил шпагу в спину одного из них. Второй обернулся к новому противнику, замахиваясь ножом, но Майкил успел ударить обоюдоострым лезвием, обернутым тряпкой, матроса в сердце. На благодарности не было времени, ирландец схватил саблю убитого и одним ударом помог Элин избавиться от наседавшего на нее матроса. К этому времени Байлерн уложил обоих своих врагов, и, собрав оружие, мятежники поспешили наверх.

Тем временем Джон без особых помех проник на квартердек, где стояли несколько матросов и офицер, наблюдавший за ходом схватки. Ниже их расположилось около двадцати моряков, готовых ринуться в бой и лишь ждавших оружия. Они могли решить схватку в пользу англичан, и Джон решил не допустить этого. Не дождавшись пока вся команда окажется рядом с ним, Скарроу подскочил к одному из британцев и вонзил в него нож. Ошеломленные англичане не успели сообразить, что случилось, и были перебиты. Квартердек остался за мятежниками, но удержать его с тем примитивным оружием, которое они имели, было очень сложно. Матросы, поняв, что им угрожает, не растерялись, и яростно пытались сбросить нападавших в море, используя то, что было под рукой. Под безжалостными ударами матросов пал старый солдат Уильям Венчер, команда

Скарроу была ранена, один или два вышли из строя из-за многочисленных ран. Исход схватки на корме решили Майкил, Элин и Байлерн, вонзившие клинки в спины англичан и быстро уложившие половину матросов. Через несколько минут корма была в руках инсургентов и Джон повел своих людей на главную палубу.

Этот маневр решил все. К этому времени в бой вступили последние роялисты, дрался и сам Кинг, но большинство мятежников было изнурено затянувшимся боем и нанесенными ранами, в результате чего английские матросы сохраняли значительный перевес. Удар группы Джона не уравнял силы противников, но внезапность внесла растерянность и панику в ряды матросов, хотя дрались они отчаянно. Шестеро англичан сумели прорубить дорогу из кольца, уложив двоих мятежников и потеряв столько же своих, но воспользоваться этим они не смогли. Кинг оказался проворней, и брошенный им нож воткнулся в спину одного из матросов. Сэлвор нагнал еще двоих, сразился с ними, проткнул живот одному и рассек лоб другому, а третий встретил дважды раненого Питера. Несмотря на изрядную потерю крови, Стэрдж доказал, что у него попрежнему крепкая рука: вскоре шпага врача вонзилась в горло матроса.

Окруженные англичане были быстро изрублены. Часть из них пыталась укрыться во внутренних помещениях, но безжалостные клинки победителей настигли их и там.

Бой закончился. Из семидесяти двух проданных в рабство мужчин в живых осталось только двадцать восемь израненных и смертельно уставших мятежников, но из ста одного моряка английского фрегата в живых не остался ни один.

Кинг тоже был ранен и очень устал, но расслабляться было слишком рано. Если отдыхать эту ночь на рейде, то утром пушки форта могут не дать фрегату уйти в море. Понимая это, Сэлвор не слушал возражений и просьб, и всех, кто мог шевелить ногами и руками, заставил выбирать якоря. Сам ирландец сидел на лафете, пока его перевязывала ирландка, и размышлял. «Раненых много, но поднять фок и грот сумеем.

Блинд тоже! Хуже со штурвалом — на нем могут стоять Нэд, Джон и я. Ну, ладно, ночь на троих поделим».

— И то хорошо, — произнес Кинг вслух.

— Что? — спросила не расслышавшая Элин.

— Так, ничего, — сказал Сэлвор. — Иди помоги Питеру.

Кинг осмотрел перевязанную руку, потрогал ее, поднялся с лафета… и остолбенел. Перед ним был мальчик, неизвестно как попавший на борт корабля. «Вот это номер!» — подумал удивленный ирландец. Он помнил, что среди мятежников такого явления не было.

— Эй, ты, мальчишка! А ну иди сюда!

Мальчик остановился, выпрямился, вытирая со лба пот, и недоуменно посмотрел на Сэлвора, Майкил, работавший в паре с маленьким инсургентом, заметил растерянность напарника и подбодрил его, говоря:

— Иди, это Кинг.

Видимо, имя главаря мятежных рабов было знакомо мальчику, так как он без промедления направился к Сэлвору.

Между вожаком стаи отчаянных каторжан и мальчиком произошел диалог, который помогает понять, что каждый, участвовавший в нем, был не хуже другого знаком с умением говорить точно и коротко, отлично понимая собеседника.

— Ты кто?

— «Малыш».

— Имя!

— Джо Гарнер.

— Откуда?

— Эссекс.

— А как попал в Нассау?

— Отец приехал сюда из нужды.

— Где он?

— В могиле.

— Как же ты жил?

— Как собака.

— Ясно. Как оказался здесь?

— Был со Скарроу.

— Как узнал о нашем деле?

— Интересно стало…

— Что?..

— Чтό рабы делают ночью.

— Значит, видел?

— Двоих случайно заметил и тайком пришел за ними.

— А Скарроу знал о тебе?

— В вельботе я был рядом с ним.

— Джон! Скарроу!

Скарроу был неподалеку и, несмотря на полученные раны, быстро подошел к Сэлвору.

— Ты знал о нем? — кивнул Кинг в сторону Гарнера.

— Да, — кивнул Скарроу.

— А почему я не знал? — спросил Сэлвор.

— Я думал, что ты привел его, — удивился Джон.

— Чем ты можешь думать, — разозлился Кинг, — тупая курица! А если он донес бы?

— Как? — немедленно спросил Скарроу.

Кинг осекся — действительно, как Джо Гарнер мог донести, если сам шел с инсургентами?

— Оставь его, Кинг, — попросил Майкил. — Все равно мы не сумеем отправить его на берег. К тому же он неплохой малый и мне жизнь спас, убив одного из тех англичан, что нападали на меня.

Кинг вторично удивленно посмотрел на Гарнера, трудно было поверить, что этот худощавый мальчик сумел отправить на тот свет взрослого мужчину.

— Шутишь?

— Серьезно!

Кинг усмехнулся: мальчик не ошибся, выбирая путь, и с такой хваткой он сумеет постоять за себя в этом злобном мире.

— Ветер крепчает.

Замечание Джона было своевременным и справедливым. Моряки, бывшие среди мятежников, уже крепили якоря, и корабль постепенно сносило в море по воле ветра и волн. Трудно было не понять, чем это грозило.

— Джон! — скомандовал Кинг. — Бери всех моряков и лезь на мачты! Поднимайте фок и грот! Будем держать по ветру, а дальше разберемся! Я — на корму, со мной идет Элин.

— Кинг, — попросил Гарнер, — я тоже хочу на мачты.

Ирландец смерил Джо с ног до головы критическим взглядом.

— Ты по деревьям много лазал?

— Жрать надо было!

— Значит, и по вантам сумеешь. Джон, возьми его с собой, но приглядывай за ним.

Вскоре на мачте расцвели два белых четырехугольных полотнища. Под усиливающимся напором ветра паруса, было, затрепетали, но Джон хорошо знал свое дело. Уставшие, израненные мятежники взялись за шкоты и через полчаса паруса, приняв обычную дугообразную форму, повернули фрегат в открытое море.

Кинг поднялся на ахтердек и подошел к штурвалу, положив руки на рукоятки спиц, отполированные мозолистыми кистями английских моряков, Сэлвор внезапно почувствовал, что нервная дрожь, охватывавшая его с того времени, как мятежники захватили корабль, прекратилась. Движения Сэлвора становились все четче и уверенней, словно через эти спицы в ирландца вливается некая магическая сила, так необходимая ему именно сейчас и придававшая моряку спокойствие и рассудительность. Кинг освободил штурвал от стопора, и тот, словно живой, рванулся из его рук, но лучший рулевой барка «Отаго» сумел удержать его.

Как штуртросы, напряглись мускулы Сэлвора: штурвал замер, неохотно подчиняясь человеку: где-то внизу, под волновавшейся морской пучиной, раз-другой рыскнуло перо руля, замирая в заданном положении.

На корму поднялась ирландка и сообщила, что якоря закреплены и паруса поставлены.

— Где гичка?

— За кормой.

— А баркасы?

— С бортов идут. Что делать с трупами?

— Наши сложите на палубе, а их — за борт, но не все.

— Сколько оставить?

— Десятка два. Наполните ими вельбот и отпустите его.

Кинг не был злобным человеком, но желанию послать привет английским морякам, а заодно и губернатору, противиться не захотел.

Передав распоряжение, Элин возвратилась на ахтердек.

— Встань на второй штурвал и дублируй мои действия, — произнес Кинг, не отрывая от бушприта сосредоточенного взгляда. — Приложи максимум сил, девочка. Пока все мужчины заняты, тебе придется помочь мне в управлении кораблем.

Элин повиновалась и, заняв указанное место, произнесла, не скрывая восхищения:

— Кинг, ты — бог!

Сэлвор усмехнулся:

— Скорее, дьявол, милая девочка!

Кинг не мог знать, что пройдет совсем немного времени и библейское имя сатаны будут повторять со злобой и страхом, восхищением и ненавистью, но неизменно с уважением, когда в разговорах будут упоминать деяния отважного ирландца.

Выкатившееся из-за горизонта солнце осветило землю и море, обнажая неповторимые краски тропического пейзажа, но утро не радовало жителей британской колонии. Нассау был взбудоражен, как пчелиный улей, переполненный новостями о невероятном происшествии.

Прибыв утром на пристань, капитан Чарникс и его офицеры были немало удивлены, увидев, что баркасы и гичка исчезли вместе с охраной. Можно было предположить, что матросы куда-нибудь ушли и сейчас спят после обильных возлияний, но где шлюпки? Однако подлинный ужас обуял всех, когда их взоры устремились на безбрежную и пустынную гладь моря.

Фрегат исчез!

Это было так неожиданно и не поддавалось никаким объяснениям, что сначала никто не мог поверить в то, что видели глаза, но фрегат не появлялся, и от этого факта невозможно было отмахнуться. Капитан не допускал и мысли, что оставшиеся на борту матросы вдруг взбунтовались, захватили корабль и ушли, но тогда где он? Капитан пытался найти ответ, но это давалось ему с большим трудом. В конце концов он бросил это занятие и не придумал ничего лучше, чем получить ответ на интересующий его вопрос у губернатора.

С этом мыслью он направился туда, где уже недавно был, поминая по пути всех чертей и святых, каких только мог вспомнить.

В это ранее утро Эдвард Стейз еще вкушал сладость снов, когда ему доложили о приходе капитана Чарникса. Губернатор был очень удивлен столь ранним визитом, но поспешил одеться и выйти в гостиную, где немедленно подвергся ожесточенным нападкам разъяренного моряка. Стейз долго не мог понять, в чем дело, а, сообразив, постарался успокоить капитана, заявив, что он сделает все возможное и невозможное, чтобы найти пропавший корабль. Но в это время сам губернатор получил свежие новости, которые привели его в ярость и из добродушного борова он мгновенно сделался разъяренной свиньей: барак, где содержались осужденные солдаты Якова, пуст; из дома губернатора исчезла «белая рабыня»; кузница не работает ввиду отсутствия кузнеца.

Грязно ругаясь и брызжа слюной, губернатор отдал приказ изловить беглецов, ни секунды не сомневаясь в том, что он будет исполнен сегодня вечером или завтра утром, но Стейз сильно ошибался.

Около полудни Эдварду доложили, что у Лысой горки обнаружены отпечатки босых ног многих людей и следы лодок, вытаскивавшихся на песок. Одновременно рыбаки пригнали вельбот, заполненный трупами, в которых офицеры и матросы фрегата узнали своих сослуживцев. Сомнений уже не оставалось: рабы захватили фрегат.

Это известие мгновенно облетело небольшой город и не оставило равнодушным никого, за исключением одного человека, который прекрасно знал, кто и зачем захватил фрегат, и узнал это намного раньше других, но не стал говорить об этом никому.

Сославшись на усталость, Джозиана покинула празднество и удалилась к себе. В комнате она, устало вздохнув, присела у туалетного столика, с удовольствием распустила прическу и принялась тщательно расчесывать волосы. Медленно и аккуратно скользили среди каштановых прядей зубья из слоновой кости, холеная ручка Джозианы, словно забавляясь, то перебрасывала волосы на грудь, то откидывала за спину: своим локонам красавица уделяла особое внимание. Случайно ее взгляд упал на черную раковину, лежавшую на столике.

Взяв в руки незатейливый дар, Джозиана, как и в тот день, рассматривала его, предаваясь своим мыслям.

Ах, Кинг! Ну почему, зачем ты родился бедным рыбаком, где-нибудь в окрестностях Дрогеды или Дерри, а не наследником дворянской или торговой фамилии Корнуэлла или Уэльса. Тогда Джозиана была бы непрочь связать с ним свою судьбу. При этой мысли девушка тихо рассмеялась: это была бы недурная партия! Но тогда он не был бы смелым моряком, будоражившим ее воображение, гордым рабом, вызывающим ее симпатию. Это был бы холеный щеголь, вся храбрость которого заключается в умении волочиться и многочисленных клятвах в любви. Нет, пусть лучше он останется тем мятежным ирландцем, которого она знает, меченым, очевидно, в неоднократных кровопролитных схватках, но ведь именно потому, что он такой, Сэлвор и попал на этот остров… Ах, жизнь, почему ты так сложно устроена!

Джозиана подошла к распахнутому окну, ночная прохлада дохнула в ее лицо. Англичанка любила наблюдать восход и закат солнца — рождение и окончание дня. Но до восхода было еще далеко, а Джозиана пристально вглядывалась в морскую даль, где, подгоняемый попутным ветром, белея надуваемыми парусами, плыл корабль. Сомнения у девушки не возникали: шел «Георг». Но почему он в море, когда его капитан и бόльшая часть команды еще на берегу. Не могла ведь команда решить прогуляться в отсутствие капитана! И не могли матросы взбунтоваться и угнать корабль. Что же тогда случилось? Джозиана терялась в догадках.

Внезапно в голову пришла простая и единственно правильная мысль, решавшая все возникшие вопросы: Кинг!

Только он один мог сделать то, что Джозиана считала безумием. Он решился, он сумел захватить корабль и теперь смелый ирландец свободен. Мечта Кинга Сэлвора осуществилась, вот только Джозиане стало грустно. Она знала, что Кинг окажется в могиле, если и дальше будет нести ярмо рабской доли, желала ему счастья и свободы, поэтому молчала, помогала ирландцу, защищала его от палачаотца. Но сейчас, когда он уходит и ничто не способно остановить его, англичанка хочет (страстно желает!) оставить ирландца здесь, на острове — странное желание и тем более непонятное, если учесть все предыдущие события. Но

Джозиана уже не могла скрывать от себя то, что она тщательно прятала от чужих глаз, — она любила его!

Прекрасная англичанка и меченый ирландец! Свободная и осужденный!

Странный союз и, по меньшей мере, непонятный. Но не станем забывать, что душа и сердце не подвластны разуму, история человеческих судеб имеет еще более удивительные примеры. И теперь Джозиана стояла у окна и провожала корабль, на котором уходил Кинг Сэлвор — ее любовь.

Она знала, что так будет несравненно лучше не только для него, но, может быть, и для нее. И прижимая к груди прощальный дар ирландца, девушка тихо шептала: «Будь счастлив, любимый!»

 

«Йя-хо-хо!»

В описываемое время года в Карибском море и прилегающих к нему районах Атлантического океана нередки теплые дни с умеренным ветром, тихо и ласково летающим над соленой водой. В такие дни кажется, что если и есть рай, то он на море, и земля кажется видением из жутких и кошмарных снов.

Вот в такой день новые хозяева фрегата «Георг» заканчивали приборку корабля, спеша убрать последние следы кровавого пиршества смерти. Первый день обретенной свободы прошел в отдыхе беглецов и частичной приборке.

Вечером они похоронили павших товарищей, а с утра взялись наводить окончательный порядок, все, кто имел силы стоять на ногах и работать руками.

Шестеро беглецов, белея многочисленными повязками с пятнами засохшей крови, драили, скатывали и снова драили палубу, уничтожая следы ночной схватки: все понимали, что чистота, которую требовал Кинг, является частью того порядка, который сейчас был очень необходим. Элин и Джо убирали внутренние помещения, а также помогали Стэрджу, занимавшемуся перевязкой раненых. То и дело Питер вызывал кого-нибудь из работавших, и бывший раб, тяжело вздохнув, брел, словно на убой: простые, малообразованные люди, они не понимали, почему необходимо менять повязки, но подчинялись беспрекословно, на Питера играл авторитет врача. Не раз убиравшиеся с укоризной смотрели в сторону бушприта: там Нэд обучал братьев Джойсов ремеслу моряка. А Кинг Сэлвор и Джон Скарроу лазали по чреву фрегата, подсчитывая различные запасы, сделанные английской командой.

После осмотра Кинг и Джон, уединившись на баке, долго подсчитывали, а потом, продолжая обсуждение, прошли на корму и спустились вниз. Толкнув дверь в капитанскую каюту, Кинг остановился на комингсе: его взгляду предстала убиравшаяся Элин, на которой из всей одежды, приличествующей женскому полу, присутствовало лишь какое-то подобие передника, прикрывающего бедра.

Кинг усмехнулся, приходя в себя после того, как увидел её в таком оригинальном костюме, и произнес:

— Тебе не очень жарко?

— Не беспокойся, — ответила Элин, отжимая тряпку, — голая по палубе бегать не буду.

— А жаль, — улыбнулся Джон, — я бы посмотрел.

— Ладно, управляйся, — произнес Сэлвор. — Мы не помешаем.

Кинг сел за стол, а Джон встал рядом.

— Так, — произнес Сэлвор, взглянув на изобилие цифр и слов, покрывавших лист бумаги, лежащий перед ним, и отодвинул его, — наши подсчеты показали, что воды и провианта вполне хватит.

— На всех и надолго, — подтвердил Джон.

— Боевые припасы имеются в достатке, — сказал Скарроу.

— На каждое орудие не хватает лишь десяти ядер, — заметил Джон.

— Материал для ремонта — в избытке, — продолжил Кинг.

— Хватает, — согласился Джон.

— Касса, правда, мала, — вздохнул Кинг.

— Да она нам и не нужна, — убежденно произнес Скарроу.

— Как сказать! — возразил Кинг. — Запас карман не раздавит.

— Людей нет, — вступая в разговор, сказала Элин.

— Тебе слово не дали, — отрезал Джон.

— Нет, вообще, она права: людей практически нет, — поддержал соотечественницу Сэлвор. Немного помолчав, он добавил: — Послушай, Джон, присмотри за приборкой, пожалуйста, те из наших парней, что впервые занимаются этим, обязательно что-нибудь сделают не так.

Джон согласно кивнул головой и вышел, а Кинг вновь придвинул исписанный лист: да, все верно, тех запасов, что были сделаны английской командой на Багамах, беглецам хватит, чтобы без экономии добраться до вожделенных ирландских берегов, но Сэлвора не покидала тревога, он не знал, что предпримет губернатор в Нассау. Конечно, Эдвард Стейз немедленно послал известие вице-губернатору Британской Вест-Индии — в порту стояли несколько готовых к отплытию судов, и тогда он выполнит свой долг и… может лишиться поста багамского губернатора. Но он мог без лишнего шума послать остатки команды «Георга» в Англию и тогда можно не сомневаться, что беглецам уже готовит торжественную встречу английский флот, от которого они не смогли бы уйти, завершением которой станет смертный приговор на двадцать восемь имен — и все труды коту под хвост… Элин громко чихнула и этот звук оторвал вожака беглецов от неприятных раздумий, возвращая к действительности. Повернувшись к ней, он сказал:

— И сколько ты думаешь ходить в этом наряде?

— Тебя оскорбляет вид полуголой натуры? — усмехнулась девушка.

