“АПН”, “Взгляд”, “Время новостей”, “Газета”, “Дело”, “День и ночь”,

“День литературы”, “Завтра”, “Иностранная литература”, “Искусство кино”, “Книжное обозрение”, “Литература”, “Литературная газета”,

“Литературная Россия”, “Маяк”, “Москва”, “Московские новости”, “НГ Ex libris”, “Неприкосновенный запас”, “Новая газета”, “Новая Польша”, “Новый Журнал”, “Политический журнал”, “ПОЛИТ.РУ”, “Правая.ru”, “Рец”, “Русский Журнал”, “Спецназ России”, “Топос”, “Toronto Slavic Quarterly”, “Урал”

Тимур Алиев. Российское правозащитное движение спасет внутренняя реформация. — “Неприкосновенный запас”, 2006, № 1 (45) .

“<…> необходимо вернуть доверие населения к правозащитникам. Но это будет возможно только в условиях полной внутренней реформации правозащитных сил, иначе говоря, внутренней „чистки”, причем публичной и обязательно инициированной самими правозащитниками. Нужно будет провести ревизию финансовых поступлений и безжалостно избавиться от „грантоедов”. Изменить принципы работы тех правозащитников, что стали профессионалами от правозащиты. Наконец, четко разграничить полномочия собственно правозащитников и оппозиционеров и политизированных организаций. <…> У этого предложения существует один безусловный „минус” — „внутренняя реформация” легко может превратиться в средство самоликвидации…”

Андрей Ашкеров. Две Декларации. — “АПН”, 2006, 14 июня .

“<…> нужна Декларация, со всех точек зрения противоположная той, что была принята в 1990-м году. Не Декларация независимости от себя и собственной судьбы, а настоящая Декларация суверенного существования русских как политической нации. Попробуем представить себе ее философские пролегомены…”

Дмитрий Бавильский. Моя прекрасная домомучительница. — “Взгляд”, 2006, 14 июня .

“Сюжет „Моей прекрасной няни” уже давно исчерпался, но ее и гоняют и гоняют, то вдоль, а то поперек, то утром, то вечером, а то и в выходные, то по две серии подряд, а то по три. Точно это инструктаж народонаселения, единый политдень. Политинформация в стране победившего капитализма. Ибо в ситуации переориентации с классовых ценностей на ценности приватного, частного порядка (курсив мой. — А. В. ), то, что происходит в семействе Шаталиных, куда важнее сводки последних новостей в стране и в мире”.

Значит ли это, что приватные ценности семьи Шаталиных лишены классового содержания? (А. В.)

Дмитрий Байкалов. Футуристический госзаказ. — “Политический журнал”, 2006, № 20, 5 июня .

“Пусть футурологи, прогностики и астрологи предсказывают будущее, а фантастика строит модели, причем цель ее — построить как можно больше таких моделей”.

См. здесь же: Татьяна Кравченко, “Рулевые. Параллельный мир ничем не отличается от действительного”.

Константин Бакаев (Железноводск). Несовершеннолетний либерализм. Нельзя говорить о кризисе того, что еще только зарождается. — “Московские новости”, 2006, № 23, 23 июня .

“Еще больше проблем у современного либерализма лежит в области субъектов прав. Как известно, к субъектам права относятся следующие: растительный мир; животный мир; человек; население отдельно взятой страны; человечество; Бог как создатель сущего мира. Из этих шести субъектов права современный либерализм акцентирует свои усилия практически на одном — на соблюдении прав человека. К остальным субъектам права современный либерализм относится по остаточному принципу и даже хуже того: игнорирует, нарушает, попирает их, а о таком субъекте прав, как Бог, не имеет даже представления”.

Фредерик Бегбедер. “Москва похожа на Париж 1920-х”. Беседу вел Константин Филатов. — “Взгляд”, 2006, 3 июля .

“Да, роман Булгакова „Мастер и Маргарита” — очень романтичная книга, за исключением того места, где все начинают летать по небесам”.

Биография — новая тенденция “Национального бестселлера”. Беседу вел Григорий Заславский. — Сайт радиокомпании “Маяк”, 2006, 13 июня .

Говорит лауреат премии “Национальный бестселлер” Дмитрий Быков: “<…> [Алексей] Варламов как биограф значительно сильнее, чем Варламов как писатель, просто потому, что здесь он выбирает более интересный материал. Также здесь можно было бы назвать огромный успех книги Павла Басинского о Горьком. Я ни с чем не согласен в этой книге, но очень ее люблю, она очень увлекательно написана. Очень многого я жду от книги Льва Лосева о Бродском, которая выйдет в августе в серии „ЖЗЛ”. Это грандиозное произведение, настоящая сенсация рынка. <…> Я довольно долго хотел писать биографию Некрасова. Но, к счастью, уже существует замечательная биография работы Скатова. Мне тут уже ничего добавить невозможно. Сейчас я работаю над биографией Окуджавы для серии „ЖЗЛ”. Надеюсь, что это тоже получится. В отдаленных планах — книга о Твардовском, потому что мне кажется, что это поэт недооцененный и гениальный”.

Федор Бирюков. Апостроф. — “Завтра”, 2006, № 24, 14 июня .

“„Как меня зовут?” — удар молнии в засохшее дерево псевдокультуры конца XX века. Вихрь, огонь, посмертный треск расщепленного надвое ствола, разлетающиеся в стороны сучья. Пораженное молнией дерево „культуры”… разбитые скрижали „добродетели”… Об этом говорил Заратустра. Грозовые бушующие небеса розовеют. Гроза стихнет, солнце взойдет. Будет весна. А все начиналось с молнии…”

См.: Сергей Шаргунов, “Как меня зовут?” — “Новый мир”, 2005, № 5; М., “Вагриус”, 2006.

Дмитрий Быков. Быков- quickly: взгляд-82. — “Русский Журнал”, 2006, 15 июня .

Полемика с Анатолием Найманом — по поводу Пастернака и “Пастернака” (“ЖЗЛ”). Среди прочего: “Найман ведет колонку в газете „Еврейское слово”, удивительном издании, для которого слова „дух национальной исключительности” еще слишком мягки”.

А также: “Советская власть кончилась пятнадцать лет назад, а миллионы продолжают превращаться в пыль — во время бандитских разборок, национальных войн, тихого и как бы незримого вымирания по окраинам... Дело тут, наверное, не только в советской власти”.

И — “Тот факт, что Мандельштам погиб в лагере, не делает его однозначно правым во всем, что он говорил и делал <…>”.

Дмитрий Быков. Места для пассажиров — на нарах. — “НГ Ex libris”, 2006, № 21, 22 июня .

“Предыстория такова: питерские издатели обратились к [Науму] Ниму как к главному редактору журналов „Неволя” и „Досье на цензуру”, видному правозащитнику, диссиденту с тюремным и лагерным опытом, историку отечественной пенитенциарной системы. От него требовалось написать своевременную книгу — сборник полезных советов для людей влиятельных и состоятельных, попавших в мясорубку отечественного судопроизводства. Как вести себя на допросе. Как выжить в тюрьме. О чем можно и нельзя говорить с сокамерниками. Сто советов бывалого зэка. Зарекаться от тюрьмы в России по-прежнему не стоит: перед законом все равны, перед его отсутствием или избирательным применением — тем более. Ним вместо требуемого справочно-методического пособия написал роман [„Пассажиры. Хроники новейшего времени”], который я без колебаний назову одной из главных книг года…”

“Важно место, где рождались и творили”. Беседу вела Татьяна Невская. — “Газета”, 2006, № 106, 22 июня .

Председатель правления Фонда Н. В. Гоголя Игорь Золотусский рассказывает о музее Гоголя, которого в России нет: “Формальная причина отказа — не существует коллекции личных вещей писателя. Это звучит несерьезно и цинично. Как известно, в музее-заповеднике „Михайловское” нет ни одной личной вещи Пушкина, кроме, пожалуй, одной только кружки. Все, чем заполнена усадьба, — это восстановленная эпоха. То же можно сказать о множестве музеев, связанных с великими русскими именами. <…> Важно уже то обстоятельство, что именно в этом месте рождались, творили, проводили медовый месяц, как в музее Пушкина на Арбате, умирали, как в доме номер 7а по Никитскому бульвару, где Николай Васильевич Гоголь провел последние четыре года своей жизни”.

Петр Вайль. “Из крана бургундское не течет!” Беседу вела Лариса Малюкова. — “Новая газета”, 2006, № 47, 26 июня .

“Вижу первые признаки того, что российское искусство потихоньку вползает в знакомый по 70 — 80-м эзопов язык. Я уже видел спектакль „Антоний и Клеопатра”, в котором исполнитель роли Октавиана откровенно изображает президента России — интонацией, пластикой, голосом. Зачем? Аналогия никак не работает: кто ж тогда Марк Антоний, кто Клеопатра, если Октавиан — президент России?”

Булат Галеев. Знаменательная встреча: Свиридов о светомузыке. — “День и ночь”, Красноярск, 2006, № 5-6 .

“Среди разного рода экспериментов в области синтеза музыки и света, начатых в 1962 году с исполнения „Прометея” А. Скрябина со светом, в деятельности казанской группы (сейчас НИИ) „Прометей” особое место занимают так называемые светомузыкальные фильмы. После любительских попыток создать абстрактные киноэкранизации музыки Скрябина („Прометей”, 1965 г.), Вареза („Вечное движение”, 1969 г.) лишь в 1975 г. представилась возможность снять фильм уже в профессиональных условиях — на Казанской студии кинохроники. В официальных планах студии и в титрах фильм именовался „Светомузыка”, но реально за ним закрепилось название музыкального произведения, взятого за его основу: „Маленький триптих”. Это небольшое симфоническое произведение написано великим русским композитором Г. Свиридовым, и фильм снимался, так сказать, с его „благословения”, т. е. при предварительном согласовании с ним самого замысла — дать этой прекрасной музыке светоживописную трактовку средствами кинотехники. После завершения фильма 29 января 1976 г. в одном из просмотровых залов „Мосфильма” состоялась встреча композитора Г. Свиридова с постановщиками светомузыкальной картины Б. Галеевым (режиссер) и И. Ванечкиной (сценарист)…”

Марианна Гейде. Стихи. — “Рец”, 2006, № 37 .

..........................................

Этот кофе скоро стынет,

Скоро станет ледяным,

Было у старика и старухи три сына,

Все трое стали дым,

Было у царя три сына,

Эти тоже стали дым,

Невыносимо, невыносимо, невыносимо,

А мы снова повторим:

Мы горим и говорим,

Погорим и догорим,

Договорим и догорим.

См. также повесть Марианны Гейде “Энтропия” (“Новый мир”, 2006, № 6).

О стихах Марианны Гейде см. в “Книжной полке Андрея Василевского” (“Новый мир”, 2006, № 6).

Евгений Головин. Сергей Есенин. Счастье. — “Завтра”, 2006, № 24, 14 июня.

“Проблема „милой” очень важна для Сергея Есенина, ибо так поэт именует музу и вообще свою женскую ипостась. Поэтому „милая” неохотно и неудачно воплощается женщиной”.

