В которой я встречаюсь с ангелом при жизни и не претерпеваю видимых метаморфоз.

Жизнь шла своим чередом. Работе не давало превратиться в рутину постоянное обновление калейдоскопа лиц отдыхающих, со своими характерами, манерой общения, поведения. Были и объединяющие их черты, что позволяло условно делить отдыхающих на группы. Возьмём, к примеру, девушек.

В основной массе, девушки в Турцию приезжают стайками по две, три, до пяти студенток-хохотушек. Со второго, третьего дня эти жизнерадостные особы становятся эпицентром веселья, собирая вокруг себя молодых, не склонных к излишнему занудству парней. Радостные визги от первого полёта на парашюте или от групповых покатушек на банане, разносятся на мили окрест. В зависимости от воспитания, предпочтений и количества предыдущих визитов, время неравномерно распределяется между баром, бассейном и пляжем. Разделяют, принимают непосредственное участие и иногда сами придумывают анимационные аферы. Любимые конкурсы: «столкни Мустафу в воду» и «экспресс-топлесс» — когда проигравшая в карты, фанты или дартс девушка подходит к барной стойке и методом показа грудного приданного предлагает ошарашенному бармену провести флюорографию без оборудования. Опасны для бармена, так как остаток рабочего дня он уже не трудоспособен и перед ним маячит угроза увольнения, и для упрыгавшегося за долгий день аниматора, попытками включить свидание с ним в послужной список, тем самым поставить очередную звёздочку на фюзеляж охотницы за боевыми трофеями.

Встречаются и девушки из классической прозы 19 века, прибывающие зачастую в сопровождении спортивно-настроенной тётки, которая с упорством посещает все фитнес-активити, таская с собой и племянницу, робкую и стеснительную поначалу. Девушка подолгу, отчаянно и безуспешно ведёт борьбу с вредным загаром. Потакает сгорбленности осанки и одержимости общей чахлости и запущенности, но, к концу отпуска, расцветает нежными переливами цветочной магнолии. Сама по себе угрозы не представляет, вследствие неумения пользоваться природной сексуальностью, в отличие от тётки. Помутневшая сознанием от фитнесса, спа-процедур и здорового воздуха, та в состоянии возомнить, что девушке не помешает познакомиться поближе с таким приличным, воспитанным, весёлым, знающим толк в зарядке, акве и йоге, похожим на кинозвезду — аниматором поближе, а там глядишь и дело к свадьбе.

Самые опасные представители класса парамлекопитающие это — горяченькие штучки — hotgirl. Некоторые могут спутать их с оторвами. Но различие между ними в том, что разумный аниматор — animаtore sapiens — никогда по своей воле не вступит в контакт с настоящей оторвой, создающей отдельный подвид — vooobsheblin otorva.

Горяченькие штучки подсознательно знают все барные и прибарные угодья, а также названия алкогольных коктейлей на любых языках. На этом их эрудиция заканчивается. Уже с момента подъёма, который происходит не раньше полудня, хотгёл находится навеселе, мозг выключен за ненадобностью, и ей ничего не стоит на глазах у всей почтенной публики и администрации, в ответ на твоё нейтральное приветствие, в восторженном прыжке неприлично обхватить торс ногами и повиснуть на шее со словами: «Алекс, вчера было офигительно классно. Давай сегодня ночью тоже погуляем. Джага-джага, так у вас это называется? Прикольно!»

Естественно, ты пытаешься её снять с себя, потому что много наблюдателей вокруг. Некоторые из них вооружены камерами и фотоаппаратами, а администрация вообще категорично не должна ничего такого слышать, неважно со вторых или третьих уст. А во вторых, Алекс живой человек и неспящие рефлексы, несмотря на ночное рандеву, могут вновь прорвать плотину, разрушить дамбу и сместить земную ось. Поэтому на ломанном турецком, в основном для менеджеров отеля, способных донести начальству о несанкционированном поведении аниматора, которое в свою очередь окажется визитной карточкой для увольнения, ты громко вещаешь на все трансляционные каналы отеля:

«Сударыня, что вы себе позволяете, мы с вами совершенно незнакомы. Я приличный работник, на хорошем счету и не склонен к подобным выходкам. Разве я был бы столь же бодр и полон энергии, если бы не крепко спал всю ночь».

И продолжаешь уже на русском, для пожилых отдыхающих, спеша успокоить их и развеять все сомнения в том, что вы всё тот же достойный пример для подражания: «Сударыня, я не имел чести видеть вас вчера, вы меня с кем-то путаете. Не соблаговолите ли вы спуститься наземь?»

Но горяченькая штучка не благоволила, более того, она прыскала со смеху и выдавала новые информационные поводы для пересудов: «Я путаю, сударь?! Стало быть! А может это вы путали вчера, когда чуть мои трусики не одели, перепутав свои боксёрки с женскими танго. Извольте объясниться».

В полном конфузе, желая сохранить остатки чести, оставалось только вместе с визжащей хотгёл прыгать в бассейн. Там, под покровом воды, ближе ко дну, покрытому золотистой колышущейся сеткой теней от проникающего солнечного света в прозрачную синеву, делать страшное лицо и подносить указательный палец к губам. В водной среде, мозг сударыни ненадолго оживал, включался, вспоминая, что ты так то здесь на работе и не надо столь открыто светить отношения, и тебе предоставлялся тайм аут для восстановления подмоченной репутации до вашей следующей встречи.

Основная масса женщин постарше была представлена крепко сбитыми, плотными вместилищами увядающей души. Они вдобавок отягощались мужьями-балбесами, охочими до включённой, следственно, обязательно прописанной фиктивным эскулапом к приёму в неограниченных объёмах, измеряемых как куболитр в минуту, выпивки. Их женские позывные-покрикивания командным тоном, отшлифованным за растраченные впустую годы семейной жизни, загоняющие, не знающих меру в возлияниях, краснолицых узюзюканных балбесов обратно под каблук или под шлёпочную пятку, слышны были постоянно и в столовой и на пляже и перед вечерним шоу.

Сами они не проявляли видимого интереса ко всему происходящему в отеле и требовали, чтобы их оставили в покое и дали спокойно умереть подле морского берега, под плеск волн.

Отдельную группу составляли молодые мамаши. В самом цветущем возрасте, сумевшие быстро восстановить прежние привлекательные параметры после родов, приезжающие, как правило, без вторых половинок, но с мамашей, или хуже того — со свекровью — надзирательницей, они подвергались непрерывной и часто безрезультатной бомбардировке записками любовного характера от персонала отеля. Дни коротали, пребывая в фрустрационном забытьи, украшая собой шезлонги, наслаждаясь покоем от отсутствия сданных в мини-клуб под Машин контроль отпрысков. После первых дней релакса, начинали проявлять интерес к жизни и с охотой посещали мероприятия спортивно-оздоровительного характера. Опасность представляли в последние деньки отпуска, когда предчувствовали, подобно Винни-пуху, что прощелыга Кролик ещё что-то припас. В такие моменты тактические усилия официантов могли и оправдаться, но из национальной брезгливости молодые мамаши могли переключиться и на русских аниматоров.

Опасными для аниматоров являются и незамужние девы, или замужние, но несчастные в личной жизни, элегантного возраста, когда тело ещё жаждет продолжения жизненного банкета, несмотря на закрытие ресторана. Такие персоны пристально следят за бурной деятельностью молодых людей, изучают маршруты следования объекта по часам и минутам, выявляют слабые места и бреши в обороне и норовят улучить момент, когда аниматор наиболее уязвим, находясь вне толпы. Например, утром делает анонс анимационной программы, оказываясь один в радио-кабине, или в свой выходной плавает в бассейне, или после сытного раннего ужина, медитирует перед пока пустующей сценой, закинув ноги на спинку впереди стоящего стула.

Сначала, после недолгого блуждания вокруг да около, разведки боем, следует покупка музыкальных дисков с турецкими хитами или бинго-билетов, служащая для снижения сигнала тревоги. И далее осторожные прикосновения с недвусмысленными предложениями составить компанию для посещения рыбного ресторанчика. Или вовсе — поближе познакомиться с работой смесителя в душе, который, оказывается, подтекает, а необразованные дикари не могут это понять, да и вообще не смотрятся привлекательно голышом со смесителем в руках.

Вежливо отделаться бывает совсем не просто. Попытки притворяться геем, импотентом или и тем и другим одновременно не дают результата, ведь вы неоднократно были замечены в порочащих связях с юными соперницами, горяченькими штучками, о чём свидетельствуют фотки на телефоне, на которые предлагается взглянуть или сейчас или в номере, где вас ждёт приведение смесителя в рабочее состояние. Действенный метод, это всегда иметь при себе склянку с чесночным рассолом или снадобье, которая зовётся «мымасура» и быть начеку. Как только вы завидели приближающуюся даму с такими смесительными намерениями, надо мгновенно нанести снадобье на подмышечную область. Вы спасены. Перехватив пальчиками крылья носа, охотница удаляется восвояси, теряя к вам всякий интерес.

Главное не забыть ополоснуться, прежде чем вы столкнётесь с другими людьми, иначе избежать вновь подмоченной репутации и прилепленных прозвищ с именами не самых чистоплотных животных не удастся.