— «Живое мясо» я видел часто и в достаточных количествах, — сказал Сэлвор. — Но уже все оделись, а ты выглядишь хуже, чем той ночью.

— А кто убирался, помогал хоронить убитых, стоял на штурвале? — выпрямившись, спросила ирландка (Кинг невольно обратил внимание на упругую грудь Элин, отметив про себя ее красоту). — Я только десять часов проспала, а как поднялась, так до сих пор мечусь между камбузом и половой тряпкой. Ты до сих пор облизываешься!

Кинг действительно провел языком по губам и почесал небритую щеку — упреки были справедливы.

— Да. Конечно, это так, но ты забыла одну очень важную деталь — на корабле есть я.

Сказав так, Кинг поднялся и подошел к прикрепленному к переборке шкафу, раскрыл его створки. Внутренность последнего была разделена надвое: в одной половине находились полки-сетки с различной литературой, в другой было развешено разнообразное платье. Кинг заранее приготовил здесь вещи, которые теперь взял из сетки, сплетенной наподобие гамака. Ирландец положил одежду на стол и виновато улыбнулся.

— Извини, но на таких посудинах не водятся женские наряды, разве что в виде исключения, но думаю, тебе это подойдет. Я вернусь через полчаса.

Удивленная предусмотрительностью вожака, ирландка поблагодарила Сэлвора, а тот коротко кивнул головой и поднялся на палубу.

Белые рабы уже заканчивали приборку и Джон Скарроу давал последние указания. У грот-мачты и нескольких орудий переговаривались беглецы, покрытые свежими повязками, наложенными умелой рукой врача. Обилие ран и их тяжесть не позволяли им принять участие в судовых работах, и они находились на попечении Питера Стэрджа, который, зная, как необходим для выздоровления свежий воздух, распорядился больше времени проводить на верхней палубе, где бывшие рабы расположились в самых удобных позах. Сам врач, отдыхая после тяжелой работы, курил, сидя на лафете тридцатидвухфунтового орудия (Кинг приветливо кивнул ему головой). Стэрдж был хмур: он спал меньше всех, к тому же утром от ран, полученных в бою, скончались двое беглецов. И хотя Питер знал, что конец их близок, но ему всегда было неприятно, когда умирали его пациенты, даже если это случалось не по вине врача.

Кинг подошел к фальшборту и облокотился о планшир, жадно вдыхая морской воздух. Он любил море с детства, когда, стоя на прибрежных камнях, ожидал возвращения отца и потом, уходя на промысел вместе с ним, а затем один навстречу крутой волне, ведь вся его жизнь зависела от кормившего моря, и ирландец не мог не любить эту свирепую и ласковую стихию.

— Рядом, набивая трубку, встал Нэд.

— Как рука, главарь?

— Как голова, верзила?

Оба рассмеялись. В бою английский матрос уколол Кинга выше локтя, а увидевший это Нэд раскроил британцу череп, но в тот же миг его так хватили доской по голове, что он рухнул без чувств, а ударивший немедленно пал от руки

Сэлвора.

— Нехорошо делаешь, Нэд, — произнес Кинг, отсмеявшись.

Галлоуэй непонимающе посмотрел на вожака.

— Все убирают, работают, а ты…

— Я ребят на бушприте обучал!

— Но обучение могло и подождать, как думаешь?

Галлоуэй промолчал: что отвечать, если Кинг прав.

— Я понимаю, что уборка судна тебя не привлекает, но… Надеюсь, ты меня понимаешь?

— Понимаю, — пробурчал Галлоуэй и Кинг улыбнулся.

— Я рад.

Сэлвор потянулся, наслаждаясь хрустом косточек, а потом спросил:

— Ну а как идет твое обучение?

— Как корабль при хорошем попутном ветре! — оживился Нэд. — Джойсы — прекрасные ребята. Схватывают все налету, особенно старший Боб. Еще недельку, другую и они будут все знать — станут настоящими, полнокровными моряками!

— Ну, ты хватил через край! Даже переливается!

— А ты думаешь иначе?

— Конечно. Чтобы стать приличными моряками, необходимы годы и ветры, а этих скороспелок я пущу на мачты только тогда, когда захочу потопить фрегат.

Кинг зло сплюнул.

— Ведь мы по уши в дерьме, Нэд. Большинство беглецов ранены и из тридцати знающих ремесло моряков уверенно двигаются только четверо: потому мы не в состоянии выполнить ни одного маневра, я не уверен, что мы не пойдем кормить рыб, если попробуем поднять все паруса или идти не по воле ветра! Признаюсь тебе: я боюсь, боюсь шторма, тогда спасти нас может только чудо, на которое я не рассчитываю. Боюсь военного корабля, если на нем догадаются, что за команда на фрегате, то любая шхуна сможет взять нас на абордаж. И сейчас для нас годится любая земля, которая появится по курсу, если только это не английская колония.

Кинг молчал, молчал Нэд. Галлоуэй представлял, что захватить корабль будет трудно, но зато потом — домой!

Теперь он понял, что самое трудное только начинается. Он выпустил клуб дыма и спросил:

— И что же теперь?

Кинг пожал плечами.

— Думаю.

Сэлвор посмотрел в сторону носа.

— Кстати, кто на руле?

— Тот, кто видит его чуть ли не в первый раз в жизни.

— Тогда понятно, почему фрегат идет, словно матрос с большой попойки. Сходи, поправь его. Если что-нибудь понадобится или что-то случится, загляни в капитанскую каюту.

Кинг прошелся по палубе, перекинулся несколькими словами с каждым раненым, блаженствовавшим под тропическим солнцем, поговорил со Стэрджем, интересуясь состоянием беглецов, с бака осмотрел горизонт и прошел на ют. Открыв дверь капитанской каюты, ирландец вновь остановился, приятно удивленный, и присвистнул, выражая удовлетворение. Он увидел, что у шкафа, листая книгу, стоит не грязная рабыня, а красивая ирландка. На Элин была надета ослепительно белая рубашка с отложным воротником, украшенным кружевами, стройные ноги скрывали шаровары темно-зеленого цвета, а талия была перехвачена темным кожаным патронташем, с обеих сторон которого свисали кобуры. Золотистые волосы, еще ночью тщательно вымытые, были аккуратно зачесаны назад и теперь они, словно волшебный рисунок, струились по спине, перехваченные ленточкой, подаренной Кингом.

— Богиня любви Ирландии! — прокомментировал Сэлвор.

— Заходи, Кинг, только без эпитетов, — не отрывая глаз от книги, просто и спокойно, сказала Элин. — Неприлично, если хозяин стоит в дверях своей комнаты.

— Почему ты решила, что именно я имею право на эту каюту? — спросил ирландец, проходя в помещение, затворяя за собой дверь и присаживаясь к столу.

— Ты же вожак, — коротко объяснила та, захлопывая книгу.

— Интересная у тебя мысль, — произнес Кинг, усаживаясь за стол.

— Простая и правильная, — сказала ирландка, кладя книгу на место.

Кинг притянул Элин за патронташ к себе и хлопнул по пустым кобурам.

— Без вида. Не годится!

Он выдвинул один из ящичков стола и достал из него пару короткоствольных пистолетов, вложив их в кобуры, удовлетворенно произнес:

— Вот, так лучше!

Элин улыбнулась.

— Зачем они мне, я же не умею стрелять!

— Учись, — наставительно сказал Кинг. — Как же ты будешь защищаться, если на тебя нападут?

— А вот так!

Ирландка извлекла из-за пояса небольшой кинжал, подбросила его, ловко поймала за лезвие и метнула. С глухим стуком кинжал вошел в дерево переборки, и Кинг удовлетворенно хмыкнул: его уроки не прошли даром!

Элин вытащила кинжал и с некоторым вызовом посмотрела на главаря.

— В рукопашной это хорошо, я не отрицаю, но если твой враг вооружен огнестрельной игрушкой?

— На родной земле у меня нет врагов, — сказала женщина, но Кинг усмехнулся.

— Вернемся — появятся, — сказал он. После недолгого молчания Сэлвор добавил: — Если только сумеем.

— Вернемся? Если? — переспросила ирландка, ничего не понимая. — Что значат твои слова Кинг?

— Непонятно?

— Желала бы объяснений.

— Подойди сюда.

Кинг поставил на стол два оловянных стакана и бутылку, которую откупорил. Темно-красная жидкость быстро наполнила стаканы, и Селвор подал один ей. Отпив из своего сосуда, он сказал следующее:

— Ты удивлена и встревожена, я это понимаю и не удивлюсь, если ты сочтешь меня предателем… Не перебивай — слушай!.. Иногда стоит хорошо пошевелить извилинами, сделав это, я пришел к очень интересным выводам, с которыми познакомлю тебя.

На острове я жил одной мыслью — бежать! Я был уверен, что если мы сумеем захватить корабль, дело будет сделано. Но на поверку все оказалось гораздо сложнее, чем я мог предположить. Я ведь до сих пор никому не сказал, что мы идем в сторону противоположную той, в которой находится Изумрудная земля…

Хорошо, что не торопишься осуждать меня — еще успеешь! Ты не хуже меня знаешь, что нас слишком мало, чтобы выдержать бой, а о работе с парусами я молчу: моряков среди нас можно пересчитать по пальцам. Я не знаю, что делать; если вдруг сейчас нагрянет шторм, — это почти верная гибель! В пору молиться какому-нибудь святому, чтобы он взял нас под свое крылышко. Ты думаешь, я струсил: может, и так, только у меня на этот счет другое мнение, Губернатор хоть и тупица, но, видимо, уже послал известие о том, кто теперь на фрегате и что собирается делать. И послал он его не на Ямайку, а, полагаю, сразу в

Лондон, думаю, что с остатками команды «Георга». Они нас опередят — слишком хорошую фору я им дал! Ждут они нас, понимаешь, и к берегу даже подойти не дадут, в море устроят могилу или развешают на реях, как подарки на рождественской елке! Впрочем, если предположить, что можем проскочить, хотя я не представляю, как это можно сделать, — что потом? Разойдемся по домам? У меня его вообще нет и, думаю, что не будет. Можно устроиться, если достаточно золота, но его как раз и нет.

И, в довершение к этому букету, могу заверить, что рано или поздно, но наши следы обязательно найдутся и тогда одного побега будет достаточно, чтобы вздернуть каждого из нас на вполне законном основании. Что делать? Разбойничать? Это можно сделать и в море. Впрочем, можно сдаться и в том случае рассчитывать на «милость» — новую бессрочную каторгу.

А я не хочу гнить и погибать! Ни в ярме раба, ни в петле палача! Я вырвался для того, чтобы жить, так же, как, полагаю, и ты. Вот почему я и ломаю голову над этим проклятым вопросом — что делать? Рисковать здесь нельзя, слишком много поставлено на кон.

Элин молчала, вертя в руках стакан. Только теперь ирландка осознала тяжесть и неопределенность нынешнего положения беглецов. Она была сообразительна и не могла не признать доводы Кинга. Ей не нравилось иное: Сэлвор скрыл от других то, что сейчас рассказал ей, а ведь все мятежники давно негласно признали его своим вожаком, безоговорочно веря ему, поступок ирландца выглядел некрасиво и не даст беглецам ничего, кроме недоверия и разлада.

Элин допила вино и поставила стакан на стол.

— Ты должен рассказать об всем этом.

Кинг осушил стакан.

— Стоит ли это делать сейчас, когда я еще ничего не решил?

— Это необходимо сделать.

Элин ушла под предлогом работ на камбузе, она понимала, что Кинг должен хорошенько обдумать ее слова. Про себя она уже твердо решила, что если Селвор не скажет о своих мыслях беглецам до вечера, она сделает это сама, хотя прекрасно понимала, что нанесет сильный удар по авторитету человека, которого ценила и уважала.

Сэлвор убрал стаканы, выкинул за борт бутылку, сел за стол и придвинул к себе чистый лист бумаги. Макая в чернильницу очиненное перо, ирландец аккуратно выводил различные фигуры и заштриховывал их. Кинг Сэлвор пытался сосредоточиться и решить, как ему следует поступить.

Участие в мятеже и главенство в нем, нарушение порядка в колонии, избиение матроса, побег, вооруженное нападение, насильственная смерть многих моряков британского флота и захват боевого корабля — этот, далеко неполный, список его дел гарантировал Селвору десяток смертных приговоров, даже если не копаться в прошлом ирландца. Но сейчас за ним прекрасно вооруженный и оснащенный фрегат, с ним — пусть и не большой и израненный, но спаянный единой целью отряд сорви-голов.

Кинг бросил перо на изрисованный с обеих сторон лист и, пройдя к иллюминатору, открыл его. Поток воздуха ворвался в каюту, наполняя ее морской свежестью. Ирландец подошел к столу и взглянул на черные многоугольники.

Пусть будет так!

Заслышав шаги в коридоре, Кинг быстро вышел из каюты и увидел Неда Галлоуэя, идущего на палубу. Подозвав его, Сэлвор попросил найти Джона Скарроу и передать ему, чтобы зашли в капитанскую каюту.

Через пятнадцать минут бывший штурман разговаривал с тем, кого он в прошлом знал как лучшего рулевого барка «Отаго».

— Джон, мы можем лечь в дрейф?

— Пара пустяков!

— Ты учитывай наши условия.

— Не беспокойся, я сумею!

— Когда выполнишь, собери всех, я хочу сказать пару слов. Пусть соберутся все, кто может и не может держаться на ногах!

— Хорошо!

Оставшись один, Кинг прилег на кровать и закрыл глаза — необходимо расслабиться сейчас, чтобы потом уверенно выглядеть и правильно говорить.

Через раскрытый иллюминатор доносились команды

Джона, голоса и шаги людей, выполняющих их, скрип талей и блоков. Спустя час в каюту вошел Галлоуэй и сказал, что все собрались и ждут своего вожака. Ирландец поднялся, оправил одежду, несколькими взмахами руки поправил волосы, одел куртку и вышел.

Хотя мятежники и немало пострадали от английских матросов, тем не менее все, включая тяжелораненых, откликнулись на просьбу вожака. Беглецы собрались на ахтердеке, но Кинг прошел выше, на квартердек — с этой своеобразной трибуны он мог видеть всех тех, с кем его связывала судьба.

Прямо перед ним стояла самая смелая женщина из тех, кого он знал — золотоволосая Элин. Ирландка стояла, опершись ягодицами о релинги и руки ее лежали на плечах стоявшего перед ней Джо Гарнера, которого беглецы одели, как сына богатого вельможи. На нем был голубой камзол, небрежно застегнутый на несколько пуговиц, из-под которого была видна небесно-голубого цвета рубашка, ноги малыша были обуты в голубые туфли, отделанные синими розетками. Рядом с ними, грызя ногти и нетерпеливо поглядывая на вожака, стоял Огл Блэрт. Он выглядел достаточно хорошо и твердо, несмотря на многочисленные раны, так же, как и его друг Рэд Фоли. Дружба этих людей родилась в рабстве, когда Огл узнал, что Фоли, как и он, был канониром. И в ночном бою, и сейчас они были вместе, помогая друг другу. Теперь Фоли негромко переговаривался с

Робертом Элдеролом, молодым светловолосым юношей, во взгляде которого читались неудержимая отвага и страстная сила искателя приключений, кипевшие в молодой крови. Кинг это знал и немного удивлялся, не видя рядом с ним таких же горячих голов — Майкила Свирта и французаэмигранта Жюля Фуи, сражавшегося на стороне Якова.

Именно те пылкие и страстные качества, что присущи молодой крови, недостаточно хорошо знакомой с жизнью, были в полной мере присущи этим юношам, что объясняло обилие повязок на их телах. Майкил и Жюль у трапа разговаривали с Джоном Скарроу. Возле последнего стоял Джон Маллафуэр — человек, избежавший виселицы за пиратство только потому, что выразил желание сражаться в рядах католической армии, хотя Селвор так и не знал, было ли это желание искренним или оно было продиктовано сложившимися обстоятельствами, но сейчас гораздо важнее было то, что он в данный момент совершенно искренне находился на палубе фрегата. Чуть поодаль находились два ирландца, которых можно было принять за братьев: сосредоточенные черты лица, словно вырубленные из камня, окаймленные густыми бородами, схожие одежда и оружие, почти однообразные позы — Эдвард Магнотон и Эндрю Байлерн. Они понимали, что Кинг собрал их не просто так, предстоит принять какое-то важное для всех решение. Это понимал и Джесс Рук, несмотря на большую потерю крови, он пришел сюда, хотя его лицо было бледным: раны давали о себе знать, и он опирался на плечо Лоба Ласси, этот моряк был осужден, за попытку пробраться в лагерь католиков на реке Бойн, еще не взяв в руки оружие, он стал мятежником и был приговорен к повешенью, однако случай спас его, как и Кинга. С другой стороны от Рука стоял Ричард Паркер — опытный в военном деле человек, испытавший немало приключений, опыт его бурной жизни подсказал этому англичанину, что именно Кинг может привести их к свободе, и он считал, что не ошибся той ночью, когда подал ирландцу свою мозолистую руку. У фальшборта — грозный верзила Нед Галлоуэй, разговаривавший с братьями Джойсами — Бобом и Беном, в ночном бою они всегда были рядом, и Нед привязался к братьям, решив сделать из них настоящих морских волков, и эту науку Джойсы усваивали хорошо и охотно. За ними Кинг увидел Стэрджа, по своему обыкновению, курившему трубку, на корабле — среди прочих запасов был обнаружен бочонок тринидатского табака, и изголодавшиеся любители приятной утехи жадно удовлетворяли потребности своего организма, а недалеко от врача группа беглецов подтрунивала над Беем Суитлоксом.

Поводом к этому служила необыкновенно пестрая одежда последнего. На грязное тело он надел дорогой кафтан, прихватив его на поясе огромным ремнем, на котором висел широкий морской кортик, свои ступни он обул в туфли, одев их на босу ногу, а сами ноги были облачены в грязные полотняные штаны, которые выдавались рабам на Багамах, завершал этот костюм цветной платок, покрывавший голову англичанина, волею судьбы принявшего участие в борьбе двух королей. Среди подшучивавших Кинг увидел Кэтлинда Прайда, которому не очень доверял еще на острове. Мелкий разорившийся дворянин тот видел в Якове средство восстановить свои права, но вместо богатого поместья за верность и преданность он получил бессрочную каторгу за политическое инакомыслие и вооруженную борьбу, и, хотя в ночной схватке он рассеял значительную часть сомнений на свой счет, но в Кинге еще жило недоверие к нему. Правда, стремление Прайда к свободе едва не привело к его гибели в рукопашном бою, и только помощь Майкила Рида спасла дворянину жизнь. Майкилу Кинг доверял безоговорочно: ирландец моряк, Рид дезертировал из рядов британского флота, чтобы принять участие в борьбе за свою землю. Таким же дезертиром был и Ричард Уэсли, не захотевший стрелять из своего мушкета в соотечественников и тоже приговоренный к смерти и затем помилованный. Рядом с Уэсли, скрестив на груди мускулистые руки, стоял еще один верзила — Данет Пирс. Протестантские солдаты сожгли его баркас, уничтожили рыболовецкие снасти — то, что кормило ирландца, убили жену. Сам жестоко избитый, он нашел в себе силы добраться до католиков и сражаться в их рядах так же крепко, как прежде боролся с морской стихией. Последним на ахтердек поднялся Роберт Кром, опытный кавалерист и отменный рубака, в чем Кинг убедился той ночью. Роберт сделал извинительный жест и встал рядом с Джереми Кэном — лихим бандитом, промышлявшим на английских дорогах.

Кинг провел рукой по лицу — как говорить, с чего начать? Неужели заявить, что пролитая ими кровь и принесенные жертвы были напрасны? Нет, Кинг не может этого сказать: он поднял их на это дело, теперь они свободны и у них есть выбор, надо лишь решить, что делать! Но и скрывать истинное положение вещей недопустимо. Видя, что беглецы с нетерпением ждут его слов, Кинг начал говорить спокойно, неторопливо, немного удивляясь, как легко у него это получается.