Линор Горалик. Стихи. — “Рец”, 2006, № 37 .

Помилуй, Господи, себя.

Кто любит более тебя,

пусть пишет далее меня

и плачет долее тебя.

Горан Петрович из города Кралево. Интервью брали Станислав Холкин, Юлия Дьячук. — “Урал”, Екатеринбург, 2006, № 6 .

Говорит сербский прозаик Горан Петрович: “Я не думаю, что есть мотивы [сюжеты] совершенно интернациональные, не содержащие национальных черт. Я очень часто сравниваю это с вином. Когда вы входите в магазин, вы ищете вино по географическому принципу, но также важно, чтобы вино было очень хорошим. Вот этот сорт вина вас привлекает. Я надеюсь, что мои книжки содержат обе части: и особенности географического происхождения, и качество доброго вина”.

Наталья Горбаневская. Стихотворения. — “Новая Польша”, Варшава, 2006, № 5, май .

.............................

В тихом небе ходит Веспер

— наваждение...

А конвой стреляет без пре-

дупреждения.

Борис Гройс. Выйти за пределы элитарного пространства… О ситуации в современном искусстве, о положении российских художников в иерархии международных арт-институций. Беседу вела Ника Дубровская (Нью-Йорк). — “Взгляд”, 2006, 8 июня .

Среди прочего: “<…> в нынешней культуре сам факт упоминания важнее оценочной позиции”.

XX съезд и XX век. Лекция Мариэтты Чудаковой. — “ПОЛИТ.РУ”, 2006, 8 июня .

Полная расшифровка лекции Мариэтты Чудаковой, прочитанной 13 апреля 2006 года в клубе “Bilingua” в рамках проекта “Публичные лекции „Полит.ру””. Среди прочего она говорит: “Мы, знающие российский ХХ век, уже не можем позволить себе таких разговорчиков — что если бы не было Наполеона, то все равно его роль выполнил бы другой человек. У нас — в России ХХ века — дело обстоит иначе. Мы должны отдать себе отчет в том, что, если бы не нечеловеческая целеустремленность и близкое к нечеловеческому, беспредельное отсутствие каких-либо моральных запретов для самого себя и своих действий у Ленина, а также если б не несчастные свойства личности Николая II (на его судьбе я поняла, как правильно делали монархи, что заключали династические браки, без любви — в немалой степени любовь к жене несчастного монарха погубила Россию: он о жене думал едва ли не больше, чем о судьбе вверенной ему страны), — Россия в ХХ веке могла вообще постепенно вырулить к Великобритании с ее устройством”.

“Одним из лучших воспоминаний моей жизни в ХХ в. останется огромная дубовая, наверное, дверь на Старой площади. Кто не испытывал того, что было до, тот не сможет, наверно, понять того, что испытала я, когда 23 августа 1991 года смотрела на эту дверь, все не могла от нее отойти. Помню, я стояла в нескольких метрах, на другой стороне улицы. Дверь была заклеена внахлест двумя листами формата А4, и на них шариковой ручкой было крупно написано „ЦК КПСС закрыт”. Более замечательных слов я, наверное, не слышала, со стихами не сравнить”.

Борис Дубин. Как я стал переводчиком. — “Иностранная литература”, 2006, № 6 .

“Задачей редактора (его роль, как и роль „учителя”, „инженера”, „врача”, как все сословие „интеллигенции”, сложилась еще в ходе сталинской культурной революции конца 1920 — первой половины 1930-х годов, периода „учебы” советских писателей и читателей) было, во-первых, довести попавший в его руки оригинальный или переводной текст до некоторых средних кондиций языковой правильности и литературного стиля, которые делали написанное пригодным для печати, а во-вторых — следить за тем, чтобы в печать не проникло ничего недопустимого с точки зрения цензуры, в самом широком спектре — от политики до эротики. Спасением для человека пишущего, если он был не халтурщик и не карьерист, становился в таких условиях „хороший редактор” (как для человека, учащегося в советской школе, — „хороший учитель”, а для человека лечащегося — „хороший врач”). Хороший редактор работал с каждым пишущим человеком отдельно и видел свою цель в том, чтобы по возможности помочь пишущему, если в нем чувствовались способности, попасть в печать, а попутно помочь автору сделать то, что он написал — опять-таки по возможности — лучше. Не „правильнее”, не „глаже”, не „публикабельнее”, а именно лучше. Такой редактор брал на себя в тогдашних условиях, как легко понять, определенный риск. Но при этом он вместе с автором поддерживал и даже, случалось, поднимал уровень литературы, развивал ее традиции, отстаивал ее достоинство, а с другой стороны, проявлял и распространял в окружающей среде человеческое благородство, понимание, такт. Мне повезло: я начал работать как переводчик именно с таким редактором и потом встречал в своей работе нескольких таких же…” В основе текста — сообщение, сделанное 9 декабря 2005 года в университете г. Гермерсхайм (ФРГ) на семинаре, организованном профессором Биргит Менцель.

Александр Елисеев. Постиндустриальная монархия. — “АПН”, 2006, 21 июня .

“Но как бы там ни было, а пока монархисты мало популярны. <…> А все потому, что монархисты пытаются соответствовать современности, тогда как им следует быть сверхсовременными . Нужно смотреть в постиндустриальное, информационное завтра , видя в нем возможности для возрождения старого на новом уровне. А монархисты стремятся скрестить монархию то с демократией, то с фашизмом, а то и с коммунизмом сталинского образца. Вот почему их так и заносит в архаику. Либералы, коммунисты и фашисты еще могут выглядеть современно, хотя от них все больше и больше тянет гнильцой. Но вот монархисты могут быть либо сверхсовременными, либо предельно архаичными . Это нужно осознать и выработать проект создания постиндустриальной монархии. А сторонники у него найдутся”.

Збигнев Жакевич. Поляки у Достоевского. — “Новая Польша”, Варшава, 2006, № 5, май.

Из книги “Люди и пейзажи” (Гданьск, 1970). “Особенно ощутимо Достоевский, должно быть, чувствовал ненависть, которую испытывали поляки к уголовным каторжникам, воплощавшим для него уже тогда, как мы знаем, весь русский народ”.

Владимир Забалуев, Алексей Зензинов. Убийство ради жизни. Траектория нового кино. — “Русский Журнал”, 2006, 27 июня .

“Чтобы взбодриться и сбросить с себя бремя культурных напластований и табу, американскому кинематографу потребовался доктор-самоучка Тарантино. Он вкачал в кино лошадиную долю жесткости и отвязного юмора, приучив зрителей к тому, что его герои не просто убивают: они принимают на себя ответственность за это. Уже в „Бешеных псах” мы видим обаятельных, стильных хищников, нисколько не стесняющихся своей природы. Убийство — биологически обусловленная данность их существования, и они не считают нужным прибегать к лицемерию, чтобы скрыть этот факт. <…> Масса эпигонов собезьянничала у Тарантино один лишь стиль (стёбно поданные сцены кровавого насилия), при этом начисто выветрилась проблема ответственности. Впрочем, и у самого режиссера в „Убить Билла” убийство представлено как внешний ритуал, а не проблема внутреннего выбора”.

“Время культурно рефлектирующих героев, открытое шекспировским Гамлетом, завершилось, и новых протагонистов более не „превращает в трусов мысль” — по причине исчезновения нравственных запретов. Эпоха, когда быть жертвой более модно и безопасно, нежели палачом, подошла к концу. В условиях, когда жизненное пространство катастрофически сужается, убийство — прямое или символическое — вновь становится единственным способом сохранить свою жизнь. <…> И кино — в том числе российское — начинает готовить нас к этому новому порядку вещей”.

Лариса Захарова. “Наиболее распространенной является форма прямого пальто с однобортной застежкой”. О советской моде эпохи “оттепели”. — “Неприкосновенный запас”, 2006, № 1 (45).

“При условии сохранения верности теоретическим постулатам Пьера Бурдьё о наследственном культурном капитале перспектива интеграции „нашего” человека в поле западных норм одежды представляется печально отдаленной. В намерении удержать соотечественников от депрессии по этому поводу позволю себе изложить некоторые соображения относительно исторического наследия российской моды и силы его воздействия на будущее поколение”.

Михаил Золотоносов. Шестидесятники. Владимир Лакшин. Человек литературы прошлого века. — “Дело”, Санкт-Петербург, 2006, 19 июня .

“Сюжет статьи [„Солженицын, Твардовский и ‘Новый мир‘”] — защита Твардовского от трех обвинений: в трусости, запойном пьянстве и гордыне. <…> Лакшин, признавая пьянство Твардовского, отрицал трусость и гордыню”.

Виталий Иванов. Тезисы о правых. — “Взгляд”, 2006, 15 и 22 июня .

“Постараюсь дать общее описание „идеального правого”. Во-первых, он верит в необходимость надчеловеческих ценностей, задающих рамку нормального поведения людей, человеческих коллективов, государств, то есть в принципе задающих нормы . Во-вторых, он исходно воспринимает общество традиционалистически, то есть как органическое целое, а не просто как совокупность индивидов, он знает, что существуют общее благо, общий интерес, несводимые к благу и интересам индивидов, невыводимые из них. В-третьих, он считает необходимыми формализованные иерархии (в традиционном обществе) или неформализованные (в обществе современном) и отвергает равенство как универсальный принцип общественного устройства. В-четвертых, он, признавая важность человеческой свободы, не менее важным признает и ее ограничение и принуждение ради установления и защиты тех самых надчеловеческих ценностей, норм, иерархии, ради общего блага и общих интересов. Ограничение свободы, принуждение охватываются понятием „ порядок ”. В-пятых, он как минимум не считает прогресс, „движение вперед” абсолютным благом, правый в той или иной форме консервативен ”.

“<…> нельзя вывести из человека то, что будет выше его, и еще заставить человека это чтить. Иными словами, без Бога ничего не работает”.

Наталья Иванова. Современная перспектива вечных тем. — “ПОЛИТ.РУ”, 2006, 13 июня .

“Культура глянцевая отвечает, что смерти нет. (Исходя из того, что в жизни есть „вечный двигатель” и этот двигатель — потребление.) Потребитель бессмертен: тот по крайней мере, кто хочет, — может быть вечно молодым. Все линии, тенденции, все расчеты, вся реклама глянцевой культуры складываются в религию молодости. И — религию отрицания смерти: правильный и мощный потребитель не то что бессмертен — для него смерти просто не существует. Старость и смерть игнорируются. В современном детективе смерть — всего лишь элемент декора занимательного сюжета. Смерть, как и старость, — это всегда другие. То, что происходит, случается с другими. Так в современном детективе происходит замещение загадкой убийства — таинственности смерти. Если для глянцевой культуры смерти нет, то высокая культура говорит „нет” смерти. Опровергает смерть, отвечая на ее вызов. Смерть, где твое жало?..”

