В которой Марио теряет бакенбарды, а я их нахожу.

Какой день лучше всего подходит для свидания. Любой аниматор, мало-мальски разбирающийся в этом вопросе, скажет вам: «Насыл сын? Не йапюрсэн? Анлатабильдим мы?» Но я отвечу иначе. Лучше дня, а вернее ночи, предваряющей выходной, не бывает.

Во-первых, проснувшись под первыми лучами солнца, можно неспешно вкусить красоту восхода, когда дрожащее солнечное яблоко по зову неведомых сил восстаёт из морских глубин. Во-вторых, поплавать, находя причудливые камни и ракушки для избранницы, развеивая остатки сна, затем ещё немного поваляться с нею на пляже, когда песок ещё не столь обжигающе горяч, наслаждаясь вначале робким, но быстро нарастающим теплом, идущим отовсюду. Пляж первозданно чист, ни одной человеческой души вокруг, и можно представить себя на заре времён и подичать в тренде первобытности, носясь друг за дружкой, по оставляющему недолговечные отпечатки сырому песку.

Для меня истинно женская красота открывается именно в эти утренние часы. Когда косметическая прелюдия отыграла свою роль, лицо с полосками соли природно-чистое, с небольшими залёгшими тенями истомы под нижними веками, мягкими подушечками возвышающимися над незамутнёнными озёрами глаз. Тонюсенькие веточки голубоватых сосудов, скрываются под полупрозрачной нежной кожей на висках. Обнажаются весёлые крапинки веснушек вокруг носа, а сами зеркала души, щурящиеся от солнца, светятся кошачьей сытостью и отблесками ночной таинственности. Слегка припухшие губы, после страстных поцелуев, выделяются на бледном от полубезумной ночи лице. В эти моменты каждая девушка предстаёт ярким неповторимым образом перед трепетным взором живописца, всё естество которого требует запечатлеть в памяти это венец творения и перенести его на холст. Является такой, какой её задумала природа для соблазнения Адама, а не напудренной по шаблону невестой на выданье или подобием светофорской Светы Букиной. Конечно, кто-то стесняется предстать без второй маски, закрывается волосами, или вовсе норовит закопаться в песок и под ним доползти до отеля.

Ну и в третьих, вернувшись разными путями в отель, вы договариваетесь встретиться на террасе, чтобы совместно насладиться завтраком по-французски, с тёплыми, дышащими сдобной мякотью круассанами. «Amantes amentes» — влюбленные безумны. Переглядываясь прячущимися от посторонних, наполненных томлением взглядами, ты чувствуешь, как её пальчики ног, ластятся к твоей голени, и кровь вновь закипает, а впереди ещё целый день свободы и романтического безделья.

С течением времени, когда мой статус аниматора приблизился к отметке «тёртый калач», обычные свидания с выраженным плотским компонентом перестали быть доминантным раздражителем коры головного мозга. Тем более что запас защитных резиновых изделий НИИ холостякологии был не рассчитан на такой интенсивный курс занятий ночной йогой, и я задумался, каким образом свидания можно усовершенствовать и довести до атмосферы приключенческой романтики. Герои книг Жюль Верна, Эдгара Берроуза и Фенимора Купера слившиеся с моим внутренним я ещё со школьной скамьи, взывали к моей натуре, жаждущей подвигов во славу имени une belle dame.

В один из выходных я решил прогуляться ещё дальше по берегу и открыл для себя мир соснового мыса, напомнившего мне густой смолянистый аромат заповедных мест России и Крыма. Минут на десять я просто выключился, припав к первому душистому стволу щекой, ощущая приятную шершавость линяющих чешуек. Зелёная зона с опушками, борами и полянками, переплетёнными венами корней, с землёй усеянной вековой бурой хвоей, воздухом, наполненным необычайной свежестью и прохладой даже в самый палящий зной, обилием теневого пространства, создаваемого высокими кронами, являлась воплощением забытого Эдема и занимала несколько квадратных километров.

Я с удивлением обнаружил, что каждая сосна на счету. Стволы были пронумерованы, к каждому крепилась жестяная табличка с порядковым номером, чтоб дай боже не унесли. Мне больше по нраву пришлась сосна под 19-ым номером, находящаяся на самой высокой опушке перед берегом.

Часть её корней сдерживали оползень оврага, переходящего в пляжный песок. Причудливо, по сказочному изогнутый ствол, переходящий в толстенные ветви параллельные земле, на которых было чрезвычайно уютно полулежать, слегка раскачивая весом тела опору, созерцая морской простор и береговую линию вплоть до Кемера, которая панорамно открывалась перед обезьяноподобным наблюдателем. Если же двигаться дальше вглубь мыса, то можно было забрести в кемпинговый лагерь, к которому вела та самая просёлочная дорога, начинавшаяся за триумфальной аркой.

Ещё дальше мыс обрывался отлогим спуском с видом на живописный залив с отелями посёлка Бельдиби. Отсюда можно было с ленцой наблюдать за копошением крошечных фигурок, чувствуя себя то японским полководцем, планирующем атаку, то террористом-смертником, просматривающим пути прохода к сооружениям.

В предвыходную ночь я пару раз путешествовал к сосновому мысу с девушками, и мы наслаждались ощущением гудящего леса великана, обилием ночных запахов и звуков. Видели янтарные глаза сов, словно сотканные из пустоты, ночные полёты крылатых хищников, от неожиданности которых по коже пробегал потусторонний морозец. А ночные посиделки на ветвях деревьев превращали и нас на какое-то время в странных лесных жителей леса-шептунов.

Кроме соснового мыса, на полпути к нему располагалась апельсиновая плантация, вход к которой со стороны пляжа не был перекрыт. Цитрусовая роща имела неповторимый фруктовый аромат, пьянящий чувства. Там же произрастали дикие розы, по крайней мере, я так наивно полагал, что они ничейные. Пугая девушку, я исчезал в ночи, срезал стебель и подносил благоухающий бутон, выныривая из-за спины.

