“АПН”, “Апология”, “Взгляд”, “Вокруг света”, “Время искать”, “Время новостей”, “Газета”, “Газета.Ru”, “Грани.Ру”, “Гуманитарный экологический журнал”, “GlobalRus.ru”, “Дальний Восток”, “День литературы”, “Завтра”, “Здравый смысл”, “Знание — сила”, “Известия”, “Искусство кино”, “Итоги”, “inoСМИ.Ru”,

“Книжное обозрение”, “Литература”, “Литературная газета”, “Литературная Россия”, “Московские новости”, “НГ Ex libris”, “Нева”, “Независимая газета”, “Неприкосновенный запас”, “Новая газета”, “Новое время”, “Новые Известия”, “Огонек”, “Подъем”, “Политический журнал”, “ПОЛИТ.РУ”, “Посев”, “Рец”, “Российская газета”, “Русский Журнал”, “Собеседник”, “Со-Общение”,

“Спецназ России”, “Топос”

Илья Абель. Новый палимпсест, или Краткий словарь иностранных слов по граффити. — “Знание — сила”, 2005, № 7 .

Граффити как молодежная инициация. Райт (райтинг) и бомбинг. “Граффити — мужская работа <…>”.

Агент-провокатор. Беседу вела Наталья Филатова. — “Итоги”, 2005, № 30, 28 июля .

Говорит Олег Кулик: “Я — провокатор? Да я просто верх праведности!”

“Осудить за создание картины или инсталляции — то же самое, что приговорить к тюремному заключению за какой-то физический недостаток. Как если бы судья заявил, что мой нос оскорбляет чувства других людей”.

“Я никогда, ни в одном проекте не шокировал только для того, чтобы шокировать. — А как же „Зоофилия”? — Вообще-то проект назывался „Зоофрения”, но эти термины часто путают. Проект был сделан с такой любовью и знанием русского народа, что в нем нет ничего скандального”.

“Государство не может влиять на искусство, нет этого влияния и у кучки фанатиков-мракобесов. Настоящей властью обладает буржуазия”.

Кирилл Александров. Несостоявшийся десант. Дело военных на фоне сплошной коллективизации. Хроника сопротивления, которая еще не написана. — “Новое время”, 2005, № 31, 7 августа .

“Так существовал ли заговор (или серия заговоров) в Красной Армии на рубеже 1920 — 1930 годов? На наш взгляд, пока преждевременны любые однозначные ответы. <…> За 1930-й чекисты зафиксировали по СССР 13 754 массовые выступления, в том числе 176 ярко выраженных повстанческих. Только за январь — апрель 1930-го по СССР, по данным ОГПУ, состоялось 6117 крестьянских выступлений, в которых суммарно участвовали около 1,8 млн. человек (!). На Северном Кавказе, под Курском, на Кубани и в Сибири против повстанцев применяли артиллерию, танки и авиацию. Брожение затронуло и части РККА. Вот лишь несколько наиболее характерных примеров <…>”.

Сергей Андреянов. Христианизация России: тактика малых дел. — “АПН”, 2005, 15 августа .

“Выход здесь очевиден — ввести уголовную ответственность за сам факт публичного оскорбления религиозных и этических чувств (кощунство)…”

Лев Аннинский. Александр Мирзаян: “Как щитом, прикрываясь гитарой”. — “Литературная Россия”, 2005, № 29, 22 июля .

“Когда известность Александра Мирзаяна достигла такой степени, что о человеке начинают рассказывать анекдоты, — стали говорить: в детстве он был хулиган, рос на улице, дрался скамейками... Опровергнуть этот сюжет с фактами в руках не представляется возможным…”

См. также: Лев Аннинский, “Поверившая чуду” — “Литературная Россия”, 2005, № 27, 8 июля; о Веронике Долиной .

См. также: Лев Аннинский, “Ольга Берггольц: „Я... ленинградская вдова”” — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 6 .

См. также: Лев Аннинский, “Штрафбат как зеркало Великой Отечественной” — “Искусство кино”, 2004, № 11 .

Юрий Арабов. “Сценарист — это наемник”. Беседу вела Ирина Любарская. — “Искусство кино”, 2005, № 4 .

“Я ее [Японию] очень люблю, поскольку никогда в ней не был. А то, что не видел, проще любить. Но если серьезно, то я был лишь в одной крупной восточной стране — в Китае, в центре Азии, и ощущал там себя неважно. <…> То есть там, где есть христианство, западного или восточного обряда, я чувствую себя как на родине. С Россией я связан кровными узами, но если бы так случилось, что пришлось бы жить в католической Испании или в протестантской Америке, то даже там, при наличии нескольких человек, с которыми я мог бы поговорить о Христе, у меня не было бы такого рода проблем, как в Китае. Потому что кроме христианско-философской проблематики меня почти ничто не интересует. И в этом смысле там, где можно переживать онтологические вопросы, связанные с Христом, там для меня и родина”.

Андрей Архангельский. НЕвысоцкие. За 25 лет в России не появилось поэта, которого считала бы своим вся страна. — “Огонек”, 2005, № 30 .

“Надо сказать, что Высоцкий был последней за 30 лет удачной попыткой объединительной идеи и для народов России, и для народов СССР. Настоящей, а не казенной. <…> Высоцкий был последним настоящим государственником — не в том пошлом смысле, в котором у нас принято употреблять этот термин, не по должности, а потому, что это был естественный ход мысли. <…> Говорить, что Высоцкий был борцом с режимом, — все равно что говорить, что Джон Леннон или Джим Моррисон были борцами. Такого рода бунтарство — это чисто внешняя, для творческого имиджа штука; это самые надежные для государства люди — если только власть не патологически глупа; мудрая власть таких людей должна привечать, здороваться прилюдно за руку. И тогда ей не грозят никакие революции. Увы, увы: людей, чьи энергия и талант принимают радикальную, протестную окраску, власть боится точно так же, как и 25 лет назад боялась песен Высоцкого”.

См. также: “Может быть, это случилось последний раз в российской культурной истории. Кто же теперь не знает, что „народ” — пропагандистская абстракция в худшем, наивная иллюзия в лучшем случае. Каждый сам себе „народ”, сам себе указ, причина и повод. В одной стране в одно время живут люди разных исторических эпох и представители разных культурных „этажей”. Но вот в конце двадцатого века явился-таки поэт, который умудрился дать общий язык дворнику и профессору, да еще и сказать на этом языке нечто и для первого, и для второго жизненно важное...” — пишет Александр Агеев (“Чтобы везде пускали” — “Газета”, 2005, 27 июля ). Он же: “Иногда думаешь, поскольку рожден рационалистом: „Для российской культурной истории — чтобы не была она противоречива и не завиралась — было бы лучше, если бы феномена Высоцкого не существовало”. Но — был. И мы это слышали”.

См. также: “С одной стороны, он [Высоцкий], как Гоголь и Булгаков, расползся по цитатам, стал частью фольклора. (Вероятно, лет через 15 — 20 уже никто и не вспомнит, что именно ему принадлежит та или иная строчка.) С другой стороны, Высоцкий стал частью русской литературной классики, но не на правах Цоя либо Талькова (при всем уважении к обоим авторам), а при полном одобрении академической науки. Лишь ее представители наделены правом решать, быть тем или иным томам на полках „золотого фонда”. И сейчас можно быть уверенным — сразу после Волошина там стоят стихи Высоцкого. Канонизация завершилась”, — пишет Максим Щедрин (“Канонизация Высоцкого закончилась. Через 25 лет после смерти певца и поэта № 1 его стихи окончательно разобрали на цитаты” — “Взгляд”, 2005, 26 июля ).

Дмитрий Бавильский. Золотая могила. “Вкусный обед для равнодушных кошек” — самая правильно выстроенная книга Дмитрия Воденникова. — “Взгляд”. Деловая газета. Электронное информационно-аналитическое издание. 2005, 16 августа .

“Отдельно нужно отметить оформление [огишной] серии „Твердый переплет”, которая книгой Воденникова очень правильно (если не он, то кто?) открывается. Скромное и стильное, сильное оформление. Соединение простоты (минимализм) и недорого стоящих изысков. Зато золотое тиснение. Зато неровные края грубо обрезанной обложки. Зато хорошая, ослепительно белая (по контрасту с серым картоном) бумага внутри. Ненавязчивая стилизация под серебряный век. Внутреннее и внешнее находят друг друга, подчеркивают друг друга”.

Ольга Балла. Языки (не)понимания. — “Знание — сила”, 2005, № 8.

“Ведь кроме Другого, человеку необходимо еще и Чужое. Кроме того, что способно стать хоть в какой-то мере Своим, — то, что не станет Своим никогда. Куда, более того, мы вытесняем все, что больше не можем чувствовать Своим. Наше Чужое растет вместе с нами”.

Полина Барскова. [Стихи]. — “Рец”. Выпускающий редактор номера Владислав Поляковский. Главный редактор, дизайнер, мастер журнала Ирина Максимова. 2005, № 28 .

Нелепый и жалкий и жадный

Осколок последнего дня

Как сверток, забытый в парадной,

В парадном — поправьте меня.

Чудовищный, слабый, громадный

....................................

Смотри — твоя нежная внучка

Со слюнкой у нижней губы.

Бессмысленно нежная штучка.

Изъян в повороте тропы.

Ни с кем ты на свете не связан —

Сорвавшийся шар надувной.

Твой анекдотический разум

Разъятым парит надо мной.

Удар ли, позор ли, укор ли —

Подземный решит судия.

Скользнет и растает ладья.

И спазм, набухающий в горле,

Как облачко, выблюю я.

(“Куплеты для Е. Р.”)

Кстати, этот выпуск электронного журнала/альманаха “Рец” — с музыкой: использован отрывок из композиции группы “Сплин” “Бонни и Клайд” (акустический альбом 2002 года).

Аркадий Бартов. О Мухине чуть-чуть подробнее. Из цикла “Мухиниада”. Вступительная статья В. Кривулина. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 7 .

“Макротекст, трудолюбиво выстраиваемый в течение 20 лет Бартовым на зыбкой болотистой почве советского мифологического языка, пока еще далек, будем надеяться, от своего завершения, но в том лингвистическом Вавилоне, где возводится этот впечатляющий зиккурат, он — едва ли не самое прочное, самое добротное сооружение” (Виктор Кривулин).

Павел Басинский. Сектант и еретик. — “Литературная газета”, 2005, № 30 .

“Прямо устранить Горького из партии он не мог. Именно от Горького и через Горького шли в большевистскую кассу финансовые потоки. Каким бы ни был Ильич аскетом, но жизнь в Париже и Женеве была недешевой. Как финансовый источник, как „разводящий” финансовые потоки (между прочим, в сотрудничестве с Богдановым) Горький устраивал Ленина. Горький был посвящен в истории „эксов” на Кавказе, то есть знал о грабежах большевиков. Бесконечно посылая Горькому в письмах поклоны как „великому писателю” и даже соглашаясь с тем, что „художник может почерпнуть для себя много полезного во всякой философии”, бесконечно справляясь о здоровье Горького (который живет на одном из самых дорогих европейских курортов — Капри), бесконечно целуя ручку М. Ф. (Марии Федоровне Андреевой), Ленин только и делает что отсекает, и отсекает, и отсекает Горького от своей партии. Почему? Потому что Горький — вождь фактический, настоящий!”

Cм. также: “Из его [Трифонова] прозы нельзя делать выводы . Когда он сам пытался делать прямые выводы, получалось плохо. Великолепный роман „Нетерпение” о народовольцах, убивших Александра II, поражает одновременно изумительным знанием исторических реалий, глубочайшим психологизмом и ложностью социально-политического вывода. Итак, вина (или беда) народовольцев была в том, что были нетерпеливы? А Ленин был терпелив. Настолько терпелив, что дождался апреля 1917-го и вернулся из-за границы в Россию, когда все возможные варианты российской власти себя исчерпали и власть сама падала большевикам в руки. И что: скажем ему за это спасибо?” — пишет Павел Басинский (“Трудный Трифонов” — “Российская газета”, 2005, 29 августа ).

Павел Басинский. Забытые юбилеи. — “Политический журнал”, 2005, № 27, 15 августа .

“За двумя громкими юбилеями года — 60-летием Победы в Великой Отечественной войне и 100-летием Михаила Шолохова — наше культурное общество пропустило массу других юбилеев, не менее интересных…”

Станислав Белковский. Любовь к Владимиру П. — “Завтра”, 2005, № 30, 27 июля .

“Путин никогда не мечтал стать Иосифом Сталиным — только Романом Абрамовичем”.

Владимир Белоус. Хорошо слышимая смерть. Акустическое оружие пока считается несмертельным, но это ненадолго. — “Независимая газета”, 2005, № 174, 19 августа .

“Для поражения личного состава войск противника, находящегося в бункерах и на боевых машинах, испытывались акустические „пули” очень низких частот, образующиеся при наложении ультразвуковых колебаний, излучаемых большими антеннами. По утверждению американских специалистов в области НСО Дж. и С. Моррис, в России также были получены довольно впечатляющие результаты по созданию подобного оружия. Они, в частности, заявили, что им демонстрировали действующее устройство, формирующее инфразвуковой импульс частотой 10 Гц, „размером с бейсбольный мяч”, мощность которого была якобы достаточна для нанесения человеку тяжелого поражения, вплоть до летального исхода, на расстояниях в сотни метров”. И много еще интересного . Автор статьи — ведущий научный сотрудник Центра международной безопасности ИМЭМО РАН, генерал-майор в отставке.

Владимир Березин. Слово о литературоведах. — “Книжное обозрение”, 2005, № 29-30 .

“Впрочем, оказалось, что приличные люди не представляются литературоведами. Незнакомым они говорят пароль „филолог”, а коллегам-филологам — что-то вроде „специалист по ХIХ веку””.

Владимир Березин. Алеет парус одинокий. — “Книжное обозрение”, 2005, № 32.

“[Александра] Грина хорошо перечитывать с первых книг шеститомника, с эсеровских рассказов. Это совсем другой стиль, из которого постепенно, от текста к тексту из рассказов вымываются Степановы и Петровы, давая место Риолям и Терреям”.

“Собственно, именно у „Блистающего мира” позаимствован сюжет „Жука в муравейнике”. Кстати, есть забавная параллель между Грином и Стругацкими — рассказы под одинаковыми названиями „Шесть спичек” и несколько других сюжетов”.

“Создается впечатление, что Грин ненавидел летчиков — со всей страстностью человека, который видит, как его чудо лапают чужие руки”.

Ален Блюм. Статистики и НКВД. Об участии элит в развитии сталинского государства. Авторизированный перевод с французского М. Г. — “Неприкосновенный запас”, 2005, № 4 (42) .

“Можно говорить о неожиданной — или по крайней мере не бывшей неизбежной — конвергенции двух культур, статистической и полицейской, в 1930-е годы”.

Владимир Бондаренко. Критика — это литература! — “День литературы”, 2005, № 8, август .

“Неугомонный вечный непоседа Левушка Аннинский, который и о врагах своих пишет так, что они уходят, улыбаясь отрубленными головами, и гордятся убийственными отзывами. Я так не умею”.

“Уходящие шестидесятники. Им уже даже не понять новых противостояний, новых течений, новых увлечений. Их никогда не возьмут работать в журнал „Афиша” вместо талантливого литературного коммивояжера Левушки Данилкина, ибо они не знают, что предлагать новому читателю”.

“Больше всего мне жаль своего земляка, архангелогородца Евгения Ермолина. Много писал о символах Руси, о великих князьях Ярославских, не чужд Православию. И вдруг заделался либеральным борзописцем. Вот бы с кем поработать Капитолине Кокшенёвой и Владимиру Крупину, может, подвигните его по нужному направлению? Прочистите мозги, заполненные мусорным ветром либерального времени. Да и в его либеральных статьях нет-нет, но мелькают явно еретические нотки”.

См. эту же статью — “Завтра”, 2005, № 33, 17 августа.

Владимир Бондаренко. Жаба зависти. — “Завтра”, 2005, № 30, 27 июля.

“Еврей [Эдуард] Шнейдерман упрекает русского Николая Рубцова за то, что он оказался в „русской партии”, русский [Дмитрий] Бобышев упрекает еврея Бродского за то, что тот всегда чувствовал за собой поддержку „еврейской партии”. Но уши из этих мемуаров торчат и у Бобышева, и у Шнейдермана совсем иные”.