Особая немногочисленная группа женщин — воображалы — femina musipusi. Приезжают со спонсорами характерного вида, произошедших даже не от обезьян, а от морских свинок, но именуемые пупсами, заями, котями, лапулями. Иногда прихватывают с собой и подруг, с того же поля, на котором выросли сами до ягодного состояния. По отелю и даже по пляжу передвигаются исключительно в мини-стрингах и на шпильках, в зависимости от возраста демонстрируя или нет признаки целлюлита, и обвешенные всеми бриллиантово-жемчужными регалиями от заи, количество которых после каждого выхода в город неуклонно пополняется. Некоторые из них уже начинают сдавать позиции, покрываясь шрамами косметических операций, увядать, но всё равно норовят влезть во всё самое короткое, миниминистое, готовое треснуть в ожидаемых местах, вызывая собачий рефлекс Павлова у официантов. В море или бассейне не плавают, а лишь окунаются, из риска замочить и разрушить двухчасовую укладку или подпортить обильный макияж, которого боятся даже пляжные мухи, привычные ко всему. При передвижении используют профессиональную походку древнейшей профессии, что создаёт некоторые трудности шпилькам на мокрой гальке и даже приводит к конфузам, когда при оскальзывании натянутое бельё всё-таки трескает. Слава богу, опасности не представляют, так как с высоты шпилек не замечают смертных людей.

Ну и конечно семейство кумушек. В нём насчитывается около 10 разных видов. Это отряды: лежебоких болтушек, всёедящих толстушек, изморяневылазящих, непробудноспящих и мозговыносящих, наподобие тех кумушек с Ростова, про которых я уже упоминал.

Большая их часть прибывала из посёлков городского типа, которые ещё не успели электрифицировать и даже снабдить сканвордами. Поэтому им многое было в новинку.

Некоторые, глядя с лежаков снизу вверх, никак не могли понять, что загорелый парень, сложённый как молодой греческий бог, спрыгнувший с мраморного постамента, от них хочет.

— Валь, глянь, что за диво такое?

— Сама не разберу, Никифоровна. Тебе что, милок? Мы ведь по-твоему не бачим, не разумеем.

— Да, ты нам жестами покажи, — и одна из кумушек начинала крутить перед собой толстыми сарделичными пальцами, демонстрируя, как именно надо жестикулировать.

— Да вы что, бабоньки, я же свой — русский.

— Смотрикась. Не унимается. Всё лопочет что-то, Валь. Может кушать хочет? На вот, милок, яблоко погрызи.

— Да, спасибо, сами скушаете. Пойдёмте на зарядочку сходим, разомнёмся, жирок посгоняем.

— Смотри ка, как речь ихняя басурманская на нашу похожа.

— Да, а что говорит, Валь?

— Приглашает куда-то.

— Аа, с этим надо поосторожнее. Он наверное из этих, как там их… айфоний.

— Не, айфоний это мой внучок купил. В Москву уехал, Петенька наш, на минаджора учится. Я говорит, бабушка, минаджором буду. А этот — альфонсий, про них передача была телевизионная, с Андрюшенькой, дай ему бог здоровья, Малаховым. Втираются, говорят, в доверие к видным женщинам постарше и пенсию выманивают.

— Вот какой же, зараза. Пенсию у бабулек хочет выманить. А так и не скажешь. Вроде порядочный человек, разве что полуголый.

— Во-во. Эти альфонсии так и действуют, в передаче показывали. Оголяются, и ну давай к почтенным видным женщинам приставать.

— Ну вы даёте, какой альфонсий? Русский я, так вас по путям растак. Из Архангельска. Работаю здесь.

— Смотрикась Никифоровна, альфонсий по-нашему научился ругаться. Прям как твой дед после рюмашки.

— А заливает то как. Говорит русский он. А? Вы посмотрите, люди добрые! Тьфу ты, чёрт смуглый.

— Он, Валь, наверное доллар хочет. За доллар то он и американцем назовётся.

— Не давай ему, Никифоровна, денег. Вот так они пенсию и вымогают, окаянные. А ну иди отсюда, басурманин.

Заслышав шум, ко мне обычно подходил Рома.

— А, Йога-жога, оставь этих ядрён-матрён. Я с утра на них час, ёксель-моксель, угрохал. Дурные какие-то, мозг меньше, чем у попугаев, медузьи потроха.

Йога-жога — это было моё официальное пляжное прозвище, данное мне Романом, когда он впервые увидел, как я, с его точки зрения, издеваюсь над бедными женщинами. Обычно он прибавлял: «А Йога-жога идёт. Эй, Йога-жога, опять женщин в узлы вязать будешь, два дня потом не распутать, лаваш мне в печень. Эй, Йога-жога, научи меня позе полуглобуса или что у вас там ещё есть, ёксель-моксель».

— Смотрикась, Никифоровна, а этот, второй-то бандит, как бранится. Ну вылитый твой, Иваныч, когда на опохмел просит.

— А ну уходите, ироды проклетущие. Нет у нас денег, — опять давай жестикулировать одна из бабенций.

— Тьфу ты, полоумные, пахлава мне в мозг, — подтверждал своё мнение Рома и я невольно с ним соглашался.

Позже я натыкался на них возле барной стойки, где разыгрывалось целое представление к вящему удовольствию публики, на свою радость оказавшуюся поблизости.

— Слышь, милок, кваску налей, — обращалась одна из бабулек в забавном чепчике, поверх химических рыжих кудрей, украшенном вышитыми цветами.

Ахмет разводил руками, перечисляя ассортиментов напитков:

— Кола, фанта, севен-ап, вада — давай, можна.

— Что лопочет, Валь, не пойму. Квасок у вас есть?

— Квас. Понимаешь, нет? Из хлеба. Хле-ба, — по слогам произносила чепчиковое чудо, как будто от этого Ахмету становилось понятнее.

— Понимаешь, — повторял он послушно, — Хлеба бурда капут. Хлеба ин ресторан. Бурда — кола, фанта, вада — хочишь, тавай. Карашо?

— Не, Валюш, не понимает. Ну, а компотик есть? Ком-по-тик, — дальше в ход шла плодово-ягодная пантомима. Пальцами изображалась развесистая клюква, горсть смородины, демонстрировалось уже частично покусанное яблоко из сумки.

Бармен разводил руками.

— Йок. Сок нету. Сок ин ресторан, — и в третий раз перечислял ассортимент имеющегося в баре.

— Вот ведь ирод, мучит тётку. Хоть умирай от жажды. Что совсем ничего нет, милок? Ну посмотри, может есть квасок. Или простокваша может. Про-сто-ква-ша из молока. Молоко то я не люблю, а вот простоквашки можно.

— Йок. Водка можна. Джин-тоник давай, харошо? — решался сменить тактику отчаявшийся Ахмет.

— Валюш, водку проклятущий налить хочет. Споить — свести бабушек в могилу.

Остальные туристы уже вовсю веселились, давая советы Ахмету налить им ракию, выдав за березовый сок.

— Алекс, Алекс, бурда. Tell them, please, no juice here, — звал на выручку бармен.

— Здесь сока нет, — подходил я к матрёнам со спины, не подозревая, что это те самые кумушки с пляжа, — только газировка и вода. Может водички?

— Никифоровна глянь, опять альфонсий. Преследует нас, окаянный.

— А я тебе говорила, не бери доллары с собой. Альфонсии деньги по запаху определяют. А ещё в передаче сказывали, что и изнасиловать могут, а потом уже деньги выманить.

Мда, уже и в насильники бабулек меня определили. Совсем Алекс, опустился.

— О, внучек, внучек, подь сюды, помоги видным бабушкам, — кумушки завидели Марио, важно декламирующего на ходу: «У Лукоморья весь зелёный сидит и водку пьёт учёный, пойдёт направо что-то просит, налево — тоже не молчит».

«Ну привет, своих не признают, а тут внучка нашли».

— Что бабушки, гуляем? — обнял их Марио за дубовые талии, по-цыгански лихо ухмыляясь золотым зубом.

— Внучек, нам бы кваску.

— Э, Алекс. Кваску — что это?

— Внучок, ты с альфонсием не общайся. Он нас изнасиловать хочет и выманить доллары.

— Алекс, твоя с бабушкой джага-джага? — Марио захохотал, как козлёночек.

— Квас — это пиво с водой смешать и полпальца водки добавить, — на английском сказал я.

Гнусно, конечно, но бабушки утомили с навешиванием ярлыка «альфонсия» и захотелось им насолить sponte sua sina lege (по собственному побуждению).

Солнце припекало, желание утолить жажду настоящим турецким квасом кумушек посещало часто, и уже до обеда у нас было два новых амендатора, как они себя называли. Валя и Никифоровна. Бабулек на солнце развезло, они жгли, и многие отдыхающие пополнили видеохранилища на телефонах отпадными клипами. На видео было как бабушки, напевая частушки, катались с аквагорок в компании с Марио, в неприемлемых для почтенного возраста позах и неподобающих таким видных женщинам. Дикий полёт на парашютах вместе с сумками, из которой вывалилось в море и на береговую линию пара припрятанных килограмм столовых яблок. Количество посетителей у Яши, кальянных дел мастера, резко подскочило, когда туда заявились две пьяные бабульки, отведать, что это за диво дымное. На аквааэробике эти две бегемотопотамши, продолжая распевать частушки, мощными движениями объёмных тел оттеснили к бортикам других занимающихся, отчего на тех выпала двойная нагрузка: выполнять упражнения и преодолевать концентрические волновые круги, распространяемые бабушками в неадеквате. Жест, который я иногда используя для смеха, «снять лифчик и помахать в воздухе», расшалившиеся бабушки восприняли всерьёз. Женщины хохотали, детям срочно закрыли глаза, многие мужчины тут же проделали эту манипуляцию сами себе, чтобы память об увиденном не помешала им продолжать полноценную половую жизнь. Но кое-кто с заторможенной от алкоголя реакцией замешкался и после предъявлял мне претензии за такую шутку, которая может нарушить первую, вторую и все последующие брачные ночи. Да я и сам, несмотря на опыт работы медбратом, видавший анатомию и в более неприглядном обличье, еле удержался на бортике. К обеду бабоньки угомонились, уснув за тарелками с чечевичными похлёбками. Причём та, что в кокетливом чепчике, храпела, опустив руку в миску с тёплой жижей, вместо ложки.

