Из этого познавательного подзаголовка вы узнаете, что «бурда» с турецкого переводится — «здесь», а «баян» означает «женщина». А из самой главы вы узнаете, что стриптизёры могут испортить всю малину. А уж как — читайте дальше сами, а то всё вам расскажи прямо сразу, в подзаголовке..

Мустафа недолго оставался с нулевым счётом несостоявшихся свиданий. Совершенно необдуманно высшие силы заселили старшего бухгалтера Светлану в соседнюю с нами комнату. Я лежал на неубранной постели в послеобеденный перерыв и прикидывал чем заняться в ближайший выходной. А такие дни у нас тоже были, причём с завидной регулярностью, каждое воскресенье. В этот день туристы слонялись, верблюжили и жирафились по отелю, предоставленные сами себе. Большинство, конечно, навёрстывало график по койко-часам и лежанко-минутам. В барах был ажиотаж, из здорового перетекающий в болезненный. А фанатично настроенные женщины переспрашивали друг у дружки, будет ли аквааэробика, или я действительно не пошутил вчера насчёт выходного дня.

Так вот, я предавался размышлениям стоит ли прогуляться до Кемера и присмотреть что-нибудь из одежды. По моим расчётам приближалось время зарплаты, оставшиеся 100 долларов мало что решали, а вот гардероб не мешало бы обновить. По сравнению с мажорами соседями, особенно с Марио, я был бедным родственником предпоследнего беспризорного. Мусти вышел на балкон, покурить и проверить высохла ли рабочая униформа после очередного конкурса «столкни Мустафу в воду». И я услышал фразу:

— Давай займёмися бизапасным.

— Зай-мём-ся, Мус. Учись грамотно произносить, йя, — крикнул ему, поправляя устную орфографию. Думал, он тренируется, оттачивает навык.

Но тут какое-то «астарожнае» торнадо пронеслось по комнате, покопалось в Мустиной тумбочке в поисках средств индивидуальной защиты, разработанной институтом холостякологии. Задержалось на пять секунд у зеркала, издало крик, похожий на бабуинский, но в нём можно при сильном желании различить что-то вроде: «Алекс, яхуууу! — и, — «Джага-джага!» Торнадо вернулось ослабшим ветерком минут через сорок, перелезая на наш балкон с причитанием «пипетс», в котором однако слышалось неподдельное удовлетворение жизнью.

В итоге, проявляя нехарактерную для него повышенную работоспособность, Мусти каждое свободное время в течение недели исчезал на балконе по соседству, возвращаясь полуживым, вымотанным, но счастливым, как белочка, отыскавшая прошлогодний схрон орехов в шоколаде. Походка его всё больше походила на моряцкую — вразвалочку, а затем вообще стала раскорякой калмыцкого наездника. Позже я встретил саму Светлану, симпатичную деву с длинной русой косой, чем-то похожую на настоящую русскую бабу, которая не дура и в избу горящую зайти, борщ там сварить, да коня на скаку коромыслом промеж ушей остановить и ведро молока с него выдоить.

Разделяя радость товарища по комнате, я задумался над своим положением. Ира и Таня уже предавались воспоминаниям о жарких денёчках и не менее жарких ночах, пребывая в родном Смоленске, а я вновь проверял на прочность свою устойчивость к амурным приключениям и находил, что эта устойчивость не вполне совершенна и, вполне может статься, что её вообще нет.

Ранее таких влечений к подобным развлечениям я от себя не предполагал, опять же как человек, культивированный на книгах Джека Лондона и Томаса Майна Рида. Но реальная жизнь в качестве аниматора внесла свои коррективы в поведение индивидуума. Разум, высшая мыслительная деятельность, холодный расчёт и противоположная им духовная нравственность, всё это отходило на второй план и меркло, когда инстинкты самца, неукротимое желание вольного зверя, находящегося среди самок в период течки, геогормональные бури овладевали моей сущностью.

Клеймо бабника меня не пугало, так как я не волочился за женскими юбками, а больше был похож на портного-кройщика, выбирающего предлагаемое сукно в товарном ряду. Поначалу популярность настораживала меня, я считал её неоправданно-завышенной, но человек способен адаптироваться ко всему. Я старался быть не заинтересованным в развязывании курортных романов, но среда довлела надо мной и обуславливала поведение. Кто я такой, чтобы противиться природному первоначалу.

Каждый аниматор мужского рода, если он хорош собой или по крайней мере не отвратителен обликом, является потенциальным объектом для съёма. А так как я выделялся своей активностью, ежедневно, по нескольку раз в день будоражил пляж и бассейн созывом на спортивные мероприятия, проявлял творческое безумие при создании развлечений, куралесил по полной не денег ради, а ради забавы и был на устах у большей части отдыхающих от мала до велика — то и количество девушек, рассматривающих меня в качестве почётного эскорта, превосходило мои более чем скромные запросы.

Я, лишённый такого повышенного спроса у себя на родине, не привыкший к такому повальному вниманию к персоне — решил не следовать велению древних: «Timeo danaos et dona ferentes». То есть, не бояться и не отказываться от предлагаемых «данайками» даров, просто правильно их принимать. Поступали предложения и от достаточно зрелых и обеспеченных дам-данаек, желающих продлить краткосрочный возраст любви и от молодых распутниц, которые считали, что некоторые услуги аниматора тоже включены в стоимость путёвки. Я руководствовался трепетным языком сердечной чакры и останавливал свой выбор на «данайках», к которым имел ощутимое влечение.

Сейчас меня заботил всё тот же вопрос. Где можно с пользой для тела, непринуждённо, качественно и безопасно провести время с очередной молоденькой барышней, набивающейся на свидание? Ютиться в её номере подобно бездомному путнику, опасаясь шорохов в коридоре и невольно ожидая стука в дверь с проверкой на наличие недозволенных гостей? Нет, мне нужно было что-то другое. Краем уха, я слышал истории от персонала про дикий пляж. Куда, если им улыбается фортуна, они отправляются по ночам.

