В 1798 году предста­вители так называе­мой “озерной шко­лы”, поэты Уи­льям Ворд­с­ворт и Сэмюэль Тейлор Коль­ридж издали кни­гу “ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ” (“LYRICAL BALLADS”), куда, помимо самих бал­лад, вошли и небольшие сти­хотво­рения. Этот сборник, которому был предпослан спе­циаль­ный манифест, стал пер­вым памят­ником анг­лий­ско­го и чуть ли не европей­ско­го роман­тиз­ма в целом. В него вошли двадцать три про­изведения (в переизданиях — гораз­до больше), четыре из которых при­над­лежат Коль­рид­жу, остальные — Ворд­с­вор­ту.

Стихи из “ЛБ” в после­дующих переизданиях существен­но отличались от пер­вых редак­ций. Русские перевод­чики XIX — XX веков перелагали, разумеется, каноничес­кие (“посмерт­ные”) тек­с­ты, и соб­ствен­но переводов из “ЛБ” было немно­го. На­сто­ящее исключение — мно­гократно переведен­ная “Баллада о Старом Мо­ряке” Коль­рид­жа. На­пом­ним, что переводы этой бал­лады Ни­колаем Гу­милевым и Виль­гельмом Ле­виком издав­на счи­тают­ся шедев­рами рус­ско­го перевод­чес­кого насле­дия.

По­эту Игорю Ме­ламеду показалось интерес­ным и важ­ным позна­комить оте­чествен­ного читателя как раз с пер­воначальной вер­сией кни­ги, про­сла­вив­шей ее авторов, поэтому он и осу­ществил пол­ный рус­ский перевод “Ли­ричес­ких бал­лад” с ори­гинала (кни­га-билингва готовит­ся к печати в издательстве “Время”). Публикуе­мая ниже “The Thorn” Уи­льяма Ворд­с­вор­та была в свое вре­мя переведена Ан­д­реем Сергее­вым и под назва­нием “Терн” опубликована в зна­менитой антологии “По­эзия анг­лий­ско­го роман­тиз­ма”. Пред­лагае­мый читателю новый перевод все­мир­но известной бал­лады осу­ществ­лен Игорем Ме­ламедом по редак­ции 1798 года.

 

I

Тернов­ник этот стар, да так,

Что и представить мудрено,

Как он в былое время цвел, —

Он поседел давно.

Он ростом с малое дитя,

Но все не гнется, ветхий куст.

Листвы лишен, шипов лишен,

Упорством цепких сучьев он

Живет, угрюм и пуст.

И, словно камень иль утес,

Он весь лишайником оброс.

II

Как камень иль утес, его

По самый верх покрыл лишай,

На нем повис тяжелый мох,

Как скорбный урожай.

Терновник захватили мхи,

И он, несчастный, ими сжат

Так тесно, что тебе ясна

Их цель, а цель у них одна:

Они его хотят

Сровнять с землею поскорей,

Похоронить навеки в ней.

 

III

На горном гребне, в вышине,

Где ураган, могуч и зол,

Со свистом режет облака

И рушится на дол, —

Вблизи тропы отыщешь ты

Терновник старый без труда,

И мутный карликовый пруд

Ты тотчас обнаружишь тут —

Всегда в нем есть вода.

Я пруд легко измерить смог:

Три фута вдоль, два — поперек.

 

IV

И за терновником седым,

Шагах примерно в четырех,

Перед тобой предстанет холм,

Одетый в яркий мох.

Все краски мира, все цвета,

Какие только любит взор,

Увидишь на клочке земли,

Как будто руки фей сплели

Божественный узор.

Тот холм в полфута высотой

Сияет дивной красотой.

 

V

Ах, как приятны глазу здесь

Оливковый и алый цвет!

Таких ветвей, колосьев, звезд

В природе больше нет.

Терновник в старости своей

Непривлекателен и сер,

А холм, который так хорош,

С могилою ребенка схож —

Столь мал его размер.

Но я прекраснее могил

Еще нигде не находил.

 

VI

Но если б ты на ветхий куст,

На чудный холм хотел взглянуть,

Будь осторожен: не всегда

Пуститься можешь в путь.

Там часто женщина одна,

Закутанная в алый плащ,

Сидит меж маленьким холмом,

С могилой схожим, и прудом,

И раздается плач,

И слышен громкий стон ее:

“О, горе горькое мое!”

 

VII

И в ясный день, и в час ночной

Спешит страдалица туда.

Ее там знают все ветра

И каждая звезда.

Там близ терновника одна

Сидит она на вышине,

Когда чиста небес лазурь,

При грохоте свирепых бурь,

В морозной тишине.

И слышен, слышен плач ее:

“О, горе горькое мое!”

 

VIII

“Но объясни, зачем она

И в ясный день, и в час ночной

Взбирается на мрачный пик, —

И в дождь, и в снег, и в зной?

Зачем у дряхлого куста

Сидит она на вышине,

Когда чиста небес лазурь,

При грохоте свирепых бурь,

В морозной тишине?

Чем вызван этот скорбный стон?

Зачем не утихает он?”

 

IX

Не знаю: истина темна

И не известна никому.

