Утром вызывает главный редактор студии телевидения Фрайман.

— Что ты опять натворил?

— Когда и где? — уточняю. — За мной числится масса хороших поступков.

— Говорят, ты разбил витрину магазина?

— Ложь.

— Директор гастронома звонила на студию. Ругалась с дежурным. Он передал мне. Честно говоря, — сознался Фрайман, — я не все понял. В общем, утверждают, ты выдавил стекло в торговом зале. Похитил колбасу, сыр. Вот ключевые слова.

— Я?

Главное, не дать Фрайману завестись. А то будет накручивать. Не остановишь. Уж лучше наступать самому:

— Да это у меня украли шесть палок импортной колбасы! И шесть кусков иностранного сыра!

— Опять врешь…

Фрайман устало опустился в кресло. Открыл лежавшие на столе микрофонные папки. Полистал сценарий. Отбросил его в сторону. Взялся за гонорарные ведомости, но не мог сосредоточиться:

— Причем обманываешь нагло, бестолково. Я бы даже сказал, вызывающе глупо. Ты опускаешься ниже минимально приличного уровня. Теряешь квалификацию. Я начинаю беспокоиться за интеллект подчиненных.

— В смысле?

— Твое вранье очевидно! Его уже не надо проверять. — Главный редактор не мог усидеть на месте. Поднялся. Быстро заходил по кабинету, роняя пепел от непогашенной сигареты. — Сам подумай, Сережа, откуда у тебя импортная колбаса, сыр? Скажи еще, что похитили черную икру, ананасы, бананы, копченые оленьи языки…

Мощная фигура Фраймана вопросительно застыла: «Попался?»

И, верно, если б я так соврал, крыть было бы нечем.

Все магазины нашего города давно и безнадежно пусты. В мясных секциях гастрономов иногда выбрасывают обрезанные кости. Их тут же с боем расхватывают. В рыбных отделах — только банки с морской капустой. В «Овощах и фруктах» советские граждане роются в ящиках с гнилой картошкой, морковкой, свеклой. Отбирают что получше и несут взвешивать. Из авосек капает слизь с запахом нечищеных погребов и развитого социализма.

Весь дефицит отпускается по специальным бумажкам с печатью — талонам.

Чтобы отоварить месячные талоны на масло, колбасу, чай, сахар, водку, приходится часами стоять в длинных очередях. А еще надо поймать момент рождения этой самой очереди. Это непросто. Попробуйте спрогнозировать движение циклонов, активность вулканов, шторм, землетрясение. И все это без длительных наблюдений, расчетов и специального оборудования. Так и с очередями. В уравнении слишком много неизвестных. К тому же надо как-то вклиниться в первую сотню людей с талонами. Иначе цветные бумажки не отоварить. Октябрьские считаются просроченными в ноябре. Ноябрьские не принимаются в декабре. И так далее — по календарю.

— Так откуда у тебя импортные продукты? — возвращает меня в действительность Фрайман.

Главный торопится. Ждет быстрых объяснений.

Давно заметил. Иногда зададут простейший вопрос. Ты отвечаешь в двух словах. Коротко и неполно. А в памяти — целая картина, сжатая, как архивный файл. А если разархивировать? Ответить расширенно и подробно. Как требовали в школе. Примерно так.

Огромную яркую упаковку с колбасой и сыром я привез из Соединенных Штатов Америки…

1

В сороковую годовщину испытания первой советской атомной бомбы случилось чудо: большой группе туристов США разрешили пеший ход по советской тундре. Их даже отправили теплоходом в пограничную зону, на Соловки. Допустили к местному населению. Американцам все жутко понравилось: белые ночи, туманные рассветы, чуть оранжевые стены былинного монастыря. Их покорила северная архитектура: шатровые церкви, часовни, деревянные избы. Удивили огромные просторы нетронутой земли…

Перед отъездом американской делегации во Дворце культуры был устроен торжественный вечер и банкет. Как это часто бывает, неофициальная часть сильно затянулась. Кажется, никто не помнил, что ранним утром запланирован вылет делегации в Москву.

Зал невнятно гудел. Иностранцы с трудом говорили. Наши переводчики туго соображали. В два часа ночи ко мне прибилась пара американских газетчиков. Один из них кое-как понимал по-русски. Стали напрашиваться в гости. Им захотелось посмотреть, как живут советские журналисты. «На черта, — думаю, — мне это надо. Жены нет. Уехала с дочкой в отпуск. Дома грязь. Холодильник пуст. На нем пыль и куча неотоваренных талонов. Из выпивки — полбутылки спирта для компрессов. Достал по случаю в Нарьян-Маре».

— Серж, мы идти к тебе? — американцы стоят, покачиваясь. Чтобы не свалиться, держатся друг за друга. Нейлоновые куртки, клетчатые рубашки, джинсы. На ногах желтые парусиновые ботинки с толстыми широкими подошвами. Кажется, именно они удерживают хозяев от падения.

— Пойдем, — говорю. (А ведь только что намеревался отказать. Есть у меня такая слабость — отсутствие воли.) — Вэлкам!

— Серж, что такой на посошок?

— Выпить перед уходом.

— Давай «на посошок»?

— Можно.

Водку на столы, ясное дело, не подавали. Наши распихали бы ее вмиг по карманам, сумкам и портфелям. Откупоренные бутылки стояли на широком прилавке в углу зала. Каждый подходил и наливал сам. За порядком следил дежуривший рядом офицер… извиняюсь, официант. Подошли и мы. Выпили, не отходя от источника. Американцы начали горячо благодарить официанта. Полезли целоваться. Очень удачно. Я незаметно сунул початую бутылку в карман куртки. Сделал это быстро и элегантно. Давно убедился, небольшая доза спиртного прибавляет организму ловкости и сноровки. Особенно если «надо раздобыть еще». У-ф-ф, кажется, не опозорил прогрессивную советскую журналистику. Обошлось без конфликта.

Стали продвигаться к выходу.

— У тебя большой дом, Серж?

— Огромный, — говорю.

— Два этажа?

— Больше.

— О-о! Серж, ты есть богат?

— Да, — соглашаюсь, — в моем доме пять этажей. Пойдем, увидите.

Выходим втроем на крыльцо. Свежо и пустынно. Вокруг сизый туман. Или белые ночи на излете? Мокрая растяжка едва держится над парадным входом. «Привет американским участникам похода на Русский Север!» От дождя буквы потекли и размазались. Поеживаясь, спускаемся по лестнице дворца. За нами из холла высыпала еще группа иностранцев. «Ну, — думаю, — наконец-то успокаиваются. Идут отдыхать в гостиницу». Гляжу, они сворачивают за нами. Ускоряемся. Слышу, как из распахнутых дверей Дворца культуры накатывает очередная шумная волна. Я прибавляю ходу. Мои спутники с трудом поспевают. Быстрым шагом идем метров триста. Толпа за нами. Выходим на улицу Комсомольскую. Оглядываюсь. Мать честная — вся дорога запружена людьми. Как на демонстрации. Куда они? Идут, кричат что-то на своем, поют. Сзади пристроилась машина ГАИ с включенными маячками. Слышно, как хрипло и неразборчиво орут с ее крыши мощные громкоговорители. Поворачиваем к моему дому. Гаишная «шестерка» с включенной сиреной и мигалками объезжает колонну демонстрантов и тормозит рядом. Из кабины выскакивает нетрезвый офицер в парадной форме. Дает команду водителю-сержанту заглушить мотор. Качнувшись, гаишник жезлом поправил милицейскую фуражку:

— Капитан Шлейкин.

— Очень приятно, — отвечаю. Мои спутники учтиво поклонились.

— Слушай, ты русский человек?

— Допустим.

— Глухой?

— Нет, — говорю. — С этим все в порядке. Слышал, как вы полгорода динамиками разбудили.

— Это я тебе, между прочим, кричал. Куда ты всех тащишь?

— Я?

— Ну да, — капитан взглянул на часы, — в два ночи!!! А между тем, по графику, — он достал из-под кителя листок с каким-то расписанием. Развернул. Прицелившись, ткнул в нужное место. — Здесь ясно сказано. Двадцать четыре ноль- ноль — движение в гостиницу. С часу до восьми — сон. Ты видишь, сон?

— Вижу.

— Почему не спишь?

— Вам какое дело?

— На по-са-шок, — с трудом объяснил американец.

Гаишник жестом попросил не вмешиваться.

— Куда ведешь?

— Двух коллег к себе.

— Тут семьдесят человек демонстрантов, — капитан указал жезлом на застывшую колонну. — Не меньше.

— Так скажи, пусть разворачиваются и идут в гостиницу.

— Я по-английски — ноль, — признался капитан.

— Аналогично, — отвечаю.

Нетвердое рукопожатие.

— Виктор, — представился капитан.

— Сергей.

Толпа ждала окончания переговоров.

— Переводчики есть? — спрашиваем.

Среди немногих русских, затесавшихся в ряды иностранцев, таковых не оказалось.

— Наверное, уснули в ДК! — крикнул кто-то.

— Слабые ребята оказались, из педагогов, — объяснил Виктор. — Ладно, сгоняю за ними. Сейчас пускай все эти, — он указал на пеструю толпу, — идут к тебе. А то разбредутся по городу. Хрен соберешь.

— Не-е, не пойдет, — говорю.

— Почему?

— Сам представь, что мне с ними делать? И водки в обрез, — показываю бутылку во внутреннем кармане. — Тут на троих не хватит.

— На по-са-шок, — с готовностью вмешался американец.

Капитан снова жестом попросил не вмешиваться.

— С этим не проблема, — сказал он. — Их выпивкой и закусью каждый день снабжают. — Гаишник подошел к машине и открыл багажник. — Я ведь за американами уже неделю езжу. От самых Дальнегор обслуживаем. — Виктор постучал жезлом по картонным коробкам:

— Водка. Стаканы. Бутерброды. Для дорогих гостей всего навалом.

Увидев открытый багажник, американцы привычно оживились.

— Пока бродили по Русскому Северу, — объяснил Виктор, — я всем желающим через каждые пять километров наливал. Точно по спидометру. Во-первых, идти веселей. Во-вторых, на окружающую действительность, как говорится, меньше нездорового внимания…

— Тогда чего ждем? — говорю. — Пошли.

Из милицейской «шестерки» достали коробки. Сгрузили перед моим подъездом. На вид получалось внушительно.

— Запас неслабый, — говорю, — до утра можно продержаться.

— Это что, — сказал Виктор, — первые дни на автозаке возили…

Поразмыслив, капитан решил остаться: «Мало ли чего». Он дал указание сержанту вернуться в ДК и доставить переводчиков. Посигналив длинными гудками, сержант уехал. Американцы весело отдавали честь машине ГАИ. Затем вслед за нами направились к подъезду. Мы с Виктором занесли коробки в мою квартиру.

— Айн момент! — закричал Виктор, выскочив на лестничную площадку. Он выставил перед иностранной делегацией полосатый жезл. Щедро улыбнулся: — Минуту на подготовку. Пли-из.

Американцы деликатно застыли в подъезде. С интересом разглядывали парадный и единственный вход в жилище. Оторванные гнутые металлические перила. Разбитые в патронах лампочки. Обшарпанные стены с математическими формулами, написанными от руки. «X» часто умножался на «У» и еще на какую-то неизвестную.

Тем временем из кухни в прихожую мы с Виктором вынесли небольшой столик. На него поставили бутылки с водкой и горки одноразовой посуды. Рядом пристроили коробки с закуской. Через несколько минут в своей двухкомнатной квартире я впервые принимал заморских гостей. Капитан Шлейкин у распахнутой входной двери наливал в пластиковые стаканчики водку. Я доставал бутерброды и подавал американцам. Они боязливо входили в узкую прихожую. С удивлением рассматривали низкие потолки и нехитрую мебель. Представлялись:

— Ричард Олсон.

— Фредерик Батлер.

— Анжела Розенберг.

— Стив Лансе…

Я начал было считать гостей. На третьем десятке бросил это занятие. Американцев на лестничной площадке не убывало. Кажется, они быстро освоились. В подъезде стоял веселый гомон. Зазвучали ковбойские песни. В квартире танцевали. Кто-то бренчал на моей гитаре. Потекла обычная жизнь со всеми ее неприятными мелочами. Вот соседка привычно принялась стучать по батареям. Затем, чтобы одернуть хулиганов, выскочила на площадку. Поток иностранцев чуть не хлынул в ее квартиру. Она с ужасом захлопнула дверь. Это был самый жуткий сон в ее жизни: дом захватили оккупанты. Осмелев и услышав русские голоса, она снова высунулась:

— Предупреждаю! Я вызову милицию!

— Sorry, we don’t understand…

— Во нахлестались. Только не надо прикидываться!

К двери подошел капитан Шлейкин. Его фуражка с кокардой повернута набок. Синий галстук небрежно лежит на погоне. Виктор нажал кнопку звонка. Дал три коротких. Потом шесть длинных. Соседка не открывала. Она разглядывала милиционера в дверной глазок. В одной руке он держал стакан. В другой сжимал полосатый жезл. Нетерпеливыми ударами проверял дверь на звучание:

— Милицию вызывали?!

— Нет, — наконец отозвалась соседка.

— Как не вызывали? Я слышал.

— Вы ошиблись.

— Ой ли, гражданка. — Виктор продолжал стучать в дверь. Наконец ему это надоело.

— Ноу проблем, — сказал он, будто извиняясь перед американцами. Повернувшись к двери, крикнул: «За ложный вызов, между прочим, можем привлечь к ответственности! Административной…»

Капитан плеснул себе из бутылки. Высоко поднял в руке стаканчик:

— За тех, кто охраняет покой граждан. За советскую милицию!

Американцы не понимали.

— Рашен полисмен! Ура!

— Ура!

Движение восстановилось. Кое-как я протиснулся в комнату. Еще раз порадовался за жену и дочь: хорошо, что уехали в отпуск. Незнакомые люди прямо в обуви лежали на кровати. Сидели на полу. На спинках кресел. Чьи-то ноги в красных ботинках свисали со шкафа. В ванной, на кухне и в детской комнате распивали. В туалет стояла очередь. Толпа из коридора все прибывала. В дверях возник затор. Остро чувствовалась нехватка кислорода. Пришлось распахнуть окно. Люди начали вылезать на улицу через подоконник. Я приободрился. Как оказалось, преждевременно. Гости спрыгивали, делали несколько шагов по клумбам и вновь занимали очередь в подъезде. Возник порочный, неразрывный круг. Образовалось что-то вроде орбиты с плотным движением тел. Как-то само по себе движение начало ускоряться. Серьезную выпивку превратили в игру.

— Я что заметил, — крикнул мне Шлейкин, — любят американы находить во всем развлечения. Прямо как дети.

«Дети» заходили в квартиру, брали из рук Виктора стаканчики и продвигались к окну. На ходу выпивали, закусывали. Пустую тару не выбрасывали. Не сбавляя темпа, ловко взбирались на подоконник, спрыгивали на землю и снова занимали очередь в подъезде. В узком тамбуре, изображая бег на месте, они весело двигались в квартиру. Многие успели сделать по нескольку витков.

От жеребячьего топота дом начал просыпаться. Окна приоткрылись. Из них высовывались заспанные лица соотечественников. Доброжелательные американцы им приветственно махали.

— Хай! Хэлло!

Наши не отвечали. А сказать хотелось многое… Возможно, их сдерживало врожденное уважение к иностранцам. Может быть, сбивала с толку форма капитана Шлейкина. Виктор стоял в палисаднике и регулировал движение. Иногда он поднимал жезл и свистел — «замри». Американцы охотно останавливались. В паузе Виктор принимал свою долю выпивки. Гости ждали нужного сигнала. Закусив, он свистел и давал отмашку — «отомри». Движение продолжалось.

Наконец скрипнули тормоза. Вернулся сержант с американцем, говорившим по-русски. Тот долго и с удивлением наблюдал за хороводом соотечественников. Помахал Виктору. Потом подошел ко мне. Представился:

— Пол Дрекстон, посольство США.

Он был почти трезв. Крепко пожал мне руку. Сказал, что это есть замечательная идея «подзывать столько люди в гости». Он восхищен русским гостеприимством. И собирается пригласить делегацию русских в Америку. Это будет настоящая народная дипломатия. Разумеется, столько людей они принять не смогут, извинившись, сказал Пол, но человек десять постараются. Места мне и этому симпатичному регулировщику, офицеру полиции, — он показал на Виктора, — «если вы не возражать, конечно», будут гарантированы.

Я подозвал Шлейкина. Он поднял вверх жезл, движение остановилось. Виктор подошел. Не вынимая свисток изо рта, протянул руку. Я коротко передал ему содержание разговора. Против поездки в США Виктор не возражал. Козырнув, вернулся к окну и снова дал сигнал к движению. Американцы зашевелились. Виктор протяжно засвистел и указал жезлом: «минуя подъезд, всем двигаться за служебным автомобилем». Сержант включил динамики. Громко скомандовал компании любопытных дворняг освободить проезжую часть. Дом проснулся окончательно. Соседи видели, как из окна первого этажа выползла пестрая стоногая змея. Извиваясь, распевая и приплясывая, она двинулась за машиной ГАИ в центр города. Замыкал движение четким строевым шагом бравый капитан Виктор Шлейкин.

Спустя несколько часов набитый людьми местный аэропорт рыдал. Иностранная делегация улетала со слезами на глазах. Десятки американцев и русских застыли в объятиях. Грубые ковбойские пальцы нежно сжимали бледные руки северянок.

— Эти необыкновенные люди. Этот волшебный Север… — мы записывали спонтанные фразы американцев для будущего фильма. Оператор поставил уже третью кассету. Иностранцы сами подходили к микрофону и говорили в камеру:

— Нам этого не забыть… Мы не хотим уезжать… Вы взяли в плен наши сердца… Русские, мы вас любим!

Несколько молодых людей всерьез захотели остаться в СССР. Их не отпускали нежные девичьи руки. Компетентные товарищи мягко разъясняли, почему это невозможно.

Пол Дрекстон подошел ко мне. От посольства США сказал несколько официальных слов благодарности в телекамеру. Потом, уже не для кино, еще раз пообещал вызвать нас с Виктором в Америку.

«Гудбай, Америка, о-о, где я не буду никогда…» — сипло гремели динамики на весь аэропорт. Этим словам как-то верилось больше.

И все же через несколько месяцев пришло официальное приглашение. На десять человек. В делегацию вошли инженер, рабочий, колхозница, чиновники из горкома, исполкома, два переводчика. От государственной автоинспекции, занимавшейся сопровождением американской колонны, пригласили Виктора Шлейкина. Меня — от средств массовой информации.

— Не понимаю. Почему тебя? — возмущался Фрайман. Я пришел к нему с заявлением на отпуск.

— Что же здесь удивительного?

— А то, что в студии имеется много порядочных людей. Которые лично у меня вызывают гораздо больше доверия. Надо бы подобрать человека надежного.

В кабинет, как всегда без стука, вошла редактор общественно-политических программ Ольга Дебец. Положила на стол сценарии на вычитку.

— Вот, Дебец, например. Она член партии, многодетная мать. По крайней мере, вернется обратно.

— Я никуда не собираюсь, — сказала Ольга. — Сначала пусть бухгалтерия вернет деньги за прошлую командировку. — Она вышла так же холодно и гордо, не вникая в подробности.

— К тому же, — продолжил Фрайман, — ты уже ездил в капстрану. Говорят, вы с Молчановым пол-Финляндии залили водкой.

— Нет.

— Что нет?

— Мы были в Норвегии. И, как видите, я не остался. Можно сказать, проверен искушением.

Виктор Зиновьевич вертел листок с фамилиями приглашенных. Бумага была плотной и упругой. Сверху — входящий номер. Внизу — заграничная печать. По обыкновению ему хотелось внести правку. Устранить нелепую ошибку. В крайнем случае — выбросить ненужный документ в мусор.

— Этот список направлен из посольства, — напомнил я. — Американская сторона меня включила.

— Иначе стал бы я с тобой разговаривать.

— Там, как видите, мне доверяют.

— Это и настораживает.

Фрайман никак не мог решиться. Тянул время. Долго, будто впервые, изучал кабинет. Желтый фанерный карниз над узким окном, зеленые шторы в полоску, бежевые стены. Его фотографии с легендарным Папаниным, комментатором Озеровым, поэтом Симоновым. Переходящий красный вымпел с ликом вождя в золотистой бахроме. Пара грамот в деревянных рамках от секретаря по идеологии обкома КПСС Ю. Н. Сапогова. Латунный штурвал с дарственной надписью председателя облисполкома: «Так держать!» Все свидетельствовало об относительно удачной карьере хозяина кабинета. Давало некий импульс к великодушию:

— Ладно. Подготовь сюжет из Америки, что ли, — сказал Фрайман, подписывая заявление.

— О чем?

— Откуда я знаю. Что-нибудь на тему политической нестабильности.

— В США?

— Ну, там… социального неравенства. Все какая-то польза.

Я согласился. Не сделал ничего.

— Где американский сюжет? — напомнил Фрайман после моего возвращения. — Ты же обещан.

— Без камеры? На чем снимать?

— А фоторепортаж? Его пока никто не отменял.

— Давно устаревшая форма.

Фрайман демонстративно затыкал уши:

— Командировку не оплатим даже до Москвы. И не надейся!

Конечно, лишние деньги бы не помешали. За океан летал на свои. Точнее, пришлось занимать. А вот расходы на самолет до Москвы и обратно главный обещал возместить.

— Хотите, сделаю подробный доклад на летучке…

— Никаких оправданий! — кричал Фрайман. — Опять обманул!

Пришлось готовить сюжет на американскую тему. Вот для чего в магазин я привез заграничную колбасу и сыр. Но об этом позже.

В Нью-Йорк наша группа вылетала из Шереметьева-2. С Виктором Шлейкиным встретились как со старым приятелем. В аэропорту он сразу спросил:

— Права есть?

— Зачем, — отвечаю. — Машины нет.

— Ерунда. Машина будет. А права сделаем. После возвращения.

— Ладно, — говорю.

— Водку везешь?

— Есть немного.

— У меня кое-что покрепче. — Шлейкин хлопнул по туго набитым чемоданам. — Еще прихватил ложки, матрешки, хохлому… — Виктор показал на большой целлофановый пакет, стоявший рядом с чемоданами, — щепные птицы счастья.

— Нормальные подарки.

Шлейкин вынул из пакета сверток. Развернул бумагу. Достал белую деревянную птицу с красной нитью вдоль крыльев.

— Как думаешь, пойдет по десятке штука?

— Счастье по червонцу? Дешево.

— По американскому червонцу, — уточнил Виктор. — Возьмешь пакет? А то у меня рук не хватает.

— Не вопрос.

Понизив голос, Шлейкин спросил:

— Доллары взял?

— То, что положено.

— А еще?

— Нет, — соврал я. — Строго по норме.

«Хорошо, — думаю, — что Виктор напомнил. Надо бы перепрятать контрабандную стодолларовую банкноту. В заднем кармане брюк, под носовым платком, могут обнаружить».

Пригляделся. Многие пассажиры с озабоченными лицами рассовывали какие-то бумажки, пакетики, сверточки в тайные места. У членов нашей делегации получилось неплохо. Оставили таможню за спиною без потерь.

Во время промежуточной остановки в Шенноне мы все же не уберегли одного человека. Какая-то женщина нечаянно зашла в магазин аэропорта. Увидела продукты, вина, фрукты, одежду, косметику, украшения — приоткрыла маленький кусочек заграничной жизни. И рухнула тут же у витрин. Ее долго не могли привести в чувство. Персонал вызвал скорую. Оказалось, серьезный приступ. Не выдержало сердце. О дальнейшем полете не могло быть и речи.

— Разумную политику ведет наше государство, — тут же объяснили бывалые люди. — Сначала отпускает в соцстраны. А потом уже медленно, по нарастающей — в капиталистические. Видать, с этой женщиной получилась неувязка.

2

В Нью-Йоркском аэропорту Кеннеди нас встретили яркие цветы и громкие аплодисменты. Американцы не поленились на воздушных шарах написать наши имена и фамилии. Всех прибывших заранее распределили по семьям. Будущие хозяева держали разноцветные шарики с именами своих подопечных и улыбались. На всякий случай всем. Мы подходили и дергали за ниточки. Каждый тянул шарик со своим именем. Делегация тут же распалась на отдельные группки. Начали знакомиться. Нас с Виктором взял к себе учитель географии Майкл. Высокий, худой, в очках, с бородкой и усиками, он напоминал Антона Павловича Чехова. Только говорил по-английски, быстро и неразборчиво.