И вот, в свой очередной выходной, я решил произвести разведку на местности. Наш отель один из крайних, предваряющий длинную цепь туристической мекки, этого застывшего, залитого цементом каравана архитектурного разнообразия, вьющегося до Кемера и там уже распадающегося на единичные ансамбли среди лавочек, магазинчиков, парков и жилых зданий. Перед нами располагается только Gul (гюль) отель, схожий по расцветке, строительному замыслу с Розой. Дальше идёт дорога на Анталию. Я решил по ней прогуляться и посмотреть, нет ли отвилок в сторону моря. За Гюль-отелем я обнаружил каменную арку, нависающую древним окаменением над проезжей частью. «Обнаружил» не совсем то слово, поскольку арка и раньше виделась мне, во время перехода через дорогу от главного корпуса к малой Розе, но как часть горизонта. За ней продолжалась дорога, а в сторону отмежевался пустырь с апельсиновыми садами, скрытыми от посягательств любителей цитрусятины колючим сеточным забором, тянущимся на несколько сот метров. Вдали возносились вверх минареты мечети, как мачта корабля посреди древесно-зелёных волн, в который она погружена. Вот откуда по вечерам доносилось пение муэдзина, похожее на искажённый глас, будто бы идущий из морской раковины. Красивый мужской баритон, словно многократно усиленный динамиками, разливался по побережью в вечернее время с целью призвать верующих к совершению намаза — молитвы. Для кощунственных личностей-агностиков вроде моей, это был колоритный фон, отзвуки восточной сказки. Нашлась и дорожная отвилка, не закатанная в асфальт и ведущая в песчаные дюны. В начале дороги были раскиданы дачные домики с приятными тенистыми садиками, состоящие из плодовых деревьев, виноградников, увивающих калиточные ворота и открытые веранды. От этой дороги в далече отходили тропки через наметённые столетиями песочные холмы, образуя спуск к дикому пляжу. Ага, понятно, где можно вкусить романтику запретных встреч.

Каждый выходной, кроме того, что он являлся священным днём будничного труженика, наполнял меня ностальгическими нотками. Не тормошимый суетой, я любил прогуляться вдоль отельного променада по тёплой плиточной мостовой, ведущей в Кемер. Овеваемый шалью полуденного знойного ветерка, я предавался воспоминаниям о северном городке, частых летних дождиках, переменчивой погоде, вспоминал его улицы, широкие проспекты с сурово-серыми анфиладами домов, усиливающими осенью за счёт унылого малокрасочного однообразия непонятную, рождающуюся в глубинах сердца, печаль. Вспоминал нежные берёзки, восторженно распускающиеся летом во весь ветвистый рост, тополя, щедрые на пух и дарующие прохладу тени в центре города. Городскую набережную, летом превращающуюся в разноцветный оживлённый муравейник. Вспоминал родных, друзей, занятых обычными, привычными для горожанина летними делами и работой. Между раздумьями и воспоминаниями поглядывал по сторонам, а посмотреть было на что.

Отели первой линии изобиловали разнообразием цвета и форм. Простенький «Anatolii», солнечная «Gelidonya», претенциозный «Maxim», протяжённый массивный корпус респектабельного «Kemer Resort», отдалённого от дорожного зрителя лужайками, орошаемыми газонами и теннисными кортами. Нависающие цокольные бастионы «Amara wing resort», перетекающие в волновой изгиб строения c пущенными по фасаду яркими цветочными насаждениями, сменяющиеся колониальными джунглями. Красивейшая архитектура Orange country, являющаяся копией одной из улиц Амстердама внутри. Обелиски, разноцветные европейские башенки и ветряная мельница — визуально выделяли этот элитный отель среди прочих.

По другую сторону дороги находятся трёхзвёздочные и менее именитые собратья, победнее венценосных родственников, не склонные к зодческим изыскам, более домашние. Вместо металлических неприступных копий оград они снабжены кирпичными с широкими просветами заборами. Кафешки, рыбные ресторанчики, шашлычки, с прейскурантом цен и наименованием популярных блюд дня на разных языках, разбавляют пространство между отелями.

Затем дорога приводила меня к самому Кемеру, и я уже впитываю в себя впечатления от торгового шума зазывал, ароматов свежей клубники, персиков, груш с уличных лотков, расставленные на повозках. Чувствую разгоняющую зной свежесть от фонтанной площади со струями воды, взлетающими из инженерно-технических скважин под ногами. Рассматриваю причудливые исторические сооружения. Те же исламские храмы — мечети, монументы, посвящённые освободителю Турции от захватчиков и просто архитектурные изыски. Всё здесь дышит беззаботной жизнью, от брусчатки, испускающей пар, до синевы неба, отражающейся от раскрашенных восточными орнаментами куполов. Жизнью яркой, праздничной, не склонной к унынию и меланхолии.

Здесь множество магазинчиков по продаже золота, ювелирных изделий, шуб, дублёнок, брендовой одежды и подделок под неё, оборудованные пятачками террас с навесами, где хозяева — лучащиеся улыбками загорелые молодцы с вьющимися чёрными напомаженными кудрями, в цветастых футболках, обязательно с логотипом, надписью или узорным рисунком. А есть среде них и бритые здоровяки, в полосатых футболках «Барселоны», «Мадридского Реала» или «Интера», а то и в местных «Фенербахче» или «Голотосарая», в отутюженных рубашках, слепящих белизной, с обязательно выставленными напоказ ременными бляхами. Есть и пожилые турки-продавцы, колоритные, прожжённые жизнью, с плешью опыта и знаний, раздобревшие телом до чиновничьего уровня. Все вместе они устраивают этот гул, присоединяя персональные цвета к общей палитре Кемера, читают газетные сводки, вести с футбольных полей, хвастаются амурными похождениями, придуманными и нет, те кто постарше — коротают время за чайным церемониалом. Сфера их интересов — туристы и они весьма поднаторели в определении национальности потенциальных покупателей и в зависимости от неё — в способах их завлечения.

Принадлежность к тому или иному этносу угадывается практически без погрешности. Позже я и сам без труда различал отпечаток характерных черт того или иного народа. Легче всего узнать наших девушек — самые красивые — щебечущие хохотушки, выделяющиеся модельной пропорциональностью, ухоженностью, стройными ножками, славянским овалом лица, не лишённым тщательно подобранного мейкапа в лучших традициях девушки от Maybelline, распущенными длинными волосами, играющими на ветерке, как в модносрежесированном клипе, одеждой, подобранной дабы максимально оголить привлекательные участки тела.

