ЮРИЙ КАГРАМАНОВ

*

И ПОБЕДИТЕЛЕЙ СУДЯТ

А совесть где ж теперь? — в Америке была,

Да и оттоль куда-то уплыла.

Федор Глинка.

 

Главным мировым событием 1999 года останется, вероятно, драма на Балканах. Можно предположить, что по свойству человечества забывать минувшие скорби, тем более чужие, она будет так же неинтересна потомкам, как сегодняшнему читателю “Анны Карениной” неинтересна сербская война, на которую отправляется Вронский, не знающий, куда еще себя девать. Но в нашей собственной истории она может оставить недобрую зарубку: в российское общество вернулись и могут задержаться в нем настроения “холодной войны”, хотя бы и в значительно смягченном и отчасти скрытом виде.

Задача на сегодня — дать возможно более точную оценку действиям Запада, не глядя на то, чем окончилась война или, если угодно, “операция”. Она ведь могла кончиться иначе. Будь сербы такими, какими они были еще лет сорок назад, они бы, наверное, зарылись в землю и выдержали любые бомбардировки (было бы это к лучшему или к худшему — слишком трудный вопрос, на который я не берусь ответить); и тогда натовские паладины надолго увязли бы в Югославии и “операцию” все чаще называли бы авантюрой. Но сербы расслабились под влиянием как раз западной культуры, а Западу позволили одержать эффектную победу его высочайшие технологии. И теперь мысль, что “победителей не судят”, подспудно напоминает о себе, когда дело идет о Югославии. Тем более, что их правда — весомая и даже несущая в себе долю бескорыстного альтруизма.

Перефразируя известное выражение, можно сказать, что дьявол здесь в оттенках, в полутонах и четвертьтонах.

Можно, правда, начать с того, что было явно нарушено международное право, и кем — как раз теми странами, которые его “выдумали”. В данном случае Запад напоминает учителя, советующего всем поступать так, как он учит, а не так, как поступает он сам. Но главное, наверное, все-таки не в этом. В конце концов, правовой фетишизм тоже способен создавать тупиковые ситуации. И мировой форум, каковым является ООН, иной раз оказывается слишком “неповоротливым”, когда надо принять какое-то определенное решение. Что, конечно, будет случаться и впредь. Более того, футурологи прогнозируют нарастание хаоса в международных отношениях в XXI веке (уже и сегодня в мусульманском мире крепнут голоса, отвергающие международное право как созданное Западом для себя и в своих интересах). Так что в принципе можно допустить такие ситуации, когда односторонние силовые акции, предпринятые какой-либо страной или группой стран, будут объективно оправданы.

Случай с Югославией — явно не тот. Здесь бросается в глаза определенное несоответствие — между причиной и следствием, виною и наказанием. Постольку, поскольку Милошевича действительно необходимо было осадить (а он не всегда был не прав: я считаю, например, что он был прав, когда не хотел допустить референдума в Косове), надо было продолжать давить на него экономическими санкциями и некоторыми другими средствами, вместо того чтобы устраивать такой тарарам с почти апокалиптическими картинами разрушения и погублением тысяч людей.

На память приходит один старый вестерн (фильм называется “Перестрелка в Додж-Сити” или “Происшествие в Додж-Сити”, точно не помню): там молодой, стеснительный поначалу шериф, однажды справившись с бандой злодеев, делается излишне самоуверенным, матереет и уже проверяет свою силу на людях скорее слабых, чем порочных. Что-то похожее произошло на Балканах.

Я недаром взял пример из американской мифологии: война в Югославии — преимущественно американская война. Большинство европейцев поддержало ее из соображений “атлантической солидарности”, из укоренившейся привычки равняться на заокеанского партнера. Известный немецкий философ Ю. Хабермас утверждает, что в Европе многих из тех, кто сказал “да” натовской “операции”, одолевали сильные сомнения в правильности сделанного ими выбора. Особенно это относится к консерваторам, которые, в отличие от левых, сторонников общих схем и единых шаблонов, глубже чувствуют исторические реальности. Думаю (и надеюсь), что сомнения такого рода с течением времени будут только крепнуть. Да и тех, кто прямо сказал “нет” войне, в Европе набралось немало, особенно в интеллектуальных кругах.