В ожидании шутов. Псой Короленко — о культуре смеха и несмешном в культуре. Беседовала Александра Подольская. — “Новая газета”, 2005, № 54, 28 июля .

Говорит Псой Короленко: “<…> я не согласен, когда меня называют постмодернистом. У меня совсем другие система ценностей, внутреннее чувство и импульс, диктующий мне сотворить что-то. Постмодернизм отказывается от целостности восприятия мира. А я как раз показываю эту целостность. И говорю, что надо принять ее и не бояться при этом лопнуть. <…> Я не считаю себя деятелем андеграундной культуры. Андеграунд, попса, мейнстрим — все эти и другие придуманные статусы-ярлыки целиком обусловлены сиюминутными контекстами. <…> Один и тот же текст может сегодня быть андеграундом, завтра классикой, послезавтра попсой. Тем более мой случай: я как раз последовательно и упрямо преодолеваю все эти границы, стараюсь выяснить их природу — и опровергнуть. А вопрос: „С кем мы, мастера культуры?” — был и остается праздным. Мы с Пушкиным”.

Ян Винецкий ( “Wprost”, Польша). Вымирающая Россия. Перевел Антон Беспалов. — “inoСМИ.Ru”, 2005, 24 августа .

“У нас — впрочем, не только у нас — множество хлопот с Россией. Однако проблема не является неразрешимой. Я многократно представлял себя читателям как оптимиста в долгосрочном плане. Так и на этот раз. Не могу сказать, что решение проблем отношений с бывшей великой державой, которая никак не может приспособиться к нормальности, уже совсем рядом, за углом. Но в долгосрочной перспективе — скажем, лет через сто — проблема исчезнет. Вместе с русскими. <…> Существует два сценария. Первый: Россия начнет постепенно приближаться к образцам и примерам западной цивилизации и русские начнут превращаться в настоящих граждан. Второй: Россия не адаптируется и русские в XXII веке просто вымрут. Истории человечества известны такие примеры, а истории эволюции видов — еще больше. Неандертальцы тоже не могли приспособиться к меняющимся условиям, к которым приспособились другие представители человеческого рода. И вымерли. Сегодня никого уже не интересует, какие ошибки совершили их вожди, правили ли они мудро и справедливо. Точно так же, если не произойдет адаптация, в XXII веке уже никого не будет интересовать, что сделал, а чего не сделал Иван Грозный, Распутин, Сталин или Путин. Наш континент и мир будут заниматься новыми вызовами”.

Владимир Винников. Война слова. — “Завтра”, 2005, № 31, 3 августа.

“Литература вообще, а поэзия в особенности — не столько свидетельское, сколько воинское, политическое искусство…”

“Вкусное и полезное всегда трудно совместить”. Беседу вела Мария Кормилова. — “Новые Известия”, 2005, 2 августа .

Говорит Людмила Улицкая: “Инвалиды, нищие, умственно отсталые постоянно попадают в мое поле зрения именно по той причине, что мне не нравится ведущая модель, по которой главным критерием и даже самой целью жизни оказывается успех. Меня всегда интересовали люди, сознательно остающиеся на обочине. Не только те, кого жизнь вышибла из успешной колеи, но и те, кто добровольно пребывает на том месте, куда они поставлены от рождения, и с достоинством исполняют свое служение, как они его понимают”.

Петр Врангель. Из “Записок”. 1920 год. Предисловие Ивана Евсеенко. — “Подъем”, Воронеж, 2005, № 7 .

“Но была среди крестьянских реформ одна особая. Ее пытался осуществить в 1920 году в осажденном красными войсками Крыму барон Врангель. Проводником этой глубоко продуманной и взвешенной для своего времени реформы стал сподвижник П. А. Столыпина, бывший министр земледелия А. В. Кривошеин. Будучи уже в эмиграции, он откликнулся на просьбу Врангеля возглавить правительство и вернулся в Крым. На предложенную Врангелем и Кривошеиным реформу крестьяне откликнулись с должным пониманием. Они бесперебойно снабжали продовольствием не только Белую армию, но и все население Крыма. Ни одного крестьянского бунта или восстания в этот период в Крыму замечено не было. <…> Предлагаем вниманию читателей программу П. Врангеля по преобразованию деревни в Крыму в 1920 году” (Иван Евсеенко).

“Все меньше униженных и оскорбленных”. Беседовали Алекс Громов, Петр Дейниченко и Феликс Штирнер. — “Книжное обозрение”, 2005, № 32.

Говорит Ольга Славникова: “Самая новая поэзия просто не выработала пока единого поколенческого языка — и, возможно, вообще не будет этим заниматься. Имеют значение индивидуальные языки и творческие стратегии такого-то и такого-то авторов. Отсутствие тематических и лексических табу, а также корпоративных культурных контекстов оставило каждого поэта наедине с самим собой. Его труднее опознать как нового поэта, и ему самому труднее, потому что он вынужден отбросить многие культурные костыли. Процитирую поэта и философа, лауреата премии „Дебют” Марианну Гейде: „Если прежде разговор о поэзии во многом носил апофатический характер — то есть то, о чем автор ‘промолчал‘, едва ли не важнее того, о чем он сказал, — то фигуры умолчания в современной поэзии имеют совсем иное происхождение: умалчивается не то, о чем говорить запрещено, а то, о чем говорить — невозможно””.

Виталий Гинзбург (лауреат Нобелевской премии по физике). Многое можно сделать. Выступление на съезде выпускников МГУ 2 декабря 2004 г. — “Здравый смысл”. Журнал скептиков, оптимистов и гуманистов. Зима 2004/2005, № 1 (34).

“РАН должна быть частью гражданского общества, независимой от президента и правительства РФ”.

Журнал выпускается ежеквартально Российским гуманистическим обществом (РГО) и Центром исследований РГО при МГУ, тираж — 3000 экз.

Владимир Голышев. Пароход на Градомлю. — “АПН”, 2005, 2 августа .

“Если говорить простым человеческим — а не „птичьим философским” — языком, русская нация в современных российских условиях — это подавляющее большинство граждан России, имеющих одинаковую самоидентификацию, свободно говорящих на русском языке, имеющих похожий менталитет и бытовые привычки. <…> В конечном счете принадлежность к русской нации определяется желанием к ней принадлежать, отсутствием необходимости в нее ассимилироваться и признанием со стороны других представителей русской нации тебя за „своего”” .

Олег Григорьев. Футбол. Посвящается Диего Армандо Марадоне. Поэма. — “День литературы”, 2005, № 8, август.

“Эта спортивная поэма замечательного детского поэта Олега Григорьева так, по сути, никогда и не была опубликована в широкой печати, футбольные болельщики не разорвали ее на цитаты и эпиграфы, не взяли на свое вооружение. А жаль. Может быть, после публикации в нашей газете на нее обратят внимание любители спорта...” (Владимир Бондаренко).

См. также: Владимир Бондаренко, “По адским кругам Олега Григорьева” — “Литературная Россия”, 2005, № 29, 22 июля .

Владислав Гриневич. Расколотая память: Вторая мировая война в историческом сознании украинского общества. — “Неприкосновенный запас”, 2005, № 2-3 (40-41).

“После провозглашения в августе 1991 года независимости Украины проблема ОУН-УПА не только не была снята с повестки дня, но и переросла в открытое политическое противостояние . <…> Следует отметить, что сторонники советских мифов фактически проиграли сражение за историческую память нового поколения. Из школьных и вузовских учебников уже давно выброшены старые совковые схемы. Министерство просвещения Украины легитимировало тему ОУН-УПА еще в первые годы независимости. Именно на этих учебниках было воспитано целое поколение участников Оранжевой революции (курсив мой. — А. В. ). В числе главных компонентов украинской модели Второй мировой войны можно назвать такие, как перенесение акцента с 22 июня 1941 года на 17 сентября 1939 года — вступление СССР (и Украины) во Вторую мировую войну. Этому периоду уделяется значительное внимание, как с точки зрения проблемы присоединения украинских земель, так и в плане осуждения их жестокой советизации сталинским режимом, приведшей к массовым репрессиям против местного населения. Сталин и Гитлер подаются в одной связке — как тоталитарные диктаторы, которые несут равную ответственность за развязывание войны. В большинстве школьных и вузовских учебников практически отсутствует название „Великая Отечественная война”, которое заменено нейтральными и менее эмоциональными — „Вторая мировая” или „германско-советская”. Отход от советской модели войны можно увидеть и в замене старых героических символов новыми. Штатные советские герои — Маресьев, Гастелло, Матросов, Космодемьянская и другие — на страницах украинских учебников уступили место героям национально-освободительной борьбы. Во многих школьных учебниках помещены портреты командующего УПА Романа Шухевича и лидера ОУН Степана Бандеры”.

Двигать кубизм. Беседовал Георгий Манаев. — “НГ Ex libris”, 2005, № 30, 18 августа .

Говорит питерский художник и поэт Владлен Гаврильчик (род. в 1929): “У меня есть стихотворения, в которых нет практически ни одного своего слова, все соткано из цитат. Сейчас многие уже не различают этих цитат, тем более что они принадлежат советской эпохе. Например, когда в 1994 году в „Борее” издавали мой первый поэтический сборник, его так пафосно назвали „Японский Бог” (есть у меня такое стихотворение) — но это ж я пошутил! „Японский бог” — это же у нас обычно вместо того, чтобы выругаться, говорят! Они этого не поняли”.

Игорь Джадан. Перманентная контрреволюция. — “АПН”, 2005, 18 августа .

“Нетрудно видеть, что в стране, где одна этническая группа составляет твердое большинство, как это имеет место в современной России, результат реализации лозунгов большего национализма и „расширения демократии” должен на практике совпасть”.

“<…> не лучше ли было для обозначения отечественного коллективного политического субъекта остановиться на традиционном слове „народ”? И если уж „народ”, а не „нация”, то, конечно, не „национализм”, а „народничество”. Несмотря на то что слово „народничество” вызывает свои исторические ассоциации, которые также не всегда соответствуют нашим современным реалиям, использование этого слова вместо пришлого „нация” делает политический язык более укорененным, а значит, более понятным самому народу. В таком случае, „нации”— пускай останутся для других, а у нас — пусть будет „народ””.

“Суверенитет языка есть освобождение его от любых навязанных нации извне слов и стереотипов. Это — способность называть вещи так, как ты считаешь нужным, ни на кого не оглядываясь. Произносить „на Украине”, а не „в Украине” и писать „Таллин” с одним „н”, плюя на то, что об этом думают иностранные дипломаты. Это также суверенное право определять себя самого, свое коллективное „я” на основании своего собственного решения. Например, заявлять себя русским, а не безликим „россиянином”, несмотря на наложенное в СМИ табу. Это — еще и спокойная решимость называть в своем русском языке „украинцев” и „белорусов” русскими по признаку общей русской истории, крови, не обращая никакого внимания на то, что об этом думает „нэзалэжна” историография. Кроме того, это — готовность считать определенные страны русскими, а другие территории — зонами исторического заселения русских или временно оккупированными территориями. Никакие международные инспекторы и наблюдатели ОБСЕ не имеют права „лезть в душу”, требуя полюбить то, что ненавидимо, и ненавидеть то, к чему питаемы добрые чувства. Для того, чтобы народ стал сувереном, не должно быть никакой бюрократической или олигархической цензуры языка ”.

“<…> лозунг „все взять и поделить!” — не лозунг большевиков, как ошибочно считают президентские спичрайтеры, а именно лозунг приватизации коллективной собственности”.

Елена Душечкина. Имя дочери “вождя всех народов”. — “Знание — сила”, 2005, № 8.

“<…> оно не является ни древнерусским, ни славянским, не говоря уж о православии. Это одно из выдуманных литературных имен второй половины XVIII — начала XIX века с положительной эмоциональной окраской (типа Милана, Милолика, Добрада, Блондина, Любим). Впервые употребленное А. Х. Востоковым в „старинном романсе” „Светлана и Мстислав” (1802), имя Светлана было использовано Жуковским в одноименной балладе (1812), имевшей у читателей такой успех, что вскоре после создания она превратилась в хрестоматийный текст. <…> Однако, поскольку в святцы имя Светлана не входило, называть им девочек официально было нельзя”.

“Единство нации — это самое главное достояние”. Беседу вел Марк Амусин. — “Время искать”. Журнал общественно-политической мысли, истории и культуры. Издание культурно-просветительного общества “Теэна”. Иерусалим, 2005, № 11, май.

Говорит израильский политик Авигдор Либерман: “<…> я считаю, что невозможно в Израиле отделение религии от государства. Тот, кто говорит об этом, — просто демагог, который хочет развалить и государство, и народ”.

Борис Екимов. Дела “колосковые”. — “Подъем”, Воронеж, 2005, № 7.

“Сначала я стал выписывать дела из фондов колхозных, потом искал в бумагах районных сельхозуправлений, в районных и областных прокуратурах. Приносили мне за папкою папку, перебирал и читал я выцветшие ветхие листы бумаги, но нужных мне судеб людских, по которым ударил „колосковый указ”, не находил. Одни лишь упоминания и отголоски. Щедрее оказались фонды районных судов, хотя в архиве, где я работал, от них остались больше воспоминания. По описям они значатся: годы 1933-й, 1934-й. А дел — не много. Страница за страницей повторяется: „Выбыло”... „Выбыло”… „Выбыло”... Но кое-что все же осталось. Об этом и рассказ, документальный, с короткими комментариями и кое-какими добавками людских воспоминаний, которые записывал я прежде и ныне”.

См. также: Борис Екимов, “Под высоким крестом” — “Новый мир”, 2005, № 8.

Владимир Забалуев&Алексей Зензинов. Уважаемые товарищи и потомки! — “Апология”. Ежемесячный гуманитарный журнал. 2005, № 4 (4), июнь .

“Сегодняшние авторы[-драматурги] оказались исключительно чутки к изменившемуся дискурсу, к новым интонациям, идиомам и метафорам, ежедневно порождаемым жизнью. Не проза, не поэзия, не эссеистика — лишь современная драма точно отразила внутренний мир человека на рубеже веков, раздробленность и запутанность его сознания, его слабость и силу. <…> Между тем по мере появления новых авторов и накопления критической массы написанных ими текстов становилось все более очевидным, что есть по крайней мере три точки пересечения зрительских надежд и современной драмы. Во-первых, это территория социального протеста, которую большинство академических и просто репертуарных театров избегает. Во-вторых, узкая тропинка между озарениями и бредом, между буднями внутренней и формальной жизни человека, порабощенного социумом. В-третьих, это зона трэша и фэнтези, самых популярных и востребованных жанров массового кино, которые, будучи привиты театру, принесли неожиданные плоды. В сборнике „Культурный слой” представлены пьесы всех трех направлений”.

См. также “Театральные впечатления Павла Руднева” (“Новый мир”, 2005, № 7).

Станислав Завадский. Скептицизм и “настроение развалин”. — “Здравый смысл”. Журнал скептиков, оптимистов и гуманистов. Зима 2004/2005, № 1 (34).

“Интерес к руине, „настроение развалин”, возникает всякий раз, когда в атмосфере скептического умонастроения формируется видение мира, лишенного ценностных ориентиров. <…> Как бы то ни было, но в современной философии оказалась востребованной вся неопределенная множественность смысловых оттенков понятия „руины” <…>”.

Игнатий Ивановский. Воспоминания о Михаиле Лозинском. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 7.

“Лозинского и Гумилева связывала многолетняя дружба. Но и с самыми близкими друзьями Михаил Леонидович был щепетилен в денежных расчетах. Есть в архиве копия счета, посланного Гумилеву: тот просил прислать ему в гусарский полк лыжи, и непременно из ясеня. Поручение, разумеется, было выполнено точнейшим образом, а из счета видны все расходы, в том числе целковый на чай гусару, приезжавшему за лыжами”.

Владимир Иткин. Полусгнившие листья. Кучка первая. — “Топос”, 2005, 1 августа .