В общем, все остались довольны, в том числе и кумушки, которые из происшедшего запомнили только то, что было весело, несмотря на головную боль и ломоту во всём теле, словно побывали под катком. На другой день, общаясь с отдыхающими, они пришли к выводу, что я всё-таки русский, только уж не по-нашему загорелый и дали мне почётное звание «внучок», как и «цыганку» Марио. Не знаю даже, как лучше. Когда принимают за альфонсия, или пытаются постоянно накормить из добрых побуждений: «Смотрикась, как исхудал, трудяжка Алексочек, аж на животе кости выступают». Уверения, что это пресс, на них не действовало, и проще было избегать обретённых «бабушек», чем подвергаться откармливающим атакам во время набора людей на активити.

Среди мужского контингента не было такого значительного видового разнообразия. Молодёжь делилась на два типа. Нормальные парни — чертяги, также заселяющиеся шумными компаниями, иногда вперемешку с бойкими девчонками. Но такой вариант встречался реже — ибо: «Зачем со своим самоваром за рубеж ехать». Составляли здоровую конкуренцию в амурных делах аниматорам, хотя конечно, процент заводил среди них был небольшой. Основные задачи: занять хороший плацдарм в баре, разогнаться, разбухаться и дотянуть до высадки на дискотеку, на которой есть вероятность зацепить кого-нить из подружек-хохотушек. Такой марш бросок выдерживали не все, и отчасти моей стратегической задачей являлось, путём вовлечения во всевозможные развлечения довести их в удобоваримом гомосапиенсоподобном состоянии до вечерних потанцулек, чтобы снять с себя централизованное направленное внимание девчонок с местами на фюзеляжах отведёнными под звёзды. Иначе, я бы не дотянул до конца сезона. Мой блестящий план министерство обороны в лице главнокомандующего Бобенерала и боевых товарищей вряд ли одобрило и прознав о нём, меня бы представили к военному трибуналу с обязательным расстрелом и лишением войскового пайка, поскольку мы воевали на разных флангах и выполняли разные задачи. Я оказался на передовой, где моя позиция постоянно была под свиданомётным огнём противника, а товарищи по ратному делу были в глубоком тылу, на безрыбье, только мечтая о джага-джага славе, а я их шансы обладать нашивками «за пляжную доблесть» и «за отвагу на пляже» уменьшал.

Выраженных ловеласов среди русских парней немного и то больше на словах, потому что страсть к халявному алкоголю в русской душе мужика, окруженной потёмками, родилась раньше страсти к женщине. Ведь дегустация первого алкогольного напитка «культурными слоями» мужского сословия происходило когда? Лет в 12 в 15. Пить, так чтобы до симптомов похмелья, уже начинали с 16-ти. А когда начиналось знакомство с женщинами как продолжательницами рода? Первые попытки освоения земного космоса в 15–18 лет. А так чтобы со знанием дела, с умением — уже после 20.

Молодые турки, албанцы, итальянцы, французы, скажу откровенно, больше озабочены в плане ухажёрства и подтверждения своего статуса самца, чем наша молодёжь. Турки вообще пить не умеют, крышу сносит, как у первоклассника после первой стопки, поэтому предпочитают вовсе не пить. Ну а албанцы, макаронники и лягушатники — благодаря великому кулинарному наследию, в процессе «чисто мужского общения» больше сосредоточены на гастрономическом удовольствии, нежели на выпивке, поэтому и сохраняют церебрально-печёночно-почечную энергию и желание для других удовольствий.

Такие же нации как немцы, англичане, швейцарцы, с точки зрения наших ребят, ведут себя крайне нелепо и неразумно. Они проводят отпускной досуг со своими «самоварами» — будучи обручёнными, помолвленными и расстаются не больше, чем на 10 минут, требуемых на посещение сан-узла. И даже после уборной ведут себя так, словно не виделись пол-жизни. Приносят слова клятвы, верности, что за это время не разлюбили их. Зрелище действительно, крайне-занудное, все эти ути-пути, поглаживания по животикам и поцелуйчики в щёчку, изображающие величайшую страсть и нежность. Щеночки сенбернара и кролики с цыплятами нервно рефлексируют в сторонке на позабытых подарочных открытках. Не спорю, может страсть и нежность когда то и были, но ежедневные повторения этих сцен, загнали чувства в такую рутинную коллею, что со стороны и даже изнутри это выглядит подчёркнуто-искусственно. Они может и осознают, что закапывают себя всё глубже в попандос, но выбраться самостоятельно из этой вечной чайной церемонии с одним и тем же прибором не могут.

Другой вид парней — прямо противоположный чертякам. Ботаны-любители, порабощённые ленью тюфяки, великовозрастные маменькины сыночки, зомбированные макинтошем и пропитанные линуксом, программисты, заплывшие до поросячьих глазок, бигмагоеды. Приезжают либо с родственниками, либо с ноутбуками, либо с корзинкой шоколадных батончиков и влачат отшельническое существование, мало попадаются на глаза, потому что вообще не балуют визитами территорию отеля, предпочитая номера и короткие забеги или продолжительные заброды в ресторан. Некоторым из них везёт, они встречают в интернет-комнате родственную душу с теми же интересами. И тогда двое существ, не появившиеся ни разу на солнце и в море, просиживают в закоулках отеля с ноутбуками или планшетами. Самое большое жизненное приключение для них, это подсмотреть снизу, как женщина поднимается по винтовой лестнице. Восторженных впечатлений об этом моменте хватает до окончания отпуска. Из всей этой категории только у великовозрастных маменькиных сынков есть шанс перерасти свой статус, неожиданно столкнувшись с девушкой из классической прозы 19 века. Эту неожиданность, как правило, обеспечивает сам аниматор, чтобы тётка, сопровождающая девицу на выданье, наконец-то успокоилась и прекратила попытки свести её племянчатое чадо с наинепредвзойдёйневшим.

Мужчины постарше могут здорово разнится между собой. Солидные бизнесмены, награждённые орденом полного живота первой степени, вторые помощники заместителей врио заместителя, деды с военным прошлом в царской России, незадачливые подкаблучники, сумевшие ускользнуть на минутку из-под сурового гнёта, полузаботливые папаши, передавшие нашей Маше свои обязанности, философы-интеллигенты, имеющие схемы преобразования вселенной по пути эсхолиационного развития, холостяки — ценители женской недоступности, вегетарианцы-рецидивисты, прошедшие посвящение в храме Шаолинь на ново-кутузовском, презираемые вышеперечисленными группами спонсоры-лапули — все они становятся однородной весёлой массой без выраженных отличий. Рецепт простой — взять одно пиво, один напиток «виски кола», плюс пара «джин-тоников» и ракию на два глотка — смешать в течении пяти минут в животе и не закусывать — и вуаля. Столики в баре сдвигаются, мужики объединяются в стадную стаю чуть растрёпанных, краснолицых, гогочущих особей с особым огоньком в глазах. Попытки «баб» выцепить своего, к этому моменту уже невменяемого подкаблучника, находящегося вне роуминга совести, из этого павианьего сборища, обречены на провал. Это единственная жизненная ситуация, когда «баба» пасует и, посулив кары небесные земным кулачищем невозвращенцу домой, гордо удаляется, не достигнув желаемого результата. Естественно, изощрённое наказание и торжественная порка ждут муженька в будущем. Но это потом, а сейчас он сбросил оковы рабства и показывает «кукиш» могучему бабскому заду, жест — который обойдётся ему ещё в пару лишних общественных работ по дому.

Конечно, всё это разделение носит довольно условный характер. И попадаются личности, не вписывающиеся не в одну из групп. Например, знаменитости или маньяки. Маньяки встречались нечасто, что отнюдь не являлось поводом для грусти. Мне — лишь однажды, когда перекусывал пиццей в тихом баре, наклонившись со спины, кто-то прошептал:

— Рискуешь, парень, — но когда я огляделся, увидел только удалявшегося мужика, неопределённого возраста в стрёмных плавках в зелёный горошек. Он это шепнул или нет, а если он, то по какому поводу. Выяснением этих вопросов я утруждать себя не стал.

В свою очередь постоянная смена действующих лиц оставляла свой отпечаток на личной жизни. Не успевал я привыкнуть к одной девушке, проникнуться теплом и привязанностью, как наступала пора расставаться. Пару дней шлейф воспоминаний держал меня на шёлковой привязи, не давая принимать активное участие в выборе новой Дульсинеи Тобосской. Но этот любовный морок, туман, развеивался, уступая под напором вожделения, поступающего в неиссякаемый колодец сердечных переживаний.

