Куллэ Виктор Альфредович родился в 1962 году на Урале. Поэт, переводчик, комментатор Собрания сочинений Иосифа Бродского. Лауреат премии “Нового мира” (2006)

и итальянской международной премии “Lerici Pea — Москва” (2009). Живет в Москве.

 

*     *

 *

Как птица из веток свивает

свой временный дом на беду —

душа прирастает словами.

И плоть претворяется в Дух.

Я выйду на улицу. Выйду,

чтоб только не быть одному.

Ещё моложавый по виду.

Уже заглянувший во тьму.

Любому, ты слышишь, любому

бессмертие предрешено:

одним как патроном в обойму,

другим — словно в пашню зерно,

а третьим — песком под стопою,

кишением тварей немых.

Страшишься, душа? Бог с тобою.

Страшнее нехитрая мысль

про холод межзвбездной свободы,

вполне исчислимый пока,

где снова не станет природы,

и времени, и языка.

 

*     *

 *

ничем я не рискую

пытаясь в январе

бумагу ледяную

чернилами согреть

не сочинять больнее

да не с чего начать

ладони леденеют

бумага горяча

*     *

 *

Ну, здравствуй! Я заранее провижу,

как встретимся, лицом переменясь.

Сегодня всё и вправду как впервые

свершается почти помимо нас.

Однажды мы судьбой переболели

и предпочли раздельную тюрьму.

С тех пор мои тетради побелели,

исписанные столько лет тому.

Бесследно испаряются чернила,

и не могу припомнить ни строки

о радости, что ты мне причинила,

о непереносимости тоски.

 

*     *

 *

Уже навряд ли что исправишь

словами. Необманно только:

коснувшись кожи, точно клавиш,

прислушаться к ответным токам.

Как будто бы ещё не поздно

остаться добрыми друзьями;

и есть какой-то хитрый способ,

и есть какой-то ход неявный.

Но ты, без устали листая

несбывшееся под обложкой,

жрёшь одиночество ломтями,

спишь с одиночеством, как с кошкой.

Воспоминанья посмешнели.

То, с чем кукуешь в настоящем, —

скушнее форменной шинели

и лживее, чем глупый ящик.

Ну что ж, переживём и это,

под занавес рукоплеская

той, что слепил из слов и света

и — отпускаю, отпускаю…

 

Минимализм

Отцу Стефану

Истина

Уистена:

Оден

один

*     *

 *

Я флейту слушаю и клавесин —

на большее не остаётся сил.

Когда-то обожаемый орган

преобразился в смертного врага.

Я не хочу; мне попросту пуста

отверзнутых регистров густота —

астральный холод, что по ним течёт,

не принимает смертного в расчёт.

Хоть музыка пусть помнится живой:

капелью птичьей, трелью дождевой…

 

Геннадию Жукову

Стихотворец впадает в угрюмство,

и — когда ему Лета по грудь —

он сбегает в условный Урюпинск,

как подлодка ложится на грунт,

и тихонечко пьёт. Перед этим,

по возможности, жизнь разорив.

Пункт конечный, куда мы приедем,

если честно, промыт изнутри

хирургическим синим мерцаньем.

В высшем смысле — порядок вещей

обнажён, как в музбыке Моцбарта:

смысла нет. И — не будет. Вообще.

 

*     *

 *

Разучившись писать — становлюсь

страшен, как черепаха без панциря.

Звуки, что затвердил наизусть,

иссякают из памяти.

Но зато, даже если смешон,

ковыляя остаток оставшийся,

каждый, пусть и неловкий, стишок —

небывалое нечто. И ставшее.

 

*     *

 *

dir/

По расписанью: “далее везде”...

И электричка шмелем басовитым

пророкотала, стёклами зардев,

по небесам, до времени безвидным.

Там за городом нищета и грязь:

т. е. земля — великая, немая.

Там, нечленораздельно матерясь,

почти без слов друг друга понимают.

Там, городских не ведая страстей,

неприхотливый член электората

в сей мир приходит, делает детей

и в землю возвращается обратно.

Нет будущего. Вечное теперь.

У женщины, живущей настоящим,

всего и дел — томиться и терпеть,

высматривая счастье в глупый ящик,

вздыхать украдкой о волшебных тех

из ролика “Вы этого достойны”,

а после обихаживать детей,

нетерпеливых, как скотина в стойле.

Там души тех, кто, сам себе не мил,

как мошкара над лампою роятся.

Так в чём же смысл, мой Боже, в чём же смысл?

Ужели только в этом всеприятьи?

Ужели только пустота в груди

да мутная отрада слёз нетрезвых?

…Но отдалённый колокол гудит,

и бригадир железкой бьёт по рельсу.

Встаёт старик: пришёл работе срок.

Он на плечо закидывает грабли.

И женщина выходит на порог,

чтоб дети, на беду, не заигрались.

 

*     *

 *

законы стихосложенья

способствуют на ощупь

чтоб жизнь обернуть сюжетом

вписав её в ряд необщий

в покорной людской бродильне

подвластны иным обетам

мы все как могли блудили

чтоб после писать об этом

но прошлому не прикажешь

а будущее не властно

над лёгкими мотыльками

слетевшими к Судной Лампе