— Блтмо, Блтмо…

— Что он говорит? — спросил я у переводчицы Лены. С того момента, как мы с Виктором выпили в самолете, у нее появилась тревога на лице и чувство постоянной опасности. Лена преподавала английский в школе. Была неофициально закреплена за мной и Виктором, как самыми отсталыми «в смысле языка и поведения». Так сказал руководитель нашей группы. Человек из горкома.

— Он говорит, что повезут нас в небольшой городок под Балтимором. Там и будем жить. Вы с Виктором остановитесь у него.

— Как же с ним разговаривать? Он же по-русски ни бельмеса… — всполошился Шлейкин.

— Виктор, прошу выражаться корректней. В самолете вы допускали мат. Здесь…

— Что я такого сказал?

— Вы отозвались неуважительно. Нехорошо. Теперь по существу. Нас всех поселят в одном районе. Я буду жить поблизости, на соседней улице. Не пропадете.

Пока Лена рядом, хотелось больше узнать о Майкле. По дороге из аэропорта мы начали задавать вопросы. Лена коротко переводила ответы:

— Майкл долгое время жил в Нью-Йорке. Преподавал в университете. Большой город ему не нравился. Он продал в Нью-Йорке квартиру…

Мы жадно вглядывались через приоткрытые окна автомобиля. Вот он, город мечтаний и грез. Продать квартиру в Нью- Йорке? Верх безумия. Голос Лены едва перекрывал свист ветра и ровное урчание двигателя:

— Квартира Майкла была в шумном Манхэттене. Он переехал в тихое место. Старается здесь не бывать. Только, говорит, не всегда получается. У него тут остались друзья и родственники…

Майкл перебил Лену. О чем-то спросил.

— Он интересуется, как вам нравится Нью-Йорк?

— Не очень, — говорю (думаю, надо поддержать человека). — Тоже стараюсь здесь не бывать. Пока получается. За всю жизнь первый раз в Нью-Йорке.

— Спроси Майкла: он женат? — поинтересовался Виктор.

— Да. Жена, Барбара, работает… я не совсем поняла. Скульптором, что ли. Она ждет нас дома.

— Красивая?

— Мне нравится, — сказал Майкл.

— Сколько ей лет?

Лена незаметно толкнула Шлейкина в бок.

— Не помню. Спросите у нее, — дипломатично ответил Майкл.

Виктор обрадовался. По-английски он твердо знал всего две фразы: «Му name is Viktor» и «How old are you?» Знакомясь с Барбарой, он тут же истратил весь свой запас английского:

— Меня зовут Виктор. Сколько вам лет?

Мне понравился неиссякаемый, упорный, тупой оптимизм американцев. Всегда веселые, довольные и жизнерадостные. По крайней мере, внешне. Эту национальную особенность я подметил еще по дороге из аэропорта. Лена уснула. Виктор не в счет. Переводить некому. До отъезда я пытался освежить свой английский по учебнику Бонка. Кажется, тщетно. Майкл долго рассказывал какую-то смешную историю. Он громко хохотал. Отпускал руль и стучал руками по коленкам. То и дело поворачивался ко мне. Потом спросил, все ли я понял. Я честно ответил: «Нет. Плохо знаю английский».

— Не важно, — бодро сказал Майкл, — я расскажу тебе другую историю. И, поверь мне, она будет такой же интересной и смешной.

Из второго рассказа я понял еще меньше.

— Не проблема, — не унывал Майкл. — Слушай еще одну. Ну очень смешную…

В центральных кварталах Нью-Йорка Майкл показал на многоэтажки. Чистые, ухоженные, красивые. Монбланы из стекла и бетона. Рядом цветники и спортивные площадки. О таких мы даже не мечтали.

— Бедные, бедные люди. Они проводят жизнь в этих ужасных домах.

— Не понял, — проснувшись, сказал Виктор.

— Кажется, Майкл жалеет людей, которые мучаются в небоскребах.

— Заелись, — недовольно буркнул Виктор. — Переведи. Я двенадцать лет стою в очереди на поганую хрущевку.

— Не клевещи. И как я ему объясню, что такое «хрущевка».

— Он еще моего деревянного барака не видел, — вздохнул Виктор.

На широком мосту пришлось остановиться.

— Пробка, — сказал Майкл и заглушил двигатель.

Мы вышли из машины. Впереди замерли сотни автомобилей. Никто не сигналил и не ругался. Двое парней вынесли из салона магнитофон, положили на асфальт. Включили погромче. Несколько машин поближе прижались друг к другу. Образовалась небольшая площадка. Молодежь высыпала из автомобилей. Начали танцевать прямо на мосту. Виктор открыл рот:

— Слушай, танцуют на проезжей части. Они нормальные? Серж, спроси, у них дорожная полиция есть?

— Есть, — ответил Майкл.

— Узнай, куда она смотрит.

Барбара встретила нас у дома. Высокая, статная, подтянутая. В джинсах и свитере. Рядом с ней чинно сидел мрачный лабрадор. Взгляд у него был холодный и подозрительный.

— Это Виски, — пожав нам руки, сказала Барбара.

— Виски? — оживился Виктор. Из непонятного языка он иногда правильно выхватывал и распознавал нужные слова. — Не откажусь.

— Собаку так зовут, — говорю.

— А-а, — разочарованно сказал Виктор, — я думал…

Барбара пригласила в дом. Показала, где вымыть руки.

Предложила ужин. «Все остывает. Я приготовила салат и курицу». Хозяйка, как водится, скромничала. В огромной гостиной был накрыт праздничный стол. На нем никогда не виданные «живьем» закуски вроде тунца, устриц, крабов. В центре стола большая ваза с фруктами. Ананас, бананы и еще что-то незнакомое. Возможно, киви и авокадо. Майкл включил джаз, подмигнул нам и достал из бара спиртное:

— Какой виски ты предпочитаешь, Виктор? — улыбнувшись, он предложил сделать выбор между бутылкой и собакой, лежавшей рядом с холодильником. Виски с лапами оскалился. Мы по-прежнему не внушали ему доверия. Виктор уверенно показал на красочную этикетку. Потом засуетился, вскочил и достал из своего чемодана две бутылки с чернобелыми наклейками. На них крупно одно рекламное слово: СПИРТ. Горлышко заделано сургучом.

— Презент, — сказал Виктор, — для тебя и Барбары. — Шлейкин, как было заведено в наших очередях, сунул по бутылке в одни руки. — Это настоящая русская водка. Из Амдермы. Наркомовские запасы.

— Что такое Амдерма? — спросил Майкл.

— Долго объяснять. Сибирь знаешь? Лена, переведи.

— Сибирь знаю.

— А это еще хуже.

— Что значит хуже, — сказала Лена, — я всякую ерунду переводить не буду.

— Ну, в смысле холода, — уточнил Виктор. — Скажи, эту водку пьют белые медведи.

Лена перевела. Майкл не поверил.

— Переведи, что я пошутил. Майкл, хочешь попробовать? Ее надо пить залпом. Сейчас покажу как.

Виктор ножом сбил над раковиной сургуч. Распечатал бутылку. Вернулся к столу. Налил Майклу до краев. Все поднялись, чуть отодвинув стулья. Чокнулись.

— За мир!

— Дружбу!

— И знакомство!

— Welcome! — Майкл опрокинул рюмку и бросился в ванную. Через несколько минут вернулся бледный и испуганный. Спросил, правда ли, что это пьют в России. Виктор не долго думая налил полфужера спирта и выпил. Я поддержал компанию. Майклу стали разводить. Барбара только вздыхала. Посидели. За Леной приехали ее «хозяева». Пожилая чета. Гай Теннот, высокий джентльмен с военной выправкой, и его супруга Патриция, чем-то напоминавшая артистку Ольгу Аросеву. Они долго извинялись за то, что не встретили Лену в аэропорту. Благодарили Майкла за помощь. «Путь не близкий. Да и лишние расходы на бензин». Они не стеснялись об этом говорить. Наши, думаю, ни за что бы не признались. Пока Лена собиралась, Тенноты деликатно ожидали у двери. Потом вышли на крыльцо.

— Заходите в дом, — широким жестом приглашал их несколько раз Виктор. Тенноты вежливо отказывались.

— Заходите по-соседски. Что вы как неродные! — настаивал Виктор.

Гости упорно не соглашались. Майкл и Барбара не вмешивались.

— У них не принято без приглашения, — вынося чемодан, сказала Лена.

— Это напрасно. А то бы посидели. Поговорили.

— Что хочет Виктор? — спросил Майкл.

Лена перевела.

— Они будут у нас завтра.

— Мы их пригласили, — сказала Барбара.

Лена уехала к Теннотам, помахав нам из серебристого «форда». Майкл предложил осмотреть дом. Мы двинулись за ним, прихватив бутылку виски и стаканы. Возникла хорошая идея — поднять по рюмке во всех комнатах. Кажется, погорячились. Выпивать за каждой дверью было абсолютно нереально. Договорились «принимать объект» поэтажно. Начали с подвала. Чего там только не было. Артезианская скважина, насосы, компрессоры, автоматы управления, газовая колонка. А еще — помещения для стирки и сушки белья, мастерская, тренажерный зал, сауна с крохотным бассейном и отдельным туалетом. На втором этаже — кухня, столовая, гостиная, кабинеты Майкла и Барбары, две спальни. На третьем — две комнаты и, разумеется, отдельный санузел для гостей.

— Майкл, хочешь, я угадаю твою фамилию? — спросил Виктор.

Я перевел.

— Давай.

— Твоя фамилия Рокфеллер.

Майкл улыбнулся:

— Да, это я, основатель банковской династии. К сожалению, дела мои пошли хуже. Я обнищал и разорился. Теперь у нас с Барбарой всего лишь один дом. Только две машины. Нам приходится ежедневно работать и ютиться в этой скромной хижине.

— Хижине?! — возмутился Шлейкин. — Да вы просто заелись! Майкл, ты знаешь Трелепнева? Ну, наш первый секретарь обкома. Так вот, Майкл. Я тебе скажу по секрету. Даже у него нет такого дома.

После осмотра жилища нам выделили большую комнату на третьем этаже. С двумя широкими кроватями и огромным телевизором, прикрепленным к стене. Под ним тумба с видеомагнитофоном. Майкл достал с полки несколько кассет. Положил на крышку. Извинился: «Надо вымыть посуду».

Я принял душ. Виктор быстро прокручивал кассеты. Оказалось, на всех пленках — документальные ленты и мультики. Шлейкин расстроился. Вышел на лестницу и громко позвал Майкла. Учитель бегом поднялся на наш этаж.

— Ду ю хев секс на видео? — спросил Виктор.

Майкл замахал руками. Боже сохрани.

— Это плохо. Бед!

— Плохо? — переспросил Майкл.

— Мне нужно посмотреть.

Майкл не понимал.

— Cepera, переведи.

— Успокойся, — говорю. — Они этого не любят.

— Понимаешь, — начал объяснять Виктор, — я милиционер. Полицейский, по-вашему, — Виктор отработанным до автоматизма движением плеснул в стакан нужную дозу виски себе и Майклу. Залпом выпил. — Мне надо смотреть порно. Это необходимо для работы.

— Ты полицейский?

— Cepera, скажи.

— Да, — говорю, — это рашен полисмен.

Майкл отказывался верить.

— Ван момент! — Виктор открыл чемодан. Достал милицейскую форму. Начал переодеваться. Натянул форменные брюки, рубашку, галстук, китель, фуражку. Достал со дна чемодана милицейский черно-белый жезл. Бойко выпрямился, стукнув голыми пятками.

Майкл пришел в восторг. Он громко позвал Барбару. Та не отвечала. Наверное, уснула, объяснил Майкл.

Виктор снова порылся в чемодане и вытащил свисток. Обнявшись, они пошли искать Барбару. Виктор свистел. Майкл стучал по перилам лестницы милицейским жезлом. В окнах соседей зажгли свет.

Увидев Виктора, Барбара всплеснула руками. Бросилась в свою комнату. Притащила фотоаппарат. Они с Майклом попросили немедленно сфотографировать их вместе с русским полицейским. Я сделал несколько кадров. На фото Виктор улыбался. Он обнимал Майкла и Барбару, не выпуская из рук стакан и бутылку.

Потом Барбара ушла готовить десерт. Виктор снова пристал к Майклу.

— Что он хочет?

— Он требует порно.

— Но для чего?

— Для работы.

Майкл не понимал.

— Серж, объясни еще раз.

Я попытался. Запаса обычных слов не хватало. Виктор требовал, чтобы я вначале обрисовал неутешительную картину роста оргпреступности в СССР. Переговоры зашли в тупик. Шлейкин решил звонить Лене. Уезжая, она оставила телефон своих хозяев. Там долго не брали трубку. Время позднее. То есть раннее. Практически утро. Наконец хозяева недовольно ответили.

— Позовите Ленку, — сказал Виктор.

Тенноты не поняли.

Майкл, двадцать раз извинившись, попросил к телефону русскую мисс. Подошла заспанная Лена.

— Имейте совесть. Вы не в России, — привычно напомнила она.

Виктор долго ей объяснял, что порнография, о которой он много слышал, — огромное зло. Оно захлестнуло Америку. Так им рассказывали в высшей школе милиции. Беда может прийти в СССР. С этим необходимо бороться. А чтобы победить, надо знать тему досконально.

— Поэтому я и хочу. Изучить проблему.

— Прямо сейчас?

— А чего откладывать?

— О господи, помоги мне объяснить этот бред, — вздыхала Лена.

Майкл брал трубку, слушал перевод и недоверчиво качал головой.

— Ты скажи, скажи ему, что это для работы, — выхватывая трубку, горячился Виктор.

Кончилось тем, что нетрезвый Майкл с початой бутылкой спирта в кармане и Виктор ушли в ночную темень. Искать нужные Шлейкину кассеты. Майкл разбудил всех знакомых. Выглядело это примерно так. Громкий стук в дверь. Недовольный голос хозяина:

— Кто там?

— Это Майкл, учитель географии.

— Доброй ночи, Майкл. Что случилось?

— Я извиняюсь. Ко мне приехал русский полицейский. Он просит кассеты с порнофильмами.

— Зачем?

— Не знаю. Говорит, для работы.

Во время переговоров Виктор скрывался в тени. Майкл предупредил, если увидят нетрезвого русского в форме, их точно заберет полиция.

— Это действительно ты, Майкл?

— А как же.

— У нас нет кассет с порно.

— О’кей!

Снова удары в дверь:

— Может, хотите водки? Это настоящая чертовски крепкая водка. Прямо огонь.

— Ее тоже привез русский полицейский?

— Разумеется.

Проснулись ближе к обеду.

— Серж, ты когда-нибудь смешивал спирт и виски? — с трудом произнес Шлейкин. — Не делай этого больше. Ни-ког-да.

Умывшись, кое-как спустились вниз. На столе — завтрак. Пакет молока и кукурузные хлопья.

Виктор заглянул в коробку.

— Это все? Не густо.

— Да, — говорю, — стоило ехать в Америку.

Шлейкин быстро открыл холодильник. Тут же захлопнул дверцу.

— Пусто. Завтра встану пораньше, — сказал тихо, — гляну, чем они сами питаются. Я их выведу на чистую воду.

Вошла Барбара. Мы поздоровались.

— Чай? Кофе? Сок?

— Спасибо. Всего достаточно.

— А где Майкл? Уехал на работу?

— Нет, — Барбара покачала головой, — он плохо себя чувствует. Попросил день отпуска. Но, когда директор школы узнал, что к нам приехали русские гости, он дал Майклу целую неделю.

В этот день Майкл повез нас на встречу в ротари-клуб.

— Что это? — перед тем как отправиться, спросил Виктор.

— Такое место, где встречаются бизнесмены. Обсуждают проблемы. Проводят досуг.

— А, знаю, — говорит мне Виктор. — Поедем. Думаю, классное местечко. Примем на грудь. Повеселимся. Будут девочки.

— Ты уверен?

— Да знаю я этих бизнесменов. Бывал на пьянках у кооператоров много раз. Жареные поросята, фаршированные щуки, раки с пивом. Водки — хоть залейся.

— Ну, тут, наверное, виски.

— Естественно, коньяк, виски. В общем, — Виктор хлопнул в ладони, — поперло!

Привозят нас в клуб. То ли школа, то ли детсад. Виктору сразу не понравилось:

— Бедновато как-то. Опять же запаха мяса не чую.

Куда деваться? Заходим внутрь.

В слабоосвещенном зале два десятка мужчин. Что-то спокойно обсуждают. Что за синклит? Ни музыки, ни пива, ни бильярда. Стулья из алюминия. Пластиковые столы, накрытые дешевой клеенкой. При нашем появлении встали. Зааплодировали. Мы изобразили что-то вроде поклонов. Разместились за отведенным столом. В центр зала вышел какой- то старичок. Сказал, что он председатель местного ротари-клуба. Попросил разрешения представить всех участников собрания.

Широким жестом Виктор дал согласие.

Оказалось, действительно бизнесмены. Владелец строительной фирмы, директор завода, собственник газеты, финансовый консультант, хозяин адвокатской конторы… Короче, не последние люди в этом городе.

— Все равно не верю, — шепнул Виктор.

Нас попросили коротко рассказать о себе.

— Что говорить? Я — журналист. Работаю на телевидении. В редакции общественно-политических программ. Виктор — офицер милиции. (Шлейкин встал, раскланялся.) Служит в ГАИ.

— Что это? — попросили уточнить в зале. Лена перевела.

— Не слышали про ГАИ? — удивился Виктор. — Серж, доложи.

Он снова сел.

Позже шепнул мне на ухо: «Ты понял? ГАИ не знают. О чем с ними разговаривать?»

Лена рассказала о себе. Мы с ней ответили на несколько дежурных вопросов о Советском Союзе.

Нам снова вежливо поаплодировали.

— Не нравится мне все это, — шепнул Виктор. — Какая-то секта.

— Ты можешь помолчать?

— Могу, но не нравится.

Председатель, извинившись, сказал, что им надо вернуться к повестке дня. Если нам интересно, можем остаться.

— Естественно, — сказал Виктор и добавил тише: — Тем более что в приглашении ясно написано: «После заседания — ужин».

Лена перевела, что мы согласны. Про ужин опустила.

— Если гости не будут возражать, начнем, — сказал председатель.

Все бизнесмены энергично поднялись и дружно, с каким- то даже воодушевлением, запели гимн.

— Прикинь, — наклонившись, шепнул Виктор, — а ведь еще не наливали.

— Ты можешь помолчать?

— Не могу.

Кончили петь. Председатель обратился к нам.

— Лен, что он хочет?

— Спрашивает, не желаем ли мы исполнить гимн нашей страны.

Сначала у Виктора задергался живот. Вслед за этим затряслись плечи. Шлейкин пробовал остановиться, но одна мысль, что он вот так ни с того ни с сего может запеть гимн СССР, смешила его до колик. Честно говоря, я тоже еле сдерживался.

— Нет, — наконец успокоившись, сказал Виктор, — извините. Мы пока в своем уме. То есть не готовы.

— Что сказал уважаемый Виктор?

— Он сказал, что у нас не принято, — говорит Лена, — петь гимн…

— А почему он смеялся?

— Петь без музыки, — говорю, — это как-то смешно. Без музыки.

Лена перевела.

— Извините, — сказал председатель, — за недостаточную осведомленность.

— Ничего страшного, — отвечаем.

Начали обсуждать повестку дня. Лена тихо переводила:

— Ага. Это не их помещение. Они собрались, чтобы решить… чем помочь этой школе. Директор излагает свои просьбы. Зачитывает смету предстоящих расходов…

Директору начали задавать вопросы. Он отвечал, заглядывая в бумажку. Капиталисты тем временем что-то прикидывали на калькуляторах.

Потом все по очереди вставали и зачитывали какие-то цифры. Председатель их аккуратно записывал.

— Сейчас о чем толкуют, Лена?

Лена сама не могла поверить. Долго прислушивалась. Затем начала переводить:

— Представляете, каждый встает и называет сумму, которую он лично готов жертвовать в фонд школы.

— С ума сойти. Серж, ты это понимаешь?

— Пока нет.

— Кто из них секретарь парткома? — Виктор внимательно оглядел собрание. — Кто на них давит?

— Вроде сами.

— Я так скажу. Или работают на публику. На нас с вами. Либо есть какой-то интерес.

— Не думаю. Похоже, у них так заведено.

Далее выступил еще один член клуба. Ему долго аплодировали. Лена коротко перевела:

— Этот человек руководил постройкой стадиона. Деньги выделил ротари-клуб в прошлом году.

— И что? Небось, просит увеличить смету?

— Напротив. Доложил, что строительство закончено. Он к тому же сэкономил деньги. Готов их вернуть или перечислить на цели благотворительности.

— Большая сумма осталась?

— Пятьдесят две тысячи.

— Ну, теперь я совсем ничего не понимаю, — сказал Виктор. — Они нормальные после этого? Человек не мог заныкать в котловане пятьдесят две тысячи баксов. И таким людям доверяют серьезные деньги? Они вообще бизнесмены?

— Да, солидные люди, — уже после завершения докладов ответил председатель.

— Можно посмотреть чью-нибудь фирму?

— Разумеется. Какая сфера вас интересует?

— Радио или телевидение, — сказал я.

— Что-нибудь связанное с автомашинами, — пожелал Виктор.

Председатель окликнул высокого молодого человека. Тот двинулся к нам, петляя между столами. Председатель дал короткую справку:

— Доминик. У него салон по продаже автомобилей и большая автомастерская. Долгое время он работал в ней слесарем, потом выкупил бизнес у старого хозяина. Еще Доминик владеет несколькими бензозаправками. Они достались ему от отца.

Подошел Доминик — рыжеволосый парень с лицом, густо усеянным веснушками. Виктор крепко пожал ему руку. Спросил без обиняков у председателя:

— Он миллионер?

— Ты миллионер? — переадресовал вопрос председатель.

— Да, — но я бедный миллионер, — улыбнувшись, сказал Доминик. — Начинающий.

— Здесь все миллионеры, — скромно добавил председатель.

Виктор оглядел присутствующих. Из одежды — джинсы, куртки, простые рубашки. На ногах стоптанные мокасины. Лица добродушные, веселые. Держатся просто.

— Что-то я сомневаюсь…

Договорились о встрече с Домиником в его мастерской. Майкл записал телефон и адрес.

Председатель объявил о начале ужина. На столах появились небольшие тарелочки с овсяной кашей. Подали чай с кексами.

— И все? — Виктор оглянулся по сторонам. — Лена, спроси, а спиртное?

— На заседаниях клуба не употребляем. Не принято, — вежливо ответил председатель.

— Во дают, — сказал негромко Виктор. — Переведи, Лен. Это очень хорошее правило!

Лена перевела. Председатель довольно улыбнулся. Спросил, что такого нам не хватает в Америке. В чем мы нуждаемся? Виктор наморщил лоб. Сказал мне тихо:

— Неудобно, Серж, как-то получилось с гимном. Решат, что мы совсем не патриоты, — неожиданно ответил председателю: — Не хватает информации о родине. У вас, в Америке, нам недостает советских газет.

Председатель задумался. Сказал, как он нас понимает. Разумеется, он окажет содействие. Сейчас же попытается решить вопрос. Короче, вскочил и снова отправился кого- то искать.

— Ты что, рехнулся, — говорю Виктору, — зачем тебе газеты?

— Пусть знают. А то подумают, мол, приехали в ихнюю Америку и забыли про родное отечество. Купили нас, блин, за тарелку каши.

Через минуту председатель отрекомендовал нам молодого человека. Это был курчавый негр с круглыми хитроватыми глазами.

— Познакомьтесь, Джон Тэйлор. Начинающий, но очень перспективный бизнесмен. Джон торгует на бирже. Он брокер.

Мы обменялись рукопожатиями. Джон извинился за опоздание. Посетовал, что не слышал наши выступления.

— Джон любезно согласился доставлять вам иногда русскую прессу, — сказал председатель. — Что вы предпочитаете?