Имперские гуманоиды. “Целый набор фантастов уже включен в сферу политических технологий”, — считает писатель Дмитрий Володихин. Беседовал Константин Митрофанов. — “Политический журнал”, 2006, № 20, 5 июня.

Говорит Дмитрий Володихин: “Я разговаривал с действующими политиками уровня депутата Госдумы. Они принимают решения в том числе и под влиянием прочитанной ими художественной литературы”.

“Исчезла генетическая устойчивость к пошлости”. Беседу вела Татьяна Невская. — “Газета”, 2006, 27 июня.

Говорит Юрий Норштейн: “Вот, например, все очень любят говорить „cовдепия”. Я терпеть этого не могу. Не потому, что во времена те я не испытывал давления. Но я жил в том времени, тогда рождались, жили и умирали мои близкие. Я не могу определить это словом „совдепия”. Кроме того, я отношусь несколько по-иному к общественным явлениям и не хочу рифмоваться с общим отношением к будто бы уже установленным порядкам. На самом деле боязнь быть самим собой, попытка пристроиться и есть та же самая „совдепия”. У меня есть отношение к истории, к жизни, где очень много обертонов. Даже Шаламов, самый трагический голос XX века, не нивелировал время советской власти, потому что, говоря об этом времени, он оставался на невероятной, недосягаемой высоте человеческого достоинства”.

Александр Кабаков. “Интернет убил литературу”. Беседу вел Игорь Шевелев. — “Взгляд”, 2006, 28 июня .

“Прежняя литература кончилась в связи с появлением так называемой сетевой литературы. Этой конкуренции ей не выдержать. Это то же самое, как если бы все желающие могли принять участие в Олимпийских играх. Они не то что не установили бы рекорда, но просто не смогли бы пробежать, потому что дорожка была бы забита людьми. Мне кажется, что прежнее занятие литературой кончается. В этом нет ничего пессимистического. Значит, время пришло ей умереть. <…> Литература — это некая структура, некое профессиональное занятие. Этой структуре и этому профессиональному занятию иерархия необходима, иначе все рассыпается. Человек сел, написал некий текст. Нажатием кнопки он делает его доступным сотням тысяч людей. Это как бы книга, изданная немереным тиражом. Как отличить хорошее от плохого, как им конкурировать друг с другом? Конечно, это проблема не только литературы. Я убежден, что изменившаяся за последние два десятка лет скорость передачи информации перевернет мир настолько радикально, что мы этого даже не можем себе представить. У меня есть сильное подозрение, что все, происшедшее в ХХ веке, — не будем даже перечислять, что именно, — связано со скоростью передачи информации. Если бы не было телеграфа, поездов, самолетов, не было бы и революций, войн и всего остального в таких масштабах. <…> Самое главное, что нельзя уже говорить о писательстве как о профессии. Если это занятие становится доступным для всех, то это уже не профессия. Дышать — не профессия. Поглощать еду — не профессия. Также и писание становится не профессией”.

Максим Калашников, Сергей Кугушев. Одухотворенные пули. Отрывок из книги “Третий проект. Спецназ Всевышнего”. — “Завтра”, 2006, № 26, 28 июня.

“Мы создали им [немцам] мир, где они потеряли силу. Почитайте нашу фронтовую прозу. Воспоминания солдат, офицеров, солдат и генералов переднего края. Командир дивизии казах Момыш-улы совершает волшебное действо. Он рассматривает полевую карту, отыскивая позицию, за которую можно зацепиться в обороне. И видит: негде. Дальше, на краю карты, — что-то темное. Это уже Москва, ее кварталы. И тогда казах на глазах у всех отрезал эту часть карты и сжег ее. Все, сказал он, дальше для нас земли нет. И не просто земли — а мира вообще. Мы дошли до края света, до Стены Мрака, до последней границы Вселенной. И теперь надо драться. Момыш-улы прочертил конец мира. А предел мира страшен. Потому что даже смерть — не конец. С точки зрения православных и мусульман тебя за гробом ждет иная жизнь. А здесь — все. Полный мрак”.

Максим Кантор. “Не ищите у меня прототипов”. Беседовала Ольга Рычкова. — “Литературная газета”, 2006, № 24, 21 — 27 июня .

“А вообще-то я писал роман [„Учебник рисования”] не о современной богемной околотворческой публике — она, скорее, является фоном, а о европейской христианской культуре, о том, что произошло с идеей европейского гуманизма. <…>

— Наверное, вы так сроднились со своими героями, что жаль расставаться?

— Некоторые из них перейдут во второй роман. Он посвящен мировой войне — и Первой, и Второй, которую я рассматриваю как одну большую. Это была не просто война, а пересмотр всей концепции развития Запада, и без детального анализа того, что произошло с 1914-го по 1945-й, трудно понять ХХ век”.

Олег Кашин. На Дне. Почему мы празднуем День России. — “Русский Журнал”, 2006, 9 июня .

“Мы празднуем День России, чтобы показать, что мы — современная нация, которой чужды заскорузлые привычки, нация, готовая к переменам и нововведениям, нация, способная каждый раз по-новому смотреть на вещи, нация, которая сама моделирует свое будущее, сама в режиме реального времени формирует свои традиции. <…> Мы празднуем День России, потому что суверенитет стал нашей ключевой ценностью. Мы понимаем, что если центр принятия решений, касающихся России, будет находиться вне страны, то никакой России не будет. А России не может не быть, потому что мы — это и есть Россия”.

Николай Коляда. “Хочу, чтобы все было настоящим”. Беседу вела Ильмира Болотян. — “Литературная Россия”, 2006, № 24, 16 июня .

“Это родилось где-то на пятнадцатой репетиции. Я проснулся утром, пошел в цветочный магазин, купил много-много земли, рассыпал ее по сцене, налил воды, велел актерам разуться, включил музыку и сказал: „Ходите, танцуйте”. И они начали топтаться по грязи. А потом и деньги стали грязью. Когда во втором действии Хлестаков буквально насилует Марью Антоновну и Анну Андреевну, они тоже становятся грязными. В финале — грязью забрасывают голых Добчинского и Бобчинского — нашли „стрелочников”. „Кто первый выпустил, что он ревизор?” — спрашивают чиновники. Они везде ставят неправильные ударения, как и наши чиновники. „Вот кто выпустил!” — и их раздевают и закидывают грязью. Вот кто виноват, Бобчинский и Добчинский. Мы-то не виноваты: все сидим в калошах, грязи… И они все время моют, моют, моют… <…> Ягодин берет грязь в руки, говорит: „Арбуз… на столе арбуз, семьсот рублей арбуз!” — раз, и грязью себе в лицо. Все это смотрится грязно, мерзко, а сверху еще посыпается детской присыпкой, которая смотрится как кокаин. И Хлестаков превращается в какого-то монстра, в какого-то одного из наших правителей… Он похож, кстати, на одного из наших правителей, не будем его называть. Пришел, всех изнасиловал, оттрахал, такой циничный, мерзкий, и исчез. Ему на все наплевать. Такое мерзкое, циничное чмо. <…> Когда мы ставили „Ревизора”, мы были потрясены текстом. Он настолько современен, настолько точен!..”

Антонина Кузнецова. Одиночество — есть мироощущение (по следам Марины Цветаевой и чеховской “Чайки”). — “ Toronto Slavic Quarterly ”, 2006, № 16 .

“Известно, что Марина Цветаева не любила рассказы А. П. Чехова: отзывалась о них (и обо всем его творчестве) весьма пренебрежительно. <…> А про пьесы Чехова (письмо Бахраху) „...только слухом (зато с самого раннего детства) слыхала, никогда по сей 1932 г. августа 31-ое не читала ни Дяди Вани, ни Трех сестер, ни Чайки (которую по детским впечатлениям всегда путаю с Дикой уткой, мне даже тогда казалось, что в театре всегда играют про птиц ) — и нечаянно не читала, просто: не пришлось, — в полном собрании сочинений, которое в доме было, нужно думать — всегда пропускала — от заведомой чуждости, в которой не ошиблась: не читав Знаю…”. В этом письме сначала сражает дата — 31 августа, день ее ухода из этого мира. Через 9 лет, день в день, она уйдет своевольно, как ушел герой чеховской „Чайки” Константин Треплев. А затем уже удивляет категоричное признание — „не читав Знаю”. Возразить тут нечего, ибо это позиция”.

Майя Кучерская. Из романа “Современный патерик”. — “Рец”, 2006, № 37 .

“Через неделю после ее похорон батюшке пришло по почте письмо. Конверт без обратного адреса, удлиненный, чуть голубоватый, внутри черно-белая фотография. А на фотографии их старенькая покосившаяся прошинская избушка с ситцевыми занавесками, по окна в снегу. Из черной трубы идет дым. На заднем плане видны развалины церкви. Отец Андрей обвел глазами новенькую, с иголочки квартиру, надежно мигающий зеленый огонек сигнализации у выключателя в коридоре, прислушался к тихим шагам вышколенной охраны за дверью, выглянул в окно, где на парах стоял с водителем его черный „ауди”, посмотрел на матушкин портрет, висевший на стене, и тихо проговорил:

— Слишком поздно”.

Юрий Мамлеев. Россия вечная. Фрагмент автоинтервью. Подготовил Алексей Нилогов. — “Литературная Россия”, 2006, № 26, 30 июня.

“Иными словами, русская идея, поскольку более или менее детерминированный ход человеческой истории, с ее началом и концом, узок для нее, неизбежно должна реализовываться в иных бесчисленных сферах и планах Космоса (в учении же о Космосе и Абсолюте мы опираемся на принципы индуистской метафизики, наиболее полной из существующих). Следовательно, в Космосе (в его разных пространственно-временных планах) должен быть аналог земной России (точнее, аналоги ее), причем эта космологическая Россия должна быть связана с существами, являющимися метафизическими аналогами человека”.

Игорь Манцов. Без любви. — “Русский Журнал”, 2006, 15 июня .

“Я тут понаписал совершенно очевидные, тысячу раз говоренные вещи, но ведь я же никогда и не претендовал на оригинальность. Когда и если у меня получалось соригинальничать, я себе не радовался. Больше всего мне хочется хотя бы иногда говорить важное . Важное, а не оригинальное! Важное, оно же требует многократного повторения. Важное, его же следует заучивать наизусть”.

“Кто протагонист „Сталкера”, „кто говорит”? „Представляется очевидным”, что протагонист — Сталкер, то есть Муж в исполнении Александра Кайдановского. Однако ближе к концу есть важнейший эпизод, переозначивающий весь состав событий. Жена, которую играет Алиса Фрейндлих, ни с того ни с сего произносит прямо на камеру, прямо на зрителя длиннющий монолог о своей семейной жизни. Тут — и начала, и концы! Этот монолог, выполненный в режиме телевизионного интервью, снимающий эстетическую дистанцию и актуализирующий категорию „достоверность”, помогает опознать все предшествующие события, всю фантасмагорию — в качестве воображаемого Жены”.

Меж поколениями, значит — меж! Беседовал Александр Вознесенский. — “НГ Ex libris”, 2006, № 22, 29 июня.