С Оксаной я совершил ещё несколько рейдов на пляж. Свирепая псина, в следующий вечер, неожиданно для себя, получила свёрток бутерброда из колбасы и ветчины, переброшенный через забор и больше не оглашала окрестности утробным лаем, а сопела, принюхиваясь через створки, ожидая нового угощения.

Мы исследовали местность, уходя по отвилке дальше не сворачивая сразу на пляжную тропу через дюны. Просёлочная дорога заканчивалась шлагбаумом с ограждением, за которым располагался кемпинговый лагерь. Где-то посередине пути, тяжело привалившись к земле покорёженным боком, доживал свой век старый деревянный баркас с основательно подгнившей рубкой и спиленной мачтой. Он дышал такой древностью, что я не преминул на него взобраться для исследования и втащил по обрывку каната девушку. Мы сидели на этом отслужившем артефакте рук человеческих, воображая, что он плавал ещё в ту эпоху, когда океан был мировым. Любовались ночным небом и слушали хор турецких лягушек под управлением стрёкота сверчков и цикад. Эти мгновения ночной тёплой лирики затеняли дневные хлопоты, превращались в центры уюта и покоя, когда я не дёргал за поводья жизни, несясь по ухабам вскачь на взмыленном жеребце неуёмной энергии.

Потом Оксана, оставив надпись на сердечной мышце аниматора «здесь была я», вернулась в Тольятти. Позже на миокарде стали появляться и другие похожие надписи, разнились только имена. Одни сильнее врезались в сердечную плоть, зовя за собой, преследуя образами, кровоточа, отчего выглядели чётче. Другие блекло светились, как от карандашного графита, а какие-то и вовсе стирались, не оставляя следа в амурной памяти.

Однажды я даже чуть было не попал впросак. Вернее, попал. В отеле появилась ослепительная девушка, мало того что чрезвычайно привлекательная блондинка, так на ней ещё был белый купальник, который приятнейше для глаз сочетался с ровным золотистым загаром. Вообще мало кто из девушек отваживается облачаться в купальник цвета лилий. Для этого надо обладать либо безупречной фигурой, либо отсутствием самокритичности к оной. К данной девушке был применим первый вариант. Она появлялась словно ниоткуда, но Её приход всегда можно было предсказать сначала по неявному, но набирающему силу, по мере Её следования в вашем направлении, нарастающему, как морской вал прибоя, вздоху восхищения работников отеля, передающегося по цепочке, по приближающемуся звону, разлетающейся на осколочные дожди посуды, сервиза, по звукам бултыханья в бассейн всё тех же засмотревшихся официантов. Её улыбка, посвящённая всем и никому одновременно, а может и вовсе, погружённая внутрь себя, как у мастеров-даосов, казалось соединяла в себе открытость матери Терезы и загадочность Джоконды, вкупе с игривостью Мерлин Монро. Так же таинственно как появлялась, Она исчезала, и никто не знал, кто она и откуда, и не мираж ли это, посланный как наваждение свыше.

Мусти не спал уже вторую ночь, пытаясь избавить свой воспалённый мозг от Её образа.

Марио разучивал любовную лирику Пушкина, чтобы попытаться поразить Её при встрече. Боб начал изготавливать: «Спешал синг, йя», — самодельный капкан из бинтрезины, клея и баскетбольного кольца, чтобы Она не смогла избегнуть общения с ним, поэтому ядовито ругаясь, таскал с собой второй день кольцевой обод, вынужденно держа его двумя руками как руль, не рассчитав силу и возможности клея. А Она возьми, да и заговори со мной:

— Привет, — Голос у неё оказался столь же чудесным, как и она сама. В нём было и весёлое журчание ручейка, и запах свежескошенной травы на ромашковом лугу, и трели дневных птах.

Привет, — особо не задумываясь, может ли мираж меня услышать, ответил я, также улыбаясь, встретив Её в полуденное время.

Затем сообразил, что я и сам услышал, как видение заговорило. Может это не мираж вовсе.

Я застопорился, забыл куда иду, не в силах поверить, что это происходит со мной. Огляделся по сторонам и чувствительно ущипнул себя за предплечье. Она видно сочла, что я остановился перемолвиться о чём-то, поэтому тоже остановилась и выжидательно, с той же милой улыбкой, с какой обычно хорошенькие девушки любуются несмышлёнными котятами, смотрела на меня. Но я молчал, проверяя, не сновидение ли это. Пятый и шестой щипок дал тот же результат — это реальность. Но Она взяла инициативу.

— Слушай, Алекс. Мне официанты кучу записок с предложениям сходить на пляж надавали. Ты не знаешь, как от них избавиться, я имею в виду официантов? Утомили до невозможности.

«Боже, Она знает, как меня зовут! Поверить не могу. Она знает моё имя. Она интересуется мной!»

«Конечно, дубина, знает. У тебя же на бейдже оно написано», — ответил внутренний диспетчер.

— Кстати, Алекс, это Лёша?

— Нет, это Саша.

«Ага, съел! Видишь, Она интересуется мной».

«Ну хорошо, тогда не стой как чукчелло. Скажи ей что-нибудь».

«Во-первых не ей, а Ей. Во-вторых, что Ей сказать? Про погоду? Или спросить, вы тоже отдыхаете в этом отеле? Что я могу Ей сказать?»

«Какую, к чёрту, погоду. Она тебя о чём-то спросила».

«Спросила? Она меня спросила? О чём? Что, что Она спросила?»

«Не гоношись, надо было слушать, а не на … кхм… пялиться. Ладно, подожди, сейчас узнаю».

«База, база, диспетчер запрашивает память. Нужно знать содержание вопроса на 14332320-ой минуте жизни. Понял. Отбой».

«Про пляж. Что-то про предложение сходить на пляж».

«Не может быть!»

«Ну не может, так будь дальше раззявой и стой — тормози».

— А что, давай сходим. Может сегодня вечерком? — выпалил я, перейдя с места в карьер.

— Куда?

— Так на пляж. Там сегодня необычная раковинная симфония будет. Живое исполнение. У меня два билета в ложман есть, — сморозил я не то что несусветную, а несусветнонесусветистую чушь.

— Хм. Ну давай сходим, — с подозрением в уголках глаз молвила девушка, словно это не она минуту назад высказала эту идею, а лишь поддалась на уговоры. Женщины, что ещё сказать.

Когда, Её перемещение, сопровождаемое сопутствующим шумом вздохов, звона и бултыханья, стало удаляться от меня, я сообразил, что даже не знаю Её имени. В оставшееся до свидания время я попытался это выяснить. Мустафа должен знать всех барышень, к нему я и обратился первым.

— Алекс, я не знаю, — печально пожал он плечами. — Я говорить — можно пляж, давай. Она — нет, Мустечка, не могу.

— А зовут-то как?

— Не знаю. Чок гюзель, да?

— Да, да. Чок гюзель, — согласился я, что девушка очень красивая. Но не называть же Её так в разговоре.

— Джага-джага, Алекс?

— May be, — ответил я уклончиво. Но Мустафавн плутовато заулыбался и погрозил пальцем, вроде: «Ай, ай, ай».

— Астарожна, Алекс. Много гарсон хотят она пляж.

Если уж ушлый сицилиец не знал, то дальнейшие попытки разведать имя к установленному часу были бесплодны. Марио не выручил, я лишь зря потратил время, слушая выученный для неё стих.

— Ихорь, ты помнишь, баба злилась, по шведскому столу носилась, а нынче погляди туда.

Под разноцветными штанами и под зелёными трусами на кухне явно кто-то спит… Ну как?

— А что за Ихорь?

— Ну Ихорь — так зовут девушку.

— Ихорь? Да не может быть?

— Эй, ну не веришь, не надо.

Затем Марио сделал тот же вывод о потраченном времени, только уже со своей стороны, выяснив, что я уже назначил свиданку. Он настаивал на Ихоре, но мне, это вытащенное из чулана с дурман-травой имя не внушало доверия, как и сам насупившийся Марио.

Официанты если и знали, то весьма ревностно берегли эту тайну. Даже те из них, кто лояльно относился ко мне, не выдали желаемого созвучия. Более того, часть из них, при описании мною черт девушки, хватались за столовые приборы и с неприязнью на меня смотрели, словно были готовы пустить их в ход. У меня хватила ума, не распространяться о истинных причинах, для чего мне требуется знать, как Её зовут. Сказал, чтобы отвязаться от собравшихся вокруг меня нервно дышащих парней в чёрно-белой униформе, зажимающих тупые ножи в потеющих ладонях, что Она за диск с музыкой заплатила, а ещё не забрала. У меня тут же стали наперебой требовать этот диск, чтобы лично его передать. Мне повезло, что решение подкинутого Алексом вопроса, кто из них больше достоин передать Ей диск, отвлекло внимание гарсонов от меня, и я покинул жаркую дискуссию с возможным кровопролитием.

Мы встретились с «чокгюзель» в установленное время под «триумфальной» аркой. Ожидая Её, я нервничал, что без белого купальника могу и не узнать. Но опасения оказались беспочвенны, в лёгком сарафане с рисунком из красных цветов на сером фоне, Она была также прекрасна и прелестно женственна, как воплощение цветущей весны. По дороге я придумывал, как бы поделикатнее выяснить Её имя. Методы лобового вопроса не годились для такой совершенной по-красоте девушки. Я предвидел возможное в этом случаем негодование, пару пощёчин и acta est fabula — сверхскорое окончание представления.

— А как тебя по отчеству? — начал я с самого простого.