Но если хочешь ты пойти

К чудесному холму,

Что с детскою могилой схож,

И посмотреть на куст, на пруд —

Удостоверься прежде в том,

Что женщина вернулась в дом,

А не тоскует тут,

Где ни единый человек

К ней не приблизится вовек.

X

“Но почему она сюда

И в ясный день, и в час ночной,

При всяком ветре держит путь,

Под всякою звездой?”

Я все, что знаю, расскажу,

Но это будет тщетный труд,

Коль сам ты в горы не пойдешь

И тот терновник не найдешь

И карликовый пруд.

Ты там верней отыщешь след

Трагедии минувших лет.

 

XI

Пока же ты не побывал

На этой мрачной вышине,

Тебе готов я рассказать

Все, что известно мне.

Уж двадцать лет прошло с тех пор,

Как полюбила Марта Рэй,

Как сердце девичье пленил

Ее приятель Стивен Хилл

И стал ей всех милей,

Как Марта счастлива была

И веселилась и цвела.

 

XII

И был назначен свадьбы день,

Но для нее не наступил:

Дал клятву верности другой

Бездумный Стивен Хилл.

Пошел изменник под венец

С другой избранницей своей.

И говорят, что этим днем

Жестоким вспыхнуло огнем

Сознанье Марты Рэй.

И, словно испепелена,

От горя высохла она.

 

XIII

Прошло полгода, лес еще

Шумел зеленою листвой,

А Марту потянуло ввысь

На гребень роковой.

Все видели, что в ней дитя,

Но тьмой был мозг ее объят,

Хотя от нестерпимых мук

Разумным становился вдруг

Ее печальный взгляд.

А тот, кто мог бы стать отцом,

Уж лучше был бы мертвецом!

XIV

Здесь до сих пор ведется спор,

Как бы могла воспринимать

В себе движенья малыша

Помешанная мать.

Еще прошедшим Рождеством

Нас уверял один старик,

Что Марта, ощутив дитя,

Как бы очнулась, обретя

Рассудок в тот же миг,

И Бог покой ее берег,

Покуда приближался срок.

 

XV

И это все, что знаю я,

И ничего не скрыл, поверь.

Что стало с бедным малышом —

Загадка и теперь.

Да и родился он иль нет —

Сего не ведает никто,

И не узнать, живым ли он

Иль мертвым был на свет рожден,

Известно только то,

Что Марта чаще с тех времен

Взбирается на горный склон.

 

XVI

А той зимою по ночам

Обрушивался ветер с гор

И доносил на наш погост

Какой-то дикий хор.

Один расслышал в хоре том

Живых созданий голоса,

Другой ручался головой,

Что раздавался мертвых вой,

Но эти чудеса

И странный плач в тиши ночей

Не связывали с Мартой Рэй.

 

XVII

Наверх к терновнику спешит

И долго там сидит она,

Закутанная в алый плащ,

Страдания полна.

Я знать не знал о ней, когда

Впервые этих гор достиг.

Взглянуть с вершины на прибой

Я шел с подзорною трубой

И поднялся на пик.

Но буря грянула, и мгла

Мои глаза заволокла.

XVIII

Густой туман и сильный дождь

Мне тотчас преградили путь.

И ветер в десять раз мощней

Внезапно начал дуть.

Мой взгляд сквозь пелену дождя

Скалистый выступ отыскал,

Который мог меня укрыть,

И я во всю пустился прыть,

Но вместо мнимых скал

Увидел женщину во мгле:

Она сидела на земле.

 

XIX

Мне стало ясно все, едва

Я разглядел лицо ее.

Отворотясь, я услыхал:

“О, горе горькое мое!”

И я узнал, что там она

Сидит часами, а когда

Луна зальет небесный свод

И легкий ветер всколыхнет

Муть мрачного пруда —

В селенье слышен плач ее:

“О, горе горькое мое!”

 

XX

“Но что терновник ей, и пруд,

И этот легкий ветерок?

Зачем к цветущему холму

Ее приводит рок?”

Толкуют, будто на суку

Повешен ею был малыш

Или утоплен в том пруду,

Когда была она в бреду,

Но все согласны лишь

С тем, что лежит он под холмом,

Усеянным чудесным мхом.

 

XXI

И ходит слух, что красный мох

Как раз от крови детской ал,

Но обвинять в таком грехе

Я Марту бы не стал.

И если пристально смотреть

На дно пруда, то, говорят,

Тебе покажет озерцо

Ребенка бедного лицо,

Его недвижный взгляд.

И от тебя ребенок тот

Печальных глаз не отведет.

XXII

И были те, что поклялись

Изобличить в злодействе мать,

И только собрались они

Могилу раскопать —

К их изумленью, пестрый мох

Зашевелился, как живой,

И задрожала вдруг трава

Вокруг холма — твердит молва,

Но все в деревне той

Стоят, как прежде, на своем:

Дитя лежит под чудным мхом.

 

XXIII

И вижу я, как душат мхи

Терновник ветхий и седой,

И книзу клонят, и хотят

Сровнять его с землей.

И всякий раз, как Марта Рэй

Сидит на горной вышине,

И в ясный полдень, и в ночи,

Когда прекрасных звезд лучи

Сияют в тишине, —

Мне слышен, слышен плач ее:

“О, горе горькое мое!”