— Друзья! Больше года мы ждали этого дня — счастливого и прекрасного, потому что он принес нам долгожданную свободу. Ради нее мы терпели унижения и издевательства и ради нее сорок пять наших товарищей остались в этих теплых водах, теперь мы вольны распоряжаться собой сами и над нами только солнце и ветер.

Кажется, нет никакого вопроса относительно того, что сейчас нужно делать. Нужно плыть домой, туда, где мы родились и откуда нас взяли! Но я не буду торопиться и для начала скажу вам, что мы движемся в другом направлении — не к берегам Старого Света.

Такое известие, конечно, поразило беглецов недоумением, что и нужно было Кингу: при полном молчании легче излагать свои мысли.

— Не спешите волноваться и возмущаться, вспомните, что именно я звал вас всех в море, чтобы обрести свободу.

Если хорошо подумать, то перед этой целью возникнет немало препятствий и первое из них — недостаток рук, способных управлять парусами, ведь среди нас немало тех, кто впервые ступил на палубу корабля и познакомился с морем как моряк. И что же нам делать, когда наступит жестокое испытание? Можете не отвечать, я скажу вам: молиться и идти ко дну! Мне понятно ваше стремление вернуться, но постарайтесь понять, что если той ночью нам было достаточно внезапности и мужества, то в схватке с морем необходимы знания и навыки. А многие из вас могут похвастаться этим? Моряков среди нас можно пересчитать по пальцам и к тому же половина из них еле ходит. Вот почему я и тороплюсь к ближайшей бухте, способной дать нам надежное пристанище.

После того, как мы сумеем встать на ноги, чтобы идти домой, путь окажется закрытым. Как ни туп Стейз, он сообразит, что ждет его за сокрытие факта захвата боевого корабля. И, несомненно, он известит об этом, но не вицегубернатора, известие пойдет прямо в Лондон вместе с остатками команды «Георга». Нетрудно догадаться, что королевские фрегаты будут поверять все корабли нашего типа, которые появятся в водах Ирландии или Англии. Не стоит гадать, чем закончится для нас встреча с ними, — петлей на шее! — Кинг резко выбросил вперед руку, указывая перстами на горизонтальную перекладину с парусами и некоторые посмотрели на нее, словно там уже раскачивалась жесткая удавка. — Но поверим в самое невероятное: все-таки мы сумели пробраться и заслоны из десятков кораблей не смогли перехватить нас — и что дальше? Не забудьте, что дома, если он у кого-то и есть, вас никто не ждет, уверовав, что мы сгнили в американской земле. Неужели вы думаете, что на берегу забыли все ваши настроения, убеждения, дело, за которое вы были сосланы и проданы? И люди поверят в воскресение стольких людей, осужденных за одно и то же преступление? Я уверен, что обязательно найдется крыса, которая побежит доносить — от золота еще никто не отказывался. Я не говорю, что это случится завтра, я говорю, что это обязательно случится! Рано или поздно, но произойдет, и тогда меня с радостью обнимут сестрица Берта — виселица и невеста Дженни пеньковая веревочка.

Только не думайте, что я буду болтаться в гордом одиночестве. Маллафуэру припомнят разбойные дела, Ричарду напомнят дезертирство, британское правосудие будет радо наверстать упущенное. Паркеру не простят полицейских, которых он убил. А что будешь делать на берегу ты, Данет?

Искать сгнившие остатки своей лодки или чинить разорванные сети? Да что я говорю — одного побега вполне хватит, чтобы обеспечить всем нам двадцать восемь мест на виселице. Думаю, что теперь вы поняли, что наша жизнь отныне возможна лишь вне закона. Дороги для возвращения нет, и я хочу спросить вас, готовы вы бросить фрегат? Этот отлично вооруженный и оснащенный всем необходимым корабль? Новенький парусник, на котором засохла кровь наша и наших погибших товарищей?

Я не думаю, что среди вас есть такие глупцы. Нам нечего терять, а в море мы можем приобрести многое. И именно поэтому я предлагаю вам, моим товарищам по общему несчастью, поднять вольный флаг и пиратствовать!

Пираты!

Люди, лишенные элементарных человеческих прав, поставленные вне закона, вечно гонимые, парии, живущие в постоянной опасности, преследующей их всюду, и никто не знает, где она и откуда придет. Но, обладая прекрасными кораблями под командованием лихих капитанов, пираты нередко становятся неуловимыми, порой им очень крупно везет и за один сезон они добывают целое состояние.

Все это прекрасно понимали люди, волею судьбы собранные на борту «Георга». У многих из них уже возникала такая мысль, но только Кинг высказал ее вслух. Именно поэтому беглецы не были удивлены или растеряны, они стали излагать свои мнения, суть которых сводилась к следующему: возвращение домой приведет только на виселицу, а поэтому следует признать предложение Кинга разумным. Были и сомневавшиеся, но, в конце концов, и им становилось ясно, что это наилучший выход. Больше всех выступал Огл, заявлявший, что готов поискать коронованого идиота, который доверит пушку мятежнику и беглецу. Рэд утверждал, что не знает такого тупицу во всем мире, а Данет Пирс выхватил из ножен тяжелый кортик и проорал:

— Бей англичан!

— И меня?

Данет злобно посмотрел на Скарроу.

— А чем ты лучше?

В воздухе запахло кровью, и Кинг уловил запах. С давних времен, когда первый английский рыцарь под сенью меча и креста начал великую миссию обращения язычников в истинную христианскую веру, а говоря проще — захватил близлежащий остров, для ирландцев слово «англичанин» стало синонимом слова «враг». Из памяти народа невозможно было стереть века кровавой борьбы с колонизаторами, то море жестокости, в котором топилось освободительное движение населения Изумрудного острова. С политической борьбой впоследствии слилось и религиозное противостояние: английская церковь была протестантского толка, а ирландцы исповедовали католичество. Из последователей учения Лютера, расселившихся в пределах Ирландии, был создан оплот протестантской веры и английского владычества. Используя старый прием «разделяй и властвуй», британская корона охотно представляла различные льготы и землю тем, кто переселялся на эту благодатную землю в надежде на счастливую долю. В памяти последних поколений ирландцев еще были свежи воспоминания о походах Кромвеля, после которых многие цветущие города и области превратились в безжизненные пустыни, залитые кровью и засыпанные пеплом. все это мешало объединению английских и ирландских тружеников, одинаково обираемых лендлордами, Кинг это знал. Он также знал, что в груди Данета горит неугасимое пламя мести за разорение и унижение, однако сейчас это было как нельзя некстати. Пиррс выбрал неподходящее место и время для сведения счетов за разломанную жизнь, теперь кровопролитие должно уступить место единству.

Кинг спрыгнул с квартердека и подошел к Пирсу.

— Брось дурить, Данет, — строго сказал он. — Сейчас не время для обид и злости, теперь нам необходимо быть вместе. Не забывай, что мы вместе вынесли одинаковую долю и …

— Ну и целуйся со своими англичанами! — заорал Пирс, перебивая Кинга.

— А я резал их, и буду резать!

— Заткнись, дубина! — крикнул разозлившийся Сэлвор. — Твоему тупому черепу давно не хватает хорошего удара клинка, чтобы он хоть немного работал!

Глаза Пирса яростно округлились:

— Попробуй! — и он приготовился к рукопашной схватке.

В этот момент, когда часть беглецов ожидала, что будет дальше, а другие стояли в растерянности, не зная, что делать, щелкнул курок и Ричард ясно и четко произнес: Убери!

Паркер не шутил и пистолет в его руках, направленный на Данета, говорил о серьезности намерений Ричарда.

Пирс это понял и с явной неохотой подчинился требованию.

Глазами Кинг поблагодарил Паркера за помощь и обратился к Данету.

— Когда ты шел к фрегату в одной шлюпке с Джоном, ты не думал, что он англичанин. Что же стало с тобой теперь?

Или мир изменился? Ты молчишь, Данет, тогда скажу я. Ты почувствовал волю. И если на острове и в бою Джон был нужен тебе, то теперь вчерашнему соратнику можно перерезать глотку потому, что Скарроу уже не нужен, ты уверен, что за это уже не грозит наказание, так почему же не показать себя таким, какой ты есть на самом деле, не выпятить свое «я», не выставить свои условия. — Ирландец вплотную подошел к Пирсу, который старался не смотреть в глаза Сэлвора. — Да знаешь кто ты после этого? Знаешь, что с такими делают?

Среди беглецов послышались недовольные голоса — им, конечно, не могло понравиться вызывающее поведение

Пирса, и его соратники осуждали Данета, он не слышал ни одного одобрительного слова, лишь упреки, летевшие в него со всех сторон.

— Вместо того, чтобы помочь единению, ты своими словами и делами сеешь раздор и ненависть, — сказала Элин.

— С каких это пор женщины встревают в дела мужчин? — огрызнулся Нэд.

— С тех самых, как взяла в руки оружие, — немедленно нашлась та и показала язычок.

Мятежники дружно рассмеялись, и Данет уже не пытался что-либо говорить, лишь угрюмо отмалчивался.

К нему подошел Огл и по-дружески произнес:

— Поверь мне, Данет, всем поверь, мы знаем Джона, Питера и всех других англичан, которые сейчас находятся среди нас, достаточно хорошо, чтобы быть уверенными в их верности нашему общему делу, их пролитая кровь — лучшая порука тому.

— И позволь сказать тебе, что глупо считать человека врагом, если он принадлежит к другой национальности.

Сейчас все мы беглые, у нас всех одинаковые права, не надо выделять свои личные обиды, люди могут это неправильно понять.

— Итак, — подвел Кинг итог, отходя к штурвалу, — полагаю, что все сообразили, что к чему. Наша сила — в единстве, и поэтому я, как вожак стаи беглых волков (мятежники улыбнулись при этих словах), объявляю следующее: если узнаю, что кто-то заикнулся о том, что кто-то лучше или у кого-то больше мозгов, искупаю с райны. Все!

— Нет, не все! — Несколько шагов вперед сделали Эндрю Байлерн и Эдвард Магнотон. — Мы не давали своего согласия, — заявил Эндрю, — и не будем подчиняться твоим прихотям.

— Мы — не значит, все, — философски изрек Кинг. — А ты, Магнотон?

— И я тоже! — поддержал Байлерна Эдвард.

«Не хотят связывать себя какими-нибудь обязательствами, — догадался Кинг, — и оставляют свои руки свободными, чтобы иметь возможность заявить: мы не соглашались и поэтому вольны в своих решениях. Нет, умники, не получится у вас этот фокус!»

Кинг медленно подошел вплотную к Байлерну. Ирландцы были почти одного роста и поэтому Эндрю без труда увидел в глазах Сэлвора холодную решимость.

— Бунт? — тихо спросил Кинг.

— Как хочешь, — ответил Байлерн, но уже без прежней решимости в голосе.

— За бунт в английском флоте вешают на рее, — напомнил Кинг.

— Над нами нет британского флага, — произнес Байлерн.

— Над нами нет вообще никакого флага, — сказал Сэлвор, — но отменять это правило британского флота — за бунт вешать на рее — я не считаю нужным.

Байлерн неотрывно смотрел в холодные карие глаза — без капли жалости или тени сомнения! — соотечественника, все четче и четче сознавая, что Кинг сдержит свое слово.

Конечно, он такой же, как они, и самовольно поставил себя во главе беглой команды — сначала негласно, а теперь открыто — но этот ирландец с изуродованным лицом понимал, что именно сейчас, когда все неясно и смутно, жизненно необходимо сохранить порядок и предотвратить гибель беглецов во взаимных распрях. Кинг устанавливал диктат, но положиться на волю случая и судьбу он не мог — неизвестно, как все сложится, если предоставить беглецам возможность разбираться в своих проблемах и самим решать, куда вести корабль.

Магнотон стоял сбоку и не так пристально всматривался в лицо Кинга и поэтому видел то, что не мог видеть Байлерн. Он заметил, как рука Элин скользнула с плеча Джо и легла на рукоятку пистолета, крепко охватывая ее легкими пальцами. Ствол такого же оружия уже поглаживал Паркер, держа палец на спуске, а Кетлинд, Майкил и Джон положили ладони на эфесы клинков. У Сэлвора была сильная опора, и Эдвард понял, что слова меченого ирландца постепенно приобретают силу закона.

Байлерн уступил, сообразив, что выступать сейчас, значит — подписывать свой смертный приговор. Так Сэлвор показал твердость и беспощадность своего характера, свою жесткость, впоследствии не раз выручавшие тех, кто ходил вместе с ним, хотя он никогда не любил властвовать, но имел данные к этой трудной работе. Ирландец обратился ко всем собравшимся, заявив, что на фрегате остаются исключительно добровольцы, а тех, кто не желает идти преступным путем, высадят в любом нейтральном порту. Он же, Сэлвор, идет путем морского разбоя.

— Кроме своей жизни мне терять нечего, — закончил

Кинг. Вслед за этими словами беглецы, один за другим, стали заявлять о своем намерении идти тем же путем, какой выбрал их отчаянный вожак. В основном, это были люди, у которых на берегу не было ничего и никого, а их дела были слишком хорошо известны властям. Согласились все моряки и солдаты, к ним присоединились еще несколько беглецов, всего больше двадцати человек, остальные думали. Среди колебавшихся Элин заметила Стэрджа, что очень удивило ее. С самого начала Питер был с ними, а что теперь?

— Мне хотелось знать, что думает по этому поводу доктор.

Ответ на этот вопрос интересовал не только ирландку.

У Стэрджа имелся богатый опыт излечения ран, нанесенных холодным и огнестрельным оружием, который очень пригодился бы будущим искателям удачи. В то же время знание испанского, голландского и французского языков могло предоставить ему возможность карьеры на берегу: спокойной и размеренной жизни, лишенной крови и риска.

Среди всеобщего молчания Питер выбил из трубки пепел и остатки табака, а затем обратился к Сэлвору со следующими словами:

— Сэр, вожак беглой стаи! (Кинг слегка улыбнулся, а беглецы рассмеялись). Я затрудняюсь вот так, сразу, дать ответ и хочу подумать.

Кинг посмотрел себе под ноги, он был откровенно разочарован этим ответом. Учитывая тесные отношения, связывающие моряка и врача, Сэлвор рассчитывал на иной ответ, но все же сумел сказать:

— Этот путь доброволен, Питер.

Стэрдж хорошо понял сожаление Кинга, но врач не лгал, он действительно находился на распутье. Береговая жизнь, конечно, удобна, но как начать ее без связей, без денег, без очень многого, что необходимо для обустройства но новом месте, к тому же в другой стране и беглецу! А путь, на который звал Кинг, несмотря на его кровавость и незаконность, сулил немалые возможности для приобретения необходимых средств. Ко всем этим обстоятельствам добавлялось и то, что Сэлвору не хотелось расставаться со своими друзьями, которых он успел очень полюбить.

— Если Питеру необходимо время, чтобы подумать, для меня это излишне! — К штурвалу вышел Кэтлинд Прайд.

Взглянув на него, можно было сказать, что он сумел воспользоваться отдыхом лучше других. Его темновишневый камзол с кружевным воротником ослепительной белизны изящно сидел на похудевшем теле, а черные ботфорты едва не сверкали в сиянии солнечных лучей. На бархатной перевязи, в ножнах с серебряной насечкой, покоилась длинная рапира, на позолоченном эфесе которой лежала кисть руки Кэтлинда, затянутая в замшу перчатки, за пояс был заткнут богато и красиво инкрустированный пистолет.

«Не забыл, черт, дворянских привычек», — подумал Кинг, с некоторой завистью глядя на чисто выбритое лицо и аккуратно причесанные волосы Прайда.

— Я дворянин, но без поместья. У меня есть свидетельство о моем дворянском происхождении, и много ли оно теперь стоит? — С этими словами Кэтлинд вынул из кармана потрепанную гербовую бумагу, удостоверяющую его дворянское происхождение, которую сохранил, несмотря на все перипетии судьбы, и порвал ее, как ненужный лист. — Я иду с вами!

Громкие одобряющие возгласы приветствовали этот жест благодарного отпрыска, и только Нэд Галлоуэй саркастически ухмыльнулся и спросил:

— С нами или за нами?

Кэтлинд не до конца понял смысла сказанного Галлоуэем, но по его тону определил, что произнесено нечто далеко не одобрительное. Он нахмурился, но Кинг, опережая

Прайда, спросил:

— Что значат твои слова, Нэд?

— Только одно! — Голландец сделал шаг вперед и скрестил руки на груди. — Гусь свинье не брат!

Кинг раздраженно сплюнул. Он знал, что в Галлоуэе живет непримиримая ненависть к любому благородному роду. Кинг и сам недолюбливал голубую кровь, но только тогда, когда для этого имелись достаточные основания.

Кэтлинд Прайд не внушал ему особого доверия, но подозревать человека только из личной неприязни считал делом неправильным. Сэлвор уже было открыл рот, собираясь ответить Нэду, но его опередил Уэсли. Ричард сделал несколько шагов вперед и широко расставил ноги: беглец был еще недостаточно крепок.

— Ты прав, Нэд! — Ричард пальцем показал на худощавого Прайда, а затем на плотного Галлоуэя. — Гусь свинье, действительно, не брат!

Словно бомба разорвалась на корме фрегата. Беглецы смеялись во всю мощь своих легких, беззлобно, радуясь удачной шутке Уэсли. Сконфуженный Нэд уже не стоял в бравой позе, а исподлобья оглядывал бешено хохочущих товарищей. Он хотел броситься на Ричарда, но на пути бывшего молотобойца встал Сэлвор. Положив руки на плечо Нэда, Кинг примирительно сказал:

— «Грохочущий», среди морских разбойников нет мужланов и господ, море дает всем равные права — разбогатеть или умереть!

— И учти, Нэд, что в первых пиратах этих мест текла голубая кровь! — добавил Прайд.

— Блудные дети почтенных родителей, — философски заметила Элин и посмотрела на стоявшего рядом Свирта.

— Раньше ты у нас был разговорчивей!

— Теперь мозги застудил, — улыбнулся Майкил.

— Ему ночью по черепу хорошенько прошлись, — охотно объяснил Гарнер.

— А я не могу понять, что это ты язык прикусил!

После заявления Прайда еще несколько человек выразили свое согласие. Стэрдж отмолчался.

«Ладно, — решил Кинг, — время покажет, что будет дальше».

Он уже хотел распустить команду, но тут неожиданно выступил Маллафуэр.

— Подождите, еще не все решено! По обычаям «джентльменов удачи» необходимо составить условия, под которыми должны подписаться все согласные с ними, а также мы должны выбрать капитана и офицеров.

Кинг чертыхнулся: сам должен был догадаться, а не другие подсказывать!

— Что касается капитана, — продолжал Маллафуэр, — то я думаю, что им должен быть Скарроу.

Богатая практика и немалый опыт морских путешествий определяли выбор Маллафуэра, но Скарроу был неумолим.

— Стар я в свои сорок пять водить людей на такие дела, где требуются риск и смелость. Другой здесь нужен — молодой, смелый!

— Кинг! — крикнула Элин.

Сэлвор вздрогнул: не кривя душой, надо признаться, что он подумывал об этом, но никогда не считал себя достойным капитанства — слишком большая ответственность. Управлять кораблем, вести в открытом море, совершать всевозможные маневры — да, но командовать фрегатом не решался и даже немного боялся. Поэтому Сэлвор отказался, ссылаясь на недостаток знаний и опыта, но беглецы обступили его, уверяя, что именно он и должен занять этот пост.

— Ты не можешь отказаться, — хмурился Рук.

— Только благодаря тебе мы сейчас на свободе, — горячился Свирт.

— Ведь ты настоящий дьявол, и, значит, должен капитанствовать, — убеждала Элин.