— «Правда», — не раздумывая брякнул Виктор, — наша любимая газета.

— Ты вообще когда ее последний раз читал? — спрашиваю.

— Ничего, пусть ищут. Нехай покувыркаются. Пускай знают, что не все есть в их сраной Америке.

Джон что-то записал в маленький блокнот. Обещал доставить утром свежую почту. На всякий случай из вежливости поинтересовался, откуда мы.

— С холодного Севера. Наш город расположен у Ледовитого океана. Понимаешь?

— Да. А где это?

— Представь карту. Москва. А наш город выше Москвы, на севере. Тысяча триста километров. Понимаешь?

— Понимаю. А Москва где?

— Москва в России.

— О да, Россия. Я много о ней слышал. А это где?

— Ну ты, брат, даешь! — не выдерживает Виктор. — Ты хоть в школе учился?

— Да, — говорит Джон, — совсем недавно окончил высшую школу бизнеса.

После чая начали расходиться. Про танцы и девочек спрашивать было напрасно.

Нас отвозил домой Майкл.

— Понравилось? — спросил он.

— Оригинально, — уклончиво ответил Виктор. — Жаль, что без алкоголя.

— Ну, ты тоже хорош, — говорю. — «Не употребляете спиртное? Это очень хорошее правило…»

— Я и сейчас так считаю.

— Серьезно?

— Представь, если с выпивкой? Это сколько денег можно наобещать с пьяных глаз. Все отдать на пожертвования. А так — человек себя контролирует.

— Можно пообещать и не сделать. Как у нас водится.

— Ну, до этого они еще не доперли. Ты видел? Они же как дети.

— Да, — соглашаюсь, — расти им еще до нас и расти.

— Придурки, — наконец определился с терминами Виктор. — На какую-то благотворительность тратят личные деньги. Мало им налогов!

— Что они говорят, Лена? — спросил Майкл.

— Восхищаются.

— Мы от вас в шоке, Майкл. — Виктор подался вперед. Закричал громко в ухо: — Шок, Майкл. Понимаешь?

Майкл улыбнулся, включил приемник. Транслировали джаз. Майкл ехал гордый и довольный. За окном мелькали поля, рощи, аккуратные, ухоженные дома. Асфальт без выбоин и ям плавно ложился под колеса. Все вокруг было каким- то искусственным и неправильным. У Виктора вдруг затеплилась надежда.

— Майкл, а у вас есть другие организации бизнесменов?

Майкл приглушил динамики:

— Да. Киванис-клубы.

— Они настоящие?

— Как это?

— Ну, чем они отличаются от ротари?

— Ничем, — говорит Майкл.

— Так же исполняют гимн? Ужинают без алкоголя? Вносят пожертвования?

— Да, все так, — говорит Майкл. — Они еще иногда поют старинные народные и религиозные песни. На каждом столике в киванис-клубах обязательно есть песенники. Хотите послушать?

— Не-е! — закричали мы хором.

Через минуту Виктор опять заржал.

— Ты чего?

— Представил, какими идиотами мы бы выглядели, если б стали петь гимн. Как там, Cepera, напомни.

— запел я.

Лена и Виктор громко подхватили:

Майкл был счастлив.

Утром Шлейкин встал пораньше.

— Жрать охота.

В одних трусах спустился по лестнице. Незаметно заглянул в кухню. Майкл и Барбара завтракали. На столе — молоко и хлопья.

Виктор вернулся. Сказал разочарованно:

— Молоко и хлопья двух сортов. Мясо, наверное, по ночам лопают.

— Может, и нет у них мяса.

— Как так?

— Обыкновенно. Талоны кончились.

— Все шутишь. Сегодня прочешем магазины. Посмотрим, что есть в этой хваленой Америке.

— Монинг! — кричит снизу Барбара, приглашая нас завтракать.

— Монинг! — отвечаем мы.

— О, молоко! Хлопья! — устраиваясь за столом, радостно восклицает Виктор. — Барбара, ты прелесть!

Довольная Барбара улыбается. Кажется, угодила.

В этот день хозяева решились отпустить нас в город. Самостоятельно. Одних. Даже без Лены. Виктор надел милицейскую форму. В кобуру сунул пару бананов. Взял жезл.

— Это еще зачем?

— Привычка. Во-первых, руки заняты. Во-вторых, с ним я чувствую себя как-то уверенней.

Майкл долго заставлял нас выучить его адрес. В случае чего, мы должны четко назвать полицейскому или таксисту улицу и номер дома. С третьего раза я кое-как сдал экзамен. Чувствую, всплывают в памяти давно забытые слова. И даже целые фразы копошатся в подсознании. А может быть, школа и два высших образования не сумели окончательно убить природные задатки? Виктору английский не давался. Хотя он тоже начал вспоминать кой-какие иностранные слова. Для большей ясности Шлейкин их громко выкрикивал:

— Понимаешь. Майкл. Я донт ремембе инглиш. Ты меня андерстенд? Cepera, переведи. Я стади инглиш пятнадцать лет. Сикс ерс в средней скул и пять ерс в школе милиции. А выучить не могу. Не приспособлен к языкам. Не то полушарие работает. Cepera, переведи.

Майкл не сдавался. Он настойчиво требовал, чтобы Виктор повторил наш адрес. Шлейкин произносил слова так, что Майкл не мог понять, на какой улице его дом.

Он не выдержал, подозвал Виски. Снял с него ошейник и начал отрывать бирку с каким-то текстом.

— Что там? Серж, переведи.

Я взял из рук Майкла ошейник. Прочитал:

— «I am lost…» Короче, здесь адрес. Общий смысл такой. «Я потерялся. Если кто-нибудь меня найдет или догонит, по причине нанесения мною какого-либо вреда, прошу звонить хозяину по телефону 754-67-31 или доставить меня в ближайший полицейский участок. Заранее благодарю. Меня зовут Виски».

— Это другое дело, — удовлетворенно сказал Виктор. — Спасибо, Майкл. Не надо ничего отрывать. Так поношу.

Виктор натянул кожаный ошейник. Подошел в самый раз. Шлейкин застегнул ремешок и прикрыл обновку воротником форменной милицейской сорочки. Лабрадор Виски обиделся. Он хмуро глядел на Виктора своими черными глазами и недовольно рычал.

— Отдам я тебе твой ошейник, — успокаивал Виктор.

Пес не верил русскому полицейскому.

С этого дня иногда я называл Виктора Виски. К концу поездки капитан Шлейкин отзывался на кличку. Спохватываясь, неизменно обещал, что я еще пожалею об этом.

Наконец вышли. В конце улицы нас догнал джип с открытым верхом. Машина на полном ходу резко затормозила. Над лобовым стеклом появилось загорелое лицо Джона, биржевого маклера. Он что-то радостно кричал. Размахивал свернутой газетой. Потом выскочил из машины. Пряча газеты за спину, начал объяснять:

— В нашем городке газеты «Правда» не было. В соседнем тоже не было. Но я съездил за тридцать пять миль и привез- таки русскую газету. Правда, не уверен, что это «Правда».

Еще Джон добавил, медленно приближаясь, что в сегодняшнем выпуске напечатано фото какого-то государственного лидера. Это не Горбачев. Горбачева он знает. Возможно, это Ельцин. Он про него слышал.

Наконец, движением фокусника Джон развернул перед нами китайскую газету. И правда, на первой странице фотография какого-то крупного деятеля. Возможно, жирными иероглифами над портретом было указано его имя…

Виктора начал разбирать смех. Пришлось незаметно хлопнуть его по спине.

— Молчи. Человек по твоей прихоти с утра колесил по всему штату. Имей совесть.

Я взял свежую прессу. Трижды поблагодарил Джона. Жадно пробежал глазами первую страницу. Виктору дал внутренние полосы.

— Ая-яй, — Шлейкин закачал головой, рассматривая фотоснимки. На них люди вброд переходили улицу, — кажись, наводнение.

— Это очень плохо? — встревожился Джон.

— Нормально, — отвечаю. — Обычное явление.

Джон деликатно ждал, пока мы ознакомимся с заголовками.

— Все в порядке? Нет ли еще плохих новостей из России?

— Нет, — говорим, — в стране все хорошо.

— А этот человек, — указал Джон на портрет то ли генерального секретаря ЦК КПК Чжао Цзыяна, то ли председателя КНР Яна Шанкуня, — лучше Горбачева?

— Трудно сказать, — отвечаем. — Все так непонятно.

— А как вы думаете, — Джон вновь показал на фото китайского лидера, — он способен вывести Советский Союз из коммунистического тупика?

— Этот? Ни за что, — без сомнений, твердо говорит Виктор.

— Аты, Серж, как считаешь? Он может возглавить Россию?

— В ближайшее время — вряд ли, — отвечаю честно. — Хотя в будущем не исключено.

Мы бродим по городу. Подолгу и бесцельно рассматриваем витрины магазинов. В кафе вдыхаем запах незнакомых ароматов. Извиняемся и уходим, когда к нам обращаются бармены, продавцы, официанты. У каждого с собой по нескольку долларов. Это дневная норма на питание. Надо расходовать их так, чтобы на сэкономленные деньги купить родне подарки. Еще обещаны сувениры друзьям и коллегам.

С утра меня тревожит вопрос. Где стодолларовая купюра? Перерыл весь чемодан. Куда дел, не могу вспомнить. На таможне несколько раз ее перепрятывал. В конце концов с перепугу забыл, куда сунул. Может, потерял? Очень рассчитывал на эти деньги. С таким трудом добыл их у фарцовщиков. Дочь просила купить магнитолу. Жена — косметику. Меня устроили бы настоящие американские джинсы. Если деньги утеряны, остается лишь без толку разглядывать заморские прилавки. Заходим в магазин радиоаппаратуры. От изобилия разбегаются глаза. Об этой технике мы только читали: «Сони», «Панасоник», «Филлипс», «Грюндик». Какой-то кореец бросается к нам. Спрашивает, что желаем приобрести.

— Все!

Кореец улыбается:

— Серьезно?

— Йес, — говорит Виктор. — Только денег нет ни хрена.

Кореец не понимает. Он кивает и улыбается. Виктор, не отрываясь, уставился на черную магнитолу с цветными лампочками по всему корпусу. Продавец тут же ее включает. Музыка гремит на полную мощность.

— Хорошая вещь, — кричит Виктор. — Сколько?

— Восемьдесят долларов, — говорит кореец. Дублирует сумму на калькуляторе.

Виктор чуть не поперхнулся:

— Сумасшедшие деньги. Ты видел, Серж?

— Экспенсив, — говорю я.

Кореец начинает делать какие-то расчеты. Объясняет, если возьмем две магнитолы, он отдаст по пятьдесят. Мы отказываемся. Направляемся к выходу. Кореец показывает: можно по сорок, но мы за горло душим весь его бизнес. Выходим на улицу. Продавец снова нас останавливает. Спрашивает, почем же мы хотим?

— По двадцать, — говорю я, чтобы отвязался.

— Вы — сумасшедшие.

— Нет, мы просто бедные.

— Спроси, — шепчет Виктор, — ему матрешки нужны? Ложки, птицы счастья, расписные доски? Скажи — настоящая хохлома.

Я кое-как перевожу.

— Нужны. Очень нужны, — говорит кореец, — доллары.

Мы удаляемся. Медленно бредем вдоль улицы. Подумаешь, еще одно мелкое унижение. Ничего, привыкли.

— Что мы… — приободряю Виктора. — Народные артисты СССР, к примеру, селятся за границей исключительно в дешевых номерах. Знаешь, чем питаются? Хлебом и консервами. Я читал. Разогревают их горячей водой в санузлах.

— У тебя есть консервы? — с надеждой спрашивает Шлейкин.

— Наши знаменитые ученые, литераторы, спортсмены покупают вещи только на распродажах. Торгуются всюду до последнего цента. Что говорить о нас?

Сзади кто-то дергает за рукав. Оборачиваюсь. Снова наш кореец.

— Эй, русские, — я согласен. Берите два по двадцать. Недостающую сумму я сам доплачу. Это презент.

Не сговариваясь, мы с Виктором прибавляем шаг. Затем резко срываемся с места. Мы бежим подлинной и малолюдной американской улице. Советский журналист. И советский полицейский. Что хорошо — пустые карманы способствуют легкому и быстрому движению.

— Сумасшедшие русские! — кричит нам вслед кореец.

Ближе к центру переходим на шаг. Здесь народу побольше.

Прохожие то и дело оглядываются на Виктора. Еще бы.

Первый милиционер на улице американской глубинки. Многие пытаются заговорить. О чем-то спрашивают. Виктор не понимает. Американцам это нравится еще больше. Шире улыбки, громче приветствия. Настоящий русский! Лишь однажды услышали родную речь.

На центральной улице — немолодая еврейка с тяжелым фотоаппаратом «Зенит» на шее тащит на плечах четырехлетнего внука. Пыль, жара, а тут еще мелкий орет на всю стрит:

— Баб, купи айс-крим! Баб, купи айс-крим!

Бабуля не выдерживает. Рывком сбрасывает пацана на тротуар:

— А ты знаешь, сволочь, что есть такое слово: пли-и-з?

Ребенок в слезы. Вдруг бабушка заметила Шлейкина. Сказала по привычке:

— Заткнись, чайлд. А то дядя милиционер заберет.

— Заберу, — строго пообещал Виктор.

Только в этот момент бабуля сообразила: в городе настоящий советский милиционер?! Она всплеснула руками. Бросилась к Виктору. Обнялись. Расцеловались. Оказывается, Сара Абрамовна несколько лет назад приехала из Одессы. Живет здесь с дочкой и «этим паразитом».

Мы с ней поговорили за Одессу. Там я учился. Отчего-то вспомнили «Гамбринус», «Оксамыт Украины», «Приморский бульвар», пляжи Аркадии…

Прощаясь, Сара Абрамовна спросила Шлейкина:

— Извиняюсь, можно вас щелкнуть с этим обормотом?

— Не проблема.

Виктор взял пацана на руки. Несколько раз сработал затвор фотоаппарата. Шлейкин опустил ребенка. Снял милицейскую фуражку, носовым платком вытер шею. Стал начищать кокарду. В перевернутой фуражке вдруг оказалось несколько мятых долларов. Сара Абрамовна по старой привычке отблагодарила за услугу.

— Ну зачем, — сказал с фальшивым неудовольствием Виктор, ловко опуская деньги в карман брюк. На прощание Шлейкин натянул фуражку и поднес ладонь к козырьку.

Тут же к нему подошло несколько аборигенов. Показали, мол, разрешите с вами…

— Пожалуйста, — не возражал Виктор.

Американцы сфотографировались. Жестами попросили снять головной убор. Виктор смущался недолго. В перевернутую фуражку вновь бросили деньги.

Через пару минут образовалась небольшая очередь на съемку.

— Виктор, — говорю, — ты не на службе. Кончай это дело.

— Подожди. Дай людям шанс получить удовольствие.

Я отошел в сторону. Опустился на скамейку в парке. Через кусты было видно, как мелькала синяя фуражка. Виктор ее то снимал, то вновь натягивал на коротко стриженную голову. Вскоре появился и сам. Распаленный и взволнованный.

— Слушай. Зашиваюсь. Подержи фуражку. Ну там, пройдись по кругу. С народом поговори. А то чего-то спрашивают. Мешают работать.

— Ты что, с ума сошел? Завязывай с самодеятельностью.

— Ну, как знаешь.

Шлейкин выскочил на тротуар. Вскоре появился снова.

— У тебя есть пятьдесят и сто рублей одной бумажкой?

— Зачем тебе?

— Надо. Потом скажу.

Я достал из кошелька пятидесятку и сотню. Виктор выхватил деньги и рванул через кусты обратно. Появился нескоро. Карманы форменных брюк заметно оттопыривались.

— Представляешь, они совершенно дикие. За фото дают по два-три бакса. А один чудак, фантастика, предложил ченч. Меняет свои купюры на наши. Просит рубль, а дает доллар. Я ему пятерик — он мне файф баксов. Я ему червонец — он мне десятку. Интрестинг, говорит, рашен мани. Я твои сто и пятьдесят обменял на полторы сотни зеленых. Отдам на родине.

— Ладно, — говорю.

— Рублей, естественно, — на всякий случай уточняет Виктор.

— Кто б сомневался.

— Слушай, может, мне остаться?

— В Штатах?

— Да нет. Здесь. Продолжу через часик. Без лишнего ажиотажа.

— Отчего же ушел?

— Полицейская машина остановилась. Представляешь, как раз напротив у них участок. Пришлось слинять. Пусть уедут. А то загребут с такими деньжищами. Отнимут на фиг. В этой стране, чую, денег немерено. И, заметь, одни доллары.

Виктор зашел в кусты и сосчитал добычу. Вернулся раскрасневшийся и довольный.

— Сколько?

— Ты даже не представляешь.

Сумму не назвал. Сработала профессиональная осторожность. Шлейкин, крадучись, выглянул на дорогу.

— Стоят. Ладно. Завтра приду. Место прикормленное. Грех не воспользоваться. Заодно продам сувениры. Надо только договориться с коллегами из полиции.

— Думаешь, это возможно?

— Не понял вопроса.

— Договориться…

Виктор снисходительно улыбнулся:

— Что-что, а эту тему я знаю.

Вернулись домой. Там застали плачущую Барбару. Она сидела на диване в гостиной и рыдала. Слезы ручьем текли по лицу и капали на газетные полосы.

— Что случилось, Барбара?

Барбара показала газету «Северный комсомолец». Утром мы забыли ее на столе. На первой странице две фотографии: абсолютно голые полки рыбного магазина «Океан» и длинная очередь на улице. У входа в магазин «дежурили» человек триста. В общем — ничего особенного.

— Людей жалко, — вытирая слезы, говорит Барбара. — Наверное, им совсем нечего есть. Глядите, в очереди много детей.

— Не расстраивайтесь, Барбара. Это временные перебои. А то, что стоят люди в очереди, это даже хорошо. Значит, что- то привезли. Сейчас начнут отоваривать талоны, и все будут довольны.

— Вы думаете? — с надеждой спрашивает Барбара.

— А что тут думать, — убежденно отвечает Виктор. — Раз стоят — значит, что-то дадут. Народ зря ждать не будет.

Немного успокоившись, Барбара отвела нас в столовую. Усадила за стол. Подняла белоснежную салфетку. А там… — жареная утка, копчености, буженина, колбаса, сыр…

— О, Барбара!

Два раза нас приглашать не надо.

— Серж, — спросила Барбара, подкладывая нам в тарелки угощение, — что такое талоны?

— Талоны? Ну, такие…

Как здесь, в сытой, богатой Америке, объяснить, что такое талоны? Нам бы самим разобраться. Почему на семидесятом году советской власти (в мирное время!) мы вернулись к бумажкам-разрешениям на молоко, масло, сахар, водку, мясо, колбасу, яйца, сыр пошехонский?.. Объяснить сие почти невозможно.

— Талоны — это такие, такие… реальные деньги.

— Почти как ваши доллары, — говорит Виктор.

Вечером в гости к Майклу и Барбаре приехала Лена со своими хозяевами Гаем и Патрицией Теннотами. Мы с ними виделись в день приезда. Сегодня — что-то вроде официального знакомства. Пожилая чета. Оба с безупречной осанкой. Одеты ярко и щеголевато. Гай в белом костюме с красной бабочкой. Патриция в темном вечернем платье. На увядающей шее дорогое колье.

Собрались в гостиной. Тенноты опустились в мягкие кресла. Я, Виктор и Лена сели напротив. Помолчали. Майкл и Барбара, извинившись, ушли на кухню.

Пауза затягивалась.

— Что вы думаете о польском кино? — наконец спросил Виктор.

Гай, прокашлявшись, ответил:

— Будем знать, что есть и такое…

Снова напряженная пауза.

— Мы много слышали о русских, — сказала Пат. — Вы в курсе? Американцы встречались с русскими в Германии… Во время войны.

— Слышали, — поддерживаю разговор на заданном уровне, — кажется, наши государства были союзниками.

— Вы тоже там воевали? — продолжил светскую беседу Шлейкин.

— Нет, мы еще не настолько стары — сказала миссис Тен- нот.

— Хау олд а ю? — тут же продемонстрировал свой английский Виктор.

Лена незаметно стукнула его каблуком. Миссис Теннот ответила уклончиво:

— В то время я еще училась…

— Наши родители воевали в Германии, — объяснил Гай.

— А вы?

— Я стажировался на флоте.

— Где?

— Здесь неподалеку. В Аннаполисе. Слышали?

— В этом городе я родилась, — сказала Пат.

— Когда? — снова поинтересовался Виктор.

Помолчали. Беседа не клеилась.

— Пожалуйте к столу! — наконец громко объявила Барбара.

Через полчаса — совсем другое дело. Всё, как у нас. Шум, гам. Слово некуда вставить.

Начали с проблем разоружения. Почему-то вспомнили Карибский кризис. Я говорю:

— Много лет назад мой отец, агроном, принес домой спичечный коробок. В нем сидел зеленый с темными полосками жучок.

«Смотри, — сказал отец — это жук из штата Колорадо. Сегодня я нашел его на картофельном поле. Американские империалисты тайно завезли его в СССР. Хотят уничтожить нашу продовольственную базу. Но ничего. Им это не удастся. Мы дустом истребим эту заразу. — Одним ударом каблука отец раздавил колорадского лазутчика. — Вот так и самим американцам вскоре будет крышка. Слышал, наши ракеты уже на Кубе».

Майкл, Барбара, Гай и Пат рассмеялись:

— Нам то же самое говорили про русских.

— В школе, — сказала Барбара, — мы залезали под парты во время учебных тревог.

— «Русские идут!» — передавали по радио.

— Мы прятались в бомбоубежище…

— Минуточку. — Майкл бросился в свой кабинет. Быстро вернулся с потрепанной книжкой: — Это мой старый учебник по истории. Полюбуйтесь на себя.

Он открыл нужную страницу с рисунком. Огромный вооруженный до зубов русский медведь поднял грязную лапу над крохотным пушистым зайчиком. С острых зубов косолапого стекала кровь. Зайчик сидел на территории своего маленького государства. Голову с опущенными ушами он прикрывал лапкой.

— Это Финляндия. А это СССР, — объяснил Майкл.

— Тысяча девятьсот тридцать девятый год, — уточнил Гай Теннот.

— Ну, вы не лучше, — отвечаем. — Не видели вы себя в наших книжках.

— Ешь ананасы! — вдруг закричал Виктор. — Рябчиков жуй!

И далее хором:

— День твой последний приходит, буржуй.

— Я не буржуй, — выслушав перевод, возражает Гай.

— Кто же? С виду очень похож.

— Мой муж, — говорит Пат, — всю жизнь служил на флоте. Сейчас преподает.

— Где, если не секрет.

— Уже нет, — улыбается Гай. — В академии ВМС.

— Хотелось бы взглянуть, — сказал Виктор.

— Сделать пару фотографий для КГБ?

— Не можем же мы вернуться с пустыми руками.

— Хорошо, — смеется Гай, — я вас приглашаю.

— Русские, нам следует лучше понимать друг друга, — говорит Майкл, поднимая бокал.

— Да, — охотно соглашаемся мы.

— Необходимо изучать чужую культуру, литературу, язык, — добавляет Пат.

— За это надо выпить.

— А как же!

— Не случайно сказано в Священном Писании, — говорит Гай, — вначале было слово…

— И слово это — доллар? — вставляет Виктор.

Все смеются.

— Дринкен?

— А как же!

Чокнулись. Закусили.

— Сижу здесь и не верю, — говорит Виктор. — Знаете, почему я язык не учил? В школе учительница иностранного на первом уроке сказала: «Английский вам нужен, как зайцу стоп-сигнал».

— Это переводить? — засомневалась Лена.

— Переводи. Но раз в программе есть — будем учить. Ну, мы так и учили… типа того.

— Как же вы школу полиции закончили? — спрашивает Гай. — Разве там не преподавали английский?

— Как-то выкручивались. Была у нас в группе одна девчонка — Наташа Самусенко. — Виктор повернулся к Лене. — Типа тебя. Английский знала… От зубов отскакивал. Она нам все тексты из учебника переводила. Перевод записывала в тетрадку. На занятиях мы тетрадку по очереди клали на колени. Читали тексты по учебнику, а с тетрадки — перевод. Помню случай. Гришаев, такой же двоечник, как я, читает по-английски: «Владимир Ильич Ленин приехал на Финляндский вокзал в апреле. Его встречали революционные массы». И так далее. Я ему для смеха другой перевод сунул. Про электронные приборы. Вот он читает про революцию, а переводит про транзистору.

