Можно ли надеяться реконструировать мир древних людей в делом по отдельным находкам, развалинам и руинам, фрагментам дошедших до нас текстов? Можно ли восстановить хотя бы детали их жизни, быта, социальной истории, их культов и мифов на основании рисунков и надписей, сохранившихся до наших дней на скальных поверхностях и в пещерах? В том объеме, в котором нам хотелось бы, наверное, невозможно, однако в наших силах зафиксировать, скопировать и донести до читателей те памятники, которые еще не погибли, попытаться определить их место иа хронологической шкале, а затем и в жизни древних племен.

Особое место в истории мировой цивилизации занимают кочевые культуры. К сожалению, до недавнего времени культуру номадов рассматривали либо как застойную и изолированную, либо как находившуюся в непосредственной зависимости от соседних земледельческих культур. Что касается вопроса о самобытной высокоразвитой культуре и своеобразном искусстве и ремесле у кочевников Центральной Азии, то он долгие годы не мог быть поставлен серьезно из-за отсутствия достаточной информации. Открытия в Ноин-уле (Монголия) и Пазырыке (Алтай) заставили исследователей обратить внимание на неведомую ранее номадическую цивилизацию, затерянную в центре Азии, а раскопки второй половины XX в. в Северном Причерноморье, Иране, Афганистане и Туве привлекли к этой проблеме всеобщий интерес. Большой новый материал дали открытия последнего десятилетия в Афганистане (некрополь на Тилля-тепе), Казахстане (курган Иссык), Туве (курган Аржан), а также работы Советско-монгольской историко-культурной экспедиции в Монголии. Перед исследователями открылся столь своеобразный, богатый, сложный мир кочевников Центральной Азии, что стало ясно: отныне при изучении древней истории нельзя ограничиваться лишь анализом крупнейших земледельческих центров Азии и Африки, не принимая во внимание того вклада в мировую культуру, который был сделан скотоводческими цивилизациями.

Именно с этой точки зрения автору представлялось перспективным изучение петроглифов Монголии. Главной задачей было (136/137) выделить основные хронологические этапы развития изобразительного искусства; затем мы попытались проследить становление и развитие самобытного творчества кочевников Азии, выявить его наиболее типичные черты, которые порою сохранялись в течение нескольких тысячелетий. Мы считали также возможным выделить локальные варианты культур, а иногда определить этнокультурные общности, проследив их взаимодействие и контакты с соседними племенами и народами. Естественно, что для постановки подобных вопросов необходимо было рассматривать петроглифы на фоне всего того богатого материала, который известен сегодня археологам, антропологам, лингвистам и этнографам.

Верхнепалеолитические росписи, открытые пастухами в пещере Хойт-Цэнхэрийн-агуй, конечно, отличаются от рисунков в пещерах Западной Европы и Урала (так, среди них встречаются изображения верблюда и страуса, неизвестные по росписям и гравировкам Запада); в то же время определенное сходство стиля, композиции и тематики позволяет рассматривать рисунки монгольской пещеры как наиболее близкие параллели палеолитической живописи как Западной Европы, так и Урала. В частности, монгольские рисунки, как и европейские, находятся в потаенных нишах и скрыты от всеобщего обозрения. О большом сходстве говорит также наличие символических фигур и геометрических знаков.

Монгольские рисунки, как нам кажется, подтверждают выводы французских ученых, и прежде всего А. Леруа-Гурана, о передаче в пещерной живописи через человеческие и звериные персонажи и знаковые системы идеи всеобщности порядка мировых явлений. В пещере Хойт-Цэнхэрийн-агуй удается обнаружить изображение модели мира: подземный мир воплощен в образе змей и рыб, мир земной символизируют копытные животные, небесный — птицы. Уже в палеолитическое время человек обратился к проблеме жизни и смерти, их антагонизма и единства. Одним из ведущих был возникавший на этой стадии культ плодородия, культ женщины-прародительницы. Таинства этого культа табуировали определенные стороны жизни, что привело к созданию сакральных закодированных символов и к тому, что наиболее важные для первобытного человека изображения, являвшиеся, очевидно, ядром мифа, находятся, как правило, в самых глухих и потаенных частях пещеры.