— Папа Миша.

Так, ну Михайловна и Михайловна, с этим понятно, не зацепиться. Михайловна значит. Неужто нельзя было сказать: «Отчество Михайловна. Стало быть я, разлюбезный сударь, Алла Михайловна».

А может и впрямь Алла, вроде гармонирует. Хотя Светлана тоже гармонирует. Да они все гармонируют, йятадраль, кроме Ихоря.

— Интересно, а как тебя родители в детстве ласково называли? — решился на другой подход. Уж от уменьшительно-ласкательного я сформирую и полное.

— Ну там зайка, ангелочек ты наш, солнышко, — эта информация мне ничего нового тоже не дала. Я мысленно обвинил её родителей — в общем и Михаила — в частности, в пренебрежительно-безкреативному отношении к своему чаду и снова задумался.

— А ты знаешь, что твоё имя означает? — спросил я. Может Она скажет к примеру: «Моё? Елена? Значит то-то и то-то, — или, — меня назвали в честь богини Дианы». Но вместо этого Она сказала, что хочет услышать об этом от меня.

«Что ж за ребячество такое, — начал я злиться, — Сама не представилась, а я что, по звёздам должен прочитать». И я машинально посмотрел вверх, но звёздные суфлёры сегодня взяли выходной. Поэтому, как обычно, сочинял трактовку невыясненного имени на ходу, успевая любоваться точёным профилем и натягивающейся тканью сарафана в определённых местах при движении тела.

— Оригинально, — призналась Михайловна, прослушав мою выдуманную трактовку. — Это ты откуда взял? Такой расшифровки я не встречала.

— Не, ну в журналах же и в интернете стандартные значения пишут, общие для всех. Эта схема персонально не работает. Представь, страной управляют исключительно Владимиры и Дмитрии. Все медсёстры исключительно Вали и Оли. В армии служат Павлы и Николаи, продавцы поголовно Ашоты и Зины. А я с учётом уже внешних проявлений фенотипа, конституции, цвета глаз ну и отчества, конечно, — выкрутился я, не желая признаваться, что отправился с девушкой на свидание, даже не ведая как её зовут. Да, положеньице.

— А ты зачем мусор во двор выкинул? — спросила чокгюзель, когда я по привычке отправил колбасный сэндвич за ограду.

— А это так, таможенная пошлина, — из-за забора донеслись звуки волочащейся цепи, шумное принюхиванье и урчанье. Затем строгий мужской голос закричал: «Фу, хаир, хаир, аминокуюм», — и свёрток, чуть обслюнявленный и утративший прежние чёткие очертания, перелетел обратно, едва не угодив в девушку, успевшую присесть. Свёрток достался мне, а во дворе раздались ещё звуки нескольких голосов, затем створки забора начали подрагивать, словно кто-то искал засов.

— Бежим, — шепнул я, стряхивая со лба влажный ошмёток колбасы и потянул дальше по дороге.

— Вот так здесь работает таможня. Конфискат не принимают, — когда опасный забор отдалился от нас метров на 100.

— Неожиданно. Вы, Алекс, полны сюрпризов, — заметила Она, когда мы преодолели порядочное расстояние от забора.

— Не так чтобы очень. Основные сюрпризы заканчиваются, остались мышцы, кожа до кости.

— Ты, Саш, наверное, не первый раз сюда девушек водишь, «Ну, Михайловна, вы тоже не первая, кто об этом спрашивает».

«Ну и что тут сказать?»

«Скажи как есть, — вмешался диспетчер, — не первый и вероятно, не последний».

«Ага и поминай, как звали».

«Ну тогда придумай что-нибудь. Пошути».

«Ага, пошути: „До тебя только Петросян соглашался“, — так что ли, пошутить?»

«Ты же это затеял, вот и выкручивайся, а мы здесь поржём».

«Ну и засранцы, уволить бы вас всех. Ладно, хватит с собой разговаривать. Так и до клиники недалеко».

— Я водил? Да ты что? Да я с девушками-то и разговаривать толком не умею, не то что куда-то вести. Бывает, увижу девушку, ну и давай краснеть да смущаться. Лицом как свекла становлюсь, уши так и рдеют, а глаза. глаза будто чем-то невидимым к башмакам прикручены. Вся деревня потешаться сбегается, а свиньи, на то и свиньи, валяются рядком в лужах, да знай похрюкивают в насмешку. В иные времена, наши-то девки румян достать не могут, так давай меня смущать и так и эдак, да смущение себе на румяна по коробочкам распихивать. А потом ещё с соседними деревнями на бусы меняются да на украшения разные. А староста то наш, злодей, тот вообще про меня поговорки выдумал: «Из-за красного с лица, засмущали молодца», «Весна красна цветами, а Саша наш щеками».

— А как же я? — лукаво спросила Она.

— А что ты… Постой… ты — девушка? — воскликнул в притворном ужасе и неподвижно застыл, уставившись в район своих больших пальцев на ногах.

— Нет, я мужик, — смешно, как сказочный медвежонок, охочий до мёда, пробасила Она, подёргала меня за руку. Я молчал, не поднимая головы, ощутил пальчики на ланитах. — А вот и не верю, щёки-то не горячие. Врушка.

Мы прошли метров 300, как сзади донёсся низкий, утробный рёв.

— Это что? — испуганно вздрогнула краса Михайловна.

— Кто-то таможенную декларацию не заполнил, — не придал я значения. Мало ли кто гуляет по ночам.

Мы, преодолев недолгую дорогу с дюн, спустились на берег. Я продолжал испытывать неловкость, от своей промашки. Скоро Она заметит, что я к ней ни разу по имени не обратился, и что тогда. Acta est fabula. Как я Ей в глаза посмотрю, горе-кавалер, блин.

Ночное море сняло мои заботы. Мы разместились на дальнем лежаке. Она прижалась ко мне спиной, чуть дрожа. Я крепко обнял Её, согревая после купания. Скрещенные ладони сначала лежали на влажном, упругом животике, затем невольно начали подниматься выше. Характер дрожжи изменил ритм на предвкушающий трепетное наслаждение…

Но тут я услышал шум, похожий на звон столовых приборов. Три или четыре фигуры, бряцая, размахивая руками и громко о чём-то споря, вышагивали по пляжу, что-то высматривая. Ещё немного и они бы наткнулись на нас. «Гарсоны», — пришло мне в голову. Вёл их тот самый, памятный мне по первому рабочему дню человек-мишень. Он не забыл креативный дартс, и периодически норовил мне насолить. Но видя его рвение, я был начеку, и он не единожды становился претендентом на купание в бассейне при моих вечерних посиделках в фанты с гостями. Сейчас ему представился реальный шанс восстановить сложившуюся несправедливость и покончить с обидчиком. По-моему, у него с собой даже была мотыга. Подумать только, увести на свидание объект возжелания всего отельного персонала. Удивительно только, что негодующая турецкая армия была представлена немногочисленным подразделением. Видно собрал самых отпетых, способных закопать аниматора из ревности.

Так, какие шансы? Их всё-таки четверо, но и это не так страшно, даже не взирая на мотыгу. О том, что лежак можно превратить в оружие поубойнее, я не сомневался. Проблема заключалась в том, что Спартак уже начал своё восстание, и минуты две мне бы понадобилось, чтобы вернуть себе дееспособное тело. Но и это свершилось бы при условии устранения физиологической доминанты, которую в данный момент обуславливало прикосновение горячего женского тела к моему — это раз. И мощные потоки импульсов идущих через мои пальцы, после того как с бретельками было покончено, и они — пальцы обхватывали ладонной поверхностью безупречные по форме живые сферические образования, очень чуткие к прикосновению такого рода, словно специально созданные для этого матушкой природой — это два. Даже Мюнхаузен, если бы ему повезло, вернее не повезло, оказаться на моём месте, был бы вынужден признать, что его теория ложности безвыходных положений не учитывает все факторы и с ней можно поспорить.

В дело вмешался невероятный промысел божий, на который только и приходилось уповать. Кто-то явно не хотел, чтобы я принял этой ночью песочные ванны с головы до ног на турецком берегу. Этот кто-то, посланник небес, а может и нижних мировых сфер, в виде тени, вылез из под лежака, произнеся:

— Я же говорил — рискуешь приятель, — и направился к отряду мстителей.

Я успел заметить в сумерках плавки в зелёный горошек. Огорошенные во всех смыслах мы сидели молча, продолжая изображать скульптурную композицию «вернулся муж из командировки».

Фигуры официантов оживились при приближении чужака. Не знаю, что за диалог у них произошёл, но часть работников, отправилась обратно. А мотыжный силуэт вместе с силуэтом нежданного спасителя удалился дальше по берегу. Куда они ушли, и что произошло, остаётся только догадываться. Несколько дней человека мишени в отеле не было видно, но затем он продолжил работать, только ещё неделю ходил в раскоряку и его взгляды были более полны злобой по отношению к моей персоне, чем ранее.

Момент нашей зарождавшейся близости оказался подпорчен, настроение упущено. Расхожее мнение, свидетельствующее об увеличении плотского желания после пережитой опасности, в этот раз не сработало как исключение. Я изучил поверхность песка под лежаком, служившим странным пристанищем человека в горошко-рассыпанных плавках. Но ничего, чтобы отличалось от сотен подобных ему мест на пляже, не обнаружил.