И сам чувствует, что перевод расходится с текстом. Но тетрадке верит больше, чем себе. И так минут десять. Преподаватель чувствует себя как в сумасшедшем доме. Не останавливает. Мы сползаем под парты.

— Гришаев, — наконец, спрашивает англичанка, — вы хоть какие-то слова знаете?

— Слов не знаю, — честно и твердо отвечает Гришаев, — но переводить могу. Не верите? Давайте следующий текст.

Американцы хохочут.

— Выпьем?

— А как же…

— А у нас, — говорю, — на первом уроке англичанка спрашивает: «Дети, как будет по-немецки руки вверх?» Ну, мы все закричали: «Хенде хох!» Каждый день в войну играли. А она спрашивает: «А как будет по-английски „Стоять! Руки вверх! К стенке!“» Мы молчим. «Вот видите, дети, как важно знать язык Диккенса, Байрона, Шекспира, — говорит учительница, — короче, язык нашего вероятного противника».

— До вашего отъезда я выучу русский, — говорит Майкл. — Не весь, конечно.

— Только «руки вверх» и «к стенке»? — спрашиваем.

Майкл смеется:

— Лена, напишите мне простые русские слова и фразы.

— Ладно, мы с Леной напишем, — пообещал Виктор.

— С транскрипцией, — попросил Майкл. — Чтобы я знал, как произносятся.

— Конечно. Без проблем.

— За твой русский, Майкл! Дринкнем?

— Why not?

Вечер подошел к концу.

— Встречаемся в Аннаполисе, — уходя, напоминает Гай.

— С удовольствием.

— У нас там домик. Мы приготовим крабов, — сказала Пат. — Гай сам их ловит. Согласны?

— Why not? — отвечает Виктор.

Перед сном он вспоминает душевный ужин.

— Нормальные стариканы у Ленки?

— Да, веселые пенсионеры, — говорю. — Не скажешь, что им под семьдесят.

— На машинах гоняют… Ты видел, как он стартовал?

— В Европу собираются. В очередной раз, между прочим.

— Неправильно все это, — зевая, сказал Виктор. — Старики должны оставаться дома.

— Как у нас?

— Разумеется. В нашей стране все устроено так, чтобы человеку в возрасте не жалко помирать было. Чтобы он легко расставался с жизнью.

— Здесь, — говорю, — пенсионер только жить начинает. Получает достаточно. Не работает. Живет в свое удовольствие, развлекается, путешествует. Разве от такой жизни уходить захочется?

— Вот он и страдает, и мучается, — горячо возражает Виктор, — цепляется за эту жизнь из последних сил. Умирать не хочет. Это нормально? Буржуазное общество ставит пожилого человека в совершенно неестественные условия. А у нас — чем дольше живешь, тем меньше хочется. Здоровья нет, денег нет, смысла нет. Умираешь легко и с удовольствием. И это естественно. Скажу больше — это гуманно. Спокойной ночи.

Утром Виктор долго не отходит от телефона. Договаривается о чем-то с Леной.

— Скажи Майклу, — говорит в трубку, — чтобы он свел меня с местными полицейскими.

— Зачем?

— Это нужно для работы. У них криминал. У нас растет преступность. Понимаешь?

— Нет. Говори, что задумал.

— Мы должны учиться друг у друга. Обмениваться опытом. Что здесь непонятного?

Виктор сует Майклу трубку. Он терпеливо выслушивает объяснения Лены.

— Понимаю, — говорит Майкл, — для работы. Все для работы.

Он звонит какому-то знакомому депутату. Тот еще кому-то. Затем Майкл набирает номер важного человека в полиции. Наконец, договорились. Виктора, меня и Лену приглашают на официальную встречу в местные органы правопорядка…

— Может быть, — торжественно сообщает Майкл, — полицейские возьмут вас на ночное дежурство.

На третий день приезд нашей делегации с размахом отмечали в небольшом кафе.

Праздничную вечеринку организовали местные жители. Пришли целыми семьями. Со своей едой. Закуску везли и несли в пузатых термосах, кастрюльках, горшочках. Ну прямо как в нашей деревне. Все припасы выкладывали на отдельный широкий стол. Каждый сам подходил и выбирал угощение по вкусу. Спиртным обеспечивал бар. После коротких официальных выступлений занялись интеллектуальной разминкой. Выясняли, кто лучше знает чужую страну. Советская команда не подкачала. Мы вспомнили названия десятков штатов США, едва ли не всех американских президентов. Перечислили множество имен литераторов, режиссеров и актеров. Американцы не могли назвать даже несколько союзных республик СССР. Чуть отыгрались на писателях. С треском завалили музыку и кинематограф. Под смех и аплодисменты бросили это дело. Остановили бой ввиду явного преимущества. Нашей команде от спонсоров вручили конверт с денежными знаками. Руководитель группы сразу в микрофон пообещал:

— На выигранную сумму российская делегация устроит ответный банкет.

— По нашим старинным обычаям, пропьем вместе, — разъяснил со сцены Виктор.

— Мы вас всех приглашаем! О дате и времени будет объявлено дополнительно!

— Ура-а-а!

— А сейчас — танцы!

В разгар вечеринки Виктор подсел к какой-то барышне. Она долго гипнотизировала его своими изумрудными глазами. Кожаная юбка, высокие каблуки, блузка с глубоким вырезом. Нервные пальцы то и дело щелкали зажигалкой. Русский ей нравился. Виктор улыбнулся и поздоровался. Как всегда, запаса слов хватило ненадолго.

— Меня зовут Виктор. Сколько вам лет?

— Джессика, — девушка смело протянула Виктору руку. — Мне восемнадцать. Я совершеннолетняя, — с вызовом произнесла она и снова заглянула Виктору в глаза. — Уже можно…

— Что она сказала, Лена? Переведи.

— Она сказала, что ей восемнадцать.

— А еще? Она сказала еще что-то.

Зазвучала музыка. Джессика поднялась. Опустила руки Виктору на плечи. Они танцевали молча. В конце музыкального такта я слышал, как она повторила: «Мне восемнадцать. Уже можно все».

— Она опять сказала еще что-то. Серж, ты слышал?

Лена подошла ко мне и шепнула:

— Не хватало нам скандала. Останови Шлейкина.

— Как?

Парочка не расставалась. Она держала его за талию. Он не отпускал ее руку. Глаза Шлейкина искрились:

— Переведите, что она хочет.

Чтобы не привлекать лишнего внимания, отошли к дальнему столику. Джессика прижалась к Виктору. Склонила голову ему на плечо. Начала объяснять нам с Леной, что она уже взрослый, самостоятельный человек. Русский ей очень нравится. Она хочет уйти. Не может ли Виктор проводить ее.

— Переводите же, — торопил Шлейкин.

— Она сказала, что еще недостаточно взрослая. Ей пора уходить, — медленно и внятно перевела Лена. — Восемнадцать считается в Америке юным возрастом.

— Ага. Типа наших малолеток. Ничего. Восемнадцать не шестнадцать, — оживился Виктор.

— Она не может долго задерживаться. Ей пора уходить.

— А про меня что она сказала?

— Ничего.

— Она произнесла «Виктор».

— Сказала, что в общем ты ей понравился.

— Спросите. — Виктор начал помогать себе жестами. — Могу я ее проводить? Мы могли бы интересно пообщаться.

— О чем ты с ней будешь говорить? — не выдержал я. — И на каком языке? Короче, не приставай к ребенку.

— Не мешай, Серж. Чую, здесь наклевывается. Ленка, переведи.

— Виктор, сожалеет, что не может Вас проводить домой. У него важная беседа, — перевела Лена.

— Жаль, — сказала девушка. Посмотрела на Виктора загадочно и томно. — У меня никого нет дома. Родители уехали. Виктор мог бы провести остаток вечера у меня.

Из всего, что произнесла Джессика, Виктор кое-что уловил.

— Что она сказала про родителей?

— Говорит, они строгие. Если узнают, что дочь ушла ночью с незнакомым человеком, ей влетит.

— Мамы, папы нет дома, — повторила Джессика. — Вернутся завтра.

— Родители уже едут сюда, — перевела Лена. — Сейчас будут.

Виктор встал. Официально протянул Джессике руку. Сухо пожал кончики пальцев. Пересел за другой стол.

— Я что-то не так сказала?

— Все так, — объяснила Лена. — Дело в том, что Виктор — полицейский. Человек с высокими моральными принципами. Ты ему понравилась. Но то, что ты предлагаешь, неприемлемо. В смысле, он не может провожать молоденьких девушек. К тому же он женат, и у него могут быть неприятности на работе.

— Жаль, — огорчилась Джессика. — По правде сказать, он мне очень понравился. — Она подошла к Виктору. — Вы благородный, честный офицер. Извините меня. И выбросьте из головы все, что я вам наговорила. — Джессика быстро поцеловала Шлейкина в щеку и выбежала из кафе…

— Классная девчонка, — сказал Виктор. — Жаль. Я бы с такой покувыркался.

Утром, как обычно, Джон привез свежие китайские газеты. В этот раз он явился с приятелем. Тот так и не вышел из машины. Только помахал нам рукой, когда Джон вручал газеты. Мы с Виктором снова не подаем виду. Пьем кофе. Читаем новости. Виктор, отложив китайскую газету, украдкой рассматривает комиксы про Микки-Мауса. Старую детскую книжку он нашел в кабинете Майкла. Не расставался с ней до конца поездки.

Я заметил: когда Виктор увлекался чтением, он начинал слишком громко есть.

— Виктор!

Он не слышит.

— Виски!

— А? Что?

— Пожалуйста, или не чавкай, или сними ошейник. А то, ей-богу, идет перебор.

— Да ну тебя, — отмахивается Шлейкин.

Во дворе Джон о чем-то беседует с Майклом. Иногда поглядывает на нас через распахнутое окно. Вот уже несколько дней он исправно ездит в соседний город за газетами. Сейчас ждет, когда мы покончим с текстами. Нам это уже самим надоело. Но признаться Джону теперь нет никакой возможности. Боимся обидеть. По-дурацки все вышло. Что делать.

— Какие новости? — кричит Джон в раскрытое окно. — Всё о’кей?

— О’кей, — киваем мы.

— Как Ельцин? — прощаясь, указывает Джон на очередной портрет китайского лидера. — Кажется, этот политик набирает силу. Ни дня без его фотографий.

Я прошу Джона не привозить больше газет.

— Почему?

— Невозможно читать, — говорит Виктор.

— Как так?

— Надоела эта коммунистическая агитация, — объясняю, — да и тебя не хочется утомлять.

— Ничего, — улыбается Джон. Кажется, он доволен, что нам разонравилась пропаганда. — Это мое удовольствие.

Джон садится в машину.

— Читают? — спрашивает приятель.

— Как видишь, — радостно отвечает Джон.

По графику, составленному Майклом, пополудни у нас знакомство с бизнесом Доминика.

— Он хозяин огромной мастерской, — по дороге напоминает Майкл. — Долгое время сам чинил автомобили. Работал на дядю. Отнюдь не родственника. Сейчас кроме ремонта машин у него несколько заправок и автосалон.

— А магазинов у него нет? — интересуется Шлейкин.

— Каких?

— Для торговли сувенирами. Ну, там ложки, поварешки, резьба по дереву.

— Виктор, — говорю, — ты опять за свое?

— Нет. Таких магазинов у него нет.

Подъехали. Майкл перекинулся несколькими словами с дежурным. Сказал, что нас пригласил босс. Этого оказалось достаточно, чтобы пропустили на территорию.

Уютная, светлая приемная. Шустрая секретарша угощает нас кофе. Вдруг на столе у нее что-то затрещало. Из прорези черного аппарата вылезла какая-то бумажка с изображением машины.

— Что это?

— Авто для ремонта.

— Мы про бумажку.

— Это факс, аппарат для передачи изображения по линиям связи.

— С ума сойти.

— Вы что, не видели?

— Нет. А это?

— Ксерокс. Смотрите, я могу делать на нем копии.

— Фантастика.

— А это?

— Это телефон.

— А он для чего?

— Да ну вас.

Нас снова угощают кофе. Ждем Доминика. Его никак не могут найти. Секретарша расстроилась. Говорит, шефа видели на производстве. Мы выходим во двор. Медленно прогуливаемся вдоль ярких цехов и ангаров. Заходим в один из них. Вокруг — кадиллаки, доджи, линкольны, форды. Они будто сошли с экранов американских кинокартин. В мастерских светло и чисто.

— Здесь ремонтируют машины? — Виктор присвистнул. — Да тут жить можно!

Присматриваемся. Народу не густо. Каждый занят своим делом. На нас — почти никакого внимания. Лишь вспыхивают иногда яркие улыбки, доведенные до автоматизма. В конце цеха, за серой ширмой, битый джип. Под ним пара ног в стоптанных ботинках. Мы их едва не прошли. Ботинки зашевелились. Из-под бампера появилось знакомое веснушчатое лицо Доминика.

— Хелло! — хозяин фирмы ловко выбрался из-под машины.

— Привет, Доминик, — обрадовался Майкл.

Доминик улыбается, не решаясь подать нам наспех протертую ветошью руку.

— Простите, что не встретил. Тысяча извинений, — он глядит на часы и свистит от удивления: — Не уследил. Вы можете подождать еще минутку? Я приведу себя в порядок.

Доминик снова исчезает. Виктор дергает Майкла за рукав:

— Он действительно хозяин? Или вы нас разыгрываете?

— Все говорят, что да.

— А сколько человек на него работает?

— Думаю, не меньше трехсот.

Виктор потрясен:

— Это же как начальник ГАИ.

— И при чем тут это? — спрашивает Лена.

— Я только представил. Да у нас инженера не загонишь под машину. Майкл, скажи правду. Кто владелец этого хозяйства?

В своем просторном кабинете чистый, ухоженный, переодетый Доминик еще раз извиняется:

— Не могу удержаться. В свободную минуту так и тянет покрутить гайки. Осталась дурацкая привычка самому лезть под авто. Мне, конечно, стыдно. Стараюсь делать это тайком. Причем люблю заниматься ремонтом без подъемников, гидравлики и специальных механизмов. Представляю, будто автомобиль сломался на дороге и у меня нет выбора.

— Приезжайте к нам, Доминик, — говорю. — И у вас действительно не будет выбора.

— О, да? С огромным удовольствием.

— А вообще с вредными привычками, — назидательно говорит Виктор, — надо кончать. Вот наше руководство давно их в себе искоренило.

На следующее утро нас разбудил шум автомашины. Через некоторое время в дверь постучал Майкл.

— Не спите? Приезжал Джон. Извинялся. Он улетел на три дня в Нью-Йорк. Сказал, что не сможет по утрам доставлять вам газеты.

Мы с Виктором облегченно вздохнули.

— Но он передал вам это. — Майкл поднял увесистый сверток: — Сюрпрайз! Джон сказал, что здесь никакой коммунистической пропаганды.

Майкл оставил сверток на тумбочке. Когда он вышел, мы распечатали пакет. Там две книжки. Два увесистых тома без картинок. Естественно, на китайском.

За завтраком Майкл интересуется, как нам подарки. Виктор отрывается от комиксов. Мы вместе натужно улыбаемся:

— Передай Джону наши благодарности. Вот угодил так угодил.

С лица Майкла не сходит довольная улыбка. Ему нравится роль координатора и продюсера.

— Ешьте. Набирайтесь сил. Предстоит много работы. — Майкл обращает наше внимание на плотный график, написанный им от руки. Большой плакат с расписанием висит на кухне. Каждое утро Майкл вносит в него необходимые изменения:

— Сегодня мы приглашены в три школы, на радио и телевидение.

— Слышал, Виктор? — спрашиваю.

Шлейкин с головой увлечен комиксами.

— Виски!

— А? Что?

— Как Том? Он все еще не догнал Джерри?

— Отстань. В кои-то веки нашел интересную книгу.

Чудеса! На американской радиостанции ведущие общаются со слушателями в прямом эфире без всяких заранее подготовленных и «залитованных» цензурой текстов. Они посиживают за круглым столом в удобных креслах. Непринужденно болтают. Иногда из фирменных кружек с логотипом станции прихлебывают горячий кофе. Весело смеются. Мы через толстые стекла наблюдаем за их работой.

— А цензура, допустим, у вас есть? — спрашиваем владельца радиостанции.

— Что это? — с наигранным удивлением спрашивает босс.

— Ну, такие люди…

Мы объясняем какие.

— Нет таких.

— И можно говорить что угодно?

— Конечно, если это не противоречит законодательству.

— Всё-всё?

— Абсолютно.

— Обо всех?

— Кроме меня, разумеется. Хотите, вы можете выступить. Желаете?

— Желаем, — смело отвечает Виктор.

Хозяин делает знаки ведущим. Ассистент осторожно, без шума, заводит нас в студию. Подает наушники. Над столом висит несколько микрофонов. Их опускают пониже. Лена ужасно волнуется. Лицо и шея пошли красными пятнами. Она вообще впервые на радиостанции. Ведущий улыбается нам, продолжая о чем-то говорить в микрофон. Потом ставит музыку. Во время паузы босс объясняет ему, кто мы и откуда. Ведущий удивлен и, кажется, обрадован. Есть новая тема для беседы с радиослушателями.

— Снова в эфире, — говорит он, щелкнув тумблером. — К нам приехали русские: офицер полиции, учительница и журналист. Можете задавать им вопросы.

Мы по очереди представляемся и здороваемся с аудиторией. На студию обрушивается шквал звонков. Спрашивают про Горбачева, перестройку, угрозу ядерной войны. О ценах и зарплатах. Мы отвечаем. Слушатели довольны. Многие благодарят только лишь за предоставленную возможность услышать русскую речь. Телефоны не умолкают. Ведущий доволен. Майкл и владелец радиостанции слушают беседу в коридоре. Демонстрируют нам торчащие вверх большие пальцы. В конце беседы слушатели просят исполнить какой-нибудь номер. Радиостанция как-никак музыкальная.

— Есть ли песня про русских полицейских? — интересуется кто-то.

— А как же, — говорит Виктор и задумывается. — Сейчас вспомню. Ну, может быть, эта. Он громко запевает:

Ведущий достает откуда-то банджо. Ловко подбирает мелодию.

— Вертухай — это охранник. Можно сказать, полиция, — быстренько, до припева, объясняет Виктор Лене и ведущему.

Жестом Шлейкин требует от меня поддержки. Я подхватываю:

— Вооруженная охрана — почти милиция! — снова объяснил Виктор.

«По тундре, по железной дороге…» — разносится по всему штату.

В тот же день были встречи в нескольких школах. Речь держали мы с Виктором. Лена переводила.

Шлейкин докладывал коротко: Америка его поразила. Есть всё: богатые дома, шикарные автомобили, красивая одежда, разнообразные продукты.

— А у вас в стране?

— А у нас ничего нет, — отвечал Виктор и садился.

Перед тем как перевести, Лена долго на него смотрела. Как бы ждала разъяснений.

— У меня все. — Виктор демонстративно скрещивал на груди руки. — Нет, я, конечно, могу перечислить, чего конкретно у нас нет, но, боюсь, это займет слишком много времени.

— Сергей, ты слышал? — дискуссия разворачивалась на глазах удивленной аудитории. — Кого пригрело родное государство на своей истощенной груди?

— Продуктов нет, одежды нет. Даже носков нет в магазинах, — упирался Виктор, задирая штанину.

— И об этом надо говорить именно здесь?

— Да, именно.

— При детях?

— Пусть знают правду. И не повторяют наших ошибок.

Все это время зрители молча переглядывались.

— Господи. Я это переводить не буду. Хорошо хоть форму не надел.

— Здесь я высказываю свое частное мнение.

— Что говорит уважаемый Виктор? — наконец не выдержал Майкл.

— Простите, у нас тут небольшая дискуссия, — извинилась Лена. — Уважаемый Виктор сказал, что в нашей стране не все так замечательно, как в Америке. Не так красивы дома, не столь разнообразны товары. Но и у нас есть много положительного. Об этом расскажет, — тут Лена с улыбкой повернулась ко мне, — уважаемый Сергей. Или начнем с вопросов?

Вопросы задавали самые дурацкие:

— Можно ли детям учиться в Советском Союзе?

— Правда ли, что еду мы готовим на кострах?

— Платят ли деньги за работу?

— У вас есть Конституция?

— А суд?

Я пытался сгладить общее негативное представление об СССР. Рассказывал о достижениях в космосе, науке и технике. Вспомнил литературу и театр. Кино и живопись. Короче, как-то неожиданно для себя заделался лектором-пропагандистом.

Приезжаем в другую школу. Посещаем третью. Везде одно и то же. Огромное, дремучее невежество. Просят рассказать о медведях, которые гуляют по улицам Москвы. О домах из снега и льда, где живут русские крестьяне. «Правда, что они едят сырое мясо?»

Мне это стало надоедать. От бесконечных вопросов голова пошла кругом. Чувствую, не хватает опыта. Садится голос. Майкл снова гонит авто на очередную встречу. Просит выступать коротко. «Мы в цейтноте. Не успеваем на телевидение». В машине договариваемся с Леной. Чтобы сэкономить время для ответов, я начну сам излагать всю эту чушь про нашу страну. Перечислю многие дурацкие небылицы, услышанные сегодня. А потом все это разом опровергну. Коротко и эффектно. Задумано вроде неплохо…

В общем, приезжаем в следующую школу. Выходим на сцену переполненного актового зала. Выстраиваемся у стоек с микрофонами. Нас фотографируют. Вспышки камер мешают сосредоточиться. Сразу после аплодисментов начинаю:

— Вы живете в замечательной стране. Получаете образование в чудесных школах. А известно ли вам, что детям в Советском Союзе запрещено учиться?

После первых же слов в зале наступает тишина. Я продолжаю: — Тех, кто стремится к знаниям, читает книжки, наказывают. Их родителей штрафуют, сажают в тюрьму. Поэтому люди в нашей стране безграмотны. Они по-прежнему живут в непроходимых лесах. Готовят на кострах. Едят лишь тогда, когда удается подстрелить дичь или выудить рыбу. Телевидения, радио, дорог нет. Автомобили мы впервые увидели в Америке.

— Больницы, поликлиники, лекарства отсутствуют напрочь, — подхватывает Виктор. — Все больные — обречены. Стариков в СССР раз в год загоняют на деревья.

— Это еще зачем? — переспросила Лена.

— Потом их начинают трясти. Тех, кто удержался, оставляют жить еще на год. Кто свалился, добивают палками. Как говорится, не взыщите…

В зале послышался стон.

— Ну, это ты загнул, Виктор, — говорю. — Не увлекайся. Делай все-таки поправку на аудиторию.

В зале мертвая тишина. Ужас охватил присутствующих. Вдруг послышались легкие всхлипы. В первых рядах девчонки младших классов вытирали слезы.

Кажется, подошло самое время признаться, что все сказанное — чушь и нелепица. Дикие, беспочвенные измышления о нашей стране. Ложь, распространяемая западной пропагандой. Неправда, которой морочат головы простым американцам…

Но тут на сцену вышли директор школы и двое энергичных парней. Извинившись, директор сказала, что за русскими гостями приехали люди с ТВ. Нам надо срочно выезжать. Звезда телевидения Нэнси Кодин ждет нас на своем шоу в прямом эфире.

— Быстрее. Умоляем, быстрее, — просили телевизионщики. — Вас ждет сама Нэнси Кодин.

Мы пытались объясниться: «Подо… Да подо… Да подождите вы!»

Ждать не стали. Под рыдание и аплодисменты школьников нас почти силой увели из зала.

— Не плачьте, мои дорогие, — успела крикнуть директор, — великая Америка через океан протянет руку советским детям. Она поможет России. Избавит ее от коммунистического гнета.

У выхода нас догнала какая-то девица с портативным магнитофоном.

Придержала Виктора за рукав.

— Скажите, я не совсем поняла. Стариков на деревья поднимают или они забираются туда сами? — перевела Лена.

Виктор остолбенел. Впервые использовал знание английского по назначению:

— How old are you?