Положим, этнический конфликт между сербами и албанцами — борьба непросветленных тел в густом тумане (где на первый план, как обычно бывает в подобных ситуациях, с обеих сторон выступают ущербные в моральном отношении личности). Но так ли уж светоносен судия, взявшийся их рассудить столь брутальным образом? Это в кино еще гарцуют такие рыцари, которые лучатся справедливостью. Хотя, заметим, даже в кино они теперь нередко демонстрируют и жестокость (пусть в интересах правого дела, как они его понимают), и злорадство, и очень “современный” вкус к разрушению.

Но даже Идеальный Американский Герой, каким его в оны времена воплощали, скажем, Джон Уэйн или Гэри Купер, хорош, так сказать, на своем месте. Когда он появляется в каком-нибудь заштатном Додж-Сити, ему с ходу становится ясно, кто есть кто в этом городке; и значит, что надо делать. Но он легко может попасть впросак в палестинах Старого Света, где “проблемы” бывают с бородой и узловатыми корнями.

Исконное слабое чувство истории не дает американцам возможности заполнить некоторые существенные пустоты даже у себя дома; что уж тут говорить о других странах. Конечно, у них есть эксперты, которые неплохо разбираются в заморских делах, но их роль в проведении внешней политики остается, как правило, скромной. Все решает политическое руководство, при том, что значительное давление на принятие решений оказывает “фон” — человеческая масса, определяющая свои симпатии и антипатии исходя из той информации, которую дают СМИ (и которая структурирована соответственно с ее же запросами). О Югославии она знает только, что Милошевич — типичный злодей-диктатор (и это — сильно шаржированный Милошевич), с которым надо разделаться; другие аспекты косовского вопроса в ее сознании не фиксируются. Этнические конфликты американцы вообще склонны рассматривать как некое недоразумение; они считают, что людям надо просто разъяснить, как хорошо жить в условиях либеральной демократии, и тогда все брани улягутся сами собой.

Нельзя не признать, что и такая Америка делает во многих отношениях нужное дело. Это хорошо, что повсюду в мире она отстаивает “право права”; в частности, права человека и нацменьшинств. Но есть ведь и другие права, не всегда прописанные на бумаге, которые тоже надо брать в расчет.

Например, право народа на территорию, которой он владеет. Сразу оговорюсь, что его не следует понимать в каком-то абсолютном смысле (как нам внушали в советское время). Земля — Божья, и в Его власти даровать ее народам или, наоборот, отнимать ее у них. В Коране на сей счет прямо сказано (привожу по памяти): недостойные народы Аллах “заменяет” (на карте мира) другими. Но это, конечно, не значит, что их, достойных или недостойных, можно считать чем-то вроде постояльцев. Особенно у народов, имеющих долгую историю, складываются интимные, таинственные связи с той землей, на которой они обитают. Таковы у сербов связи с Косовым краем (взгляните на карту XIV века, последнего в сербской независимости: основную часть территории королевства составляет именно Косово). Что такого совершили албанцы, чтобы Аллах “заменил” ими сербов на этой земле? Разве что плодились быстрее, но эта заслуга не столь уж значительна. Скорее это один из случаев полусознательного применения “демографического оружия”, по-своему коварного, “стреляющего” невинными младенцами. Так что нельзя было в данном вопросе целиком становиться на сторону албанцев (тем более — АОК, чья идеология представляет собою гремучую смесь из элементов сталинизма, гитлеризма и исламского фундаментализма). НАТО, правда, требовало и продолжает требовать от них оставаться в составе Сербии, но в случае албанизации Косова полное отделение его неизбежно совершится рано или поздно.

Было время, когда американцы свою глобальную миссию понимали несколько иначе. Отцы основатели республики учили: мы должны заражать другие народы своим примером, избегая вмешательства в их дела. Конечно, мир стал иным, чересчур “тесным”, отчего в отдельных случаях вмешательство одних стран в дела других становится почти неизбежным. Но иными стали и американцы: они в значительной степени утратили чувство собственного несовершенства, некогда им не чуждое, как не чуждо оно вообще народам, исповедующим христианство. Их идеализм (как они сами его называют) в аспекте внешней политики стал более настойчивым, более “мускулистым”; заметнее стала аура собственной праведности, “покрывающая” и те составляющие их внешней политики, которые отнюдь не являются идеалистическими.

