«Безславные ублютки», или Кино как оружие массового поражения
Писать о новом фильме Квентина Тарантино «Безславные ублютки» (наверное, так, ибо в оригинальном названии фильма «Inglourious Basterds» содержатся аж три грамматические ошибки) — задача нелегкая. С одной стороны, вроде — событие. Тарантино и по сей день считается в мире культовым режиссером № 1 (просто потому, что никто пока не пришел на смену). Фильм чуть не получил золотую пальмовую ветвь в Канне-2009, а австрийский актер Кристоф Вальц,
сыгравший роль эсэсовского дознавателя Ганса Ланды, — удостоился приза за лучшую мужскую роль. С другой стороны, картина поражает своей какой-то вопиющей, демонстративной бессмысленностью. Надо сильно напрячься, чтобы это хоть как-то интерпретировать, поскольку объективно фильм представляет собой просто коллекцию кинематографических штампов, частью деформированных, частью оставленных в первозданном виде и любовно собранных по принципу: «Я от этого тащусь!» или «Во! Это будет круто!».
Пока Тарантино снимал таким образом свои сложносочиненные баллады из жизни многоречивых экзотических гопников и не менее экзотических «Черных Мамб» — это никого особенно не смущало. Но тут он влез на территорию трагической реальной истории — и народ зачесал репу в поисках смысла: «А чё ваще это было?
И зачем? И что это значит?». В итоге каждый делает свои выводы, и фильм предстает перед аудиторией этаким «пятном Роршаха» — провокативным тестом, вскрывающим состав и степень устойчивости «зашитых» в сознание зрителя этических, эстетических, исторических, идеологических и мифологических представлений.
Ответ на вопрос: «Зачем Тарантино снял этот фильм?» — в сущности, лежит на поверхности. Тарантино — классический платоновский персонаж, который с 15 лет, — с тех пор, как сбежал из дома и начал работать в видеопрокате, — воспринимает действительность как игру теней на «стене пещеры», то бишь — на полотне экрана. Вторая мировая война для него — это попросту километры отснятой пленки, сотни знаменитых, известных, малоизвестных и вовсе забытых фильмов о Второй мировой войне. Поиграть с этим ворохом пленки у Тарантино давно уже руки чесались. По слухам, сценарий кино про войну он начал сочинять еще лет десять назад, но все как-то не срасталось. А в прошлом году, в преддверии 70-летия начала Второй мировой, мудрые голливудские продюсеры, видимо, дали ему денег на съемки, он и снял.
Впрочем, как человек по-настоящему креативный, Тарантино решил привнести в киномифологию Второй мировой то, чего ему отчетливо в ней не хватало. Евреи, говорит он в своих интервью, почему-то предстают во всех фильмах бессловесными, покорными жертвами. Нет бы им, как нормальным пацанам, взять в руки бейсбольные биты, ножи, автоматы, взрывчатку и прочие виды вооружений — и отомстить «бодро, весело и со вкусом» за холокост.
Так в фильме появился секретный отряд «Бесславных ублюдков» — американцев еврейского происхождения, засланных на территорию оккупированной Франции, чтобы резать нацистов, сеять панику и наводить ужас. Поскольку любую свою идею Тарантино склонен доводить до абсурда, стоящий во главе отряда брутальный лейтенант Альдо Рейн (Бред Питт со шрамом на горле и выпяченной челюстью а-ля Марлон Брандо), потомок американских индейцев, приказывает своим подчиненным с убитых нацистов еще и скальпы снимать. А тем, кого в целях устрашения отпускают живыми, он самолично вырезает на лбу свастику, чтобы носили фашистское клеймо до конца своих дней.
Понятно, что похождения столь колоритного и не такого уж малочисленного отряда еврейских мстителей (8 человек + командир + примкнувший к ним немецкий сержант Хуго Штиглиц (Тиль Швайгер), голыми руками убивший 13 гестаповцев) тянули на полноценный мини-сериал. Но снимать довелось полный метр, и Тарантино пришлось слегка отодвинуть «Ублюдков» в сторону, дабы расчистить место для более важной и более близкой его сердцу коллизии. Дело в том, что закончить Вторую мировую войну он решил в своем фильме весьма необычным образом. Поскольку Гитлер, по общему мнению, есть абсолютное Зло, а абсолютное Благо в системе ценностей Тарантино — кинематограф, то полная и безоговорочная победа над Злом по справедливости должна быть достигнута именно посредством кино.