Говорит Юлий Гуголев: “Среди очень важных для меня поэтов — Михаил Айзенберг, Николай Байтов, Сергей Гандлевский, Светлана Кекова, Тимур Кибиров, Олеся Николаева, Дмитрий Александрович Пригов, Лев Рубинштейн, Евгений Сабуров. Из тех, кто младше, — Александр Беляков, Михаил Гронас, Григорий Дашевский, каждое стихотворение которого вызывает у меня зависть и восторг, Всеволод Зельченко, Олег Юрьев, Елена Фанайлова, Мария Степанова и Женя Лавут, Вера Павлова, Андрей Родионов, Кирилл Медведев — я, кажется, уже сбился с алфавитного порядка, Дмитрий Воденников. А как не вспомнить стихи Алексея Денисова, Данилы Давыдова, Ирины Шостаковской. Вообще мне очень многие авторы нравятся. Я вот называю эти имена, а про себя думаю: а как этот? И этот! И тот! И та!”

Нарастим живую плоть на виртуальный скелет. Режиссер “Бригады” экранизирует “Сердце Пармы”. Беседу вела Наталья Бабинцева. — “Время новостей”, 2006, № 111, 28 июня .

Говорит прозаик Алексей Иванов: “Люди, которые бросают мои произведения из-за того, что не могут продраться через язык, на самом деле к языку просто придираются. Это лишь повод не дочитать роман, который им не нравится. Они бы его не прочли, даже если бы он был написан понятным языком”.

См. также: “Это скорее всего мое личное убеждение, которое я не хочу навязывать всем остальным, но я считаю, что все равно надо себя ограничивать. <…> Мне кажется, что это православная точка зрения, потому что для верующего человека есть не то чтобы невозможные или табуированные вещи, а есть вещи, которые не могут быть, потому что они не могут быть. Про них нельзя думать не потому, что нельзя, а потому, что незачем. Абсурдно. Вот, например, мне кажется, что для христианина вопрос клонирования не существует. Просто нельзя — и нельзя. Априори. Без доказательств”, — говорит Алексей Иванов в беседе с Александром Гавриловым (“Сгорело все, кроме русской речи” — “Книжное обозрение”, 2006, № 23-24 ).

См. также: Галина Ребель, “Уроки Географа” — “Литература”, 2006, № 12, 16 — 30 июня .

Андрей Немзер. Верно ли? Спорно ли? “Стихотворения и поэмы” Семена Кирсанова в “Новой библиотеке поэта”. — “Время новостей”, 2006, № 97, 6 июня.

“Вступительная статья к тому „Семен Кирсанов, знаменосец советского формализма” стала одной из последних (предсмертных) работ М. Л. Гаспарова. Поражает она не только масштабом изысканий (Кирсанов писал всю жизнь как заведенный, и Гаспаров уделяет пристальное внимание самым разным текстам, в том числе не попавшим в книгу), отточенностью формулировок, ясностью слога и выверенностью композиции (что, собственно, можно сказать о любой работе Гаспарова), но и неподдельным, до страсти доходящим сочувствием к герою. Гаспаров выявляет скрытую трагедию „трюкача” и „фокусника”, внешне благополучного, но всегда находящегося „в подозрении” советского стихотворца. Изо всех сил он стремится убедить читателя: Кирсанов был настоящим поэтом. И ты веришь — пока читаешь Гаспарова. Когда переходишь к Кирсанову, получается хуже. Такую — одновременно снобистскую и морализаторскую — реакцию Гаспаров предвидел…”

Андрей Немзер. Ноев ковчег. Журнал “Знамя” отчитался за двадцать лет свободы. — “Время новостей”, 2006, № 107, 22 июня.

“Плодотворен ли такой путь журнального строительства? Самое ли важное для повременного издания уловить в свои сети всех достойных (привлекательных, модных, харизматичных, заслуженных, увенчанных и проч.) сочинителей? На какой стадии Ноев ковчег превращается в тот самый воз, в который некогда впряглись Лебедь, Рак и Щука? Не праздничные это вопросы, а я на них и в будни отвечать не умею. Если бы умел, наверно, издавал бы журнал. И, наверно, делал бы это не совсем так, как знаменцы. Но ведь не умею”.

Вадим Нифонтов (Константинополь). Между пафосом и анекдотом. — “Правая.ru”, 2006, 16 июня .

“Лет этак шесть-семь назад группа историков выступила с некоторого рода манифестом — мол, надо бороться с анекдотически понимаемой историей, которую они обозвали термином „фольк-хистори” (авторство принадлежит Д. М. Володихину). Настроения этих людей мне очень понятны, и все же... Массовый читатель никогда не будет интересоваться академическими версиями истории. Он готов воспринимать только адаптированные к его пониманию версии. То есть байки „про Распутина”, „про царицу Екатерину” и так далее. И, кстати, написать книжку, которую было бы интересно читать в электричке, по дороге на дачу, — это талант надо иметь. А посему, как я думаю, жанр „фольк-хистори” надо не осуждать, а активно использовать в своих целях. Та версия русской истории, которой мы придерживаемся, должна быть интересна обывателю (да и нам самим тоже). Иначе у нее не будет никаких шансов. Если наша тысячелетняя история не может быть рассказана как анекдот или как детектив, то вряд ли ее можно будет изложить и в виде героического предания. Или если последнее удастся, то будет оно выглядеть, скажем так, не вполне убедительно”.

Юрий Павлов. Премированная хлестаковщина. — “День литературы”, 2006, № 6 .

“Не раз в книге [Дмитрия Быкова] лояльность Пастернака к революции и советской власти объясняется его еврейским происхождением (если бы подобное прозвучало из уст Ст. Куняева или М. Лобанова, представляю, какой бы крик поднялся)”.

“Поэмы Пастернака 20-х годов — типичные образчики социалистического реализма, в них художественно выражена официальная точка зрения на нашу историю, а это суть определяюще. Более того, нелюбимый мной Владимир Маяковский с его откровенным людоедством выглядит более „благородно”, чем Борис Пастернак с его „интимным” оправданием террористов, разрушителей русской государственности”.

“Конечно, страсть Юрия Живаго и Лары — это не христианское служение, как уверяет нас Д. Быков. Думается, люди с таким мироотношением, с такими ценностями ведут человечество только и неминуемо к гибели, к вырождению, самоистреблению. Юрий Живаго являет классический образчик эгоцентрической личности, тот тип интеллигента, о котором так исчерпывающе точно сказал И. Солоневич: „Эта интеллигенция — книжная, философствующая и блудливая <...> отравляла наше сознание сто лет подряд, продолжает отравлять и сейчас. Она ничего не понимала сто лет назад, ничего не понимает и сейчас. Она есть исторический результат полного разрыва между образованным слоем нации и народной массой. И полной потери какого бы то ни было исторического чутья”. Эти слова в полной мере применимы и к Д. Быкову, автору книги „Пастернак””.

Вера Павлова. Стихи. — “Новый Журнал”, Нью-Йорк, 2006, № 243 .

Роман журавля и синицы —

предмет обсужденья ворон.

Нью-Йорк никогда не снится,

поскольку он сам — сон,

приснившийся Семирамиде.

Синица, душа моя,

что можно во сне увидеть

в объятиях журавля? —

Море.

Глеб Павловский. Две речи — одно событие? — “АПН”, 2006, 10 июня .

“Я предлагаю рассмотреть XX съезд в контексте пары великих риторических сдвигов ХХ века — как сторону риторического диполя. Полюс каждого — некая речь. Речь, которая с момента своего произнесения, укрупняясь, разрастается в мировой водораздел. Таковы Фултонская речь Черчилля в марте 1946 года, которую принято считать началом Холодной войны — и т. н. секретный доклад Хрущева на ХХ съезде, содержащий пресловутое „разоблачение Сталина”. Одна речь от другой отделена ровно десятью годами, и в минувшую весну мы справляли оба юбилея. <…> Черчилль в Фултоне, как известно, обобрал Геббельса. Сама идеологема „железного занавеса” позаимствована из последних речей Геббельса, о чем бывший военный диктатор Британии не мог не знать. Хрущев в своей речи заимствует концепты из троцкистских текстов, тогда еще многим памятных. Из троцкистской антисталинистской лексики заимствуются целые риторические обороты „перерождения кадров”. Для чего это? Каждый обращается к вражеской традиции именно для того, чтобы совершить… рывок, слом, какой-то прорыв, для которого нет легитимных инерционных оснований…”

Владислав Поляковский. Канон внутреннего нонконформизма. — “Рец”, 2006, № 37 .

“Вот тут (и дальше) Алексей Цветков пишет, что нет у нас гениальных поэтов и прозаиков. К чести своей он, являясь одним из крупнейших авторов, довольно невысокого мнения о себе, — как это и приличествует поэту. Но разберемся…” Далее — полемика . “Канон строится уже сейчас — надо открыть глаза. <…> Будьте здоровы, Алексей Петрович”.

Поэма для героя. Беседа поэтессы Алины Витухновской и метафизика Гейдара Джемаля. — “Завтра”, 2006, № 24, 14 июня.

“Дело в том, что современный герой возникает с того момента, как разрушается сословное общество, и соответственно сословие воинов, каста кшатриев, носителей страсти, силы, жертвы, уходит из системы пирамидальной организации — так же, как и другие касты. Буржуазия тоже исчезает. И низший слой, вайшьи и шудры, организованные в качестве пролетариата или рабской рабочей силы, тоже исчезают, потому что после 1945 года возникает гомогенная человеческая масса, которая крутит некое колесо, поднимающее какую-то часть к финансовому успеху и бросающее остальных вниз. И между Березовским или Соросом или каким-нибудь маргиналом без денег нет никакой разницы — они принадлежат к одному люмпен-пространству. И те, кто имеет корни в касте воинов, оказываются за рамками социума и образуют так называемый дальний аутсайд. Дальний, потому что есть ближний аутсайд — художественно-богемный, маргинальный, который более-менее включен в это пространство…” (Гейдар Джемаль).

Поэт и музочка. Неизвестная пассия Сергея Есенина. Публикация Сергея Шумихина. — “Политический журнал”, 2006, № 22, 19 июня.

Вспоминает — в 1957 году о 1923 годе — Агнесса Рубинчик: “Наконец извозчик нас довез до какого-то дома. Я пошла за Есениным. Он привел меня в какую-то квартиру и оставил одну в темном коридоре. А сам куда-то исчез... Итак, я одна в темном коридоре. Слышны только возня и шорохи. Наконец мы вошли в комнату. Моим глазам представилась двуспальная кровать в очень беспорядочном виде. Помню белые батистовые панталоны в кружевах, неизвестно чьи, а на мне была белая батистовая рубашка, отделанная русскими кружевами, через которое просвечивалось мое бронзовое тело. Что такое любовь? Наблюдали ли вы, как две звезды стремглав впадают одна в другую и, слившись, как бы исчезают? Я испытала в эту первую брачную ночь такое безграничное и бескрайнее слияние, что мы растворились в этом чувстве. Есенин говорил, что, только приобщившись к древней культуре, которую несет в себе такая еврейка, как я, он теперь может писать по-настоящему. „Теперь я буду писать о любви”. Когда я проснулась, первое, что я заметила, — это бледно-желтовато-розоватую руку, которая страстно и нежно обвила меня…”

Дмитрий Пригов. Спасительная жизненная рутина. Беседу вел Юрий Безбородов. — “Взгляд”, 2006, 18 июня .