Провинциальные русские парни на их фоне немного теряются, но также выделяются какой-то мрачной безбашенностью, целеустремлённостью походки и настороженными взглядами при попытках завязать диалог. Если они с девушками, то не отходят от них не на шаг, как цепные псы, полны ревности, готовые расценить любую шутку, как провокацию. Те, кто постарше, ещё более недоверчивы, выглядят более по сельски. С постоянным прищуром глаз, будто находятся с секретной миссией на вражеской территории, с задачей, что-нибудь спереть, не заплатив. С опаской реагируют на информацию о скидках, распродаже, улыбки не балуют их лица своим появлением, если только солнце не перебарщивает с ослеплением. Они ежеминутно проверяют на месте ли кошельки и жёны, не надули ли их басурмане. Попадаются и мужики попроще, те что навеселе, создающие невыгодное впечатление о нашем народе. Пьяная напускная весёлость граничит с барской наглостью и хамством, турки принимаются за хитро-подлых холопов, вышедших из подчинения помещика, и покупочные торги часто сопровождаются неприятной безнаказуемой матерщиной.

Иначе ведут себя европейцы. С видом добрых хозяев, вернувшихся из долгих странствий, немцы заходят в магазинчики, шутят с продавцами, фамильярно охлопывая друг дружку по плечам. Молодые немцы выделяются агрессией во внешности и стиле одежды, в виде раскрашенных волос, женских коротких взъерошенных стрижек, лицевого пирсинга, перевитых верёвочкам, фенечками и кожаными браслетами, запястьями. На девушках не увидишь коротких юбочек, редко можно заметить откровенные сарафанчики. Часто это спортивные цветные майки, иногда натянутые на бесформенные тела, затянутые в бриджи с армейским уклоном. Их парни более подтянуты и выглядят зачастую лучше. При этом от немецкой молодёжи не веет угрозой, они могут вежливо улыбнуться, кивнуть, расходясь на узенькой улочке. Англичане бледны кожей, веснушчаты, холёны. Дамы с ними полноваты, впрочем, как и множество европейцев, не склонных следить за фигурой. Молодые англичанки ведут себя как подвыпившие подружки невестки, любят наряжаться в кукольные воздушные платья-звоночки. Коллективно держась за руки, они хохочут без повода и шмыгают из одной лавочки в другую, тогда как пожилые родители уже национально сдержанны в эмоциях, проявляя их если только кряканьем от выгодной покупки. По улочкам они ходят с чопорной экскурсионной надменностью, и словно говорят:

— Фи, Чарльз, посмотрите на этого представителя Германии. Как он может жать руку этому дикарю?

— Ах, Елизабет, ты же знаешь, эти мюнхенские сапожники сами недалеко ушли от дикарей. Вспомни хотя бы 41 год. Это же дикость, варварство.

— О, Чарльз, дорогой, и что мы забыли в этой стране пальм, шведского стола и полуцивилизованных обезьян? Ну, эти русские понятно — мутное море и халява — большего им и не надо. Здесь этого добра в изобилии. Но мы то, Чарльз? Давай вернёмся скорее на нашу Темзу, где простолюдины ведут себя подобающе и не пытаются на каждом шагу вручить турецкое от Версаче.

Голландки очень хороши фигурами, лица женственны. Светлые длинные волосы, ниспадающие прямыми лучиками на плечи и тёплые чистые глаза, с намёком на волшебство и некую мудрость. Единственное, что скрадывает впечатление женственности у каждых четырёх из пяти голландок — это нос. Словно природа, создавая эталон, отвлеклась на другие дела и второпях не вытесала его до конца. И, действительно, нелепо смотрится этот мясистый pico (нос — исп.) на хрупком девичьем лице. А иные и вовсе похожи на клювы гагар или гусей, задранные вверх. От этого, когда смотришь в глаза голландца или голландки, взгляд невольно сползает на нос и неуклюже застревает. И вот ты уже стыдишься своего повышенного внимания к этой выступающей детали лица. Усилием воли пытаешься перевести внимание на другие области, подобно тяжелоатлету, стараешься сделать рывок 200 кг штанги вверх от груди, а сам думаешь: «Да, что же не так с этим носом? Ах, если бы он был чуть нежнее и утончённое». Передвигаются голландки с полным осознанием чувства собственного достоинства и одеваются со вкусом и пониманием к созданию l’image feminine. (женского образа — фр.) В них нет того оттенка показной распущенности, свойственной нашим девушкам и излишне сдержанного феминизма немок, а также наивной девственной разболтанности молодых англичанок. Лишь итальянки в дизайнерских пристрастиях более близки к ним, но южанки, имеющие арабские и армянские корни, иногда перегибают с игрой цвета и выглядят кичливо. Среди южных итальянок много жгучих красавиц, но как уравнивающий противовес также много сеньорит с грубыми фрескоподобными чертами поколений крестьянок-землепашцев с плотной нескладностью тел, будто слепленными из некачественной глины подмастерьями.

Женственность жительниц Севера пиццеславной страны более сдержанна и элегантна. Неброский макияж. Стиль одежды скорее общеевропейский, при этом северные итальянки вносят в него подлинный артистизм и шик. Итальянки из северных регионов оправдывают славу Италии как колыбели моды, вкуса и стиля, причем держат эту марку независимо от возраста. Похоже, комплекса возраста у итальянских женщин попросту не существует. Мне приходилось видеть итальянок возраста от 50-ти и выше, способных бодро шагать на каблуках, подметая мостовые подолом надетой не по сезону шубы нараспашку, под которой явственно просматривается юбка выше колен. Этих жизнелюбивых женщин, выглядящих намного моложе своих лет, язык не поворачивается назвать старушками.

Итальянские мужчины озабочены своей внешностью едва ли не больше, чем их соотечественницы. Среднестатистический гетеросексуальный итальянец следит за модой, еженедельно посещает парикмахера, делает маникюр и даже пользуется блеском для губ.

Большая часть курортных турков выдаёт себя именно за жителей итальянского юга, выходцев из Сицилии, Калабрии или Сардинии. Как наш Мустафа, несмотря на то, что он вообще араб по происхождению. На них можно увидеть синие футболки с надписью «Italy» и часто встречаются цвета национального флага бывшей римской империи. Итальянские товарные бренды продаются чаще, а значит и подделываются лучше всего. Но также как и фальшивый товар «Adibas», турки выглядят жалкой копией рядом с истинными итальянскими мачо. Осознавая это европейское превосходство, они ведут себя с ними сдержанно и не настаивают на близком общении, никогда не заговаривая с ними первыми.