— Какое это имеет значение, — обиделась девица.

— Соображать надо, — не выдержал Шлейкин.

Лена перевела мягче:

— Как вы сами думаете?

— Мне кажется, используют автоподъемники! — крикнула она нам вслед после некоторого замешательства. — Правильно?

Начала телевизионного шоу мы ожидали в большом кабинете владельца студии. Он разговаривал по телефону. Кого-то долго выслушивал. Затем отвечал посмеиваясь. Мы рассматривали просторные апартаменты. На стенах плакаты международных телефестивалей. Цветные фото в дорогих рамах. Хозяин кабинета за трибуной NAB. Он же в компании Теда Тернера и Шварценеггера. Он же в офисах АБС, CBS и NBC. В застекленных шкафах многочисленные награды и памятные знаки.

— Нехорошо как-то получилось в школе, — тихо говорит Лена.

— Да, неудачно, — соглашаюсь. — Стоило торопиться, чтобы здесь ждать неизвестно чего…

— Извините, — улыбнувшись, положил трубку хозяин кабинета. Он снова рассмеялся. Начал объяснять:

— Позвонили с телеканала «Большая рыбалка». Просят запустить их в нашу кабельную сеть. Отвечаю: нет свободных частот. К тому же есть схожая программа ваших конкурентов. «А вы их уберите и поставьте нас, — говорят. — Все равно они скоро закроются». «С чего вы взяли?» — спрашиваю. «Это же очевидно, — говорят. — Взгляните на экран. Посмотрите, какую мелкую рыбешку таскают конкуренты. С такими уловами долго не протянешь. Вот у нас рыба так рыба. Знаете, какие экземпляры мы покажем вашим телезрителям? Глаза — как мячи для игры в регби».

Хозяин кабинета снова смеется: «Одно слово — рыбаки. У вас в России такие же?»

— Насчет регби не знаю, — серьезно говорит Виктор, — но вот в реке Амур, на Дальнем Востоке, встречается рыба калуга. Так вот, ее длина — более пяти метров. Вес — полторы тонны.

Хозяин кабинета, выслушав перевод, смеется и закрывает уши:

— Хватит. Хватит. Хватит. По-моему, рыбаки везде одинаковые. Достаточно фантазий. Все в павильон!

— Вижу, вы мне не верите, — не унимался Виктор. — А зря. Есть официальные данные.

До начала шоу Виктор подсаживается к владельцу студии.

— Слушайте. Русскими сувенирами интересуетесь? Ну, там ложки, поварешки, матрешки. Резьба по дереву. Настоящая хохлома.

Американец вопросительно смотрит на Лену.

— Виктор желает всем удачи… Шлейкин, я скоро тебя этими матрешками прибью.

Телевидение для американцев — все. Телеведущие — земные боги. После десятиминутной беседы с Нэнси Кодин мы с Виктором проснулись знаменитыми. На следующий день многие жители городка нас радостно узнавали. Еще бы, мы общались с самой Нэнси. Майкл гордо показывал отпечатанные ночью фотографии, сделанные на ТУ.

— Это русские, — говорил он про нас, встречая знакомых.

— Хай, — с дежурными улыбками кивали нам американцы.

— Они вчера снимались в программе Нэнси Кодин.

— Неужели?! — в глазах интерес. — Стойте. С этого места расскажите подробнее.

— Что рассказать? Про Россию?

— Нет, про Нэнси Кодин.

Лично я запомнил немногое. Больше всего — роскошную, обворожительную, волнующую улыбку телезвезды. Когда она улыбается зрителям — это море любви. Если лично тебе — океан счастья. Вот сидит в павильоне человек — симпатичная, приятная женщина. Не более того. Но включается камера. И экран наполняет яркая, ослепительная улыбка такой энергии и силы, что хочется надеть солнцезащитные очки. Подойдите к зеркалу. Попробуйте осклабиться всеми тридцатью двумя зубами. Правда, ужасное зрелище? У американских дикторов широкая сияющая улыбка — это мощный фонтан обаяния.

И еще одну профессиональную деталь сохранила память. Впервые я увидел, как работает телесуфлер. В то время наши дикторы старательно заучивали большие тексты. Иногда им разрешалось заглядывать в лежавшие под рукой сценарии. В американской студии ассистентка укладывала листы с текстом на специальный транспортер. Бумажки медленно двигались по ленте. После некоторых оптических комбинаций слова чудесным образом возникали на прозрачном экране перед камерой. Нэнси легко и непринужденно читала текст. В самом конце программы юная ассистентка неловким движением задела ленту транспортера. Несколько страничек улетели на пол. Возникла пауза. Пунцовая ассистентка кинулась собирать бумаги. Второй оператор бросился ей на помощь. Нэнси замерла с божественной улыбкой на лице, как бы вспоминая текст. Через секунду он снова поплыл на экране. Обворожительная Нэнси дочитала до конца. Потом сфотографировалась и попрощалась с нами. Когда мы уходили, Нэнси с неизменной улыбкой бросила что-то коротко и жестко режиссеру.

— Знаете, что она сказала в конце, — уже в машине перевела Лена: — Эта ассистентка никогда больше не должна у нас работать.

Утром следующего дня к нам на этаж поднялся взволнованный Майкл.

— Вы стали популярными людьми. Представляете?! Сегодня вас приглашают в университет. Просят сделать доклад. Или прочитать лекцию. Не знаю, как точно.

— Я согласен, — говорит Виктор.

— О чем, — спрашиваю, — ты будешь докладывать? «Как нам реорганизовать Рабкрин?» Или, может быть, перескажешь статью «Великий почин»?

— А что, я многое помню.

— Нет, — говорю, — Майкл, хватит вчерашнего позора. К таким вещам надо серьезно готовиться. Да и на какую тему выступать?

— Сказали, на любую.

— Нет, не поедем.

— Они заплатят, — сказал Майкл.

— Ты сказал «заплатят»? — напрягся Виктор.

— Нуда.

— То есть дадут деньги?

— Разумеется.

— Сколько?

— Я не знаю.

Мы с Виктором переглянулись.

— Хорошо, Майкл, едем.

— Но только из уважения к тебе!

Довольный Майкл тут же начал звонить в университет. Еще бы. Рядом с нами он становился популярным человеком. Вчера — радио, телевидение. Сегодня — приглашение из университета. На том конце провода кто-то взял трубку. Майкл радостно передал, что мы согласны.

— Спроси, мне форму надевать? — поинтересовался Шлейкин.

Майкл уточнил. Потом переспросил еще раз. Положил трубку. Удивленно пожал плечами:

— Ответили, что форма не нужна.

— Ты верно понял?

— Именно так. Сказали твердо. Форма исключается.

Приезжаем в университет. Я, Лена и Виктор. Молодой профессор ставит задачу. Мы будем выступать перед студентами четвертого курса ровно по пятнадцать минут. Вопросов из зала не будет. После того, как сделаем доклады, можем уходить.

— Кто будет переводить? — спросила Лена. — Требуется моя помощь?

— Нет, — ответил профессор, — это наша проблема. Можете погулять в саду. У нас прекрасные цветники, имеются редкие виды деревьев.

Лена сначала обрадовалась:

— Слава богу. Не нужно повторять всякую вашу ахинею.

— Но-но, — сказал Виктор, — несли бы ахинею, не пригласили бы.

— Сама удивляюсь, — подумав, сказала Лена. — Знаете, мне вас даже отпускать как-то боязно. За Сергея я более-менее спокойна. А вы, Виктор, можете наговорить бог весть что, — она повернулась к профессору: — Какие темы вас интересуют?

— Все что угодно. Мы хотим больше знать об СССР.

— Вначале расскажу в общих чертах о политической ситуации в стране, — предлагаю я. — Затем о свободе слова и проблемах журналистики.

— О’кей, — соглашается профессор.

— А я, — говорит Виктор, — дам общую характеристику дорожно-транспортных происшествий в городе и… доложу о структуре ГАИ.

— Замечательно.

— Вы думаете, это действительно заинтересует аудиторию? — удивляется Лена.

— О да! Крайне интересно.

— Лена, спроси про деньги, — тихо говорит Виктор. — Не доверяю я этим капиталистам. Прочтешь лекцию, а заплатить забудут. Как у нас в ГАИ. Наобещают, а потом заныкают.

— Здесь не ГАИ, — сказала Лена, — переводить не буду.

— Тем более, — говорю, — что свои премиальные вы на дежурстве не упустите.

— Естественно, — соглашается Виктор.

— Пошли?

Заходим в аудиторию. Я, профессор и Виктор. В зале — человек семьдесят. Молодые симпатичные ребята. Почти как наши. Только одеты поярче. И держатся посвободней.

Все встали. Мы поздоровались с Виктором по-русски. Они нестройно ответили на своем.

— Прошу, начинайте, — дал мне знак профессор.

Ну, я начал. Рассказал о политических изменениях, новых веяниях. О перестройке, гласности, слабых ростках демократии. В общем, поведал кое-какие новости из центральных газет.

Вижу, слушают внимательно. С интересом. Вопросов не задают. Многие что-то пишут. Вроде даже конспектируют. Только разошелся. Преподаватель машет — стоп. Теперь Виктор.

Виктор растерялся. Поплыл. Отошел от намеченного плана. Начал с деталей.

— Не все так плохо в государственной автоинспекции, как многие из присутствующих здесь, наверное, думают. — Виктор ждал опровержений выдвинутого тезиса. Зал держался индифферентно. Пришлось заходить с другого боку. — Вот был у меня недавно такой случай. Останавливаю «жигули». За рулем тетка лет пятидесяти. Ну, вы знаете наших деревенских. Можно сказать — баба. Прямо на моих глазах за минуту она делает шесть нарушений ПДД. Шесть! ПДЦ — это правила дорожного движения. Понятно?

Переехала сплошную — раз. Развернулась через два трамвайных пути — два, встала под знаком «остановка запрещена» — три…

— Виктор, — говорю тихо, — не отходи от намеченных тезисов. При чем тут бабка?

— История-то хорошая, — отвечает Виктор. — Я ведь с нее ничего не взял. — Шлейкин снова повернулся к аудитории. — Я ее отпустил. Вижу, тетка с деревни. Ну что с нее брать. Мы ведь не изверги какие.

Аудитория никак не отреагировала. Глядела на докладчика так же сосредоточенно и внимательно. Многие продолжали конспектировать.

— Ладно, — успокоившись, сказал Виктор. — Теперь о статистике ДТП в нашем районе. Статистика, прямо доложу, нерадостная. Удручающая, надо признать, статистика. Приведу несколько цифр… — Шлейкин задумался. Посмотрел на меня. Сказал озабоченно: — Слушай, никаких цифр не помню. Чего говорить-то?

Аудитория терпеливо ждала. Время топталось на месте так же медленно, как Шлейкин за трибуной.

— Можно о правилах дорожного движения? Вкратце.

Профессор не возражал. Виктор начал со знаков.

— Существуют несколько видов дорожных знаков. Предупреждающие, запрещающие, информационные… Предписывающие. А также знаки приоритета и сервиса…

На этом и закончили. Профессор указал на часы и попросил студентов встать. Они поднялись и зааплодировали. Коротким жестом преподаватель усадил аудиторию. Студенты достали ручки, бумагу и тут же начали что-то писать. Кажется, мы с Виктором их больше не интересовали. Вышли в коридор. Нас поджидали взволнованные Майкл и Лена.

— Ну как?

— Неясно, — говорю. — Лично у меня сложилось двоякое впечатление.

— Что тут неясного? — сказал Виктор. — По-моему, абсолютный успех. Слыхала, как хлопали? Стоя аплодировали.

Вышли на улицу. Майкл поинтересовался, как мы все-та- ки выступили. Профессор ответил, что хорошо. Он достал из кармана два конверта. Для меня и Виктора. Еще раз всех поблагодарил. Извинившись, вернулся в аудиторию.

Мы сели в машину. Виктор открыл конверт. Лицо его все еще пылало.

— О боже! Не верю. — Виктор вытащил и расцеловал зеленую купюру. — Пятьдесят баксов! Не может быть! Серж, посмотри у себя. Возможно, это на двоих?

Открываю свой конверт:

— Аналогично.

— Невероятно, — ликует Виктор. — Пятьдесят баксов за четверть часа!

— Это очень большие деньги, — соглашается Майкл. Видно, что он сам не ожидал таких высоких гонораров. — Очень, очень хорошие деньги.

Майкл завел двигатель. Виктор тут же приступил к расчетам.

— Пятьдесят за пятнадцать минут. Двести за час. Тысяча шестьсот баксов за смену. Майкл, какая у тебя зарплата?

— Это не принято обсуждать в Америке, — говорит расстроенная Лена. Ей было обидно. Не удалось заработать.

— Ничего, Майкл свой. Сколько получаешь в месяц, Майкл?

Майкл что-то долго подсчитывал в уме. Наконец ответил:

— Шесть тысяч. Но это без вычета налогов. Надо отнять иншуренс — страховки за дом, машину, медицинское обслуживание, банковские кредиты… Остается меньше половины.

— А я, Майкл, видал? Могу на одних лекциях заработать за день тысячу шестьсот долларов!

— Это очень много. Даже для Америки.

— Майкл, организуй нам еще выступления. И вообще, бросай работу. Создадим фирму. Будем ездить по стране. Читать лекции. С нами не пропадешь.

— Хорошо. Я подумаю, — улыбается Майкл.

В тот день как-то неожиданно еще раз всплыла тема зарплат.

Назавтра мы собрались ехать в Вудсток. К подруге Барбары и Майкла.

— Для этого, — сказала Барбара, — мне придется работать ночью.

В небольшой мастерской, стоявшей рядом с домом, Барбара занималась производством изделий из керамики. Она изготавливала нехитрый ширпотреб: вазы, кувшины, рамки под фотографии, сувениры с видами Аннаполиса и Балтимора, ангелочки, цветочки. Сама придумывала темы и формы. Сама лепила, раскрашивала, обжигала…

За ужином мы вызвались помочь хозяйке.

Спустя час под ее присмотром Виктор месил глину. Барбара с Леной заливали формы. Мы с Майклом обжигали глиняные изделия в специальной электрической печи. Работали допоздна. Наговорились досыта.

— Барбара, а какой у тебя отпуск?

— Не знаю.

— Как это? — удивляется Виктор. — У меня больше тридцати. Двадцать четыре дня. Плюс выходные, плюс отгулы, плюс северные. А у тебя?

— Не знаю, — улыбается Барбара.

— Ну вот, к примеру, тридцать дней в году можешь взять?

— Могу.

— А сорок?

— Конечно.

Обалдевший Виктор прекращает работу.

— А два месяца?

— Да хоть полгода, — переводит Лена.

У Виктора падает инструмент из рук.

— Ты можешь взять отпуск на полгода?

— Разумеется, — говорит Барбара, — я могу отдыхать еще дольше.

— Так почему же мы здесь вкалываем? Бери отпуск. И бросим это дело.

— А кто мне заплатит?

— Как кто?

Для нас очевидно: за все рассчитывается государство.

— Кстати, сколько раз в месяц тебе платят? У нас два раза. Аванс и получка. А у вас?

— У нас зарплату я могу получать хоть каждый день. Виктор остолбенел.

— Cepera, ты слыхал? Отпуск — сколько хочешь. Зарплата каждый день. Коммунизм. Устрой меня в свою контору.

— В какую?

— Ну, где ты получаешь зарплату.

— Я сама себе плачу.

— Возьми меня к себе.

— Хорошо. Считай, что ты принят.

Виктор доволен.

— Можно еще один вопрос? — через минуту спрашивает Шлейкин.

— Можно.

— Барбара, — говорит Виктор, отвлекшись от мешалки. — Что?

Виктор подмигивает нам с Леной:

— Барбара, когда у нас зарплата?

— Вот мы доделаем эту партию и сдадим в магазины. Они будут долго продавать. Затем на мой счет перечислят деньги. Я вычту из этой суммы все затраты…

— Какие такие?

— Те расходы, которые требуются для производства. — Барбара начинает перечислять: — Глина, краски, транспорт, электричество. В расходы могут войти затраты на рекламу, на организацию презентаций.

— Это что?

— Угощение для публики… Иногда я устраиваю показ новых образцов. Накрываю стол.

— Пиво может войти в затраты?

— Почему нет? И спиртное, и продукты… Еще я плачу налоги. Много налогов. То, что остается, может идти нам на зарплату.

— А если не остается. Такое бывает?

— Бывает.

— И что тогда?

— Тогда нам с тобой нечего будет есть, — просто отвечает Барбара.

Виктор некоторое время молчит, сосредоточившись на работе. Затем говорит:

— Барбара, ты меня еще не записала в свою фирму?

— Уже.

— Вычеркивай на фиг! — требует Шлейкин. Под общий хохот.

Утром мы тщательно заворачиваем продукцию в бумагу и упаковываем в коробки. Складываем их у самой дороги. Умываемся, приводим в чистоту одежду, завтракаем. Выходим из дома. Недовольный Виски лениво посматривает на нас заспанными глазами.

— Жди, — приказывает ему Майкл.

Барбара чиркает какую-то записку и кладет ее в верхний ящик:

— Поехали.

— А кто примет товар? — забеспокоился Шлейкин.

— Заберут без нас.

— Как это? Я не поеду, — говорит Виктор.

— Почему?

— Вдруг сопрут. Правда жалко. Всю ночь пахали. Мы с Виски остаемся. Будем стеречь.

Барбара и Майкл только улыбаются.

— Чего смеетесь? Я серьезно. Пропадет же работа!

— Украдут? Это исключено. По крайней мере, никогда такого не было.

Виктор не успокаивается:

— Еще товар надо передать по накладной. Как положено. Сдал — принял.

— Я вложила перечень изделий, — говорит Барбара.

— А если торгаши разобьют? Потом скажут, так и было. Или недостача. Вы еще не знаете этих прохвостов. Украдут и всё свалят на вас.

Майкл и Барбара только усмехались:

— Виктор, ты плохо думаешь о людях.

— Я их знаю с рождения. Как же я, по-вашему, должен о них думать?

— Поехали, Виктор.

Шлейкин еще какое-то время упирается. Потом все же опускается рядом со мной на заднее сиденье.

— Серж, ну хоть ты им скажи. Что за страна? Прямо как дети.

По полудню добрались до дома Беверли. Он находился на опушке леса. Большое поместье с хозяйственными зданиями и садом. Встретили нас хозяйка дома Беверли и ее тринадцатилетняя дочь Сара. Они стояли на крыльце большого трехэтажного дома. Дородная Беверли напоминала купчиху Кустодиева. Худенькая Сара терялась в складках ее широкого платья. Барбара представила нас. Майкл расцеловался с хозяйкой дома. Сара сказала по-русски:

— Здравствуйте. Добро пожаловать!

— Привет, — почему-то сразу обрадовались мы. Будто встретили родного человека.

— Я учу русский, — сказала Сара.

— А мы его уже знаем, — ответил Виктор.

Сара рассмеялась и тут же вызвалась показать нам свои владения. Мама не возражала.

В двух сотнях метров от дома находилась конюшня. Там шумно перебирали копытами несколько статных жеребцов.

— Мы с мамой по воскресеньям занимаемся верховой ездой. Это Дон, а это Ваня. Правда, красивые?

В углу конюшни стояло полдюжины клеток. В них, будто направленные радиолокаторы, шевелились длинные уши.

— Мы еще выращиваем кроликов.

— Для еды? — спросил Виктор.

— Простите, я не хорошо понимаю.

— Для еды, — я хлопнул Виктора сзади, — что вы им даете?

— Чем кормим? Морковка, капуста, — Сара показала на ящик с овощами. Можете их угостить. — Правда, они смешные?

Затем она повела нас вглубь чистого, светлого леса. Остановились на берегу небольшой речушки. В прозрачной тени веселились стайки мелких рыбешек. Тут же, не обращая на них внимания, лениво шевелили хвостами довольно крупные экземпляры.

— Это форель, — сказала Сара.

— Ее можно поймать и съесть? — поинтересовался Виктор.

— Разумеется. Но мы этого не делаем. За рыбой ездим в супермаркет.

— А другим людям можно здесь рыбачить?

— Нет. Это частная территория. Видите, — Сара показала на металлический колышек с надписью «Private».

— Привет, — прочитал Виктор.

— Прайвет, — улыбнулась Сара. — Как это по-русски? Частное владение.

— То есть ваша собственная речка.

— Не вся, — рассмеялась Сара, — только часть.

Она снова побежала вперед.

— Интересно, — сказал Виктор вполголоса, — простым людям здесь хоть искупаться можно?

— Была бы твоя речка, ты бы разрешил? — спрашиваю.

— Нет, конечно, — без раздумий ответил Виктор.

Сара остановилась у небольшой излучины.

— Как-то папа ловил рыбу в этом месте.

— Ага, все же ловил.

— Но потом отпускал.

— А вот это зря.

Мы вышли из леса. На раскидистом дереве, стоявшем на опушке, был устроен широкий настил.

— А это что?

— Место для охоты. Папа отсюда стрелял оленей.

— Олени тоже ваши, домашние?

— Что вы. Они дикие. Но иногда заходят в наш лес.

— Если б на мою дачу, — по ходу замечает Виктор, — забрели олени, ни один бы не унес копыта…

— А у нас их полно. Для них на зиму мы припасаем много кормов.

Вышли на поляну, усеянную грибами.

— Их можно есть? — спросил Виктор.

— Не знаю. Грибов для еды полно в супермаркете.

— Это ж сколько добра пропадает, — тихо возмущался Виктор. — Сара, у вас столько прекрасной земли. И она так плохо используется.

— Почему?

— Пустует. У вас, к примеру, есть огород?

— Что?

— Место, где можно выращивать растения для еды.

— Есть такое, — подумав, говорит Сара. — Сейчас покажу.

Обогнув бассейн, гараж и спортивную площадку, мы вышли к дому с северной части. Там Сара показала огород. Размером в пять квадратных метров.

— Здесь мы выращиваем растения, которые можно использовать для еды, — гордо сказала Сара. — Один куст картошки, один томатов, одна фасоль, один стебель кукурузы, вот свекла, это бобы, вот кочан капусты и огурец…

Заметив удивленное лицо Виктора, Сара объяснила:

— Можно я сразу отвечу на ваш вопрос, Виктор? Конечно, всего этого мало для еды. Но вполне достаточно для того, чтобы знать, как что растет и это… Родит плоды.

— Плодоносит.

Вошли в дом. Осмотрели комнаты. Мы с Виктором подавленно молчали. Конечно, мы и раньше много раз видели подобную роскошь, в кинофильмах…

Сара показала кабинет. Библиотеку с огромным количеством дорогих старинных фолиантов. Свою розовую комнату. Бильярдную. В зале для музицирования стоял концертный рояль. Рядом, на подставках, электрогитара и саксофон.

В углу сияла профессиональная ударная установка с несколькими барабанами и многочисленными тарелками.

— На ней играет мама, — похвасталась Сара.

Спустились вниз. Прошли через зимнюю оранжерею и гостиную. Сара сказала, что торопится. Ей надо ехать на занятия по танцам. Она берет частные уроки.

Сказала на прощание:

— Виктор, хотите, я вам покажу еще одно место, где есть растения, овощи, фрукты и остальное пригодное для еды?

— Конечно, — оживился Виктор.

Сара торжественно открыла дверь в столовую. Посреди комнаты — большой обеденный стол. Барбара, Лена и Беверли как раз заканчивали сервировку.

Через некоторое время мы дружно махали Саре из окна. На танцы ее увозил сверкающий черный лимузин.

Что показывают гостям после того, как они хорошенько выпили и закусили?

У нас иногда семейные альбомы. В Америке — то же самое.

— Это мой дед. — Беверли листает старый альбом. — После революции он бежал из России. У него были свои пароходы на Волге. Потом он женился в Америке и тоже занимался судоходством. Когда-то учил меня русскому языку. Правда, безуспешно. У Сары получается гораздо лучше.

— Она говорит великолепно, — подтверждаем мы.

— Мои мать и отец. Вот я в первом классе. А это на тренировке нашей школьной сборной по баскетболу. Это в университете. Ой, это лучше не смотреть. — На фотографии полуобнаженная Беверли в компании таких же раздетых девиц. Рядом длинноволосые парни.