В прямом смысле: Гитлер и вся верхушка Третьего рейха в «Бесславных ублюдках» погибают от взрыва в парижском кинотеатре «Гамар» во время премьеры нацистского пропагандистского фильма.
Чтобы подвести нас к столь эффектному и неожиданному финалу, Тарантино понадобилась вторая сюжетная линия — еврейской девушки Шошанны Дрейфус (Мелани Лоран), которая, чудом избежав расстрела, сделалась (непонятно как) владелицей парижского кинотеатра и объектом пламенной страсти немецкого рядового Цоллера (Даниэль Брюль), снайпера, героя войны и звезды геббельсовского фильма «Гордость нации». Он-то и уговорил своего шефа — министра пропаганды — устроить премьеру в кинотеатре Шошанны. Ну а та, естественно, не могла не воспользоваться случаем отправить Гитлера и иже с ним на тот свет. Вместе с любовником — киномехаником-негром Марселем (Джеки Идо) Шошанна задумывает сжечь во время премьеры всю нацистскую шушеру с помощью супергорючей пленки, на которую в те годы снимали кино (для киноведчески неграмотных Тарантино вставляет в фильм микроновеллу в стиле научпоп про то, что пленка горела в десять раз быстрее бумаги и с нею даже не пускали в трамвай).
На то, чтобы сколько-нибудь изобретательно скрестить историю Шошанны с историей «Ублюдков», у Тарантино, видимо, времени уже не было, поэтому они развиваются в его фильме автономно. Шошанна с Марселем действуют сами по себе, а «Ублюдков» режиссер вводит в качестве силовой составляющей в операцию «Кино», разработанную английской разведкой. Английская шпионка и по совместительству кинозвезда Третьего рейха Бригитт фон Хаммерсмарк (Диана Крюгер) должна провести британского агента, киноведа в форме Арчи Хайкокса (Майкл Фассбиндер) и двух «ублюдков», владеющих немецким, на премьеру «Гордости нации»; а там уж — по обстоятельствам…
Таким образом, подкоп под Гитлера персонажи фильма ведут с двух сторон, не ведая и так до конца и не прознав о существовании друг друга. Однако усилия и тех и других совершенно неожиданно увенчиваются полным успехом. Поэтому Фюрера вместе со всей собравшейся на премьеру публикой в фильме сначала поджигают, потом расстреливают, а потом еще и взрывают ко всем чертям. По всем законам кинодраматургии это, как говорится, too much, но для «Бесславных ублюдков» нормально. Ибо Тарантино тут, видимо, задался целью проверить: сколько нелепостей можно скормить зрителю под соусом качественной режиссуры, классической киномузыки (саундтрек целиком состоит из музыки, написанной к другим фильмам; лидирует Эннио Морриконе) и ярких визуальных эффектов.
Если режиссура есть искусство манипуляции зрительскими эмоциями, то Тарантино в «Ублюдках» — просто маг и волшебник. Несмотря на бредовость сюжета, фильм, как говорят зрители, «держит в напряжении от начала до конца и смотрится на едином дыхании».
Как и прочие опусы Тарантино, он поделен на главки — самодостаточные новеллы, снятые каждая в своем жанре и переводящие наши переживания из одного регистра в другой.
Глава 1. «Однажды в оккупированной фашистами Франции…»
Начинается эпически, в духе спагетти-вестернов. Распахнутый горизонт, женщина вешает белье, где-то в глубине кадра появляется колонна фашистских машин… Могучий фермер, только что рубивший топором могучее дерево, просит дочь принести воды — умыться перед встречей со смертельной опасностью. Мы уже ждем кровавой схватки Добра со Злом, но на экране появляется сахарный, улыбчивый негодяй-эсэсовец Ганс Ланда (Кристоф Вальц) и в ходе «невинной» беседы за стаканом молока «делает» героя-фермера как младенца: плача и трусливо тряся щеками, тот выдает еврейскую семью, спрятанную под полом у него в кухне. Врываются солдаты. Всех расстреливают. Шошанне удается бежать. Но Ланда почему-то не посылает за ней погоню и напутствует Шошанну сладким, издевательским: «Оревуар, Шошанна! Пупсик!»