С немцами же они неизбежно любезны и доброжелательны. Наличие подрагивающего колечка хвоста, колотящегося по сторонам, взбивающего воздух при встрече с бюргерами, позволило бы точнее описать их радушное расположение. С ними турки не вступают в купле-продажные отношения по собственной инициативе. Шутливая перепалка служит для поднятия настроения у обоих, и стороны, удовлетворённые друг другом даже без свершения торговой сделки, расходятся.

Кого турецкие продавцы действительно побаиваются, так это славянских кумушек. Лишние пара дюжин килограмм, кислая физиономия, внушительный бюст 8-го размера, нацеленный как орудие массового поражения из-под безразмерной в плечах, но собранной в обтягивающие складки на боках, XXXXL футболки. С прилагающейся тележкой-оруженосцем в виде потеющего супруга, эти женщины из средней полосы или c Украины, которых мужья за глаза, шёпотом и после литра — второго, третьего, но никак не первого, называют — «бабы» — способны вогнать под прилавок даже самого отвязного торгаша горлопана. Вековое умение торговаться, переданное по наследству, плюс способность голоса подражать звукам строительных и слесарных инструментов, иммунитет ко всем торгашеским ухищрениям, мнимым скидкам и словам лести — превратили «бабу» в универсальное разоряющее средство ближнего боя. Слух, о вышедшей на шопинг-прогулку «бабе», моментально разносится по всем лавочкам, шопозинчикам и торговым точкам, которые экстренно закрываются на обед, а продавцы, под видом итальянских туристов, сливаются с прохожими. И горе тому незадачливому осману, замешкавшемуся в дверях. Вталкиваемый мощной грудью внутрь своей вотчины, он вынужден за бесценок прощаться с сумками от «Prados» армянского пошива, туфельками от «Gycci», сделанными на фабрике Чьяхавели в Грузии, и духами «Armyani» местного разлива. Магнитики, статуэтки и бусы забираются бесплатно «в придачу» и без возражений.

Подлинное бедствие наступало, когда в рейд отправлялась целая группа приезжих «баб». Торговый квартал в таких случаях вымирал, южный ветер таскал по тротуару обрывки газет, игриво похлопывал опущенными ставнями, тот, кто не сообразил приметить надёжное бабоубежище, притворялся впавшим в летаргический сон прямо на ходьбу, или, наскоро облив себя Diior-ом валился тут же на тротуарную плитку, притворяясь мертвецки пьяным.

Но в отсутствии опасности появления «баб» турки были весьма словоохотливы.

— Эй, земляк, ты откуда? — спрашивали они у робко передвигающихся новичков, отважившихся забрести на их территорию.

— Из Ульяновска.

— А, знаю. У меня брат там живёт. Давай, скидка, как земляк, хороший дам.

— Ты откуда? — пытались докопаться они и до Алекса.

— Из Гватемалы, — выдавал я первое, что приходило в голову.

— Гватемала, это что?

— Недалеко от Питера.

— А, знаю. У меня там девушка, тётя, мама, брат есть. Давай, иди сюда смотреть, скидка будет хороший.

Транспаранты с околорусскими надписями украшают витрины. «Ми гаварим паруски», «Родственникам Путина скидка 50 %», «Миняю всё на водку», «Есть пилмени! Иборсч!», — гласят таблички у ресторанчиков для изголодавшихся по национальной кухне туристов. Кое где предлагается бартер от подсевших на сушёную российскую рыбу средиземноморцев: «Ви вобла, ми пиво!»

Выходной для меня также был славен возможностью почувствовать себя внутриотельным туристом. Как правило, завтрак я пропускал, отсыпался. На обед сильно не налегал, чтобы пищеварение не мешало подремать часок на лежаке и поплавать в удовольствие. За плавательным удовольствием я отправлялся на территорию средней Розы, той, что через дорогу от главного корпуса и правее от малой, где мы квартировались. Днём отдыхающих, тешащих тело солнечными ваннами, было немного. 25-ти метровый бассейн располагался в окружении П-образного корпуса с трёх сторон, далее за ним шла лужайка с грушевыми деревьями, кроличий вольер, детская площадка из двух пластмассовых горок и бар, как же без него. Причём сам бар утопал в зелени и в тени, как спасительный оазис.

— Ичкелендэр не тавсийе эдебилирсиниз? — щеголял я знанием местного языка перед гостьями, с заманчивой перспективой обёрнутыми в тонкое полупрозрачное парео поверх купальников, коротающих дневное время за коктейлями. Я видел девчонок у себя на акве, но лично знаком ещё не был. Знакомый бармен Али, к которому я якобы обращался, с трудом, но понимал, что я интересуюсь, какой из напитков он мне порекомендует. Но вместо того, чтобы подыграть и по-человечески ответить на поставленный заученный вопрос, совсем не предлагал мне на выбор знакомые названия, а вместо этого наверное пускался в какие-то непонятные философские бредни или пересказывал прочитанную в детстве книгу, а может, делился опытом, как он трижды лишался девственности и намеревается повторить этот сомнительный подвиг в четвёртый раз. Вообщем выдавал какой-то пространный диалог, на который я кивал и улыбался, не понимая и 90 % слов.

Судя по тому, как он плотоядно поглядывал на девушек, снова и снова загибал три пальца на своих руках, и бесконтрольно разбавлял колу вискарём, последний вариант про девственный подвиг в его речи был предпочтительней. Шайтан их разберёт, без тюрджамана — переводчика-то. Я, не желая признавать, что не понимаю его тарабарщину и, делая вид, что мой словарный запас позволяет мне поддерживать светскую беседу, благодарил его за информацию, о чём бы она не была, и спрашивал, что новенького случилось:

— Тешекюр эдерим. Не вар не йок?

Этого Али казалось бы только и дожидался. Неостановимый, он болтал без умолку, и это бы и ничего, можно пережить, как радио с запавшей кнопкой выключения, но осман периодически что-то у меня спрашивал, бровями указывая на девушек. Я догадывался, чего он хочет. Чтобы я свёл их судьбы и тела воедино и от его имени пригласил на пляж. Кто-то уже распустил слухи среди персонала, что я ацкий мачо, но во-первых, сам я так не считал, а во-вторых — это вовсе не означает, что я мегасводник, или имею такие наклонности. Это я и пытался ему втолковать. Но Али не внимал голосу разума и моим уверениям, упрямо упрашивал меня пойти вместе с ним и этими девушками — неистово веря, что тогда успех его четвёртой попытке по потере целомудрия гарантирован.