Культ женщины-матери был, видимо, окружен и запретами, и поклонением. Первобытный человек видел в этом культе нечто святое и таинственное, а не эротическое. Мы не может поэтому согласиться с акад. Б.А. Рыбаковым, который, принимая культ плодородия за культ плодовитости, пишет: «Верхнепалеолитический Homo sapiens, преодолевший уже неандертальский кризис инбридинга (кровосмешения) и вполне осознавший биологическую природу размножения, с особым интересом и вниманием относился к теме плодовитости и сделал символом ее (137/138) женщину» [Рыбаков, 1980, с. 112]. Тем более не можем мы принять мнение того же автора, что «два рельефа, вырезанные в толще стены, показывают обнаженные женские фигуры в позах, которые наталкивают на мысль о ритуальных оргиях, происходивших в святилище, украшенном этими гетерами (курсив мой.— Э.Н.)» [Рыбаков, 1980, с. 113]. На наш взгляд, изображения на стенах пещеры Ла-Мадлен, о которых говорится в этой цитате, не наводят на мысль, что в святилище древнего человека происходили оргии, к тому же с участием «гетер». Б.А. Рыбаков считает также, что мир палеолитического человека был замкнут и ограничен важнейшим событием — очередной охотой, что ему некогда было созерцать природу или небо, осмыслять движение звездного небосклона [Рыбаков, 1980, с. 120]. Нам же хочется верить, что мир палеолитического человека, оставившего рисунки Альтамиры, Труа Фрер, Руфиньяка, подарившего миру росписи Ляско, был много богаче, чем иногда кажется. Запреты, табу, закодированные рисунки лишь свидетельствуют о священном отношении к непонятому, о стремлении понять сущее, и прежде всего истоки жизни и причины смерти. И конечно, не было в «святилищах» ни «гетер», ни «оргий».

Важное место среди пещерных рисунков занимают символические знаки. А. Леруа-Гуран выделил среди них женские (треугольники, тектиформы, клавиформы, скутиформы и т.д.) и мужские (пенниформы и многоножки). Подобная расшифровка этих знаков позволяет видеть в составленных из них композициях изображение хозяина жизни — копытного животного, тотемного предка рядом с источником жизни — женщиной-прародительницей. Неделимость этих образов в сознании древнего человека, очевидно, и воплощают палеолитические рисунки.

Сходство сюжетов и способов передачи одной и той же идеи, конвергентно возникшей на диаметральных концах Евразии, свидетельствует об одинаковых путях развития и сложения древнего мифа, зафиксированного в символических изображениях копытных и женщин-прародительниц. В этом состоит один из главных выводов, вытекающих из анализа древнейшего пещерного памятника Монголии — вполне оригинального, но вписывающегося в общемировые каноны.

Другой памятник каменного века обнаружен на востоке страны, в Аршан-хаде. Камень с рисунками, перекрытый культурным слоем неолитической стоянки, весь покрыт геометрическими знаками, среди которых преобладают те же символы, что и в пещере Хойт-Цэнхэрийн-агуй. Анализ знаков Аршан-хада и подобных им рисунков из Гоби, а также изображений быков, аналогичных аршанхадским и обнаруженных среди петроглифов мезолитического времени, позволяет предполагать их мезолитический возраст и говорить об определенной преемственности культур Монголии, начиная с эпохи верхнего палеолита.