“ — Дмитрий Александрович, почему вы кричите кикиморой?

— Кикимора — это условное обзывание экстатического имиджа поэтического поведения, в котором наличествуют и буддийские элементы, и православные, и африканские. Это один из имиджей, в которых работаю и который встраивается в немалый ряд остальных высветляющих друг друга именно как имиджи. Ну, для публики это предстает просто в виде саунд-перформансов”.

См. также беседу Дмитрия Пригова с Дмирием Бавильским: “Топос”, 2006, 19 и 20 июня.

Дмитрий Пригов. Мир. Труд. Май. — “Топос”, 2006, 19 июня.

“Помню, когда сыну исполнилось пять лет, повез я его в культурно-познавательных и воспитательных целях ознакомиться с прекрасными (во всяком случае, утвержденными в качестве таковых в культурно-интеллигентском сознании) историческими местами старой Москвы. Побродили мы, побродили. Он, невинный и честный, и говорит: „Поедем к нам, в Беляево. Там просторно, ясно, все видно. А здесь тесно и загромождено”. Вот и понимай. Вот и метафизика. Да я и сам предпочитаю, скорее, места бескачественные”.

Дмитрий Пригов. Диалоги между учеником и недоучившимся. — “Топос”, 2006, 19 июня.

“— Замечал ли ты, как перед закатом все вдруг стихает на какое-то мгновение?

— Нет, но зато замечал, как, скажем, даже слабый ветерок закручивает спиралью столбики пыли на проселочной дороге.

— Вот и хорошо, вот и получается: перед закатом все вдруг стихает на какое-то мгновение, лишь слабый ветерок закручивает спиралью столбики пыли на проселочной дороге”.

Дмитрий Пригов. Кого я хотел убить в разные свои возраста. — “Топос”, 2006, 27 июня.

...........................................................

4

В поздние годы я хотел убить Вучетича, хотя нет, нет,

я не хотел его убить

Хотел я убить и Серова, хотя нет, нет, я не хотел его

убивать

Хотел я убить Суркова, но нет, нет, нет, я не хотел, не

хотел его убивать

Хотел я убить и Брежнева, хотя нет, нет, нет, нет, нет,

не хотел

Это другие хотели, а я не хотел, не хотел, не хотел

И Рубинштейн не хотел

А Некрасов — не знаю, не знаю

И Сорокин не хотел, хотя, впрочем, не знаю

А вот этого, как его? — я хотел убить

А в общем-то, никого, никого, никого не хотел убивать,

кроме некоторых

Это другие хотели меня убить, а я не хотел, не хотел,

не хотел, не хотел никого убивать

...........................................................

1997.

Александр Пятигорский. Честно говоря, никакой русской философии нет… Беседу вели Алексей Нилогов и Сергей Чередниченко. — “Литературная Россия”, 2006, № 24, 16 июня.

“Философов и не должно быть много. Из ныне живых могу назвать Владимира Калиниченко. Это настоящий философ. <…>

— Георгий Дмитриевич Гачев — философ?

— Вы что, с ума сошли?

— Валерий Александрович Подорога?

— Валерия знаю. Блестящий философски образованный культуртрегер.

— Александр Александрович Зиновьев?

— Настоящий философ. Александр Александрович — удивительный, замечательный человек, очень много сделавший для русской философии”.

Расширение политических сфер. Беседовал Константин Митрофанов. — “Политический журнал”, 2006, № 20, 5 июня.

Говорит президент Института национальной стратегии Михаил Ремизов: “<…> нас интересует усиление собственной позиции во всех областях: и в сфере институциональной политики, и в сфере массовой культуры, и в сфере философии. Именно поэтому мы в данном случае озаботились кристаллизацией национал-консервативной позиции. Просто потому, что мы считаем: соединение национал-консервативных политологов и национал-консервативных фантастов работает тем и другим в плюс. Наша особенность в том, что мы не боимся признаваться в собственной ангажированности”.

Ирина Роднянская. “Никогда не забавлялась прогнозами”. Беседу вел Роман Сенчин. — “Литературная Россия”, 2006, № 24, 16 июня.

“А когда я написала большую статью о Генрихе Бёлле, чьим творчеством тогда чрезвычайно увлекалась, а я тогда уже становилась христианкой, что соответственно отразилось в статье, то это вызвало совершеннейшую ярость у Владимира Яковлевича [Лакшина], он испещрил страницы своим карандашом и написал в конце что-то вроде: „Роднянская воркует с Бёллем на одном понятном только им языке. Ох уж этот христианский утопизм”. И, несмотря на очень положительную оценку отдела критики, статья была [„Новым миром”] отвергнута и с величайшими муками, с цензурными извращениями позже была напечатана в „Вопросах литературы””.

“Критиком должно двигать любопытство и эстетическое чувство, которое не подменишь никакими накоплениями филологического, публицистического и прочего характера. Если критик не приникает поначалу к тексту и не спрашивает себя, как текст на него подействовал, если он не рефлектирует по этому поводу, а сразу использует текст как повод для выражения какой-то своей позиции, то это не критик — это публицист, который пользуется литературой как подсобным средством. Я ценю только ту критику, которая сначала исходит из собственного эстетического переживания, а потом, выйдя за пределы очерченного писателем круга, может осмысливать это в соответствии со своим взглядом на жизнь. Но сначала — переживи этот текст”.

“Я думаю, что ведущим в прозе будет синкретическое направление, потому что абсолютно все идейные литературные лагеря, от Бондаренко до его оппонентов, сейчас признали, что то, что считалось постмодернизмом или внереалистической литературой, уже ассимилировано писателями серьезными и достаточно консервативными. Поэтому наступает эпоха нового синтеза, новых художественных приемов, импульсов. Это с одной стороны, но с другой стороны — цивилизационный эон, видимо, идет к концу. Европейская культура, — а русская культура — это своеобразнейшая, ярчайшая, но часть именно европейской культуры, — европейская культура, в общем-то, выдыхается”.

Елена Румановская. Евгений Шварц о евреях и еврействе. — “Toronto Slavic Quarterly”, 2006, № 16 .

“В детстве для Евгения Шварца все русское было ближе, как ближе до 7 лет была мать, он считал себя русским на основании православной веры. <…> Существует еще свидетельство, что в 1928 г. Шварц для неких официальных документов назвался „иудеем”, причем служащий понял и написал это как „индей””.

Всеволод Сахаров. Не верю в светильник под спудом. — “Литературная Россия”, 2006, № 24, 16 июня.

“Булгаков был гибок, и сломать его было невозможно. Мы не знаем последнего машинописного варианта текста „Батума” с характерными карандашными пометами Сталина и сопроводительными отзывами и документами, хранящегося в Кремлевском архиве вождя. Но Сталин умел читать, он понял, что его поняли, раскрыли в пьесе становление его сложного характера. И не позволил выход такого молодого Сталина на правительственную сцену МХАТа. <…> Не надо бояться истины. К тому же мы можем из опять ловко закрытых ныне архивов получить не только подлинный „Батум”, но и неизвестные нам авторские редакции „Белой гвардии” и „Мастера и Маргариты”. А неизбежное разоблачение целого отдела ОГПУ-НКВД в ближайшем окружении писателя никого пугать не должно: это справедливое возмездие за грех Иуды”.

Ольга Свиблова. Миг между правдой и подлинностью. Записала Ж. Васильева. — “Искусство кино”, 2006, № 2 .

Среди прочего: “Но что считать объективной передачей реальности? В начале 1920-х годов проводились исследования, как люди воспринимают живопись, в частности в Третьяковской галерее. Заметьте: реалистическую живопись. Выяснилось, что крестьянам приходится обводить пальцем, как слепым, контуры боярыни Морозовой, чтобы понять, что изображено на этой картине… Они не отличали фигуры и фона, не говоря уж о сюжете картины. Вот вам и объективная прямая перспектива…”

Павел Святенков. Империя и ее имперцы. — “АПН”, 2006, 23 июня .

“<…> имперство есть идеология людей, по тем или иным причинам испытывающих проблемы однозначной идентификации с той или иной нацией и потому ищущих для себя специфическую универсальную идеологию, которая могла бы снять это противоречие. <…> Проблема здесь заключается, что в нашей, русской, культуре пока не выработан механизм „приема в русские”, механизм русского „гиюра””.

Cр.: “Если под „империей” понимать военно-силовую гегемонию одного общества над другими, то мир в целом никогда не переставал быть „имперским”. От „империи”, говоря серьезно, не то что не должно, просто невозможно отказаться. Даже если мы скажем, что не хотим „империи”, а хотим нормальной жизни, это не будет означать ничего другого, как включения на правах полусуверенного, если не прямо колониального образования в какую-то иную империю, которая с полным основанием в этом случае станет диктовать нам нормы поведения как внутри страны, так и за ее пределами”, — пишет Борис Межуев (“Антиимперская мобилизация — 2006” — “АПН”, 2006, 3 июля).

Роман Сенчин. Без фильтра. — “Литературная Россия”, 2006, № 26, 30 июня.

“Нынешнюю прозу Василины Орловой можно сравнить с верлибром. Бывают потрясающие верлибры, а все-таки хочется рифмы”.

Ольга Славникова. Лета — соленая река. — “Московские новости”, 2006, № 22, 16 июня.

“На самом деле [литературная] новинка живет не год, а меньше: от трех до восьми месяцев. Информационный повод — лауреатство автора, вхождение в „короткий список” — может лишь искусственно продлить срок жизни однолетнего растения. Тут возникает интересный вопрос о соотношении времени написания и времени жизни книги. Если автор трудился, к примеру, три года, то чуткому читателю такое соотношение вершков и корешков кажется чем-то уродливым. Возникает законное недоверие к подобному продукту. <…> Прежде крещение в Лете было даже полезно для книги, составляло важный этап превращения автора в классика. Работа в стол, запреты властей, просто созревание текста в совокупном читательском сознании — все в конечном итоге шло хорошей литературе на пользу. В результате лучшая часть книг выходила из вод краше, чем прежде. Это считалось выбором времени, судом истории и так далее. Сейчас обнаруживается, что никакого времени, которое могло бы выбирать и судить, у книги нет. <…> К чему я все это говорю? У тонкого писателя Ирины Полянской, рано ушедшей из жизни, есть по меньшей мере один бесспорный, классического уровня роман — „Прохождение тени”. Теперь, когда Иры не стало, когда новинки от нее невозможны, — где пребывает книга? Она есть, но ее нет. Я не спрашиваю, будет ли роман переиздан. Меня волнует — возможна ли в принципе ситуация, когда „Прохождение тени” вновь появится в книжных магазинах? Или „Тени” не будет уже никогда?..”