Но самым топовым ночным времяпрепровождением было мореплавание на каноэ. Мысль о свершении нечто подобного пришла ко мне во время одной из дневных прогулок к сосновому мысу. У маленьких мотелей дневного посещения были свои пляжи с лежаками, тентами и зонтиками. Там же находилась будка работника, отвечающего за безопасность на воде, а заодно и предлагающего покататься на каноэ или водных лыжах. Большую часть ценного инвентаря работники по окончании трудового дня уносили на склад в мотель, но сами каноэ были достаточно тяжелы для ленивых турков, чтобы тягать их на несколько сотен метров по песку. Поэтому лодки просто оттаскивали подальше от воды и переворачивали сушиться кверху брюхом. Случайные туристы вроде меня, если сюда и забредали, то мысль о похищении куска пластмассы весом за 70 кг вряд ли кому-нибудь пришла в голову. На машине также никаких условий подъехать не было, дороги на эту часть пляжа не вели. Вёсла также беззаботно оставлялись тут же — под лодкой.

Поэтому в одну лунную ночь я предложил Жене из Омска разнообразить наше ночное свидание лёгким экстримом. На что получил выраженное поцелуем согласие. Мы двинулись в путь. Дошли под покровом темноты до мотеля, где я видел одноместные каноэ, сохнущие на солнце. Но нас постигла неудача. Вёсел под ними не оказалось. Оставив Женьку медитировать на мантру дарующую удачу, я отправился к соседнему мотелю, где точно видел вёсла возле будки спасателя. Можно было попробовать вдвоём пойти туда и попытаться там раздобыть и лодку, но меня смущали странные огни, похожие на факельное шествие рядом с этим местом. Так оно и было — мотель устроил пляжную вечеринку, и мечущиеся по песку тени, осложняли задачу позаимствовать инвентарь. Но я уже был настроен решительно. Метров за сто я перешёл на обезьянью походку с опорой на руки, а последние пятьдесят полз по-пластунски, чувствуя себя гуроном-ирокезом с одного из семи великих канадских озёр. Я видел вёсла и целующиеся парочки по соседству с будкой, распивающие пиво из жестянок. Я слышал их голоса. Иностранки и турки. Лавируя между лежаками, добрался до вожделенных вёсел и, выбрав два однолопастных, пополз обратно, продвигая их перед собой. Через пятьдесят метров перешёл на походку крадущегося горбуна, а там уже недалеко и до Женьки. Красотка тоже не теряла даром времени, обнаружив наивно незакрытую тумбочку с жилетами.

— Оденем? — предложила Женя.

Я предчувствовал, что мы могли уплыть далеко, затеряться в море и пару недель не видеть берега. Но жилет всё равно оставался бы в этом случае малосъедобной вещью, способной вызвать заворот кишок. А какой отважный мореплаватель будет комфортно себя чувствовать в обществе боевой подруги, страдая при этом несварением. Нет, он должен излучать оптимизм, всячески подбадривать и утешать барышню, а не кормить рыб, свесившись за борт, полупереваренной синтетикой и ремешками креплений. Тем более каноэ были одноместными, и гораздо приятней ощущать тепло женского тела, чем мокрую от брызг ткань жилета.

Учитывая, что каноэ было рассчитано на одну персону, тем интереснее было приноровиться к балансу и попытаться удобно устроиться. Конечно, осадка увеличилась, поэтому предприятие было более захватывающим. Мы действительно заплыли далеко, синхронно работая веслами. Берег светился, словно вытянутая ёлочная гирлянда.

— Смотри, плавники, — и правда, на расстоянии вытянутого весла виднелись более тёмные, чем вода, плавные треугольные очертания, выступающие из воды.

— Дельфины, — прошептал я в бархатное ушко Женьки. — Сушить вёсла!

— Есть, капитан!

Мы решили немножко расслабиться в ореоле романтики, и предались одному из самых чудесных и не незапатентованных занятий человечества — поцелуям, проявляя чудеса эквилибристики. Вода несколько остудила наш пыл, когда мы в ней оказались. Дельфины проявили более выраженный интерес к гуманоидам и хорошо, что оказались настоящими дельфинами, а не маскирующимися под них голодными акулами. Следующей задачей, потребовавшей черепашьего спокойствия, оказалась — влезть обратно на каноэ. Стоя по пояс в воде, эта задача была куда как выполнима. Здесь же, в открытом море, подталкиваемые разыгравшимися млекопитающими, мы вволю набарахтались, и от смеха я выпил пару чашек солёной воды. Очередной задачей на повестке лунной ночи стало — отыскать вёсла. Одно плавало неподалёку, догрести до него ладонями удалось не совсем чтобы быстро, но с ним поиск второго уже не составил труда. Дельфиний эскорт из четырёх особей сопровождал судно практически до берега, на котором мы столкнулись с непредвиденными трудностями в лице человека в униформе охранника. Он терпеливо дождался, пока мы выползем на берег и втащим лодку. Я сделал Женьке знак, используем схему номер 5 — опоздавшие на урок школьники, и отправился на переговоры. На всякий случай я не расстался с веслом, делая вид, что использую его как костыль, а сам прикинул, что весло в случае чего можно использовать и как лопату.

Я не желал выставлять напоказ своё знание турецкого, так как трудился аниматором на птичьих правах, не имея рабочей визы. Так работало большинство иностранных аниматоров в Турции, и я знал о проблемах, с которыми можно столкнуться, если тебя приведут в жандармерию. На этот случай, отправляясь в Кемер или вообще выходя за пределы отеля, я одевал туристический браслет, оставленный мне покинувшими отель знакомыми. Более того я решил закосить под европейца, поскольку моей внешности в темноте не было видно, да и после мелирования волос, как подтверждение моего статуса в анимации «съевший пуд соли», даже искушённые в определении национальностей кемерские продавцы уже не принимали меня безошибочно за русского или белоруса как раньше. Я закосил под фаната-спортсмена с такой же безбашенной подругой, которым необходимо тренироваться днём и ночью. Происходящее больше напоминало студенческую игру крокодил, где всё показывается молча, жестами и пантомимой, так как человек плохо понимал по-английски, а я делал вид, что его «конушмумсентурче» это просто нелепое сочетание звуков. При этом мы активно использовали вёсла, и даже пару раз забирались в лодку, показывая, как надо правильно загребать воду и как правильно сбивать атакующий порыв акулы. Женя была объявлена Клаудией Шифер, и прыткий охранник предпринял попытки проявить турецкую любвеобильность. После наглядной демонстрации одной из формы Вин Чуна на 16 движений с использованием весла, как шестового оружия, я был удостоен имени Джеки Чана и напряжение спало. Мы обсудили важность Джеки Чана в мировом кинематографе, человек показал креативные намётки своего сценария к «час пик 4», где он планировал заменить Криса Такера в роли полицейского из Лос-Анджелеса. Я обнадёжил его, показав большим пальцем, что это будет шикарный дебют и попросил прислать билеты на премьеру.