После недолгого сопротивления Кинг согласился и довольная ирландка закричала:

— Да здравствует капитан Дьявол!

Те, кто слышал это восклицание, не могли и представить, как скоро это слово обретет громкую известность в Карибском море и прилегающих к нему районах Атлантики.

Кинг, как капитан пиратского корабля, распорядился поднять паруса и следовать прежним курсом, а сам вместе с Маллафуэром занялся составлением условий плавания — соглашения, именуемого шасс-парти. Спустя час капитан вновь собрал команду на ахтердеке, где по старинному пиратскому обычаю уже стоял откупоренный бочонок рома.

Здесь Сэлвор зачитал соглашение и спросил, кто хочет добавить что-либо или изменить. Желающих оказалось много, и после продолжительного обсуждения условия были приняты.

Первым стояло условие безоговорочного подчинения капитану во время плавания или в бою и лишь в исключительных обстоятельствах и по требованию подавляющего большинства пиратов решение могло быть оспорено. Сэлвор сумел отстоять этот пункт, отлично осознавая, что, опираясь на него, он сумеет не допустить опасного разгула пиратского самовластия, когда капитан оказывался игрушкой в руках недовольной команды, и нередко избранный самими же разбойниками главарь летел за борт, не сумев обуздать пиратскую демократию. Шасс-парти предусматривал, что из награбленной добычи выделяется доля лекаря для приобретения необходимых медикаментов. Из оставшейся суммы изымаются деньги на возмещение ущерба раненым. Огнестрельная рана, потерянный глаз, рука, нога, (или паралич) — все оплачивалось звонкой монетой. Оставшееся делилось между пиратами, но капитан получал пять долей, старшина имел право на четыре доли, плотник и главный канонир — на три. Юнга получал половину доли, тем, кто впервые вышел в море, выплачивалась четверть доли, остаток шел в общую кассу. В соответствии с этими условиями делилось все, что было захвачено: золото, камни, серебро, вещи, товары, но первый взобравшийся на корабль мог сверх доли выбрать любое оружие. Каждый должен был поклясться, что не возьмет ни на грош больше, а если будет уличен в нарушении клятвы, то должен быть немедленно повешен.

Капитану и офицерам разрешалось иметь свои каюты, но каждый мог войти к ним, когда хотел. Пища всем готовилась одинаковая, но каждый мог готовить себе сам, однако при этом не смел брезговать общим столом. Пить разрешалось в неограниченном количестве, однако спиртным пираты Сэлвора не злоупотребляли, увидев, что капитан делает с теми, кто оказывается пьян в то время, когда нужен трезвым. Если пират трусил, бросал оружие, то любой офицер был обязан застрелить его на месте. Изменника ждала смерть, во всех других случаях меру наказания избирал капитан. Каждый был волен делать со своим пленником, что угодно, но треть выкупа, если он предусматривался, обязан был передать в общую кассу. Строго запрещалось насилие над замужней женщиной. Связанные общей целью пираты обязывались помогать друг другу, как компаньоны. Эти условия являлись обязательными для выполнения всеми, кто их подпишет, и могли быть изменены только при согласии четырех пятых команды.

Окончив чтение, Кинг положил исписанный с обеих сторон лист бумаги на выбитое дно бочонка, и ниже последних слов вывел: «Сэлвор». Ирландцу было интересно, кто из беглецов решится первым поставить подпись и, к немалому удивлению Сэлвора, им оказался Джо Гарнер. «Малыш» спокойным и уверенным шагом человека, окончательно решившего для себя этот вопрос, подошел к бочонку и аккуратно вывел свои имя и фамилию. Вслед за ним один за другим подписались все, кто решил начать карьеру морского разбойника.

После этого пираты избрали командиров. На кандидатуру старшины единодушно выдвинули Нэда Галлоуэя, его рекомендовал Кинг, понимая, что трудно подобрать для этой должности более подходящего человека: туповатого, но способного и исполнительного, прекрасно знающего морское дело и умевшего держать команду в «ежовых рукавицах». О штурмане не спорили: опыт и искусство Джона

Скарроу признавались безоговорочно. Сэлвор предложил и человека на место плотника — Эндрю Байлерна, что удивило многих, однако он, действительно, был хорошим плотником, что было известно еще на Нью-Провиденсе, и поэтому большинством голосов эту должность признали за ним.

Главным канониром предлагали Огла и Рэда, но Фоли отказался в пользу друга и, таким образом, был избран Огл Блэрт. Труднее обстояло дело с боцманом, на это место предлагали многих, пока Джон Скарроу не назвал Элдерола. Опытный глаз старого морского волка подметил в нем задатки хорошего боцмана, а Кинг знал, что Джон редко ошибается, поэтому поддержал старого товарища, и Роберт был избран боцманом.

Убраны письменные принадлежности, на дно бочонка легли перекрещенные пистолет и кинжал, а рядом нашлось место для Библии. Новоявленный пират подходил к бочонку, опускался на колено, водружал на оружие правую руку и клялся соблюдать пиратские обычаи и подписанное шасс-парти, после чего целовал достаточно потрепанную книгу. Когда этот ритуал был закончен, команда распила бочонок рома на ахтердеке фрегата, названного по предложению Кинга «Вэнгард».

Ближе к вечеру Сэлвор разыскал Прайда, чистившего клинок.

— Я слышал, ты неплохо рисуешь?

— Есть грех, — улыбнулся Кэтлинд. — В детстве любил и потом пытался.

— Хорошо, — сказал Кинг. — А ты не замечаешь, что у нас кое-чего нет?

— Кажется, все на месте, — сказал Прайд. — Пушки, якоря, паруса… — Он поднял голову вверх, и тут его осенило. — Флаг!

Капитан одобрительно улыбнулся.

— Вот и нарисуй его!

— Но на чем? — спросил Прайд, и тут же спохватился: — Парусина. Но чем выкрасить?

— Пойдем! — сказал капитан. — Сэлвор и Прайд последовали в каюту капитана. — В местных водах обычно поднимают красный флаг — эта традиция идет от французских буканьеров называвших свои полотнища «веселый красный». Поэтому возьми! — И Кинг протянул Кэтлинду кусок темно-красного шелка размером не меньше блинда. — Полагаю это подойдет!

— А не слишком дорого будет?

— Ничего, такого добра у нас будет еще много. Бери!

Через час на шелке белели перекрещенные клинки.

Кинг и Кэтлинд подняли полотнище и понесли его со шканцев на корму, где укрепили на флагштоке. Ветер дохнул на ткань, расправляя ее складки, а затем надул ее, как парус, в воздухе угрожающие затрепетал зловещий символ насилия, но, глядя на него, Кинг чувствовал, как его грудь наполняет какое-то радостное чувство, вырвавшееся из легких ирландца в крике «Йя-хо-хо!»

 

Тортуга

Карибское море издавна привлекало искателей приключений и авантюристов всех мастей. Эти берега с золотыми отмелями и стройными пальмами были излюбленным местом отдыха и засад многих волков, промышляющих в благодатном краю, согреваемом яркими лучами тропического солнца. Вначале это был дворянин, человек голубой крови, действовавший зачастую на свой страх и риск. Он сражался вдохновляемый патриотизмом, хотя всегда изъявлял готовность взять свою долю из награбленной добычи. Спустя время просторы Кариб бороздили уже целые флотилии. Их многочисленные команды подчинялись ими же выработанному уставу и своим лихим капитанам, под предводительством которых они проводили крупные, хорошо спланированные операции, приводя в трепет жителей побережья.

Веком позже, когда поток ценностей, перевозимых морем, несколько уменьшился, появились пираты-одиночки, настоящие морские хищники, отличавшиеся изобретательностью и неуловимостью. Это были моряки старого закала, умеющие подчинить все своей воле и поэтому, наводя страх, они вызывали уважение. Пришедшие им на смену были просто бандитами, не признающими никаких законов, кроме закона вольного грабежа и справедливого дележа.

Во времена, описываемые здесь, пиратство в этом регионе шло на убыль — медленно, но верно. Некогда грозные флотилии флибустьеров уходили в прошлое вместе со своими знаменитыми капитанами и адмиралами милостью «Веселого Роджера». Многие исчезали в бурных водах теплого моря, сраженные сталью или свинцом, часть перешла на службу к монархам различных государств, охотно принимавших «джентльменов удачи». Те, кто не желал порывать со своим прошлым, примыкали к отчаянным сорвиголовам, поднимавшим разбойничий флаг и объявлявшим войну любому кораблю, встречавшемуся на их пути. Некоторые ушли на покой, но большинство продолжали досаждать колониям. Губернаторы иногда объединяли свои усилия в борьбе с морским разбоем, и это нередко приводило к частичным успехам. Но, несмотря на принимавшиеся меры, пираты и флибустьеры продолжали оставаться грозной опасностью на всех морях, в том числе и на Карибском. По-прежнему они бороздили воды, разыскивая или подстерегая свои жертвы, объединяясь для налетов на мирные поселения, захватывали ценности, сражались с посылаемыми против них кораблями. По-прежнему они имели тайные и явные стоянки и базы, и еще сильны были вольные пиратские республики. Следует отметить, что исследователи не балуют своим вниманием пиратские сообщества, исследуя проблемы утопического социализма. Между тем, общество морских разбойников, как корыстно оно ни было, оставалось наиболее демократичным, не признававшим сословных различий и привилегий, рожденных золотом и властью, и было наиболее удобной почвой для рассады идей о всеобщем равенстве и братстве. Они имели хождение среди неоднородной массы пиратов, и нередко эти Миссоны и Карачиоли объявляли целью своей жизни перемену существующего строя.

Пират того времени, англичанин или француз, Морган или Грамон, считался достойным человеком, и правительство порой поощряло его действия, если они проходили в русле проводимой политики и он воздерживался от поступков, способных потрясти людей семнадцатого века с их загрубелой совестью. Нередко они были набожные и придерживались канонов, установленных христианской церковью.

Так, Соукис по воскресным дням выбрасывал за борт игральные кости и карты, а Дэниэл застрелил в церкви человека за богохульство и потом долго молил господа простить его гордыню.

Кинг не был преступником по призванию, но жизнь, видимо ошибочно, поставила его на мирную стезю. Холодная рассудительность удачно сочеталась в нем с отчаянной решимостью и отвагой, а ораторский дар блестяще дополняли груды мускулов. Он умел управлять не только кораблем, но и людьми, жизнь научила его наглости и хитрости, а в сочетании с разумным риском, на который он шел почти всегда, еще и дерзости. Если к этому добавить потери, понесенные им на жизненном пути, и тяготы, которые он перенес, боль и страданья, выпавшие на его долю, кровь и ад, через которые он прошел, то можно понять, каким должен был стать человек, лишь урывкам знавший доброту и внимание. Непримиримая ненависть к угнетению, вера в себя и преданных людей, честность, немалая доля безжалостности, жажда свободы — все это наряду с другими качествами сплетало его характер в сложный, противоречивый клубок, в котором с трудом разбирался и сам Кинг, не всегда способный объяснить правильно и ясно иные свои действия. Это рождало сложности во взаимоотношениях Кинга с его пиратами, однако привыкшие верить своему главарю и его звезде, морские разбойники предпочитали видеть в этом то, что дано не каждому, а избранным.

Таким был капитан нового пиратского корабля «Вэнгард», спустя два дня после вышеописанных событий бросившего якорь в Кайонской бухте острова Тортуга. Выбор Кинга был неслучаен и продиктован сложившийся обстановкой. После известных событий Кинг не мог воспользоваться ни одним портом в английских колониях ибо там их ждала веревка. Между английскими и французскими властями существовала договоренность о взаимной выдаче беглых преступников и, как следствие, французские порты оказались тоже закрытыми. Оставались нидерландские колонии, соблюдавшие нейтралитет в этом вопросе, но именно он грозил беглецам пугающей неизвестностью, поэтому Кинг решил, что для стоянки фрегата наиболее подходящей является Тортуга.

Тортуга была французским владением лишь номинально. Несмотря на флаг с лилиями, порт стал самым настоящим гнездом флибустьеров, именовавших себя «береговым братством». Впрочем, законы Тортуги не шли ни в какое противоречие с законами столь могущественного братства, да и само правительство Франции было заинтересовано в негласном покровительстве этим головорезам, используя их как силу, сдерживавшую Испанию в ее алчных устремлениях в Новом Свете.

На следующий день Кинг поднялся раньше обычного и привел себя в порядок, чего не делал со времени избрания капитаном. Он одел свежее белье, белоснежную рубашку, скрывшую крепкие мускулы, одел с вечера вычищенные сапоги, новенькую черную весту, которую перехватил кожаным ремнем, засунув за него пистолеты; в ножнах, прикрепленных к поясу, покоился длинный нож, а в портупею пират положил тяжелый эсток. Приняв такой вид, Кинг объявил о своем желании сойти на берег и приказал подготовить шлюпку, что было вскоре выполнено.

Почти сразу за причалом, примыкая к незастроенному пирсами и складами пляжу, находился известный кайонский рынок, где торговали всем, начиная от пряжек для шляп и кокосов и кончая оружием и рабами. В основном здесь были представлены французы, но сплошь и рядом ходили, торговали и развлекались англичане, индейцы, мулаты, негры — весь тот сброд, что ежедневно собирался на берегу Кайонской бухты с самыми различными целями. Кинг потолкался в толпе, послушав последние новости и сплетни, прошелся по рядам торговцев, купив широкополую шляпу с белым плюмажем из страусиных перьев, сыграл в кости, проиграв несколько фунтов, но прежде чем отправиться по своим делам, он решил, что будет совсем недурно пропустить несколько стаканчиков, и с этой целью он зашел в ближайшую таверну. Еще с порога привычным взглядом моряка он определил себе место и уверенно прошел нему. Движением руки ирландец сбросил на пол пьяницу, спавшего за столом, и, поймав за руку пробегавшего мальчика, разносившего заказы, кинул мелкую монету на стол и потребовал вина. Проверенный прием быстро оказал должное действие и вскоре перед пиратом стояли оловянный стакан и откупоренная бутылка. Едва Кинг наполнил стакан, как напротив него, на такой же табурет, опустился обросший мужчина в грязной одежде. Вид его говорил о последней степени, до которой может опуститься человек перед тем, как превратиться в паршивого скота, его можно было принять за старика, но Кинга удивил голос мужчины, чуть хрипловатый, молодой, так не вязавшийся с его обликом.

— Даниэль Транан, — представился тот. И тут же попросил: — Угости, земляк.

Кинг не удивился, что в нем признали ирландца, его выдавала брань на гэльском языке. Он наполнил кружку моряка и когда, тот осушил ее, спросил:

— Давно загораешь?

— Давно? — с горькой усмешкой переспросил тот. — Вечно!

Он запустил пальцы рук в давно немытые и нечесаные волосы, взъерошил их и так сидел некоторое время. Внезапно он быстро поднял голову и вперил в Кинга взгляд полубезумных от беспрерывного пьянства глаз.

— Да ты знаешь кто такой Транан? — он встал и, упершись руками в стол, подался телом вперед, не сводя с Сэлвора широко раскрытых глаз. — Я — бог парусов!

— А я — дьявол морей, — спокойно произнес Кинг и плеснул в лицо Транана остатки вина из своего стакана, отчего тот стал неистово чихать и кашлять. Сэлвор приготовился отбить удар, но его не последовало.

Откашлявшись, Даниель затих. Кинг догадался, что не эта кружка привела Транана в такое состояние — он горазда раньше успел хорошо набраться, но ирландец не знал, почему. Даниэль выпрямился и отер лицо, теперь оно выглядело, скорее, виноватыми, чем злым. Не дожидаясь просьбы, Кинг вновь наполнил кружку земляка, но тот даже не притронулся к ней.

— Как тебя зовут?

— Зачем тебе?

— Ты же знаешь мое имя: Дьявол.

— Кто назвал тебя так?

— Команда.

При этих словах Даниэль заметно оживился, удобнее сел.

— Капитан?

— Ну?

— Да не нукай! Что за корабль?

— Сорокадвухпушечный фрегат.

Транан присвистнул.

— Сильно! А что собираешься делать?

— На Тортугу с пушками не торговать приходят.

— Верно! Поднимаешь «Веселого Роджера»?

— Уже поднял!

В это время возле стола остановился бородатый «джентльмен удачи» и сказал:

— Набиваешься, Транан? Послушай добрый совет, капитан, если не хочешь неудач, поостерегись брать на свой корабль этого.

— Иди ты? — взвился Транан, вскакивая с табурета, но силы были явно неравны, и он вяло опустился на место.

Разбойник снисходительно улыбнулся, хлопнул Даниэля по плечу и отошел.

Кинг попытался подбодрить земляка, говоря:

— Не печалься, в жизни бывают полосы неудач, но они чередуются с днями, когда улыбается фортуна.

Под взглядом Транана Кинг осекся и пожалел о том, что вообще сунулся со своим утешением. Даниэль рассмеялся, но глухо, в его смехе были слышны нотки неверия и отчаяния.

— Фортуна! Ха-ха! Удача! Ха-ха! Кому ты говоришь? Ходячему несчастью и вечному неудачнику? Человеку, которого облевала жизнь? — Даниель сжал голову руками и зажмурил глаза. — А ведь когда-то у меня было все — золото, женщины, корабль. Было!

— Не сваливай все на жизнь, — произнес Кинг, — ее делают люди. А вот почему ты неудачник — объясни, конечно, если сможешь.

Транан посмотрел в глаза Сэлвора и понял, что им интересуются не просто так. Поэтому ли, или, может, потому, что Кинг был первым человеком, всерьез интересовавшимся причинами падения земляка, но он решил довериться ирландцу.

Когда-то Транан ходил под командованием известного флибустьера Винсента Хола. Некоторое время им везло, но однажды испанцы потопили их корабль. Часть команды погибла, остальные были повешены, и только один Транан сумел избежать той или и другой участи, и добрался до Тортуги. Здесь он нанялся на другой разбойничий корабль, но в первый же выход его потопил шторм. Транану снова удалось спастись, и он вновь отправился в плаванье: корабль разбило о рифы. Новый выход — и молния испепелила корабль. Почти сутки его носило по морю, пока Транана не подобрал торговый корабль. Но уже никто не хотел брать его на свой корабль: слух о штурмане, на которого легла печать небесной немилости, быстро распространился в «береговом братстве». Изредка ему удавалось найти место на каком-нибудь судне, но либо он не сходился характером с хозяином судна, либо его выгоняли, когда узнавали о его прошлом. Транан стал посмешищем Тортуги и пропивал последние деньги, рассказывая Кингу свою историю.

— Говорят, что когда меня спасли, я что-то пел в бреду, и поэтому меня часто называют «Зимним певцом» — дело было зимой, — закончил Даниэль и залпом осушил стакан.

Кинг молчал, медленно потягивая вино и размышляя над услышанным. Сэлвор понимал, что беря на борт такого человека, каким был «Зимний певец», он рискует навлечь на себя, по крайней мере, неуважение «берегового братства». Однако ирландец был не из тех людей, которые зависят от слухов и сплетен, к тому же он искренне желал помочь своему соотечественнику, попавшему в трудное положение.

Кинг поднялся, и на грубое дерево стола со звоном упали несколько золотых монет. Даниэль вздрогнул, поднял голову и посмотрел сначала на монеты, а затем на Сэлвора.

— Пойдешь к морю, там стоит шлюпка темно-красного цвета, в ней сидят несколько человек. Скажешь им: «Меня прислал капитан Дьявол». Потом скажи: «Гребите к «Вэнгарду» и затем возвращайтесь, — Это приказ Кинга». Когда поднимешься на палубу, то попроси старшину «Грохочущего» Нэда Галлоуэя, или боцмана Роберта Элдерола. Имей разговор только с ними и скажи, что хочешь ознакомиться с условиями плаванья, а далее сам решай, как быть.