Александр Солженицын. Тверские города. Отрывок из “Очерков возвратных лет: 1994 — 1999” (“Иное время — иное бремя”). — “Литературная газета”, 2006, № 24, 25-26.

“Пенсионер: Вы так смело разоблачали в „Архипелаге”. А теперь — стали сдержанней. Что: жизнь научила? или давят на вас силы? (Да, этого не объяснишь лёгкими словами. Сменилась эпоха. Для преодоления нынешней топкой мерзости — нужны какие-то иные качества: не мужество, не звонкий голос. Иное время.) <…> Что значит быть русским? Ответил: „Быть русским — значит вернуться к той самодеятельности, какая была у нас в историческом прошлом. До тех пор, пока мы будем ждать, когда ж у нас появится спасительный вождь, — мы ничего не дождёмся. Да при нынешнем терроризме его и убьют через несколько дней. А от нынешних вождей — слышим ли в их словах любовь к народу? искреннюю заботу о положении людей? Этого им не сочинить, не изобразить, у них задолбленные фразы без содержания. На этих — рассчитывать нам нельзя. Мы — сами, сами должны строить. И живую, деятельную массу никакие террористы не перебьют”…”

Анна Старобинец. В зоне вызова. — “Новая газета”, 2006, № 43, 8 июня.

Говорит Андрей Рубанов, автор книги “Тюремный роман”: “Фокус в том, что я не делал „тюремную прозу”. Сначала я пошел и просто купил все русские книжки про тюрьму, о которых знал, — от Достоевского до Губермана. А потом я попытался шагнуть от „тюремной прозы”. От ужасов, нытья и разоблачений. Задачи я сформулировал для себя четко: ни в коем случае никакой тюремной этнографии, никаких педерастов, никаких воров в законе… Но по большому счету ничего искажать или как-то скрывать не пришлось — потому что более человечных и красивых поступков, чем я там видел, я нигде больше в жизни не видел. Это мне и хотелось выразить. Красоту человеческих поступков”.

Баярд Тейлор. Путешествие в Грецию и Россию, а также поездка на Крит. Главы из книги. Вступление и перевод с английского Галины Лапино. — “Иностранная литература”, 2006, № 6.

Россия 1858 года глазами американского литератора и путешественника Баярда Тейлора (1825 — 1878). “Едва ли где-нибудь в мире найдется дорога лучше, чем та, что ведет на Москву. На всем своем протяжении она вымощена щебнем и содержится в образцовом порядке. Если когда и отклоняется она от прямой, то это почти не заметно. Кроме того, не считая нескольких речных переправ, здесь нет крутых спусков или подъемов, которые могли бы затруднить строительство железной дороги. Достаточно построить шесть-восемь мостов, и можно прокладывать рельсы от Варшавы до Москвы. Через каждую версту стоит столб, указывающий расстояние до этих городов, до Санкт-Петербурга, а также до ближайших почтовых станций в обоих направлениях. Каждая верста, кроме того, поделена на пять отрезков. Все почтовые станции построены из кирпича по единому плану: дом выходит окнами на дорогу, с обеих сторон к нему примыкает высокий кирпичный забор с воротами, за забором — просторный двор с конюшнями и постройками для прислуги. В доме три или четыре чистые, удобные комнаты: здесь путешественники найдут все необходимое, кроме кроватей. Русские возят с собой постельные принадлежности и при желании всегда могут заночевать на широких кожаных диванах. Тот, кто пускается в дорогу не в дилижансе, обязан иметь подорожную или разрешение правительства на получение лошадей на станциях, как в Швеции…”

Андрей Фефелов — Константин Пчельников. Заявка 0001. — “Завтра”, 2006, № 26, 28 июня.

Говорит Константин Пчельников: “В 1952 году я закончил Ленинградскую Академию художеств. Получив диплом художника-архитектора, я принял предложение работать над проектированием Дворца культуры в Варшаве под началом академика архитектуры Руднева. У нас было принято в большие праздники назначать на ночь дежурного в помещении проектного бюро. Дежурный обычно сидел в кабинете у начальника. Так, в ноябрьскую ночь 1952 года я сидел в кресле академика Руднева. На столе лежал документ с грифом секретности, подписанный Сталиным и Георгадзе. Документ представлял собой закрытый проект переделки географических карт. На новых картах нулевой меридиан должен был проходить через Пулково! Гринвич уже ничего не значил. <…> Думаю, что нулевой меридиан будет пролегать все же не через Пулково, а через Москву, через собор Василия Блаженного”.

Леонид Фишман. Смена ориентиров. — “Политический журнал”, 2006, № 20, 5 июня.

“Крушение СССР, утрата статуса великой державы со всеми известными последствиями, вызвали с начала 90-х гг. ХХ в. в отечественной фантастике волну своего рода реваншизма и ревизионизма. Ревизовались навязываемые России культурные ценности. Это были ценности, диктуемые глобализацией: появилась даже целая, по выражению Дмитрия Володихина, „антиглобалистская фантастика”: „антиглобалистов” — как стихийных, так и сознательных — в российской фантастике хватает. Это и Михаил Тырин с романом „Желтая линия”, и „Моя война” Виктора Косенкова, и „Ланселот XXI” Михаила Харитонова, да и мой роман „Убить миротворца”. Это были также ценности и культурные символы „культовых” фэнтезийных миров, например мира Толкиена: „Эльфийский клинок” и „Черное копье” Ника Перумова, „Черная Хроника Арды” Надежды Васильевой, „Последний кольценосец” Кирилла Еськова. Создавались многочисленные альтернативные версии истории и альтернативные миры, в которых Россия (Россия-Евразия) была великой державой: от „Гравилета ‘Цесаревича‘” Вячеслава Рыбакова до „Евразийской симфонии” Хольма Ван Зайчика. Однако „недостаток” идеи альтернативного мира или альтернативной истории в том, что желаемое автором состояние общества в них имеет весьма слабое отношение к нашей с вами реальности, хотя и может нести в себе привлекательную политическую философию, религию или идеологию. Поэтому наибольший интерес представляют произведения 1990-х, в которых фантасты рисовали картину будущего, где Россия выходит из своего нынешнего отвратительного состояния посредством принятия некоей правильной идеологической доктрины или даже новой религии. Вот несколько достаточно показательных примеров…”

Андрей Фоменко. Медиаживопись. — “Искусство кино”, 2006, № 2.

“Возникает впечатление, что при содействии фотографии и производных от нее технологий искусство возвращается к домодернистской эпохе, к времени, которое предшествовало размежеванию между фотографией как сферой чистой репрезентации и живописью как сферой чистого выражения. <…> В действительности все не так просто…”

Марк Цыбульский. “Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты...”. — “Toronto Slavic Quarterly”, 2006, № 16 .

О морских песнях Владимира Высоцкого.

Игорь Штокман. Адам и Ева. Любовь, поиски счастья и герои Юрия Казакова. — “Москва”, 2006, № 5 .

“С его героями случалось лишь то, что могло и должно было случиться, и Казаков никогда, ни единого раза не погрешил против этого сурового, но обязательного для подлинного художника закона”.

Семен Экштут. Дайте ордер на ботинки! — “Искусство кино”, 2006, № 2.

“Первопроходцы интеллектуального пространства продвигаются вперед быстрее, чем происходит освоение открытых ими территорий. Наблюдается неравномерность освоения интеллектуального пространства в течение короткого, с точки зрения большого времени истории, отрезка времени. Интеллектуальный ландшафт возделывается неравномерно и противоречиво, отличается чересполосицей и многоукладностью. Все это дает мне основание смотреть на будущее с известной долей сдержанного оптимизма”.

Михаил Эпштейн. “Человек есть любовь”. Беседу вел Игорь Шевелев. — “Взгляд”, 2006, 30 июня .

“В русской поэзии и литературе прослеживается два типа поэтов — сладострастников и развратников. <…> Я не имею в виду их практического поведения, а уж тем более оценки. Это тип психологической личности. У Блока в стихах ощущается структура разврата и состояние скуки как результата его. Ибо перед тем, кому ничего не желанно, простерта пустыня. А сладострастник бережет ауру недозволенности, чтобы еще и еще раз ее переступать. У Пастернака, при том что он не был сладострастником в практическом смысле, эта структура есть: прикасаться и отдергиваться. <…> Есенин — развратник, испытывающий быстро наступающее опустошение”.

Cм. также ту же или почти ту же беседу Игоря Шевелева с Михаилом Эпштейном: “Нет смерти для любви. Американский культуролог Михаил Эпштейн представляет новую отрасль гуманитарного знания — эротологию” — “Московские новости”, 2006, № 24, 30 июня .

Составитель Андрей Василевский.

 

“Арион”, “Вопросы истории”, “Вопросы литературы”, “Знамя”, “Фома”

Евгений Абдуллаев. Бревно в пустыне (о стихах Алексея Цветкова). — “Арион”, 2006, № 2 .

Отклик (рецензия?) на книгу А. Ц. “Шекспир отдыхает” (СПб., “Пушкинский фонд”, 2006). Чтобы разобраться со своим недоумением, которое возникло при чтении “позднего” Цветкова, Абдуллаев аккумулирует его в три вопроса-темы: о книге, об идее и о стиле. И выводит, что большинство стихотворных текстов — это, скорее всего, “словесный сор, наскоро наживленный на рифму и назойливую звукопись”. “…Писать тем стилем, которым пишет теперь Алексей Цветков, можно много, много и очень много. Переставить местами строки (благо они почти не связаны друг с другом), заменить одни эпитеты на другие, не менее неряшливо-случайные, и — стихи свободно полились”. “Так стиль расслаивается на квази-постмодернистские „словесные вышивки” — и на незатейливые подтекстовки. А в целом — впечатление искусственности, распада поэтического текста, словесной и смысловой ткани...”

Приводится много цитат (как правило, это строфы, вынутые из стихотворения, то есть из контекста, каким бы искусственным он, на взгляд рецензента, ни был). И — вывод:

“Суммируя впечатления и вопросы, попытаемся подвести некоторую черту.

Книга актуализировала один из множества путей современной русской поэзии, одновременно выявив его тупиковость и исчерпанность. Книга показала, насколько живуча в поэзии игра в постмодернизм, даже когда автор вполне искренне считает себя от нее свободным. Что изничтожение на корню пунктуации и игривый заголовок не обязательно делают книгу современной; а аллитерационная музыкальность не в состоянии заменить собой смысл, драматургию и композиционную выстроенность стиха.

Наконец, книга примечательна как отражение поисков и трансформаций авторского стиля; в отличие от множества полуграфоманских „экспериментов” в современной литературе, у Алексея Цветкова — это все же поиски зрелого поэта. И поэта, как нам казалось, умеющего отличать поражение от победы. Увы, промежуточный результат авторских поисков в виде „отдыхающего Шекспира” вызывает скорее недоумение; будем надеяться, что этот результат — не итоговый”.