— Это Вудсток. Хиппи. Может, слышали? Это тоже Вудсток. На концерте «Роллинг стоунз». Это мы обкурились травкой. Это тоже нельзя.

— Слушай, Беверли наш человек, — тихо говорит мне Виктор. — Она мне нравится все больше. — Виктор подмигивает Беверли. На особо пикантных фото требует задержаться дольше. — А это кто? Ты, Барбара? Никогда бы не подумал.

— Беверли, немедленно закрой, — кричит Барбара.

— Представляете, — говорит Майкл, — сколько мне надо было трудиться, чтобы сделать из нее приличного человека.

Барбара смеется и понарошку стучит Майклу по голове.

— После Вудстока я начала учиться на гитаре. А Беверли — на ударных, — говорит Барбара.

На фото — выступление студенческой группы. На сцене одни девчонки.

— Это наш джаз-бенд.

— Может, тряхнем стариной? — предложила Беверли.

— Ни за что. Я все забыла.

Разлили еще бутылочку. Поднялись на второй этаж. Барбара взяла электрогитару. Беверли села за ударники. Майкл опробовал саксофон. Оказывается, ничто не забыто…

Стемнело. В гостиной Майкл, запуская магнитофон, объявил:

— Stevie Wonder «I just called to say I love you»! — Он пригласил Барбару на медленный танец. Я танцую с Леной. Виктор кружит Беверли. Движется он, надо признать, неплохо. Только вот правая рука Шлейкина все время соскальзывает с талии вниз. Беверли ее деликатно поднимает. Мы движемся рядом. Иногда Лена по просьбе Виктора переводит.

— Лена, спроси, где муж Беверли. Я желаю познакомиться с человеком, которому выпало счастье иметь такую обаятельную, привлекательную, восхитительную супругу.

Смутившись, Беверли благодарит за комплимент. Коротко отвечает.

— У нее нет мужа, — переводит Лена.

— Вот как?

— Они расстались.

Виктор тут же обнял Беверли крепче.

— А чем он занимался? Чтобы иметь такой дом, нужны большие деньги.

— Он ничем не занимался, — сказала Беверли. — Все это — старые русские деньги. Old money, — повторила она. — Муж удил рыбу, охотился, катался на лошадях. Месяцами никуда не выезжал и нигде не работал.

— Лен, переведи. — Виктор прижал Беверли еще крепче. — Я тоже люблю рыбачить, охотиться и кататься на лошадях.

— За это я его и выгнала, — сказала Беверли.

Весь вечер Шлейкин не отходил от хозяйки дома. Приобняв Беверли, он ей что-то шептал. Иногда достаточно громко. Чтобы слышала Лена.

— Между прочим, я полицейский. Капитан. На хорошем счету у руководства…

— Он капитан полиции, — сухо и бесцветно между глотками кофе, переводила Лена. — Говорит, что перспективный.

Виктор игриво тронул пальчиками плечо Беверли:

— Четыре звездочки плюс, четыре небольших шага, и я — генерал.

Беверли отвела пальчики Виктора в сторону.

— Четыре звездочки минус, — улыбаясь, сказала она, — и вы вообще не офицер.

— Что?

— Тебя давно пора разжаловать, — сказала Лена.

— Попрошу точнее с переводом, — требовал Виктор. Он не собирался так просто отступать:

— Мы сможем встретиться завтра?

— Нет, ни завтра, ни послезавтра, — Беверли произнесла это с некоторым сожалением. Кажется, Виктор ей чуточку нравился. — Я всю неделю работаю.

— Где?

— Так. В Вашингтоне, — неопределенно ответила Беверли.

— Надеюсь, — игриво сказал Виктор, — в этот город ходит общественный транспорт?

Расставались поздно вечером, когда вернулась Сара. Беверли выглядела счастливой и чуть-чуть взволнованной:

— Я признательна всем за чудесный вечер. Давно так не веселилась. Работа, работа. Сегодня, благодаря вам, я опять почувствовала себя молодой и… немножко русской.

— Мы еще увидимся? — настаивал Виктор.

Беверли пожала плечами:

— Боюсь, что это невозможно.

— Черкните адресок.

— Думаю, не стоит.

— А ведь я настойчивый, — с этими словами Виктор начал медленно отцеплять бэйдж — маленький цветной пластик на кофточке Беверли, висевшей в прихожей.

Кажется, Беверли не возражала.

Позже она и Сара стояли на ярко освещенном крыльце и долго махали нам вслед.

На обратном пути Барбара быстро уснула.

Мы с Леной тоже дремали. Не мог успокоиться перевозбужденный Виктор.

— Майкл, как думаешь, мы можем завтра съездить к Беверли?

Майкл не понимал. Виктор растолкал Лену.

— Ну что тебе?

— Извини, это срочно. Узнай, смогу ли я завтра встретиться с Беверли у нее на работе.

— О господи, — простонала Лена.

— Если Майклу трудно, я сам доберусь. Пусть только объяснит.

Лена перевела.

— На работу? — удивился Майкл. — Вряд ли.

— Почему?

Майкл промолчал.

— Лен, смотри, что у меня.

Виктор достал из внутреннего кармана цветной бэйдж. На синем фоне белая лента, вокруг — желтые звезды, весы с красно-белыми полосками. Крупным шрифтом — название организации и полное имя Беверли.

— Переведи.

— Department of justice. Federal bureau of investigation, — читает Лена и дрогнувшим голосом расшифровывает: — Федеральное бюро расследований. ФБР!

— Ничего себе, — говорю, — Майкл, видал?

— Видал, — спокойно отвечает Майкл. — Я не хотел говорить… Беверли — руководитель отдела. Давно уже генерал.

— Ё-мое, — выдохнул Виктор и откинулся на спинку: — Майкл!

— Что?

— Что-что. Предупреждать надо.

На следующий день отправились в полицейский участок. Коллеги Шлейкина встретили нас тепло и приветливо. С интересом разглядывали и хвалили форму Виктора. Фотографировались. Бесплатно. Шлейкин пытался узнать главное:

— А есть у вас такие случаи… Я слышал, что это бывает в некоторых государствах… Ну, что полицейский взял деньги. Например, у нарушителя правил дорожного движения.

— Зачем? — спросил лейтенант Боб Тейлор.

— Ну, как сказать… Чтобы потом его отпустить.

Лица у полицейских удивленно вытянулись.

— Понятно. А может полиция закрыть глаза на маленькие нарушения, если ее за это, как бы сказать, чуть-чуть отблагодарят…

— Какие нарушения?

— Ну, к примеру, мелкий бизнес. Торговля без лицензии.

— За это отблагодарят? Нет, — американцы снова удивились, — это совершенно невозможно.

Лена рассердилась: «Такие вопросы больше переводить не буду».

— Что, русский коллега, имеете в виду? — переспросил Боб.

— Виктор, — говорю, — если ты насчет фото и матрешек, то бесполезно. Не договориться.

Виктор и сам понял бесперспективность разговора. Сказал Лене:

— Переведи, я так и думал. Полицейские всех стран одинаковы. Мы твердо стоим на страже законов и общественного порядка. Как сказал ваш Маугли, мы все одной крови.

Про Маугли Лена опустила.

Затем мы осмотрели служебные помещения. Боб показал офисную технику. Начал излагать детали оперативной работы. Виктор заскучал, поинтересовался, где туалет. Догнал нас, красный и взволнованный.

— Может быть, — спросили американцы, — хотите посмотреть нашу тюрьму? Здесь рядом. Съездим ненадолго.

— Годика на два-три? — почему-то спросил Виктор.

Коллеги заулыбались.

— Ну что, глянем на каторжную жизнь заключенных в мрачных застенках и казематах?

Мы с Леной не возражали.

В конце встречи принесли сувениры. Красочные нашивки и штук тридцать ручек с эмблемой полиции.

— Мы взяли несколько шевронов. Виктор вытянул из коробки три ручки и разделил между нами.

— Берите еще.

— Хватит, — сказал Виктор.

— Давай возьмем, — говорю.

— Скромнее ведите себя. Неудобно, — шипит Виктор.

Мы прощаемся и выходим на улицу. Ждем Боба. Через пять минут он обещал отвезти нас в тюрьму. Подставляем лица под яркое солнце.

— Ты чего от ручек отказался? — спрашивает Лена. — Нормальные сувениры.

— Достаточно, — отчего-то разозлился Виктор. — Неудобно брать столько.

— Нет, серьезно. На тебя это не похоже.

— Хватит, — Виктор откинул полу милицейского кителя, сунул руку в карман и вытащил из него горсть ручек.

— Виктор, ты с ума сошел! Ты их спер?

— Ну почему спер? Так зацепил на ресепшене мимоходом, возвращаясь из сортира. Чисто автоматически.

— О господи! — Лене становится плохо.

— Откуда я знал, что они так расщедрятся? — оправдывается Виктор.

Прибыли в местную тюрьму. В сопровождении дежурного офицера прошлись по этажам. В целом понравилось. Чисто, просторно. Зашли в женское отделение. В камере около десяти коек. Заняты не все. Форма Виктора и здесь произвела впечатление.

— С кем это вы, лейтенант? — интересовались молоденькие узницы.

— Это русский полицейский.

— На чем вы его застукали?

— Сколько ему дали?

— Он не для отсидки.

— Для чего же?

— Крепить мир и дружбу. По обмену опытом. Вы разве не слышали? По утвержденной программе мы с русскими меняемся заключенными. Их арестанты приедут к нам. А вас отправят в Сибирь.

Заключенные отшатнулись:

— Не имеете права.

— Не всех конечно. Только добровольцев. Есть желающие по обмену в Сибирь?

Дураков не было.

— Имеется другое предложение, лейтенант. Оставьте русского офицера у нас.

— Хотя бы на ночь.

— Для чего он вам?

— Меняться опытом!

— Будем крепить мир и дружбу!

И смех, как в нашей тюряге. Лена перевела.

— В общем, я не против, — сказал Виктор дежурному офицеру.

— Что он сказал?

— Он согласен.

Обе женские камеры ликовали. Молодые негритянки просили остаться именно у них. Посыпались другие варианты.

Общий смысл: русский офицер не пожалеет.

Мы осмотрели еще несколько многоместных камер. В них — приличные койки, душ, комфортные санузлы. Рядом с общим холлом комната с двумя стиральными машинами и помещение для сушки белья. В холле на стене повешены телефонные аппараты.

— Заключенные могут позвонить домой, поговорить с родными, — объясняет Боб.

— А в другой город?

— Пожалуйста.

— Бесплатно?

— Оплачивает та сторона. Соединяют, если они готовы тратить деньги. Кстати, — добавил лейтенант, — количество разрешенных минут связи зависит от поведения арестантов. Здесь все направлено на то, чтобы клиенты встали на путь исправления.

«Клиенты» мирно гуляли по общему пространству. Пили кофе, читали свежие газеты. Короче, чувствовали себя как дома. Чуть вдали у окна на возвышенности безучастно сидел полусонный дежурный. Перед ним лежал телефон. Валялась пара открытых книг. Светился экран монитора, письменные приборы были аккуратно разложены, как у обычного конторского служащего. Полицейская форма явно выбивалась из общего офисного стиля.

— Почему он без оружия? — обратил внимание Виктор.

— Клиенты могут отнять, — просто объяснил офицер.

— Серьезно?

— Да, было много случаев.

Мы с Виктором удивленно переглянулись.

— Так безопасней для персонала, — добавил полицейский. — Это раньше дежурили с револьверами. Возникали проблемы. Теперь обходимся простой сигнальной кнопкой. В общем, внутри помещений несем службу без оружия.

— Это зря, — неодобрительно сказал русский коллега.

— Почему?

— Чуть что — можно стрельнуть или рукояткой по голове. Переведи, Лена.

— Предусмотрены ли у вас санкции за нарушение режима? — смягчила вопрос Лена.

— Да, но это решает суд. Я не могу самостоятельно определять меру вины и назначать кару.

— А насчет физического воздействия? — Виктор показал, как это следует делать.

Офицер удивился и повел нас к какой-то двери. Открыл. Мы оказались в просторной и светлой библиотеке. На металлических стеллажах тысячи книг. За столами — десятки заключенных. При появлении начальства они даже не почесались.

— Здесь, — указал офицер на стеллажи, — юридическая литература. Многие клиенты знают ее в совершенстве. Может быть, гораздо лучше, чем я. Если администрация сделает что-нибудь противозаконное, они затаскают нас по судам.

Негр, сидевший поблизости, улыбнулся и что-то негромко произнес.

— Что он сказал, Лена?

— Он сказал: «Это точно».

Мы обратили внимание на то, что заключенные одеты в разную форму. Вернее, в форму разных цветов. Красная, синяя и зеленая.

— Цвет зависит от сроков наказания и поведения заключенных, — объяснил офицер. — Для людей в красной форме более жесткий режим.

Для заключенных в синей есть ряд послаблений. У них более свободный график. Они могут больше времени гулять, читать в библиотеке, заниматься спортом. Им разрешается подрабатывать в тюрьме.

Арестантов в зеленой форме часто отпускают на выходные домой. Их также иногда нанимают соседние предприятия. За работу платят. Часть денег направляется на содержание заведения.

— Нормально, — сказал Виктор. — Замочит кого-нибудь в выходные, а потом неделю здесь отдыхает.

Лена перевела вопрос мягче.

— К нам никогда не поступают убийцы и закоренелые преступники, — объяснил офицер. — Они не могут находиться в тюрьме вместе с осужденными за мелкие нарушения. Максимальные сроки у наших клиентов два-три года.

Экскурсия по мрачным застенкам и казематам продолжалась. Вокруг нас десятки «каторжан» беспечно развлекались на открытых баскетбольных площадках. Было видно, что за время отсидки многие довели мастерство до совершенства. Они легко попадали в кольцо из трехочковой зоны. Поразил нас крытый спортивный зал. В нем тоже веселились заключенные.

— Ого, — присвистнул Виктор, — у нас на воле нет ни одного такого.

Вместе с арестантами отобедали чем бог послал. В широкий поднос с углублениями налили суп, насыпали мелко резанных овощей, добавили второе. Огромный бифштекс сползал на край подноса. Чувствую, одной рукой не удержать.

— А компот? — потребовал Виктор.

Нам дали по стакану колы.

— Я бы охотно здесь посидел, — выпуская кольца дыма, сказал Шлейкин после обеда. Мы развалились в мягких креслах в кабинете заместителя начальника тюрьмы. — Отдохнул бы, расслабился. Серж, ты видел, сколько здесь насыпают жратвы? Опять же, спорт, кино, развлечения. Лен, спроси, а пивбара здесь нет?

— Нет, — отвечают.

— Хрен с ним. Отказался бы от выпивки на пару лет. Хотя, думаю, здесь достать можно.

— Не всем выпадает такое счастье, — говорю, — его надо как-то заслужить.

— Да, — соглашается Виктор, — жизнь несправедлива. Везет далеко не каждому…

— О чем они говорят? — спросил замначальника тюрьмы.

— Да так, мечтают о красивой жизни, — перевела Лена.

— Я тоже надеюсь уехать из этой дыры. Во Флориду, — затянувшись сигарой, произнес офицер. Как в старом американском кино, он вытянулся и скрестил ноги на широком письменном столе. Под каблуками виднелись документы с печатями, штампами и указаниями руководства.

Ночью на полицейской машине отправились на дежурство. Лена сидела в кабине пикапа рядом с лейтенантом Бобом Тейлором. Мы с Виктором — за решеткой сзади, в отсеке для преступников. Долго колесили по городу. Как назло, ничего не происходило. Заехали на огонек. В открытом помещении ни души. Медицинское оборудование сложено в идеальном порядке. В шкафах, расставленных вдоль стен, полки с лекарствами.

— Что здесь?

— Пункт скорой помощи.

— Почему никого нет?

— Машина уехала на вызов.

— Почему не заперто?

— А зачем?

Посидели в медпункте. Рация молчала. По-прежнему никаких происшествий.

— У вас есть, — интересуется Виктор, — хоть какие-нибудь криминально опасные зоны, где с высокой вероятностью могут случаться преступления?

Боб подумал:

— Садитесь в машину. Кажется, я знаю такое место.

Подъехали к какому-то складу. Зашли со двора. Боб осветил фонариком кирпичную стену. Вдоль нее на высоту более метра уложены штабелем небольшие сверкающие бочонки. Литров по десять-пятнадцать.

— Здесь в прошлом году, — сказал Боб, — украли бочку с пивом.

— В прошлом году? Серьезно? — Виктор подмигнул мне и сокрушенно качнул головой: — Ай-яй-яй.

— Да, был такой случай, — всерьез подтвердил Боб. — Но сейчас, видите, никого нет.

— Не везет, — посетовал Шлейкин.

Поехали дальше. Виктор долго молчал.

— Cepera, как думаешь, сколько времени у нас где-нибудь в Нярдоме без собак, охраны и колючей проволоки лежали бы эти бочонки с пивом? — наконец спросил он. Сам же ответил: — Бьюсь об заклад, не более часа.

— Что Нярдома, — говорю, — они бы и на Красной площади, у Кремлевской стены не запылились.

Наконец послышался тревожный сигнал рации. Боб вышел на громкую связь.

— Дежурный передает, — перевела Лена, — в каком-то доме семейный скандал с дракой. Вызывают полицию.

Подъехали к дому по указанному адресу. Тихо, спокойно. В окнах горит свет.

Виктор попросил Боба:

— Можно, я первый? А еще лучше — давай я один зайду в дом.

— Зачем?

— Посмотрим, что будет.

— Я не могу рисковать.

— Какой здесь риск? — убеждал Виктор. — Обыкновенный семейный конфликт. Увидим, как отреагируют на русского милиционера. Вместе посмеемся.

Боб долго не соглашался. Потом уступил.

— Если что — я рядом.

— О’кей.

Виктор нажал кнопку звонка.

— Кто там?

— Полиция, — сказал Боб и отступил в тень.

Дверь открылась. Свет упал на стоящую у крыльца полицейскую машину. Виктора впустили. Он закрыл за собой дверь. Возвращения ждали недолго.

Не прошло и минуты, как дверь с грохотом распахнулась. Из нее вылетел Шлейкин. Потом его милицейская фуражка. С крыльца Виктор скатился на землю. Вскочил, начал отряхиваться. Боб посветил фонариком. С губы русского полицейского сочилась кровь.

Боб кинулся к машине. Схватил винчестер (он стоял в кабине, пристегнутый к специальной подставке) и бросился обратно к дому.

— Не надо! — закричал Виктор. — Всё в порядке. — Испуганная Лена переводила синхронно. — У меня нет претензий!

— У меня есть, — ответил Боб, — и начал стучать прикладом в дверь.

Открыл внушительных габаритов разъяренный негр. За ним показалась темнокожая жена. Она схватила мужа за руки. Боб решительно вошел в дом.

На полупрозрачные оконные занавески упали три изломанных человеческих тени. Активно жестикулируя, негр что-то начал объяснять. Возможно, он был нетрезв, но говорил складно и убедительно. Жена кивала головой и поддакивала.

— У тебя, Виктор, есть какие-то претензии? — распахнув дверь, еще раз спросил Боб.

— Я же сказал. Никаких.

Вернулись в машину. Мы с Виктором сели на свои места, за решеткой. Шлейкин кривил опухший рот, пальцем трогал рассеченную губу. Возвращались молча. Боб искоса поглядывал в нашу сторону и качал головой. Потом оттаял и даже улыбнулся.

Подъехали к нашему дому.

— Что произошло?! — в один голос закричали Барбара и Майкл. Лицо у Виктора сильно распухло. Левый глаз заплыл, правый раскраснелся.

— Ничего особенного, — скромно ответил Виктор. — Такая у меня работа.

— Да, — подтвердил Боб. — Мы вместе сегодня дежурили.

Наконец, вижу, Майкл поверил, что Шлейкин не зря носит форму.

— Виктор, — горячо сказал он, — извини. Только сейчас я убедился — ты настоящий полицейский.

Весь вечер Майкл ходил за Виктором с аптечкой. Вместе с Барбарой они промыли Шлейкину глаз. Осторожно прижгли антисептиком раны.

Перед сном Майкл еще раз осмотрел лицо Виктора при свете настольной лампы. Произнес важно и серьезно:

— Виктор, я уважаю тебя и твою работу.

— Что случилось? — спрашиваю, когда мы остались одни в комнате.

— Ничего. Негр дикий попался.

— А все-таки.

Виктор долго молчит. Потом начинает рассказывать.

— Вхожу я, значит, в дом. Вижу такую картину. Негр лежит на кровати. Пьяный. Жена, симпатичная такая, увидев меня, бросается к мужу и тащит его с матраца. Мол, смотри, ирод, за тобой приехали. Он не поворачивается. Типа спит. Главное, она не замечает, что я в нашей форме. Орет, жалуется, что муж ее бил.

— Ты как понял?

— Насмотрелся я. У нас — все то же самое. Подбегает ко мне. Приподнимает свитер. Показывает, куда бил, какие у нее синяки. Я синяков никаких не вижу. Делаю знак — подними выше. Она задирает свитер. Представляешь? А там нет бюстгальтера. И такие груди! Чернее я никогда не видел. Cepera, это божественно. Маленькие такие, ладненькие негритянские сиськи. Думаю, надо рассмотреть повнимательней. Увлекся, короче. В это время сзади подскакивает муж. — Виктор снова осторожно потрогал губу. — Я его понимаю. Проснулся, наверное, смотрит, что за дьявол? Какой-то клоун в непонятной форме разглядывает его обнаженную жену. Ну, он вскочил и пару раз двинул. Главное, я не успел сгруппироваться.

— Правильно сделал.

— Я без претензий. Ты же слышал, я так и крикнул Бобу.

Ночью Виктор долго не мог уснуть. Делал примочки на глаз. Ворочался на кровати. В конце концов признался:

— Я, конечно, сделал одну ошибку. Не надо было руками трогать…

Сегодня мы приехали в Аннаполис. Гай Теннот встретил нас у здания Капитолия в парадной форме бригадного генерала ВМС.

— Везет нам на генералов, — скривился Виктор, вспомнив Беверли.

Первым делом Гай завел нас внутрь Белого дома. Характерный купол центрального городского здания, стоявшего на вершине холма, мы увидели еще на въезде в город. Теперь любовались изнутри.

— Между прочим, Аннаполис некоторое время был столицей США. — Гай с удовольствием выполнял обязанности гида. — Именно тут заседал конгресс. В этих креслах сидели депутаты. А на балконах второго этажа могли находиться простые граждане. И журналисты, — добавил он, повернувшись ко мне. — В общем, все желающие.

— Все желающие?

— Да.

— Вы шутите, Гай. Даже в наш горисполком без пропуска не войдешь, — говорит Виктор.

— В мэрию пропуск? — удивился Гай, выслушав перевод. — Вы шутите, Виктор.

Затем Гай повез нас мимо бухты, набитой океанскими яхтами и катерами, в Военно-морскую академию, USNА.

— Приготовьте секретные фотоаппараты. Сейчас я покажу вам мою работу.

— Не беспокойтесь, сэр. Они у нас включены постоянно.

— Гай, — спросил Виктор, — откуда такое количество дорогих яхт?

— Этих?

— Ну да.

— Их после семи вечера не будет.

— Вот как? Почему?

— У рабочих закончится смена. Они придут сюда, заведут моторы, натянут паруса и отправятся по домам.

Виктор долго не мог сообразить:

— Это яхты ваших рабочих?

Гай тихонько посмеивался.

У Академии (USNA) большая ухоженная территория. На площадках и газонах навечно приземлились истребители ВМС США, снятые с вооружения. Учебные корпуса разбросаны на сотни метров. В них новое оборудование и тренажеры. Тут же спортивный центр с хоккейной коробкой. На льду азартно бьются факультетские команды в полной профессиональной экипировке. Гай приглашает еще в одно помещение.

Огромный холл напоминает вход в Эрмитаж. Стены увешаны знаменами. Светлый коридор с высокими лепными потолками.

— Это административный корпус?

— Нет, — улыбнулся Гай. — Это общежитие.

Не верим.

— Гай, ты опять нас разыгрываешь?

Заходим в одну из комнат. Абсолютная чистота. Разумный комфорт. Уровень приличного отеля. Компьютер на столе. В то время такие у нас стояли только в институтских лабораториях. В шкафу для одежды — стеклянная дверь. На ней специальное крепление для обуви. Белые парадные и черные туфли курсантов безукоризненно сверкают.