Даниель осторожно потрогал золото и тихо спросил:

— Но почему ты делаешь так?

Кинг сдержанно улыбнулся

— Ты ирландец, а в море я посмотрю, чего ты стоишь,

«Певец». Надеюсь, споемся! Заплати за вино, а на остальное набей живот требухой этих мест и смачивай ее небольшой дозой рома — мой совет!

Проводив Кинга взглядом, Транан тщетно пытался понять, шутка ли то, что он услышал. Но алкоголь мешал думать и, в конце концов, Даниель решил проверить все сказанное земляком.

Тем временем Кинг без труда разыскал дом губернатора Тортуги, утопающий в зелени сада. На стук вышел мулат и грубым голосом спросил:

— Что надо?

Ирландцу не понравилось такое начало, но он сдержался и вежливо попросил передать господину губернатору, что капитан фрегата желает засвидетельствовать свое почтение и обсудить с ним деловые вопросы. В ответ мулат сплюнул ирландцу под ноги и заявил, что губернатор занят и он не собирается беспокоить его только потому, что этого хочет какой-то нищий, которых и без того достаточно шатается по острову. Кинг не кричал, не гневался, не ругался, но, когда мулат попытался закрыть дверь, ирландец сделал шаг вперед и схватил мулата за грудь, а затем спокойно и расчетливо нанес короткий и точный удар кулаком в лицо, одновременно отпустив его, и тот растянулся в пыли двора.

По понятной причине, мулат не успел закрыть вход и Кинг беспрепятственно проник во двор. Подойдя к поднимающемуся слуге, ирландец спокойным голосом сообщил ему, что у него оказались на редкость крепкие зубы, но если он не поспешит передать господину губернатору просьбу, то пират проверит крепость костей слуги сапогом. Дальше убеждать было излишне, слуга сообразил, что посетитель не шутит, поэтому мулат немедленно бросился в дом, а ирландец в ожидании аудиенции принялся неспешно разгуливать по двору, рассматривая экзотические растения.

Губернатор наслаждался беседой с французским коммерсантом, когда ему доложили о дерзком поведении посетителя, ожидавшего приема во дворе. Губернатор был сильно возмущен и, извинившись перед гостем, вышел, чтобы разобраться с нахалом.

Посетителя губернатор нашел в тени абрикосовых деревьев, где он скрывался от полуденного зноя. Заметив французского губернатора, Кинг повернулся, и изящно одетый господин вздрогнул: такого чудовищного шрама, уродовавшего в общем симпатичное лицо, ему видеть не приходилось. Между тем, молодой человек снял шляпу и отвесил сдержанный поклон головой. Окинув посетителя беглым взглядом, губернатор решил, что имеет дело с простолюдином, не лишенным, однако определенных правил светского общества. Обменявшись с ирландцем приветствием, француз поинтересовался целью столь необычного визита.

Поняв из ответа, что предстоит деловой разговор, губернатор поморщился, ему не хотелось оставлять надолго гостя в доме одного, но, решив, что быстро управится, губернатор предложил пройтись по саду.

— Итак, вы хотите получить необходимую сумму для снаряжения вашего корабля в большое плаванье?

— Именно так, месье.

— Во сколько оцениваете все необходимое?

— В четыре тысячи реалов.

Губернатор остановился, посмотрел в лицо собеседнику и спросил:

— А почему вы решили обратиться ко мне?

— Я слышал, что вы проводите такие операции.

— Но ведь я не один.

— Предпочитаю людей вашего круга: это удобно и надежно.

Губернатор рассмеялся.

— Вы откровенны, не вредит ли это вашему здоровью?

— Вы не первый, кто задает мне этот вопрос.

Француз сделал несколько шагов вперед и повернулся к Сэлвору.

— Извините, я до сих пор не знаю, как мне называть вас.

— Дьявол!

— Вот как! Оригинальное прозвище и, кажется, подходящее.

— Настоящее имя, тем легче и удобнее с ним будет жить.

— Ого! Да в ваших словах слышна угроза!

— О нет! Не угрожают тому, к кому пришли за помощью.

— Значит, собираетесь поднять флаг «вольных бродяг»? А давно вы в Карибском море?

— Точнее будет сказать, что я в нем еще не был.

— ?!

— Я бежал из английской колонии на Багамах.

— Вы совершили преступление против английской короны?

Кинг усмехнулся.

— Все мое преступление заключается в том, что я имел сомнительное удовольствие иметь в своих друзьях человека, включившегося в политическую борьбу.

— Понимаю, помогая ему, вы сами стали преступником.

— Именно так.

— Ну что ж, вам очень повезло, что вы избрали этот кровавый путь: оставайся вы беглым преступником, я был бы вынужден, согласно королевским указам, передать вас английским властям.

Тон, каким француз произнес это, убедил Кинга, что на Тортуге ему можно не опасаться гнева ни королей, ни самого господа бога.

— Всего ли у вас в достатке?

— Кое-чего не достает, думаю запастись здесь.

— Переждете сезон дождей?

— Я не люблю терять время, а сезон уже заканчивается.

— Значит, в путь?

— Как только наберу достаточное количество людей.

— Будьте внимательней!

— Постараюсь.

— И, конечно, первый рейс к берегам Кубы?

— Не знаю, я еще не решил.

— Но так поступают все флибустьеры!

— Разве я сказал, что собираюсь стать флибустьером?

Губернатором удивленно воззрился на собеседника.

— Но не прохлаждаться же вы сюда пришли, черт вас возьми!

Кинг вновь усмехнулся, и шрам на лице хищно изогнулся.

— Я собираюсь брать на абордаж любое судно, которое встречу на своем пути и не стану рассматривать флаг, что будет развеваться над ним.

Губернатор печально покивал головой.

— Да-да, конечно, я забылся, извините, старые времена, о которых я всегда вспоминаю с тоской, уходят, оставаясь лишь в памяти. Я знаю, престиж промысла флибустьера в наши дни значительно упал, особенно после событий у Картахены.

Кинг счел необходимым объясниться.

— Совсем не поэтому я собираюсь пиратствовать, месье. Став флибустьером, я должен буду вести действия исключительно против испанских колоний…

— Что же здесь дурного?

— …И косвенно помогать Британии!

— Но таким образом вы могли бы заслужить прощение!

При этих словах Кинг гордо вскинул голову, и в его глазах засверкали искры непримиримости.

— Прощение? — повторил он. — У кого? У английских лендлордов и короля? Тех, то топчет своими ногами изумруд моей родины? Не будет этого! Я никогда не соглашусь лизать английские пятки, пусть даже меня зароют живым в землю, лишь бы эта земля была родной. Ах да, — спохватился Сэлвор, — я же не сказал вам, что я — ирландец.

— Тогда мне понятна ваша ненависть к английской короне, — сказал губернатор. — Вы теперь, очевидно, считаете, что все короли — подобие Вильгельма.

— Нет, месье, — возразил Кинг. — Я был рабом, и по моей спине гуляла рука надсмотрщика и поэтому я не хочу мирится с тем рабством, которое моей земле принесла английская корона. Я не считаю всех монархов похожими друг на друга, но не могу согласиться с тем положением, при котором власть передается без учета воли народа.

— Но власть божественна, — произнес ошеломленный губернатор. — Люди приходят и уходят, но трон остается.

Кинг улыбнулся.

— Народ, месье, способен подчас делать то, о чем монархи могут только мечтать.

Губернатор молчал, пораженный словами собеседника.

В своем доме он общался с немалым количеством морских разбойников, ему приходилось встречать и отъявленных негодяев, и блистающих лоском наследников громких титулов и званий, но никто из них не походил на этого ирландца. Сейчас он еще один, но кто знает, не пойдут ли за ним многие?

— Хорошо, капитан, допустим, что вы будете успешно грабить английские корабли, будете неуловимым мстителем, сделаетесь грозой морей, черт возьми! Но Ирландия — ваша родина — как была, так и останется под английской властью. Я вам сочувствую, капитан, поверьте, но разбоем вы ничуть не поможете освобождению своей земли от иностранных оков.

Кинг молчал, опустив глаза, прекрасно понимая, что все сказанное французом — истина. После недолгого молчания ирландец посмотрел в глаза губернатору и негромко сказал:

— Я это знаю, месье, и вы, конечно, правы, но я не могу и не хочу дальше терпеть унижения Ирландии. В моей душе скопилось очень много боли, и с помощью фрегата я хочу как-то облегчить ее страдания.

— Помните, капитан, — успокаивающе сказал губернатор. — И я был молодым и носился с такими же бредовыми идеями о переустройстве мира.

— Желать свободы на земле, родившей тебя, бред? — спросил Кинг.

— Конечно, нет, милый капитан, но все это бывает в молодости, с возрастом проходит… Да, сколько вам?

— Тридцать, месье.

— Ну вот видите! Впрочем, это ваше дело, — поспешил добавить француз, видя, что недовольный ирландец готов отстаивать свои утверждения. — А ведь знаете, капитан, вы мне понравились.

— Шрамом?

Губернатор рассмеялся.

— Вы остроумны! Конечно, дело не во внешности, я вижу, что вы заслуживаете доверия. Я ссужу вам ту сумму, о которой вы просите, и предлагаю пройти в дом, где мы обсудим условия, на которых вы сможете получить деньги.

Губернатор был уверен, что Дьявол вернет все — пиратам это не составляло особого труда, а Кинг Сэлвор был человеком слова. Исходя из этих соображений, он дал золото под немалый рост: в двадцать процентов с реала. В свою очередь, Кинг догадывался о планах губернатора, но сейчас ему требовались деньги и поэтому он, не задумываясь, поставил подпись под обязательством, после чего стал обладателем тугого мешочка, из которого доносился мелодичный перезвон монет.

Простившись с губернатором, Кинг направился к молу, где его ждала шлюпка. Через десять минут капитан ловко вскарабкался по шторм-трапу на борт, но, оказавшись на палубе, он остановился от неожиданности. Рассевшись на пушках, фальшборте или просто на палубе, пираты наблюдали за тем, как фехтовали Элин и незнакомый Кингу молодой человек. Они орудовали клинками, нанося удары и отражая их, нападая и защищаясь, причем время от времени незнакомец останавливал поединок и давал сопернице указания, видимо, обучая ее фехтованию. Неожиданно он опустил рапиру и подошел к капитану, приветливо улыбаясь.

— Наконец и ты появился, Кинг! А я уже заждался тебя… Постой, ты, что же, не узнал меня! Вот так номер! Я — «Зимний певец».

— Транан?

— Конечно!

— Тебя, действительно, не узнать!

Кинг запомнил грязного, заросшего пьяницу, а теперь перед ним стоял симпатичный, жизнерадостный мужчина, гладко выбритый, аккуратно причесанный, в новой, чистой одежде.

— Ну если ты обрел человеческий облик, тогда собирайся, — сказал Сэлвор. — Роберт! Возьми с собой еще кого-нибудь, покрепче.

— А что мы должны делать? — спросил Даниэль.

— Будем готовить корабль к выходу, — ответил капитан.

— Нечего здесь рассиживаться, не для того мы поднимали «Веселого Роджера», ведь так, ребята?

Шумными возгласами пираты выразили согласие со словами главаря, которого уважали и ценили.

 

Монт

Когда на Тортугу опустились вечерние сумерки, десять пиратов из команды фрегата «Вэнгард» вышли из шлюпки и отправились в город. Кинг счел возможным немного расслабиться после дня, прошедшего в непрерывных хлопотах, и разрешил тем, кто чувствовал уверенность в теле и силу в руках, свободно провести этот вечер. Правда, капитан поставил условие: меньше, чем по трое, не расходиться, никто не знает, что ждет их в этом неизвестном краю, хотя пираты и приняли необходимые меры предострожности — у каждого на перевязке или в портупее болтались сабля или кортик, у некоторых, мирно покачивались мушкеты на парчовых и шелковых ружейных погонах, а за поясами торчали рукоятки одного или двух пистолетов, у Кинга, Транана и Элин были ножи. Пираты неспешно пересекли опустевший рынок и пошли по одной из улиц города.

Они шли плотной группой, и при виде этих вооруженных людей многие встречные считали за благо поспешить уступить им дорогу, а остальные продолжали идти прежним путём.

Кинг шел молча, стараясь поддерживать веселые шутки, отпускаемые его корсарами. Опустив голову, он настолько был занят своими мыслями, что не заметил, как возле него оказалась Элин шедшая позади. Толчок в бок заставил Кинга вздрогнуть, он поднял глаза и увидел улыбающееся лицо.

— О чем задумался, гроза морей?

— Вспоминаю родную землю.

Улыбка быстро сошла с прелестной мордашки Элин и она приобрела грустный вид. В этот миг ее личико показалось ирландцу самым прекрасным в мире и тут же услужливая память вызвала черты еще одного лица, столь же прекрасного, обрамленного густыми локонами цвета каштана. Кинг не раз припоминал образ красавицы англичанки, будя воспоминания о тех счастливых минутах на острове Нью-Провиденс, которые он провел с гордой и красивой дочерью жестокого губернатора. Сэлвор часто вспоминал Джозиану, остро ощущая, что ему не хватает ее ласкового, милого взгляда, ее присутствия — здесь, рядом с ним. О, ирландец многое бы отдал, чтобы хоть на час увидеть милые взору черты, остаться наедине с Джозианой Стейз, чтобы сказать ей очень и очень много.

Голос Элин вернул Кинга к действительности.

— Ладно, Сэлвор, — вздохнула женщина. — Так уж распорядилась судьба и ничего здесь не сделаешь!

— Да, мы обречены, — медленно произнес Кинг. Вдруг он вскинул голову и в тусклом свете огней, освещавших улицу, глаза его заблестели ярко и вызывающе. — Мы обречены скитаться по волнам. А раз так, то пусть содрогнутся от наших имен те, кто считает себя надежно защищенным от опасностей и страха золотой стеной.

— И пусть твой флаг принесет нам удачу! — воскликнул Транан.

— В тебе говорит злость, Кинг, — спокойно заметил Джон, — а она плохой советчик.

— Ничего, — весело сказал Элдерол, — сейчас мы зальем ее вином, и от нее останется только пар.

Пираты дружно поддержали предложение боцмана и, шумно переговариваясь, поспешили к ближайшему заведению, из которого донеслись пьяные крики и хохот.

Таверна «Счастливый берег» располагалась исключительно удачно. Это двухэтажное здание было возведено недалеко от берега и тех мест, где обычно гуляли искатели удачи, поэтому здесь всегда было достаточно посетителей и не смолкал шум от рева многочисленных глоток, охрипших от табака и рома.

Войдя в таверну, шестеро пиратов прошли вглубь зала и заняли стол, на котором быстро появились бутылки с ромом и вином и блюда с едой. Медленно, смакуя напитки и жаркое, они насыщались, пересыпая свою беседу фразами, почерпнутыми из морского лексикона, обильно сдабривая их словами далеко не благопристойного содержания.

Разговор шел об удачном побеге, мореходных и боевых качествах фрегата, о том, кто и как будет набирать команду и, конечно, о дальнейших планах. Здесь мнения разделились. Скарроу осторожно считал, что у них слишком мало сил и опыта, и поэтому следует начинать с нападений на одиночные суда. В противоположность ему Элдерол и Майкил считали, что на Тортуге можно набрать достаточно людей и потом пойти на Нью-Провиденс, чтобы отомстить за все перенесенные унижения и расправиться с губернатором Стейзом.

— Распотрошим ему брюхо! — воскликнул Майкил.

— Тогда давай сразу на Кубу двинем, — предложила Элин, обгладывая косточку.

— Зачем на Кубу? — удивился Свирт.

— Там у губернатора брюхо больше, — сказала ирландка.

При этих словах молчавший Блэрт расхохотался.

— Неплохо ты его! — довольно произнес он. — Куба! Брюхо! Здорово! А вообще-то я за Джона — он дело говорит.

Нужно будет новых людей проверять, кто чего стоит, а идти на крупное дело сейчас вряд ли разумно, даже глупо. Спор за столом разгорался. Каждый старался доказать свою правоту, но поглощенное спиртное мешало сделать это правильно, не задевая самолюбие других, что могло кончиться весьма плачевно, но Сэлвор был трезвее других.

Удар кулака по дереву был столь сильным, что стоявшие на столе бутылки покачнулись и спор разом прекратился. Стало ясно, что капитан раздражен.

— Нажрались, суки! — главарь не выбирал выражений, голос звучал грубо и резко. — Куда надо, куда не на… Вы что? Хотите еще до выхода в море друг другу перерезать глотки? Забыли, где мы были и что терпели? Значит, мы едины лишь в клетке, а на воле — враги, режь не хочу! Гонора поднабрались, смотрю, каждый в бега метит! Майкил, Роберт, вы кого трусом называете? Да Блэрт в смелости любому из вас, сопляков, нос утрет! Не поддакивай, Огл, — тоже хорош. Они молодые, горячие — черт с ними! — но ты же старый волк! Видимо, ром выжег тебе все мозги!

Кинг мог бы еще долго продолжать разное, но тут на его крепко стиснутый кулак легла маленькая ладошка Элин — не по-женски успокаивающее, а твердо — по-мужски.

— Остановись! — улыбнулась женщина. — Если ты будешь растрачивать себя на каждую склоку, то о главном будет некогда и подумать.

Кинг не был дураком или чертом, Сэлвор был обыкновенным человеком с присущими этому существу недостатками. Слова Элин были каплями, потушившими огонь раздражения, горевший в душе Кинга. Разжав кулак, он усмехнулся своей обычной усмешкой.

— Ладно, прекратим этот бесполезный спор. Мы собрались сюда не для того, чтобы решать такие вопросы. Да и думать сейчас нелегко — слишком много выпито. Лучше сдвинем кружки и в вине утопим наши раздоры!

Ужин продолжился, но уже вяло. Ели и пили большей частью молча, разговор не клеился и поэтому никто не удивился, когда Элин поднялась из-за стола и объявила о своем решении подышать свежим воздухом.

— Стоит ли? — произнес Кинг. — Черт знает, кого сейчас носит по улицам.

В ответ она положила ладони на рукоятки пистолетов, торчавших из-за ее пояса, и лукаво спросила:

— Капитан, ты будешь охранять каждого своего человека?

Возразить было нечего.

Бросив «Счастливо!» пятерым пиратам, Элин направилась к выходу. Она не обратила внимания на еще одну пятерку «джентльменов удачи», возле которой прошла. Один из сидевших за этим столом был одет со вкусом и по последней моде: судя по его манере держаться, жестам, тону в этом человеке можно было безошибочно узнать главаря.

Остальные были одеты соответственно роду их занятий и местным условиям.

Когда Элин проходила мимо них, главарь бросил вслед ирландке оценивающей взгляд, негромко сказал сидевшим за столом несколько слов и те разразились хохотом. Внезапно один прекратил смеяться и уставился на бочку с вином, к которой подошел Кинг.

— Это их капитан, — сказал разбойник главарю, показывая на Дьявола.

Капитан обернулся к бочке и изобразил на своем лице презрение к простолюдину, вздумавшему корсарствовать.

— Отлично, — сказал он, поднимаясь из-за стола. — Сейчас я разберусь с этой грязью.

Кинг медленно потягивал вино, разговаривая со словоохотливым хозяином, когда рядом встал высокий незнакомый мужчина, который, бросив в чашу монету, потребовал:

— Вино!

Хозяин тут же бросился выполнять заказ, что свидетельствовало о популярности незнакомца, и это не укрылось от внимательных глаз Кинга. В ожидании заказа мужчина, небрежно бросив на бочку шляпу, откровенно рассматривал Сэлвора, что, конечно, не могло понравиться ирландцу. Однако Кинг решил промолчать, выжидая, как будут дальше развиваться события, и, смакуя виноградный напиток, опираясь о бочку с вином, рассматривал публику в зале.

Незнакомец отпил принесенного вина и, не скрывая пренебрежения, спросил:

— Это ты командуешь толпой, что собралась на корабле «Вэнгард»?