Для человека, у которого стихи “позднего Цветкова” вызывают дискомфортные ощущения (раздражение, недоумение, неприязнь etc.), статья Абдуллаева — отличное приложение к реакции: “Ну я же говорил!” Однако все не так просто.

Вот рецензент пишет: “Нет, мы не собираемся противопоставлять более ранние стихи Цветкова его же нынешним (хотя соблазн велик) или утверждать, что поэт стал писать хуже. Такого рода замечания, как правило, грешат субъективизмом — прежние стихи у поэтов зачастую не столько лучше, сколько привычнее . Кроме того, автор имеет право на поиск, пробы и ошибки. Правда, при этом надо быть готовым к тому, что направление этого поиска и — главное — его результаты могут стать предметом критики”.

А почему бы и не вспомнить, что книга “Шекспир отдыхает” написана автором таких стихотворений, как “Я хотел бы писать на латыни, чтоб словам умирать молодыми…”, “Когда скворцов опасливая стая…”, “В короткую ночь перелетной порой…”, “Мы стихи возвели через силу…”, “в этом риме я не был катоном…” и уж точно, на мой взгляд, двух изумительных стихотворений, без которых я не представляю никакой антологии современной поэзии, — “Оскудевает времени руда…” и “Я мечтал подружиться с совой, но увы…”.

Это я к тому, что и у меня “поздний Цветков” тоже вызывает по большей части недоумение. Недо-умение. Я как-то все думал-думал: ну зачем? Тут-то и оказалось, что вспоминать иной раз очень полезно. Потрудиться, так сказать. И не торопиться записывать опытного поэта (пусть и остановившего себя однажды в творчестве на два почти десятилетия) в этакого студийца-экспериментатора, мрачновато занимающегося “поисками, пробами и ошибками”, погрузившись в “бульон культуры”. А вдруг это, дорогой Евгений, полубессознательно законспирированный вопль души, что бы кто ни говорил о цветковском высокомерии, снобизме, “механистичности”, “конструкциях” и пр. и др.?

Увы, только совсем недавно я понял для себя, кем по преимуществу написана эта книжка, о которой альтер эго талантливого Сухбата Афлатуни пишет как о “промежуточном результате авторских поисков”. Нет, друзья, это не промежуточный результат. И помог мне в этом понимании альтер эго другого поэта (Бахыта Кенжеева) — неувядаемый Ремонт Приборов, написавший блистательное “Открытое письмо Ремонта Приборова Алексею Цветкову”. Этим игровым способом Кенжеев не столько “заступился” за други своя, сколько тонко дезавуировал ту, на первый взгляд, стройную и убедительную критическую постройку, которую, думаю, не без торжествующего удовлетворения представил читателю “Арион”. Многих и многое приземлил, как более опытный читатель, кстати, сам уже выпустивший большую книгу стихов к тому времени, как наш рецензент вошел в пионерский возраст. И пояснил кое-что.

Я не могу процитировать это письмо целиком (хотя очень бы хотелось), но смысл его сводится к тому, что судить поэта следует “по законам, им самим над собою признанным”. Пушкинский завет, между прочим. Однако небольшую цитату все же приведу, напомнив перед тем о персонаже лемовского “Соляриса” — докторе Сарториусе. Ну конечно же, я думаю при этом о человеке, воплощенном въяве талантом актера Солоницына в одноименном фильме Тарковского. О человеке, прокричавшем Банионису — Крису: “Встаньте! Немедленно встаньте!.. Дорогой вы мой, ведь это же легче всего…” Это когда Крис встает на колени и целует руку клону своей жены, когда-то покончившей самоубийством.

Так вот: статья Абдуллаева — это ведь тоже “легче всего”, по-моему. И я не виню нашего критика, и мне приходили и приходят в голову (при чтении “позднего” Цветкова) мысли о распаде . Вот только о каком и чего? Словом, если бы я имел право на угрюмую литературную игру, то сказал бы, что большбая часть стихов этой книги могла бы быть написана доктором Сарториусом, если бы он когда-то существовал. Тем доктором Сарториусом, который при всей язвительности, скепсисе, “здравом смысле” и прочих “умствованиях” тоже встречается со своей совестью, закрывшись от коллег в лаборатории.

Итак, цитата из Ремонта Приборова (полный текст письма несложно найти в сети, воспользовавшись поисковой системой):

“…Вы в своих модернистcких упражнениях даже на Пушкина поднимаете свою окровавленную руку. Но Пушкин „глаголом жег сердца людей”, а Вы себя прямо разоблачаете: „пусть не пророк”. И даже свою любимую бездуховную Америку Вы оклевещиваете в этой книге. <…> „А в целом — впечатление искусственности, распада поэтического текста, словесной и смысловой ткани...”

Вот, Алексей Петрович, на какие избранные места из статьи талантливого ташкентца хотел обратить я Ваше внимание.

Конечно, у Вас или Ваших друзей-модернистов найдутся и аргументы в Вашу защиту. Вы можете подчеркнуть, что „мрачность”, в которой упрекает Вас Диалог Платонов (то есть Евгений Абдуллаев. — П. К. ), не является недостатком поэзии, сославшись на таких буржуазных мракобесов, как Баратынский или Тютчев.

Вы отважитесь даже высказаться в том смысле, что „смысл, драматургию и композиционную выстроенность”, в отсутствии коих упрекает Вас доброжелательный критик, в этих стихах отыскать нетрудно, если прочесть их с должным вниманием (курсив мой. — П. К.) . Будете уверять, что страшный век заслужил страшных, разорванных стихов. (Баратынский отдыхает.) И, наконец, сошлетесь на беззащитную лирическую струю, чистую печаль по утраченным местам и временам, которая занимает в книге совсем не последнее место, противостоя стихам о распаде.

Но все это будет демагогией, дорогой Алексей Петрович! Я Вам просто, по-стариковски скажу, цитируя того же Пушкина:

— Нет, если ты небес избранник,

Свой дар, божественный посланник,

Во благо нам употребляй:

Сердца собратьев исправляй.

Мы малодушны, мы коварны,

Бесстыдны, злы, неблагодарны;

Мы сердцем хладные скопцы,

Клеветники, рабы, глупцы;

Гнездятся клубом в нас пороки.

Ты можешь, ближнего любя,

Давать нам смелые уроки,

А мы послушаем тебя.

Учитесь у Пушкина, следуйте его примеру, а про модернизмы свои забудьте — и старик Приборов первый протянет Вам руку уважительного жеста!..”

Так что, как говорится, “не в обиду”, дорогой Евгений, но, мнится, Вы поторопились. Странно к тому же, что не заметили в “Шекспир отдыхает” таких “очевидно-цельных” стихов, как “кеннеди кеннеди кинг и прочие жертвы...”, “теплый вечер дождями умыт...”, “так облака бледны олени в долгой лежке...” и памяти А. Сопровского . В них, по-моему, сказано даже слишком много, куда уж больше.

См. также рецензию Лили Панн “Возвращение Алексея Цветкова” на книгу “Шекспир отдыхает” в № 8 “Нового мира” за 2006 год.

Борис Клейн. Политика США и “дело врачей”. — “Вопросы истории”, 2006, № 6.

По запросу этого американского профессора (которого зовут Борисом Самуиловичем Клейном) в библиотеке президента Д. Эйзенхауэра рассекретили два с половиной десятка документов.

“Исполнительный директор С<овета> П<сихологической> С<тратегии> Дж. Морган возглавлял и тот орган, который, кажется, еще не фигурировал в специальной литературе: рабочую группу „Сталин” (кодовое обозначение PSB D-40). Эта группа ставила целью изучение возможности отхода (или отстранения) Сталина от власти. СПС действовал согласованно со специальными помощниками президента по психологической войне с Советским Союзом. Строго засекреченная деятельность Совета касалась всех аспектов глобального противоборства с коммунизмом, включая осложнения, вызванные „делом врачей””.

Эта статья вообще-то (для меня) прежде всего о политическом цинизме. Актуально донельзя. Сюжетная часть тоже дорогого стоит: взять хоть срежиссированное — не то Кремлем, не то Лубянкой — проникновение в американское посольство будущего “историка” Н. Н. Яковлева (автора книги “ЦРУ против СССР”, того самого, которому А. Д. Сахаров дал пощечину. — П. К. ), прикинувшегося по чьему-то заданию сыном арестованного эмгэбиста Абакумова.

Виктор Коваль. Разговор о понятиях. Рассказы стихийного философа. — “Знамя”, 2006, № 6 .

Самый, кажется, живой (из прозаических текстов) этого номера “Знамени”. Особенно первая вещица под названием “Неловкость”. Вот что следует читать по радио. Наблюдательно, смешно и в конечном счете мудро. Зощенке, я думаю, очень бы понравилось.

Диакон Феодор Котрелев. Главный пожиратель времени. — “Фома”, 2006, № 6 .

Тема этого номера журнала звучит как “Возможно ли „воцерковление” телевидения?”, она начинает раскрываться шестью ответами на вопрос “Смотрите ли Вы телевизор?”. Ниже — один из ответов.

“Я смотрю новости, некоторые фильмы и сериалы, такие, как „Идиот” или „В круге первом”. Считаю это своей слабостью и завидую тем, кто может обходиться совсем без телевизора. Бывает, что у меня просто не хватает силы воли выключить его. Но, слава Богу, это случается нечасто. Телевизор таит в себе соблазн. И при этом он — главный пожиратель времени, не дающий ничего полезного взамен. Он отрывает тебя от дел, от общения с родными, от молитвы.

Современное российское телевидение — я имею в виду основные четыре канала — практически бессодержательное и, следовательно, менее вредное, чем оно было в девяностые годы. Стало меньше крови и насилия, другой „чернухи”. Мне кажется, насилие все больше вытесняется всевозможными развлекательными передачами. Думаю, если выбирать из двух зол меньшее, пусть уж на экране будет Регина Дубовицкая, чем бандитские разборки.

Для телевидения очень важна реклама, нужно, чтобы люди неотрывно смотрели телевизор, как завороженные, поглощали все подряд, включая рекламные ролики.

Своим детям я запрещаю смотреть телевизор (сам смотрю его, когда они не видят), у нас есть хорошая видеотека с мультиками и детскими фильмами, детям их вполне хватает”.

Алла Марченко. Феномен Кушнера. — “Арион”, 2006, № 2.

Нечастый, парадоксальный текст.

“…Тихий и деликатный кушнеровский „протест” против „убогости вещной среды” потому и попал в резонанс, что затрагивал такие „отсеки” читательских сердец, куда иным способом не проникнешь, а только поэзией. Но как же долго и как упорно он квалифицировался как „примитивный гедонизм”, настолько упорно, что Ирине Роднянской (в подробнейшей статье для биографического словаря „Русские писатели 20 века”) даже в 2000-м пришлось доказывать, что А. С. К. удалось все-таки избежать этого порока, хотя на самом-то деле нет ничего более несовместного, нежели Александр Кушнер и — „удовольствие” как жизненная установка. Несмотря на все его полуиронические славословия „Богу удовольствий”. Какой гедонизм, ежели, радуясь „радостию мира”, он ни на миг не забывает, как хрупка „чаша бытия” и в какой позе высится за его спиной Тот, кто держит над вином ядоносный перстень „с монограммой и секретом”! Ему, как и Есенину, чувство жизни даровано в неразделимом, нераздельном составе с острым, болезненно острым осознанием ее быстротечности, бренности. Оттого и возведенная в превосходную степень любовь ко всему живому на земле переживается как род недуга, сладкого, волшебного, но недуга:

Я сейчас чувством жизни, как никогда, болен...

