Евреи и немцы: зона познания

Грета Ионкис. Евреи и немцы в контексте истории и культуры. СПб., “Алетейя”, 2006, 400 стр., с ил.

Две тысячи лет назад первые выходцы из Земли обетованной поселились в краю древних германцев. С тех пор пути их непрерывно пересекались, периоды мирного соседства сменялись распрями и погромами. Об этом подробно рассказывает экспозиция Еврейского музея в Берлине, по залам которого Грета Ионкис провела заочную экскурсию в своей увлекательной книге, посвященной взаимоотношениям двух народов в контексте истории и культуры. Это умное и грустное повествование.

Напомнив об основных этапах интеграции евреев в германское сообщество, Грета Ионкис сосредоточивает свое внимание на периоде Хаскала — еврейском Просвещении, когда из недр гетто вышло немало выдающихся философов, юристов, а затем и финансистов, в услугах которых нуждались сильные мира сего. Примечательно, что в этот период впервые был создан немецким писателем образ идеального иудея — рассудительного, великодушного, веротерпимого — заглавного героя драмы Готхольда Эфраима Лессинга “Натан Мудрый” (1779).

Обратившись к временам крестовых походов, великий немецкий просветитель показал, что суть человека не в национальности, вероисповедании и сословной принадлежности, а в его самоотверженности и человеколюбии. Г.-Э. Лессинг, большой друг вождя движения Хаскала Мозеса Мендельсона, поставил перед собой задачу развеять предубеждения немцев относительно евреев. В этом смысле драма “Натан Мудрый” — это утопическая мечта о всеобщем человеческом братстве, каковой ей суждено оставаться и доныне. Однако вспомним, что после разгрома нацизма на многих немецких сценах ставился “Натан Мудрый” как завет соотечественникам быть гуманистами по отношению ко всем людям в Германии и за ее пределами.

Г.-Э. Лессинг сделал важный почин. Вслед за его красноречивой драмой появляются цикл стихотворений “Еврейские мелодии” Генриха Гейне и его же новелла “Бахарахский раввин”, а уже в XX веке — роман “Еврей Зюсс” Лиона Фейхтвангера, тетралогия Томаса Манна “Иосиф и его братья”, “Собачьи годы” Гюнтера Грасса и многие другие произведения — А. Зегерс, А. Дёблина, Б. Брехта, в которых трактуется всякий раз по-разному, но с неизменным уважением феномен немецкого еврея.

Грета Ионкис собрала и проработала огромный материал. Многие годы профессор Ионкис преподавала историю зарубежной литературы в Комсомольске-на-Амуре и в Кишиневе. Сегодня Грета Эвривиадовна живет в Кёльне и научно-просветительской работы не оставляет. Ею изучено множество источников, порою труднодоступных, чтобы всесторонне на литературном материале проследить, как немецкий язык становился родным для народа Моисея, как Германия из чужбины превращалась в родину. Вместе с тем — и это занимает в книге огромное место — Грета Ионкис показывает, как из предубеждения против былых чужестранцев рождалось у немцев чувство партнерства, а затем и спаянности с теми, кто посещал не костел, а синагогу. Инициаторами здесь выступали величайшие мыслители и писатели Германии: Иоганн Ройхлин, Иоганн Вольфганг Гёте, Фридрих Ницше, а уже во времена, близкие к нашим, — Эрих Мария Ремарк, Гюнтер Грасс и многие другие не столь известные публицисты, религиозные деятели и музейные работники. Каждому Грета Ионкис посвящает специальный очерк, в котором немало фактов и документов, но все реалии — радостные и трагические — эмоционально окрашены то благодарностью, то гневом.

Книга Греты Ионкис — это еще одна попытка ответить на вопрос, как могло произойти все то, что случилось в 1933 году, как столь образованная и организованная нация поддалась нацистскому мракобесию, результатом которого стал холокост. Ответов нет, или их великое множество, что по сути равнозначно. Грета Ионкис вчитывается в творения великих немцев и пытается найти в них ответ на этот трагический вопрос прошедшего столетия.