Задетый за живое тоном и вопросом, Кинг, тем не менее сумел подавить эмоции и отплатить наглецу той же монетой. Медленно повернув голову, он, щелкая языком, смерил незнакомца независимым взглядом с ног до головы, отвернул лицо и сказал:

— Ну!

Наблюдавший эту сцену Джон позже говорил, что «у этого мерзавца была такая рожа, будто он увидел перед собой внезапно появившуюся змею». И, действительно, мужчина, говоривший по-английски с легким акцентом, был немало удивлен подобным ответом и поведением. Наглый и высокомерный, он мало считался с мнением других и их положением. Видя перед собой простого моряка, со шрамом на решительном и лишенном приятности лице, в скромной одежде, выдержанной в темных тонах, он решил, что следует только немного поднажать на этого молокососа и тот сделает все. Получив достойный отпор, он должен был бы изменить манеру держаться и тон, каким разговаривал, но это было не в правилах модно и хорошо одетого разбойника. Какой-то бродяга смеет ему показывать свой нрав, он будет горько раскаиваться!

— И как же зовут этого новоявленного воителя?

— Дьявол. — Кинг пользовался кличкой, имевшей хождение в команде «Вэнгарда» с легкой руки Элин, если не знал человека достаточно хорошо.

Тонкие брови незнакомца чуть приподнялись, на губах появилась тонкая улыбка.

— Интересно! Я не буду столь таинственным и представлюсь точнее: капитан фрегата «Ла Королла» Эдмунд Монт.

Кинг с интересом взглянул на капитана.

— Судя по вашему акценту, вы не англичанин.

— Француз, да будет вам известно.

— Я так и понял.

Поскольку Кинг был на Тортуге новичком, он не мог знать капитана «Ла Короллы» и поэтому представление никак ни повлияло на отношение ирландца к французу и манеру говорить с ним, что вновь удивило Монта.

Между тем Эдмунд Монт был хорошо известен среди морских разбойников. Он был мелким дворянином и, как ходили слухи, бежал из Франции за убийство. С группой отъявленных головорезов он вышел в море на рыбацком боте, а на следующий день стоял на палубе барка. Спустя некоторое время в его руках оказался шлюп, на котором он продолжил свои дела. Слава о нем неслись сначала по всему Мэйну, а за тем и всему Карибскому морю, все, кто любил пустить кровь, хорошенько пограбить, ни о чем не жалея, шли к Монту. Эдмунд был не только злобным и жестоким, но коварным и умным грабителем. Команда, состоявшая из отпетых негодяев, обожала своего капитана и была готова идти за ним хоть на край света. Когда у Монта собралось несколько сот человек, он сумел захватить фрегат, и вот уже более года грабил и топил суда в Карибском море, нередко выходя в океан и удачно завершая все схватки с боевыми кораблями различных стран.

Монт продолжал беседу, не изменяя манер и тона.

— Собираешься примкнуть к «береговому братству»?

— С чего вы это взяли?

— Тогда зачем фрегат! Оружие, снаряды, порох? Меня обмануть невозможно!

Кинг уже с интересом посмотрел на собеседника — молодого человека, с изящным, чуть бледным лицом в рамке длинных, искусно завитых волос, явно благородного происхождения. Ирландец подумал, что не свяжи француз себя с разбоем, то легко мог стать кумиром нежной половины человечества.

— Да…а, — протянул Кинг, — в сообразительности вам не откажешь.

— Я в море и подобных делах не новичок, — сказал Монт. — А вот в тебе можно сразу увидеть зеленого, по твоим ошибкам.

— Чем же я ошибся?

— Не чем, а в чем.

— Будьте любезны объясниться.

— Ты ошибаешься в методе подбора своей команды.

— Ну с этим я разберусь как-нибудь сам, — резко произнес Кинг, начинавший сердиться. — Это уже не ваше дело!

— Ошибаешься! — Монт поставил кружку рядом со своей шляпой и в упор посмотрел на Кинга. Серые глаза француза горели недобрым огнем, тоненькие усики злобно топорщились. — Это касается и меня. Мне не нравится, как ты действуешь, молокосос, понял? И ты ответишь за это!

— Перед кем же это?

— Передо мной!

— Ах, даже так!

Кинг, распалявшийся все больше и больше, стиснул зубы: кому понравится, если человек со стороны будет указывать, как надо вести дела, да еще так грубо и вызывающе, как это делал Монт! Кинг уже решил, что следует поговорить с этим мерзавцем на более популярном языке, но внезапно застыл, а затем принял беспечную позу и скривил губы в наглой и вызывающей улыбке. Монт был удивлен неожиданной переменой, а объяснялось поведение ирландца просто: Кинг уловил в глазах Монта холодный блеск, а в движениях точный расчет и догадался, что весь этот спектакль разыгрывается с единственной целью — заставить Кинга выйти из себя. Ирландец не знал, зачем, но понимал — нельзя делать того, что хочет враг. Монт сейчас был врагом и не следовало на него бросаться с кулаками, к тому же горячность ирландца могла обернуться против него самого: эмоции в драке часто приводят к поражению, а Кингу это вовсе не было нужно.

Облокотившись о бочку и непринужденно играя стаканом, Кинг сказал:

— А кто вы такой, чтобы требовать от меня отчета в том, что я делаю? Господь бог? Сатана? В конце концов, если вы хотите что-то от меня, то скажите прямо, будучи моряком, я не умею увиваться крысой.

Намек был слишком прозрачен, чтобы его нельзя было понять. Монт был взбешен, но сумел сдержаться. Он хотел добиться своего словами и лишь в крайнем случае убить Сэлвора.

— Значит, ты хочешь открыть карты?

— Это можно было давно понять.

— Ладно, я хочу…

— Хочешь?

— Требую, черт возьми!

— Это уже ближе истине.

— Слушай, Дьявол! На твоем корабле находится человек, который бежал от меня, выдай его!

Монт знал, что говорил. Этим утром на «Вэнгарде» появился человек с окровавленным лицом и пятнами крови на одежде и спросил, не нуждается ли капитан фрегата в опытных моряках. Получив утвердительный ответ, этот человек, путая английские и французские слова, стал горячо просить взять его, утверждая, что, приняв Дэвида Нэя, капитан не даст промашки. Он так настойчиво просил, что Кинг заподозрил неладное, однако, решив, что кроме нехорошего предчувствия у него больше никаких подозрений, а хороший моряк на корабле не бывает помехой, Сэлвор показал условия и сказал, что если Нэй согласен соблюдать условия договора, то пусть поставит свою подпись. Дэвид немедленно расписался, из чего Кинг заключил, что по следам этого человека здесь рыщет смерть. Теперь сопоставляя все, что он знал, с требованием Монта, Кинг догадался, что Монту нужен именно Ней.

— Зачем вам нужен этот человек? — спросил Сэлвор.

— Вот это другой разговор, — удовлетворенно произнес

Монт. — Этот подлец утаил часть трофеев и, согласно букве и духу закона, он должен висеть на рее.

Монт произнес это уверенно и четко, но с некоторой поспешностью, и Кинг догадался, что этот ответ подготовлен заранее. Француз был уверен, что такое преступление — одно из самых серьезных в пиратской среде, — заставит Кинга выдать Нея. После этого Сэлвор извинится за излишнюю горячность и все уляжется. Но Кинг уже заподозрил неладное, и решил проверить свои подозрения.

— Как же он мог сбежать, имея столь тяжкий грех на душе и руках? Странно, что вы его упустили!

Монт не ожидал такого вопроса, но наигранно махнул рукой, изображая досаду, и сказал:

— Я бросил его в парусную, но кто-то помог ему выбраться оттуда.

И услышал четкое и уверенное, не допускающее ошибки:

— Ты лжешь. — Это прозвучало как пощечина.

Монт вскинулся и вперился глазами в изуродованное лицо, но встретил непреклонный взгляд карих ирландских глаз. Кинг не отвел взгляд, говорящий о твердой уверенности в сказанном — француз очень сильно недооценил ирландца. Кинг обратил внимание на тот факт, что абордажная сабля Нэя была окровавлена и засунута за пояс без ножен, голова перемотана грязной тряпкой, на которой запеклась кровь, а оба пистолета были разряжены. Сэлвор был достаточно сообразителен, чтобы понять, что за нежеланием Монта рассказывать правду скрывается какое-то грязное дело и поэтому добавил:

— Ты хочешь убить его за другое, и, опасаясь огласки, боишься рассказать об этом мне. Дэвид Ней, действительно, у меня, но ты его не получишь.

— Отдай по-хорошему, — процедил Монт.

— Я своих людей не выдаю, — ответил Кинг.

— С каких пор он твой? — вскричал Монт.

— С тех самых, как подписал условия, — отрезал Кинг.

Эдмунд тяжело и шумно дышал: этот парень не так прост, как он считал. Твердые нотки в голос ирландца ясно говорили, что Кинг не отступит от своих слов. Лицо Монта побагровело, он свирепел при мысли, что его почти вывели на чистую воду. И все же решил предпринять последнюю попытку.

— Сколько ты хочешь? Назови свою цену!

Непреклонность на лице Кинга сменилась презрением.

— А ты оказывается не только подлый лжец, но еще и тупая сволочь.

Эти слова окончательно вывели Монта из себя. Схватив ирландца за грудки, он тряс его и кричал:

— Ублюдок! Английская тварь! Ты сделаешь то, что я хочу!

Кинг действовал спокойно и хладнокровно. Не пытаясь вырваться, он быстро и незаметно перехватил стакан с недопитым вином в другую руку и внезапно выплеснул содержимое сосуда в лицо Монту. Этот «душ» привел Эдмунда в замешательство, чего и добивался Кинг. Воспользовавшись тем, что Монт протирал глаза, Сэлвор применил простой, неоднократно отработанный прием, неизменно приносивший ему успех. Он сбил руку Эдмунда со своей куртки, а когда Монт открыл глаза, нанес несильный, но быстрый, точный удар снизу вверх в подбородок. Нелепо взмахнув руками, француз упал на пол и из его рукава выскользнул пистолет. Теперь Кинг знал, для чего Монт вызвал его гнев и ждал нападения ирландца. Шум в таверне стих, когда Монт кричал. В душной атмосфере повисла напряженная тишина. Пираты француза поднялись, чтобы, если понадобится, прийти на помощь, но корсары Дьявола вовремя заметили их и уже были наготове, оставаясь на своих местах.

Взбешенный Монт быстро поднялся и бросился на Кинга.

Будучи хорошо развитым мужчиной Эдмунд справедливо полагал, что ирландец слабее его, но для француза это была одна из немногих драк в его жизни, в то время как Сэлвор в этой части был тертым калачом. Упершись в стоявший поблизости стол, Дьявол выбросил вперед ноги и оттолкнул Монта к бочке. Не давая ему опомниться, Кинг подскочил и нанес удар в живот, а затем другой. Еще несколько ударов — и Монт без чувств растянулся на полу.

— Ах, ты мразь! — разнеслось по таверне. — Ну, получи же!

Опрокидывая грубую мебель, пираты Монта бросились на помощь своему главарю, на ходу выхватывая оружие.

Но к Кингу рванули его корсары, сверкая лезвиям клинков и стволами пистолетов. В мгновение они оказались возле своего капитана, и головорезы Монта остановились перед грозной стеной. Перевес был явно на стороне Кинга и его людей — их было пятеро против четверых разбойников Монта, к тому же у последних не было огнестрельного оружия. Достаточно было одного залпа, чтобы половина пиратов «Ла Короллы» свалилась замертво, и выстрелы не гремели только потому, что соратники ждали сигнала Кинга, а он молчал.

Сэлвор не хотел кровопролития. Он уже достаточно отплатил Монту за его наглость и высокомерие. Кинг полагал, что француз усвоил простую истину: сначала узнай человека, а уже потом решай, как с ним говорить.

Ирландец вложил эсток в ножны.

— Забирайте его и убирайтесь!

Головорезы французского пирата сознавали свое бессилие. Один за другим они медленно спрятали оружие и коренастый тип злобно посмотрел на Кинга и прошипел:

— Ладно, английская собака, ты еще вспомнишь этот вечер.

— Ирландская, скотина, — вежливо добавил Кинг. — Плохо ты меня знаешь, и как бы тебе самому не пришлось выть.

Пошатываясь, Монт поднялся и с ненавистью посмотрел на своего противника.

Кинг смотрел на него, как и прежде — холодно и спокойно.

Француз стер кровь, стекавшую с разбитой губы, нет, он никогда не простит ирландцу этот вечер. Его, известного пирата, выйти с которым в море считалось большой удачей, избил, унизил имя Эдмунда Монта какой-то выскочка, имени которого на Тортуге никто не знает. К тому же Монт имел основания полагать, что Кингу известна причина, по которой ему нужен Нэй. С минуту враги не сводили друг с друга напряженных взглядов, а затем Монт разжал губы, дрожавшие от бессилия и злобы, и медленно и глухо произнес:

— Ты сам захотел смерти!

Кинг усмехнулся. Монт сплюнул на пол и вышел из таверны. Свежий ветер дохнул в лицо капитана запахом моря. Эдмунд прислонился к стене, гнев душил его…

Какой позор!

Уже завтра, если не сегодня, вся Тортуга узнает, как в таверне «Счастливый берег», на глазах у своей команды, был избит капитан Монт, а если еще этот зеленый разболтает то, что наверняка узнал от Дэвида Нэя… О, лучше об этом не думать!

Монт закрыл глаза, и перед его мысленным взором вновь всплыло изуродованное шрамом лицо, дышавшее уверенностью и непреклонностью. Француз с яростью ударил кулаком о стену! Внезапно Эдмунд подумал, что Кинг не станет болтать, кто поверит неизвестному пиратишке, а Нэй будет молчать, опасаясь Монта. Эти мысли немного успокоили его. Он неожиданно заметил, что ссадины и разбитую губу обжигает морской ветер. Эдмунд огляделся и заметил бочку, на которой сидел пират с удивительно золотистыми волосами. Но Монту было не до удивления. Он быстро прошел к бочке, повесил на ветку росшего рядом дерева шляпу и грубо столкнул сидевшего, бросив ему: «Сдерни!»

Монт ополоснул лицо холодной водой, и вдруг замер, услышав рядом женский голос, резкий, но приятный:

— Тебе мало места, идиот?

Монт не сомневался, что рядом с ним стоит женщина, но откуда она здесь появилась?

Подняв голову, он с удивлением увидел в двух шагах от себя молодую ирландку в мужском костюме, весьма смахивающую на юношу. За широким ремнем, перехватившим тонкую талию, торчали рукояти пистолетов, а на перевязи висела шпага. Ветер шевелил золотистые волосы, перехваченные желтой ленточкой и переброшенные на грудь, из-за чего Монт и принял ее за мужчину. Отбросив волосы назад, женщина разглядывала Монта и, наконец, произнесла:

— Неплохо тебя обработали. Помочь?

Монт с удивлением разглядывал эту вооруженную особу и даже при тусклом свете луны не мог не признать, что она была очень хороша. Неожиданно женщина рассмеялась, и это задело Монта, он, недовольно морщась, спросил:

— Что во мне смешного?

— Извини, но если бы ты мог увидеть себя сейчас, то, думаю, тоже бы улыбнулся.

Монт, действительно, слегка улыбнулся. Искренность и доброжелательность незнакомки смягчили его раздражение сегодняшним вечером.

— Да, меня порядком отделали, — сказал он. — Но и я дал.

— Капитан! — донеслось от таверны, где стояли его пираты. — Ты идешь?

— Идите, я буду позже!

Монт повернулся к женщине и спросил, есть ли у нее что-либо, чем можно вытереть лицо. Элин достала платок и подала его Эдмунду. Монт вытер лицо, и, вытирая руки, спросил на своем родном языке:

— Я могу узнать имя столь прекрасной женщины?

Корсарка смутилась.

— Я не понимаю вас.

Монт загадочно кивнул головой.

— Простите, я принял вас за француженку. В таком случае, я представлюсь на английском, хотя терпеть не могу англичан: капитан Эдуард, французские берега…

— Элин Стоуэр. Я из Ирландии.

Ей наскучило гулять одной и она скоро вернулась к таверне и остановилась у бочки с водой, заходить в таверну ей не хотелось. Когда ее грубо столкнули, она схватилась за пистолет, но, увидев прилично одетого мужчину, а не облезлого пьяницу, смягчилась.

Вытершись, Монт надел шляпу и предложил:

— Я вижу, вы без спутников, разрешите мне проводить вас.

— Спасибо, но у меня надежная охрана, — сказала ирландка и положила свои тонкие руки на рукоятки пистолетов. Собеседники рассмеялись, и Элин добавила: — К тому же мне незачем спешить!

— Тогда, что вы скажете о небольшой ночной прогулке? — спросил Эдмунд.

— Идет!

Они шли по пустынной улице, когда Эдмунд спросил:

— Судя по тому, что вы вооружены, Элин, можно сделать вывод о вашем решении вступить на путь риска и опасности среди волн и ветра, я не ошибся?

— Нет, это так.

— Тогда очень странно, что я не видел вас здесь раньше, тем более, что прекрасный пол редко появляется на палубах наших кораблей в столь грозном обличье.

— Я здесь впервые и состою в команде фрегата «Вэгард» капитана Кинга Сэлвора, которого также зовут Дьявол.

Это сообщение было столь неожиданно, что Монт онемел и остановился. Элин удивленно посмотрела на Эдмунда и, если бы это случилось днем, то, несомненно, заметила бы, как побледнело лицо француза, но темнота скрыла его смятение.

— Что с вами случилось? — спросила она.

Монт вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

— Не стоит беспокоиться, ничего особенного, я подумал, что мог где-то слышать это имя. — Монт сделал вид, что вспоминает. — Нет, не помню, но это неважно!

Ирландка согласно кивнула головой и они пошли дальше, но Монт шел уже не так уверенно и непринужденно.

Целый ворох мыслей копошился в его голове.

Прежде всего, он поздравил себя с тем, что не назвал своего настоящего имени. Но что было делать дальше? Он шел с этой весело говорящей женщиной, даже не подозревавшей, что она состоит в команде именно того корабля, капитан которого является смертельным врагом Монта!

Здесь было над чем подумать.

Мысль об убийстве Сэлвора Монт отбросил. Элин была очень милой и привлекательной женщиной, и Эдмунд не хотел лишаться того, чем был намерен воспользоваться, к тому же такое решение свидетельствовало о тупой злобе, что не являлось характерной чертой жестокого и коварного Монта.

Неожиданно французу в голову пришла идея, которая очень понравилась ему. Он стал держаться уверенней и весело смеялся, вспоминал различные забавные истории. Время приближалось к назначенному сроку, Элин сообщила, что ей необходимо возвращаться на корабль, и Монт, как галантный кавалер, проводил женщину почти до самого причала, где и попрощался, предварительно обговорив место и время следующей встречи, а также попросив ирландку не распространяться об их знакомстве. Та пообещала и побежала к шлюпке, собиравшейся уходить, а Монт смотрел ей вслед до тех пор, пока шлюпка, полная вооруженных людей, не скрылась. В его глазах блестел хищный огонек, а на губах играла злорадная улыбка.

В эту ночь в каюте капитана «Ла Короллы» долго не гас свет. Развалившись на кровати, Монт размышлял, обдумывая план дальнейших действий, и лишь под утро забылся во сне.

В ту же ночь на борту «Вэнгарда» произошел разговор между капитаном и пиратом Дэвидом Нэем. Кинг решил до конца разобраться в сути вражды Монта и Нея, и нашел Дэвида. Между ними произошел следующий диалог:

— Я видел Монта, Ней.

— Он все-таки разыскал, подлец!

— Потребовал, чтобы я выдал тебя ему.

— Ты это сделаешь?

— Все зависит от тебя.

— Что я должен сделать?

— Рассказать всю правду.

— О чем?