Археологические памятники неолитического времени, открытые в Монголии повсеместно, свидетельствуют о широком (138/139) расселении человека и могут быть подразделены на ранние (для них характерны сосуды полуяйцевидной формы) и более поздние со следами распространения примитивного земледелия (песты, зернотерки). Памятники эти пока не удается объединить в одну культуру с петроглифами; очевидно, это задача будущих исследований. Крупными местонахождениями петроглифов неолитического времени являются открытые и изученные нами на западе страны два святилища в окрестностях г. Кобдо: Чандамань-харузур и Тэмээний-хузуу. Огромные поверхности скал заполнены здесь изображениями животных, переданных широким контуром. Под ними часто показаны знаки-символы, аналогичные палеолитическим. Это позволяет сделать вывод, что культ копытного животного сохранил свое сакральное значение и в эпоху неолита. От предшествующего времени дошла, трансформировавшись, также идея мирового дерева, переданная через изображение птицы, копытного животного и змеи. Таким образом, в эпоху мезолита и неолита древний миф, отражавший идеологию родо-племенного общества, был перенесен из пещерных тайников на скальные поверхности; при этом он не утратил своего значения, о чем свидетельствует обилие знаков и изображений копытных.

В археологических памятниках эпохи энеолита прослеживается сохранение тех традиций в культуре и изобразительном искусстве, которые были заложены в предшествующие периоды. Здесь уместно упомянуть, что уже в эпоху энеолита в Монголии существовали две большие зоны культур. На востоке найдены поселения и погребения земледельцев-собирателей с жилищами полуземляночного типа и погребениями со скорченными костяками. Наиболее типичными из них являются памятники тамцаг-булагской культуры. Они представлены костяными кинжалами и кремневыми вкладышами, пастовыми бусами, подвесками из клыков марала и кабарги, костяными украшениями. К этой же культуре относится погребение из Норовлийн-уула с каменным амулетом, изображающим лицо человека. По мнению Н.Н. Мамоновой, череп, найденный в погребении вместе с амулетом, имеет более всего сходства с китойско-глазковскими черепами из Прибайкалья.

Захоронения Западной Монголии этого времени отличались невысокими курганными насыпями; погребенный лежал в яме на спине или на боку с подогнутыми ногами и был густо посыпан охрой. Керамика и антропологический тип погребенных сходны с энеолитическими материалами из Южной Сибири (афанасьевская культура). Комплекс морфологических признаков позволяет отнести черепа Западной Монголии энеолитического времени к варианту протоевропейского типа. Сходство же с афанасьевскими находками Сибири свидетельствует о том, что уже в эпоху энеолита (III—II тысячелетия до н.э.) существовал большой этнокультурный регион, куда входили культуры Южной Сибири, Алтая и Западной Монголии, и что территория расселения европеоидов в Азии простиралась до центральных и западных районов Монголии. О последнем в свое время писали антропологи; (139/140) В.П. Алексеев даже утверждал, что косвенные данные свидетельствуют о проникновении европеоидов в эпоху бронзы и в более восточные районы [Алексеев, 1973, с. 227].

Данные о том, что в эпоху энеолита на востоке страны обитало монголоидное население, а на западе и северо-западе жили представители европеоидной расы, очень интересно сопоставить с результатами изучения петроглифов той эпохи.

Петроглифы, открытые в 1977 г. на берегах р. Чулуут, дают представление о культуре, искусстве, культах и быте племен Северо-Западной Монголии энеолитического времени.

К древнейшим слоям чулуутских петроглифов относятся: «хоровод» рожающих женщин во главе с матерью-оленихой (голова последней увенчана оленьими рогами, а фигуры рожениц весьма сходны с изображениями на плитах окуневских могил Южной Сибири, например из Черновой VIII); вертикальные «пирамиды» из трех-четырех женских фигур, составленных таким образом, что ноги верхней являются в то же время руками нижней; схематичные фигуры геометрического характера, названные мной антропоморфными. Эти последние делятся на две группы: мужские и женские. Мужские показаны всегда в профиль, танцующими, с каким-то инструментом в одной руке и бычьим хвостом — в другой. Женские фигуры, напротив, представлены всегда анфас, всегда с прямоугольным основанием (изображающим, очевидно, широко расставленные ноги роженицы), трехпалыми руками и ногами, в островерхих шапках, иногда — с двумя точками грудей. Сравнение с этнографическими и фольклорными данными позволяет предположить, что в этих изображениях отражены представления о матерях-прародительницах и о душах предков, унесенных трехпалыми птицами или хранимых птицами, а также об обрядах и ритуалах, связанных с этими культами.