Девушки, чувствуя проявляемый к ним интерес, спрашивали, про что он так горячо распространяется. Чтобы по-хорошему и надолго отвязаться от Али и развеять миф о моих способностях свахи, я уже по-русски отвечаю, что этот озабоченный туркин сын жаждет заманить их на свидание, покатать на личном верблюде и тому подобное. Они спрашивали по-английски у Али, так ли это. Тот так сильно кивал, что я опасался, как бы он не ударился о стойку головой. Девушки обольстительно смеялись.

— Не, с ним мы не хотим. А ты, Алекс, ходишь на свидания? — уже с предсказуемой загадкой в голосе спрашивала одна из них. Я оглядел девушек — хорошенькие. Одна — та, что спрашивала — особенно.

— Нет, не хожу. С ним тоже не хочу, — отшутился я.

— А больше никто не предлагает разве?

— Да вчера пара сердобольных пенсионерок вызвалась скрасить мой досуг, но это было до утренней зарядки, на которую их занесла нелёгкая. Последний раз я их видел ползущими к лежакам, с жалобами, что у них ноги отваливаются и дыхание пропадает. А без ног, сами понимаете, какое уж свидание.

— А ты на возрастных дамах специализируешься, значит?

— Знаете, поначалу тут вообще одни немки пожилые были. На вид — божие одуванчики, того и гляди, парики ветерком раздует, как семена по полю. По сравнению с ними наши бабушки, это мечта дон Сезана де Хуана. А что? Пирожками покормят, сказку на ночь расскажут — что ещё надо русскому аниматору на чужбине?

— Ну поцелуйчики разные, обнимашки, — засмеялись девчонки.

— Об этом я и думать забыл. Приятное слово кто скажет — уже праздник, а чтобы там поцелуй помыслить, или обжимания какие трепетные — это как живительная мечта.

— О, так мы как раз с Наташкой в агентстве «мечты сбываются» работаем. Если бы у тебя знакомый какой нашёлся, только не турок — глядишь мечта бы и сбылась, — потягивая светлый завитой локон, ниспадающий на шею, чуть влажный после купания, проговорила синеглазая.

— Это агенство — «Газ прём» что-ли? — уточнил я, затягивая время с ответом. Упускать случай познакомиться поближе с обладательницей бездонных глаз цвета морской волны не хотелось. Но парные свидания-знакомства я не считал идеальными, особенно если не все в пределах квартета знакомы. Приведешь сопровожденца, а он окажется немил на вкус и цвет, оплёван за глаза. Потом наблюдай кислые физиономии и осуждающие взгляды обоих.

Али, видя, что обсуждение затянулось, стал подавать признаки жизни, напоминая о себе яростным протиранием стаканов до шумового скрипа стекла перед моим лицом.

— Эффедэрсинниз, Али. Кызым салак, чок йазык, — соболезновал я ему, что с этими глупенькими девочками не получится. В ответ я слышал ненормативный монолог о дочерях ослицы и шайтана и проклятия в адрес того дня, когда он встал за стойку этого бара. Накипевшие эмоции сопровождались удивительно широкой улыбкой, и, не изучи я уже некоторые речевые обороты, решил бы, что он полон счастья и ликует.

— Ждите меня к клубничному десерту, на четвёртом часу предполуночи, со стороны моря. С подмогой или без, — определился я.

В моём распоряжении было достаточно времени, чтобы задействовать мантру, приносящую удачу.

Ужинать, обедать или завтракать нам не возбранялось и в средней Розе. Но все мы предпочитали ресторан первой линии, поскольку выбор блюд там был больше на порядок, фрукты посвежее, да и на открытой веранде с видом на море, обдуваемый свежим бризом, я получал массу эстетического удовольствия от процесса принятия пищи. Вдобавок, в наш выходной главный ресторан к вечерней трапезе преображался. Конечно же не в нашу честь, мол дорогие аниматоры, вы так славно трудились или отлично пробездельничали всю неделю, вот вам, пожалуйста, вкусите национального колорита. Нет — в воскресенье был праздник для гостей — турецкий день.

Во-первых, приезжал турецкий базар, раскидывая богато убранные шатры на лужайках. Тюбетейки, национальные платья, пояса для танцев, подделки из дерева, ковры, вышивка, восточные украшения, сладости, сувенирчики — всё это в изобилии продавалось и покупалось. На территории появлялись погонщики верблюдов. Предлагая жестами прокатиться, они заводили речь о цене, только когда приходила пора слезать — турист с удивлением и негодованием различной степени выяснял, что, оказывается, это удовольствие не включено и не бесплатное. Горе-всадника с животного не снимали, пока не заплатит. Но не все бедуины были знакомы со славянской страстью к халяве, которая отступала перед страхом поломать себе ноги. И порой приходилось видеть, как некоторые гости, у которых негодование подходило к критической отметке, в джигитском прыжке соскакивали с корабля пустыни, демонстрируя, несмотря на неприспособленные к скоростному бегу шлёпки, отличное время во время стометрового спурта. Так, что и на верблюде было не угнаться. Поэтому погонщики предпочитали усаживать на вьючное животное полных женщин, не склонных к таким акробатическим сюрпризам. Но и тут они иногда нарывались на пресловутых «баб». Площадь на расстояние 10 метров от действующих лиц превращалась в сцену уличного театра, огороженная кольцом зрителей, охочих до подобных развлечений, побивающих легко рейтинг боёв MMA с участием мировых звёзд.

«Баба», понимая по жестикуляции, что пришло время платить по счетам, устраивалась поудобнее промеж горбов и, с видом Наполеона, готовящегося созерцать сражение с прусской возвышенности, замирала. Начинался поединок нервов. Первыми не выдерживали бедуины. Прыгая в жарких хламидах вокруг всадницы, бранились и продолжали ошибочную тактику — требовать деньги. В ответ им демонстрировался кукиш или высунутый язык. И то и другое приводило их в ещё большее бешенство в равной степени, и, доведя себя до исступления ритуальными танцами, они отваживались хватать «бабу» за ноги. Это был грубый фатальный просчёт, который приводил к запуску рефлекторного механизма самообороны, переходящей в затяжную атаку под кодовым названием «что ты, ослина, лапать своими граблями немытыми ползёшь. Получи люлей, рожа басурманская».