Собственно, режиссерская стратегия становится уже тут абсолютно ясна.
Пункт 1 — обмануть ожидания: герой, от которого зритель ждет подвига, оказывается жалким предателем.
Пункт 2 — обставить это превращение таким обилием мелких психологических зигзагов и поворотов, что зритель, испытав множество разных эмоций, напереживавшись, невольно втягивается и начинает верить в достоверность происходящего.
При этом — пункт 3 — Тарантино не забывает нам «подмигивать» в самые ответственные моменты: мол, не парьтесь; все это ерунда, дешевка. К примеру, в разгар напряженного диалога он вдруг использует банальнейшую вертикальную панораму — камера скользит в подпол, демонстрируя, что внизу затаились разыскиваемые евреи. Сколько раз мы видели этот прием в фильмах про войну? Не припомнить. Но Тарантино только ухмыляется: «А чё? Работает!» Для тех же, кто еще не понял, что все это стёб, Тарантино приберегает иной сюрприз. Когда француз-фермер, слегка расслабившись и не ко времени почувствовав себя хозяином в доме, закуривает трубку, Ланда тут же достает из кармана свою — нечто среднее между ночным горшком и трубкой Шерлока Холмса. Тут уже весь зал ржет в голос. Убийство евреев таким образом берется в кавычки. Мы уже не воспринимаем все это всерьез. Мы — в парке аттракционов. Ждем-с: что нам еще приготовили?
А приготовили нам...
Глава 2. «Бесславные ублюдки» — энергичный и бодрый трэш-боевичок
Этакое «мочилово» с крутыми речугами Альдо Рейна, лезущего прямо в камеру на сверхкрупном плане и агрессивно требующего с «ублюдков» по сотне немецких скальпов: с клипом, состоящим из подвигов Хуго Штиглица и его эффектным освобождением из тюрьмы; с напуганным до смерти карикатурным Гитлером (Мартин Вуттке) в белой мантии с кровавым подбоем; с разбиванием головы бейсбольной битой и снятием скальпов. Все это снято с использованием самых пафосных и дешевых приемчиков из фильмов категории «Б». Чего стоит хотя бы явление зрителю сержанта Доновица по прозвищу Жид-Медведь из темной берлоги — тоннеля. Оттуда секунд тридцать доносится угрожающее постукивание битой, а потом, после того как немцы уже «обосрались от страха», является громила в майке, увешанный цацками, как негритянский рэпер, нежно проводит битой по голове потрясенного фрица и тут же мощным ударом превращает эту голову в расколотый кровавый орех. Соратники-«ублюдки» аплодируют, Жид-Медведь пляшет и орет, как и положено чемпиону. Нацисты трепещут. Жесть.
Взбодрившись, мужская часть зала ждет, что дальше будет еще круче. Но не тут-то было. Тарантино притормаживает и заводит тягучий, меланхоличный «нуар» в духе французских фильмов «новой волны» о временах оккупации…
Глава 3. «Немецкий вечер в Париже»
Ночь, пустые улицы, блестящие булыжники, немцы… Шошанна (теперь ее зовут Эммануэль Мимье) в кепочке а-ля Гаврош, стоя на лестнице, снимает с фасада буквы — название фильма Г. В. Пабста «Белый ад Пиц-Палю» с Лени Рифеншталь. Это, наверное, любимый фильм Тарантино (кстати, один из моих любимых тоже); столько, сколько говорят о нем в «Бесславных ублюдках», не говорят даже о Гитлере и открытии, к примеру, Второго фронта. «О, Пабст! Вам нравится режиссер Пабст?» — вопрошает Шошанну рядовой Цоллер, сам, кстати, как две капли воды похожий на молодого Пабста. Из этой их взаимной приверженности к творчеству великого немецкого режиссера могла бы возникнуть настоящая дружба, но Цоллер — враг, и Шошанна раз за разом отшивает его, пока ее самое не доставляют в дорогой ресторан на встречу с воздыхателем, Геббельсом и вездесущим Ландой.