Рядом с антропоморфными фигурами часто показан бык (тур) — массивный, иногда со звездой между рогами или с рогами в виде луны и всегда с длинным хвостом (такой же хвост виден в руках танцующих антропоморфных мужских фигур). Небесные быки, имеющие рога в форме полумесяца, составляют часть сложной композиции, названной мною «Вселенная». В верхнем ярусе ее помещены луна и солнце с лучами и бык, в среднем — остальные копытные, в нижнем — змеи и женские антропоморфные изображения, символизирующие матерей-прародительниц. Создавая длинный фриз по всему низу композиции, женщины — предки рода являют собой как бы фундамент не только композиции, но и изображаемого мира.

Изображения быков аналогичны окуневским из Южной Сибири, которые также часто фигурируют рядом с женскими образами и роженицами. Еще один аналог окуневским изображениям представляют маски, очевидно служившие важной деталью ритуального танца. Таким образом, жившие в эпоху энеолита на западе и северо-западе Монголии европеоидные племена были не (140/141) только сходны с племенами Южной Сибири и Тувы антропологически, но и имели близкие культурные традиции и культы.

В эпоху бронзы (вторая половина II тысячелетия до н.э.) в хозяйстве населения Монголии происходят серьезные перемены. Это время отмечено становлением кочевого скотоводства, высоким развитием металлургии и появлением знаменитого карасукского стиля в искусстве. Именно изучение памятников карасукской эпохи позволяет ответить на вопрос о зарождении искусства «звериного стиля» в Монголии.

Отличительной чертой карасукского стиля является изображение на бронзовых ножах, кинжалах, шильях и других предметах скульптурных голов диких животных с длинными ушами, большими глазами, огромными рогами. Знаменательно, что среди гравировок на оленцых камнях встречена уже большая серия изображений карасукского оружия. Близкие аналогии, известные также среди ордосских и вообще северокитайских бронз, позволяют предположить, что центром распространения и призводства карасукских бронз были Монголия и Ордос, откуда эти формы продвинулись и в иньский Китай, и в Южную Сибирь.

Для орнамента эпохи развитой бронзы в Монголии характерны повторения треугольников, ромбов, квадратов, которые встречаются как на глиняной посуде, так и на бронзовых предметах. Учитывая данные предыдущих эпох, эти орнаментальные мотивы можно считать символами женского начала точно так же, как и раковины каури — типичные украшения того времени, часто встречаемые в погребениях. Что касается скульптурных голов копытных на заколках, ножах и кинжалах, то, очевидно, не случайно эти колющие и режущие предметы были увенчаны изображением головы тотемного предка.

Выделяемая нами в Монголии значительная группа петроглифов эпохи бронзы дает ценные сведения о материальной и духовной культуре населения этого времени. Карасукский возраст большей части рисунков обоснован аналогиями из Южной Сибири и Тувы, Казахстана и Киргизии, изображением чеканов карасукского времени, сходством с графическими обозначениями на иньских иероглифах. Следует отметить, что в Монголии изображений колесниц нет рядом с петроглифами энеолитического времени — масками и антропоморфными фигурами. В то же время они типичны для сцен с воинами, показанными с боевыми топорами за поясом, в широкополых головных уборах и в контексте с оленями, имеющими вертикальные елкообразные рога, характерные для эпохи бронзы.

Изображений колесниц эпохи бронзы на скалах Монголии ныне известно более 50. Чаще всего это двуконные запряжки, но есть и трехконные и квадриги. Кони показаны по обе стороны от дышла спинами к нему. В этом основное отличие монгольских изображений от европейских и кавказских рисунков, где кони показаны с ногами, расположенными в одну сторону, так что зритель воспринимает их стоящими на земле, а не «парящими». (141/142) Исключение составляет рисунок колесницы, на котором первоначально показанные «парящие» кони были заменены оленями, расположенными ногами в одну сторону. Олени переданы с вертикальными стволами рогов, следовательно, более поздний рисунок относится также к доскифскому периоду.