“Если посмотреть на российские бестселлеры, вырисовывается такая картина. Донцову любят за юмор и авантюрный сюжет. Акунина — за возврат к корням и легкость чтения. Гришковца — за искренность. Улицкую — за правду жизни. Коэльо — за мудрость. Дэна Брауна — за интеллектуальность. Эрленда Лу — за доброту. Пелевина — за приятную непростоту. Мураками — за глубинный психологизм. Зюскинда — за стильность.

Соответственно идеальный народный писатель — грядущий всероссийский гений — должен быть стильным, мистически настроенным, добрым и искренним традиционалистом-интеллектуалом с чувством юмора, знанием истории, способным завернуть хитроумный авантюрный сюжет.

Правда, если присмотреться, окажется, что у Донцовой и с интересными сюжетами, и с чувством юмора плохо. От Акунина о российской истории мы мало что узнаем. Гришковец — абсолютно неискренний. Знание о правде жизни Улицкой сомнительно. Коэльо — вопиюще глуп. Интеллектуальность Дэна Брауна — нулевая. Пелевин всегда издевается. Мураками живет в пустоте и описывает пустоту. Эрленд Лу — добрый, никуда не денешься. Зюскинд — стильный, не отнимешь.

Соответственно идеальный народный писатель — грядущий всероссийский гений — должен быть стильным, тупым и лицемерным нью-эйджером с издевательской претензией на чувство юмора, прикрывающимся ложным психологизмом и знанием о реальной („чисто реальной”) правде жизни нынешней России. К этому парадоксально добавляется непременное требование доброты.

Сравним две получившиеся физиономии. Велика ли разница?

(наступив в лужу) ”.

Сергей Казначеев. Смутная греза жизни. — “Литературная Россия”, 2005, № 27, 8 июля.

“XX век стал для русского этноса временем неимоверных испытаний. Громадный житейский опыт для нескольких поколений людей оказался тяжелой ношей, и для сохранения нормальной психики — в качестве противоядия шоковым событиям — народ нашел пути выживания. Одно из средств духовного спасения — незаметные и вроде бы незначительные нюансы земной юдоли. Американец, немец или, скажем, чех вряд ли смогут испытать эйфорию от того, что их хотя бы на время оставили в покое. Герою [Николая] Тряпкина этого достаточно, чтобы испытать чувство, близкое к счастью <…>”.

Владимир Карпец. “Иван Денисович” против “Красного Колеса”. — “АПН”, 2005, 29 июля .

“Более того, произведение его, каковое как раз более всего и относят к разряду „слабых”, мне представляется наилучшим. Речь идет о „Красном Колесе”. Русский роман-эпопея, в котором переплетены судьбы природы, истории и отдельных людей — причем высшим достоинством русского романа является то, что отдельный человек не выделяется или почти не выделяется из могучего перелома всего, — одно из высоких достижений нашей культуры. На самом деле важнейшей чертой такого романа является фактический отказ от гуманизма, и даже „библейского гуманизма” (в западнохристианском смысле): мир в нем предстает „как музыка и как чума — торжественно безчеловечен” (Г. Иванов). <…> Одними из лучших глав „Красного Колеса”, безусловно, являются главы о Ленине — именно своей абсолютной вне- и безчеловечностью. Характерно, что там, где писатель стремится говорить на языке иной, столь любимой интеллигенцией реалистической прозы о „маленьком человеке” — в „Одном дне Ивана Денисовича” или „Матрёнином дворе”, — слова его лишаются высокой внеположенности”.

Израиль Клейнер. Александр Галич в моей памяти. — “Время искать”, Иерусалим, 2005, № 11, май.

Галич работал в русской редакции радио “Свобода”, автор воспоминаний — в украинской.

Маруся Климова. За Границей, № 7. Вспоминая Монику. — “Топос”, 2005, 12 августа .

“Моника Виттиг — французская писательница, культовая фигура современного феминистского движения. <…> В январе 2003 года Виттиг скоропостижно скончалась от сердечного приступа. Моника Виттиг похоронена на парижском кладбище Пер-Лашез, неподалеку от могилы Оскара Уайльда. Именно там, на могиле Моники Виттиг, и состоялась наша встреча с ее близкой подругой и соратницей, журналисткой Сюзетт Робишон” (М. Климова).

Говорит Сюзетт Робишон: “А потом Моника опубликовала свой знаменитый текст „Straight Mind” („Прямое мышление”), который завершался словами: „лесбиянки женщинами не являются”. Вот это изречение уже спровоцировало в обществе настоящий скандал и вызвало раскол даже среди феминистских и лесбийских организаций. <…> Мы все как будто подписали социальный договор, изъясняясь на языке, который выражает собой „право сильного”. Если бы язык не подчеркивал постоянно некое превосходство отдельно взятой социальной группы лиц, то все бы мы, вероятно, жили в гораздо более свободных и равных условиях. <…> Но женщинами не рождаются — это тоже мысль Виттиг, — ими становятся в силу гетеросексуального общественного порядка. И те, кому удается ускользнуть от его власти, то есть лесбиянки, — не женщины. Вот и все”. А также: “Я не призываю всех русских женщин становиться лесбиянками, но подумать о своей активной роли в жизни страны, об изменении своего положения, пожалуй, им бы стоило”.

Илья Колодяжный. Русский умница. — “Литературная Россия”, 2005, № 31-32, 5 августа.

Русский умница — это Кожинов.

Леонид Костюков. Среднеарифметическое между писателем и менеджером. “Формула-1” и современная литература с точки зрения журналиста. — “НГ Ex libris”, 2005, № 27, 28 июля.

О сборнике статей критика и прозаика Михаила Новикова (1957 — 2000) “Частное письмо по неизвестному адресу” (СПб., “Алетейя”, 2005). “<…> насколько свободен журналист? Книга отвечает на этот вопрос с предельной четкостью — абсолютно свободен в оценках (в меру собственной внутренней свободы) и абсолютно зависим в выборе предмета разговора. Ты можешь написать (статья „Тайфуны с ласковыми именами”), что модное (эссеистика Татьяны Толстой) — плохо. Но не можешь о том, что немодное — хорошо, потому что немодное не является информационным поводом. Ты можешь написать о Набокове к его 100-летию (статьи „Игра в бисер перед свиньями”, „Дезактивация Набокова”), но не годом раньше или позже. Или, скажем, о Гандлевском к выходу очередной книги или даже к (не)получению очередной премии. А вот про Николая Байтова в газете не напишешь. Литературная позиция Новикова мне гораздо ближе и милее, чем взгляды постмодерниста Курицына. Но стратегия Курицына — заниматься тем, чем хочешь, там, где позволяют обстоятельства, — кажется мне конструктивнее, чем путь штатного обозревателя. <…> Михаил не был рожден маргиналом, литератором с брюшком и сальными патлами, кочующим с вечера на вечер, из салона в салон. Спортивный, сухопарый, лишенный жреческого снобизма, Новиков был писателем и офис-менеджером одновременно. Он был наделен проклятием выбора и не сделал решающий шаг. Не успел. Ставка штатного литературного критика [газеты „Коммерсантъ”] — скрупулезно вычисленное среднее арифметическое между писателем и офис-менеджером. Компромисс, во-первых, не устраивал самого Новикова. Во-вторых, действующий прозаик для литературы многократно важнее действующего критика. Надо было отращивать брюшко и патлы. Но — легко рассуждать об этом сейчас, задним умом”.

См. также: Борис Колымагин, “Переходя поле. Несерийная книга серийного издательства” — “Новое время”, 2005, № 18, 1 мая .

Константин Крылов. Молодежь: введение в проблематику. — “АПН”, 2005, 8 августа .

“Если попробовать определить, какую функцию выполняет молодежь в современном обществе, то ее можно определить как пассивное потребление инноваций. Это особый класс, выращиваемый и воспитываемый именно для того, чтобы заставить его потреблять новое только потому, что оно новое”.

“Само появление „молодежных движений”, „молодежной политики” и вообще превращение молодежи (той самой, которая от 15 до 25 лет) в некую отдельную политическую силу свидетельствует не об активизации разрушительных начал, а, наоборот, о некой стабилизации положения. „Молодежь” существует там, где существуют взрослые, а до недавнего времени „взрослая позиция” в России была не просто не востребована, но, по сути, даже и невозможна. Дети почуяли это первыми — и радостно занялись обычными молодежными делами. Что, безусловно, хорошо. Однако это не снимает главную проблему постсоветского общества — проблему взрослой позиции . Как „быть молодым”, сейчас уже в целом ясно. Как возможен в современной России „честный труженик”, „отец семейства”, „преуспевший в жизни человек” — совершенно непонятно. И пока это не станет понятным, российское общество нельзя считать состоявшимся”.

А также: “Например, ту же антидиссидентскую компанию нужно было технически проводить именно как молодежную, с дозволенным хулиганством и умеренными безобразиями. Вместо этого коллективные петиции, осуждающие диссидентов, заставляли подписывать почтенных людей, обремененных разнообразными социальными обязательствами. В результате многие из тех, против кого были направлены эти петиции, советскую власть простили — но те, кто эти петиции подписывал, не простили ей ничего. Галич в своей песне на смерть Пастернака был не прав: „совчину” больше всего ненавидели те, кто сидел на том пресловутом собрании, осуждавшем Пастернака. Именно они поименно вспоминали (и посейчас вспоминают) тех, кто заставил их „поднять руку””.

См. также: Иеромонах Григорий (В. М. Лурье), “Осторожно, дети! Перспективы молодежных политических движений в современной России” — “Русский Журнал”, 2005, 6 июня .

Марина Кудимова. В московской электричке, или Пушкин как вид нищенства. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 7.

“Нищие, работающие на Московской железной дороге, при всем разнообразии масок строго делятся на „здешних” и „нездешних”. Про „нездешних” уже сложены песни: „Поможите, пожалуйста, нам…” и т. д. Но песни про них складывают другие люди — разной меры таланта. Сами же „пришельцы”, в основном из стран СНГ, поражают прежде всего именно отсутствием всякого таланта, „волшебной силы песнопенья”, толики фантазии и артистизма, которые необходимы для их векового ремесла. А если отдельно взять цыган, то именно артистизм исторически в высшей степени присущ этому воспетому Пушкиным племени. Но во времена Пушкина цыгане еще не монополизировали наркобизнес, не изменили контекст чудесной поэмы. Теперь они у ночных костров варят отнюдь не „нежатое пшено” „между колесами телег”. И коль скоро „колесами” в определенной среде зовут веселящие таблетки, а „телегами” — словесные последствия их применения, цыгане теперь мало где „находят гостеприимство и покой”. „Презрев оковы просвещенья”, потомки древних дравидов „шумною толпой” совершают партизанские рейды в тылы противника — вагоны метро и пригородных электричек. Почему „противника”? Потому что с такой презрительной беспардонностью относятся только к неприятелю, причем сломленному и поверженному”.

Илья Кукулин. Регулирование боли. Предварительные заметки о трансформации травматического опыта Великой Отечественной / Второй мировой войны в русской литературе 1940 — 1970-х годов. — “Неприкосновенный запас”, 2005, № 2-3 (40-41).

“Я не ставлю своей целью рассмотреть здесь неканонические или новаторские концепции Второй мировой войны, созданные в русской литературе 1940 — 1990-х годов. Историософия интересна мне только постольку, поскольку на ее формирование оказывала влияние вначале стихийно, а позже сознательно складывавшаяся новая литературная антропология — неконвенциональные, зачастую негероические и даже антиисторические образы „человека на войне”. Поэтому в фокус моего внимания не попадают ни роман Василия Гроссмана „Жизнь и судьба”, ни стихотворный цикл Вячеслава Иванова „Римский дневник 1944 года”, ни многие другие значительные произведения”.

См. здесь же: дискуссия “Память о войне в современных российских СМИ”, состоявшаяся 15 октября 2004 года в рамках конференции “Малые Банные чтения”, организованной журналом “Неприкосновенный запас” при участии журнала “Osteuropa” и поддержке Немецкого культурного центра им. Гёте.

Виктор Куллэ. [Ответ на анкету]. — “Литературная газета”, 2005, № 30.

“Глубоко убежден, что мы живем в эпоху великой поэзии. Даже после ухода из жизни Бродского, Корнилова, Кузнецова, Левитанского, Липкина, Окуджавы и Сапгира нашими современниками продолжают оставаться (тоже по алфавиту, чтобы не обидеть): Геннадий Айги, Михаил Айзенберг, Сергей Гандлевский, Михаил Еремин, Бахыт Кенжеев, Тимур Кибиров, Юрий Кублановский, Александр Кушнер, Инна Лиснянская, Лев Лосев, Всеволод Некрасов, Евгений Рейн, Виктор Соснора, Алексей Цветков. Из моего поколения и более молодых назову Максима Амелина, Дмитрия Быкова, Геннадия Жукова, Светлану Кекову, Игоря Меламеда, Юлию Пивоварову, Михаила Поздняева, Андрея Полякова, Алексея Пурина и Виталия Пуханова”.

Дэвид Ричард Кэпселл. На фронтах культурной войны. Перевод с английского Татьяны Песоцкой. — “Здравый смысл”. Журнал скептиков, оптимистов и гуманистов. 2005, № 2 (35).

“В Америке объявлена война. Линии фронта обозначились некоторое время назад, в начале 1980-х гг., когда небольшая, но влиятельная группа христиан-фундаменталистов провозгласила определенную часть общества врагом номер один. С тех пор эти силы, часто преуменьшающие свое значение, стремятся захватить власть в общественной сфере и превратить страну в теократию”. Автор статьи — исполнительный директор Совета по светскому гуманизму (Амхерст, Нью-Йорк).

Ср.: Юрий Каграманов, “Америка у перепутного креста” — “Главная тема”, 2005, № 1 (3), январь ; “Главная трещина пролегает сегодня в плане культуры и веры. Говорят и пишут даже о культурной гражданской войне, cultural civil war (по-русски точнее перевести как „гражданская война в поле культуры”). По мнению, например, социолога Э.-Дж. Дионна, „противостояние, разделившее Америку в конце 60-х годов — наподобие того, как это произошло в Гражданскую войну, — продолжается и сегодня, хотя не в столь откровенной форме”. Другие авторы говорят о невидимой гражданской войне, о „партизанских стычках”, происходящих повседневно и повсюду. <…> Вот уже 30 с лишком лет продолжается [„либеральная”] культурная революция, делающая свою работу преимущественно тихой сапой. Выходит почти по Троцкому: перманентная революция. Только в отличие от большевиков, поспешивших сразу занять вокзалы и телеграф, культурные революционеры этими объектами нисколько не интересуются. Другие объекты они облюбовали, которыми овладевают медленно, но неуклонно, — высшая и средняя школа и средства массовой информации. А также Верховный суд, который они превратили фактически в свое орудие”.

Анатолий Либерман (Миннеаполис, США). Несостоявшиеся морские бои. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 7.

“По воле случая сталкивался несколько раз со знаменитыми людьми и я. Лишь неестественность (даже нелепость) ситуаций, в которых я оказывался, побуждает меня опубликовать эти воспоминания. Их предполагалось назвать „В море корабли”, но я не хотел сразу выдавать свои намерения и придумал обманный военно-морской заголовок (впрочем, те, кто играл на уроках в морской бой, могли заподозрить обман). Большого греха здесь нет: в книге „Короли и капуста” тоже ведь ничего не говорится ни о династических претензиях, ни об овощных базах, но читать ее все равно интересно”. Знаменитые люди — Чарлз Перси Сноу и Иосиф Бродский .

Эдуард Лимонов. “Да мы булавкой никого не укололи”. Беседу вел Дмитрий Быков. — “Собеседник”, 2005, № 32, 23 августа .

“Я не жалею о годах, когда мы кричали „Сталин, Берия, ГУЛАГ!”. Цель партии и тогда, и теперь неизменна — социальная справедливость. А выкрикивать лозунги, которые называли фашистскими, нужно было, чтобы отобрать несколько десятков действительно отмороженных, которые не побоятся, что их назовут фашистами”.

“Литература — прежде всего устройство словесное”. Беседу вел Марк Амусин. — “Время искать”, Иерусалим, 2005, № 11, май.