— Что произошло между тобой и Монтом?

— Монт — подлец, он утаил часть захваченных трофеев.

— Как ты узнал об этом?

— Случайно подслушал его разговор со старшиной.

— Значит, и старшина…

— Такая же сволочь!

— И Монт приказал бросить тебя в парусную?

— Нет, выстрелил. Я ударил его в лицо и выскочил на палубу.

— Короче, с боем, но ты вырвался.

— Да, одного убил и двоих ранил.

— Теперь все становится на свои места.

— Дьявол, ты меня не выдашь?

— Нет. Этот Монт, действительно, подлец, и поэтому ты останешься.

Во время разговора Элин стояла рядом, но ничего не поняла и поэтому спросила:

— Кто такой Монт?

Кинг рассказал ей о стычке в таверне «Счастливый берег» и предупредил, чтобы Элин вела себя осторожно, если увидит Эдмунда Монта. Ирландка пообещала.

Еще две недели стоял «Вэнгард» в Кайонской бухте.

Дьявол готовил корабль к предстоящим боям и походам. Он набирал и команду, но делал это тщательно, лично общаясь с каждым прибывшим. Заслышав о вакантных местах, на фрегат приходили искатели легкой наживы, предлагавшие свой опыт и умение, некоторые по несколько раз. Одни, ознакомившись в условиями, уходили немедленно, другие пытались выторговать себе какие-то привилегии, хотя Кинг был непреклонен в этих вопросах, иные, после раздумий, соглашались. В основном, это были опытные разбойники, уже давно иссыхавшие под жарким солнцем, но случалось, приходили с других кораблей, как Нэй, а иные желали испытать этот опасный путь, хотя в море были не новички. Среди всех этих подписей под текстом условий лег автограф последнего из беглецов: Питер Стэрдж решил связать свою судьбу с судьбами своих бывших товарищей по несчастью. Кинг с радостью пожал твердую руку Питера:

— Теперь мы снова вместе!

Кинг нещадно гонял команду, готовя ее к будущим испытаниям. Придраться было невозможно, капитан хотел видеть каждого в деле и старые волки мирились с этой необходимостью. Дьявол оказался жестким капитаном, и каждый день «джентльмены удачи» лазили по вантам, осваивали орудия, тренировались в стрельбе и фехтовании, с нетерпением ожидая выхода в море.

Элин не уставала в эти дни. Заинтересовавшись парусами, она лазила на бушприт вместе со Скарроу (на мачты не пускал Кинг) или училась фехтовать в паре со Стэрджем или Трананом. Прайд учил ее стрелять из пистолета и ружья, а Кинг продолжал обучение ирландки владению ножом, чем Элин увлеклась еще на острове. Но едва наступал вечер и небо над Тортугой покрывалось бледностью близкой ночи, ирландка одной из первых оказывалась в шлюпке и спустя немного времени она уже слушала неторопливую речь Монта, умевшего обвораживать прекрасную половину человечества.

Кинг сквозь пальцы смотрел на это, да и пираты делали снисхождение к полу компаньонки, разве могли они предположить с кем встречается юная ирландка!

Монт выбирал для прогулок места, отдаленные от порта, и чаще всего за городом. Его люди знали об этих встречах, но, понимая, что капитан что-то замышляет, а также зная крутой нрав своего главаря, предпочитали не обсуждать их.

Необходимо отдать должное Эдмунду Монту: в свои тридцать пять он выглядел привлекательно. Лоском и изящными манерами хороший знаток женских сердец Эдмунд быстро сумел подобрать ключик к сердцу молодой женщины. Разговаривая с Элин, он умело переводил беседу на нужную тему так, что ирландка этого и не замечала.

Бесхитростная простушка рассказала Монту многое о фрегате, команде, капитане. Она не могла и подумать, что этот симпатичный, располагающий к себе мужчина может использовать ее в своих, далеко не благоприятных целях, и только радовалась, что нашла такого хорошего и обходительного человека.

В последний день стоянки «Вэнгарда» на Тортуге Элин, как обычно, прогуливалась с Монтом за городом по берегу моря. Внезапно француз быстро наклонился к руке ирландки и прикоснулся к ней губами.

Изумленная женщина быстро отдернула руку.

— Зачем это… вы? — запинаясь, спросила она.

Монт выпрямился, и Элин увидела, как погрустнело его лицо.

— Увы, милая Элин, — со вздохом, произнес Монт. — Я должен расстаться с вами на неопределенный срок. Видимо, судьба посылает мне новое испытание, едва порадовав встречей с вами. Ах, разлука так трудна для тех, кто познал сокровенное!

— Разлука? — спросила Элин. — Я ничего не понимаю, объяснитесь.

— Обстоятельства сложились так, что я снова должен идти в море, — сказал Монт. — Тяжело вздохнув, он добавил:

— Значит не судьба!

— О чем вы? — спросила ирландка.

— О вас, милая Элин! — ответил француз.

— О ком?

Глаза корсарки были широко раскрыты, она смотрела на Монта, но не могла ничего понять из его слов и, видя это, Монт поспешил объясниться.

— Когда я увидел вас, Элин, то понял, что в моей жизни, полной зла и насилия, появился свет, ради которого стоит жить. Я встретил удивительное создание, гордое и привлекательное, с которым можно просто прогуляться, без предисловий, поговорить о различных вещах.

— Браво! — воскликнула ирландка, как ребенок, довольная декламацией Монта. — Вы прирожденный поэт!

— Увы! — притворно вздохнул Монт. — Я хотел бы сложить эту поэму, чтобы воспеть очаровательное создание, что снизошло ко мне с высот небесной красоты.

Элин смущенно потупила взор.

— Ваши слова нелегко понять.

Монт понимающе улыбнулся.

— Вы просто очаровательны в фате своей скромности,

— произнес опытный обольститель. — И я нисколько не сожалею о той плате, которую вы требуете.

— Плату? — спросила ирландка. — Но какую?

— Мое сердце!

Корсарка не двигалась, ошеломленная этими словами, будучи не в силах что-либо сказать. Монт немедленно воспользовался этим и подошел к женщине вплотную так, что расстояние между лицами составляло меньше дюйма.

Элин почувствовала, как мягкие руки Эдмунда легли на ее плечи, но ирландка не сделала ни одного недовольного движения.

— Я вас люблю!

Жар поцелуя вывел молодую женщину из состояния растерянности. Она отшатнулась, ошалело трогая свои тонкие губы.

— Что вы? Зачем? Не надо!

Монт сделал шаг вперед, но Элин отскочила назад, испуганно взирая на француза. Внезапно она повернулась и побежала.

— Мы увидимся?! — крикнул Монт.

— Не знаю! — донеслось в ответ.

Монт довольно прищелкнул пальцами.

— Отлично сыграно, Эдмунд, ты молодец. Теперь птичка попалась в сети птицелова.

 

Первая схватка

Форштевень «Вэнгарда» резал сапфирные воды Карибского моря. Игривые волны налетали на нос корабля и разлетались сверкающими брызгами в разные стороны.

Дул встречный ветер и фрегат шел курсом бейдевинд.

По юту корабля нервно прохаживался Скарроу, дымя короткой трубкой. То и дело он изрыгал проклятия по поводу встречного ветра, не дававшего возможности двигаться с максимальной скоростью.

— Черт знает что! Второй день, как покинули Тортугу, а проклятый ост все дует и дует!

— На то и ост, чтобы дуть в нос, — пошутил Майкил, стоявший на руле.

— Веселись, если хочешь, но мне очень интересно знать, что сейчас думает наш умник капитан. Я его предупреждал, что лучше было обогнуть Гаити с востока, а он свое гнет — здесь короче. Вот и догнулся!

— Ну и что? — сказал Майкил. — Все равно пришли бы сюда! Не пеняй на капитана, если сам не умеешь думать!

Рот Джона скривился в презрительной усмешке.

— С каких это пор яйцо стало учить курицу?

— Что? — спросил плохо расслышавший Майкил.

(Джон ответил крепким матросским присловьем).

— Если бы мы шли тем курсом, что предлагал я, то могли быть здесь уже ночью. Но твой салага-капитан решил иначе и теперь пусть думает сам, как ему быть.

— Эй, на корме! — донеслось со шканцев. — Кто там смеет хаять капитана? — На ахтердек поднялся Кинг. Он был обнажен по пояс, на шее висел кусок ткани, заменявшей ирландцу полотенце. — Что ты разворчался, мой мудрый учитель? Чем тебя прогневил твой дерзкий ученик?

Кинг недаром упомянул об ученичестве. Джон всегда охотно передавал свои знания и опыт Сэлвору и его единственный, любимый ученик успешно перенимал их, развивая свои природные способности.

Джон затянулся и выпустил густой клуб дыма, подхваченный ветром.

— А ты не догадываешься?

Ирландец кивнул головой.

— Прости, Джон, я был слишком самоуверен.

— Понял! — беззлобно, но с нескрываемым удовлетворением произнес Джон. — Это хорошо!

Сэлвор поговорил со Скарроу и ушел к себе в каюту.

Здесь он надел рубашку и куртку, а затем вынул из шкафа карту и расстелил на столе, прижав одну сторону парой пистолетов, а другую — портупеей с эстоком. Но едва лишь он склонился за чертежом Карибского моря, как дверь с шумом распахнулась и в каюту стремительно ворвалась Элин. Кинг сурово посмотрел на женщину.

— Это тебе кабак или каюта капитана? Закрой дверь!

Элин закрыла дверь и подошла к столу, ее лицо разрумянилось от холодного ветра, а глаза горели от возбуждения.

— Кинг, я зря лазила на бушприт, училась обращаться с парусами?

Сэлвор показал на корзинку с бутылками.

— Выпей и остынь, а потом поговорим.

В нетерпении ирландка ударила ладошкой по столу.

— Да выслушай же меня, наконец! — крикнула она. — Ты капитан или нет? Если да — прикажи!

Кинг вновь взглянул на женщину, но уже с легкой улыбкой.

— Кому и что?

— Элдеролу, чтобы разрешил лезть на бушприт.

— Зачем?

— Ставить паруса! Всем другим разрешил, а мне сказал, что с моими пальчиками надо сидеть за вязанием или платочки крестиком вышивать, а не портить руки о просоленную древесину.

Кинг внезапно рассмеялся. Элин обиделась, видя подобное обращение с собой, и была готова расплакаться от обиды.

— Ну вот и ты смеешься! все вы мужчины одинаковы!

— Ну, не обижайся! — примирительно сказал Кинг. — Скажу я Роберту, чтоб он пустил тебя на бушприт, только не сейчас.

— Почему?

— Мы идем в бейдевинде, моя милая Элин, а работа с парусами при таком курсе трудна и опасна даже для опытных моряков. А смеялся потому, что губки надула. Совсем по-детски!

Кинг вновь склонился над картой.

— Да, прав Роберт.

— В чем?

— Не девичье это дело, по вантам лазить.

Элин посмотрела на Сэлвора с некоторым вызовом.

— И почему же?

— Женщины созданы для любви, а не для парусов.

— Брось намеки!

— Я не намекаю, а предлагаю.

— Что предлагаешь?

— Выходи замуж!

Кинг шутил, и Элин была не прочь поиграть.

— Ты мне и жениха подыскал?

— Разве я похож на сводника? Ты сама нашла.

— И где же?

— На Тортуге.

Элин закусила губу. Она никому не рассказывала о своих встречах, но Кинг не был столь глуп, чтобы не понять, где пропадала молодая ирландка, хотя и не знал с кем.

Кинг пошагал циркулем по карте, что-то вычислил и медленно произнес:

— При таком ветре через день будем на месте.

Еще на Тортуге было решено идти к южному побережью Кубы и оттуда начинать свою разбойную карьеру.

Элин присела за стол, с интересом наблюдая за всем, что делал Кинг, и неожиданно спросила:

— А если мы наткнемся на боевой корабль?

Сэлвор усмехнулся.

— Ты хочешь знать, не струшу ли я?

— Я хочу знать, сумеешь ли ты вести бой?

— Рекомендация адмирала Руперта вас устроит?

— Ты знал Руперта?

— Служил матросом на его флагманском корабле.

— Как же ты оказался в Голландии?

— Бежал из Ирландии, за одно дело.

— И долго ты был с ним?

— Порядком.

— Значит, и дрался под его командой?

— Тексела вам будет достаточно?

Элин уважительно посмотрела на Кинга. Сражение у острова Тексел было одной из известных битв этого адмирала и классическим примером ведения морского боя того времени.

— Слева по борту корабль!

Этот крик заставил Кинга вздрогнуть. Засунув пистолеты за пояс и схватив эсток, Сэлвор, вслед за ирландкой выскочил на палубу.

В двух милях от фрегата, подгоняемый попутным ветром спешил корабль. В подзорную трубу можно было разглядеть стройные обводы корпуса, белоснежные башни, гордо трепещущий флаг.

— Флаг зеленый с красным, — отметил Кинг. — Очевидно, кто-то торопится на Тортугу.

— Покутят ребята с фрегата! — воскликнул Майкил.

— Или будут зализывать раны, — произнес Огл.

— Не знаю, что они будут делать потом, — медленно сказал Джон, продолжая разглядывать корабль в трубу, — но то, что сейчас этот красавец стремится пересечь наш курс — это несомненно!

Кинг взял у Джона подзорную трубу и удостоверился в правоте утверждений Скарроу. Встречный корабль шел с таким расчетом, чтобы на расстоянии около полумили оказаться на пути «Вэнгарда». Свои выводы он изложил собравшимся возле него пиратам и те высказались, что такие действия, по меньшей мере, странны, а Элин предложила поднять флаг, чтобы показать, кто идет. Кинг скомандовал и через минуту над фрегатом распустился красный шелк с намалеванными на нем перекрещенными клинками.

Но корабль не менял курс, и это становилось все более и более подозрительным. Обеспокоенный подобным поведением, Сэлвор терялся в догадках, в его душу закрадывалось предчувствие чего-то нехорошего. Подозвав Огла, Кинг сказал, что, возможно, рассеивать подозрения относительно намерений неизвестного капитана придется с помощью орудий, а поэтому пусть канониры приготовятся.

В это время на ют поднялся Дэвид Нэй. Он попросил у Кинга подзорную трубу и не скрывал, что очень встревожен.

Едва он приставил трубу к правому глазу, как тот округлился, а зажмуренный левый широко открылся. Лицо Нэя покрыла мертвенная бледность, он пошатнулся, и чуть не выронил трубу из рук.

От Кинга не укрылось смятение Дэвида.

— Что случилось, Нэй?

Дэвид повернул к Сэлвору лицо, перекошенное страхом.

— «Ла Королла», — прошептал Давид.

— Ну и что? — спросил Кинг.

— Но это же Монт! — вскричал Нэй.

Становилось ясно, что Монт не отказался от желания заполучить Нэя обратно и заткнуть рот Сэлвору. Решив объединить эти цели, а заодно расквитаться с Кингом за вечер в таверне, — Эдмунд отличался злопамятством! — он выведал у Элин планы Кинга и, уйдя пораньше с Тортуги, устроил засаду у побережья Французского Гаити, ожидая «Вэнгард». Заметив фрегат Дьявола раньше, чем могли заметить его, он решил ошеломить Сэлвора и, воспользовавшись попутным ветром, поднял все паруса, устремившись навстречу приближавшемуся противнику.

Но ошеломить Кинга оказалось непростым делом. Хотя ирландец и не рассчитывал встретить своих врагов именно в этом месте, он не стал очень раздумывать над тем, что ему делать, и над палубой зазвенел сильный голос вожака морских разбойников:

— К бою!

Пираты хорошо уяснили, что их капитан не шутит. По палубе загремели каблуки обуви многих ног, раздались громкие команды. Парусники, быстро вскарабкавшись по вантам, бесстрашно становились на перты, ловко и быстро убирали паруса, оставляя их лишь на бизань-мачте и бушприте. Канониры разбегались по бортам, занимая свои места, сильные руки пиратов брались за пушечные тали и из квадратных отверстий высовывались тупые рыла орудий, готовые нести смерть и разрушения. Рэд Фоли открывал зарядные ящики, и едва откидывались крышки, как с десяток рук хватали снаряды и несли их к деревянным треугольникам, создавая запас на первые часы боя. Из крюиткамеры выбрасывались белые холщовые мешочки, наполненные порохом, и корсары складывали их у орудий. Канониры банниками прочищали стволы, забивали картузы пороха, вкатывали тридцатидвухфутовые чугунные шары, снимали свинцовые фартуки с казенной части и, прочистив затравочные отверстия, подсыпали в них мелкий порох.

Раздували фитили. С палубы убирались лишние предметы, она окатывалась водой — мера не лишняя для защиты от пожаров, — над нею растягивалась, для предохранения экипажа от сбитых частей рангоута, мелкая сетка.

Команда готовилась к тяжелой схватке. Справедливости ради, следует отметить, что у сходившихся сторон были свои достоинства, и преимущество не было привилегией какого-либо корабля.

«Вэнгард» и «Ла Королла» были хорошо оснащенными сорокадвухпушечными фрегатами, содержавшимися в относительном порядке. Оба корабля около года бороздили пенные воды и были сравнительно молоды, но благодаря конструкции, скорость «Вэнгарда» на одну десятую узла выше «Ла Короллы» и он был маневренней соперника. Однако последней командовал человек, имевший большой опыт боевых действий на море, выдержавший немало испытаний боем и стихией, чего очень недоставало капитану «Вэнгарда». У Монта была сплоченная, закаленная долгой совместной жизнью и общими интересами команда в двести восемьдесят отчаянных головорезов, имевших хороший опыт сражений. У Кинга имелось лишь сто двадцать семь пиратов, еще не спаявшихся в единое целое. Часть из них лишь недавно вступила на этот кровавый путь и недостаточно хорошо представляла себе, что их ждет предстоящий бой, который должен стать для них серьезной проверкой. Единственным, что было у обоих экипажей в избытке, так это вера в своих вожаков и желание победить.

Позиция француза была отличной. Находясь с наветренной стороны, он шел вместе с попутным ветром, в то время, как ирландец шел против ветра, вынужденный лавировать, и любая попытка выйти на ветер встречала сильный огонь противника. Но такой курс делал из фрегата отвратительную мишень для стрельбы и Кинг, прекрасно понимая это, шел в прежнем направлении.

С расстояния в пять — шесть кабельтовых на «Вэнгарде» увидели, как с борта «Ла Короллы» сорвались густые облачка порохового дыма, а в портах заблестели огни пушечных выстрелов — бой начался.

Корсары «Вэнгарда» наблюдали, как снаряды поднимали всплески и тонули в волновавшейся воде, и с уважением думали о капитане, молча ведшем фрегат на сближение и вызвавшем легкое беспокойство француза: он не понимал действия своего противника. А Сэлвор рассчитывал начать бой с более близкого расстояния и запретил стрелять без приказа.

Дьяволу жизненно необходимо было выйти на ветер. Встречный воздушный поток сокращал дальность стрельбы орудий фрегата, на его команду сносило пороховой дым, мешавший работе канониров. Ирландцу это было известно, но француз не хуже его знал азы морского боя. Сильный огонь «Ла Короллы» сорвал попытку Кинга вывести фрегат в наветренное положение, вынуждая его принять классический линейный бой в невыгодных условиях.

Идя параллельными курсами, корабли с ожесточением засыпали друг друга снарядами, немилосердно избивая дерево и калеча людей. В таком положении канониры «Ла Короллы» получали большие преимущества в силу большего опыта, что не замедлило сказаться на положении «Вэнгарда». Фрегат получил полтора десятка повреждений, были убиты семеро пиратов. Тем не менее, Дьявол был спокоен и говорил Майкилу:

— Надо продержаться совсем немного, но это необходимо!

