Щиголь Лариса родилась во время Великой Отечественной войны в иркутской эвакуации. Большую часть жизни прожила в Киеве. По образованию финансист. Публиковалась во многих российских и зарубежных периодических изданиях. Соредактор журнала “Зарубежные записки”. С 1997 года живет в Германии. В “Новом мире” печатается впервые.
Вместо баллады
При попытке туда пробиться
Непроглядный туман клубится,
Затаился в кустах убийца,
Ночь ненастна, и жизнь подла...
Представляемый без нажима,
Едет князь и его дружина,
А сюжет и его пружина
Приторочены у седла.
И когда она развернется,
Светлый князь домой не вернется,
И вдова в терему качнется,
Белы ручки вскинет горбе
И лишь год или два, не доле,
Погорюет о тяжкой доле,
Подчинится Господней воле
И угаснет в монастыре.
У грядущего обелиска
Грязь и темень, и конным склизко —
Кто внесет их посмертно в списки
И поставит в законный ряд?
Что за тайны столетья спрячут?
Кто там плачет? А кто не плачет...
А слова ничего не значат —
Их нечаянно говорят...
* *
*
И затем, что печальные эти места
И не жили, а так — ожидали Христа,
И затем, что в пургу там не видно ни зги —
И глаза залепляет, и пудрит мозги,
И затем, что вообще предстоять пред судьбой
Одному потрудней, чем гуртом и гурьбой,
Там гуляют метели, пурга и мороз,
Завивая клубки наподобие роз.
...И шагает братишка-матрос впереди —
Пулеметные ленты крестом на груди.
* *
*
Вот я смирилась с гладью да тишью —
Жить мне в запечье серенькой мышью,
Мышью запечной, мышью подпольной,
И не свободной, и не невольной.
Не по размеру это запечье —
Вон как, к примеру, ноют предплечья:
Если б имела крепкую веру,
Дали б мне, может, щель по размеру.
Господи Боже! Господи Боже!
Надо и мышью, видимо, тоже,
Кошкой и мышкой, львицей и ланью —
Всё под Твоею мудрою дланью.
* *
*
Памяти родителей.
Счастливый год сороковой
Шумел зеленою листвой,
Тогда был папа молодой
И мама — молода,
И пахло ветром и водой,
И небом, и простой едой,
А вот вселенскою бедой
Не пахла жизнь тогда.
Когда двоим по двадцать лет
И он ведет мотоциклет,
А за спиной — почти балет! —
Верхом сидит она,
И думать, видимо, не след
О том, что жизнь одна.
Они гуляли при луне,
Они мечтали обо мне,
И плавали в пруду,
И были счастливы вполне
В своей немыслимой стране
В сороковом году.
Они учились на врачей,
Ходили слушать скрипачей,
Их пафос сталинских речей
Пьянил сильней вина,
И после лекций, все в мелу,
Они встречались на углу,
А за углом ждала она,
Священная война.
* *
*
Ну вот и потерян ключик —
А ты был еще из лучших,
Из тех, как учили детку,
С кем можно пойти в разведку.
Что ж делать, раз нам обоим
Досталась разведка боем,
Где раненых не спасают
И даже своих бросают.
Но, помня, как мы летели,
Как пело в душе и теле
Прекрасное чувство связи,
Я доползла восвояси.
Все мы просим у Бога
Счастья, хотя б немного,
И даже не замечаем,
Что часто и получаем.
* *
*
Здесь липы не деревья — дерева.
Под низкий бобрик стрижена трава,
Свистят в кустах бесчисленные птицы,
Ручные зайцы, белки и куницы
Блаженствуют в бесчисленных садах,
И лебеди в бесчисленных прудах
Высокие вытягивают шеи,
В зерцалах вод стократно хорошея.
Богатая и теплая страна.
Но согревает — разве что снаружи.
Как будто бы внутри провезена
Какая-то бытийственная стужа,
Какая-то ментальная вина
С неразрешенным багажом оттуда
Или, скорей, ментальная простуда
С анамнезом неясным, и она
Никак не может быть излечена
В краю озер, дворцов, церковных шпилей
И неземной красы атомобилей...
А может, расстояния презрев,
Поверх барьеров, шпилей и дерев
Незримо сообщаются сосуды.
* *
*
Вот то-то и оно, что нам слабо, мой свет,
Всецело осознав, что через двести лет
Заметных перемен под солнцем нет как нет,
С натугой проглотив смешок, застрявший в горле,
Отметив, что налоги вовсе сперли
И что зависишь, строго говоря,
Хрен знает от какого, но царя,
Не говоря — толпы, не говоря — цензуры,
Пересчитав амуры и цезуры,
Извериться в словах и прелестях девах
И, хищну тварь о двух клюющих головах
Зря в небе над собой и тьму — на горизонте,
В последний раз вздохнуть о воле и правах —
И написать “Из Пиндемонти”.
Мюнхен.