Кто это был, как долго там находился и зачем — это те вопросы, которые de facto остались без ответа. Иногда, мне кажется, что я сам всё это выдумал, и ничего такого не было. Может я просто оказался не состоятелен как мужчина в то свидание, и мозг воссоздал этот мистический спектакль, чтобы позорный провал не будоражил в будущем ненужными ассоциациями разум. Но приобретённая недельная раскоряка человека-мишени свидетельствовала об обратном.

Я даже приводил Машу на него посмотреть, и она подтвердила, что его походка не совсем естественна, как будто он пытался выполнить позу из йоги «сядунаколасана».

Михайловну, после того свидания, оставившего таки память о неземных поцелуях, я больше не видел. Наверное, это были последние деньки её отпуска.

«И что теперь осталось в мире, одно отчество, только отчество. Михайловна, Михайловна, Михайловна … Михайловна», — пытался я безуспешно переложить новые слова на старую мушкетёрскую песню, но получалось не так как в печали пела моя душа, сожалея о скоропостижности встречи с ангелом в женском обличье.

Прошла пара дней, и светлый лик красы Михайловны тоже стал тускнеть и, поддёрнувшись дымкой, расползаться на тающие лоскутки. И снова ночной пляж манил меня, звал соколиной песней, горяча кровь.

Иногда, совершая ночной променад, приходилось пересекаться по пути следования с фотографом, работающим в отеле. Отельных работников зума и вспышки было несколько. Заведовал ими, похожий на раввина с фарисейской алчной глупостью, пожилой седовласый турок. Их рабочий пост, располагался на улице возле радио-кабины. Там же был стенд, на который фотографы крепили либо компроматы с вечерних шоу, либо фоторепортажи с дневных мероприятий, либо портретные съёмки.

Стенды привлекали внимание отдыхающих, которые отыскивали запечатлённые подобия, и заинтересованные получали возможность выкупить карточки. Цены были грабительские. Заведовал продажей исключительно седовласый раввин. Но дело его шло к разорению, поскольку умением торговаться и видеть прибыль от сделок он не умел. Ругань, доносившаяся порой от тумбочки под пальмой, перекрывала музыкальные треки из динамиков, причём бранился как седовласый, так и раздражённые бараньей логикой покупатели. К примеру, одна фотография стоила пять долларов. И это ещё ничего, учитывая, что в России меньше одного. Перекинуть фотки на диск с цифрового фотоаппарата, дело трёх минут, с семью нажатиями, не требующая похода в фотомастерскую, печати, проявки — цена услуги составляла от 200-от долларов. Это вам, не хомячок наплакал.

Я поражался, не менее меня поражались гости, которые сначала думали это шутка, потом изумлялись, потом выражали негодование и в итоге плевали на торгаша. Получали плевки вослед и удалялись, оставаясь при своих деньгах. Даже наибуржуистые буржуины диски не покупали. В основном ограничивались 3—10 фотками, не принося особого навара, так как работа с проявлением и распечаткой фотографий, также требовала вложений. Плюс аренда, которую платили фотографы за возможность работать на территории Розы. Поэтому не секрет, что остальные фотографы вели свои махинации, продавая диски тайком от самодура раввина. Хотя возможно это был хитропопый бизнес по-турецки. Сверхзавышенная цена в одном месте толкала покупателя искать предложения в другом, и сбавленная в четыре раза — уже казалась весьма гуманно-сострадательным подходом, без колебаний вынуждая опустошать кошелёк. Не знаю, больно уж искренне ругался главный раввин с подмастерьями, когда ему случалось узнать о сделках за его спиной. А узнавать ему приходилось часто, поскольку каждый уважающий себя турист, будь он буржуином или представителем среднего класса, считал своим долгом совершить акт показной мстительности, махая перед крючковатым носом раввина диском с записанными всего за полсотни баксов фотками. Я считаю, именно поэтому фотографы обладали бейджиками с трудно выговариваемыми именами, чтобы туристы, в радости прыгая перед взбешённым фарисеем, призывающим позор на свои седины, не выдали предприимчивого дельца.

Джумаладхиш внешне походил на индийца. Полный пузатик, с лоснящимися щеками, добрыми глазами, умеющими пронзить толщину кошелька и экстрасенсорно определить количество купюр и их достоинство, вплоть до даты печати. С чёрными завитками волос, жирными кудряшками возлегающими на лбу, плутоватой улыбкой, чрезвычайно падкий до женского внимания — он вызывал невольную симпатию, которая перетекала в открытую, после общения с ним.

Я встречал его то с одной особой, ведомой под ручкой, то с другой, когда смуглая рука уже покоилась на талии, иногда не уступающей его собственной по обхвату. Наверное, он то же самое думал и обо мне. Нет, не о состоянии моих щёк, разумеется, которым не свойственно было лосниться, а о частых ночных похождениях. Впрочем, на мой вкус, он был не столь критичен в выборе барышень. Так как иной раз я видел его в компании зрелых, уже поживших на белом свете дам, или, больше похожих на морских свинок в шляпках, барышень, а пару раз так и вовсе ему приходилось поддерживать, перекрашенных мейкапом до зрелищности японского театра, граций, явно перебравших с «сексом на пляже». Тем, который подаётся у барной стойки.

Поэтому себя, из низменных эгоцентрических наклонностей в большей или меньшей степени присущих каждому мужчине, я больше относил к искусствоведу-ценителю женской красоты, а Джумаладхишу к семейству бабников-альфонсиев. Мне казалось, что к полигамии меня вело особое чутьё художника коллекционера, запечатлевающего в памяти черты женского совершенства, набирая их с разного материала, фактур, образов, фигур, чувств, поведения — близких к совершенным, чтобы по мере накопления вылепить, соткать, нарисовать, сотворить — сборный образ женской красоты, созданной из десятка-сотни персоналий и затем явить его миру в произведении ли, в живописном полотне или в стихах. Хотя, возможно, Джумаладхиш, проделывал ту же самую внутреннюю творческую работу, просто взгляды на совершенство, на женский идеал у нас отличались, как и мы сами.

Мы конспирационно проходили мимо, подобно придворным французского двора во времена великосветских интриг, не проявляя, что знаем друг друга, хотя, встречаясь глазами, соврешали неуловимый наклон головы. Он оценивающе бросал рассеянный, будто луч дозорного прожектора проходящий вскользь, взгляд на мою даму, я, тем же макаром, мысленно осуждающе, внешне равнодушно, проходил глазами по его выбору. Он незаметно сигналил мне большим пальцем вверх, мол: «Молоток Алекс, доброй джаги-джаги». Я ответно салютовал. В ответ, Джумаладхиш, как бы невзначай, с хитрым прищуром дотрагивался до фотоаппарата, словно говоря: «Э, брат, я не такой, у меня с этой падшей женщиной чисто профессиональные отношения. Ты меня не выдавай, и я тебя не выдам». Другие из его братии были не столь успешны и прытки, существование 2-го правила и для других работников отеля никто не отменял. Наверное, всё-таки было что-то в родословной Джумаладхиша от обитателей Калькутты или Бомбея. Не иначе, как умелое распевание парочки мантр, завезённых с родины первой порнографической книги, сопутствовало его фортуне по части кавалерства.

Что касается сослуживцев, то Мустафа пляж в первой половине сезона не посещал. На то были причины. Во-первых, турецкоподанный был очень теплолюбив и то, что для меня и уроженцев России было тёплой южной ночью, когда отметка термометра не опускалась ниже 18 — для Мусти являлось «чок соуктур» — весьма прохладным местом для утех любого рода.

Сицилийский белорабочий был нежен по природе, как тесто для сдобной булочки. Физическая нагрузка, суровые погодные условия, работа — всё это устрашало его. Больше ему бы подошло родиться в России на рубеже 19 века в дворянском гнезде, с юных лет окружённому неусыпной заботой маменьки, имеющего собственных лакеев для омовения, облачения и готовых исполнить любые прихоти будущего барина.

Поэтому свои попытки, имевшие аудио обозначения как-то: «Можна сигодня пляж?» — были ненастойчивы и не воспринимались как призыв к свободной любви. Кроме того, если девушка и проявляла интерес, то языковых познаний Мусти не хватало на то, чтобы объяснить, где будет пункт сбора, почему не надо объяснять охране, что идёшь на свидание с аниматором, и зачем вообще такая таинственность. Его навыки в изобразительном искусстве, с целью создания топографических карт, с обозначениями места встречи, предполагаемого маршрута и конечной точки путешествия, не блистали. Он и сам часто не мог разобрать, что нарисовал. Мустафа как-то раз попробовал подключить меня в качестве переводчика, но и здесь сицилийцу не подфартило. Девушка сочла общение со мной куда более понятным, кандидатуру предпочтительнее, представив всю трудность взаимопонимания, когда она окажется с не умеющим объясниться Мустафой вдвоём и предложила мне взять на себя роль рыцаря пляжного образа.

Кроме этого, Мустафа боялся ночного менеджера как самого шайтана. Поэтому если он и решался переговорить с девушкой тет-а-тет, то крайне нервничал, дрожал осиновым листом и вращал напомазанной головой, как сторожевой башней во все стороны. Но и на улице Мусти случались праздники, как в случае со Светланой бухгалтером. Такая чрезстеночная близость молочно-свежего женского тела опьянила дневного трутня и заставляла его преодолевать препятствия в виде балконных перил.