Поклонники Кушнера, к месту и не к месту поминающие его отповедь апологетам российского скифства, наверняка будут шокированы таким странным соседством, да и мне, право, удобнее было подобрать А. С. К. в пару куда более „сочувственного” поэта, нежели певец „степных табунов”. Но что делать, если дело обстоит именно так, а не иначе? Да, если не заглядывать глубоко под поверхность, в кушнеровских пейзажных этюдах и впрямь куда больше и внешнего сходства, и прямой переклички и с Иннокентием Анненским, и с Борисом Пастернаком, и с Афанасием Фетом. И тем не менее ни тот, ни другой, ни третий никогда бы не сказали, как Есенин: „Будь же ты вовек благословенно, что пришло процвесть и умереть”. И ни за что бы на тридцатом году жизни, когда все только начинается, не написали, не посмели написать о старике, которому смерть уже дышит в затылок. Кушнер — посмел:

Кто тише старика,

Попавшего в больницу,

В окно издалека

Глядящего на птицу?

..............................

И дальний клен ему

Весь виден до прожилок,

Быть может, потому,

Что дышит смерть в затылок.

Вдруг подведут черту

Под ним, как пишут смету,

И он уже — по ту,

А дерево — по эту.

Даже пресловутое кушнеровское „внимание к вещам” во многом обусловлено еще и осознанием того, что вещи, по крайней мере те, что „имеют отношение к человеку”, консервируют, „омузеивают” память и о тех, кто сии изделия некогда сотворил, и о тех, кто заботливо включил их в обиход своих очагов. О чем, вспомните, беседуют за обеденным, по-державински тесно и вкусно уставленным столом старик Державин и его молодой гость из будущего? Да все о том же! Что даже такой недорогой пустяк, как солонка, всего лишь „оттененная резным серебром”, прочнее, долговечнее не только самих поэтов, но и их стихов...

Не уверена, что А. С. К. согласится с моим истолкованием особых примет его поэтической личности. Анна Ахматова не уставала повторять, что у поэта „существуют тайные отношения со всем, что он когда-то сочинил, и они часто противоречат тому, что думает о том или ином стихотворении читатель”. Но и у читателя свои „тайные отношения” со стихами, которые так долго сопутствуют ему и одаривают „прибавлением жизни””.

Вера Павлова. Сурдоперевод. — “Арион”, 2006, № 2.

“ Дневники, письма, стихи — пересекаются. Сядешь за письмо — выходит стихотворение, запишешь стихотворение — а это дневниковая заметка. В очередной раз заплутав, определила разницу: дневники — письма от меня нынешней ко мне будущей, стихи — ответы на них. Записала и эту сентенцию. Вот выписки из дневников 2004 — 2005 годов. Мой скромный вклад в жанр ars poetica ” .

“Постмодернизм: пошлость, выдающая себя за иронию”.

“Безумие = вдохновение на холостом ходу”.

“Словарь Фасмера: второй том кончается словом муж, третий начинается словом муза ”.

“Мое время — время, которое показывают солнечные часы лунной ночью”.

“Как я и предполагала, все получилось не так, как я предполагала”.

Бенедикт Сарнов. “И стать достояньем доцента…” — “Вопросы литературы”, 2006, № 3 .

Решительный бой “нашим постструктуралистам”, “у которых, о ком бы и о чем бы ни шла речь, что ни слово, то — тайна . А если не тайна, то — загадка . А если не загадка, то — шифрограмма, или криптограмма, или код, к которым надобно подобрать ключ .

Об этом нам сразу возвещают заголовки их книг. А если в заглавии книги этого нет, так непременно встретится в названиях глав или вошедших в книгу статей.

Вот наугад несколько примеров. Поверьте, что поисками их я себя не затруднял:

„Тайнопись ‘бессмыслиц‘ в поэзии Пушкина”;

„Таинственное сообщение”, „К тайне — через тень”;

„Приобщение к таинству”;

„Загадки криминально-идеологического контекста и культурный смысл”, „Опыт расшифровки сказки Корнея Чуковского о Мухе”;

„Криптограмма: шифр или код?”, „Система ключей в романе”;

„Ключи к ‘Лолите‘””.

Этот объемный текст, безусловно, вызовет чьи-то протесты и даже ярость. Между тем в нем, на мой взгляд, сказано и что-то очень-очень важное для трезвого понимания нынешней филологической науки. По части издевательства над интертекстуальностью Б. С. превзошел себя: в некоторых местах я очень смеялся — например, читая о том, как Игорь П. Смирнов обнаружил в фигуре Комаровского из “Доктора Живаго” — ни много ни мало как… Владим Владимыча Маяковского.

Актуальна и мысль Сарнова о привлекательности для многих ученых самой методики пресловутого “антидогматического” литературоведения.

Единственно обидно за Омри Ронена. Справедливо обрадовавшись его стилю и подходу (привнесение в науку якобы “ненужных” эмоций от прочитанного и изучаемого “материала”, влюбленность в разбираемый текст, например), Сарнов обвиняет Ронена в укорененной увлеченности постструктурализмом, от чего не спасет никакая “влюбленность”. Что влюбчивый аналитик на самом-то деле допускает мысль о возможности зарождения “стихов от стихов”. То есть до чего же, мол, заразна эта самая “ученость”.

Речь идет о знаменитом мандельштамовском “Мы живем, под собою не чуя страны…”. Ронен отсылает нас к “песне” А. К. Толстого “Поток-Богатырь”, и это возмущает Сарнова, который не допускает и мысли, что столь окровавленные, самоубийственные стихи могли помимо “травм, ушибов, ссадин и кровоподтеков” сознательно (или бессознательно) опираться на предшествующую и сопутствующую стихотворную культуру. Но ведь поэт все берет отовсюду: и с земли поднимает, и из воздуха эпохи ворует, и из культуры, и из собственной души. В конце концов, кто знает, не прочти Пушкин констановского “Адольфа” в переводе своего друга Вяземского, может, и не было бы и “Онегина”? “Таинственный песенный дар” как-никак. В разных обстоятельствах он, думаю, “работает” одинаково: и на краю пропасти, и в “садах Бахчисарая”. Правда, о “пропорциях” — чтбо из жизни, а чтбо из литературы — можно, действительно, только предполагать.

Артем Скворцов. Энергия самовозрастания (о поэзии Олега Чухонцева). — “Знамя”, 2006, № 6.

“Незамаскированный глубокий интерес к другому в постпостмодернистской ситуации не в чести, и часто лучшее, на что может рассчитывать homo legens, — сигнал, посылаемый автором в пространство: мне так же плохо, как и любому другому. А порой реципиент просто присутствует при псевдодиалоге: пишущий беседует сам с собой, и его речь не предполагает отклика и отзвука. Стих Чухонцева не затронут этим поветрием, он редко бывает темен, еще реже — герметичен, аутичен же — никогда.

Открытость другим голосам и сознаниям делает поэта своего рода всеобщим органом чувств, нервным узлом эпохи. Он не служил выразителем умонастроений какой-то одной определенной группы, не возникал самозванцем при объявлении вакансии единственного и неповторимого поэта-гражданина, но весомый результат всестороннего охвата национального характера и менталитета в его поэзии виден невооруженным глазом.

Демократический аристократизм позволяет стиху Чухонцева быть обращенным и к рафинированному интеллектуалу, и к деревенскому забулдыге без опрощения и высокомерия. В культуре, все более жестко разделяющей авторов и публику на целевые, несоприкасающиеся сегменты, подобная эмоциональная широта — драгоценная редкость.

Эти стихи — заметный факт истории русской поэзии. Но они также и реальный факт ее настоящего, а учитывая их способность к саморазвитию и обретению с годами нового качества, не приходится сомневаться, что и будущего.

От Чухонцева можно ожидать любых неожиданностей, кроме одной: отказа от творческого роста. Судя по прежней траектории движения, поэт надежен как природный источник энергии. И этого источника хватит многим”.

Существенные слова найдены в начале этой многослойной статьи (я привел ее финал) о непрочитанности О. Ч. Вообще о том или ином восприятии образа поэта, заслоняющем чтение его стихов.

Сергей Стратановский. Стихи. — “Арион”, 2006, № 2.

Люди-рекламоносцы

в овощи-фрукты одетые

В их тряпичные образы,

тягостно им на морозе

Рекламировать фирму

Зябко, томительно им

Только и радости

в грязном парадном погреться

Покурить, отдышаться

перестать на минуточку быть

Брюквой, грушей, грейпфрутом

Елена Шварц. Китайская игрушка. — “Знамя”, 2006, № 6.

…Нет, никогда я не устану изумляться поэтическому воображению этого поэта. Ну скажите, кто бы еще написал столь раскованные и завораживающие стихи о том дереве, которому суждено было стать Честнбым крестом, ежедневной молитвой миллионов христиан?

Называется “Крест после распятья”:

Когда Спасителя в пещеру положили,

День cерый занялся и тучи, нависая,

Шар обернули земный

В саван.

Птицы не служили,

Вздыхали судорожно бедные ягнята,

А люди сонно жили,

Виновато.

Да, никому на свете не жилось —

В день смерти Бога

Сгнило все

Насквозь.

А крест покинутый

Чернел, как бы сожженный,

Уже не помня, где его срубили, где пилили,

А кипарисный пень-отец по сыне тосковал,

Раскинув лапы и глубоко в землю вгрызшись.

А крест был ближе всех,

И он поддерживал страдающего Бога —

Сын-кипарис, Бог Сын, они слились.

Божественным он прокален огнем,

Кровь Бога светлая на нем.

Он помнит Его прикосновенье

И тяжесть Бога,

А Бог — его шершавую древесность,

И жалость деревянную, и нежность.

И ночью видели — взошла луна,

Она была крестом разделена.

Четыре красные куска,

Была разрезана она.

Когда случилось Воскресенье —

Крест вздрогнул и вспотел огнем

И вдруг воскрес,

И вот он снова кипарис

В саду небес.

Составитель Павел Крючков.

ИЗ ЛЕТОПИСИ “НОВОГО МИРА”

Октябрь

15 лет назад — в № 10 за 1991 год напечатана книга Ивана Твардовского “„У нас нет пленных” (Страницы пережитого)”.

75 лет назад — в № 10 за 1931 год напечатаны произведения И. Бабеля “Гапа Гужва” (из книги “Великая Криница”) и “В подвале” (из книги “История моей голубятни”).

80 лет назад — в № 10 за 1926 год напечатано стихотворение Вл. Маяковского “Разговор с фининспектором о поэзии”.