Говорит Александр Гольдштейн: “Можно было бы заявить, что Кафка выходит далеко за пределы словесности и фактически уже не имеет с ней дело, прибавив попутно, что я считаю его крупнейшим иудейским наставником ХХ века <…>. Но с другой стороны <…> мы, вчитавшись, еще несомненнее убеждаемся, что Кафка — литература, сугубая, во флоберовском понимании, литература, ничего, кроме литературы (он и сам это отчетливо сознавал), — триумф модернистского преображения формы, триумф новой поэтики”.

Всеволод Локотков. Дарственная “Надпись”. Над страницами новой книги Александра Проханова. — “НГ Ex libris”, 2005, № 31, 25 августа.

“Проханова можно оспаривать, замечать за ним любые литературные недостатки, но период замалчивания и травли закончен. Не признавать сегодня как минимум прохановской яркости — жалкое ретроградство!”

Ефим Лямпорт (Нью-Йорк). Метафизика революции. Лиля Брик и Маяковский. — “НГ Ex libris”, 2005, № 29, 11 августа.

“Люблю ли я Маяковского? Раннего — да, люблю. Перед поздним я благоговею. А как же?”

“Из признаний Лили Брик известно, что если бы Осип так сильно не любил Маяковского, то и она его никогда бы так сильно не полюбила”.

“В свете фольклорного „евреи Россию продали” трудно переоценить подлинность факта: „Облако в штанах” издано на деньги Осипа Брика”.

Евгений Майзель. Китайское правописание. — “Искусство кино”, 2005, № 4.

“Восприятие Китая людьми „белой культуры” (русскими, европейцами, американцами) имеет ряд совершенно отчетливых оптических и психологических характеристик, понимание которых, с одной стороны, позволяет увидеть собственную предвзятость, а с другой — вооружает наглостью, необходимой для того, чтобы вообще разглагольствовать о китайском кинематографе. <…> Сегодня Чжан Имоу — китайский режиссер номер один…”

Аркадий Малер. Чистый миф Западного Приуралья. — “Русский Журнал”, 2005, 3 августа .

“Европа — это миф, самый большой и самый устойчивый миф из всех, которые приходили в Россию с Запада . <…> Европа — это именно миф, и не больше чем миф. Другой вопрос, что, поскольку этот миф вот уже не одно и не два столетия чрезвычайно действует на сознание и подсознание всех „не-европейцев” и всех, кто считает или хочет считать себя „европейцами”, его бесконечные воплощения привели к тому, что Европа действительно становится „подлинной реальностью”. Однако реальностью столь противоречивой и полиморфной, что понять до конца, в чем же заключается ее подлинное бытие- esse, в чем же содержится ее единственная и неразложимая сущность, ее essentia, — практически невозможно. Европа — это не просто миф, это миф мифов, это архетипический миф, на примере которого можно легко проследить становление и структуру мифа как такового”.

Шамсудин Мамаев. Однополярность атакует. — “Апология”, 2005, № 4 (4), июнь.

“К 1995 году он [Фред Кьюни] уже провел [„гуманитарные”] операции в Сомали и Боснии и совместно с людьми Джорджа Сороса подготовил еще одну на Кавказе — в Чечне. Однако, приехав в Чечню в апреле 1995 года для ее согласования с президентом Республики Ичкерия Джохаром Дудаевым, он бесследно сгинул вместе с тремя сопровождавшими его лицами. Но в Назрани остался его laptop, и по этому архиву можно проследить, как готовились первые гуманитарные интервенции…”

Евгений Маслов. Дневник председателя колхоза (1951 — 1952 гг.). — “Подъем”, Воронеж, 2005, № 7.

“У каждого человека бывает день, который на всю жизнь запоминается. Таким для меня было 11 сентября 1951 года. Был этот день без ветра, без солнца, какой-то серенький, подслеповатый. Сначала состоялось партийное собрание. Три коммуниста — Ракитский Порфирий, Гаков Василий Петрович и Маруська Сеина — в тесной комнатушке правления колхоза заслушали мою биографию. Потом на току состоялось общее собрание. Восемь баб и три мужика единодушно проголосовали „за”. Инструктор райкома партии Еровяковский пожал мне руку и напутственно сказал:

— Ну вот… товарищ Маслов. А теперь желаю успеха.

Пулянский — только что освобожденный председатель колхоза — рад без памяти…”

Мастер цвета, Матисс красилки. Беседовал Александр Вознесенский. — “НГ Ex libris”, 2005, № 28, 4 августа.

Говорит Андрей Родионов: “А пишу я на языке середины 90-х годов. Поэтому в стихах все понимают, о чем речь, но так сегодня уже не говорят. <…> И я знаю, что мои стихи пропитаны любовью. И востребованы. И были бы еще более востребованы, если бы в них было поменьше мата. И именно по этой стезе я сейчас и пошел. Просто в один прекрасный момент я увидел: опа, а пишу-то я уже без мата! Но это не самоцензура, это что-то другое, тоньше”.

Алексей Машевский. Чинари-обэриуты. — “Литература”. Научно-методическая газета для учителей словесности. 2005, № 16, 16 — 31 августа .

“Я думаю, что творчество чинарей-обэриутов в каком-то смысле стало лебединой песней гуманизма. По крайней мере в том его варианте, который европейское сознание исповедовало со времен Петрарки и Лоренцо Валлы”.

Борис Межуев. Свобода. — “Апология”, 2005, № 4 (4), июнь.

“Чтобы помыслить „свободу”, а это представляет собой важнейшую задачу политической философии Модерна, нужно попытаться представить себе, что является ей альтернативой, но не в смысле прямой противоположности (свобода — рабство), а в смысле выбора иного, столь же фундаментального и определяющего для политического сообщества принципа”.

“Сохранится ли „мир свободы” в будущем? Есть серьезные основания в этом сомневаться. В первую очередь „мир свободы” может столкнуться с тем вызовом, который несет человеческому общежитию прогресс науки. Первый бунт против „мира свободы” — коммунистический тоталитаризм советского типа — был порожден в немалой степени утопической верой в науку, надеждой на то, что она способна переделать и общество, и природу человека (эта религиозная вера в точное знание, как мы помним, беспокоила еще Милля). Нельзя исключать возрождение подобного научного фундаментализма в ближайшее время, когда для человека откроется возможность, скажем, радикально менять свою генетическую структуру, предотвращая тем самым развитие наследственных заболеваний. Но это станет лишь первым шагом на пути к тому, что Фрэнсис Фукуяма назвал „постчеловеческим будущим”, когда наука сможет уже с большим основанием, чем в начале XX столетия, предлагать людям „проект всеобщего счастья” без болезней и страданий. Но для этого власти придется предоставить гораздо большие права в плане экспериментирования с человеческими генами и выращивания „новой счастливой расы”. Совершенно очевидно, что если человечество поддастся такому евгеническому искушению, древняя аналогия между „политикой” и „медициной” оправдается в полной мере. Более того, эти две сферы сольются фактически в одну, и на „морали свободы”, а следовательно, и на проекте Модерна в целом нужно будет поставить крест. Будем, впрочем, надеяться на то, что сила инерции вкупе с наследием христианского консерватизма отдалит приближение финального часа политического Модерна”.

Андрей Морозов. Какая экономика нам нужна. — “АПН”, 2005, 18 августа .

“Или переход к русскому национальному социализму с регулируемой экономикой и жесткой внутренней политикой сейчас, или переход к нацистскому полицейскому государству через несколько лет в результате глубочайшего экономического кризиса. Чьим будет этот нацизм, который случится с нами через несколько лет, русским или нерусским/антирусским, уже не так не важно. Любой нацизм принесет огромный вред стране и смерть миллионам людей. Разница между ним и национализмом очевидна. Национализм — то, чем управляет народ, нацизм — то, что вышло из-под контроля внутренних сил страны. Нацизм именно случается с народом, когда тот долго не может преодолеть своих слабостей. Нацизм — это суррогат национализма, опасный наркотик, дающий прилив сил и эйфорию, за которыми следует неизбежная ломка . Исполнить ключевую роль в своевременном переходе к национально-социалистическому управлению страной должны те русские, кому сейчас 25 — 35 лет. Это последние поколения, которые еще осуществляют живую преемственность по отношению к советской эпохе. Это те здравомыслящие люди, которые еще способны не убивать, а ограничивать. Именно им, пролежавшим на своей аполитичной печи „тридцать лет и три года”, предстоит встать, отвалить в сторонку стопудовый камешек и примериться к завещанному предками мечу Сталинграда и ядерному щиту ”.

См. также: “ Альтернативой реализации социал-патриотического синтеза в России является только русский Гитлер . Очень хотелось бы, чтобы наши западные товарищи поняли это и перестали негодовать на наличие в российской социал-демократии неустранимой националистической компоненты”, — пишет Виктор Милитарев (“Почему русская социал-демократия обречена иметь националистическую составляющую” — “АПН”, 2005, 27 июля ).

“На чистый лист бумаги я смотрю с ненавистью”. Анатолий Гладилин о русской литературе и французской жизни. Беседу вела Ирина Корнеева. — “Российская газета”, 2005, 19 августа .

Говорит Анатолий Гладилин, отметивший свое 70-летие: “И сейчас для меня самая большая радость, когда я вижу моих старых друзей, знакомых, людей из поколения, которое я любил и уважал, в хорошей физической форме. Во французском есть слово „гага”. Гага — значит, человек уже поехал немножко, не то чтобы совсем сошел с ума, а так, слегка тронулся... К сожалению, таких много сейчас. И я каждый раз радуюсь, когда вижу нормального человека, который продолжает свое дело, не важно, пишет он книги или играет в театре и кино. В этом отношении у актеров положение гораздо лучше — актеры заставляют себя быть в форме. А писателей я даже боюсь называть. Несколько имен произнесу, которые действительно в форме, и тем самым скажу, что все остальные уже, увы... Вы просто еще не представляете, что с человеком делают возраст и какие-то другие русские профессиональные болезни. Смотришь на женщину, которая была невероятно прекрасной, умницей во всех отношениях. А сейчас, я про внешность вообще молчу, ощущение, что она с трудом что-то соображает. А с мужиками что происходит? Но не будем переходить на личности…”

См. также юбилейные поздравления Анатолию Гладилину от Василия Аксенова, Александра Кабакова и Евгения Попова (“Московские новости”, 2005, № 32, 19 августа ); аксеновское поздравление — в стихах.

“Надо учиться прикладной биологии”. Беседовали Андрей Фефелов и Андрей Смирнов. — “Завтра”, 2005, № 32, 10 августа.

Говорит Владимир Авдеев, председатель книжной серии “Библиотека расовой мысли”: “„Человек” мы берем в кавычки, потому что для расологии не существует человечества. Человечество — это политическая фикция, созданная от силы двести-триста лет назад, во времена Великой Французской революции”.

“Как раз собака и живет по нордическому принципу „моя честь — верность”. А кошки, как сказал один мой друг, — это четвероногие евреи”.

“Я белый человек, поэтому я всегда буду стоять на позициях моего белого типа”.

“Трудно жить в стране, где нет расовой теории”.

Эрнст Неизвестный. “Русские философы — всегда пророки”. Беседу вела Елена Кваскова. — “Посев”, 2005, № 6 .

“Авторитарность меня не пугает. Как бывший офицер я склонен отдавать предпочтение волевым решениям. Возможно, этот мой выбор связан еще и с тем, что я — монументалист, а монументальная скульптура — дело имперское”.

Вадим Нифонтов. Православное гетто и взыскующая толпа. — “АПН”, 2005, 15 августа .

“В позднесоветские времена, как многие помнят, считалось хорошим тоном быть умеренным и просвещенным полуатеистом или, скажем так, агностиком. Фанатичные, заядлые атеисты с их „Бога нет, потому что не может быть никогда” вызывали у большинства населения резкое неприятие. Был в этом какой-то навязчивый официоз, что ли. А религиозные люди чаще всего пользовались уважением пополам с сочувствием („да, они идейные, упертые, смелые, но зачем им это все нужно?”). Советский агностик исходил из следующего: Бога, конечно же, нет. <…> Однако „что-то такое все-таки есть”, и это „что-то” можно объяснять по-разному. <…> Я готов держать пари, что весьма значительное число жителей РФ до сих пор в той или иной степени разделяет нехитрую доктрину агностицизма, даже не задумываясь об этом. Не важно, что большинство ее приверженцев крещено в православии, а часть даже время от времени соблюдает его обряды, — советский агностицизм остается их ведущей установкой. <…> Теперь — внимание, тезис. Я утверждаю, что „советский агностицизм” и есть секуляризованная, прошедшая разнообразные идеологические тесты, непротиворечивая, исторически сложившаяся форма русского религиозного протестантизма . <…> Это может нравиться или не нравиться (мне лично скорее не нравится), но это так. Характерно тут, однако, следующее: „советский агностицизм” ни в каком смысле не является версией христианства, тем более — версией православия . Это все, что угодно, — „технологический буддизм”, „научное язычество” и так далее — но только не христианство. <…> Важно, что „советский агностицизм”, на мой взгляд, вполне соответствует требованиям, которые предъявляются к „личной вере” в постиндустриальную эпоху. Он ничуть не хуже (а, по-моему, в перспективе даже и лучше) западного протестантизма, если подходить к вопросу с точки зрения эффективности”.

Ольга Новикова, Владимир Новиков. Не хотим жить по понятиям. — “Литературная газета”, 2005, № 30.

“„Хорошо вы придумали — писать романы... А моя жизнь так скучна”, — меланхолически заметил как-то С. Чупринин в своем знаменском кабинете.

Сказано было, конечно, с некоторым лукавством, но ведь — правда. Скучна жизнь нынешней элитарной словесности. <…> Давайте выяснять отношения. Творческие. Давайте ссориться!” Также — об Андрее Немзере.

См. также: “И про „понятия”: не было еще в истории ни одного литературного издания, которое бы жило по закону. Литература — дело человеческое, и человек, стоящий у руля журнала, неизбежно делает его под себя. Право такое имеет”, — пишет Александр Агеев (“Найди копеечку” — “Газета”, 2005, 10 августа ), имея в виду название статьи Новиковых.

Окровавленный Гайдар и брателло Кириенко. Как знаменитый писатель Михаил Веллер про либералов книгу писал. Да так и не написал… Беседовал Григорий Нехорошев. — “Политический журнал”, 2005, № 25, 18 июля.

Говорит Михаил Веллер: “Чтобы все было как сейчас, но дайте национальную идею!.. Не приведи Господь! Национальная идея сегодня возможна только одна — месть и справедливость. Вот и вся национальная идея. А они думают — они правят, а нация в это время стремится к чему-то общему и хорошему, Кремлю не во вред… Во им! (Здесь Веллер показал кукиш.) Не получится. Национальную идею я слышу от киоскерши у метро, от простого народа. Вот когда депутаты и олигархи будут висеть на фонарях вдоль проспекта, вот национальная идея. Я думаю, что она Кремль не очень устраивает… Думаю, что совсем не о том они мечтают”.

См. также: “Когда-то я любил журнал „Крокодил” за обнаженность бурлеска — там можно было найти такую фразу: „Стоит посадить обезьяну в клетку, как она воображает себя птицей”. Вот этой обезьяной в клетке, которая думала, что она птица, и была вся советская интеллигенция, а ленинградская — ее авангард”, — говорит Михаил Веллер в беседе с Даниилом Коцюбинским (“Легенды „русского Версаля”. Писатель Михаил Веллер убежден в том, что самостоятельного политического будущего у Петербурга нет” — “Дело”, Санкт-Петербург, 2005, 1 августа ).

Самуил Ортенберг. Ткань жизни. Воспоминания российского еврея. Отрывки из книги. — “Время искать”, Иерусалим, 2005, № 11, май.

Киев, 1922. “Мне удалось получить временную работу в Киевском „Евобщесткоме”. Я должен был обходить и контролировать детские дома и другие учреждения, которые субсидировались комитетом. Определенное материальное вознаграждение я получал непосредственно в инспектируемых мною заведениях”. С. Ортенберг (1903 — 1984) — известный советский журналист.

Виктор Осипов. Будущее сегодня. — “Со-Общение”, 2005, № 6-7 .

“Будущее фундаментально неопределенно. Будущее рискованно. Но именно и только будущее дарит волю и свободу. <…>

Мы только что отпраздновали 60-летие Победы 1945-го. Но предстоят ли нам новые победы?

