Ватутина Мария Олеговна родилась в Москве в 1968 году. Поэт, эссеист, прозаик. Неоднократно публиковалась в “Новом мире”, других журналах и альманахах.
* *
*
Помнишь, переходили дорогу в неположенном месте?
Снег повалил: ни вернуться, ни разгрести.
А сойдя с перрона в ночном предместье,
Где в инцесте живут поэтессы с поэтами, ты в горсти
Зажимал мою кисть, как клинок для мести.
Или помнишь, я, оборачиваясь и дрожа,
Как в убежище из стекла и бумаги,
Забегала в дом твой.
От гаража
Отделялась тень вековой коряги,
Черт-те кем поставленной в сторожа.
Беспокойно, чутко спала округа.
Вьюги вьюн обвил околоток тьмы.
Было нужно нам предъявить друг друга
Небесам, под которыми ходим мы!
Твоему Небу и моему Небу.
Так предъявляют новую негу
Разлюбившим нас, бывшим, любившим нас.
...Приходила дворняга в неподходящий час.
Напилась и вышла. Ушла по снегу,
Не оставляя следов...
* *
*
Скоро настанет возраст, в котором ты
Влюбишься в предсказуемость суеты,
Где беспокойство, словно зона конфликта,
Не заползает в квартиру твою из лифта.
Было в начале Слово. Потом разлад.
Кровоточили десны. Свихнулся брат.
В гору пошел другой. И пришла жена,
Ужином накормила, дала вина.
Все залечила, выстирала, сожгла.
И — зажила.
Житель контекста Библии, библиофил,
Кто адским яблоком горло твое забил?
Слово забыл. Ты Слово забыл, с которым
Был не в ладу, которое брал измором
И сочинял планету, ремесла, саги,
Цивилизации, вечное на бумаге
Тленной. А нынче телу диктует позу
Только брюшко и ужина ждет, что дозу.
И неотрывно, словно в рецепт провизор,
Смотришь ты до полуночи в телевизор.
Воспоминание
Помнишь, как жили-тужили на Бронной?
Ведьму белесую в синих тенях.
Мокрый стояк в коммунальной уборной.
Тумбочку для телефона в сенях.
Пуфик смешной в кабинете соседа.
Ванную с запахом соли морской.
Жизнь прожита после этого где-то
В третьей стране у черты городской.
Я привожу к Патриаршим потомство,
Молча смотрю на упавший с небес
Трепетный лист. И святое бездомство
Здесь ощущаю и праздную днесь.
Что ли закурим, мой ангел патлатый?
Джинсы с надрезом. Рюкзак за спиной.
Как я устала от витиеватой
Линии зла, закрепленной за мной.
Это на Бронной, во всем виноватой,
В сиром сортире из петли проклятой,
Сооруженной на ручке дверной,
Вынули маму однажды весной.
* *
*
Ужин отдать врагу?
Приходи и ешь!
...Помнишь, как мы гуляли с тобою меж
Ветхих усадеб. Страшно мне и теперь,
Словно дышал мне в шею голодный зверь.
.............................................
Как я училась жадно твоим речам!
Как я устала вздрагивать по ночам!
Как я гадала, сколько веков назад
Выполз из чрева твой воспаленный взгляд.
И догадалась: страшно и повторить!
Только могила может нас помирить!
Но, Сатана, ты мыкаешься в веках,
Ездишь на “Ниве”, моську завел, зачах.
Лишь иногда (ступеньками скрип-да-скрип)
В дом твой крадется мой полуночный всхлип.
Это в дали заоблачной вновь и вновь
Снится мне что-то страшное про любовь.
Переселение
Прекрасна родина, чудесно жить в ладу...
Е. Р.
Живи по-дачному: складируй вещи здесь,
На столике журнальном ешь и стряпай.
Переселенья маленькую месть
На этот раз тебе не мама с папой
Устроили.
Физический износ
Настолько материален — диву дашься!
И как бы славно телу ни жилось,
Ему придется с адом повидаться.
Грустна, неповоротлива, слаба.
Слова произносить поднадоело.
Молчи, гортань! Остановись, судьба!
Не мучай дальше немощное тело.
В жилище новом холод и бардак.
Скажу я вам, переселенье — мрачно,
Когда тебе до сорока пятак,
А тишина в квартире многозначна.
Неприхотливую приготовляй еду.
С могилою не сравнивай квартиру.
Прекрасна родина. Чудесно жить в аду,
По АД ресу, неведомому миру.
* *
*
Отвернешься — забуду твои черты.
А умру — забуду, как жизнь прошла.
Я еще не знаю толком, чем ты
В этой жизни был. Я не помню зла,
Я не помню радости. По ночам
Я не помню, как наступает день:
То ли тень ползет по моим плечам,
То ли снега тихая дребедень
По карнизу. Дворники речь ведут
И лопатой скрябают об асфальт
Далеко внизу. Поцелуй вот тут,
Где порезал кесарь, войдя в азарт,
Разрезая маму мою. В проем
Живота потыркав — такой остряк.
Вот засечка на левом плече моем:
Акушерский прочерк иль Божий знак?
Очевидно, первое. Я боюсь.
Обними меня. Появись вблизи
И послушай: снег ли наводит грусть,
Дворник возится в снеговой грязи,
Или ранний путник торопит шаг,
Или чиркает по плечу Господь:
Ты жила, жила, ты любила так,
Что теряла память, сжигала плоть,
Выкликала гибель, гнала подруг,
Зазывала счастье исподтишка.
У тебя от жизни — один испуг
Да родимый шов в полтора стежка.
* *
*
Сколько раз я звала к себе смерть,
Бабу Валю и бабу Маню.
Просила: “Миленькие, заберите, терпеть
Не в силах, живу на грани”.
“Жизнь прекрасна!” — кричали сверху.
“Скушай тюрьку и слушай сказку”, — шептали снизу.
Голубей, прилетающих на поверку,
Не гони с карниза.
“Это, — говорили старые, — мы и есть!
Баба Маня да баба Валя.
Не смотри телевизор, но и в окно не лезь.
Собери игрушки, они устали.
Пиши буквы правильно, каждую по три строки,
Выводи хвостик у буквы “а”, не елозь на стуле.
И тогда все в жизни сложится, все сложится, чири-ки-ки,
Кто-нибудь да покрошит булочку, гули-гули”.
* *
*
Позвонить тебе, что ли, спросить, мы в ссоре или..?
И услышать в ответ: “А мы тебя схоронили.
Сколько лет пролетело, в одном лишь черпаю силу,
Что никто покуда не видел твою могилу”.
Вот как скажет. А ты, а тебе что горох об стену.
Это ты все годы брала его на измену.
Это ты вскричать готова:
“Я жива-здорова!
Даже морщусь, если потыркать иголкой в мякоть!”
А трубка скрипнет: “Не плакать!”
А трубка скрипкой сама заплачет
О том, что любовь — ничего не значит.
* *
*
В Москве дожди идут из облаков,
Светящихся на черном небе, словно
Сто лун за ними, нимбов, маяков,
Сто белых стай, воркующих любовно.
Смотри на свет! Он может нас спасти,
Я сотни раз проделывала это.
А что тебе на память привезти
С того недосягаемого света?
* *
*
Пока закуришь сигарету,
Придет автобус. За-га-си.
Так Бог планировал планету
С огромной родинкой Руси,
Чтоб все не клеилось без Бога.
И ты Его не торопи.
Пришел автобус. Ждет дорога.
О бренном не тревожься. Спи.