Однажды этот тихоня меня озадачил. Сказал, что тоже хочет быть как герой голливудских боевиков. Я уточнил, на какую роль он претендует — злодея или главного героя. Злодей бы из него может и получился бы, но только слишком вялый.

«Ах, что-то неохота мне злодействовать с раннего утра, лучше посплю до обеда, а там видно будет. А сегодня вообще дождь, кто же злодействует в такую погоду, нет, не буду уничтожать мир. Пусть весь мир подождёт».

Злодей должен быть более инициативен, настойчивей добиваться поставленных целей. С этими соображениями я поделился с Мусти. Он сказал, что не хочет быть злодеем, а хочет выглядеть как я или Вандам. Не иначе, как преодоление перил, представшее перед ним трёхминутным занятием, сопровождающееся пыхтением, дало повод задуматься об отсутствии физической формы. Будучи в щегольской одежде, с уложенными волосами после наведённого марафета, Мустафа выглядел приглядно. Но Мусти в плавках, на мой требовательный к телесному сложению, как фитнес-инструктора взгляд, он смотрелся тестообразным, каким-то по бабьи мягким, рыхловатым. С обозначавшимся брюшком, который через пару лет фривольной жизни обещал переродиться в пузо.

После того, как я сказал, что в первую очередь надо бросить курить, он серьёзно задумался. Ровно до следующего дня.

— А что ещё? — спросил он, вминая окурок прощальной сигареты в асфальтовое покрытие мыском сандалии.

— Делать со мной зарядку и аквааэробику.

С зарядки Мусти не готов был так вот сразу начать. Подобная спешка может привести к стрессу.

— А стресс это пипетс, — обозначил он свою позицию словами из летнего хита Laurent Wolf-а «No stress» Эта песня так и начинается словно мыслями Мустафы спозаранку: «I don’t wanna work today. Maybe I just wanna stay. Just take it easy cause..».

Поэтому, после размышления, длившегося до следующего полудня, уточнил, а если только аквааэробика, то как скоро его живот станет мускулистым и появятся остальные мышцы. Достаточно ли будет месяца занятий? Я пообещал что, уже через неделю он увидит и ощутит результат. Похлопал его по плечу: «Добро пожаловать в органы сынок».

Мусти поспел на аквааэробику к началу. Но, когда он собрался залезть в воду к девушкам, удержал его.

— No, Мус — бурда. With me, — сказал я, уточнив, что здесь, на бортике, результат придёт намного быстрее. Пусть только повторяет за мной и старается держать темп.

Зазвучала активная, бомбящая ритм музыка летних хитов.

— Эхе-хе-хей. Common, common, common! Сеньориты вы готовы? Я не слышу… Вы го-то-вы? Are you ready? Да, так лучше. Much better. Только одно правило — в воде не спать. Мы начинаем. Подняли ручки, поприветствовали друг друга, похлопали, вот так и поехали. And we go-oo-uuu!

Я стартовал. Мустафа держался немного поодаль. Минут через десять после небольшой прыжково-беговой разминки, перед основной работой, я о нём вспомнил, но не увидел.

А через двадцать минут он уже сидел на свободном лежаке в футболке, пропитанной потом, в одной руке, подобно скипетру, он держал пиццу, в другой вместо жезла — пластиковый стаканчик, судя по аромату с кофе. В пепельнице рядом с лежаком дымилась сигарета, а на лице у Мусти замерла блаженная улыбка, которую не портил даже свисающий по центру рта кусок пиццы с текучим сыром. После занятия я не стал его корить или взывать к совести. Вместо этого предложил ему почаще делать джагу-джагу с девушками. Говорят, для фигуры тоже полезная штука, а для Мусти, видимо, эта одно из тех немногих дел, которым он способен заниматься с полной отдачей.

Марио был тот ещё совриголова и не ограничивал сферу своего общения единственно с Маниту, как можно было бы предположить наивному наблюдателю. В этом убедился и я, в момент незапланированного возвращения в комнату перед вечерним шоу. Я намеревался сменить майку, поскольку баловался с Машиными детьми за ужином и дал разукрасить торс несколькими ловкими бросками черешни.

Через палисадник и балкон путь был короче чем через фойе, и моя нога уже была занесена через перила, как я отметил, что в комнате кто-то есть. В обычной ситуации это бы меня не остановило, поскольку комнаты для того и созданы, чтобы в них кто-нибудь находился. Но то, что я увидел при невольном рассмотрение, натолкнуло меня на мысль, что мой визит сложно было бы выполнить деликатно, независимо от метода вторжения. Вторая мысль была, а знает ли Мус, что его кровать используют для брачных игр.

Мистер Боб же пребывал в отстойнике, хотя и жаждал вступить в клуб раздетых овец. Но его туда не принимали в силу дикого нрава и сложного характера, подспудно влекомого к земле гнётом проблем, которые, судя по его горячим монологам, протекавшим не без доли артистизма, ежедневно демонстрируемые им в двух или в трёх ролях, создавали мы, а он отважно расхлёбывал, ценой невообразимых титанических усилий вступая в бескомпромиссную, подчас обречённую борьбу с начальством и самим Баем-Икс, как он загадочно величал молодого хозяина отела. Сначала мы с Машей думали — это какой-то злодей из комиксов — Баикс. Позже я узнал, что «бай», так же как на тюркском, означает господин. Но употреблять имя презренного, а именно так Боб к нему относился в нашем присутствии, господина всуе, для Боба было — что пачкать свой рот ваксой, поэтому он присовокуплял вместо имени «Икс». А может, он опасался слышащих и следящих стен, потому что в его красочных историях молодой хозяин мистер Тайяр, сын владельца отеля, представал желчным тираном, деспотом-поработителем, главой восточно-региональных вакханалий, мировым узурпатором, доктором Злом, сатрапом и слёзомучителем, почище чем Фрекен Бок.

Описывая словесные прения, якобы происходящие на административных совещаниях с его непосредственным участием, Боб преображался. Взгляд пылал негасимым огнём праведника и мученика, слюна пузырилась на обескровленных жаром губах, бандана сползала набекрень, а пальцы здоровой руки яростно сжимались и разжимались, словно сдавливали господскую шею.

В тирадах Боб представал правдоборцем, отстаивал наши права, дерзил самому Баю-икс, который в конце героической истории, обязательно каялся в преступлениях против губки Боба и его команды и выпрашивал помилования. Вторым фигурантом в делах против совести и чести выступал Бай-Игрек, он же найт-менеджер, первозданное зло, мастер подвальных пыток, стоухий и тысячеглазый демон ночи. С ним наш шеф расправлялся в озвучиваемых фантазиях по нескольку раз за день, немилосердно втаптывая в грязь и ввергая обратно в ад, что, впрочем, не мешало Бобу, двуликому как Янус, быть его верным слугой и лучшим доносчиком.

Совершенно другое воплощение мистера Боба Джекила-Хайда удавалось наблюдать воочию в присутствии самого мистера Тайяра. Он восхваляюще льстиво потирал пальчики потеющих ручонок, расшаркивался и раскланивался, как провинившийся швейцар перед метрдотелем. Казалось, он считает каждый бесценный вздох господина. Для этого он поднимал края банданы над ушами, оттопыривая их, подобно параболическим антеннам, отчего становился похожим на бабушку-пиратку. А глаза подобострастно направленные в пол, тем не менее умудрялись отслеживать каждое непроизвольное изменение мимики, будь то движение ворсинок внутри носа или появление нескольких молекул воды в уголках рта, стараясь предугадать ещё не высказанные и даже не родившиеся в нейронных скоплениях мозга желания господина. Речь его текла елейно, будто смазанная рыбьим жиром, а угодливый смешок, похожий на блеянье слабоумного барашка, оказал бы честь любому придворному лизоблюду эпохи Людовика 16-го.

Появление инноваций, которые периодически всплывали в дополнении к нашим должностным инструкциям, как то: проводить дополнительный энтранс ещё и в средней Розе, не разговаривать один на один с симпатичными девушками, не шутить и поменьше общаться с барменами, Маше вообще к ним не подходить. Это и многое другое — Боб соотносил к приказам Бая-Икс, чтобы наша клановая ненависть разгоралась и крепла. И отчасти это ему удавалось в начале моей работы. Боб любил демонстрировать и с отцовской нежностью поглаживать одну пробоину на стене, которая появилась там после оглашения распоряжения: «Алексу не танцевать на дискотеке рядом с девушками. В противном случае будут урезать зарплату». Боб частенько припугивал штрафами в случае неподчинения — урезанием зарплаты. Если считать каждый такой случай, я уже оставался должен отелю, и это меня пугало, с моей-то сотней долларов в кармане.

— What the sheet? — вначале на словах возмутился я. — Может тогда проще вообще Алекс — ноу дэнс. Мне же лучше — высплюсь как следует.

— Что это — ноу дэнс, йя. Так неможна, давай работать.

— А почему Алекс? Я что самый озабоченный что-ли? Больше всех надо?

— Бай Икс говорить, Алекс ту секси дэнс. Так неможна. Все «вумэн факин пипл» хотеть джага-джага с Алекс.

— Что за бред? Да сам он извращенец. Факин Бай-Икс! — кричал я в коридор, надеясь, что случайный подслушивающий обнаружит себя и я ему вломлю. — Отель дебилов. С девушками не разговаривай, рядом не танцуй, ещё что придумают? А аквааэробика — ничего, что там почти одни тётки? Они джага-джага не хотеть? Вон, пусть Мусти акву проводит.