В конце концов, мне пришлось предложить ему взятку за то, что история с покатушками останется без огласки, в виде пачки презервативов, так как ничего более ценного, кроме шорт и весла, у меня при себе не было. Но он был рад и этой выручке, даже помог втащить каноэ обратно и звал приходить тренироваться ещё…

Прелесть утра выходного дня аниматора в том, что оно прекрасно, даже если ты провёл ночь в обществе подушки. В таком случае можно не спеша отсыпаться до полной капитуляции лени, которая происходит не ранее 11. Я брал плавательные очки и оставшееся до обеда время проводил среди морских волн. Прозрачная чистая вода средиземного моря позволяла видеть дно как под микроскопом даже на расстоянии в 100–150 от берега, где глубина приближалась к нескольким десяткам метров. Конечно, средиземное море с красным морем Египта по цветам, коралловой населённостью дна и по плотности морских обитателей не сравнить. Но тем интереснее встречи со скатами-шипохвостами или морскими черепахами, проплывающими под тобой. Там, где вода превращалась в непроницаемую тёмную синь, я разворачивался и плыл обратно. На дне были свои ориентиры для пловца, предпочитающего кроль — тут поблёскивает консервная банка, здесь истлевает разлохмаченная авто-покрышка, там белеет закинутый не иначе как горным великаном лежак, полускрытый песком, дальше узор из каменных глыб, похожий на очертания африканского континента. В один из таких заплывов, на середине маршрута я заметил какие-то записки или открытки. Прервал свой четырёхгребковый ритм и решил рассмотреть поближе, что это за туземные письмена. Нырнул поглубже — не поверил — деньги. Медленно колышимые слабым придонным течением, они совершали поступательные движения вперёд, назад. Я на всякий случай описал вокруг круг, не розыгрыш ли, не подстава. Может где прячутся аквалангисты с леской или разумные дельфины-шутники. До дна было метров 7–8 и давление ощутимо ломило виски. Первая попытка была пробной, а на второй уже удалось подобрать одну купюру — двадцатка. Неплохой улов. Оставшиеся две купюры были пятёрками. «Интересно, что за обалдуй полез с деньгами в воду, и какова судьба их владельца», — думал я, помещая бумажный клад в плавки. В то утро я задержался в море дольше обычного. Поговорка «глаза заведущие, руки загребущие» оправдывала своё разрушительное действие на алчный мозг, заставляя просеивать весь периметр в поисках добавки. Но больше сокровищ не нашёл, отплавав пол акватории. Но хоть провёл это время не без пользы для мышц, которые на берегу объявили бунт человеческой жадности, распирая изнутри кожу. Я извлёк банкноты и присмотрелся. Нисколько не пострадали от воды и выглядели вполне настоящими, даже учитывая, что лично с американскими президентами я знаком не был.

Возвращаясь, я рассказал эту историю, аппетитно хрумкающим чипсы, разминаясь перед обедом, на нашей самодельной террасе близ домика чете приятелей — Мустафе и Марио. М&M-сы отказывались верить на слово, пришлось показать им мокрые купюры. Они переглянулись, и Мустафа озвучил общее мнение: что это ерунда и не стоит того, чтобы тратить силы и время на плескание в море. А Марио добавил, что меньше чем за сотню зелёных с этого места не двинется.

— Ну как знаете, — я пожал плечами и зашёл в свою комнату.

Когда через 10 секунд я вышел спросить у них, за какую денежную сумму можно подстричься в парикмахерской отеля, чипсы из брошенного наземь пакета ещё рассыпались меж ножек стульев, а две фигуры, обгоняя и дёргая друг дружку за шорты, неслись по направлению к воде. Когда я уже приканчивал обед, болтая с Машей, они появились в ресторане, недовольные, мокрые, с непросохшими волосами.

— Какашка? — спросил я.

— Пипетс, — ответил Мусти, а Марио вообще отказался со мной знаться, пока я не поделился с ним последним кусочком шоколадного рулета.

Марио был ещё тот picaro (picaro — плут, испанский) и облапошить его была задача не из лёгких если вообще реализуемая. Порой ему умудрялись такие проделки с туристами, в каких любого другого надрали бы за уши или избили босоножкой. Популярность Марио среди отдыхающих была близка к моей, при том, что он умудрялся не проводить ни одного активити. Основной рабочий инструмент Марио был язык. Что-что, а балаболить и заводить приятельские отношения Марио умел с любым типом людей. Будь то суровые челябинские мужики или тёмные воротилы из Тюмени или метросексуалы из Охтюбинска.

С девушками он менялся браслетами, часами, фенечками и, быть может, незаконно приторговывал золотишком. Обожал Марио зрелых бизнес-дам, преодолевших 40-летний возрастной рубеж и близких к состоянию, когда опять и баба и ягодка. Они же, на память, неизменно оставляли ему подарки за проявленное внимание. Может в этом крылась одна из причин сорочьего обожания, но проделывал Марио такие отношения каждые две недели как в первый раз.

«Я Вас любил, любовь ещё быть может,

Ежу понятной не была,

Там чудеса, там пиво бродит

И гуси-гуси га-га-га», — трогательно декламировал Марио, провожая очередную пассию, возвращающуюся в Иркутск, стоя на кожаном диване в фойе отеля.