„Точно так же, как Иосиф Сталин призывал для той победы ‘перевести всю экономику на военные рельсы‘ — точно так же вся ‘война‘ наступившего века должна быть переведена на рельсы экономической конкуренции”. „Business is War”, — сказали не мы, а г-н Мацусита, промышленный генерал Японии, один из тех, кто вывел ее на рубеж G-7 .

„Приказ должен категорически и выпукло отражать главную идею боя”. МЕЧТАТЬ! — для нас, для наших друзей, для наших детей это звучит не как сладкие вздохи на скамейке.

Мечтать! — звучит как приказ”.

Тема этого номера “Со-Общения” — “Мир 2020?” .

Иван Павлов. Из воспоминаний политзаключенного. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 7.

“Жизнь на оккупированной румынами территории была значительно легче, чем в областях, захваченных немцами. С начала 1942 года в городе [Одессе] стали открываться начальные школы (школы „примар”), гимназии и лицеи, а позднее, в конце этого же года, открылся университет. Обучение в гимназиях, лицеях и университете было платным, но для детей бедных родителей плата была символической или они полностью освобождались от нее. В оккупации я окончил последний класс лицея и поступил в университет на математическое отделение „факультета точных наук” (физико-математического), мой брат Миша учился на агрономическом факультете университета. Мать наша — Надежда Григорьевна Павлова — работала во время оккупации секретарем в одной из финансовых инспекций города. Кроме того, мы с Мишей занимались с учеником 5-го класса, что давало нам дополнительный заработок. Родители нашего ученика открыли пекарню и хлебный магазин и не хотели отдавать своего сына в школу. <…> После окончания первого курса университета студентов отправили на трудовую повинность на ферму — в бывший совхоз „Авангард”. Там я познакомился со студентом политехнического факультета университета Костей Саским, с которым часто встречался и на втором курсе. У него была отдельная маленькая комната. Как-то, когда я зашел к Косте домой, он дал почитать мне листовку с заглавием „За что борется организация украинских националистов самостийныкив-державныкив (ОУНСД)”. Она была напечатана на русском языке, видимо, ручным способом, на не очень хорошем печатном станке и содержала программу украинских националистов. В ней провозглашались права и свободы граждан будущей независимой Украины…”

Олег Павлов. Русская литература и крестьянский вопрос. — “Подъем”, Воронеж, 2005, № 7.

“Русская проза никогда еще не была такой трагической, как в этом веке, рассказывая о судьбе человека. Это человек, гибнущий в лагерях, на войне, под глыбами социальных переломов. От „Cолнца мертвых” и „Окаянных дней” до „Проклятых и убитых” — все об уничтожении человека…”

См. также: Олег Павлов, “Русская литература и крестьянский вопрос” — “Октябрь”, 2005, № 1 .

См. также: “<…> в издательстве „Время” готовится авторская серия из пяти книг, вся моя проза”, — пишет Олег Павлов, отвечая на анкету “Литературной газеты” (2005, № 30 ).

Глеб Павловский. “Политтехнология — это какое-то бранное слово”. Беседу вел Андрей Морозов. — “Новые Известия”, 2005, 26 августа.

“Видите ли, политикам иногда приходится давать указания о применении силы, и все равно это ничуть не делает их нереспектабельными людьми. Среди нас живут и Михаил Сергеевич Горбачев, и Борис Николаевич Ельцин. Каждому из них приходилось отдавать приказы стрелять в собственных граждан. Это рок политика, для этого властителям дается меч. Другое дело, как он им воспользуется — с умом и пощадой или нет? <...> Например, по личным биографическим причинам я не люблю Брежнева, да и, что греха таить, к концу его жизни мы все от него просто устали. Но ведь он был первым главой государства после Павла I, который не отдавал приказов о стрельбе по собственным гражданам! Как-никак, в России это заслуга”.

См. также: “Брежнев выиграл все. Он продержался восемнадцать лет. Он ушел сам, его не свергли, хотя могли свергнуть в любой момент. <…> Он один из наших самых хитроумных политиков. Может быть, один из самых хитрых и самых умных. Сталину было проще: он взял власть, когда система была уже создана. Хрущеву было проще: система работала на него. Брежневу было сложно, потому что система уже рассыпалась. Он вынужден был подпирать эту систему всеми возможными способами: орденами, должностями, нефтедолларами… Не случайно через девять лет после его смерти все рухнуло. Он тяжелое время выдержал, поэтому он мог считать себя победителем”, — говорит Валентин Черных в беседе с Жанной Васильевой (“Если рыбка плывет — схвачу” — “Искусство кино”, 2005, № 5 ).

“Поджог — показатель качества проекта”. Беседа с совладельцем книжного магазина “Фаланстер”. Беседу вела Юлия Идлис. — “ПОЛИТ.РУ”, 2005, 15 августа .

22 июля неизвестные подожгли московский книжный магазин “Фаланстер”. Говорит Борис Куприянов: “Мы пытались создать мультикультурный магазин. Это была попытка организовать диалог идей без драк, скандалов и крика. У нас продавались книги с любыми политическими и философскими взглядами, мы за этим специально следили. <…> любая мысль, если она обдумана и высказана на бумаге, является, с нашей точки зрения, не агитационным проектом, а поводом для раздумий”.

Владимир Поляк. Современная российская геополитика. — “Время искать”, Иерусалим, 2005, № 11, май.

“Редакция журнала <…> считает нужным отметить, что идея автора о перспективности „подключения” русскоязычной общины Израиля к Русскому миру является исключительно его личным мнением и не отражает взглядов редакции” (из редакционного постскриптума).

Юрий Поляков: я — севший аккумулятор. Беседовал Вадим Нестеров. — “Газета.Ru”, 2005, 18 августа .

Говорит Юрий Поляков, выпустивший новый роман “Грибной царь”: “На мой взгляд, работа писателя не только не может, но и не должна исчерпываться только литературной деятельностью. Как только писатель говорит: „Я писатель, и вся эта суета меня не интересует”, через три года его читать невозможно. Достаточно посмотреть, во что превратились такие хорошие писатели, как Маканин, Битов, чтобы понять этот процесс. Как только ты начинаешь интересоваться исключительно своей литературой, происходит прекращение обмена энергией с социумом, и начинаешь писать полную лабуду”.

Владимир Приходько. Сергей и Галина. — “Литературная Россия”, 2005, № 28, 15 июля.

“Стихи Сергея Маркова опубликованы. Не скажу все — почти все. Кроме „Сексотки” (печаталось под названием „Конец авантюриста, 1921 год”, с пропусками и искажениями, в том виде, в каком всплыло в памяти примерно через сорок лет) и „Расстрела Гумилева”, забытого автором. Оба стихотворения, написанные не позже 1931 года, сохранились в архиве ГБ. Публикуются впервые по автографу”.

.......................................

Люди тебя убьют, не жалея,

Мозг виноградом облепит гранит.

Бронзовый Петр, попирающий змея,

Заговори языком пирамид.

(“Расстрел Гумилева”)

Материал из архива Владимира Приходько (1935 — 2001) был предоставлен его вдовой Ниной Рождественской.

Игорь Пыхалов. Гибель Сигтуны. — “Спецназ России”, 2005, № 7, июль .

“Не раз русские войска вступали в поверженные вражеские столицы. Мы по праву гордимся тем, что наши солдаты дважды — в 1760-м и в 1945-м — брали Берлин, вошли в 1799 году в Рим, в 1814 году — в Париж, штурмовали в 1794 и в 1831 годах мятежную Варшаву. Однако гораздо менее известен другой успех русского оружия — взятие и разрушение в 1187 году тогдашней столицы Швеции города Сигтуны. Между тем это событие может быть по праву поставлено в один ряд с перечисленными выше подвигами. Прежде чем приступить к рассказу о том, как это произошло, следует хотя бы вкратце описать историческую обстановку, сложившуюся в XII веке у северо-западных рубежей Руси…”

Станислав Рассадин. Цензура моды, или Путин и вопросы языкознания. — “Новая газета”, 2005, № 58, 11 августа.

“Свежее впечатление — прочитанная… Нет, виноват, недочитанная книга; дочитать „Вольтерьянцев и вольтерьянок” Аксенова, каюсь, не хватило терпения, как и талантливейшему автору недостало интереса к русскому XVIII столетию и его языку. <…> Волапюк взамен нормативной и дивной речи „столетья безумного и мудрого”. Стёб с его „буттерброттерами”, „романтисизмом”, с „евонной типа супругой”, даже — с „великим чловиэкко”…”

Евгений Рейн, Виктор Грицюк, Алексей Анастасьев. Вверх по русскому Нилу. — “Вокруг света”, 2005, № 8, август .

Беседа поэта Евгения Рейна и фотографа Виктора Грицюка — впечатления от долгой теплоходной поездки по Волге. “Шлюзы — это и есть самое интересное во время плавания зрелище. В смысле — интересно не то, как корабль, войдя в каменный мешок, качается на плавных водных качелях: то скрываются, то вновь обнажаются неприступные, словно в скандинавском замке, ворота (ныне все шесть волжских шлюзов, которые мы прошли, увы, находятся в плачевном состоянии, впечатление такое, что ими никто не интересуется уже как минимум лет пятнадцать: с башни одного из них так и не удосужились спустить алый стяг), — хотя и от этого захватывает дух. Самое главное — шлюзы создают уникальную для волжского путешествия атмосферу тайны. Ведь на равнинной реке смена „картин” так замедленна, что каждый следующий вид открывается и входит в тебя задолго до того, как развернется на переднем плане. Всегда известно, что там впереди. А шлюз — как интригующая пауза. Не видно, неизвестно — какая она, река, там, за стеной. И напряженно ждешь, когда „сезам” откроется…” (Евгений Рейн).

В. Рыбин, Б. Марков. Бессильные мира сего. Братья Стругацкие и конец шестидесятничества. — “Литературная Россия”, 2005, № 28, 15 июля.

“Формально роман „Бессильные мира сего” принадлежит перу Бориса Стругацкого. Тем не менее это произведение все-таки можно рассматривать как результат коллективного творчества — продолжение деятельности единой творческой мысли, имя которой — „братья Стругацкие”. Более того, решимся утверждать, что „Бессильные мира сего” — пик писательского труда братьев Стругацких, целостный взгляд на все их творчество. И даже — подведение исторических итогов „реального социализма”, который последние десятилетия своего существования прошел под знаком шестидесятничества”.

См. также: “На мой взгляд, это [„Бессильные мира сего”] главное высказывание во всей русской послестругацкой фантастике. То есть АБС уступили только самим себе. „БМС” — не самый раскрученный текст Стругацкого, положительных отзывов хватало, но адекватного анализа почти никто, кроме Никиты Елисеева да Михаила Юдсона, не дал. Повесть, однако, очень значимая, поскольку в ней автор имеет дело не с моделями, а с реальностью”, — пишет Дмитрий Быков (“Быков- quickly: взгляд-76. Прекрасные утята (о пользе чтения Стругацких)” — “Русский Журнал”, 2005, 27 июля ). Он же: “Михаил Ходорковский кажется персонажем „Гадких лебедей”…”

См. также: “Но были у него [Аркадия Стругацкого] и пристрастия, на мой взгляд, странноватые: например, он много раз перечитывал „Порт-Артур” Степанова или, скажем, „Щит и меч” Кожевникова (хотя сам же над этой книжкой посмеивался, говорил, что в редакцию ее принесли под названием „Счит и мечь”)”, — говорит Борис Стругацкий в беседе с Кириллом Решетниковым (“Только в середине 1950-х он взял меня к себе в соавторы” — “Газета”, 2005, 25 августа ).

См. также: “Если судить по фотографиям, [Аркадий был похож] на своего дядьку Арона, который был командиром красного партизанского отряда во время Гражданской и погиб под Севском. Одно время, рассказывали, в Севске даже была улица имени Арона Стругацкого. Сохранилась фотография — он со своим отрядом: суровые люди в шинелях, множество сабель и винтовок, а он — молодой красавец, смоляной чуб, вылитый Аркадий с наганом на поясе”, — говорит Борис Стругацкий в беседе с Михаилом Осиным (“Звезда по имени С” — “Российская газета”, 2005, 29 августа ).

См. также: “Почему вы не хотите написать мемуары?” — “Мне не о чем писать мемуары”, — так отвечает Борис Стругацкий на вопрос Натальи Кочетковой (“Нам казалось, мы точно знаем, как надо писать фантастику” — “Известия”, 2005, № 151, 26 августа ).

См. также: “При всей несхожести книги Стругацких и Трифонова были надиктованы одним чувством — тревожным и не до конца отрефлексированным ожиданием конца, то ли катастрофического, то ли незаметного превращения-исчезновения обжитого ими и их современниками мира, мира, который изо всех сил стремился казаться неколебимым и вечным”, — пишет Андрей Немзер (“Хмурые идеалисты. Об Аркадии Стругацком и Юрии Трифонове” — “Время новостей”, 2005, № 157, 29 августа ).

См. также: Армен Асриян, “Как один Витицкий двух Стругацких поборол” — “Спецназ России”, 2004, № 4, 5; “Полдень умер” — “Спецназ России”, 2005, № 3 .

См. также: Марк Амусин, “Стругацкие и принцип неопределенности” — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 4 .

Самый кликабельный. Беседовал Лев Пирогов. — “НГ Ex libris”, 2005, № 29, 11 августа.

Говорит Денис Яцутко: “Я сейчас вместо литературы слушаю, о чем люди в метро разговаривают. А чаще даже не слушаю, а смотрю. Или сам с людьми разговариваю. Недавно вот разговаривал с девочкой из налоговой инспекции, вернее, она разговаривала, а я слушал. Очень интересно. <…> В моем личном мире литература как-то неожиданно почти закончилась. И смысл литературы тоже”.

См. также: www.denisbooks.lenin.ru

Михаил Соколов. Культ спецслужб в современной России. — “Неприкосновенный запас”, 2005, № 4 (42).

“Сотрудники спецслужб в России являются не просто героями, они в общем и целом являются героями положительными. Свидетельства этого предоставляет не только массовая культура. Если в первые постсоветские годы работа в (или тем более иные формы сотрудничества) КГБ была прошлым, о котором предпочитали умалчивать, то теперь она превратилась скорее в факт, который приписывают своей биографии даже те, кто не имеет полного права на это”.

“Привлекательность культа спецслужб вытекает из необходимости примирить ценность социального порядка и его осязаемую хрупкость, постоянное ощущение того, что за видимой социальной реальностью скрывается какая-то жестокая и насильственная правда, и невозможность найти убедительные подтверждения этому ощущению. Основная особенность подобных организаций — их способность вести свою войну, не оставляя после себя фатальных разрывов в ткани повседневной жизни”.

Александр Соколянский. Современное делопроизводительное искусство. — “Время новостей”, 2005, № 142, 8 августа.

“Главное, что я знаю о театре, — то, как он ограничен, естественно и прекрасно ограничен. Бумага, как известно, все стерпит, то же самое и кинокамера, и нотный стан. От стихов, музыки, кино и т. д. театр отличается тем, что стерпеть все он не может. На сцену выходит актер, ручки-ножки-огуречик, хороший или плохой, сейчас не важно, у него есть тело. А у стихов и музыки — нет. Они беспредельны. Они могут развиваться как угодно. <…> У театра есть предел — человеческое тело. <…> Актер, актриса — все, что происходит без них, является не-театром. <…> Театра сейчас почти не существует. В наличии имеется — будь оно проклято! — современное делопроизводительное искусство. В нем имеется сюжет, в нем присутствуют характеры. Имеется производство дела. Если вы никогда не ходили в театр, то разницы вы и не поймете”.

Александр Сокуров. “Настоящее искусство предполагает узкий круг”. Беседу вел Дмитрий Савельев. — “Искусство кино”, 2005, № 4.

“Я ездил по Японии, и мне говорили: „Посмотрите, этому храму тысяча двести лет”. А я своими глазами вижу новодел. Пытаюсь аккуратно уточнить, действительно ли это такая древняя постройка. „Да, — отвечают, — на этом месте тысяча двести лет назад был построен храм. Через каждые семьдесят — восемьдесят лет его сносят и строят заново”. Если вы будете в японских музеях, обратите внимание, что там мало экспонатов. Предметы материальной культуры сохранились, конечно, но той полноты коллекций, какой обладает Европа, там нет”.