Идеализм в данном случае выражает, как сказал бы сэр Джон Фальстаф, лишь “освещенный участок на лице”. Есть и другие, неосвещенные. Если не корысть выражают они (когда американцы говорят, что им “ничего не надо” в Косове, в материальном смысле это, наверное, правда), то, во всяком случае, заметное по некоторым подрагиваниям мышц упоение собственной силой, “волю к власти”, желание устроить мир по-своему.

В самом идеализме их есть нюанс, передаваемый репликой одного не очень симпатичного персонажа из старого фильма об Айболите: “А кто не захочет, чтобы я делал добро, я того в бараний рог скручу”. Нюанс далеко не случайный. Выдающийся американский теолог Рейнхольд Нибур (уделявший внимание также вопросам внешней политики) писал: “Без чувства всеобщей эгоцентрической испорченности страсть к универсальной человечности преображается в ненависть к тем, кто проявляет свою самость иначе, чем проявляете ее вы” 1 . Что мы и наблюдаем на Балканах.

Лишь на первый взгляд сказанное противоречит такому психологическому качеству, отличающему современных американцев — впрочем, и европейцев тоже, но к американцам это относится в еще большей мере, — как терпимость (которую иногда хочется даже назвать чрезмерной). Ибо терпимость проявляется лишь в рамках определенных “правил игры”, порою весьма жестких. Такое вот сочетание кротости и крутости.

Но вот что хотелось бы подчеркнуть: “место”, откуда следует подвергнуть критике Америку и Запад в целом, не должно иметь ничего общего с советской традицией антизападничества и особенно антиамериканизма, увы, еще очень живучей, как это показал всплеск противоамериканских настроений на другой день после того, как начались бомбардировки в Югославии. Многие люди старших поколений по-прежнему смотрят на Америку глазами Кукрыниксов, принимая ее за средоточие едва ли не всех зол, какие есть на свете. К ним подстраиваются молодые люди, движимые, очевидно, иными мотивами. Они кое-что знают об Америке, отчасти даже “заражены” ею и досадуют лишь, что не по карману им калашный ряд; зависть толкает их клясть заокеанского гегемона, сумевшего проникнуть в их души. Кроме зависти тут есть, наверное, и чувство “своей команды”, но это далеко не то же самое, что патриотизм.

Еще хуже, что духом “холодной войны” дышат “мужи совета” — многочисленные эксперты из разного рода научных учреждений и фондов (и дышали им еще до того, как НАТО сделало свой faux pas, ложный шаг на Балканах). Как пишет один из них, которому разговоры о “негативных” (так — в кавычках!) сторонах “холодной войны” успели “набить оскомину”, “логика ее („холодной войны”. — Ю. К. ) возникновения и развития была по сути своей традиционной и понятной” (я цитирую вполне научный по видимости сборник “США и внешний мир” /Издательство Московского университета, 1997/). Такой или близкой точки зрения придерживается подавляющее большинство экспертов; разница между ними в том, что одни из них вину за возникновение “холодной войны” целиком возлагают на Соединенные Штаты, а другие “великодушно” готовы признать, что и СССР несет свою долю ответственности за нее. Задача на будущее, с их точки зрения, — в возобновлении силового противостояния, хотя бы и в более “мягкой” форме и только после того, как удастся восстановить отощавшую плоть: “вымотанную лошадь... надо сначала откормить, дать отдохнуть”, а потом еще раз выводить на скачки (цитирую “Литературную газету” от 4 ноября 1998 года). В свете последующих действий НАТО на Балканах такая позиция кому-то может показаться прозорливо “патриотической”.

Считаю воистину патриотической задачей трезвую оценку той роли, какую СССР играл в мире на протяжении всего послевоенного периода, что в огромной степени предопределило нынешний расклад сил и правд (равно как и неправд).

Даже если взглянуть на дело с чисто эгоистической и прагматической точки зрения, то есть с точки зрения элементарного обеспечения безопасности страны, придется констатировать оглушительный провал советской внешней и военной политики едва ли не “по всему фронту”. На исходе Второй мировой войны положение СССР в мире (если отвлечься от внутренних процессов, которые тогда не разглядеть было со стороны) оказалось блестящим, и не только в военно-политическом, но и в моральном смысле (избавили мир от коричневой чумы!). И что же? Еще многие ветераны великой войны не утратили былой выправки, как весь первоначальный “капитал” был профукан. Вослед “перестройке” армия начала стремительно рассыпаться, и если бы не оружие запредельной мощи, пока еще сохраняющееся в арсеналах (специалисты говорят, что его хватит лет на десять — пятнадцать), трудно сказать, сумела бы она справиться хоть с мало-мальски серьезными супостатами, когда бы таковые случились. “Союзники” отложились при первой представившейся возможности и со всей допустимой скоростью устремились в объятия противной стороны. Даже родная Украина стала косить в сторону НАТО.