И через минуту, утерев душистым щёгольским платочком слёзы горя от разлуки с любимой женщиной и слёзы радости от любования новой золотой цепочкой на своём запястье, не такое уж и юное дарование средних лет уже высматривало новую кандидатуру для обольщения в группе выходящих из автобуса туристок.

Непривычно серьёзным Марио появлялся исключительно во время факир-шоу, которое они проводили вдвоём с Джаном и с нами на подхвате. Одевшись в подобие монашеских чёрных тог, подпоясанные веревкой, с капюшонами, скрывающими пол-лица, они выходили с горящими факелами на огороженную площадку между сценой и рестораном. Под протяжные песнопения «doreme», навевающие образы феодальной Европы во времена противостояния тёмных ведьм и кровавой инквизиции, Марио и Джан выдыхали потрескивающие жаром огненные шары, кольца и струи пламени, тающие в ночном небе. Зрелище было отменное и вызывало ажиотажное восхищение у присутствующих. Впечатление портил только Боб, желающий из зависти примазаться к выступлению, комично притворно изображая ужас, бегая с огнетушителем между ними. Поскользнувшись о поверхность площадки, замасленную от горючей смеси, что удерживали во рту повелители огня, Боб загремел с баллоном на землю, которая отшибла ему на время пятую точку и убавила прыти.

Затем факиры босиком ходили по свеже-разбитому бутылочному стеклу и с будоражащим хрустом ели осветительные лампочки, запивая колой. Как-то раз в гримёрке после шоу забыли прибраться, и я сам, желая проверить в чём здесь подвох, потоптался на стекле. Ощущения были приятные, как после необычного массажа, и в подошвах ещё несколько часов отмечался эффект бодрости и тонуса, идущий вверх по ногам.

Марио очень гордился своими бакенбардами поэта и предохранял их от выгорания во время шоу, обмазывая анти-горючим составом, как и Джан, следящий за своей бородкой мудреца-даоса.

Девушки тоже проявляли интерес к предмету гордости и тянулись потрогать необычную поросль на плутовском лице. Но случился в жизни Марио день, когда его щёки вновь увидели свет дня.

Произошло это памятное событие в обычный жаркий послеобеденный час, когда я собирал желающих сразиться в водное поло. После того совещания с выволочкой, заданной Натали, Марио на время стал проявлять больше активности в мероприятиях, оказывая посильную помощь. По его мнению, она заключалась в том, чтобы резвиться в воде вместе с девушками во время аквааэробики, щипая их за нежные зоны, валяться на коврике бездыханным телом, но при этом с без устали болтающимся языком во время зарядки, заигрывая с женщинами, созидая вокруг себя атмосферу лени и тунеядства. Ну и играть в водное поло, выкрикивая в мой адрес при каждом забитом голе в ворота своей команды обидное: «Судью на мыло!» Иногда подобные выходки меня раздражали, особенно если утро начиналось с отходняка после ночной свиданки, и я мечтал о том, чтобы дожить до восстановительной встречи с кроватью и подушкой, а не тратить остаток сил на пререкания с Марио, доказывая что гол был забит по всем правилам.

Одну неделю был заезд турецких семей в Розу, и янычары подсели на водное поло. Играли они так себе — когда им давали пас, чаще уворачивались, чем ловили. Сами же были жадны к своей славе и, заполучив мяч, вместо быстрого паса, начинали бегать с ним в воде, обхватив обеими руками, словно опасаясь утонуть, касаясь ногами дна. Плавали в основном по-собачьи, больше работали языками, устраивая бабий базар, но при этом были очень высокого мнения о своих игровых способностях и непрестанно хвалили друг друга. Эта сладкая лесть, до которой особенно падки турецкие мужчины, настолько разожгла самолюбие и вскружила им головы, что они через пару дней выдвинули предложение сыграть матч Россия-Турция. Рассматривая это предложение объективно, как арбитр, я решил, что это будет матч будет в одни ворота, и деликатно попытался не допустить неравной схватки. Они настаивали, не сомневаясь в своём превосходстве. К ним подключился и Марио, объявивший, что будет их капитаном.

— Алекс, да пускай играют, коль так припёрло. Разнесём их всухую. Только надо поспорить на что-нибудь, чтобы нам тоже был интерес играть, — высказался Игорь из Омска.

Долго спорили, выбирая уговоры. Анти-приз выбирался один другого предпочтительнее. В конце концов сошлись на том, что лузеры совершат позорный круг вокруг бассейна, танцуя сиртаки вокруг бассейна, надев лифчики и мужские стринги, коего добра в гримёрке хватало, и с накрашенными лицами. Турки несколько забеспокоились, уже не столь уверенные в исходе матча — глядя на статную команду русских богатырей. Но Марио стал их воодушевлять, заявив во всеуслышание, что сбреет бакенбарды в случае поражения, а такому кощунству провидение никак не позволит случиться.

— Алекс, давай нашим капитаном, — предложили земляки, чтобы уровнять сборные по количеству игроков.

Судить мы позвали Олеську, но турки подали апелляцию, поскольку сочли, что судейство будет предвзятым. Тогда я нашёл Мартина — немца, отдыхающего уже вторую неделю. Обе стороны согласились с такой кандидатурой, но турки только после проверки, что это действительно представитель Германии, а не засланный запорожский казачок.

Сборные стран выстроились у бортиков возле своих ворот. Решили всё сделать официально, и сначала мы исполнили гимн России. Новые слова знали не все, и куплеты получились вперемешку, что-то из нерушимого союза, что-то из великой державы. Турки решили не отставать и тоже спели янычарскую походную. Мы похлопали друг другу. Судья жестами объяснил основные правила: нельзя бокс, нельзя топить и плескать водой в глаза. После моей подсказки Мартин добавил: нельзя хватать за фаберже и джага-джага.

Команды были готовы. Болельщики заняли места на трибунных лежаках.

