Боде Вероника Николаевна родилась в 1961 году в Москве. Поэт, прозаик, журналист. Закончила филологический факультет МГУ. Автор двух поэтических сборников.
В первой половине 1990-х годов издавала газету “Гуманитарный фонд” и “Новую литературную газету”. Работала в телекомпании “НТВ”. В 1996—1997 годах жила в США.
С 1994 года сотрудничает с радиостанцией “Свобода”. Живет в Москве. В “Новом мире” печатается впервые.
* *
*
А по Бронксу летит тополиный пух,
как летает пушистый смех.
И иные кусты — соболиный мех,
а иные — как Бог, как Дух.
И уже на пляже, на простыне,
у когтистых и льдистых вод
замираешь, как капля на полотне,
опрокинувшись взглядом в небесный свод.
И уже все смешалось, и не постичь,
как случалось до этих пор:
это Брайан-парк, или Брайтон-Бич,
или просто Серебряный Бор.
И уже дохлестнулся сюда прилив,
жадно слизывая с песка
спички, шкурки бананов, косточки слив:
всё, — до нитки, до волоска.
Лето 1996, Нью-Йорк
* *
*
В безумном покопается мешке
и вытащит блокнот или конфету.
Ей просто путешествовать по свету:
в сабвее, на хайвее, налегке.
А может, даже фотоаппарат
достанет из котомки безымянной
и щелкнет пароход или закат
или на пляже негра с игуаной.
А раньше не меняла города,
не проводила ночи на вокзале,
и если бы ей это рассказали,
она бы не поверила тогда.
Но кто же знал, что смертные летают,
что их волна воздушная несет,
что жизнь такую легкость обретает,
что смерть такую легкость обретет.
Лето 1996, Нью-Йорк
* *
*
Вадиму Месяцу
Там, за старым вокзалом, за огромной поляной,
где играют в бейсбол, за кладбищем старых машин,
где гуляет ветер, большой и пьяный,
но обычно гуляет не он один, —
там открываются взгляду широкие мутные воды,
и статуя Свободы видна со спины,
и стоят на приколе старые пароходы
от зимы до лета и с осени до весны.
Тут жил парусник, твой веселый однофамилец,
да, видать, куда-то уплыл по весенним волнам,
и теперь его место у пристани занял красный эсминец.
Мы подумали: значит, скоро пора и нам.
Мы смотрели Свободе в спину, и было странно:
мы думали: отчего она так зелена?
И зачем нужна такая большая поляна,
и зачем на реке такая большая волна?
И, дивуясь на все эти дивные дива,
мы стояли и долго и молча смотрели туда,
где впадала в зловещий Хадсон таинственная Ист-Рива
и тяжелой волной набухала речная вода.
Июль 1996, Нью-Йорк
Письмо в Россию
Здесь щебечет американская птица,
перебегает дорогу американская кошка.
А ночами такое снится,
что становится тошно.
Все это очень странно: мрачные города,
ласковые звери, призрачные озера, —
вся эта сладкая, лакомая еда
для непривычного взора.
Равнины штата Огайо скучны и плоски.
Пенсильванские горы невысоки.
А над хайвеем березки роняют слезки,
и у обочин в траве горят светляки.
В отдельных местах океана тут очень мелко.
А в городах на крышах растут леса.
И скачет по тротуару американская белка,
и летает синяя птица*, и прочие чудеса.
Июнь—ноябрь 1996,
Нью-Йорк — Москва
* *
*
— Что вы тут ходите, mam?
Что вы смотрите из-за угла?
Что-то ищете? — Не совсем.
Просто я здесь жила.
— Что вы тут бродите, miss?
Бродите вверх и вниз,
бродите вкривь и вбок,
вдоль, поперек...
— А просто я здесь жила.
Только весна была.
Только вот этот склон
еще не был от инея бел
и вот этот платан
только-только зазеленел...
— Что ж вы тут ходите, girl,
в длинном осеннем пальто?
Вас не помнит уже никто,
да уж и снег пошел,
и колокол зазвонил...
— Нет, никто меня не забыл!
Я же помню, как здесь жила
целых три длинных дня.
Я же помню: вино пила,
ходила загорать на Гудзон
и все любили меня:
и она, и он...
— Ну и что вы тут ходите, honey,
со своими стихами,
со своими неясными, длинными
и запутанными делами,
и со всеми своими мужьями,
с дорогими друзьями,
с полоумной ухмылкой,
с обкусанными губами?
— Да нет, я так, ничего...
Просто люблю вспоминать.
Просто через неделю мне уезжать.
Просто хочу с собой кое-что отсюда забрать.
И когда-нибудь это все
еще как пригодится мне:
эта осень и этот свет,
сталь Гудзона и звон
заиндевевшей травы,
этот якорь под фонарем
и Манхэттен на той стороне.
Осень 1996, Хобокен
Десять лет спустя
I
Вы хотите, чтоб я писала о “Nine Eleven”:
об одиннадцатом сентября две тысячи первого года?
Я работала там, в подвале одной из башен:
я встречала клиентов в небольшом ресторане.
Там были официантка Джейн и менеджер Мэри.
Там были два безымянных мексиканца-басбоя:
они тайком от Мэри меня кормили
(потому что нельзя было есть на рабочем месте),
приносили сандвичи и жареную картошку,
говорили, в каком углу присесть: там, мол, нету видеокамер.
А голубой кокетливый Билл, разнося тарелки,
успевал доносить мужеподобной Мэри,
что они меня кормят, и Мэри очень сердилась.
Они были маленькие, коренастые, белозубые,
очень похожие друг на друга.
Мне не хочется думать, что они погибли.
Может, им удалось спастись — ведь кое-кому удавалось…
А может, они давно ушли из того ресторана:
в Америке часто меняют работу,
особенно такую, как была у нас в World Trade Центре.
А еще я скажу о том, как умер Илюша.
Он жил в Москве, он не видел, как рушились башни,
но одиннадцатого был его день рожденья.
Он остро чувствовал жизнь, перенес уже два инфаркта,
и через несколько дней после Nine Eleven
у Илюши остановилось сердце,
и шестнадцатого мы его хоронили.
II
Об Америке что сказать — всего не расскажешь…
Разве что достать из шкафа серое платье
и сказать самой себе, вспоминая то, первое, лето:
“Это платье Джейн, она умерла от СПИДа,
ее муж был кубинец: и он, и ребенок здоровы.
Мы приехали в гости, муж нам отдал ее одежду
и сказал, чтоб мы не боялись: СПИД так не передается”.
Я знаю, но не могу надеть это платье:
и носить не могу, и выкинуть — тоже.
А еще у них была сиамская кошка
без когтей — там удаляют когти котятам,
чтоб они не царапались и не портили мебель.
Вот тебе и Америка — до чего же все это странно…
Вот тебе и Америка — кто бы мог подумать…
2007
* В Америке водится птица с именно таким названием.