“Я убежден, что никакого дьявола нет — есть Бог и человек, и сколь безграничен человек в своем таланте, столь безграничен он и в своем жестокосердии, злобе. В природе нет ничего страшнее того, на что способен человек. Только он готов на настоящее, глубокое зло. И то, что Бог, образно говоря, с человеком не справляется, для меня совершенно очевидно. В этом смысле кинематограф, который является проводником зла, насилия, чрезвычайно опасен”.

См. также: “„Солнце” [члены жюри Берлинского фестиваля] проигнорировали так же, как в одном эпизоде фильма американские фотографы проигнорировали японского императора, когда тот соизволил выйти: ну, не может в их представлении император ужасной и воинственной державы так выглядеть. А русские не имеют, видимо, права делать картины о чем-либо, кроме как о несчастной родине. Русский режиссер, снимающий фильм об историческом столкновении японского и американского сознания, ведет себя дерзко и вызывающе. Вмешивается, что называется, без спросу в разговор старших. Упорно осуществляет одинокий голос русского человека на европейской кинематографической равнине духа. Кроме того, его картина демонстрирует высокий уровень развития всех кинематографических искусств на его несчастной родине. Мастерски отделанный, без лишнего слова сценарий Юрия Арабова, великолепное изображение, фантастический звук, отличные актерские работы, костюмы, бутафория — все без изъянов. Это уже совсем ни к чему. <…> Изысканно вежливый, усиленно смиренный с виду Сокуров — все равно, в их глазах, варвар и еретик, занятый главным русским делом: экспансией. <…> Согласен ли мир встать на сокуровские весы? — это не русский вопрос. Мир будет взвешен, измерен, описан, ему будет поставлен диагноз и назначено лечение, хочет он того или нет”, — пишет Татьяна Москвина (“Одиночество совершенства” — “Искусство кино”, 2005, № 5 ).

О фильме Сокурова “Солнце” см. также “Кинообозрение Натальи Сиривли” (“Новый мир”, 2005, № 9).

Владимир Сорокин. “Я в совок опять не хочу. И в андерграунд — тоже”. Беседу вела Наталья Кочеткова. — “Известия”, 2005, № 136, 5 августа .

Сорокину — 50 лет. “Я человек верующий и не доверяю клонированию”.

См. также: “Читайте классику. В нее так приятно возвращаться — как на старую дачу, где прошло детство”, — говорит Владимир Сорокин в беседе с Борисом Соколовым (“Я питаюсь энергией непредсказуемого” — “Грани.Ру”, 2005, 5 августа ).

См. также: Владимир Сорокин, “Окружение” — “Газета”, 2005, 4 августа ; “<…> с любезного разрешения Сорокина мы впервые публикуем один из его ранних текстов, рассказ „Окружение” [1980], тем самым отмечая и еще одну дату — 25-летие творческой деятельности, начатой писателем в 1980-м”.

Сцена, сценарии и возможные сценаристы. — “Со-Общение”, 2005, № 6-7 .

“Люди верят предсказаниям. Управлять их ожиданиями и страхами — значит обладать инструментом власти куда более мощным, чем танки и штыки. <…> Время, последовавшее за бесславным крушением „красного проекта” — 90-е годы прошлого века, — стало эпохой производства сценариев и почти конвейерной штамповки образов будущего, как фабриками мысли, так и отдельными мастерами-визионерами. Френсис Фукуяма, Сэмюэл Хантингтон, уже упоминавшийся Элвин Тоффлер, Ральф Йенсен плюс многие и многие другие менее известные сценаристы и футурологи предъявили миллионам читателей, телезрителей и слушателей лекций целый веер версий дальнейшего развития человечества. <…> Они предъявляли людям простой выбор: скоро мир станет вот таким; и если вы не изменитесь вместе с ним по предлагаемым нами лекалам, то в этом мире места вам не найдется”.

ТНТ реалити-шоу. Литературная запись Е. Гусятинского. — “Искусство кино”, 2005, № 4.

В дискуссии принимали участие руководители канала ТНТ — его генеральный директор Роман Петренко, генеральный продюсер Дмитрий Троицкий, заместитель генерального директора Александр Дулерайн, а также критик Евгений Гусятинский и главный редактор “Искусства кино” Даниил Дондурей.

Среди прочего: “Мне кажется, основная драма страны заключается в том, что у людей создалось и укрепилось впечатление, что они живут в ситуации тотального, всепоглощающего кризиса. В то время как они уже пятнадцать лет живут в ситуации тихой, мирной революции, предоставляющей гигантские возможности, каких в России никогда не было. То есть гигантские возможности у нас интерпретированы как невероятная драма, как трагедия, кризис и ужас” (Даниил Дондурей).

Ср.: “Отчасти кризисный дискурс уже сам по себе стал ловушкой, из которой не могут выбраться журналисты, политики и эксперты, если они не хотят „оторваться от масс”. „Нет, про то, что жить стало лучше, мы писать никогда не будем. У нас не та аудитория”, — сказала мне редактор газеты „Труд”, когда несколько лет тому назад я предложил свои статьи о российских трансформациях. И здесь скрывается одна из тайн производства кризиса, о которой необходимо сказать”, — пишет Валерий Тишков (“Отрицание России” — “Отечественные записки”, 2005, № 1 ).

Виктор Топоров. Фантаст родился. — “Взгляд”, 2005, 17 августа .

“На „фантастических” страницах (а их большинство) роман проваливается в такую бездну, что кажется, будто его сочинил не автор „Оправдания”, кондиционной „Орфографии” и вполне качественной, хоть и вторичной лирики, а какой-нибудь непоправимо бессмысленный турбореалист, с ног до головы увешанный погремушками от престарелого Дона Натановича Руматы. <…> Ведь в случае с „Эвакуатором” мы имеем дело не с творческой неудачей несомненно одаренного автора, а с поразительным по своей беспомощности и безнадежности художественным провалом. Вторичный блеск всего, что делает в литературе [Дмитрий] Быков, оборачивается здесь даже не треском, а пшиком”.

Александр Трофимов. Таинство сказки. Гоголь и Андерсен. — “Завтра”, 2005, № 34, 23 августа.

“Гоголь — величайший наш сказочник”.

Валерий Фатеев. Сокровища нибелунгов — для ковбоев. Американский след в деле о трофейных ценностях. — “Политический журнал”, 2005, № 27, 15 августа.

“В июне 1945 г. американские войска незаконно вторглись в советскую оккупационную зону и с одобрения президента Трумэна вывезли миллионы единиц культурных ценностей из находившихся там сотен [немецких] хранилищ. Содержимое еще 667 хранилищ в самой американской зоне также досталось янки и вскоре оказалось за океаном. Одним из многочисленных примеров присвоения советской собственности стало изъятие американцами в 1948 г. рисунков Дюрера с мюнхенского сборного пункта культурных ценностей. В свое время рисунки, нравившиеся Гитлеру, были вывезены нацистами из Львовского музея, где они находились с 1840-х гг. После войны, всячески препятствуя возвращению музейного имущества во Львов, директор Мюнхенского хранилища Стюарт Леонард через третье лицо переправил их в Нью-Йорк, и нынешнее местонахождение дюреровских шедевров неизвестно”. Автор статьи — главный специалист по охране памятников истории и культуры Московского городского отделения ВООПИК.

Константин Фрумкин. Заметки о теории пассионарности Льва Гумилева. — “Время искать”, Иерусалим, 2005, № 11, май.

“Понятие „пассионарность”, как и многие положения гумилевской теории этногенеза, может быть сохранено даже при условии, что возникновение пассионарности будет истолковано как результат комбинации социальных [а не космических] факторов”.

См. также беседу Дениса Тукмакова и Эрнеста Султанова “Звезда пассионария” (“Завтра”, 2005, № 30, 27 июля ).

Фолькер Хаге. Чувства, погребенные под обломками. Как немецкие писатели справлялись с темой бомбежек. Перевод с немецкого Кирилла Левинсона. — “Неприкосновенный запас”, 2005, № 2-3 (40-41).

“Если осознание совершенных нацистами преступлений и массовых убийств приходило к немцам после образования ФРГ лишь медленно и с трудом, то ощущение новой угрозы — атомной — возникло быстро и непрерывно крепло. Пожалуй, не будет большой ошибкой предположить, что многие немцы, участвовавшие в международном движении против ядерной бомбы (в первых рядах которого был и Андерс, опубликовавший в 1959 году свои „Тезисы о ядерной эпохе”), вспоминали о том страхе, которого они натерпелись во время ночных авианалетов, то есть что в их воображении картины грядущих ужасов смешивались с воспоминаниями об уже пережитых. Возможно, за мотивами людей в Германии, протестовавших в массовом порядке против атомных вооружений (это был первый случай появления крупной внепарламентской оппозиции в ФРГ), скрывались их отложенный протест против реальных бомбардировок германских городов и неосознанное возмущение по поводу атомной бомбардировки, например, Берлина или Дрездена, которая хоть в реальности и не состоялась, но, возможно, лишь потому, что война успела чуть раньше закончиться”.

Егор Холмогоров. Кредо националиста. — “АПН”, 2005, 28 июля .

“ Нация — это совокупность людей, живущих на определенной территории, являющихся или желающих быть гражданами одного государства, объединенных общей историей и решимостью продолжать эту историю дальше, то есть общими планами на будущее. То есть в случае России Нация — это те, кто живет и хочет дальше жить в России, которые свою судьбу связывают с ее судьбой и кто именно во имя этой будущей судьбы желает самостоятельно, без подсказок из-за рубежа, определять дела страны и государства. <…> Нация состоит не только из тех, кто живет, но и из тех, кто умер недавно или давно, из наших прадедов и пращуров. И все они имеют право голоса в обсуждении, как нам жить дальше”.

“Если какой-то русский человек не нужен „миру”, он все равно нужен России. <…> Точно так же и Россия в целом не нуждается в оправдании своего существования интересами мира, Европы, Америки или какими-то „высшими идеалами”. Здесь, в этом пункте, альфа и омега русского национализма. Россия должна быть потому, что она есть, а не потому, что кто-то извне считает, что она должна выполнять в мире какую-то функцию, без которой она бесполезна ”.

См. также: Егор Холмогоров, “Кредо националиста” — “Завтра”, 2005, № 33, 17 августа; № 34, 23 августа .

См. также: Егор Холмогоров, “Кредо националиста” — “Спецназ России”, 2005, № 8, август .

Александр Храмчихин. Россия, которую мы потеряли. Второй раз за столетие. — “ GlobalRus.ru ”, 2005, 8 августа .

“Октябрь 93-го был не столько гражданской войной, сколько войной между Россией и СССР (недаром среди „защитников парламентаризма” так велика была доля граждан других стран бывшего Союза). Открытую, „горячую” войну выиграла Россия. Холодная война, однако, продолжилась, и ее выиграл СССР. Еще тогда, в 93-м, интерпретация реальности была полностью отдана проигравшим, чем они блестяще воспользовались. В итоге мы получили руководство, которое просто не считает страну своей. Их страна — СССР, а Россия — чужая, даже враждебная, поскольку состоялась в 91-м как отрицание СССР. Поэтому ее и не жалко, ее можно просто разворовывать, а дальше — хоть потоп”.

Александр Храмчихин. Разделять режим и Отечество. — “Искусство кино”, 2005, № 5.

“Однако без малейшего преувеличения именно наша страна отстояла свободу для всего человечества, причем, вполне вероятно, ценой будущего самой России (потери оказались настолько велики, что восстановление человеческого потенциала стало, похоже, невозможным). Ни одна страна, ни один народ в истории человечества не спасали сразу всех homo sapiens . Только нам это удалось”.

“Франция, получив в мае 40-го такой же удар, какой мы испытали в июне 41-го, развалилась и сдалась практически мгновенно. После войны французы, которых лично де Голль включил в число победителей, создали интересную сказку о Сопротивлении, в которую сами до сих пор верят (для справки: в рядах Сопротивления погибли примерно двадцать тысяч французов, а в рядах вермахта на Восточном фронте — не менее сорока тысяч). Они не были готовы драться не только до последнего, но, как правило, и до первого солдата. Про другие западноевропейские нации и говорить нечего. Братья-славяне (поляки и югославы) сопротивлялись немцам более активно, но и они не имели шансов. Свободолюбивая Европа покорилась тоталитарному режиму Гитлера и приспособилась к нему, дожидаясь, что их освободят другие. Если у нас было много предателей, то народы Европы почти целиком оказались такими (курсив мой. — А. В. ). В отличие от советских людей, у них не было оснований обижаться на собственную власть <…>. Европейцы предали самих себя, свои декларированные идеалы. Они не понесли чудовищных потерь, как мы, не посчитали свободу той ценностью, за которую стоит умирать, и „великодушно” дали возможность другим умирать за их свободу”.

Вадим Цымбурский. Цивилизация и ее геополитика — сквозь “Письмо вождям Советского Союза”. — “АПН”, 2005, 25 августа .

“А на севере декабристы к середине 1820-х стягиваются вокруг Русско-американской компании, чей управитель К. Рылеев твердо продолжает геополитику, выработанную за четверть века предшественниками. Геополитику, добившуюся от Александра I объявления Берингова моря внутренним морем России, заложившую форт Росс в Калифорнии, вгрызающуюся в американский континент, дабы развитием хлебопашества снизить зависимость от петербургского привоза, прощупывающую шансы суверенитета над Гаваями как большой стоянкой. Так впервые занятно встретились Соединенные Штаты и Россия: первые — поднимая континентальную доктрину Монро, вторая — пытаясь замкнуть морское кольцо на севере Пацифики. Декабристы Русско-американской компании представляют, таким образом, второй вариант декабристского восточничества, скорее дополняя, достраивая пестелевский, чем с ним конкурируя (изумительна фигура Д. Завалишина, связанного с компанией полуформально, но совершенно одержимого идеей Русской Америки как пространства русской свободы)”.

Анастасия Чадаева. Сколько стоит собственное время. Зачем мы носим на руке часы. — “GlobalRus.ru”, 2005, 16 августа .

“Иначе говоря, выше любых — даже самых дорогих — швейцарских часов все равно стоят кремлевские куранты. Ибо нет и никогда не будет таких денег, за которые можно было бы законно стать их хозяином. Хотя иные, говорят, пытались; причем именно под впечатлением от женевских часовых бутиков. Но в том-то и дело, что именно наличие вещей, которые не продаются, является основной гарантией возможности покупать что-либо за деньги”.

Игорь Шевелев. Книга пограничника. Какие рубежи переходит Александр Жолковский. — “Новое время”, 2005, № 31, 7 августа.

Говорит Александр Жолковский: “Гандлевский не сумел сочинить хорошего заглавия для своего романа [„<НРЗБ>”] и похитил его у меня. При этом за всей литературной полемикой мы с ним друзья-приятели. Я гощу у него, он скоро приедет ко мне в Америку, где будет читать стихи у нас в университете. Все прекрасно, никаких злых чувств. Я как-то в очередной раз заявил ему претензию. Он, видимо, заранее подготовил ответ и сказал: „Алик, вы до сих пор исследовали литературу — все эти интертексты, литературную борьбу, — а теперь вот вкусили ее непосредственно!” Самое интересное, что все ему говорили про похищенное название. Говорили в журнале „Знамя”, говорили в издательстве. Но вот он как-то так для себя решил. Пользуясь разве что вашим микрофоном, могу сказать ему: „Сережа! Сам придумывай заглавие, да?!””

См. эту же беседу Александра Жолковского с Игорем Шевелевым: “Меня завтра не будет. Как славист Александр Жолковский видит из Америки русскую культуру” — “Российская газета”, 2005, 24 августа .

См. также: Александр Жолковский, “Ненародный фольклор. Рассказы, спасенные на пожаре” — “Московские новости”, 2005, № 33, 25 августа ; из редакционной врезки: “Книга [Жолковского „НРЗБ”] очень быстро стала раритетом по причинам, не зависящим от автора. Значительная часть тиража сгорела там же, где продавалась, — в московских книжных магазинах „Билингва” и „Фаланстер””.

См. также: Дмитрий Быков, “Как ездит эросипед Жолковского” — “Новый мир”, 2005, № 9.