По сигналу арбитра мяч был скинут на середину, и мы прыгнули в воду. Естественно сразу завладели мячом и уверенно повели в счёте. Турки неспособные дать отпор, играли неважно. Если раньше они были рассеяны по командам и на них играли в случае необходимости, то сейчас все звенья команды были слабыми, за исключением Марио, но и тот, не выделяясь ростом, в одиночку не мог ничего противопоставить мощным рослым защитникам. Турки бегали всей отарой, не играя в пас, не рассредоточиваясь по полю, увидели человека с мячом и просто устремлялись бежать к мячу, а когда протирали глаза, оказывалось, что мяч уже в воротах. В итоге, сильно уступая в счёте, выбрали другую тактику, сгрудились в воротах, оставив Марио дежурить на нашей зоне, ожидая мяча. Но и здесь была промашка, точно докинуть мяч до форварда не получалось, а тактика закрыть телами ворота, привела к тому, что после пары бросков мячом в упор, они сочли, что синяки вовсе не украшают мужчин и даже вратарь покинул свой пост. Жены, официанты — рассержено галдели, заявляя, что русские играют нечестно. Нечестность заключалась, по их мнению в том, что мы умели плавать кролем, передвигаться с мячом вплавь, играть в пас, сильно и метко кидать мяч.

После первого тайма, когда мы вели со счётом 11:1, великодушно дав Марио отличиться один раз, после чего турки воспарили духом и распевали победные марши, мы обнаружили, что к началу второго тайма количество турков удвоилось и к ним присоединился мистер Боб, выступающий в роли плавающего, как топор, игрового тренера. Судья тоже заметил этот факт, но мы показали, что всё в порядке, они нам не мешают. Боб, убедившись, что честно выиграть у русских невозможно, выработал новую тактику. Она заключалась в том, что он вылез на бортик и в случае угрозы своих ворот, хватал их и убегал. Охотку так поступать ему отбили тем же мячом, так, что он вдобавок упал на лежак вместе с воротами. На распутывание Боба ушла пара минут, хотя были предложения оставить его так висеть в сети, как сигнальное голосовое табло, извещающее об очередном пропущенном мяче криками: «Ахтунг, йя, Боб — капут. Так ниможна». Турки совсем приуныли, и мы решили дать им забить один мяч. Даже с нашими стараниями, это удалось не сразу, но радость была бурная, словно это они вели 20 мячей.

Мартин дал сигнал к окончанию встречи. За проигрыш следовало платить уговором. И тут стало выясняться, что за турецкую сборную играло не семь честных человек, как в первом тайме. И не 13, как во втором, а лишь трое бедолаг, двое из которых неумело притворялись глухонемыми, непонимающими, что от них хотят, а третьим оказался неиграющий и мертвецки пьяный албанец, в этом состоянии готовый петь и плясать, хоть в стрингах, хоть без них.

После того, как наши ребята пригрозили, что если играли только трое — то они должны станцевать не только сиртаки, но и кабаре и ламбаду. После этого глухонемые сами выдали остальных игроков, успевших закосить под недоумевающих, почему их будят среди бела дня, туристов. Только Боб наотрез отказался принимать в этом участие, потому что: «По кочену. Что это, йя? Я здесь главный дурачок, йя, аминокуюм! Фысё салак — давай багаж-дегаж!» — кричал он, убегая подальше от бассейна, и продолжал возмущаться безобразием и гнусным преследованием со стороны своих же земляков, запираясь на ключ в анимационной комнате до окончания церемонии позора.

Какое-то время заняла подготовка, переоблачение, поиск музыки, попытки турков выманить Боба из комнаты и разделить с ними горечь поражения, организационные процессы с привлечением большей зрительной аудитории, включая пляжный район. Победители устроились с пивком наперевес и насладились уморным зрелищем греческого танца турецкой командой, смахивающей на эксбицианистов-трансвеститов с солистом из Албании, которому на спине написали гуашью «Боб» и одели бандану. Ему так понравилось выступать, что он ещё порывался что-нибудь отчебучить, пока приятели не увели его под рученьки отсыпаться в номер.

На ужине ко мне подсел печальный цыган, показавшийся неуловимо на кого-то похожим.

— Алекс, в следующий раз, я буду капитаном у русских, — сказал он, потирая гладкие щёки. — Почему не предупредил, что эти барабадосы не умеют играть, а?

Но впрочем, отсутствие бакенбард, которые, по горячим заверениям Марио, оптимизм которых не сочетался с хмурым лицом, ему уже осточертели, его внешность не испортило. Конечно, он уже не так походил на великого русского поэта, но зато продавцы в магазине, где он стянул ящик пива, его не узнают по старому фотороботу.

Но в тот же вечер Марио нашёл способ отыграться.

У нас было запланировано комедийное шоу, в последней сценки которого, Боб доверил главную роль мне. Сказать, что я подивился такому щедрому жесту, значит не сказать ничего. Быть может, он смирился, что к концу шоу остаётся мало зрителей и уже не так престижно выступать в последних скетчах ради пустого зала.

Сценка представляла собой ещё одну незатейливую историю, в которую при желании можно добавить много импровизационных моментов. Начиналась история с появления на сцене молодого человека. Зрительный зал олицетворял собой озеро с рыбками. Была табличка с надписями «Suya Girilmez» — купаться запрещено.

Но, несмотря на запрет, парню не терпелось окунуться в пруду душным летним вечером. И вот он раздевался до плавательных шорт и на счёт три готовился лезть в воду. Вместе с залом он принимался считать: «Ваанн — бииирр — рыааааз… тююю — иииккиии — дывааа». А перед: «Фрии — юч — три», — слышался свисток констебля, обходящего местность. Парень метался, не знал что делать, куда прятаться. Взгляд натыкается на Машу, вернее на статую, стоящую на постаменте. Его осеняет, он утаскивает статую в кусты и сам становится на её место. Боб-полисмен приходит, видит одежду.

— Что это, йя? What this? Бу нэ? — но не видит злоумышленника, рассеяно глядит на статую, дубинкой простукивает по ней. Причём делает это чувствительно, но, ожидая это посягательство на моё мужское достоинство от Боба, я предусмотрел страховку, на случай желания полисмена превратить фаберже в яичницу.

— Смотри-ка, реально гипс, — звучит голос рыбы-комментатора из зрительного пруда.