В начале был Мартин Лютер, его слово сыграло решающую роль в религиозном и нравственном сознании немцев. Зачинатель Реформации обращался со своими проповедями к нации в целом и к каждому немцу в отдельности. Стремясь к обновлению религии в духе ранних христиан, он поставил на первый план личную веру, непосредственное общение с Богом без римско-католического посредничества. В этом плане он опирался на Библию и древнейшие еврейские книги, за что от католиков услышал обвинение в “иудаизации” церкви. В борьбе с папством он использовал также союз с еврейскими общинами; но основатель германского протестантизма с момента признания лютеранства сделался яростным юдофобом, призывая к расправам и изгнанию иноверцев. Грета Ионкис справедливо подчеркивает, что послушание, дисциплина, выполнение приказа без рассуждений были привиты народу Мартином Лютером и его многочисленными последователями.

Нельзя не согласиться с автором публицистического исследования: “Великий парадокс состоит в том, что человек, провозгласивший полную свободу христианина при обращении к Богу, духовно поработил немецкую нацию”, привив ей пресловутый немецкий Ordnung с отрицательными его последствиями, нивелировавшими личность. Разумеется, Лютер не мог предвидеть, к каким тотальным последствиям приведет его личная неприязнь к евреям, но он, как это ни прискорбно, санкционировал антисемитизм лютеран да и представителей других конфессий в Германии.

Иной была позиция в еврейском вопросе другого великого немца — Иоганна Вольфганга Гёте. Гений эпохи Просвещения, он видел вокруг себя просвещенных и одаренных потомков израильских переселенцев. Молодой Гёте проявлял интерес к гебраистике, даже пытался выучить древнееврейский. Во Франкфурте-на-Майне — родине Гёте — жило немало евреев, и в юные годы поэт с опаской, но все же заглядывал в еврейский квартал. Довелось ему побывать и на празднике Кущей, о чем он вспоминал уже в зрелые годы. То, что автор “Фауста” глубоко проник в Ветхий Завет, заметить нетрудно — в знаменитой трагедии немало библейских реминисценций. Грета Ионкис подчеркивает, что философские взгляды Гёте сформировались под влиянием еврейского мыслителя Баруха Спинозы.

Изучив досконально биографию Гёте, автор в очерке “Гёте и народ Моисея” очерчивает широкий круг его общения, в котором достойное место занимали образованные дамы: Рахель Левин, Доротея Мендельсон, Марианна и Сарра Майер, Франциска Эскельс (названные здесь по своим девичьим фамилиям). Конечно, Гёте импонировала их начитанность и прежде всего знание его поэзии и прозы. Гёте хвалил талант живописца Морица Оппенгейма и даже протежировал ему. Он восхищался музыкой Джакомо Мейербера и мечтал, чтобы тот написал оперу на сюжет из второй части “Фауста”. Но замечено и другое: Гёте мог запросто мимоходом оскорбительно отозваться о еврействе. В нем время от времени звучали нотки национального высокомерия, пренебрежительные в отношении тех, кто где-то внизу занимается торговлей и ростовщичеством. Нет, Гёте не был антисемитом, но был в нем особый снобизм, позволявший великому поэту обижать малых мира сего — будь то немцы или в особенности евреи.

Грета Ионкис во всех трудных коллизиях берет себе в союзники поэзию и публицистику Генриха Гейне. У него находит она весомые и остроумные аргументы, применимые к ситуациям, когда разгоралась полемика между немцами и евреями и когда в сознании самого поэта возникала мучительная раздвоенность: к кому из них он принадлежит.

Немецкий язык был его родным языком, и Генрих Гейне всегда ощущал себя поэтом Германии. Однако культура его исторической родины волновала Гейне, в 1822 году он вступил в Общество науки и культуры евреев, но вскоре вышел из него, а в 1825 году он принял лютеранство. Его подвигла на это попытка занять свое место в европейской культуре, да и просто желание получить профессорскую должность в Мюнхенском университете. Впрочем, из этой затеи ничего путного не вышло. Метаморфозы поэта-романтика очень красноречиво отражают проблему ассимиляции евреев, которая широко обсуждалась как в еврейской диаспоре, так и в немецком сообществе, но по существу осталась неразрешимой как во времена Генриха Гейне, так и в двадцатом столетии — что и констатирует исследование Греты Ионкис.