Многие из изображений колесниц имели, несомненно, культовый характер. Таковы и колесница, в которую запряжены конь и козел, и колесница с запряженными оленями, и изображение колесницы рядом с большим пятнистым быком мифического облика. Особенно интересен рисунок со змеей мифических размеров, занимающей треть всей композиции; этот рисунок передает, очевидно, один из мифов, со временем трансформировавшийся в известный сюжет героического эпоса. Змей (позднее — дракон) — олицетворение подземного мира и смерти, символ «темных сил», с которыми борется герой, утверждая жизнь. Образ «змееборца» — универсальная тема мифа, эпоса, былины.

К эпохе бронзы относятся и изображения животных, выполненные в «декоративном стиле» — с телами, заполненными геометрическими фигурами (первоначально, в эпоху энеолита, это были фигуры, разделенные вертикальными полосами на несколько крупных частей). Особое место среди них занимают олени, изображенные с деталями, которые позднее станут типичными на оленных камнях, например с ветвистыми рогами или клювовидной мордой. В эпоху бронзы встречается изображение мифического оленя больших размеров с длинным телом и клювообразной мордой и в то же время с массой квадратов, заполняющих силуэт. Характерно, что собаки, охотящиеся на оленя, показаны всегда сплошным силуэтом. Вероятно, разделенными на части изображали прежде всего копытных; возможно, это передавало расчленение туши жертвенного животного.

Одним из важных итогов изучения петроглифов Монголии является то, что в центре Азиатского материка, на территории, где, возможно, возникла идея высекать и воздвигать в честь нредков оленные камни (ибо нигде более они не встречены в таком количестве и разнообразии), удается, как мне кажется, проследить становление одного из ведущих элементов «звериного стиля» — формирование образа знаменитого «скифского оленя» с птичьим клювом, горбом и длинным телом. В течение почти тысячи лет — с эпохи энеолита до эпохи бронзы — на этой территории шел процесс становления изобразительного канона, позднее получившего название «скифский звериный стиль».

Живучесть и устойчивость этого канона в искусстве кочевников Центральной Азии, очевидно, скрыта в его идейном содержании. Мы видели, что древние люди начиная с эпохи верхнего палеолита искали оптимальные варианты для передачи мифа, воплощавшего их представление о вселенной. Предельно лаконичный образ передавал идею жизни и плодородия; место предка-тотема в мире первобытного человека передавалось порою лишь закодированным парциальным сюжетом: рога вместо целого (142/143) изображения, например рога оленя на голове коня или быка (в сцене «Кочевка»). Символы небесной сферы, колесницы и оленя совмещались в едином сюжете. Луна в рогах быка, объясняющая его место во вселенной, солнце в рогах оленя (Чулуут IV), охотник, убивающий мифического оленя и освобождающий солнце из его рогов, — вот краткий перечень образов древнего мифа эпохи бронзы в Монголии.

Можно предполагать, что олень оленных камней и петроглифов «звериного стиля» вырос на этой почве и складывался постепенно из всех предшествующих образов. Появление у оленя птичьей морды с длинным клювом нельзя считать неожиданным: ведь на антропоморфных фигурах эпохи энеолита всюду показаны птичьи лапы, а у рожениц и матерей-прародительниц часто изображены трехпалые руки. Образ птицы и оленя в течение многих веков сопутствовал в центральноазиатских рисунках образу матери — родоначальницы и главы рода.

Что касается антропологического типа населения Западной Монголии доскифского времени, то, по мнению Н.Н. Мамоновой, оно обнаруживает большое сходство с древним населением Тувы и Алтая. В.П. Алексеев считает, что карасукские черепа Южной Сибири сходны с черепами памиро-ферганского типа европеоидной расы, а тувинское население эпохи бронзы принадлежало к большой европеоидной расе. Таким образом, прослеживаемое в западных областях Монголии еще с эпохи энеолита европеоидное население обитало там и в период развитой бронзы. Как мы видели, и весьма существенные элементы культуры, например орудия и оружие карасукского типа, карасукский «звериный стиль», а также сходные сюжеты на петроглифах, прежде всего изображения колесниц, свидетельствуют о западных направлениях связей древнего населения этой части Монголии.