Боб удивлен не меньше, он снова стучит. Но на мякине меня не проведёшь. Полисмен, прихватив одежду исчезает.

Парень слезает с постамента, он немного раздражён, остался без одежды, но всё также хочет окунуться. И снова идёт счёт. Но на сей раз раздаются детские голоса. Парень вспархивает на место в позе лыжника. Дети — Маша и Мусти — выскакивают, играют в мяч, обязательно попадая пару раз в статую, причём в самые смешные и чувствительные места, йяпыстырджи. По гриму видно, как статуя негодует и сдерживается, чтобы не закричать. Напоследок бэбэки пытаются накормить скульптуру растаявшим пирожным из Мустиного кармана, явно не первой свежести и измазывают лицо кремом. Псевдо-дети убегают.

Молодчик раздражён чуть больше. В йогической позе «хастападасана», в наклоне вперёд, он вытирает лицо о шорты. Желание окунуться в прохладной заманчивой воде пруда лишь усилилось. Но и на это раз не дают совершить сей проступок. На этот раз появляется парочка влюблённых — Марио с Олесей. Она устраивает ему ссору за опоздание и за лифчик, торчащий из брюк. Статуя предвидит, что выяснение отношений может затянуться, и, пока они сидят нахохлившись, отвернувшись друг от дружки, голубит каждого нежными поглаживаниями. Они поворачиваются, мирятся и в знак примирения решают оставить росписи на статуе. Марио достаёт нож, чтобы выцарапать инициалы, из пруда слышны детские голоса протеста и статую разрисовывают помадой.

— Извини, Алекс, — говорит Марио, касаясь женской косметической штучкой моего лица, только свеже-утёртого от кондитерского жира.

Статуя в негодовании. Вновь полицейский, на этот раз и он недоволен проявлением вандализма и удаляется искать виновных-живописцев. Его сменяет алкаш — Мустафа. Статуя, пользуясь его состоянием, под зрительский хохот угощается алкогольной продукцией и бутербродом, пока тот дремлет. В ответ бомж совершает неблагодарное действие и орошает статую продукцией водоперерабатывающего завода имени «Правого Мочеточника». Уползает. Статуя в ярости. Молодчик спрыгивает с подиума, пинает всё что есть под рукой, сыплет проклятиями, зажав нос, нюхает себя. Последний выход — это старая бабка уборщица с двумя вёдрами. В ведрах вода.

Бабка, напевая, шваброй мутузит по полу, затем переключается на статую, той же шваброй начинает с лица, моет всю поверхность тела, включая интимные зоны. Статуя терпит. Бабка Боб не жалеет мыла, моющих средств, поднимает статуе руки, моет подмышки. Затем вижу, как Боб наматывает на конец швабры тряпку и примеряется жестами трубочиста к тому месту, которое идентично выхлопной трубе у машины. Понимая, что дела плохи, я сжимаю ягодицы и делаю мысленные упражнения визуализации, повышающие их крепость до сталелитейных. Я то выдерживаю, а вот статуя — нет.

Оглашая окрестности рёвом, она срывается с места, беснуется, свирепствует, рвёт и мечет. Затем устремляется вдогонку за шуганной бабкой, прихватив с собой второе ведро воды. Оба забегают в зрительный зал, в котором на удивление осталось много народу, наверно, из-за того, что убрали столь любимый Бобом «tuvalet» из списка скетчей. Бабка прячется между гостями, статуя размахивает ведром, гости верещат, норовят разбежаться — паника! Хаос! Апогейный ужас! Никто не хочет быть облитым мыльной водой. Бабка прыгает к кому-то на колени, статуя настигает, выплёскивает ведро — и на перепуганных гостей, вжавших голову, мягко опускается, кружась и блестя в свете фонарей дождь из фольги. Аплодисменты!

После шоу я спускаюсь в гримёрку и на своём лице вижу — БАКИ! Марио, хохоча, убегает. Бакенбарды, нанесённые той самой неоттираемой краской, которой мы однажды исписали пьяного Боба. Ну плут, ну picaro. Но злиться на Марио я не могу, и признаюсь, что он утёр мне нос, когда он с опаской появляется на горизонте с мировой. На Пушкина я не тяну, больше на поручика Ржевского и сам немного подрисовываю баки, чтобы если уж будет держаться несколько дней, так пусть хоть смотрится естественней. Все те дни, что стойкая краска затеняет щёки, я обращаюсь к русскоговорящим людям исключительно, сударь и сударыня. Представляюсь поручиком Преображенского полка 3-ей гусарской дивизии, звонко прищёлкивая вечерними башмаками, и достойно переношу шутки в свой адрес по поводу разного цвета волос и баков.

— Алекс, а почему бакенбарды чёрные?

— Так, сударь, положено-с. Красим-с. Распоряжение императрицы матушки. Не желаете ли принять вызов на дуэль-с, — и предлагаю гусарское развлечение — дуэль на полуторалитровых бутылях из-под газировки, с пастиком вдетым в пробку, до первого падения стаканчика с макушки.

На выбор была ещё возможность дуэли на нудлах — каучуковых трубках, которыми можно было всласть, с оттяжкой, нахлестать по лицу обидчика и по его мягкому месту. Из этой затеи даже родилось спортивное состязание — дуэль на нудлах посреди бассейна, удерживая равновесие на двух пенопластовых платформах, которая собирала немало желающих принять участие и обозревателей, явившихся посмеяться и заснять на камеру зрелищные бои.

— Алекс, а что сегодня вечером за шоу?

— Выбор сударыни Роуз отеля.

— А дискотека будет?

— Вы должно быть имеете в виду шумный бал? Всенепременно-с.

В ту неделю, прошедшую под эгидой исторической дворянской России, часть парней из отдыхающих тоже просили нарисовать им бакенбарды, правда, менее стойкой краской — для прикола. Поэтому на этом деле я ещё и заработал по доллару с носа. Ей богу, какое-то неожиданное проявление еврейской крови, ранее латентно дремавшей в моих жилах.