Ланда — палач ее семьи — с иезуитской улыбочкой принимается допрашивать трепещущую юную леди (должно же гестапо быть в курсе: в чьем кинотеатре устраивают премьеру).
Сцены допросов — ситуационный рефрен «Бесславных ублюдков». А что? Очень выигрышная вещь: сидят два человека, беседуют, а зритель от волнения сходит с ума. В каждой главке фильма кто-то кому-то задает неудобные вопросы, но основных дознавателей два: Ланда и Альдо Рейн. Техника у них абсолютно разная.
Ланда — виртуоз, гений допроса. Его «фишка» — умение подстраиваться под собеседника… Он может бесконечно болтать ни о чем, сыпать комплиментами, изображать гурмана, забывчивого доброго дядюшку, преданного поклонника или рассеянного исполнителя надоевшего долга; в какой-то момент он добивается психологического контакта, собеседник ослабляет защиту, и Ланда наносит мгновенный и смертельный удар. Даже если он и не узнает ничего существенного, он все равно «ломает» человека, превращая его в раздавленное, растерянное, трепещущее от ужаса существо.
Шошанну, к примеру, он допрашивает в процессе поедания яблочного штруделя со взбитыми сливками. Сюжетно эта сцена не несет никакой нагрузки (если, конечно, не предположить, что Ланда изначально в курсе, кто такая Шошанна, и оставляет ее на свободе с каким-то дальним прицелом; но это слишком сложно
и дальше в фильме никак не отыграно). Зато в смысле манипуляции зрителем — это настоящий шедевр. Сначала Ланда заказывает штрудель себе и Шошанне. Потом останавливает ее: не ешьте. Требует сливки. Потом просит попробовать и вынести вердикт. Она пробует: неплохо. Ланда глотает сам. В этот момент у них с Шошанной одинаковое «блаженство» во рту. Да и зритель готов представить, как этот штрудель со сливками нежно тает в районе нёба. А заканчивает допрос Ланда тем, что втыкает в недоеденные сливки сигаретный окурок. Все, цель достигнута. Мы его ненавидим так, словно он ткнул этим самым окурком нам куда-нибудь в глаз.
Альдо Рейн — совершенно другое дело. Он не фиглярствует, не придуривается. Он уверен в себе и спокоен, как слон. Вот он допрашивает немца, который не хочет сдавать своих: «Не думаете же вы, что я выдам вам информацию, которая может повредить немцам?» — «Именно так я и думаю», — невозмутимо возражает Рейн. Он ни секунды не сомневается, что бейсбольная бита в руках Жида-Медведя — неотразимый аргумент. И не этот фриц, так другой выложит все, что знает. Он — палач, натуральный ублюдок, но зритель на его стороне. И не только потому, что Рейн воюет с нацистами. Просто он — цельное существо, и, идентифицируясь с ним, мы наслаждаемся собственной силой, в отличие от подлого хамелеона Ланды, который нас, лично нас унижает, заставляя ощутить собственную нашу слабость и уязвимость. Да. Так примитивно. Так работает кино — великий манипулятор.
Самое интересное происходит в фильме, когда Ланда и Рейн оказываются за одним столом и эсэсовец принимается допрашивать несгибаемого «ублюдка». Но это случается уже ближе к финалу. А пока зрителю, подуставшему от разговоров о кино, горючей пленке и яблочном штруделе, Тарантино предлагает новый шикарный аттракцион.
Глава 4. «Операция „Кино”», шпионский триллер
В резиденцию английской разведки является бравый лейтенант Арчи Хайкокс — интеллектуал и киновед, специалист по творчеству (конечно же!) Пабста. Его принимает Генерал (Майк Майерс — незабвенный суперагент Остин Пауэрс, присутствие которого в этой сцене мгновенно превращает ее в пародию даже не на Бонда, а на его карикатурного двойника). Тут же, попыхивая сигарой, сидит в углу лорд Уинстон Черчилль. Англичане пьют виски из глобуса (ну а как же еще — властители мира!). Умный разговор, понятное дело, идет о кино, о том, что Геббельс как продюсер может соперничать если не с Луи В. Мейером, то по крайней мере с Дэвидом О. Селзником, — но при этом никому не приходит в голову удостовериться, что агент-интеллектуал чешет по-немецки с нужным акцентом.