Разделение культуры (в том числе петроглифов) древней Монголии на два больших региона — восточный и западный — характерно и для следующего исторического периода — эпохи ранних кочевников. При этом восточный регион включал часть Хангайской горной страны, степи востока, южногобийские и восточногобийские районы. К западному региону относились Монгольский Алтай и районы, прилегающие к Туве и Алтаю. Граница проходила по котловине «Великих озер» и делила страну на культуры: горных массивов (запад) и степных и пустынных территорий (восток).

Для культуры монголоидного населения восточного региона характерны «плиточные могилы» и бронзовые ножи с фигурками стоящих людей и животных. Ритмично повторяющиеся фигурки удивительно совпадают по стилю с рисунками, выполненными охрой и расположенными на той же территории, что и «плиточные могилы». Это большие композиции, в центре которых помещены «оградки» с массой точек или пятен, с рядами человечков, взявшихся за руки, с парящими птицами, лошадьми, медведем, собаками, шаманами с бубном и т.д.

На западе не было традиции рисовать охрой магические «оградки» и строить «плиточные могилы». Здесь в I тысячелетии до н.э. мы находим керексуры, жертвенники, оленные камни и яркий «звериный стиль» во всем: в монументах, в предметах быта и конского снаряжения, в украшениях и, конечно, в оружии и в петроглифах. Большая серия предметов «звериного стиля» обнаружена, в частности, в Улангомском могильнике (V—III вв. до н.э.), полностью раскопанном участниками СМИКЭ. Эти предметы изготовлены из бронзы, кости, рога. Не найдено ни вещей, сделанных из золота и серебра, ни погребений, отличающихся особым богатством инвентаря.

Сюжеты «звериного стиля» довольно традиционны: головы хищных птиц, кошачьих хищников, копытных, грифоны, фигуры диких животных. На зеркале из могилы № 47 тонкой линией выгравировано изображение горного барана с вывернутым перекрученным задом (аналогично пазырыкской татуировке). На другом зеркале показан олень с телом, расчлененным на части, что напоминает чулуутские рисунки эпохи бронзы.

Памятниками «звериного стиля» являются и каменные стелы Западной Монголии — оленные камни. В основе культов, связанных с оленными камнями, лежат древние традиции поклонения солнцу, птице — носителю души, предкам, в том числе тотемным (о последнем свидетельствуют найденные при раскопках жертвенников, рядом с которыми установлены оленные камни, черепа и копыта коней). При этом олень является центральным персонажем наиболее древних стел (мы считаем древнейшими оленные камни с оленями в «летящем галопе»), а конь занимает его место на следующем хронологическом этапе (на стелах позднего типа с фигурами животных, стоящих «на цыпочках», и с поздними формами оружия).

Рассматривая оленные камни как одно из звеньев многовековой эволюции, можно дать их следующую трактовку. Верхний ярус камня — голова, отделенная ожерельем и обращенная к небу, символизирует связь с верхним миром, небом и светилами. В этой части изображены серьги-«солнце» и небесные кони, преследуемые хищниками, причем сцена небесной погони хищников за травоядными размещена вокруг «солнца». Центральная часть стелы — средний мир, населенный копытными; нижняя часть оленного камня, которая всегда находится под землей, представлена поясом и оружием — это мир подземный, где оружие символизирует еще и смерть. Единство всех частей стелы — это единство мира (вселенной), где идет постоянная борьба между жизнью и смертью, представляющая собой непрерывный вечный процесс развития от рождения до умирания.