Мустафа, до этого увлечённо размешивающий пятый кубик сахара в кофейном стаканчике, испуганно косился.

— Нет, Мусти ниможна вотерджим. Мусти не знает. Мусти — теннис шампиньон. Алекс вотерджим шампиньон. Все работает, все молодец.

— А если на дискотеке только девушки? — спросил я, а такое частенько бывало. Парни любили разогнаться в баре, тогда как мы заводили толпу, состоявшую преимущественно из мучачас. — Одеть на себя круг из матрасов с радиусом 2,5 метра? Не, это бред идиотический. Ладно там приват танцы, всё понятно. Но тут то, в толпе, какой к чёрту интим, аминокуюм. А может ему справку о кастрации ещё показать?

Марио оживился, проснувшись при слове «аминокуюм».

— О, Алекс — ругаться туркиш!

— С вами научишься. Салак, Бай Икс, йя. Давай, Боб, я с ним переговорю по-нормальному. А то что за фигня? За секс-маньяка принимают.

— Бай Икс — инглиш нет. Онли — туркиш.

— Да не может быть, что за босс — по-английски не говорящий. Президент дворников, блин.

Тут я негодующе заметил, что стена немного не соответствует архитектурным замыслам и евростандартам, и решил исправить это упущение, приложив третью и четвёртую костяшки пальцев, работавшие в свою бытность на деревянной макиваре. Боб, после моего кулачного выплеска эмоций, произвёл скоропалительную мысленную прикидку — расчёт того же удара по отношению к своей персоне, если стенки не окажется под рукой Алекса, тут же решил что — да — распоряжение действительно параноидальное, и не стоит его слепо придерживаться.

На самом же деле инициатором большинства этих сомнительных предложений по повышению эффективности работы анимейшен тим был сам Боб, как я убедился позже. Более того, по-приятельски относившиеся ко мне управленцы-менеджеры сказывали, что на совещаниях руководства отеля, где присутствовал и наш шеф, как представитель анимации, он выставлял в первые месяцы упрямым своевольцем, распутным казачком, насильником-пройдохой, психопатом-катастрофой меня. Но сторонними менеджерами-наблюдателями налицо предоставлялись факты моей работы и высказывалось одобрение моей кандидатуры: без прогулов и опозданий, всегда своевременное, бодрое начало активити при плотной посещаемости, отличные устные и анкетные отзывы отдыхающих о русском аниматоре и отсутствие с их стороны жалоб и нареканий. За недостаточностью улик и вследствие того, что закулисного интригана Боба никто не воспринимал всерьёз мне дозволялось беспрепятственно работать дальше. Многие, в том числе и сам Бай Икс, держали Кал Калыча за шута. А кто-то из высших кругов имел чувство неприязни за зловонное амбре, мелочность и коварство сверх меры. Поэтому над высказываниями Боба, что меня надо предать анафеме, огню и уволить, посмеивались. А сам Боб, от такого обращения к своему злобному вонючеству, затаивал больше ядовитой желчи, выплёскиваемой в отместку на нас при проведении митинга. В общем, старался распространять повсюду ложь и клевету, проецировал отношение к себе на всю команду.

Действительно, есть стереотип, что в стране рахат-лукума распространены в рабочих отношениях подковёрная борьба, доносительство, стукачество и подленькие интриги, и так оно и есть, если руководство этому потакает. Но в нашей команде был только один такой закулисный шахматист и угроз, кроме устных вспышек буйства и комканья бумажного мусора, он не представлял, так как не числился у руководства на хорошем счету и не имел доступа к левому уху босса.

Сам же бай Тайяр не выглядел таким уж чудовищем. Даже поначалу, когда я принимал россказни Боба за заляпанную монету, я не мог разглядеть дьявольские стигматы на его лице. Аристократичное спокойное лицо, тонкие губы с опущенными уголками рта, придающие ему выражение капризного ребёнка, короткая стрижка на манер римских патрициев, оставляющая весь лоб открытым. Он мог бы сойти за барина в царской России, не будь настолько черноглаз. Одевался он неброско, по молодёжному — футболка, джинсы, лёгкие туфли — и подчас выглядел как один из столичных турецких отдыхающих. Никакого бычьего хвоста, отметин от спиленных рожков, раздвоенного языка или волосатых бородавок, свойственных вставшим на тёмную сторону силы, не было и в помине. Мистер Тайяр доступно изъяснялся на английском, не смотря на клятвенные заверения Боба об обратном. При встрече приветствовал, обращаясь по имени, и впоследствии мы с ним даже обменивались ситуационными шутками. В общении с ним я понял, что идиотические идеи про танцы с девушками, это полностью затея Боба Басурмановича, а Бай Икс здесь не при чём. Отец мистера Тайяра, умудрённый сединами, почтенного вида джентльмен, тоже не был сатрапного вида. Выглядел достойно, подобающе возрасту, одевался элегантно. Ходили слухи, что он собирается совсем отойти от дел управления отелем, передавая это право по наследственной лестнице.

Что же касается Маши, в ней сложно было опознать ярую охотницу до амурных развлечений, хотя молодые папы, да и многие ребята чертяги, не упускали возможности пофлиртовать с симпатичной няней. Но Маша-индианка, хоть и принимала флирт, как часть общения, но больше удовольствия получала от удовлетворения гастрономических потребностей.

«Машу кашей не испортить», — как говаривала сама обжорка, уплетая за обе щёки своё — «всё-что было в щи сложила». Я проводя обедню совместно с Машей и её воспитанниками за широким сдвоенным столом, предложил игру — кто больше поговорок сложит или переделает про Машу. Хитами стали: «хороша Маша к обеду», «сколько Машу не корми, а не толстеет», «гусь Маше не товарищ, а еда», «у голодной Маши глаза велики», «что посеешь, Маша съест».

— Сделал дело, лопай в тело, — пропищала маленькая девчушка, пол личика которой скрывала большая ложка, с горочкой наполненная пюре с грибами, которую также звали Машулей. Она пыталась во всём подражать старшей «сестрёнке» и набрала еды, лишь немногим меньше чем у своей тёзки.

— Без труда не вытащишь и Машу из-за стола.

Но Машуля меня тут же поправила:

— Без яблок мешка не выклянчишь у Маши и пол-пирога.

— Машу баснями не кормят, — вмешалась виновница поговорных разборок и отправила пацанёнка, который быстро разделался со своей майонезно-кетчуповой порцией картошки-фри, за новой порцией сдобных булочек, посыпанных сверху дроблённым орехом и кунжутными зёрнами, которые по её мнению отлично сочетались с салатом из водорослей.

— Каждая Маша знает, где курица зарыта, — высказалась ещё одна девочка с непокорными косичками.

— Лучше куриная ножка в руках, чем журавль в небе.

— Боб всему голова, — сказал рыженький Костик по кличке человек-мухомор.

— Дурная голова, Бобу покоя не даёт, — выпалила Машуля, примериваясь с какой стороны ложки сподручнее куснуть. В вопросе профнепригодности шефства Кал Калыча её взгляды с киндервожатой тоже сходились.

— Одна Маша хорошо, а две — продовольственный кризис, — продолжил я эстафету. Дети осуждающе посмотрели на меня, чтобы я не приплетал околополитические темы.

— Делу время, а обжорству час, — с такими темпами, как Машуля расправлялась с пюре, её поговорка была близка к истине.

— В гостях хорошо, а за шведским столом лучше, — подытожила Маша, переходя на томатную похлёбку с курятиной.

— Когда я ем, то много ем, — давая понять что диспут завершён, молвила с набитым ртом маленькая тёзка — победительница конкурса.

Ну и в целом, сама балаганистая работа полная гвалта, ора и разнообразной шумихи, превращающей голову в барабан, с неугомонными, непоседами, коих иногда собиралось несколько дюжин, выматывает даже самых стойких домомучителей. Что уж говорить про Машу, порой к концу трудового дня, выглядевшую как невеста вампира — сил не оставалось даже отбрасывать тень. Тем паче Боб, из лишней скромности вообразивший, что Маша в него втайне влюблена, как впрочем, и 99-ть процентов женского населения Земли, оберегал её от возможных контактов с представителями противоположного пола. Доходило до того, что он не пускал в мини-клуб достигших пубертатного возраста подростков-юношей. Нервно семенил у окон, зло поглядывая внутрь, стоило какому-нибудь бодрому юному папашке заскочить проведать малыша. А завидев молодца в разговоре с Машей, прибегал, плюясь слюной, кричал:

— Что это, йа. Салак, проблем вар?! — и бесцеремонно пытался оттащить недоумевающего кавалера в сторону.

Сил для этого, несмотря на отсутствие сопротивления, у Кис Кисыча не хватало, поэтому сцена выглядела весьма комично для кавалера и Маши, но не для Боба, не терпящего смеха в свой адрес без уважительной причины, а с уважительной тем более. Боб оказывался близок к инсультному состоянию. Восстанавливал своё пошатнувшееся здоровье, глотая таблетки, которые он во множестве держал без упаковок в ящике стола, рассыпанных вперемешку по днищу как драже, разных размеров, цвета и форм. Затем, набравшись сил, он отчитывал Машу, слушавшую его со спокойствием Чингачкука. А через день всё повторялось.

Впрочем, в начале июня забот у Боба прибавилось и тяготы гнёта сильнее скрутили его худосочное тело. На нас надвигался субтропический шторм в виде подкрепления ламинаторов.