Книга состоит из серии очерков, объединенных общей проблемой, в центре каждого сюжета личность и судьба выдающегося немца или еврея, которые приложили усилия к сближению двух ментальностей. Грета Ионкис резонно исходит из того, что создателями и носителями идей являются люди, вне человека идеи не существуют. Одному из самых популярных у нас в свое время писателей — Лиону Фейхтвангеру — посвящено эссе “Еврей Зюсс как знаковая фигура”. Как известно, романист предложил свое видение проблемы на историческом документальном материале.

Йозеф-бен-Иссахар Зюскинд-Оппенгеймер — реальное историческое лицо, был он финансовым советником герцога вюртембергского Карла-Августа, реформировал финансы, ввел ряд государственных монополий. При нем правитель не бедствовал, не был внакладе и Зюсс. После смерти покровителя советник был арестован. В 1738 году повешен при большом стечении народа, а в 1998 году одна из небольших площадей в Штутгарте была названа именем Йозефа Зюсса.

О нем сложено немало легенд, написаны романы, пьесы и песни — в том числе Александром Городницким:

...В этом городе повешен был Зюсс,

Эта площадь носит имя его.

Был у герцога он правой рукой,

Всех правителей окрестных мудрей,

В стороне германской власти такой

Ни один не добивался еврей.

Конечно, в этом ряду “Еврей Зюсс” Лиона Фейхтвангера — самое занимательное и значительное произведение. Автор романа не выразил однозначно своего отношения к талантливому, как мы бы нынче выразились, менеджеру герцога; более того, он несколько демонизировал персонаж, что привело к непредсказуемым последствиям. По распоряжению Геббельса в 1940 году был снят фильм “Жид Зюсс”, который в ряду некоторых других стал, с точки зрения Греты Ионкис, прологом к холокосту, памфлетом против Зюсса и всего народа Моисеева. Несмотря на примитивность ленты, она сыграла роковую роль в судьбах всех соплеменников Зюсса и самого Фейхтвангера. Но отвечает ли романист за судьбу своей книги?

Среди нескольких десятков персонажей Греты Ионкис не только мученики, но и герои холокоста, как подруга Франца Кафки Милена Есенская, как автор всемирно известного дневника Анна Франк, как коммунист Ганс Шелльхаймер и многие другие, сопротивлявшиеся нацизму. В Германии не так давно вышла книга Михаэля Дегена “Не все были убийцами”, в которой рассказано о безымянных скромных людях, самоотверженно спасавших людей от газовых камер. О них тоже идет речь в книге Греты Ионкис: о тех, кто освобождал узников Освенцима, о тех, кто прятал евреев, усыновлял еврейских детей или просто бросал хлеб за колючую проволоку.

“Немцы бывают разные”, — всякий раз напоминает Грета Ионкис, когда речь заходит о тех, кто не поддался антисемитской пропаганде во времена, когда власть захватили нацисты, и кто сегодня говорит об ответственности старшего поколения за холокост. Особое уважение автора вызывает позиция Гюнтера Грасса. Он первым в романе “Жестяной барабан” (1959) изобразил события “Хрустальной ночи” в ноябре 1938 года, когда по всей Германии крушили витрины еврейских магазинов и лавок, а их владельцам оставалось либо покинуть страну, где они родились, либо умереть за колючей проволокой у себя на родине. Гюнтер Грасс с цифрами в руках показал, как осуществлялось “решение еврейского вопроса” в его родном Данциге. В этом романе он поведал грустную историю продавца детских игрушек, который не стал ждать, когда за ним придут, а предпочел выпить яд.