Михаил Шишкин. “Человек кроит религии под себя, а Богу в них тесно”. Беседовал Владимир Березин. — “Книжное обозрение”, 2005, № 29-30.

“Венерин волос — это травка-муравка, папоротник, который в Риме, мимолетном городе, сорняк, а в России — комнатное растение, которое без человеческого тепла не выживет”.

См. также: “Шишкина хорошо читать не отрываясь, будто погружаться в плотную и вязкую реку — вот сначала ты с трудом разгребаешь руками, но вот уже тебя подхватило течение, дно ушло в никуда, и ты плывешь в неизвестность”, — пишет Владимир Березин (“Песчинка в водовороте” — “Книжное обозрение”, 2005, № 31-32 ) о романе Михаила Шишкина “Венерин волос” (М., “Вагриус”, 2005).

См. также: “Шишкин бумажника у меня из кармана не вытаскивал, на ногу не наступал, при наших немногих встречах (зная о моей скептической оценке его предыдущего романа) ледяным презрением зарвавшегося критика не обдавал, „сам дурак” не говорил и вообще отношений не выяснял. Впрочем, веди он себя иначе (что мне, худо-бедно знакомому с этим джентльменом, представить трудно), это вряд ли бы повлияло на мою оценку романа, который кажется мне (справедливо или несправедливо — другой разговор) вторичным, манерным и — главное — подстраивающимся под ожидания наших арбитров литературной элегантности. Просто все: не нравится мне проза Шишкина. <…> Любопытствующим сообщаю: „Венерин волос” я прочитал дважды. А поступил так — что случается со мной, если речь идет о сегодняшней словесности, очень редко — по двум причинам. Во-первых, потому, что, закончив третью часть, худо помнил, что же случилось в первой. Во-вторых, потому, что роман показался мне столь примитивным в своей роскошно сервированной „сложности”, что я, выбранив себя за верхоглядства, решил искать провороненные жемчуга снова. Вотще”, — пишет Андрей Немзер (“Кому — таторы, а кому — ляторы” — “Время новостей”, 2005, № 146, 12 августа ).

См. также: Никита Елисеев, “Тертуллиан и грешники” — “Новый мир”, 2005, № 9.

Асар Эппель. У моего товарища вышла книга. — “Книжное обозрение”, 2005, № 31-32.

Товарищ Асара Эппеля — это Александр Кабаков, книга — “Московские сказки” (М., “Вагриус”, 2005). “И еще — отлично придуманные именования действующих лиц (что совсем непросто)”.

Александр Яковлев. Детские рассказы. — “Дальний Восток”, Хабаровск, 2005, № 4, июль — август .

“Батька ее как-то уж совсем неожиданно и стремительно напился. И мы с Асей остались один на один. Она сделала обход отцова тела…” (“Такая рассудительная девочка”).

Составитель Андрей Василевский.

 

“Вопросы истории”, “Вопросы литературы”, “Дети Ра”, “Дружба народов”,

“Звезда”, “Знамя”, “Новое литературное обозрение”

Михаил Айзенберг. Минус тридцать по московскому времени. — “Знамя”, 2005, № 8 < http://magazines.russ.ru/znamia> .

“В литературном происхождении авторов „Московского времени” было много общего, и далеко отойти друг от друга они пока не успели. Манифест группы не был обнародован (не был даже написан), но какие-то его пункты читались достаточно ясно: возврат к традиции, воссоздание поэтической нормы. Оттачивание стиховой техники. Отчасти и коллективная литературная работа: целенаправленная выработка нормативного стиха и большого стиля (кстати, небезуспешная). Чувствовалось, как им важны „профессиональные навыки”. Как они вообще доверяют стиху .

Но и само существование плеяды, крепко повязанной изнутри творческой дружбой и литературной ревностью, — тоже восстановление лучших традиций. Эстетическая позиция группы имела заметную этическую подоплеку: реанимация литературной нормы мыслилась как первое движение к общей (общественной) нормальности. Как борьба с хаосом”.

В этой книжке журнала публикуются и стихи поэтов “МВ”: Бахыта Кенжеева, Алексея Цветкова и (давно не печатавшегося!) Виктора Санчука. Кстати, для нашего проекта “Звучащая поэзия” мы записали архивные компакт-диски авторского чтения всех троих: Кенжеев уже вышел, а CD Цветкова и Санчука — пока в работе.

Владимир Алейников. И пр. — “Знамя”, 2005, № 8.

Семьдесят журнальных страниц. Самая объемная публикация в этом знаменском номере — очень содержательном, репрезентативном, ярком.

Перед нами новое мемуарно-художественное сочинение, написанное “фирменной” алейниковской “барочной” прозой. И снова 60 — 80-е. С точки зрения примечательных фактов и знаменитых имен — тут все очень интересно: “Веня” Ерофеев, “Володя” Яковлев, “Глебушка” Горбовский, Довлатов, наконец… Хорошо видна подлинно подвижническая роль в недавнем нонконформистском культурном процессе знаменитого и легендарного (об этом статусе несколько раз напоминает прямым текстом и он сам) рассказчика. В эту прозу щедро вплавлены стихи В. А. (добросовестно выложенные в строчку; а иные, по-моему, рифмовались прямо по ходу повествования), его товарищей (“Лени” Губанова, например), авторское слово тут прихотливо играет, движется, шаманит, камлает, заговаривает, вещает и поет. Но это вещь не о словах, она, напомню, — о людях.

“<…> И все они — здесь, в моих книгах, — зачинает Владимир Алейников свое повествование. — И — в памяти. И — в душе. Поскольку душа и память — и есть мои книги. Все. Поскольку все мои книги — единая книга памяти. И — книга души моей. Поэтому — в путь. С Богом!..”

Здесь описывается, в частности, уникальное предприятие издателя и редактора “Толи” Лейкина (конец 80-х — начало 90-х), который с помощью Алейникова выпустил многие первые книги видных представителей неофициальной отечественной словесности. В своей новой вещи Алейников подробно рассказывает (на трех страницах реконструируя свой телефонный разговор с Венедиктом Ерофеевым; тут воспроизведен даже тембр специального аппарата, с помощью которого говорил Ерофеев), как он соединил “Толю” с “Веней”, дабы издать канонический текст “Москвы — Петушков”.

…Большое было дело, вспоминаю, как щедро одаривал меня Владимир Дмитриевич у себя дома многими изданиями, среди которых был и сборник Юрия Кублановского “Оттиск” (1989, 1990). Первая книга поэта на родной земле — с большой вступительной статьей друга и соратника по СМОГу Алейникова.

Вот как писал тогда Владимир Алейников о Кублановском в своей статье “Возвращение”: “<…> И Юрий Кублановский, принужденный покинуть родину семь лет назад, не мыслит себя вне России. Говорю это прямо, потому что знаю: да, это так и есть. Словно некое зеркало было разбито вдребезги тогда, в конце сентября 82-го, — да только не самим поэтом, а кем-то другим, вернее, другими, — разбито так, чтобы неповадно было, чтобы и осколков не собрать, чтобы как в темечко — сзади, негаданно, с маху, дабы рухнул вниз лицом в стекла, в ошметки целого, истек болью и кровью и уже не встал, — но разбивали-то другие, вот и переиначилось жутковатое старое убеждение в семи годах несчастья, обернулось новым, трагическим, конечно, но исполненным крепости, гордости, честности здравым смыслом, — и встал человек, и стал еще более осознанно жить, и — сказал. Ибо дарованную свыше речь — не отобрать, не убить, не спрятать <…>”. Чуть дальше Алейников переходит и на ретроспективное письмо: “<…> Годы шли, и Юра, угловатый юноша, наивный и восторженный, ранимый (неужели? — П. К. ) и открытый, вытянулся, возмужал, сформировался как личность, оброс бородою, потом появилась и седина. На смену тонким, грациозным, полным артистичности, тайны, игры, недомолвок, обаяния, предчувствий ранним стихам с их ломким, но таким неповторимым голосом — пришли стихи совсем другие, с их синтезом, с их безмерной болью (я не ослышался — болью? — П. К. ) и с тем уникальным, совершенно особым реализмом, который становился отныне основополагающим в творчестве Кублановского, ибо в сих строках дышала сама история страны <…>”.

А вот как пишет на ту же тему Владимир Алейников сегодня, в своем “И пр.”: “И даже у Кублановского совсем ранние стихи пусть и не сильны, да все же, при всей их перенасыщенности ляпсусами, а нередко и глупостью, куда милее, симпатичнее, нежели все последующие опусы его”.

Еще чуть-чуть оттуда, из 1990-го: “<…> Мнение о нем (Кублановском. — П. К. ) как об одном из крупных современных русских поэтов все более утверждается. И это, действительно, верное определение. В лирике Кублановского неразрывно связаны эпическое обобщение и точная, цепкая деталь, исповедь и подтекст, гражданская патетичность и целомудренно чистое чувство. Поэтическое зрение его безукоризненно. Весом свод написанных им произведений… Им создана единственная в своем роде хроника совершенствования души, дана развернутая ретроспектива нашего времени <…>”.

В новом сочинении Алейникова есть предложения и на половину журнальной страницы, с постепенным, почти джазовым вхождением в тему. Я переписываю, а вы уж сами разберитесь — и с последовательностью мышления, и с падежно-придаточными делами:

“<...> Тут я отвлекаюсь и вспоминаю начало восьмидесятых, и в этом времени — Кублановского, в ореоле своей тогдашней из ничего буквально возникшей известности храброго метропольца, очередного героя нашего времени, гонимого властями страдальца и натурального мученика, лютой ненавистью ненавидящего коммунистическую идеологию, всем своим вольнолюбивым, правдивым, в полной мере гражданственным, на демократических принципах базирующимся творчеством упрямо противостоящего кондовому и лживому советскому режиму, полноправного и незаменимого участника знаменитого в писательских кругах альманаха „Метрополь”, как, впрочем, и тоже, на поверку, на пустом месте возникшей и ничего не только по большому, с планетарным, видать, размахом, но и по простому, скромному, житейскому, человеческому, обычному счету не стоящей известности его альманашных соратников1 (вот отсюда начинается вхождение в тему. — П. К. ) , но зато понта, глуповатого изначально и дурацкого вскорости гонора, видимо, из-за осознанной им наконец-то собственной миссии просветителя и учителя жизни для всей горемычной России, чванливой гордости по поводу содеянного им, некой чуть ли не заговорщицкой, но вскоре уже не скрываемой и напоказ выставляемой радости, по вполне понятной причине окончательного выбора им удобной и выгодной во всех отношениях позиции, маскарадной таинственности и липовой многозначительности было тогда в поведении Куба — на десятерых …”

Много места посвятил в своем сочинении Алейников мифической истории с авторским вечером — в ЦДЛ — писателя Ерофеева, — о котором ему в свое время вроде как поведал вспомянутый Кублановский. “<…> И оставляю там, в прошедшем советском времени, раздосадованного поэта, гражданина Евг. Евтушенко, так и не увидавшего подлинного Ерофеева, то есть Веню, а вовсе не Виктора, оставляю его — в былом, вместе с разочарованной, ропщущей, грустной, за нос проведенной людскою толпой. Да еще и вместе со всезнающим Кублановским, которому вскорости уже предстояло отбывать в заграничную семилетнюю жизнь, без всяких там Ерофеевых, Венедиктов или же Викторов, но зато со всяческими преимуществами перед жизнью советской — с тем самым Парижем и с тою Сеной, по которой, как написал про него Саша Величанский еще в семьдесят четвертом году, поплывет он, как фантик измятый конфетный, по течению, вдоль да вдаль... ”

В 1990 году Алейников писал конкретнее: “<…> Навалившуюся после опубликования его статьи о Солженицыне, буквально захлестывавшую горло травлю Кублановский встретил с редкостными мужеством и достоинством. Поэт был поставлен перед выбором: или стандартно-жесткие, по сути — гибельные, меры против его „инакомыслия”, или санкционированный незамедлительный отъезд на Запад. Оказавшись в вынужденной эмиграции, Юрий Кублановский внутренне не расстался с родной страной <…>”.

Видно, укатали за пятнадцать лет сивку крутые горки.

“<…> Это не в добрых нравах литературы” — так, кажется, приговаривала иногда Анна Ахматова...

А заканчивается произведение писателя Владимира Алейникова, написанное в 2003 — 2004 годах (см., кстати, публикацию его стихов в нашем журнале — 2002, № 7), так:

“< …> Но что же такое „и пр.”? (В моем понимании. Личном. В минувшем, отнюдь не тепличном. В грядущем. И днесь, меж химер.)

„И пр.” — это книги мои. Герои мои. Состоянья. Труды — за незримою гранью. Наитья. Видений рои.

И горький мой век — мне дорог: звучит в нем баховский хор.

Свидетелем — Бог. Он — зорок. Издревле — и до сих пор”.

Простите меня за долгое цитирование. И вовсе не в Алейникове тут, я думаю, дело. И не в Кублановском. Тут меня удивляет что-то другое. Я, видимо, совсем перестал понимать нынешний “литературный процесс”, господа, совсем перестал. И больше всего хочется, как говорила одна моя знакомая, “подобрать юбки” и бежать — от нас с вами. Простите за откровенность.

Грядущий номер “Знамени” посвящен, судя по анонсам, — памяти Татьяны Бек.

Владислав Глинка. Блокада. Фрагменты воспоминаний, написанных летом 1979 года. Публикация М. С. Глинки. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2005, № 8 .

Как жили и умирали ученые. Посвящение: “Памяти моих товарищей — музейных работников всех категорий, умерших в Ленинграде в 1941—1942 гг.”.

Публикуется в рубрике “Война”.

В девятом номере нашего журнала театральный обозреватель Павел Руднев справедливо удивляется, что отечественный театр не нашел себя в юбилее победы. Кино — нашло, а театр — нет. Журнально-книжный мир в этом отношении опередил другие искусства. В который раз сообщаю, что “Звезда”, на мой взгляд, выделяется особо: питерский журнал более чем нашел себя в этот год, и дело тут не в специальных рубриках, а в последовательности работы. Из подобных публикаций можно сложить не одну книжку. Читаешь — с удивлением, стыдом, болью.

Светлана Горелова. Русская эмиграция о 175-летии Московского университета. — “Вопросы истории”, 2005, № 8.

О неучтенном. В библиографический указатель “Все о Московском университете (1755 — 2001)”, изданный три года назад, русские эмигранты, издавшие две солидные работы, посвященные 175-летию и 200-летию Московского университета, не вошли. Ну то есть совершенно как при советской власти.

Здесь публикуется речь видного русского историка Евгения Францевича Шмурло (1853 — 1934) на собрании Русского исторического общества в Праге.

Георгий Данелия. Тостуемый пьет до дна. Вторая серия. — “Дружба народов”, 2005, № 8 .

Первую серию короткометражных историй недавнего юбиляра см. в “Дружбе народов”, № 11 — 12 за 2002 год и № 1 за 2003 год.

Называется “Я и Станиславский”:

“Когда я был маленький, я заболел малярией. Доктор выписал мне таблетки и сказал маме, что, когда я буду делать пи-пи, струйка у меня будет синяя и чтобы мы не пугались. Так оно и должно быть от этого лекарства. Приехала Верико и повела меня в театр МХАТ, на дневной детский спектакль „Синяя птица”. Верико там раньше работала, ее все знали, и поэтому нас пустили без билетов и посадили в ложу.

Спектакль был мировой! Я и сейчас хорошо помню, как ловко Сахар ломал пальцы и получались леденцы, а Хлеб отрезал кусочек булки от живота.

В антракте Верико повела меня за кулисы и познакомила с Сахарной Головой и Хлебом, оказалось, что они ее приятели, с которыми она училась в студии Станиславского. Они начали вспоминать молодость, а мне захотелось пописать. Хлеб повел меня и показал, где туалет. Сам туалет, чистый и светлый, поразил меня не меньше, чем спектакль. (Такой чистый и светлый туалет я увидел только через четверть века на фестивале в Карловых Варах.)

Я достал из штанишек кутушку — так называла эту часть тела моя бабушка, — встал на цыпочки, нацелился и пустил струйку в писсуар.

— Не верю, — слышу, сказал кто-то сзади.

Оглянулся.

За мной стоял старый дяденька в пенсне — тот, чей большой портрет висел в вестибюле.