Ирландец знал, что говорил. Сражение началось примерно на середине пролива между Французским Гаити и Кубой и теперь Дьявол уводил его в сторону последней. Монт строил свои расчеты на том, что он сумеет застать Дьявола врасплох и разделаться с ним в два счета. Скоротечного боя не получилось и теперь приходилось ломать голову над тем, как уничтожить Сэлвора, что было легче сказать, чем сделать. Несмотря на то, что на «Вэнгарде» росли потери, и снаряды с противным визгом не только били рангоут, но задевали корпус и такелаж, а в корме зияла пробоина, его команда отвечала метким огнем, и на фрегате француза уже был разбит кабестан, повреждена бизань-мачта, убит боцман.

Монт не ожидал такого ожесточенного сопротивления, а кубинский берег приближался. Фрегаты шли прямо на выступающий в море мыс, и Эдмунд злился: если чертов ирландец сумеет дотянуть до этого места, то бой прервется, и Дьявол сможет привести себя в порядок и даже выйти на ветер.

— Мы не должны дать ему такой шанс, — скрежетал зубами француз. — Спускаемся под ветер — тогда нам удастся отсечь его от берега.

— Может, лучше уйти за мыс, пока не поздно, — предложил Ле Уаззак, старшина «Ла Короллы», — а затем вновь выйти на ветер и атаковать его.

— Идиот! — накинулся на него Эдмунд. — Делай, как тебе говорят!

Кинг не мешал Монту выполнять задуманный маневр, но внимательно следил за ним.

— Кинг, ты так спокойно смотришь на маневры этого умника, как будто ничего не происходит!

— Это потому, милая девочка, что мой хороший враг сейчас совершает ошибку и я не собираюсь ему мешать.

Сэлвор приказал спуститься под ветер.

— Ты бы и паруса убрал, если решил ему помогать, — усмехнулся Скарроу.

— Это незачем, Джон, — немедленно ответил Кинг, не спуская с «Ла Короллы» карих глаз.

Монт вывел корабль между кубинским берегом и фрегатом Дьявола и последний не замедлил объяснить Эдмунду, в чем заключается его ошибка. Вместо того, чтобы развернуться к противнику бортом, как требовала того линейная тактика того времени, Кинг сблизился с «Ла Короллой на расстояние до полукабельтова, ведя бешеную стрельбу, чего Монт не ожидал никак.

Зажатый между неизвестным берегом и извергающим огонь кораблем, Эдмунд был вынужден принять тот бой, который навязал Кинг. До предела стесненный в маневре, он уповал только на мастерство своих канониров. Последние не обманули его надежд и вот уже точные выстрелы сносят бушприт «Вэнгарда», горит его разбитая шлюпка, и свежая кровь обильно кропит палубу, на которую валятся раненые и сраженные пираты.

Кинг понял, что поспешил: бой на таком расстоянии можно вести, имея уже обстрелянную команду, но не такую, какая в тот момент была у Сэлвора. Но ирландец не собирался отступать, ибо отступление означало верную гибель.

К капитану поднялся Скарроу, раненный в голову.

— Кинг, у нас большие потери и много повреждений!

— Но фрегат еще способен драться!

На корме появился один из канониров, завербовавшийся на Тортуге.

— Они раскатают нас, как яичко по сковородке!

— Вернись на место или твоим мясом будут питаться акулы!

Расстояние между кораблями было столь ничтожно, что редкое ядро попусту буравило воздух. Корсары «Вэнгарда» били, перемежая ядра с картечью, что наносило команде Монта немалый урон, но пираты «Ла Короллы» залпами ломали корпус и такелаж и вскоре Дьявол почувствовал, как необычно вздрогнул фрегат и стал крениться. Еще в прежние времена Кинг переживал подобное и поэтому безошибочно определил — попадание в ватерлинию или несколько ниже. В чрево корабля с шумом врывалась соленая вода, но Кинг заранее предусмотрел это и пираты, бывшие наготове, ринулись в галерею орлоп-дека и заделали пробоины. Спустя некоторое время в подводной части фрегата появилась новая дыра, а вслед за этим залетевшее на палубу ядро разбило кофель-нагельные планки, ослабив крепление грот-мачты. Положение ухудшалось на глазах.

Кинг крепко стиснул зубы и выругался. Команда «Ла Короллы» брала вверх, по крайней мере, через полчаса это станет понятно всем на «Вэнгарде» и первым осмелился сказать об этом Прайд.

— Капитан, ты соображаешь, что делаешь?

— А ты хочешь бежать?

— Но они лучше дерутся, пойми это!

— Я понимаю, что если отвернуть, эта скотина погонится за фрегатом и разнесет нас по всему проливу!

Рейнс вытер пот, он видел, что уже не удастся прижать к мелководью окутанный дырами и огнем фрегат Монта.

— Кинг, я взываю к твоему благоразумию!

Дьявол скривил рот в обычной усмешке.

— Благоразумие я оставил на берегу!

Брандскугель, пущенный меткой рукой Огла, вызвал на «Ла Королле» пожар, но ее команда продолжала ожесточенно сражаться. Сэлвор сам встал к штурвалу.

— За мысом он уйдет вдоль берега и не надо ему мешать!

На борту «Вэнгарда» царил ад: все ломалось и горело, слышались стоны, крики, команды, брань грохот выстрелов; снаряды визжали, находя свои жертвы, но никто не думал о личной безопасности, пираты жили стремлением сразить врага, и в этом для них сейчас был заключен смысл бытия. Несмотря на то, что корабли разделяло около кабельтова, ядра не всегда могли разбить дерево бортов — корабли строились на редкость прочно. «Ла Королла» шла почти по прямой, опасаясь неизвестного дна, могущего угрожать обширными отмелями и подводными камнями, что давало возможность канонирам «Вэнгарда» хорошо пристреливаться и наносить фрегату Монта немалый ущерб.

Когда корабли, окутанные пороховыми дымом, прошли мыс, Монт приказал идти вдоль берега, стремясь оторваться от наседавшего Дьявола. Он был уверен, что Кинг не последует за ним и Сэлвор, действительно, не стал преследовать врага, но произведя опасный маневр, развернул корабль другим бортом, рискуя оказаться на мели. Увидев готовые к залпу орудия, Монт понял, что сейчас последует команда, последствия которой на такой дистанции могут оказаться очень и очень тяжелыми. Монт повернулся, чтобы отдать приказ о повороте, но не успел. За его спиной загрохотала корабельная артиллерия, и одно из ядер врезалось в табернакаль, разнося по корме щепу и осколки.

Взрывная волна перебросила Монта через поручни, он почувствовал сильную боль в левой руке, и мир для него превратился в черную пустоту.

Сколько Монт лежал без сознания, сказать трудно. Он открыл глаза, когда услышал треск ломающегося дерева и увидел, как бизань-мачта, подбитая вражеским огнем, сначала медленно, а затем все быстрее стала валиться на борт и рухнула в море. Монт приподнялся на правой руке, левая нестерпимо болела, будучи сломанной во время падения. Взору капитана предстала картина разрушительной работы, проделанной артиллерией «Вэнгарда». С правого борта, на расстоянии двух — трех шпаций, вражеские снаряды совершенно разбили фальшборт, и орудия, лишившиеся креплений, оттаскивали на середину корабля, где их валили на бок. Две мачты были сильно повреждены, на них срочно убирались паруса, у грот-мачты дымились остатки уничтоженной шлюпки.

— Капитан жив! — крикнул кто-то, увидев шевельнувшегося Эдмунда.

Главаря окружила большая группа пиратов, стремившихся убедиться, что их обожаемый негодяй не убит. Десяток рук подняли Монта на ноги и он увидел море, в котором, приводя француза в бешенство, галсировал фрегат ирландца.

— По местам! — прохрипел Монт. — Право на борт! Идем на сближение!

Ему доложили, что в трюме по колено воды — в суматохе боя не заметили, что от близких разрывов корпус дал течь.

— Десять человек — в трюм! — распорядился Монт, скрипя зубами: тело сверлила адская боль, а душу сжигало пламя ненависти.

Пираты приводили «Вэнгард» в порядок, поджидая врага. Кинг сумел избежать тех опасностей, которыми угрожает близкий берег, и вывел фрегат в наветренное положение, ожидая атаки «Ла Короллы». В это время на ахтердеке появилась Элин и сказала:

— Там, в трюме, двое валяются — пьяные!

В ответ женщина не услышала ни слова. Мускулы на лице Дьявола напряглись и застыли, как у изваяния, а глаза покраснели, от прилившей к ним крови. Взгляд, гневный и беспощадный, и твердо сжатые кулаки только и выдавали внутреннее состояние ирландца. Все это длилось краткую секунду, но позже Элин признавалась, что подобное явление гнева настолько испугало ее, что она не могла сойти с места.

— Добрались до рома, — прошипел капитан и грязно выругался.

Бросив Джону «Командуй!», Кинг сбежал на шканцы и исчез в черном проеме трюма. Незадолго до того как бой возобновился, Сэлвор вновь появился на юте — спокойный и рассудительный, он, ни говоря ни слова, принял командование.

Кинг и не заикнулся о том, что произошло в трюме, но пахнущие порохом стволы пистолетов говорили сами за себя.

Заняв выгодную позицию, «Вэнгард» меткими залпами отбил попытки «Ла Короллы» выйти на ветер. Такое продолжение вселило в корсаров Кинга уверенность в том, что капитан знает свое дело. Но искусство морского боя Монт знал не хуже и упорно сближался с фрегатом Дьявола, стремясь свалиться в абордажной схватке. Сэлвор не мог осуществлять маневры так же, как и раньше: из помещений корабля не была откачана вся вода, в то время как противник был избавлен от этого балласта.

Дьявол знал, что команда Монта более многочисленна и опытна и рукопашная схватка наверняка закончится в пользу головорезов француза. Это понимал и Джон, стоявший рядом с ирландцем.

— Ты видишь, куда он гнет?

— Не слепой!

— Будешь принимать рукопашную схватку?

— Чтобы доставить этому ублюдку удовольствие?

— Но рано или поздно он заставит тебя сделать это!

Сэлвор на секунду задумался.

— Руперт говорил, что не следует делать то, что хочет враг. Если Монт желает абордажа, то нам следует избегать его.

— Будешь убегать?

Сатанинская усмешка привычно легла на лицо Кинга.

— Руперт говорит, что есть разница между бегством и тактическим отступлением.

Когда Монт вновь пошел на сближение, Сэлвор двинулся ему навстречу, спускаясь под ветер и ведя огонь из носовых орудий. Эдмунд удивился действиям Кинга, но удивление быстро прошло, когда «Вэнгард» и «Ла Королла» разошлись на контркурсах, причем фрегат Кинга прибавил парусов и обдал борт противника таким жарким залпом, что на палубе фрегата вновь возник пожар. Его быстро потушили, но на это потребовалось время, а оно было нужно для поворота, после чего Монт, проклиная всех богов и чертей, которые подсказали Дьяволу этот маневр, начал преследование.

До того как сгустились сумерки, Сэлвор и Монт не переставали маневрировать, пытаясь уничтожить друг друга. До самого вечера снаряды тонули в волновавшейся морской воде на недолетах и перелетах, и ветер уносил клубы порохового дыма. Стиснув зубы, размазав по лицам кровь и гарь, выкрикивая ругательства, пираты яростно посылали снаряды туда, где, изрыгая огонь и дым, был виден вражеский корабль. Дикие крики радости раздавались на палубах всякий раз, когда удачно пущенное ядро достигало цели. В предсмертной агонии корчились люди, в страшных судорогах заканчивая свою жизнь. Зажимая кровоточащие раны, пираты отходили в сторону, наскоро обматывали их и снова возвращались на свои места. Ноги скользили по палубе, обильно орошенной кровью, и деревянный настил посыпали песком. Грохот орудий, нечеловеческие крики, четкие команды, отборная брань, треск ломающегося дерева — все это слилось в единый невероятный гул.

Ватерлиния «Вэнгарда» была вновь пробита, хотя пираты сумели быстро заделать ее. Однако фрегат накренился, и это заметили люди Монта, чрезвычайно обрадованные этим обстоятельствам, однако радость была преждевременной, через несколько минут корсары Сэлвора сумели отплатить головорезам «Ла Короллы» той же монетой.

Конечно, пираты Эдмунда дрались отчаянно, настойчиво добиваясь победы, но люди Кинга понимали, что противник не пощадит, и сопротивлялись изо всех сил; жажда жизни заставляла сражающихся применять все искусство и смелость, чтобы победить из этой схватке.

С наступлением темноты бой прекратился, «Ла Королла» поворачивала свой изуродованный нос в сторону Гаити, а обломок бушприта «Вэнгарда» указывал курс на север, к берегам Тортуги. Соперники поняли, что победителя не будет. Потопив недруга, победитель неизбежно пойдет ко дну: слишком велики были повреждения фрегатов, а усиливавшийся ветер ясно показывал, что самое лучшее сейчас — разойтись.

Итоги боя были неутешительны для обеих сторон. На «Вэнгарде» было подбито орудие, уничтожены две из трех шлюпок, сильно повреждены фок- и грот-мачты, сбит бушприт. В корпусе корабля насчитывалось семь пробоин, из них две в подводной части. На «Ла Королле» было по две пробоины в подводной части и над ватерлинией, она не потеряла ни одного орудия, однако две мачты были так изувечены, что едва держались, а на месте бизань-мачты торчал обломок. На фрегате сильно пострадал фальшборт, не было ни одной шлюпки. На обоих кораблях ядра немало изувечили рангоут и такелаж, в надстройках зияли дыры.

«Ла Королла» потеряла тридцать семь разбойников, в команде «Вэнгарда» было убито сорок пять (за исключением двоих, застреленных Кингом).

Несколько пиратов «Вэнгарда» стояли на корме фрегата, взглядами провожая удалявшуюся «Ла Короллу» и негромко переговаривались.

— Слопал, гад, своё, — радовался Свирт.

— Попробуй еще сунься! — грозил Фуи.

— А, вообще-то, он неплохо дрался, — заметил Прайд.

На него посыпались различные упреки, но здесь в разговор вступил Кинг.

— Вы не забывайте, что у этого мерзавца опыта в таких делах намного больше, чем у меня, я чувствовал это все время… хотя сумел продержаться и не дал утопить «Вэнгард»!

— И это самое важное! — воскликнула Элин.

— Ты, крошка, лучше помолчи, — произнес Кинг, — и уложи свой череп отдыхать, — хотя картечь только задела его, но что-то ты слишком бледная.

Ирландка улыбнулась, коснувшись пальцами белой, с пятнышками крови, повязки на голове.

— По-моему, — вслух размышлял Прайд, — Монт счел тебя за невежду, ни черта не понимающего в морском бою.

— Ну, простим ему это, — довольно оскалился Кинг. — Откуда он мог знать, что имеет дело с человеком, сражавшимся под флагом Руперта!

С избитой кормы «Ла Короллы» также взирали на уходивший фрегат.

— Подонок! — сквозь зубы, рычал Монт. — Этот выкормыш сумел вырваться!

— Значит, мы проиграли, — резюмировал Муинтвулл — старшина «Ла Короллы».

— Проиграли? — крикнул Монт, злобно глядя на своего пирата. — Нет, Муинтвулл, ты, конечно, ошибаешься, я только начал свой спор с этим мерзавцем и сегодня он лишь побил мою первую ставку, но я еще встречусь с этим подонком.

С трудом Монт добрался до Эспаньолы, где шесть месяцев отстаивался в укромной бухте, ремонтируя корабль. Все это время Эдмунд жаждал найти своего врага, чтобы взять реванш.

А Кинг без помех возвратился на Тортугу, где, вопреки его ожиданиям, команда «Вэнгарда» не разбежалась. Видимо, пираты поняли, что с таким капитаном можно совершить немало дел, достойных «джентльменов удачи». Спустя четыре месяца «Вэнгард» вновь вышел в рейд по безбрежным морским просторам.

Как от брошенного в воду камня разбегаются круги во все стороны, так и слухи о славных делах капитана Дьявола расходились по всему Карибскому морю.

Выйдя с сотней корсаров в море, Кинг двинулся вдоль северного побережья Кубы, и в первый же день пираты захватили два небольших судна, но ценности на них были столь незначительны, что Кинг отпустил их без малейшего вреда. Команда оставалась недовольна таким началом, но Кинг, опираясь на свое красноречие и силу, сумел восстановить порядок. И уже на следующий день добычей корсаров стали два тяжелогруженых судна, набитые дорогостоящими товарами. Подняв испанский флаг, «Вэнгард» подходил на расстояние менее одного кабельтова, внезапно открывались порты и раздавался предупредительный выстрел, снаряд посылался как можно ближе к борту судна.

На корме исчезал пурпурный флаг и в небо взмывал темно-красный, корсары шли на абордаж, быстро овладевая судном. Ошеломленные такой переменой, моряки не успевали опомниться и организовать сопротивление, что, учитывая мощь и число пиратских орудий, было чистым безумием.

Впрочем, обчистив судно, забрав ценности и груз, если он представлял интерес, оружие и боеприпасы, а также все, что могло пригодиться пиратам, они отпускали его со всей командой, в расчете на то, что оно могло попасться им еще раз и груз его мог быть больше и богаче.

О капитане Дьяволе заговорили тогда, когда «Вэнгарду» попалось судно, груженное пряностями, в сопровождении гелеаса. Используя превосходство в скорости и вооружении, Дьявол атаковал гелеас и обратил его в бегство, а судно захватил. В это время неожиданно появился испанский патрульный корабль, поспешивший на выручку. Кинг успел отвести фрегат от трофея, оставив на нем абордажную партию, и вступил в сражение в невыгодных для себя условиях, но спустя некоторое время бой завершился, а на поверхности моря остались обломки и несколько десятков человек из некогда многочисленной команды испанского корабля.

После этого Кинг провел десантную операцию на прииски Санта-Клары, где захватил несколько сот фунтов золота.

Вскоре кубинский губернатор узнал, что в виду испанского форта пираты без особого труда захватили каравеллу «Нуэно» и это привело его в бешенство: на судне находились ценности, принадлежащие лично ему. Срочно собрав отряд кораблей, он приказал разыскать и уничтожить разбойников.

Это дело принесло Дьяволу широкую известность. Два дня испанцы искали пиратов и случайно нашли их в одной из бухт кубинского побережья. Испанцы перекрыли выход из нее, но корсары не сдались. Воспользовавшись раздробленностью отряда, Дьявол в ночном бою сильно повредил флагманский корабль, зажег два других и скрылся.

Снова понеслись слухи о делах «черной сотни», как прозвали испанцы команду Сэлвора. Во всех боях Кинг оказывался в роли победителя, благодаря личному бесстрашию, умению вести бой, отчаянно удалой команде, рассчитанному риску. Матансас и Кордеяис видели просмоленные борта пиратского фрегата, флаг с символом насилия на красном фоне отчетливо различали глаза испанской солдатни, проклинавшей его, а рабы и индейцы, видя перекрещенные клинки, слали ему пожелания удачи и не случайно! Во время десанта на Санту-Клару Кинг освободил всех рабов, отдав им половину захваченного оружия, и повесил десятерых солдат, ретиво исполнявших обязанности надсмотрщиков. Испытав на себе всю тяжесть и унизительность рабства, Сэлвор ненавидел его, всегда и везде жестоко расправляясь с рабовладельцами, надсмотрщиками, торговцами «живым деревом».

И снова дальше! Как и обещал, Кинг не делал различия между флагами. Во Флоридском проливе пираты встретили парусник, шедший в сопровождении фрегата под английским флагом. Хитрый пират поднял тот же флаг и внезапно напал и захватил груз серебряных изделий. В этот день ирландец был особенно доволен: хорошая пощечина Юнион-Джеку!

За всеми этими событиями Кинг позабыл о Монте, о котором ничего не слышал, а довольная команда лишь изредка вспоминала о бое в Наветренном проливе, и никто не мог даже предположить, как скоро вновь пересекутся пути «Ла Короллы» и «Вэнгарда».