— Это не общежитие, — сказал на выходе Шлейкин.

— А что?

— Пропаганда.

— Вот как? — рассмеялся Гай. — Пропаганда впереди. Сейчас мы поедем ко мне на дачу. Там будем есть крабов. И запивать пивом. Вы пробовали когда-нибудь наших крабов?

— Ваших? Тоже нет.

— О, вот это — настоящая пропаганда.

Небольшой дом Теннотов притулился на самом берегу Чесапикского залива. Рядом садик и небольшая площадка для барбекю. Мы уселись за длинным столом.

На него Гай ставит огромное блюдо с красными, еще горячими, крабами. Их приготовили Барбара и Пат.

— Это пробная партия! — кричат они нам. — Начинайте.

— Сам поймал, — хвастается Гай.

— Где?

— Вон там, — Гай махнул в сторону берега. — У меня несколько ловушек. Раньше крабы были покрупней. Сейчас уже не то.

— Придется брать количеством, — говорит Виктор.

— Уверяю, с этим проблем не будет. Показываю, как надо. Возьмите инструмент.

Мы взяли каждый по деревянному молотку. Они напоминали киянки. Только размером поменьше.

— В правую руку молоток. А в левую — краба! — командует Гай. — И бьем по нему что есть силы.

Гай разбил клешню и достал бело-розовое мясо.

— Это всё? — спросил Виктор.

— Конечно же нет, — отвечает Гай. — После этого надо взять добрую кружку пива и чокнуться с дорогими гостями. Ваше здоровье! Добро пожаловать в Америку…

Потом Гай принес еще одно блюдо. И еще…

— Гай, можно покататься на лодке? — спросили мы, когда добрая часть угощения была съедена и выпита.

— Не проблема, — сказал Гай. — Лодка на причале. Берите весла.

Спустились к бухте со множеством деревянных узеньких причалов. Я сел за весла небольшого челна. Виктор и Лена устроились на корме. Гай оттолкнул нас, упершись в кнехт.

— Только не заплывайте далеко! — прокричал с берега. — И не забудьте: все причалы частные. Вам нужно будет вернуться к этому месту!

— Хорошо-о-о!

Впереди огромное пространство. Голубое небо. Теплое вечернее солнце. Белые коттеджи, деревья, палисадники — все удаляется. Почти исчезает. Наконец, я опускаю весла. Мы дрейфуем в сторону океана.

— Вы даже не представляете, как меня сейчас тянет на службу. — Виктор снял рубашку, ослабил ошейник, лег поудобней. Закурил сигару Сказал дурацким голосом: — Серж, как тебе понравились крабы?

— Не очень. — Я лежу на носу лодки. Изображаю аллегорию каприза. — В этот раз они были чуть жестковаты.

— Давай назавтра закажем омаров.

— Омары? Опять?

— А говяжьи мосла? А гнилой капусты? А котлет из путассу? Не хотите попробовать?! — не выдерживает Лена.

— Нет. А вот от жареной картошечки с маслятами я бы не отказался.

— С солеными груздями.

— И маринованными огурчиками…

— Слабосоленая семга очень вкусна. Особенно наша, печорская.

— А морошка в собственном соку?

— Можно толченую брусничку…

— Или клюквенный морс…Такой ядреный. Из холодильничка…

Виктор поднялся. Теплый бриз щекотал лицо и шею. Он осмотрелся. Вокруг безбрежные дали Атлантического океана. Редкие яхты на краю горизонта… Зыбкая солнечная дорожка… От избытка чувств он вскинул руки и запел:

Мы с Леной подхватываем:

Вернулись поздно. Разумеется, забыли место швартовки. Привязали лодку наугад. Сняли весла и зашагали подлинному узкому помосту. На берегу появилась дама в спортивном костюме. Она выбежала из своего дома. Сразу, без долгих вступлений, начала громко кричать. Точь-в-точь, как моя соседка по дому.

Мы шли не останавливаясь.

— Чего она орет? — у берега спросил Виктор.

— Не пойму, — сказала Лена. — Кажется, это ее причал.

Мы увидели знакомую табличку «Private».

— Может, переставим лодку? — предложила Лена.

— Перебьется, — сказал Виктор, — вздорная баба. Подумаешь. Ну постоит лодка часик. От нее не убудет.

Мы направились к коттеджу Гая. Он уже бежал к нам. На ходу застегивал китель. Натягивал пониже фуражку.

— Ничего страшного, — улыбнувшись, сказал Гай. — Отдыхайте.

Он прошел мимо дамы, стараясь не поворачиваться к ней спиной. Прижал обе ладони к сердцу. Извинился. Она, буркнув что-то в ответ, вернулась в дом. Гай добежал до конца причала. Отвязал лодку и потянул ее к берегу.

— Хочет по суше отбуксировать к своему месту, — сказал Виктор. Мы наблюдали за Теннотом, опершись на весла.

Опять выскочила соседка. В этот раз она стала кричать еще громче. Гай снова извинился. Он остановился на середине причала, не зная, что делать. Весел в лодке не было. Соседка не унималась. Она успокоилась лишь тогда, когда бригадный генерал прыгнул в воду.

Гай молча тащил лодку к своему причалу. Его китель мгновенно намок и потемнел. Иногда вода накрывала плечи. На поверхности оставалось мрачное лицо и форменная генеральская фуражка.

Утром вместе с газетами пришла дурная весть. Прибежала взволнованная Лена. Ворвалась к нам в комнату. Бросила на стол местную газету.

— Видали! Какой ужас!

На первой странице — я, Виктор и Лена на сцене школы. Еще наши портреты. Ну о-очень крупно.

— А, по-моему, неплохо, — сказал Виктор.

— Ты почитай, что здесь!

Оказывается, какая-то журналистка напечатала статью «Правда об СССР». С подзаголовком, набранным внушительным кеглем — «Русские сбрасывают стариков с деревьев!». Большой репортаж о нашей встрече с американскими школьниками.

— Эти ненормальные опубликовали все, что мы наговорили! — По щекам Лены текли слезы. — Нас теперь на родину не пустят. Cepera, смотри, что ты тут наплел. — Рыдая, Лена начала переводить некоторые цитаты: «Дети в школе не учатся… За чтение книг преследуют… Компьютеры? — переспросил русский журналист, — мы такого не знаем… Телевизоров не видели… За малейшую провинность всех сажают в тюрьму. Там пытают и бьют электрическим током». Бред какой-то-о-о-о.

Мне стало нехорошо.

— Лена, ну ты же помнишь. Это был ход. Ораторский прием. Все усугубить, довести до абсурда. Чтобы потом опровергнуть…

— Я-то помню. Только как возвраща-а-а-ться?

— Да, влипли, — расстроился Виктор. — Если дойдет до начальства…

Картина действительно вырисовывалась безрадостной. Виктор сник, задумался. Лена продолжала рыдать.

— Надо сейчас же ехать в редакцию, — говорю. — Пусть дадут опровержение.

Спустились на первый этаж к Майклу. Стали объяснять ему все с самого начала.

— Майкл, понимаешь?

— Понимаю, — говорит Майкл, — но зачем надо было столько врать? Не понимаю.

Через некоторое время добрый Майкл все же позвонил в редакцию и договорился о немедленной аудиенции.

В фойе редакции темно и малолюдно. Нас встретила корреспондентка, автор статьи. Как оказалось, та самая девица, которая, догнав Виктора в школе, интересовалась, как старики взбираются на деревья. Пригласила в кабинет. Терпеливо слушала все наши доводы.

— Да, — говорит, — все ясно. Когда вы уезжаете?

— Через несколько дней.

— Понятно.

— Что «понятно»? — на всякий случай уточняем мы.

— По-человечески я вам сочувствую. Скажу больше. И мне на вашем месте было бы страшно. За эти мужественные слова, наверное, вас будут преследовать. Возможно, арестуют. Кей джи би начнет оказывать физическое воздействие… Но за правду надо бороться.

Она сказала об этом так просто, будто отправляла нас на рынок менять негодный товар.

— С кем бороться? За какую правду?

Журналистка громко и вдохновенно начала что-то выкрикивать. Кажется, в стихах.

— Что она несет, Лена?

— Ну, вроде нашего: «Лишь только тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой».

— Какой бой? — говорю. — Здесь все вранье от первой до последней строчки.

— Как вранье?

— А так.

Мы требуем отвести нас к руководству. Журналистка фыркает и звонит по внутреннему телефону. Идем в кабинет главного. Он холодно пожимает нам руки. Приглашает за стол. Вызывает по громкой связи переводчицу.

Входит испуганная пожилая дама с диктофоном в руках.

— Вы переводили.

— Да. Что-то не так?

— Да здесь все не так, — срывается Виктор. — Начиная с заголовка. «Русские сбрасывают стариков с деревьев». Да это же бред собачий.

— Объяснитесь! — Главный редактор в бешенстве. Кажется, он готов немедленно уволить своих сотрудниц.

— Я не могла ошибиться.

Трясущимися руками переводчица включает магнитофон в том самом месте, где Виктор говорит:

— Больниц, поликлиник, лекарств нет. Все больные обречены. Стариков в СССР раз в год загоняют на деревья.

«Это еще зачем?» — слышен голос Лены.

— Потом их начинают трясти. Тех, кто удержался, — оставляют жить еще на год. Кто свалился, добивают палками…

— Достаточно, — выслушав перевод, машет главный редактор. Сотрудница останавливает пленку. — Ваше выступление?

Виктор молчит. Широко открытым ртом возмущенно глотает воздух.

— Это ораторский прием, — говорю. — Лена, объясни.

— Это ваше выступление? Да или нет?

— Да, но…

— У меня нет времени, — жестко останавливает дискуссию главный. — Ясно одно, ситуация в СССР еще хуже, чем мы предполагаем. Вероятно, наша публикация наделала много шума. Понимаю, вас запугали органы. Они не дают вам житья даже в Америке. О, я чувствую железную хватку кей джи би. Но надо сохранять в себе мужество. Скажите, кто конкретно вас запугивает? Мы напечатаем продолжение этой истории. Если дойдет до расправы, сделаем все, чтобы Соединенные Штаты дали вам политическое убежище.

— Что?

Мы просим редактора не беспокоиться.

— Хотите, сегодня мы передадим этот материал на радио «Голос Америки»? У вас будет сильный покровитель.

— Боже упаси! — кричим, не сговариваясь. — Лучше мы сами…

— Хорошо. Пока на этом и закончим.

Прощаясь, твердо обещаем еще жестче и настойчивей бороться с режимом.

— Прочь малодушие, страх и компромиссы! — поддерживает нас редактор.

Выходим на улицу. Из окна нам машет журналистка. Вопит, сложив ладони рупором:

— Русские, лучше умереть стоя, чем жить на коленях!

— Да иди ты, — выругался Шлейкин.

Медленным шагом возвращаемся к автомашине.

— Виктор, у тебя есть деньги? — спрашиваю.

— Только на подарки.

— Доставай. У меня тоже имеется кое-что. Лена?

— Около сотни.

— Майкл, сколько у вас газетных киосков?

— Немного, — отвечает Майкл.

Мы собираем все наши деньги в общую кучу. Всякая скомканная, мятая, прятанная-перепрятанная купюра имела свое назначение. Перед тем как опустить ее в бумажный пакет, каждый тихо прощается:

— Это магнитола, косметика, наушники фирмы «Филлипс», «Ионика», кроссовки…

— Джинсы мне и мужу, видеоплеер, блузка, обувь, что-нибудь поесть… заграничное.

— Магнитофон, фотоаппарат, джинсы, куртка, плащ, две бутылки виски, сигареты…

В городских киосках мы выкупаем тираж сегодняшней местной газеты. Нас узнают продавцы. Сочувствуют, поддерживают и благодарят за «правду об СССР». Толстые связки газет с нашими фотографиями за ближайшим поворотом летят в мусорные баки. В последнем киоске все экземпляры на свои деньги приобрел Майкл.

— Как мы тебе благодарны.

— Не стоит, — отмахивается Майкл. — Я всего лишь пытаюсь спасти три небезразличных мне человеческих жизни.

Бедный Майкл. Кажется, и он поверил в нашу «правду об СССР».

К обеду проблема с газетами решена. Вопрос с гостинцами и сувенирами также автоматически снялся с повестки. В наших кошельках ни цента. Поначалу Шлейкин хотел утаить часть суммы, вырученной за фото на улице. Говорил, что деньги нужны ему для очень важного дела. Мы с Леной изъяли его доллары почти силой.

Накануне отъезда на родину мы с Виктором отправились в Нью-Йорк. После неприятностей с газетой у Лены была истерика. Она плакала и кричала, что видеть нас с Виктором больше не может. В общем, осталась с Барбарой дома.

— Как-то нехорошо получилось с Леной, — всю дорогу переживал Майкл.

— Плохо, конечно, — соглашался Шлейкин и добавлял: — В том смысле, что переводить некому.

Сначала мы теплоходом отправились на Лонг-Айленд. Поднялись на статую Свободы, сфотографировались. Затем посетили Эмпайр-стейт-билдинг. В скоростном лифте взлетели на один из небоскребов Всемирного торгового центра. От быстрого подъема закладывало уши. С немыслимой высоты открылись удивительные панорамы города. Большие расстояния не мешали легко ориентироваться. На стеклах смотровой площадки, по всему периметру, нанесены контуры известных зданий. Оставалось подойти к стеклу так, чтобы рисунок совпал с очертаниями архитектурных достопримечательностей, и можно прочесть их названия, выведенные рядом.

Посидели в китайском ресторанчике. Отдохнули в парке. Майкл незаметно показал на человека, лежавшего на скамейке. Он был одет со вкусом, но слегка помят. Чтобы не испортить добротные вещи, человек постелил на скамейке газету. Он напоминал руководителя нашей технической службы Павла Камышина, вышедшего в обеденный час понежиться на солнышке.

— Вот, — шепнул Майкл, — та проблема, о которой я вам говорил.

— В чем проблема, Майкл?

— Это безработный. Безработица — серьезная проблема.

— Майкл, — позвал Виктор. Он подошел к пустой скамейке, развернул лежащие на ней газеты. Лег, вытянув ноги. — Гляди сюда.

Смотрим. Нечищеные ботинки на толстой подошве фабрики «Скороход», потертый костюм воронежского комбината бытового обслуживания, синий ремень из искусственной кожи, зеленые армейские носки и восемьдесят килограммов живого веса.

— И в чем разница, — кричит со скамейки Виктор, — с вашим безработным?

— Ну, разница, — говорю, — допустим, есть. Надо бы тебя приодеть, Виктор, а то позоришь державу, совсем обносился.

— Давай обсудим реальные проблемы, Майкл, — нетерпеливо говорит Шлейкин, поднявшись.

Я перевел.

— О’кей.

— Дай слово, что ты не откажешь.

— Хорошо, — сказал Майкл.

— Это связано с работой.

Майкл насторожился.

— Известно, что в Америке существует проблема сексуальной эксплуатации человека человеком.

— Возможно, есть такая. А что?

— Серж, скажи, пусть отвезет меня в публичный дом. Я хочу исследовать эту тему.

Я перевел. Майкл запротестовал. Замахал руками. Нет. На это он пойти не может.

— Майкл, — наседает Виктор, — это серьезная проблема. С ней надо как-то бороться. Но прежде ее следует изучить.

— Нет, нет и нет!

— Пойми, это для работы. Нельзя закрывать глаза на язвы общества.

— Нет!

— Если не согласишься, я останусь здесь на ночь. Буду самостоятельно изучать эту тему. Без языка. В чужом городе. Ты знаешь, ради работы я готов на все.

Виктор снова демонстративно ложится на скамейку.

— Ладно, — сдается Майкл и, поразмыслив, излагает свой план.

Я перевожу: «Он примерно знает, в каком районе эта проблема существует. Но к борделям подъезжать категорически отказывается. Он высадит тебя за два квартала. Мы будем ждать, пока ты занимаешься исследованием».

— Разве ты со мной не пойдешь? — забеспокоился Виктор. — Кто будет переводить?

— Обойдешься. Думаю, с этим как-то справишься.

— Ладно. Рискну. Но, если что, Серж, вся ответственность на тебе.

Начали выбираться из центра. Вскоре улицы потемнели и сузились. Наконец Майкл остановил машину в каком-то сером безлюдном районе. На тротуаре горы рваного картона. Всюду банки, склянки, пакеты с мусором. Обрывки газет и клочья целлофана висят на пыльных деревьях. Грязно и неуютно. Район не соответствовал возвышенным представлениям Виктора:

— Да тут много хуже, чем я думал.

Шлейкин начал собираться. Достал брошенный утром на заднее сиденье тугой целлофановый пакет:

— Не хочется идти, — вздохнул, — а надо.

— Не фарисействуй.

— Чего?

— А ты знаешь, — говорю, — что на изучение темы могут потребоваться средства?

— Все учтено, — отвечает Виктор. Он приоткрыл целлофан.

Там в плотной упаковке виднелась милицейская форма. В отдельном пакетике — фуражка. — Если что, продам. Думаю, этого хватит.

— Ты с ума сошел!

— Как говорится, все для работы.

Майкл примерно объяснил, в каком направлении двигаться. Шлейкин вышел из машины, придерживая сверток.

— Телефон? Адрес? — обеспокоенно спросил Майкл.

Виктор расстегнул воротник и показал ошейник. Глядя на удаляющуюся фигуру, Майкл задумчиво сказал:

— Хорошо.

— Хорошо что? — спрашиваю.

— Хорошо, что Виктор сегодня без формы.

Мы ждали несколько часов. Шлейкин не возвращался.

Я гулял возле машины. Майкл зубрил русский. Виктор и Лена написали ему два десятка слов и выражений. Майкл иногда опускал стекло, высовывал голову и спрашивал: «Серж, что такое „дай лапу“»?

— Это значит — «Здорово. Добрый день».

— Коу мнье?

— Ко мне — означает «подойди», «иди сюда». Что ты там учишь? Дай посмотрю.

— Нет, — Майкл спрятал листочек. — Еще нельзя. Виктор сказал, чтобы я тебе не показывал. Завтра я буду говорить с тобой по-русски. Это сюрприз.

Пару раз мимо проезжала полицейская машина. Однажды затормозила. Офицер спросил, приоткрыв окно, все ли у нас в порядке.

— Все о’кей! — отвечал Майкл.

На самом деле он уже начал волноваться. То и дело поглядывал на часы.

На город опускались сумерки.

— Серж, — наконец не выдержал Майкл, — надо искать Виктора. Извини, но я пойти не могу. Категорически.

— Хорошо, — говорю, — отправлюсь я.

— Только осторожно, Серж. Могут встретиться хулиганы. В случае опасности беги сразу к машине.

— О’кей!

Я осторожно двинулся на мерцающий свет неоновой рекламы. Прошел несколько слабо освещенных улиц. Пару раз какие-то люди призраками выходили из мрачных дворов. Пытались что-то мне сбыть. Требовали подарить им хотя бы несколько долларов. Для ясности я вывернул карманы брюк. Больше не заправлял. Они торчали с боков, как серые небольшие мешочки.

Вот, наконец, специфическая реклама на одном из домов: роскошная дама с пульсирующим бюстом настойчиво рекомендует зайти. Кажется, здесь может находиться то самое место. Но вот еще похожая реклама и еще… Понимаю, вероятность отыскать в этих шхерах нужного человека ничтожна. Все же, для очистки совести, открываю ближайшую дверь.

Полумрак. В нос ударяет резкий запах прелых трав и восточных специй. Китаец средних лет поднялся навстречу. В холле на широких диванах несколько девиц. Они нехотя встали. Лениво приосанились. Китаец начал предлагать товар. Говорил что-то про хорошие скидки.

— Нет, — отмахиваюсь, — я ищу русского парня, Виктора.

— Возраст?

— Лет тридцать.

— Высокий, низкий?

Китаец говорит по-английски так же плохо, как я. Помогают жесты. Кажется, мы понимаем друг друга.

— Среднего роста.

— Худой или толстый?

— Нормального телосложения. Со светлыми волосами. Мне нужен Виктор.

Китаец задумался. Сказал: «ждать» — и исчез за тяжелой портьерой. Через несколько минут появился в компании двух мужчин неопределенного возраста. Один негр, второй азиат.

Мужчины улыбались, явно стараясь понравиться.

— Русских нет, — извинившись, сказал китаец. — Но к твоему удовольствию имеются эти симпатичные парни. Любого из них, при желании, можешь называть Виктором.

Один из Викторов, обольстительно улыбаясь и подмигивая, стал медленно приближаться. Его походка была вызывающе развязной…

Хорошо, что входная дверь оставалась приоткрытой. Через пять минут, запыхавшись, я вскочил в машину Майкла.

— Что случилось? Где Виктор?

— Не знаю, — отвечаю без подробностей. — Но больше я из машины не выйду.

Вскоре явился Шлейкин. Мрачный, недовольный, без пакета.

— Где тебя носит?!

Виктор даже не оправдывался. Упал на заднее сиденье.

— Что случилось?

— Ничего особенного. Заплутал в трущобах. Еле выполз. Поехали.

Мы стали медленно выбираться из города.

Долгое время Шлейкин бесцельно глядел в окно. Иногда что-то тихо бубнил и чертыхался. Наконец его прорвало:

— Они все с прибабахом. — Виктор матюгнулся. — Проститутки.

— А что такое?

— Пришла одна… Слышишь, Серж.

— Ну. Хотя бы симпатичная?

Виктор скривился.

— Уединились. То, се. По бокалу шампанского. Я допить не успел, а она р-раз все сняла — и уже в постели. Лопочет что-то по-своему. Зовет. На часы показывает. Сам понимаешь, для изучения темы мне тоже пришлось раздеться.

— Совсем?

— Ну да. Ошейник с координатами только на себе оставил. На всякий случай. Лезу, значит, под простыню. Она как меня раздетого увидала, сильно впечатлилась. Вскочила. Натащила какие-то плетки, цепи, копья, маски, кнуты с шипами.

Приковала, как бы в шутку, к спинке кровати наручниками. А затем стала тыкать палкой с электродами. Поражать током. Как с цепи сорвалась. Слушай, с трудом отмахался. Натянул штаны, выскочил, попросил заменить. Так прислали еще страшнее. Вся в коже, с хлыстом… Еле унес ноги. Придурки. Только ты Майклу не говори…

Виктор долго молчал. Потом сказал озабоченно:

— Майкл, в Америке есть еще одна серьезная проблема.

— Какая?

Минута ушла на формирование претензии.

— Нью-Йорк — безумно дорогой город. Представляешь? Содрали двести восемьдесят долларов. Практически ни за что.

Повернувшись ко мне, Виктор объяснил:

— Потратил все, что заработал на самом дорогом для всякого офицера.

— На форме, что ли?

— Ну.

— Не надо было платить.

— Как? Они в руки денег не дали. Забрали обмундирование. Назвали сумму, и все.

— Что произошло? — спрашивает Майкл.

— Виктор жалуется, что за изучение проблемы с него слупили почти триста долларов.

Майкл удивленно поднял брови.

— Где же он их взял?

— Не говори…

— Виктор продал свою милицейскую форму.

— О боже! — Майкл чуть не зарулил в кювет.

Долгое время он качал головой. Потом обернулся, подмигнул мне и сказал: «Что не сделаешь для работы».

Сегодня у нас отвальная. Собрались в том же кафе, где десять дней назад отмечали приезд. С утра вся русская делегация гадала, чем угощать американских друзей. Решили приготовить борщ, пельмени, салат оливье, жареное мясо под майонезом и сыром. Готовить пришлось человек на шестьдесят. Вместе сходили в магазин. Купили необходимые продукты. Несколько упаковок пива. Пару коробок вина. Все чеки Виктор аккуратно складывал в карман.

Десятерых русских пришли провожать многочисленные семьи. Веселились, танцевали. С удовольствием ели борщ, пельмени, торт «наполеон». После десерта вторично становились в очередь за русским борщом. К нему Шлейкин выдавал по наперстку спирта.

— Что это?

— Водка. Настоящая, особая.

С борщом «суперводка» шла на ура. Даже ребятишки протягивали маленькие стаканчики. У Виктора хватало рассудка наливать им колу. Из рук иностранца она казалась особенно вкусной.

