“Русское варенье” Людмилы Улицкой. Школа современной пьесы. Режиссер Иосиф Райхельгауз. Премьера — 8 мая 2007 года.

Иосиф Райхельгауз ставит первую пьесу Людмилы Улицкой “Русское варенье” как водевиль из современной жизни людей чеховской формации: что случилось с потомками Гаева — Раневской после того, как разрушается их уже дача, осколок поместья. Героев уже нельзя (или по крайней мере трудно) назвать интеллигенцией, но живут они все еще идеологией дворянства, на которую никак не повлияла крутая история страны, — дворянства в упадке, но с прислугой. Людмила Улицкая пишет “Вишневый сад” наоборот — где нет и не может быть никакой жалости к семье, бездарно прожившей накопления своих именитых предков, где взамен жалости и сострадания появляется стойкое, крепкое, неколебимое доверие к “Лопахину” — старшему сыну главной героини, который расправляется с делами со скоростью метеора, может купить, продать, обменять и переселить в еще лучшие хоромы всю паразитирующую семейку разом. Этот персонаж — надежда нахлебников. Мечта о труде, так хорошо озвученная чеховскими сестрами, так и осталась голубою мечтою, о которой так сладко мечтается по утрам.

Очень ясный, социально точный текст. Улицкая фиксирует тотальный распад интеллигентской семьи, русский абсурд, рушащийся (и в прямом смысле тоже) дом. Работает один человек — главная героиня-переводчик, которая знает бесчисленное (лишнее) количество языков, но заранее и обреченно переводит многотомник бездарной писательницы. Но остальные еще хуже — морализирующие прихлебатели . “ Мне надо отдохнуть, я пять часов в церкви отстояла за всех вас…” — говорит старшая сестра, у которой неистовая религиозность произрастает из безделья, собственной неустроенности и ненависти к современной России. Слишком знакомый типаж. Народ в лице сантехника и переметнувшаяся интеллигенция (брат главной героини) отбирают в финале и этот распадающийся кров, проданный за бесценок во имя сторонней, почти что “парижской” любви брата. Унылая, горькая сказка о реальной жизни, полирующая все подряд культурные мифы. В слове “варенье” уже содержится что-то вязкое и вялое.

В области литературы все понятно и складно, всего в меру. Мы-то знаем, что для Улицкой как большого литератора распад мифа о русской интеллигенции — это тема писательской жизни, которая может быть бесконечно комедийной и саркастичной в подаче, но не теряет своей сущностной и первостепенной серьезности. Интеллигенция у Улицкой уже изначально подпорчена: дедушка, лауреат Сталинской премии, был селекционером, но сажал — генетиков, соседей по даче.

Спектакль у Иосифа Райхельгауза, однако, ближе к антракту начинает распадаться по части смысла. Артисты, помимо звезд — Татьяны Васильевой и Альберта Филозова, постепенно впадают в грех простоты и любительщины. Интонации становятся необязательными, случайными. Второй акт проходит в совершеннейшем хаосе, когда уже не понимаешь, зачем это все, кто эти люди. Нагромождение лишних слов. Для Улицкой важно было показать русского человека, который любит прикидываться дурачком, любителем халявы, но в нужный момент покажет зубки. Иван-дурак лежит на печи, извлекая выгоду от собственного безделья и рассчитывая на эффект внезапности своего поступка и на появление золотоносной щуки. Так и у Улицкой — текут будни, и все считают брата Дюдю романтиком и “каталонцем”, не замечая, как он потихоньку, раз за разом уже распродает дачу по кускам.

То ли от склонности театра “Школа современной пьесы” к кафешантанной эстетике, то ли от особой природы здешнего артистизма, но серьезная комедия Улицкой в театре оказывается водевилем, опереткой, пародией на чеховский канон.

Возможно, в этом все и дело. Литературная игра на бумаге воспринимается менее остро, чем в театре, где Чехов канонизирован до банализации. Пародия на Чехова в литературе остается литературной пародией, пародия на чеховский сценический канон в театре кажется утомительной уже хотя бы потому, что едва ли не все чеховские постановки и так оказываются невольной пародией на этот самый чеховский канон. В спектакле “Школы современной пьесы” всем хочется сказать: “Ребята, давайте посерьезнее”.

Чеховские традиции в современном театре превратились в затасканную ветошь. Поэтому спектакль, в котором свершается перекладывание мифологем и культурных пластов, сдобренное “памятью” о Чехове, кажется пародией на пародию. Тут уже хочется и на Улицкую “обидеться”: зачем писателю-крупняку чеховские мотивы, зачем они мучают не только театральную сцену, но и прозаиков? Как костыли здоровому человеку. Хотите высказаться по существу о духовном обнищании интеллигенции — рубите сплеча, не прикрывайтесь иллюзиями “Вишневого сада”. Все изменилось, и те смыслы в современной ситуации перестали работать. Помещая чеховские ценности в современный мир, мы только профанируем их, продолжающих питать наши души. Замусоленный, замаринованный Чехов, Чехов, который за всех в ответе. Театр исчерпал ту энергию, которой питался весь XX век. И это слишком видно в кольце двойных-тройных пародий, путающих зрителя.