Объёмной сумкой, в которой «бабы» хранят — помимо стандартного набора из кошелька, косметички и средств личной гигиены — неприкосновенный запас пищи на случай непредвиденной голодовки как-то: шмат сала, палка колбасы, консервы «килька в томате», ломоть хлеба, двухлитровая банка с квашенной капустой, бутылка воды, пол-кило яблок и ещё одна бутылка воды, а также сковорода и парочка кастрюль, навешивались внушительные по размаху и неотвратимые, без возможности уклонения и блокировки, авиаудары. Существовало только одно место, в котором сумка не приносила незадачливому погонщику, непонимающего что за напасть такая на него свалилась, ощутимого физического ущерба. Под верблюдом. Все остальные укрытия были в пределах досягаемости грозного орудия ближнего полноконтактного боя. Раскаявшиеся в своём недостойном поведении буквально с первых же секунд сумкобомбёжки, бедуины, ползая под верблюдом и взывая к аллаху, молили о пощаде или уже о наступлении скорой смерти, потому что выдержать подобное стихийное буйство не под силу ни одному смертному. В итоге «баба» нарекалась матерью всего живого, принимала жертвенные дары и накопленную ранее выручку. И с превеликими почестями сходила по живому трапу, состоящему из преклонённых спин неверных, с корабля пустыни, который не меньше хозяев был ошеломлён, что угадывалось по характерному запаху и изрядно отяжелевшему мешку для сбора биоматериала, привязанного к крупу мозоленогого.

Сам ресторан в воскресенье обрамлялся нарядными гирляндами из флажков, внутреннее убранство приобретало красно-белые национальные оттенки. Фигурки животных, нарезные цветы из арбузов, шоколадные статуэтки украшали полочки между подносами с едой и салатницами. Тут же при входе предлагали отведать шарики, цвета кабачковой икры — «кёфте» — фарш из сырого мяса со специями и яйцом на листьях салата. На улице готовился на открытом огне, нанизанный на вертикальный вращающийся шампур, «кебаб — донэр» — мясо, которое срезают прожаренными кусочками на протянутые тарелки.

Тут же на свежем воздухе, восседая по-турецки на циновках, женщины почтенных лет, хранительницы очага, раскатывают плоские лепёшки до толщины бумажного листа, чтобы затем заправить их зеленью, сыром и ароматным пряным соусом, шипящим рядом на сковороде. Внутри столы ломятся от традиционных блюд турецкой кухни. От классических закусок — «мезе» — из маринованных овощей, грибов, острого перца, выдержанного в йогурто-чесночной подливке, до мясных блюд с гарниром: «пилав», «зейтиньялы» — тушеная стручковая фасоль с помидорами и луком, и «долм» — фаршированные мясом баклажаны, сладкий перец по историческим, семейным рецептам.

Запахи семян тмина, чеснока, турецкого шафрана, кориандра, сладкой паприки, петрушки и мяты не перебивали запаха закусок, основных блюд, выпечки, а смешивались с ними, создавая дурманящие букеты, пробуждающие животный аппетит. Новоиспечённые приезжие от этого обилия ароматов шалели, млели и наполнялись слюной по верхнюю риску.

Я же из всех воскресных блюд предпочитал «арнавут чиэри». Обжаренная на муке маленькими кубиками печень. С хрустящей румяной корочкой, но необыкновенно сочные внутри, комочки цвета чёрного ржаного хлеба таяли во рту. К концу сезона я выработал у себя настоящую печёночную зависимость до такой степени, что следующий выходной день я уже начинал ожидать с исчезновением последнего аппетитного кусочка арнавута из тарелки. Рестораном начиналась разминка живота, а продолжалась танцем уже на вечернем представлении — краски турецкой ночи.

На сцене бойко выплясывают мальчишки в джигитских кафтанах, с девушками кружатся в динамичных анатолийских народных хороводах, со множеством переплётов, подскоков, сменами рисунка. Практически все танцы сопровождает непременный атрибут турецкой ночи — большой барабан, разнося завораживающий ритм в ближайшие окрестности. Слышно пение дудки-зурны, плач кеменча и волынки-тулум. Мелодично, и необычно для славянского уха звучит саз — турецкая лютня, стонет, страдая, тамбурин. Много задорных выкриков, хлопков, притопов во время танца приветствия — «каршиламы».

Ну и конечно, какой праздник без услаждения мужского взора с помощью «чифтетелли» — когда длинноволосые миниатюрные танцовщицы на языке гибкого тела, изящными движениями запястий и плеч рождают дрожь, переходящую на живот и бёдра, с сотрясением монетных поясов. Женственно-роскошный таз и притягивающая взоры грудь, украшенная блёстками, словно живут отдельными жизнями, двигаясь независимо друг от друга, нарушая все научные представления о биомеханике человека. Манящий танец приковывает взгляды разомлевших после еды туристов. Даже «бабы» завистливо любуются чарующим зрелищем. Забыв о врождённом и вечном желании похудеть, наминают колбасу из сумки, с порциями свежего мягчайшего белого хлеба, совершенно случайно, в рефлекторном полусне, прихваченного со стола за ужином.

От печени в этот день, скрипя зубами и испытывая ломку зависимости, пришлось отказаться ради представившегося шанса совершить вечернюю прогулку в очаровательной компании.

Как и обещал, совершать вечернюю трапезу, я отправился в среднюю Розу. Фортуна благоволила ко мне. Лазуреокая, стройная как березка, лебёдушка Оксана ужинала одна.

— Наташа с тётей в город отправились, за покупками. Сказывала, её не ждать.

О, эти мудрые подруги и верные отмазки о шопинге с родственниками, славьтесь на века. Почему не все люди так умны, как подруги в ситуации, когда один парень на двоих. Ведь и разглядят всё, кто больше из них нравится, на мякише не проведёшь. И вторая, если и обидится невзначай, но отойдёт в сторону. В такие моменты я верил в существование женской дружбы. Парни бы устроили вендетту, грудевыпячивание и петушились бы меж собой, кичясь пупами и крутизной натуры. Ползли бы оба вперёд, застревая телами в дверном проёме, не решаясь предоставить даме возможность выбора, коли сами разглядеть не в состоянии, кто больше люб, пока девушка не потеряла бы интерес к таким приматодопотопным кавалерам.