Гюнтер Грасс был рядом со своим другом Вилли Брандтом, когда тот на коленях прилюдно просил прощения у поляков и евреев за горе, которое принесли им оккупанты. Но вот недавняя сенсация: лауреат Нобелевской премии Гюнтер Грасс сделал признание, что в свои юные “собачьи годы” (так называется еще один его данцигский роман) служил солдатом СС. Было ему тогда восемнадцать лет, и прослужил он меньше года. Но покаялся в этом только спустя шестьдесят лет, хотя совесть его мучила все время. Предположить такое автор очерка “Гюнтер Грасс: улитка с еврейскими рожками”, разумеется, не могла. Но изменило ли его признание наше к нему отношение? В Германии заявление вызвало разноголосицу обвинений. Многие осуждали писателя за то, что он взывал к больной совести нации, будучи сам непризнавшимся совиновником преступлений, которых, впрочем, он не успел совершить. Другие отдавали дань уважения мужеству, которого потребовало от него это признание. Кто-то утверждал, что Грасс просто хочет еще раз привлечь внимание к своей персоне. На самом деле сознание личной виновности логично вытекает из всего его творчества: в “Дневнике улитки”, в повести “Кошки-мышки”, в романе “Траектория краба” он неустанно повторял: вина за нацизм в большей или совсем малой степени лежит на каждом немце, в том числе на нем самом. Срок давности от моральной ответственности не освобождает.

В первый послевоенный год Ханс Фаллада написал пронзительный роман “Jeder stirbt fьr sich allein” — “Каждый умирает в одиночку” или более точно — “для себя”. Это был документально подтвержденный рассказ о людях, распространявших в одиночку антифашистские листовки-воззвания. Самое страшное, что почти все получатели отнесли их в гестапо.

Возвращаясь к честному поступку Гюнтера Грасса, хочется перефразировать знаменитый заголовок Х. Фаллады: “Jeder schreibt fьr sich allein” — “Каждый пишет для себя”. И это тоже верно, ибо все, написанное Грассом, было обращено в той же мере, что к немецкому народу, и к нему самому.

В первые послевоенные годы нередко возникало недоумение: как мог народ, почитавший Гёте и Бетховена, участвовать в возведении концлагерей с газовыми печами? Оказывается, мог. Этот психологический феномен убедительно продемонстрировал Генрих Бёлль еще в своем раннем романе “Где ты был, Адам?” (1951). Среди прочих палачей он изобразил некоего коменданта пересыльного лагеря, любителя хорового пения. Страсть к музыке для него парадоксальным образом служила оправданием расправ над “недочеловеками”.

Из истории взаимоотношений евреев и немцев почему-то выпал Генрих Бёлль, на протяжении нескольких десятилетий олицетворявший совесть немецкой нации и не раз обращавшийся к этой проблеме. В речи “Образ врага и мир”, произнесенной четверть века назад, он говорил о том, что имеет самое прямое отношение к нашей теме: “Я не обладаю достаточным усердием и знаниями, чтобы дать систематический обзор столь обширной темы, как образ еврея в немецкой литературе, в европейской литературе, в художественной, в богословской литературе, которая не так уж редко поставляла материал для самых грубых памфлетов и пропаганды, но потом от них открещивалась, говоря: это вовсе не имелось в виду”.

Генрих Бёлль наметил еще один весьма острый ракурс исследования: Церковь в годы нацизма и шире — духовное оправдание холокоста. Массовое насилие нуждалось в идеологическом камуфляже. Просвещенные нацисты оправдывали палачей, доказывая приоритет немецкой нации ссылками на трактат Тацита “Германия”, на “Застольные беседы” Лютера, на “Опыт о неравенстве человеческих рас” Артюра Гобино, используя их самые сомнительные аргументы в пользу превосходства “сумрачного немецкого гения”. В этот перечень попадали и романтики, в частности Новалис и даже Гейне. Апологеты гитлеризма охотно обращались к традиционной символике, наполняя известные знаковые образы угодным им злободневным пафосом. “Голубой цветок” Новалиса трактовался ими не как воплощение любви и поэзии, а как экспансия в чужедальние страны. Лорелея, лишившаяся своего создателя — Гейне (“слова народные”), олицетворяла фатальную власть отчизны. Символика переиначивалась, упрощалась, приспосабливалась к массовому милитаризованному сознанию. Приверженность германским святыням оправдывала любые святотатства, будь то в Ясной Поляне или Лазенках.

Повествование завершается рассказом о памятниках и музеях жертвам холокоста, которые установлены ныне на территории Германии. Автор стремится раскрыть взаимодействие двух культур, дабы и в дальнейшем расширялась зона познания и никогда не превратилась бы в лагерную зону.

Владислав Пронин.