Что касается приработка к основной зарплате, вариантов было не так много. Разумеется, если ты выпускник профессионального технического училища, не склонный к самотерзаниям и раскаянию вследствие нравственно недостойных поступков, то возможности подзаработать увеличиваются. И такие варианты, как незаметная распродажа отельного имущества как-то: вазы с налётом античности, ковры, картины, торшеры и прочее, что можно умыкнуть отдельными экземплярами и сдать на углу Парадиз отеля и улицы имени первых янычар. Или облачившись в снаряжение монтажника, ползать в сумерках по стене отеля в поисках компроматов на неверных мужей или жён. Или продавать браслеты уехавших туристов менее обеспеченным визитёрам из трёх и двухstar мотелей, дающие право свободно пользоваться всеми услугами отеля от ресторана и баров до развлечений. Или возможность осуществить киднепинг в мини-клубе, предварительно договорившись с Машей или просто подменив детей фигурками немного битых обезьянок из папье-маше, которые я обнаружил на свалке за малой Розой. Рома-парашютист считал, что мы так и зарабатываем и постоянно допытывался при встрече, сколько, ёксель-моксель, йоге-жоге удалось выручить левыми за неделю. Больше штуки евро или в два раза больше.

В основном, на карманные расходы мы получали от продажи музыкальных дисков, куда входили популярные танцевальные хиты и клубный танец с назойливой мелодией, которому мы обучали гостей после вечернего шоу.

Ещё раз в две недели проводили Бинго-лотерею, по правилам похожую на наше лото. Днём мы продавали лотерейные билетики азартным гостям, а вечером разыгрывали меж ними такие призы, как услуги отеля от парикмахерского салона, массажного отделения, скидки на меховые изделия и бесплатные покатушки от водных видов спорта, контролируемые Ромой, мелкие призы и сувениры. Стоимость билетов была четыре доллара, а получить приз можно было на 20–50, причём выигравших набиралось до дюжины. Среди русскоговорящих желающих приобрести счастливые билетики было немного, на что горестно сетовали ребята — турки. Наши туристы не верили в такую халяву, отученные ждать чудес с неба и улыбок фортуны многочисленными «русскими лото». Поэтому если и покупали, то больше за счёт уговоров аниматоров. Я например, любил приукрасить факты. Собирая вокруг себя гостей, после зарядки или аквааэробики, когда их подсознание было наиболее доступно к диалогу, я живописал, что в призах у нас значатся: лучшая половина вооон той яхты на горизонте, всё ковры левого крыла отеля вместе с перламутровым пылесосом, личные рабы шейха Иманомара в размере 6-ти аниматоров с прилагаемыми опахалами на два дня, уникальная возможность побыть аниматором один день, получив напрокат футболку и бейдж, бесплатное продолжение отдыха до трёх недель с проживанием под эксклюзивным лежаком номер 15, ну и специально для красивых девушек — ночное свидание с любым аниматором, не включая Машу, Марио, Мусти и Олеську.

Поэтому билеты у меня брали за моё краснобайство, нежели за реальную возможность выиграть пилинг в хаммаме или заплетение волос в африканскую косичку. Но самые лучшие продажи были у мавроМарио. Он умудрялся, по-моему, продавать билеты даже посторонним прохожим на улице, не вдаваясь в такие несущественные подробности, что для того чтобы принять участие в розыгрыше призов они должны являться постояльцами Rose отеля. А если в Розе отдыхали турецкоподанные, то меньше дюжины билетов в одни руки он не вручал, уж больно османы охочи до этой игры. Учитывая, что с билета наша комиссия составляла доллар, то понятно, почему Марио оживлялся в день Бинго-лотереи. День, когда он первым появлялся в отеле, чтобы успеть окучить всю территорию, не прозевать ни одного потенциального покупателя, и вдобавок добровольно появлялся на «энтранс» с пачкой билетов, куда обычно его ничем не заманить.

Вскоре «энтранс» я также открыл для себя с новой стороны и работал на нём с охоткой. По идее это должно быть костюмированное предприятие, но Мустафа, Марио и девчонки не очень любили отдельно гримироваться, переодеваться, предпочитая навести марафет один раз перед ужином, поэтому являлись ко входу в ресторан, с целью доведения информации о вечернем шоу в том же, в чём намеревались быть вечером на сцене. Я же пошёл дальше. В тот вечер, когда должен был состояться выбор мисс Отеля — явился в повязке Тарзана и развлекал толпу, стоявшую в очереди у жаровен тем, что выхватывал девушек и уносил их на плечах, предвосхищая вечернее выступление. Или по-обезьяньи передвигался в ресторане, объясняясь с посетителями на этом же животном языке, выискивая в волосах ужинающих съедобных гусениц и жучков, а то и похищая с их тарелок что-нибудь лакомое, вроде кусочка жаркого. Больше удовольствие от моего ангажемента получали дети, по пятам следующие за мной, норовя потрогать и поиграть с этим забавным и немного диким зверочеловеком.

В следующий раз, перед комедийным шоу, я перевоплотился в бомжа, с соответствующими картонными письменами на корявом языке, что не хватает на билет до России. Создал чересчур реальный образ, в котором мало кто признал Алекса, так как в шляпу, которую для целостности воплощения положил рядом, накидали приличную сумму денег — где-то на полчаса полёта до дома уже хватало. Этот энтранс мне не удалось отсидеть полностью, так как явилась вызванная по тревожному звонку охрана, которая гонялась за мной вместе с преследующей сворой официантов, желающих разделить вырученное бомжом денежное довольствие. Когда им удалось после десяти минут беготни, под аккомпанемент аплодисментов и взрывов смеха трюкам проныры бомжа со стороны постояльцев, отвлечённых на это время от трапезы, взять меня в кольцо, я снял парик и показал бейдж из-под рванного пиджака. Верблюжьи сыны поплевались, а официанты некоторое время не расходились, решая, рискнуть ли отобрать выручку. Но здравый смысл восторжествовал и они вернулись к работе. С этих пор я взял привычку на каждый энтранс приходить видоизменённым.