Дальше идет совершенно убойная сцена — встреча Хайкокса и «ублюдков» с мадмуазель Хаммерсмарк — мексиканская дуэль во французском винном погребке под названием «Луизиана». Снята она в лучших традициях Тарантино: в замкнутом помещении четверо «наших» и с полдюжины немцев, не считая французского бармена и юной официантки, двадцать минут беседуют, выпивают, обсуждают (и не надоело им?) фильм Пабста «Белый ад Пиц-Палю» (Хайкокс убеждает заинтересовавшегося его акцентом гестаповца, что он родом из этой альпийской деревни и даже умудрился в юные годы сняться у Пабста в массовке, в незабываемой сцене с факелами); играют в увлекательную игру: отгадай персонажа, чтобы потом начать ураганную пальбу и дружно перемочить друг друга. Зритель в восторге: напряженно, эффектно, смешно… Даром что это полный провал операции «Кино», которая, по идее, должна бы после такого закончиться, не начавшись.
Но «ублюдки» так, запросто, не сдаются. Они тащат раненую кинодиву в какую-то ветлечебницу, и там Альдо Рейн допрашивает ее с пристрастием, сунув палец в пулевое отверстие: что это было? Подстава или случайность? Красотка корчится, но отмазывается. Говорит: англичанин выдал себя, неправильным, не арийским жестом заказав выпивку. Ладно. Операция продолжается. Поскольку всех немецкоговорящих «ублюдков» перестреляли, на дело пойдут сам Рейн,
Жид-Медведь и рядовой Омар Ульман, которые знают три слова по-итальянски и будут, соответственно, изображать «макаронников». Они послужат эскортом для фройляйн Хаммерсмарк, которой псячий доктор налепит на ногу фальшивый гипс, и она будет всем рассказывать, что сломала ногу в горах (немцы ведь обожают альпинизм). Блестяще, иронизирует кинодива. «Полное говно», — констатирует Рейн. Но на премьере обещался быть Гитлер, и упускать такой шанс нельзя.
Понятно, что «Операция „Кино”» прежде, чем завершиться триумфом, должна оказаться на грани полного краха. Но идиотизм героев всей этой истории, признаться, поражает воображение. Дура-кинозвезда назначает зачем-то конспиративное свидание в мышеловке. Английский суперагент говорит по-немецки с выдающим его акцентом. Ублюдки, вытаскивая из подвала раненую диву, умудряются забыть на месте преступления ее туфельку. Да ладно бы туфельку — еще и салфетку с ее автографом, который она неосмотрительно дала подвыпившему поклоннику-немцу. Ланда, явившийся на место событий, все просекает на раз, и на следующий день, придя на премьеру, он уже полностью готов «к встрече с прекрасным».
Глава 5. «Месть крупным планом». Жанр — полный «пир духа». Парад-алле!
Здесь обе сюжетные линии, мелко порубленные, совмещаются в едином пространстве пафосно декорированного орлами и свастиками кинотеатра, но так при этом и не пересекаются.
Красавица Шошанна в алом роскошном платье под песню Д. Боуи наносит на лицо боевой макияж, кладет крошечный пистолетик в сумочку, заряжает пленку в проектор, целует на прощание верного Марселя…
Нет, Тарантино все-таки настоящий киноманьяк! Пленка, проекторы, кинозал, монтажный стол, эйфория премьеры, таинственный мир за экраном, где маленький человек оказывается в окружении гигантских говорящих и движущихся теней, — все это вызывает у него ощущения на грани оргазма! То, с какой любовью показаны в фильме манипуляции с кинопленкой, не идет ни в какое сравнение с крайней скудостью собственно лирических чувств.