Если бы в сорок пятом спросились с умом, можно было бы, наверное, обеспечить безопасность страны на доброе столетие вперед. Всего-то надо было — не создавать себе врагов. Единственной страной, способной тогда противостоять СССР, оставалась Америка, но Америка не была врагом (и это не вопрос оценки, а вопрос элементарного знания исторических реальностей). Что бы ни думали американцы о советских порядках, они в этот момент в общем и целом были настроены в отношении СССР вполне миролюбиво, отчасти даже дружественно, и сквозь пальцы смотрели на бесцеремонное поведение советских на вроде бы освобожденных ими землях. (По окончании войны некоторые руководящие деятели США, включая Д. Эйзенхауэра, даже допускали конъюнктурное блокирование с “Россией” против Англии как “империалистической” державы; кажется невероятным, учитывая тесные связи между двумя англосаксонскими “сестрами”, но — факт.)

Каждый, кто “занимался” Америкой, знает, сколь сильно было в американцах традиционное отвращение к милитаризму и сколь устойчива была тяга к изоляционизму. После Первой мировой войны Соединенные Штаты сохранили сильный военный флот, но сухопутные войска сократили до ничтожных размеров и свое участие в мировой политике свели к минимуму. Судя по всему, к тому же дело шло и после Второй мировой войны; во всяком случае, разоружение, которое они провели, тот же Эйзенхауэр (отнюдь не милитарист) назвал “истерическим”. Правда, у американцев, и только у них, была теперь атомная бомба. Но с одной атомной бомбой, тем более тогдашнего скромного калибра, невозможно было предпринять завоевательный поход, для этого нужны были сухопутные войска. А сухопутные войска в Соединенных Штатах после проведенного (к 1948 году) сокращения по своей численности вдесятеро уступали советским. При таком соотношении ни о какой агрессии с их стороны не могло быть и речи.

Чтобы сделать из Америки врага, надо было постоянно давить войсками по всему периметру новой советской империи, наступать сапогом на все хотя бы чуть-чуть непослушное или даже просто непохожее, шарить по всему земному шару в поисках очередного места, откуда можно было бы навредить вчерашним союзникам. Зачем это было нужно Кремлю или, точнее, советскому правящему слою, определявшему диапазон и основные направления внешней политики (далеко отошедшей от принципа, как его определил Карамзин, “умеренной державности”, которому с большей или меньшей аккуратностью следовали русские цари)? Темна вода. Что-то осталось здесь от бесов, раздувавших пожар мировой революции (хотя смысл такого рода экспансионизма радикально поменялся). Угадывается и Фобос, сын Ареса: страх перед непонятным “большим миром”, естественный у культурно неразвитых советских начальников, шагнувших из грязи в князи, находил выход в агрессивных действиях.

Методичное давление “по всем азимутам” давало свои плоды; посасывая трубку, Сталин “перевоспитывал” Америку: она научилась спать, так сказать, сжимая в руках оружие. Впервые за всю свою историю американцы вынуждены были в мирное время завести большую армию, поддерживать в рабочем состоянии гигантский ВПК и вырастить, в значительной мере по образцу КГБ, сильную разведку. То есть все те учреждения, что в итоге пересилили соответствующие советские учреждения и заставили их отступить. Подобно плохому волшебнику, Сталин вызвал к жизни целый сонм чудовищ, которые, не будучи в силах справиться с противной стороной, в конечном счете обратились против его собственного народа.

Все годы “холодной войны” у нас ловили агентов американского империализма, продавшихся врагу за тридцать сребреников. Но что могли сделать эти мелкие пакостники такой махине, как советская империя? (Пушкин считал, не без некоторого на то основания, что шпионы вообще так же мало нужны, как буква “ъ”.) Другое дело, если употребить слово “агент” в более серьезном смысле объективно действующей посреднической силы. Вот агентов в таком смысле стоило найти и наказать, но их и не надо было искать — они были на виду и наверху. Псари, утвердившиеся на царстве, вознамерились “похоронить” Америку, но по неразумию своему все делали для того, чтобы ее-то как раз усилить и, наоборот, свою страну ослабить — как не назвать их агентами американского империализма? Частный случай проявления того, что называют иронией истории.