Поначалу я хотел написать, что эту известную реплику сказал не Константин Сергеевич Станиславский, а кто-нибудь другой из основателей — Немирович-Данченко, Качалов или Ливанов, — было бы более правдоподобно. Но решил — не поверят, ну и пусть! И оставил все, как было на самом деле!”

Книги, о которых спорят. “Гарри Поттер” и жанры “взрослой” литературы. — “Вопросы литературы”, 2005, № 4 .

Тут публикуются два интереснейших исследования: “<…> авторы представленных здесь статей исходят из противоположных оценок книг о Гарри Поттере: И. Ратке („‘Гарри Поттер‘ и расколдовывание мифа”. — П. К. ) готов видеть в этих книгах только „симптом”, Ю. Аммосов („Поттер must die. Детская книга была эпосом, а эпос обернулся трагедией”. — П. К. ) — „хорошую литературу”. Но в одном они совпадают. И обвинитель Дж. Роулинг, и ее адвокат очень мало считаются с тем, что „Гарри Поттер” — это детская литература ”.

Напомню, что “всерьез” первым из толстых литературных журналов на книги Дж. Роулинг откликнулся “Новый мир” (2001, № 7 — статьи В. Александрова и В. Губайловского, с комментарием И. Роднянской).

Марлен Кораллов. Венки на могилы. Вступительная заметка Сергея Юрского. — “Дружба народов”, 2005, № 8.

Во вступлении Юрский содержательно поздравляет известного публициста, литературоведа и сидельца с 80-летием, а Кораллов вспоминает о Юрии Домбровском и Степане Злобине. Имеются неожиданности.

Григорий Кружков. Во-первых, во-вторых, в-третьих… О некоторых лейтмотивах сказки Льюиса Кэррола. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2005, № 8.

Очень изящное расследование/приключение с богатым инструментарием.

“Несмотря на все причудливые скерцо и шумные выходки отдельных инструментов, главный лейтмотив „Алисы” пронзительно печален. Это книга-прощание. Контраст возникает оттого, что Алиса вступает во взрослый мир греха, где все повинны смерти или казни бесконечного и бессмысленного повторения (безумное чаепитие), где сам язык (божественный Логос) подвергается порче и разложению. Главный лейтмотив книги — прощание Алисы с детством — и прощание Кэррола с Алисой — в их роковой взаимосвязи и неизбежности”.

Дмитрий Новиков. Кло. Рассказ. — “Дружба народов”, 2005, № 8.

Зря я прочитал это на ночь. Оч-чень страшное, смертельное сочинение. Интересно, что бы сказал автор “Лолиты”? Мне действительно показалось, что эта проза состоит с той — в прозрачно-мучительных отношениях. А может — только показалось. Да, пациентам нефрологических отделений читать не рекомендую ни в коем случае.

Михаил Новиков. О поэзии. Эссе. — “Дети Ра”, 2005, № 5 (9) .

Публикация из архива погибшего в автомобильной катастрофе пять лет назад литературного обозревателя издательского дома “Коммерсантъ” подготовлена Борисом Колымагиным. Пять маленьких эссе и два больших стихотворения.

У Новикова замечательный ритм повествования: начав “за упокой”, доказательно, вдохновенно, по-бойцовски, — он почти всегда кончает “за здравие”. Он не опровергает сам себя, но изо всех сил старается не поддаваться самому распространенному типу мышления — мифологическому. Размеры его эссе — газетные, на страничку. Процитирую две трети сочинения, названного “Он закрыл дверь за классиками”.

“<…> Как тому и положено быть в случае завершения традиции, в поэтике Бродского трагикомические, кичевые черты проявлялись сильней, чем у предшественников. Да еще и постбродская истерия бессодержательных воспоминаний, интервью сомнительных друзей, подробно записанные беседы ни о чем, вообще натужная мифологизация фигуры нобелевского лауреата сделали свое дело. Но фундамент заложил сам поэт: оправдание этого культа обнаруживается в его текстахы. В конце концов, позволяя себе фразы вроде „в Рождество все немного волхвы”, Бродский санкционировал практически неограниченную степень интерпретаторской пошлости.

Уникальная интонация Бродского — сразу и брюзгливо-талмудическая, и весьма мужественная — пожалуй, отражает пропорцию притяжения и отталкивания, обаяния и глухого раздражения, которые вызывает эта фигура у непредвзятого читателя. Просодические достижения Бродского очень сильно подхвачены — „под Бродского” все еще пишется громадное количество стихов. Но это выходит гораздо скучней: никто больше не отваживается на столь пафосное, героическое отношение к поэзии. К тому же Бродский осуществил последнюю попытку освоить, а лучше сказать — выдумать для себя мировую культуру, о тоске по которой писал Мандельштам.

Его опыт в этой области соединил замах серебряного века с чисто шестидесятническими “фарцовочными” уловками: на знаменитой фотографии, сделанной в ссылке, автор трагических стихов стоит у забора, на который аккуратно выставлена пачка сигарет “Честерфильд”. В известной мере и Рим, и христианство, и вся мировая культура оказались в стихах Бродского такой вот пачечкой „Честера”. Но только он искал не способа импортировать все это в современную русскую речь. Наоборот — это были своего рода знаки конвертируемости его поэтического сознания в мировой культурный код.

Обратный ход невозможен: для всей русскоязычной публики, за исключением горстки фанатов-бродскианцев, рассуждения „американского” Бродского об Одене, Хини или Уолкоте обречены остаться пустым звуком. Чтение Бродского подряд сейчас, когда аура литературной суперзвезды померкла (текст был написан в 2000 году, к 60-летию поэта. — П. К. ), разочарует: из десяти стихов девять — мимо адресата, не для нас, не про нас. Но ради условного десятого все и затевалось: в нем обнаруживаются такие сила и ясность, которых, кроме как у Бродского, ни в его поколении, ни в его литературной традиции не было ни у кого”.

Переписка Набоковых с Профферами. Публикация Галины Глушанок и Станислава Швабрина. Перевод с английского Нины Жутовской. Вступительная заметка Галины Глушанок. Комментарии Галины Глушанок и Нины Жутовской. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2005, № 8.

Книга Карла Проффера “Ключи к Лолите”, издательство “Ардис”, Саша Соколов и хлопоты, хлопоты, хлопоты обеих сторон по всем фронтам.

…А я и представить себе не мог, каким, однако, хлопотливым мероприятием оказалась покупка и отправка джинсов Иосифу Бродскому!

Политический архив XX века. Не миф: речь Сталина 19 августа 1939 года. Публикацию подготовили В. Л. Дорошенко, И. В. Павлова, Р. Раак. — “Вопросы истории”, 2005, № 8.

В 1939 году западные средства массовой информации (французские) сообщили о секретном собрании Политбюро и речи на нем И. В. Сталина. “Речь” шла о том, что “война должна продолжаться как можно дольше, чтобы истощить воюющие стороны” (цитирую из сталинского “опровержения” “О лживом сообщении агентства Гавас”, данного в “Приложении”). Кстати, первая публикация “речи”, предпринятая Т. С. Бушуевой, была в нашем журнале (см. “Новый мир”, 1994, № 12). По мнению нынешних исследователей, и наши, и зарубежные историки ныне стремятся “заморозить” интерес к этой истории, доказывая, что никакой речи не было.

Доцент из Новосибирска, независимый историк и профессор из Калифорнии настаивают на том, что это все-таки было. Но вот что именно: секретное собрание Политбюро, не зафиксированное ни в каких документах; сложным путем вброшенная Сталиным информация для дестабилизации обстановки в Европе (тут и игры с Коминтерном, и своя, особая игра с Гитлером)? Авторы аккумулировали все источники, так или иначе сообщившие процитированную в сталинском “опровержении” мысль, учли исследования последних сорока лет и пришли к выводу: это не фальсификация. “Было несколько сообщений как о речи Сталина, так и о последовавших инструкциях (европейским компартиям. — П. К. ). <…> Разумеется, новые факты усложняют исследование этого сюжета, но в то же время подтверждают, что разные люди в разных странах, независимо друг от друга, вряд ли занимались общим делом — фальсификацией сталинской речи. <…> Достойно сожаления также и то, насколько современные российские историки до сих пор не понимают Сталина и насколько до сих пор верят ему „на слово”!”

“Если считаться с реальностью сталинской речи, неизбежен вывод о том, что Гитлер и Сталин несут равную ответственность за развязывание Второй мировой войны. Ссылка на то, что „даже в ходе Нюрнбергского процесса защита обвиняемых не сочла возможным использовать ‘речь Сталина‘ 19 августа 1939 г.”, неубедительна. На Нюрнбергском процессе не использовалась не только эта речь, но и факт расстрела НКВД польских офицеров в Катыни. Негласный консенсус союзников в ходе процесса по отношению к Сталину, заставлявший выгораживать партнера, до сих пор играет свою негативную роль в историографии, причем не только в России, но и на Западе. В России же дело усугубляется тем, что здесь до сих пор не могут отделить Сталина от народа во Второй мировой войне, до сих пор жертвенность миллионов искупает его преступную политику”.

“Сколько людей! — И все живые!” Отзывы читателей о “Записках об Анне Ахматовой” Лидии Чуковской. Предисловие, примечания и публикация Е. Ц. Чуковской. — “Знамя”, 2005, № 8.

Публикация из архива Лидии Чуковской.

45 отзывов: от Корнея Чуковского, Юлиана Оксмана, Виктора Жирмунского, Исайи Берлина — до Валентина Непомнящего, Л. Пантелеева, Нины Берберовой и читателей журнала “Нева” (где в “перестроечное время публиковались первые два тома “Записок”). Корреспонденты откликались и на рукопись, которую им Л. К. давала для прочтения, и на вышедшие в “YMCA-press” книги (1976, 1980), и на публикацию в “Неве”… Напомню здесь же, что во времена самиздата некоторые советские литературоведы беззастенчиво цитировали в своих работах книгу Л. Чуковской, не называя, естественно, источник (см. об этом подробнее в “Предисловии”).

Оценки, уточнения, советы, благодарности. Работа Л. К. вызвала к жизни поразительные свидетельства: как бы хотелось, чтоб в будущее издание “Записок” они вошли — приложением.

“<…> Несмотря на кажущуюся непринужденность, безыскусственность, это чрезвычайно искусная книга, написанная большим художником. Все краткие дневниковые записи, сливаясь воедино, воссоздают ее характер, ее голос, ее мимику, ее жесты. Ни одна книга о ней не дает и не может дать и сотой доли того, что дают твои „Записки”. Для будущих биографов это клад…” ( К. И. Чуковский, 1968).

“<…> В поезде (окт. 41 г.) Вы дали Анне Андреевне „Алису в Стране чудес”. Как это сказалось в поэме. Вы дали эту книгу, когда Ан. Андр., сквозь все, думала о поэме, когда поэма не покидала ее. Разве не чудо, что эта книга оказалась у Анны Андреевны так вовремя, — та самая книга, которая ей была нужна. Без „Алисы” поэма была бы иною: вероятно, не столь таинственной, не столь колдовской…” ( М. С. Петровых, 1968).

“<…> Я не хочу сравнивать Вашу собеседницу с Гёте, а Вас — с Эккерманом, но обязан сказать, что оба новых собеседника выше прославленных старых, потому что время, в котором жил великий Олимпиец, не идет ни в какое сравнение с нашим временем. Кое-кто из читавших до меня (Вам не знакомые) сказали мне: „Как хорошо, что ее (т. е. Вас) почти не видно”. Это неверно. Вы видны, и очень отчетливо, и это хорошо…” ( С. И. Липкин, 1977).

О. Шеховцова. Ночь с “Лолитой”. Роман Владимира Набокова в СССР . — “Вопросы литературы”, 2005, № 4.

“Набоковский бум в Советском Союзе происходил в такой ограниченной среде, что, когда через четыре года после издания русской „Лолиты” <…> (1971) появилось стихотворение Андрея Вознесенского „Фиалки”, полностью его поняли очень немногие. Большинство советских людей совершенно не распробовали соли четверостишия:

Боги желают кесарева,

кесарю нужно богово.

Бунтарь в министерском кресле,

а Папа зубрит Набокова.

Точно так же строка „о бесстыдстве детских твоих губ, Лолита” в стихотворении Евгения Евтушенко „От желания к желанью” (1972) вызывала запланированные ассоциации лишь у очень узкого круга читателей”.

…Как говорил герой Фрунзе Мкртчяна в “Мимино”, вытирая вспотевший лоб в зале суда: “Такие вещи говорить заставляете, неудобно даже…”

Статья публикуется в “набоковском” цикле “Вопросов литературы” “Набоков: тайный и явный”.

К. Эмерсон. Об одной постсоветской журнальной полемике (размышления стороннего наблюдателя). Авторизованный перевод с английского Ксаны Бланк. — “Вопросы литературы”, 2005, № 4.

К спорам о “новом историзме” — между “Вопросами литературы” и “Новым литературным обозрением” — из Принстона.

“Наблюдая с дистанции, „с того берега”, чувствуешь, что над этими двумя журналами витает тень хорошо знакомых, хотя и грубоватых, бинарных оппозиций, которые американские слависты уже давно прилагают к русской культуре. Отцы и дети, архаисты и новаторы, славянофилы и западники. Эти термины не так уж хороши. Они устарели и уже не соответствуют сегодняшним более динамическим моделям коммуникации и определениям идентичности. Но эти бинарные оппозиции санкционированы историей, и они мерцают на горизонте, всегда готовые к тому, чтобы упростить наши программы обучения и нашу жизнь. „Полемическое напряжение”, ощутимое между „Вопросами литературы” и „НЛО”, знакомо и американской академической среде...”

IN MEMORIAM. Алексей Львович Хвостенко (14.11.1940 — 30.11.2004). — “Новое литературное обозрение”, 2005, № 72 (8) .

В блоке материалов памяти поэта, барда, музыканта, художника и редактора, давно ставшего одной из ключевых фигур русского андеграунда последней четверти прошлого века, публикуются стихи Михаила Генделева (“На смерть поэта”), очень насыщенный мемуар Вадима Алексеева (“Хвост, artist complet” плюс взятое им у А. Х. последнее интервью) и размышления о песенном творчестве Хвоста — Андрея Анпилова. Сам же Хвостенко — помимо двух пространных интервью — представлен здесь отрывками из неоконченного романа “Максим” и большим последним стихотворением, написанным в клинике им. Сеченова, куда он попал с тяжелейшим воспалением легких. В стихотворении Хвост то ли по “невнимательности”, то ли нарочно заменил Сеченова — Сербским… Само собой, появилась строчка про сербов.

В этой больнице Алексей Львович и умер. У меня лежит запись авторского чтения его стихов для нашего звучащего проекта. Надеюсь, вскоре мы — в том или ином виде — представим это чтение любящим слушателям. Мне больно вспоминать его, к Хвосту невозможно было не привязаться. Добрый, таинственный, экзотический, непосредственный человек, в нем жил и чародей, и ребенок. Он все время работал, даже если это и не было заметно.

“<…> Воздействие Хвоста было сродни магии. Он словно бы наблюдал за землей сверху, и чем выше он находился, тем больше был объем его наблюдений. Иногда он говорил, что на самом деле пишет сценарии, устраивая из жизни большой глобальный спектакль. <…> Хвост бесконечно много читал, неприлично много для человека его возраста, при всей бесшабашности своей жизни обладая невероятной эрудицией. В Питере его жизнь прошла между улицей и Публичной библиотекой. Хвост метался между разными культурами. Он обожал античность — Гомер был открыт всегда. Очень любил итальянское Средневековье. Но самым главным интересом в области чтения был Китай, на искусстве которого он был помешан, особенно обожая Ван Вэя, китайского Леонардо. Современные книги, которые ему бесконечно дарили, он проглядывал. Он не любил читать по-французски, считая, что владеет языком плохо, по-английски читал только поэзию, но владел языком великолепно, был почти билингвом. Наследственно: в семье все говорили по-английски” (Вадим Алексеев).

Составитель Павел Крючков.

.

ДАТЫ: 7 (20) ноября исполняется 95 лет со дня смерти Льва Николаевича Толстого (1828 — 1910); 16 (28) ноября исполняется 125 лет со дня рождения Александра Александровича Блока (1880 — 1921).