Вся любовь Шошанны с негром Марселем сводится к паре дежурных фраз: «Если мы хотим сжечь кинотеатр, — а это решено, — ты же не позволишь мне сделать это одной. Я люблю тебя. Ты любишь меня. Только тебе я могу доверять»; и: «Прощай, любовь моя!» — ближе к финалу. С Цоллером отношения, понятное дело, еще холоднее. Только пристрелив его во время премьеры и увидев сквозь проекционное окошко его «живое» лицо на экране, Шошанна проникается к немецкому герою каким-то подобием чувства, реагирует на его стоны и склоняется к нему, чтобы получить от недобитого фрица пулю в живот.
Девочку, признаться, ни минуты не жалко. Красивенькая и холодная, как замороженная треска, она нужна в фильме, только чтобы спортивно убежать от Ланды в начале, меланхолически менять вывески на фасаде кинотеатра, досадливо закатывать большие глаза при встречах с Цоллером и красиво умереть рядом с ним в длинном красном платье на полу кинобудки под сполохи кинопроекции. Больше того, звездный час Шошанны наступает уже после смерти. В фильм «Гордость нации» они с Марселем умудрились вклеить ее крупный план с текстом: «Скоро вы все умрете, фашистские гады!» — и, когда сей фрагмент появляется на экране посреди «Гордости нации», Марсель, бросив окурок, поджигает ворох супергорючей кинопленки, сложенной за экраном; все вспыхивает, Шошанна кричит о еврейской мести в лижущих экран языках пламени (Тарантино явно цитирует здесь финал «Страстей Жанны д’Арк» К.-Т. Дрейера), а потом крупный план хохочущей мстительницы проецируется на клубы дыма все время, пока фашистская толпа ломится в запертые двери горящего кинозала.
«Ублюдки» меж тем имеют весьма бледный вид, столкнувшись перед премьерой в фойе с Гансом Ландой. Он ржет в голос, выслушав версию о сломанной в горах ноге фройляйн Хаммерсмарк, и от души потешается над тремя «итальянцами» — стрекочет и разливается по-итальянски, при том, что они в ответ способны выдавить из себя только «скузи» и «ариведерчи». Затем он, пригласив Бригитту в кабинет, коварно защелкивает потерянную туфельку у нее на ноге и с наслаждением душит испуганную прекрасную блондинку собственными руками. Рейна арестовывают гестаповцы и вместе с другим «ублюдком» по прозвищу Лилипут везут для допроса в какой-то гараж. А Жид-Медведь вместе с Омаром Ульмаром сидят в зале, в середине ряда со взрывчаткой, привязанной к икрам, как мыши в мышеловке.
Тут, собственно, начинается последний допрос, он же торг. Ланда ликует. Дразнит малыша Лилипута, но он — мелкая дичь. Главный сюрприз он приберег для Рейна. Ланда предлагает сделку: он предоставит операции «Кино» идти своим ходом — Гитлер и все его присные будут уничтожены, — а взамен он требует от правительства США безопасности, денег, американское гражданство, поместье в Нантаккете и почетное место в учебниках. Он желает войти в историю как человек, уничтоживший фюрера и положивший конец Второй мировой войне.
Надо видеть в этот момент лицо Бреда Питта, у которого прямо-таки искрят от натуги извилины. В его простом, незамутненном мозгу просто не укладывается, как можно добиться величайшего блага, пойдя на поводу у величайшего зла.
Меж тем итальянцы, углядев Гитлера, идут на дело. Переодевшись в официантов, обезвреживают охрану, врываются в ложу и поливают Гитлера с Геббельсом из автоматов на фоне хохочущей Шошанны и пылающего экрана.
Альдо Рейн сидит с совершенно перевернутым, идиотским лицом и слушает, как подлец Ланда диктует американскому командованию свои условия.
Кинотеатр горит, «итальянцы» с выкаченными глазами расстреливают обезумевшую толпу. Наконец срабатывает часовой механизм и все на фиг взрывается.
Эпилог
Утро. Дорога в лесу. Ланда в сопровождении радиста везет Рейна и Лилипута к линии фронта. На границе американской зоны они меняются ролями. Теперь Ланда и радист «пленные». И тут правильный пацан Альдо Рейн восстанавливает порушенную у него в мозгах справедливость. Он, не глядя, стреляет в радиста. Лилипут принимается снимать с убитого скальп. А Рейн задает совершенно потрясенному таким поворотом Ланде свой обычный вопрос: ты ведь снимешь нацистскую форму, да? И никто не узнает, что ты был нацистом. Это неправильно. И потому я оставлю тебе то, чего ты не можешь снять. После этого он вырезает эсэсовцу на лбу фашистскую свастику и, глядя на дело рук своих, с удовлетворением произносит: «По-моему, это — шедевр».