Ну и рабочая мантра: «Уволят, так уволят. Пусть увольняют, что я не человек что-ли. Да плевал я на 2-ое правило аниматора с высокой колокольни. ОМ!» — произнесённая в позе полулотоса 108 раз тоже оказала магическое действие. На какой-то миг я испытал лёгкий приступ просветления или шизофрении от того, что всё пока удачно складывается. Внутри меня кто-то запел. Другой я — прагматик — всё порывался вновь и вновь запустить пальцы в задний карман джинс — убедиться, что надёжное изделие института холостякологии, способное, при должной сноровке в сверх растягивании, выполнять даже роль защитного шлема-скафандра во время кислотного дождя, никуда не делось. На заднем фоне некая зависимая личность требовала вернуться и расправиться с тарелкой обжаренной печени, но остальные присутствующее в голове на всеобщем съезде просветлённых его быстро заткнули.

— Да..? Ну, этот факт мою-то персону не опечалит, сударыня, но вот один мачо-стриптизёр из Барнаула, вдобавок лишённый 50 баксов, будет неутешен в горе.

— Серьёзно? Ты приятеля нашёл?

— Нашёл? Да стоило мне клич кинуть по ветру, что ослепительные, как рассветные лучи после ночного мрака, девчонки из Тольятти, работающие в сбыточно-мечтательном агентстве, желают совершить прогулку на сон грядущий в компании двух молодцов, все парни из близлежащих отелей сбежались, даже женатые и три гея, или любители спортивной ходьба, я не разобрал. Ты представь. Даже после того, как я отсеял большую часть претендентов, тех, кто не смог отжаться тридцать два раза, достать языком до носа и подарить мне безвозмездно полсотни баксов, конкурс оставался сорок человек на место.

— Ну, а зачем языком до носа доставать? — игриво водя свежей клубникой по густому йогурту, будоража этой невинной ассоциацией мой мозг, в котором при виде этой картины даже просветлённые практики прекратили избивать печёночно-зависимую личность, осведомилась Оксана.

— Мало ли какие ситуации при вечерней прогулке случаются. Допустим, захватит нас в плен банда мутантов-хамелеонов. Надо будет притвориться одним из них, чтобы влезть в доверие и освободить остальных. А это единственный тест-критерий, по которому люди-хамелеоны могут принять за своего. Не сумеет он достать языком до носа — всё — пипетс, как говорит Мустафа.

— Ну ты, Алекс, выдумщик.

— Выдумщик, это я-то? Вот погоди, когда тебя в плен люди-хамелеоны возьмут, тогда они такое выдумают, что и Гансу Андерсону трижды Христиану и не снилось.

— Что же такого они могут выдумать?

— Что-что. Вот получишь от такого мутанта на день рождения коллекцию облизанных бескрылых мух, то-то будет счастье.

— Да ну тебя, — замахала клубникой Оксанка. — Ты мне лучше скажи, куда мы пойдём, и возьмём ли стриптизёра?

— Теперь, когда Наташи нет рядом с нами, стриптизёра брать опасно. Он может повлиять на качество малины.

— Какой малины?

— Мировой! — многозначительно прошептал я. — Британскими учёными доказано, что стриптизёры оказавшись вне сцены, не освещаемые прожекторами и софитами, брошенные на произвол судьбы, перемалываемые её жерновами, могут испортить всю малину. Так и говорится в диссертации Бенджамина Дрейтона — ВСЮ! Мы не можем так рисковать.

— Хорошо, — клубники уже не осталось и красавица размазывала десертной ложечкой по стенкам креманки печальный от того что его не вкусят эти нежные губы йогурт, — а что с первым вопросом?

С трудом отвлекшись от сопереживания судьбе размазанного йогурта, я покрутил в ладонях свой чайный стакан.

— Есть два билета на закрытый показ. «Пляж-2» называется. Говорят, в главной роли такой симпатичный молодой актёр, ну и девушка ему под стать, красоты неописуемой. Спецэффекты, живые дельфины, участвующие в подводных съёмках.

— А что и такие будут?

— Да. Поэтому лучше быть в купальнике, для большего сопереживания происходящему на экране.

Мы ещё поболтали, пока я расправлялся с десертом. Пару раз меня пытался проткнуть вилкой проходящий мимо Али, но я был ловок и во второй раз покусительства измазал его нос талым шоколадом с поверхности пирожного.

— Смотри-ка, ревнует, — заметила Оксанка.

— Да? А я думал, воздух хочет из меня выпустить.

Я встретил девушку через час под каменной аркой, той самой, которая знаменовала собой въезд в Кемер. Впоследствии я, сплагиатив, нарёк эту арку триумфальной, как невольную свидетельницу благоволения фортуны к вашему покорному слуге. Этот наблюдательный пост, скрывающий меня в сумрачной тени, был в достаточной близости, чтобы я мог успеть налюбоваться на походку девушки и на неё саму, идущую ко мне навстречу, и на достаточном удалении от блок-поста верблюжьих сынов, чтобы они не видели каким образом и кем нарушается второе правило. Оксану эта игра в прятки интриговала и даже заводила. Осознание того, что своими действиями нарушаешь некий запрет, обычно будоражит сознание преемственниц Евы и усиливает их чувственность. Обладательница изумительных глаз, на дне которых при желании можно было бы найти целые экипажи затонувших пловцов, не являлась исключением.

Мы отправились по темнеющей дорожке, которую я уже исследовал текущим днём. При свете солнца всё выглядело иначе, просто и ясно. Сейчас же таинственность господствовала в каждой тени. Темень и мрак, скрывающиеся в придорожных кустах, наводили на мысли о тайных убежищах фольклорных существ. Шумящая листва деревьев в неясных очертаниях то-ли грозилась, то ли ластилась приобнять. Мы шли по щербатой земле, разбитой следами автопокрышек, негромко переговариваясь, вовлечённые в атмосферу мягкого волшебного вечера, изредка касаясь руками друг друга, и эти редкие прикосновения, словно оголённая проводка, пробуждали чувства сильнее, нежели сплетённые объятья.

Внезапно изнутри одного двора раздался цепной скрежет, что-то с силой бухнуло о металлические створки глухого забора, и раздался полный неподдельной злости и звериной ярости лай, принадлежащий огромному косматому зверю, величиной, наверное, с доброго, вернее злого, точнее доброго-но-злого, осла. Может ли быть такой животный парадокс среди вьючных животных, я не успел обмыслить, поскольку напуганная девушка прильнула ко мне. Я ощутил дрожь молодого, полного силы и жизни, девичьего тела, длинные волосы сладким ароматом свежести мазнули мне по лицу. «Спасибо, пёсик», — мысленно поблагодарил я дворового пса за близость, сплотившую нас на миг в единое целое. В первобытное существо, наполовину состоящее из страха, на вторую часть — само готовое зарычать и дать отпор.