Анализ петроглифов эпохи ранних кочевников немыслим без сравнения с сюжетами оленных камней. Но будучи памятником менее канонизированным, чем оленные камни, наскальные рисунки дают больше типов и вариантов одного и того же сюжета. Так, в петроглифах Западной Монголии удается проследить ста- (144/145)

Рис. 64. Эволюция петроглифов Северной и Северо- Западной Монголии от эпохи энеолита до эпохи ранних кочевников (145/146)

новление трех сюжетов «звериного стиля»: «скифского оленя» в «летящем галопе», свернувшегося кошачьего хищника и сцен «терзания» хищниками травоядных. Причем в монгольских рисунках эти сюжеты отличаются удивительным реализмом, знанием изображаемого объекта и простотой решения.

На рисунках этого времени преобладают сцены охоты, объектом которой, как правило, является большой (по сравнению с собаками и людьми) олень с ветвистыми рогами, птичьим клювом и подогнутыми ногами. Так же как в эпоху колесниц, есть изображения воинов или охотников с луками и стрелами. Подобные сцены встречаются в Западной Монголии часто, и их отличает большое сходство с гравировками на оленных камнях.

Можно с большой долей вероятности предположить, что европеоиды энеолитического времени («афанасьевцы»), предшествовавшие населению карасукского времени, были связаны этногенетически и с ранними кочевниками. Наследники «афанасьевцев», европеоидные «карасукцы», оставили кроме карасукских художественных бронз также изображения колесниц и воинов в широкополых шляпах. Потомкам «карасукцев», явившим в следующую эпоху на той же территории, принадлежат изделия «звериного стиля», оленные камни и изображения оленей в «летящем галопе» на скалах.

В эпоху хуннов этническая пестрота населения Монголии усилилась, и далеко не всегда можно отделить наскальные рисунки собственно хуннов от рисунков их соседей. Вообще же, судя по работам двух специалистов по петроглифам Центральной Азии, Я.А. Шера и М.А. Дэвлет, изучение петроглифов именно этого периода представляет наибольшие трудности. Ни в полевых поисках, ни в публикациях этих ученых не обнаруживается ни одного нового яркого и достоверно относящегося к этому периоду рисунка. Хотя М.А. Дэвлет справедливо указывает на находки таштыкских художественных произведений из раскопок М.П. Грязнова, однако блестящие аналогии не облегчают для нее поиски параллелей.

В Монголии петроглифы хуннского времени представлены серией отдельных рисунков и сложных сюжетов, из которых отдельные являются вполне самостоятельными повествованиями. Таковы погребальная процессия из Цагаан-гола и торжественные профильные экипажи из Яманы-уса. Наряду с рисунками хуннского времени нами выделены большие группы тамг — знаков собственности, которые по аналогии с изображениями на сосудах и черепице могут быть отнесены к той же эпохе. Эти тамги представляют собой трехэтажные фигуры: круг с горизонтальной линией посередине, черта под ним, ниже одна или две спирали. Иногда круг помещен в центре композиции и имеет «усы» сверху и снизу. Изучение тамг Западной Монголии позволило Б.И. Вайнберг проследить связи между племенами западных районов Центральной Азии, Средней Азии и сарматским миром.

От эпохи древних тюрков на широкой территории их продвижения (146/147) сохранились каменные изваяния, остатки дворцов, поминальные надписи на каменных монументах, а также короткие тексты на скалах и петроглифы. Чаще всего изображены всадники на стройных конях с богатым убором. Наибольший интерес представляют изображения катафрактариев на скале Хар-хад на западе Монголии.

Наличие на территории Монголии на протяжении тысячелетий двух крупных этнических групп, одна из которых связана с монголоидами востока, а другая — с европеоидами запада, широкие связи одной с северными культурами Сибири и Забайкалья, а другой — с племенами Тувы, Алтая и более западных районов — все говорит о том, что своеобразная культура кочевников Монголии развивалась в тесном контакте с соседними цивилизациями, воспринимая их достижения и, в свою очередь, оказывая на них значительное влияние. При этом важно отметить стойкость традиций, сохранявшихся на территории Монголии с глубокой древности на протяжении нескольких исторических эпох. Констатируя это, хочется еще раз подчеркнуть, что культура номадов Центральной Азии, изучение которой только начинается, уже по справедливости занимает свое место в мировой истории.