Таким образом, был изведён не один тюбик актёрского грима. Особенно удачные образы создавались при помощи ножниц, лент и пальмовых листьев. Расписывая тело и лицо на манер инков и ацтеков, я превращался в ритуального индейца из племени «смайятут», и установленная такса — доллар за возможность сделать фото в моей компании — приходилась по душе и моей проявившейся ниоткуда еврейской составляющей и туристам: как иностранцам, так и нашим.

Ещё один вид, где можно было бы заработать — это дневные пари, но там я предпочитал делать ставки на интерес. Например, мало кто полагал, что бассейн можно проплыть по длине под водой туда и обратно. Первый раз, когда поступило такое предложение «на слабо» я тоже сомневался и вид красных расплывающихся облачков перед глазами, когда до бортика оставалось ещё десяток метров, чуть было не сделал меня проигравшим по вине болтливого Марио. Который, желая выпендриться за чужой счёт перед девушками в беседе с одним молодчиком из Иванова, сказал:

— А вот Алекс сможет. Я сам его тренировал. Эй, Алекс, бай Тарзан, гель бурда.

Свежезаселившиеся девушки, с которыми я ещё не был знаком, но уже мог представить знакомство с одной из них на пляже в ближайшем будущем, испытывающее заинтересованно оценивали мою фигуру, мило перешёптываясь. И я внушил, что 70 метров без подготовки это пустяки.

Я еле дотянул до бортика, и парень, с выраженным нежеланием, отправился на пальму — рекламировать: «Бананчики, кому бананчики. Заползаем, покупаем. Девушкам и пенсионерам скидки», — в течение установленных трёх минут. В следующие разы эта подводная дистанция давалась мне уже легче, а веселые затеи споров не истощались.

Постепенно перевалил за экватор срок моего пребывания в Турции, и можно было подвести предварительные итоги, оценить проделанный путь и приобретённый опыт.

Для меня он выглядел примерно так:

Заинтересованы йогой и прерогативой здорового образа жизни — более 100 человек, из них освоили членораздельное произнесение и перевод «адхомукхашванасана» — 45.

Сделано прыжков с пирса — более 100, из них неудавшиеся — 7,

не завершившиеся падением в море — 1.

Преодолено вплавь 30 км бассейна и 15 морских.

Количество оползанных пальм на территории отеля — все

Утонуло во время аквааэробики — 0 человек, в том числе по моей вине — 0.

Получено синяков от попадания мячом во время водного поло — 4, из них на лице — 2.

Нанесено синяков мячом во время водного поло — 12, из них в лицо — 2.

Выпито отельного пива — 6 литров, прочей безалкогольной жидкости более 100 литров.

Съедено 30 кг винограда и 16 кг черешни.

Проведено конкурсов «скинь Мустафу в бассейн» — 14

Количество мыслительных раздумий — не пристукнуть Боба — 98 минут.

Потери среди аниматоров — 2 человека, возможность оказаться в их числе составляла в первый месяц работы — 97 %, во второй — 38 %.

Количество ночных свиданий — более 100, если честно то более 50, если предельно честно — то 17 минус ввп% индокитая.

Кроме этого, появился ряд тревожных симптомов, пока маячащие на горизонте, но с каждым днём принимающие всё более отчётливую форму. В первых, мне хотелось проливного дождя — так чтобы на полдня и до нитки — но по утрам я наблюдал одну и ту же картину исключительно чистого неба, без намёка на грозовые тучи. Во-вторых, я принялся считать, сколько ещё занятий по аквааэробике мне надо провести. Радовало, что их число с каждым днём уменьшалось, но общее число, более близкое к сотне, чем к полста, угнетало — а это первые признаки усталости от однообразия. В третьих — появилось желание существенно выпить, как в старые студенческие времена, и желательно водки. Ну и в четвёртых — перед сном стали появляться призраки родных российских улиц, с невзрачными, похожими друг на друга, многоэтажками домов, с гудением машин, наползающим с северного моря утренним туманом, особенно привлекательным в сезон белых ночей, когда ночь, как таковая отсутствует. Меня стало понемногу скручивать, заворачивать под одеялом в сторону дома, как магнитную стрелку компаса тянуть на север, и эти приступы ностальгии настораживали, поскольку опыта справляться с ними у меня не было.

На утреннем митинге, собирались, как самые дисциплинированные — русским сообществом.

Остальные, уже позабыли свои обещания пред Натали и вернулись к излюбленному «бэн йоролдум». (я устал — тур.) Олеся, Маша и я, коротали пионерский слёт после завтрака, вспоминали продукты отечественного производства, и, закусив губу, кто-нибудь первый затягивал трогательным, чуть дрожащим голосом:

— А помните, молочко в картонной литровой упаковке. Такое свеженькое, парное, белое-белое..

И дальше тянули хором:

— Ммм… ру-у-усскоеее.

— А коровки то его — наши делают. Наши бурёночки-то, кормилицы..

— Ру-у-уские.

— Эх, бывало, выпьешь молочка нашего, выйдешь на лужок, а там берёзоньки-красавицы..

— Ру-уские.

Заканчивалось перечисление отечественных мыслеформ, распеванием русских народных песен, не брезговали даже Кобзоном, потому что он:

— Ру-у-ууский.

— Что это, йя? Пачему по качену, можно, давай. Пляж, сюда. Минуточку помолчи, йя. Кто шеф? Давай гуси — гуси, пипетс, это что, йя. Бэн Дурачок, губка Боб грязни наски, — откликался идущий по коридору Боб, очевидно прибывающий в приподнятом настроении, перечисляя весь языковой набор славянина, известный ему.

— Вы послушайте, как он говорит..

— По ру-у-уу-ски.

После этого ностальгия немного отпускала. Но я знал, что она ещё вернётся, вместе со вкусом маминых пельмешек и оладушек, вологодского пломбира за 4 рубля и в образе бабулек на лавочке у советского подъезда. С магазинами, где продавцы все как один не проявляют к тебе никакого интереса, не утруждают вопросами, набившими оскомину и мозоль на ушах: «Как дила, зимляк?», — а за товары не надо торговаться по пять минут, поскольку на них есть ценники. С городскими кварталами, где лица жителей будто погружены в бочки раздумий и сундуки напряжения, отражая краски рабочих будней и суровую российскую действительность.