К началу застолья мы с Леной опоздали. Расписывали торт. Пришли в кафе к очередному тосту за мир, дружбу и сотрудничество. Заметив мое появление, слово взял Виктор:

— Друзья, — сказал он в микрофон, — теперь вы будете свидетелями необычной премьеры. Уважаемый Майкл впервые продемонстрирует свой русский язык. Всего за одну неделю он выучил достаточное количество слов для общения с Сержем. Майкл, прошу!

Все зааплодировали. Майкл поднялся и раскланялся.

— Серж, коу мнье! — крикнул он громко и на всякий случай подтвердил просьбу жестом.

Я подошел.

— Дай лапу.

Мы поздоровались под одобрительные аплодисменты зрителей…

— Сидеть! — Майкл освободил место рядом с собой.

Я подчинился.

— Пей! — Майкл налил водки. — Ешь! — придвинул ближе тарелку.

Американцы захлопали. Русская публика сдержанно улыбалась. Майкл сиял. Он очень гордился своим русским. Главное, я все понимал с одного раза.

Делать замечание Майклу было как-то неловко.

— Наверное, — думаю, — так же грубо выглядит наш английский. «I want» иногда говорим мы вместо «I would like». Редко употребляем «not at all», «the pleasure was mine». Что ж, будем учить правильный английский.

По отмашке Майкла заиграла музыка. Местные ребята специально для нас выучили «Подмосковные вечера».

— Танцуй! — тут же скомандовал Майкл, заглянув в свою шпаргалку.

Я отказался. Что за бестактность?

— Серж, сидеть! Ждать! — приказал Майкл. Он встал и направился к эстраде. Принес микрофон. Сунул мне, отрывисто скомандовав: «Серж, голос!»

Русские не выдержали. Начали медленно сползать с кресел…

Больше всех ржал Виктор. Это он написал Майклу памятку собаковода. Сказал, что это настоящий, современный русский язык.

— Шлейкин, нормальный ты после этого?

Растерянный Майкл не мог понять, над чем хохочут эти странные русские. Спросил по-английски:

— Серж, я сказал что-то не так?

В конце вечера к нам подошла молоденькая девчонка. Пожала руки мне и Шлейкину:

— Вы, конечно, меня не помните.

— Почему же, — начал было Виктор.

— Нет, и не пытайтесь, — рассмеялась девчонка. Лена перевела. — Вы приезжали к нам в университет. Читали лекции. Сейчас я хочу вас поблагодарить.

— Вам понравилось наши выступления? — оживился Виктор.

— Очень.

— Слыхала?! — Виктор повернул к Лене довольное лицо.

— Я получила за вас отличные оценки.

— Вы изучаете русский?

— Нет, мы учимся на психологов. Русский нам не преподают.

— Как же вы нас понимали? — спрашиваю. — Вам переводили?

— Нет. Мы даже не знаем, о чем были ваши доклады.

— Вот как. Зачем же мы распинались?

— Понимаете? У нашего профессора своя методика. Иногда он приглашает на занятия каких-то людей. Разговаривает с ними на разные темы. Мы по речи, манерам, жестам определяем их профессию, должность, социальный статус. В этот раз профессор усложнил задачу — пригласил иностранцев. Не зная языка, то же самое мы должны были рассказать о вас. Я единственная получила «отлично». Я многое про вас написала. Вы, Серж, журналист. У вас есть жена и дочь. Вы, Виктор, тоже женаты. Имеете детей. Работаете в дорожной полиции.

— Потрясающе, — говорю. — Вот это да.

— Но откуда? — выдохнул пораженный Шлейкин. — Я даже не был в форме.

— Просто, — девчонка начала хохотать, — я случайно видела ваше выступление в программе Нэнси Кодин. Там вы о себе многое рассказывали.

— А-а-а.

— Майкл! — тут же закричала Лена. — Хотите узнать, за что нашим «профессорам» заплатили такие деньги?

Сегодня мы пакуем чемоданы. В дом Майкла то и дело приходят друзья, знакомые, соседи. Шлейкину, так много рассказывавшему о проблемах в СССР, несут кучу одежды.

— Почти все новое, — возбужденно говорит Виктор, укладывая вещи в добротные кожаные чемоданы. Их тоже подарили.

— Зачем тебе столько джинсов?

— Родственничкам, туды их. Пусть подавятся. Знаешь, у жены их сколько? Смотри, эти даже с бирками. — Виктор показал на отдельную кучку абсолютно новых вещей. — Загоню на барахолке.

Барбара преподнесла мне большой продуктовый набор. В фабричной упаковке, под целлофаном, с яркими этикетками — шесть палок копченой колбасы и шесть больших кусков сыра. Недосягаемая мечта советского человека. Я начал было отказываться, но Барбара обиделась: «Это от нас с Майклом. Для жены и дочки».

Виктор подошел к Барбаре. Протянул ей аккуратно сложенные чеки из магазина. Попросил Лену объяснить:

— Барбара, это тебе от меня. Презент. Здесь все чеки за вчерашнюю еду и выпивку.

— Но зачем?

— Это элементарно. Ты можешь включить их в свои затраты. Сэкономишь на налогах.

Барбара помрачнела.

— Как я это объясню налоговой инспекции?

— Можно сказать, что в кафе была не просто вечеринка, а презентация для советской группы твоих новых керамических изделий… Все так просто. Мы уедем, и никто ничего не узнает.

Лицо Барбары пошло пятнами. Губы задрожали.

— Никогда. Слышите, Виктор! Никогда не предлагайте такое в Америке. Вы меня поняли?!

Барбара вышла из комнаты. Лена выскочила за ней. Виктор пожал плечами:

— Серж, я не понял. Это же элементарно.

Приехал лейтенант Боб на служебной машине. Вручил Шлейкину огромных размеров коробку. Она была перевязана лентой, украшена бантом. Сбоку надпись: «All is for work!»

— Это твоим коллегам — для работы, — сказал полицейский. — Пообещай, что отдашь это товарищам по службе.

Виктор поблагодарил. Дал слово, что откроет упаковку только в кабинете начальника ГАИ.

Мы ненадолго остались одни.

— Слушай, — говорю, — подарил бы им сувениры, что ли. Я свои все раздал. А у тебя полчемодана осталось.

— Еще не вечер, — упирался Виктор, — может, толкну в аэропорту. — Шлейкин открыл фибровый чемодан с ложками, матрешками, щепными птицами. — А хочешь, я тебе уступлю? Возьми оптом. С хорошей скидкой. Деньги отдашь на родине.

Нас вышел провожать весь поселок. Каждая семья привозила «своих» русских к большому автобусу. Рядом с колесами быстро росла гора узлов, сумок и чемоданов с подарками.

Перед самым отъездом к автобусу на своем джипе примчался биржевик Джон с приятелем. Товарищ остался в кабине.

— А вот и Джон, — сказал Майкл, — наш молодой бизнесмен.

Джон выскочил с большой пачкой свежих газет. Всем русским он сунул в руки по толстому экземпляру. Наши оторопели: «Он что, охренел?»

Джон не мог понять их легкой растерянности.

— Благодарите! И ни о чем не спрашивайте, — кричим мы с Виктором. — Улыбайтесь! Улыбайтесь! Это местный сумасшедший. Он покупал нам китайские газеты. Каждый день за семьдесят верст ездил. Святой человек. Его нельзя обижать. Улыбайтесь!

Все начали благодарить Джона за щедрый подарок. Делали это подчеркнуто громко и радостно. Кажется, Джон был счастлив.

— Вы хоть для вида загляните в газеты! — кричим. — А то человек обидится. Читаем! Все читаем!

Русские с жадностью набросились на иероглифы. Джон сел в машину. Сказал приятелю.

— Видишь, все они читают. Мой выигрыш.

Приятель достал деньги.

— Здесь тысяча. Невероятно. Неясно, почему они делают это?

— Я, кажется, начал понимать русских, — негромко отвечал Джон. Он улыбнулся нам через окно автомобиля. — За грубой внешностью и ужасными манерами кроются тонкие, чувствительные, деликатные натуры. Не хотят меня расстраивать. Какие нежные сердца. Поехали.

Джон помахал нам и включил зажигание. Мы махали ему газетами вслед.

Стали прощаться. Обнимая нас, Майкл и Барбара еле сдерживали слезы.

— Надо же, — расчувствовался и Виктор, — словно прикипел. Лен, переведи. Если бы Майкл жил в Советском Союзе, я бы ему сделал права. Бесплатно.

Лена отмахнулась.

— Ну тебя.

— Нет, ты переведи. Это очень важно.

— Что сказал Виктор?

— Если бы ты, Майкл, потерял водительские права в нашей стране, Виктор помог бы тебе их восстановить.

— Это очень, очень мило с твоей стороны, — поблагодарил Майкл.

Виктор отвернулся. Вытер слезу. Потом махнул рукой, кинулся в автобус и вытащил свой чемодан. Бросил на землю. Распахнул. Начал вынимать оттуда матрешки, птицы счастья, ложки, расписные доски.

— Дарю! Всем дарю! — Виктор лихорадочно раздавал сувениры всем желающим.

— Забыл! — переводила Лена. — Он совсем забыл о подарках для всех вас.

На прощание мы еще раз обнялись с Майклом и Барбарой.

— Виктор, вы запомнили, что я вам сказала?

— Конечно, Барбара.

Сели в автобус. Провожающие долго махали нам вслед. Точь-в-точь, как в каком-нибудь Долгощелье, когда перед закрытием навигации последний рейсовый теплоход уходит в Белое море. На причале стоят местные жители. И машут родственникам, машут. Пока корабль не растворится в серой туманной дымке.

Виктор едва сдерживал слезы: «Американы, американы. Оказывается, нормальные люди».

Он еще раз оглянулся назад. Через стекло провожающих уже не было видно. Только одинокий пес изо всех сил пытался догнать автобус.

— О черт, это же Виски! Стоп! Драйвер, стоп бас!

Заскрипели тормоза. Виктор стал пробираться к выходу.

— Виски, я же совсем забыл.

Виктор выскочил из автобуса и бросился навстречу собаке. На ходу он снимал с себя ошейник.

— Прости, друг. — Виктор надел ошейник на Виски. Проверил крепление. — Извини русского полицейского.

Виски не обижался. Он скулил и махал коротким хвостом. На прощание они крепко обнялись и расцеловались.

Взлетно-посадочные полосы аэропорта имени Кеннеди напоминают леток огромного улья. То и дело садятся и взлетают пчелы-самолеты с новыми взятками. Гул не прекращается ни на минуту.

Нам осталось совсем немного. Пройти регистрацию, погрузиться в самолет и улететь. Перед посадкой случилась небольшая заминка. Советские пассажиры отказалась сдавать чемоданы. Представитель Аэрофлота несколько раз подходил к соотечественникам и уговаривал:

— Отдайте вы свое барахло. Не позорьте страну. Сдайте вещи в багаж. Ну куда вы прете с вашими манатками?

Группы туристов и командировочных из разных городов СССР стояли насмерть.

— Мало ли чего, — за всех отвечал Виктор. — Нам не тяжело. И не уговаривайте. Не сдадим.

Наконец пассажиры из Хабаровска дрогнули:

— Да, что мы, в самом деле, товарищи! Мы же не на родине.

— Не забывайте, куда летим, — многозначительно отвечал Шлейкин.

Дальневосточники пошли «сдаваться». Несколько человек из нашей делегации последовали их примеру. Виктор еще раз советовал им этого не делать.

— Но вы же цивилизованные люди, — продолжал стыдить остальных представитель Аэрофлота. — Ведете себя как дикари.

— Да, мы такие, — отвечал за всех Виктор.

Наконец, пустили в салон. Оказалось, что там полно свободных мест. Все легко разместились с вещами. Мыс Леной и Виктором сели рядом. Летим. За окном чистое небо с редкими прозрачными облаками. На крыльях стрелки с непонятными обозначениями. Виктор молча глядит в иллюминатор на удаляющуюся землю:

— Отсюда Америка такая же, как Россия.

— Какой же ей быть, по-твоему?

— А она другая… Приедем домой, — задумчиво говорит Шлейкин, — возьмусь за английский.

— Теперь зачем? Все позади.

— А вдруг там, — Виктор показал пальцем вверх, — когда- нибудь спросят: «Куда тебя, мил человек, определить? В рай или ад? Расскажи, как жил, чем занимался».

— А ты ответишь: «Можно я здесь на перекрестке с жезлом постою», — говорит Лена. — Знаю я этот анекдот.

— Нет, — задумчиво произносит Виктор, — вдруг ОН спросит меня по-английски…

В Шереметьево приземлились ночью. В зале паспортного контроля громкий собачий лай. Пограничники встречают кого-то. С собаками. Ничего не понятно. Полное ощущение, что вернулись в зону.

Хабаровчане стали ждать багаж. Мы сразу потащилась на таможенный досмотр. В час ночи покончили с формальностями. Ищем, куда бы приткнуться до утра. Несколько раз мимо нас пробежала группа взволнованных дальневосточников.

— Что случилось, мужики?

— Не могут найти вещи. А у нас скоро вылет в Хабаровск.

— Ну-ну.

Последний раз мы видели их в шесть утра.

— Ну как, нашли багаж?

— Представляете? Он остался в Нью-Йорке. Пришлось сдать билеты.

— И что теперь?

— Привезут следующим рейсом.

— А следующий рейс когда?

— Через три дня. Но это еще не точно!

3

Мы встретились с Виктором случайно. Примерно через месяц после возвращения в родной город. В тот день у меня были назначена съемка в продовольственном магазине. Свой драгоценный продуктовый набор я решил использовать в служебных целях. Как любил выражаться Шлейкин — все для работы. Надо было, наконец, снять обещанный Фрайману сюжет на американскую тему.

Инспектор ГАИ свистнул, когда я переходил улицу в неположенном месте. Он стоял на перекрестке и жестом требовал немедленно подойти. Продрогший, в длинном, тяжелом от шедшего мокрого снега плаще, он выглядел неважно. Осунувшееся серое лицо под влажным капюшоном. Впалые глаза. Усталый взгляд.

— Виктор?!

Узнав меня, Шлейкин просветлел. Обрадовался.

— Ты?!

Мы обнялись. Прохожие удивленно оглядывались.

— Как служба?

Виктор поморщился.

— Так… серятина.

— И граждане, небось, норовят одни рубли всучить? Не то, что в Америке.

Виктор развел руками. Мол, что поделаешь.

Заметив в моем целлофановом пакете знакомую яркую коробку с подарочным набором, улыбнулся.

— Не рискуешь оставлять еду дома?

— Нет, сегодня это реквизит, — говорю. — Извини, опаздываю на съемки. Может, подкинешь?

— Я без колес.

— На тебя не похоже.

Виктор отмахнулся. Растер синюшные пальцы. Спросил:

— Разве тебе не положен служебный транспорт?

Машины, конечно, были. Съемочную группу я заранее отправил в магазин, чтоб готовилась. Сам решил забежать домой за ценным пакетом. Не мог же я с утра отнести продукты на работу. Там спрятать негде. Зевнешь, и все умнут коллеги.

— Тебе куда?

— В «Белый медведь».

— Поехали вместе, — сказал Виктор. — Надоело здесь маячить.

Мы перешли улицу. Запрыгнули в полупустой троллейбус. Виктор встал у окна. Подышал на стекло, чтобы отпотело. Протер рукавом. Выглядел задумчивым и серьезным.

— Как думаешь? В Нью-Йорке сейчас тепло? — Сам же ответил: — Тепло. Знаешь, иногда мне кажется, что зря я это сделал…

— Поехал?

— Нет, — Виктор смотрел на движущиеся за стеклом дома, опоры, голые кусты и деревья. Сказал после паузы: — Вернулся.

— Брось, — говорю, — расслабься. У меня такое было после Норвегии. Пройдет. Гляди, у нас первый снег. Настоящая зима.

— Да, — вздохнул Виктор. — Зима. — И добавил задумчиво: — Тормозной путь увеличился…

В магазине осветители устанавливали софиты. К съемке готовились во время обеденного перерыва. Старались делать все быстро. Разрешение на съемки от директора магазина мне получить не удалось. Уговорил знакомую. Раньше она была ассистентом режиссера на студии. Теперь поднялась. Была всегда при продуктах. Работала старшим продавцом. Просила снять все до возвращения директрисы, уехавшей на базу. В одной из пустых витрин мы выставили мою коробку. Отрегулировали свет. Под яркими заморскими наклейками аппетитно сияли шесть палок копченой колбасы. Шесть кусков сыра. Камеру установили так, чтобы крупным планом можно было снимать реакцию посетителей магазина.

С внутренней стороны витрины я приклеил заранее напечатанный текст:

Так мы будем жить после перестройки!

Образец не продается.

— Не пойму, что ты затеял? — наблюдая за приготовлениями, спросил Виктор.

— Представь себе, — говорю, — когда-нибудь лет через двадцать на наших полках будет тридцать сортов колбасы. Столько же видов сыра. Конфеты, шоколад, кофе, водка, коньяк. И все это будет продаваться, как в Америке. Без талонов.

— Ну ты загнул. Лет через сто, не раньше.

— Допустим. И тогда, через сто лет, найдутся люди, которые скажут, как хорошо, как богато жили в СССР.

— Понимаю, будут трындеть всякую чушь.

— Вроде той, — говорю, — когда они смотрят «Кубанских казаков».

— Понимаю. Кстати, фильм неплохой.

— И тогда кто-нибудь достанет из архива кадры, которые мы с тобой нынче снимем. И покажет их тем, кто будет так утверждать. И увидят наши далекие потомки, извини за высокую прозу, как их отцы и деды…

— То есть, — уточнил Виктор, — такие же полудурки, как мы с тобой.

— В общем-то, да. Как шли, — говорю, — советские люди мимо этой дурацкой колбасы… с открытым ртом…

— И выпученными глазами, — заканчивает Виктор.

— Вот именно.

— Да, — соглашается Виктор, — эти кадры будут почище, чем съемки ДТП на объездной дороге.

— Конечно, найдутся и другие свидетельства времени, — говорю. — Но пусть наша пленка тоже останется.

— Знаешь, что я тебе скажу. Кино — великая вещь. Пойдем, выпьем за искусство.

— На работе не употребляю.

— А за встречу?

Зашли в подсобку. Оказывается, пока устанавливали свет, Виктор обо всем договорился с продавщицами. Из нескольких ящиков они соорудили небольшой стол. Накрыли газетами. Принесли чекушку и две банки морской капусты. Добавили грубо нарезанный черный хлеб, пару луковиц. Вместо стаканов поставили две чистые баночки из-под майонеза.

— Вчера в таких же, — наливая, заметил Виктор, — все наше отделение сдавало анализы.

Я посмотрел на часы. До открытия магазина оставалось минут десять.

— Ну, вздрогнули, — говорю. — За встречу.

— И за Америку.

— Два часа дня. Там бы нас не одобрили.

— Это точно.

— Как подарки из-за океана? Родственники довольны?

— Что ты. Всем не хватило. Перессорились. Со мной не разговаривают. А-а, — Виктор махнул рукой. — Оно, может, и к лучшему.

— А презент от американских коллег? Помню, они просили распечатать его в родном коллективе.

— Это отдельная тема.

— Расскажи.

— Я так и сделал. В День советской милиции. Собрались в актовом зале. В президиуме все руководство. Начальник. Несколько замов. Представитель от горкома. В конце торжественного заседания, перед концертом, начальник говорит, мол, так и так. Наше управление выходит на высокий международный уровень. Капитан Шлейкин был награжден поездкой в Соединенные Штаты Америки. (Соврал, конечно, — заметил Виктор.) Там он общался с нашими коллегами. Выезжал с ними на дежурство. Проявил себя. Полицейские США сделали нашему коллективу подарок. Презент по-их- нему. Тут из-за кулис, как приказали, я выношу коробку. Оркестр играет туш. Все аплодируют. Я кладу упаковку на стол. Все так… Ну очень торжественно.

— А на подарке надпись, — говорит начальник и читает: «All is for work!», что в переводе означает… Шлейкин, переведи!

— «Всё для работы», — отвечаю.

Все аплодируют.

Начальник снимает с коробки один слой подарочной бумаги, второй, третий. Наконец добрался до крышки. Открыл и перевернул коробку. Ну, а там… На стол вываливается куча цветных презервативов. Не меньше тысячи.

Вспоминая, Шлейкин слегка улыбается.

— Попало, небось, от начальства? — спрашиваю. — За такие шутки.

Виктор показал на погон. Я впервые заметил, что из капитанов он превратился в старшие лейтенанты.

— За это?

— По совокупности.

— Что еще натворил?

— Что можно натворить в ГАИ самого страшного? Перестал брать деньги. Представляешь, как начинают давать, почему-то вспоминаю Боба, Майкла, Барбару. Думаю, они бы не одобрили. Сам понимаю, что глупо не брать. А не могу. Будто внутри что-то сломалось… Мне теперь кажется, и у нас можно жить, работать, относиться друг к другу совсем иначе, по-человечески. Серж, скажи, мне важно знать… Ты в это веришь?

— Не знаю.

— Я, например, теперь выписываю штрафы только официально.

— Вот оно, — говорю, — тлетворное влияние Запала. Перед выездом тебя предупреждали.

— Все шутишь. А раз не беру, то и наверх давать нечего. Формально разжаловали за срыв торжественного вечера. А ведь хотели майора в этом году дать. — Виктор разлил остатки водки. Поставил бутылку вниз.

— Хоть пить не разучился, — говорю, — и то ладно.

— Что ты. Брошу пить — сразу уволят. У нас с этим строго. Все трезвенники на подозрении. — Виктор вспомнил еще что-то. Горько усмехнулся.

— Главное, сами-то всю коробку растащили. Даже мне не осталось…

Чокнулись.

— Ну…

Вдруг за стенкой что-то треснуло, посыпалось, зазвенело. Поднялся крик, шум.

Выскакиваем в торговый зал. Что такое? Навстречу перепуганный оператор:

— Кина не будет!

У витрины с нашей колбасой три десятка покупателей. Куча битого стекла. У нескольких женщин на руках глубокие порезы. Кровь течет на пол. Оказывается, продавщица, открывшая магазин, не смогла сдержать натиска. Покупатели сразу же бросились к «нашей» витрине. Ломанулись, не обращая внимания на то, что продукты «из будущего». «Не продаются!»

Задние уперлись. Поднажали!!! Стекло треснуло и разлетелось в стороны. Толпа через мгновение отшатнулась от разбитой витрины. Главное, все моментально исчезло. Шесть сортов сыра! Шесть палок колбасы!

Народ привычно завелся. Передние орали на тех, кто толкал. Задние, естественно, не отмалчивались. Заметив Виктора, все бросились к нему, человеку в форме. Начали хором объяснять, что произошло. Кто виноват. И что ему, Шлейки- ну, следует делать. Стали тут же толкать и хватать друг друга за воротники, обещая сдать в милицию. Виктор задумчиво глядел на соотечественников. Их перекошенные лица медленно приобретали расплывчатые формы. Вдруг, каким-то странным образом, граждане начали удаляться. Превращаться в мелких, дерганых, кричащих человечков. Похоже, Виктор теперь их не слышал. Кажется, он сам, приподнявшись, улетал. Откуда-то издалека зазвучала дивная, волшебная мелодия «I just called to say I love you». Виктор летел высоко-высоко. Нет не летел. Он парил, танцевал в воздухе, проделывая в небе замысловатые кульбиты и диковинные па. Рядом появилась еще одна танцующая пара. О боже! Да это же я с Леной! А вокруг в такт мелодии движутся Майкл с Барбарой, Гай и Пат, Беверли, Сара, Джон, Доминик, лейтенант Боб Тейлор… Мы летим над полями, лесами, голубым океаном. Возможно, в Россию. Может быть, в далекую Америку… Какая- то странная дама, вся в коже, помахивая стеком, плотоядно улыбается…

«Да, — думаю, — пора завязывать с выпивкой. Надо взять себя в руки, сосредоточиться. Выбросить дурь из головы. Направить силы на полезную деятельность. Как говорится, отдать все для работы…»

Утром вызывает главный редактор студии телевидения Фрайман.

— Что ты опять натворил?

— Когда и где? — спрашиваю. — За мной числится масса хороших поступков.