Я отнюдь не отождествляю американский империализм с Америкой. Это разные материи, более того, в оны времена — трудносовместимые. Мейнстрим американской жизни всегда противился чрезмерному увлечению какими бы то ни было заморскими акциями, тем более что такого рода увлечения неизбежно вели к усилению относительно закрытых (поскольку это возможно в открытом обществе) институтов, всегда склонных вести свою собственную игру и руководствоваться собственной, спецификой дела диктуемой, логикой. Даже сегодня американцы — о чем можно судить хотя бы по их фильмам — косо смотрят на плотно запертые двери разных важных учреждений, где вершатся мировые дела: демократический инстинкт подсказывает им, что у людей, которые там сидят, могут быть какие-то “специальные интересы”, отличные от интересов общества в целом.

Впрочем, не так уж давно даже те американцы, что подвизались на дипломатическом поприще, зачастую проявляли некоторое простодушие, не свойственное их заморским коллегам. Не далее как в 30-е годы один из руководителей госдепартамента наставлял подчиненных: имея дело с хитрыми европейцами, не давайте “обращаться с собою, как с сосунками” (to be played for a sucker). Уже цитированный мною Нибур, порицая американцев за чрезмерную самоуверенность и чувство собственной праведности, демонстрируемые ими на международной арене, с другой стороны, удерживал их и от чрезмерного простодушия. С такими людьми, как Гитлер или Сталин, надо разговаривать иначе, чем с соседской тетушкой Мэри, писал Нибур; с ними надо держать ухо востро и уметь прибегать к хитростям, не опускаясь, однако, до их коварства.

Разумеется, Гитлер и Сталин не были первыми, кто дал “яркие” образцы punica fides (“пунической верности”, то же, что вероломство) на международной арене; у них был длинный ряд предшественников. Вся европейская история являет собою в этом плане постоянные колебания между крайними полюсами — рыцарским благородством и макиавеллистической злокозненностью. Но макиавеллистическая злокозненность никогда не имела таких масштабных последствий, как в нашем веке.

К счастью, “дуэльный миметизм” (как называют его некоторые авторы, имея в виду взаимные подражательные действия) эпохи длительного противостояния СССР не до конца испортил Америку; и совесть оттоль не вся уплыла. Американская внешняя политика пока еще сохраняет элементы идеализма, и если другой раз они выражают себя довольно неуклюжим образом, это еще не значит, что было бы лучше, если бы их не было вообще. Даже чувство собственной праведности, свидетельствующее об изъяне духовного зрения, имеет некоторую положительную сторону: тот, кто сам себя возводит на определенную высоту, не может себе позволить явно “некрасивые” поступки. Будем, наконец, помнить о том, что рядовые американцы, чье воздействие на внешнюю политику своей страны (гораздо более значительное, чем это обычно представляют бывшие советские люди) в целом трудно оценить однозначно, в одном по крайней мере проявляют завидное постоянство: в своей массе они не разделяют великодержавных амбиций и не одобряют “чрезмерное” вмешательство Соединенных Штатов в дела других стран 2.

Словом, надо стараться не перегибать палку ни в ту, ни в другую сторону. Безоглядно доверять Америке, как это особенно убедительно продемонстрировал косовский кризис, нельзя; о своих национальных интересах надо заботиться самим. Но это только половина задачи, психологически для наших соотечественников как раз простая. Другая половина несопоставимо сложнее: думать о собственном лице, так основательно попорченном за долгие советские десятилетия.

 

Каграманов Юрий Михайлович (род. в 1934) — публицист, историк, культуролог. Постоянный автор и лауреат нашего журнала. Последние публикации на страницах “Нового мира”: “Черносотенство: прошлое и перспективы” (1999, № 6), “Америка далекая и близкая” (1999, № 12).

1 Niebuhr R. Christian Realism and Political Problems. L., 1955, p. 22.

2 По данным на 1997 год только 13 процентов американцев считали, что их страна должна быть мировым гегемоном; подавляющая часть, 74 процента, стояла за то, чтобы она “разделяла власть с другими странами” (“For eign Affairs”, 1999, march-april, p. 39).