— Ты что, Оксан, это же той-терьер. У него там микрофон и усилитель звука, — вдыхая запах девушки, прошептал я. Хотя поначалу и сам вздрогнул от неожиданности.

— Да, а ворота трясутся, оттого, что он на кикбоксинг ходил, — поддержала девушка шутку, но от меня пока не отстранялась.

— Ну не совсем на кикбоксинг. Скорее на тойский бокс, специально для игрушечных терьеров разработанный в боевой стиль.

— Это которому в той-ланде обучают?

— Ага. Там ещё знаменитый той-ский массаж делают.

Псина продолжала надрываться. Такой шанс надо использовать.

— А я знаю, как его усмирить, — шепнул я.

Дальний свет от домашнего очага, просачиваясь через зашторенные окна, пересекал двор и забор, оставляя росчерки туманного тепла на лице Оксаны, превратив глаза в тёмные омуты.

— Как?

Вместо ответа я использовал приём, старый как мир, пользовавшийся заслуженной популярностью ещё во времена героев Эллады и аргонавтики. Прильнул к её устам, ощутив вкус клубничной сладости. Девушка сильнее поддалась мне навстречу, и где-то внутри началось разгораться пламя первого восстания Спартака. Чуть смущённые, мы продолжили путь, уже скрепив пылкий союз касанием ладоней.

Квакали лягушки, неизвестно как оказавшиеся в такой близости от моря. Опять же — вездесущие южные цикады создавали природный умиротворяющий фон, словно аудио-релаксация. Лунное небо, как это заведено на романтических свиданиях, было щедро усыпано звёздами, выпавшими из галактического лукошка. Неведомый сеятель продолжил свой труд на морских волнах, отчего море издалека серебрилось в ночном свете.

Спустились вниз по дюнам, местами проросшим колкой травой. Если здесь и водились змеи, то виду они не подавали, предпочитая держаться подальше от двух безумных людей, прыгающих в темноте по песку, размахивая сандалиями. Справа от нас мягко светился широкими окнами, наполовину съеденными жалюзи, двухэтажный дом, похожий на ночной бар в стадии крепкого сна. Длинная коса пляжа, темнея, уходила вдаль, превращая тот участок, на котором мы находились, в полуостров с сиплорокочущим, подобно джазовой диве, морем.

Оно, мерно накатываясь на берег, дышало, как непостижимое инопланетное творение, как живой непередаваемо масштабный организм. Это дыхание, чуть различимое днём, ночью набирает мифическую силу, играя на волынке души. Некоторое время мы молча внимали этой величайшей сокровенной музыке, идущей, казалось бы, с дальних неведомых стран, с берегов древней Африки — прародительнице первых людей, с затонувшей Лемурии, от исчезнувших в забытьи континентов, надёжно сокрытых от людских глаз мегатоннами воды. В голове рождались очертания сюрреалистичных параноидальных картин, с околобиблейскими не доступными пониманию разумом сюжетами, не уступающие полотнам гениальных живописцев.

Отдав дань потустороннему, мы огляделись. Недалеко белели, словно кости морских животных, выброшенные на берег, пластиковые рёбра лежаков. Я отколол один из них от группы, колёсиками прочертив во влажном песке колею. Сложив на него одежду, отправились во вселенную дельфинов. Море оказалось тёплое. Обволакивало по-матерински нежно, поддерживая на плаву уступчивыми ладонями. Мы плыли черепашьим брасом, рисуя круги на воде, шёпотом делясь восхищением от ночного заплыва. Я перевернулся на спину, дав воде прильнуть к ушам. Бездонный купол неба вверху, многомерный, со звёздами, будто лежащими перед глазами, только протяни руку и можно их собрать, и будто пропасть под тобой, маяча вторым космосом за спиной, создавали ощущение полёта в плавно-покачивающейся невесомости. Вместе с ним инстинктивный животный страх, что что-то неведомое из глубин может взметнуться, обхватить, и утащить в пропасть, незримую для звёзд, обостряло пьянящее чувство опасности. Море что-то нашептывало загадочным голосом исполинов-китов, дружески обнимая тёплым покрывалом.

Наполненные эйфорией свободной ночной вселенной два человека стояли на пустынном берегу, как в день рождения мира. Чтобы согреться, я завернул Оксану в полотенце и прижал к себе. Она зашевелившись, высвободилась и прижалась ко мне. Влажная солёная кожа, ощущаемая будто собственная, от которой шли потоки жгучего наиприятнейшего тепла. Слипшиеся перевитыми жгутами волосы, холодящие грудь капельками воды, устремляющейся в наэлектризованный просвет между телами. Согревающее дыхание из прохладных губ, в роковой близости от меня и живые загадочные глаза, устремлённые чуть ниже моих — всё это привело ко второму восстанию Спартака, уже не стеснённому обстоятельствами вроде плотных джинс… Время потерялось в сладкой пелене морских и не совсем морских стонов…

С трудом приходя в себя, собирая по крупицам остатки разума после слияния с природой и друг с другом, мы стали собираться в обратный путь. Под аркой, в дозавтрашних объятьях и жарких поцелуях, время снова кануло в лету. Пробуждающиеся петухи, напомнили мне, что скоро начнётся новый жаркий солнечный день, и видение мягкой подушки неотвязно носилось перед внутренним взором…

В номере, когда я туда проник, приглушённо работал телевизор, мерцая искусственным неживым светом. Топчан Марио был пуст, курд ночевал у брата. Мустафа, свернувшись в причудливой позе распятого рестлера, слабо пошевелился.

— Бу ким..? Алекс..? Джага-джага? — спросонья, как заботливая бабушка, уже не чаявшая дождаться загулявшего внучка, забормотал сицилиец.

— Эвет, Мус.

— Нерде? — поинтересовался товарищ местом действия ночных событий.

— Пляж.

— Пляж. Оу! Супер?

— Супер, йя! Ийи геджелер, Мус! — пожелал я любопытному соседу вновь погрузиться в сон и сам припал к спасительной подушке.