Примерно так, я думаю, Тарантино и относится к своему фильму.
А что же зрители? Зрители по большей части в восторге. Только самые упертые российские патриоты возмущаются: «Война закончилась не так! У нас украли победу! Теперь молодое поколение будет думать, что Гитлера взорвали в кинотеатре, а войну выиграли евреи».
Чуть более изощренные их товарищи потирают ручки: «Ага! Тарантино наконец-то снял честный фильм и вывел этих еврейских ублюдков на чистую воду. А то все кричат, что они жертвы! Вот, поглядите, как они скальпы снимают!»
Встречались мне и отзывы, полные сочувствия к немцам: «Тупое быдло уничтожает людей высшей расы!» Картина, надо сказать, действительно дает для этого некоторые основания: «ублюдки» тут и правда тупое быдло, а немцы показаны пусть и комическими, но уберменшами в форме, с орденами, в белых перчатках, кителях и даже мантиях с кровавым подбоем. И единственный интеллектуал на весь фильм — тоже немец, даром что редкостное дерьмо.
Ежели на человека надеты соответствующие идеологические очки, он видит в этом фильме то, что хочет увидеть: антисоветскую, антиееврейскую, антиамериканскую — или же американскую, еврейскую, профашистскую и какую хочешь агитку. Но это все, скорее, экзотика. «Настоящих буйных мало». В основном же люди смотрят тарантиновское кино без «очков» и просто искренне радуются. Им все по фиг: как там закончилась война? Кто победил? Правда это или неправда. Главное — «вставляет». Сидишь себе в зале, тебя колбасит, тебе клево, ты испытываешь кучу разных эмоций — разве не за этим люди ходят в кино?
Не хочу впадать в ханжество, но меня подобный результат теста слегка настораживает.
По трем причинам.
1. Настолько же, насколько плотно проработан в картине пласт чисто киношных аллюзий, цитат и ассоциаций (здесь — ничего случайного, начиная с названия, заимствованного у итальянской картины 1977 года и кончая именами практически всех персонажей), настолько же вопиющи в ней провалы по части логики и элементарного здравого смысла. Но кинематографические примочки считывает
1% зрителей. Остальные же кушают все это просто так. Людям нравится, что ими манипулируют, их бесконечно радуют те эмоции, что дарит им фильм. Тарантино работает с мощнейшими пропагандистскими штампами (кино про войну — всегда в той или иной степени пропаганда), и, судя по восприятию, они входят в сознание современного человека, как нож в масло, срабатывая абсолютно помимо логики. Да. Тарантино шутит. Он ни в коем случае не «промывает мозги», так — слегка размывает привычную идеологическую картинку реальности. А что будет, если кто-нибудь возьмется за дело всерьез?
2. Шутя, играючи, из чисто хулиганских побуждений Тарантино в «Бесславных ублюдках» расшатывает систему пропагандистских мифов, на которых держалась и по сей день держится послевоенная цивилизация. Нас же ведь как учили? Победа над фашизмом суть победа цивилизации над варварством. А из фильма «Бесславные ублюдки» отчетливо следует, что победу в войне одерживает никак не цивилизация, а самое что ни на есть беспримесное, незамутненное, свежее и бодрое варварство. Готовность мстить, крошить и резать без тормозов, пытать женщин, убивать пленных… Готовность пойти на все, помноженная на стопроцентную уверенность в собственной правоте. И, судя по реакции публики, подобная точка зрения особых возражений не вызывает.
3. Война закончилась 64 года назад. Ощущение, что мы все забыли и ничему так и не научились. Мир по-прежнему полон обаятельных «бесславных ублюдков» с тремя извилинами, а уж перекоммутировать эти извилины в нужную сторону — плевое дело. Люди внушаемы. Тарантино с блеском доказал это своим фильмом.
И значит, вся эта херня может повториться в любой момент? Да. Мир таков, говорит Тарантино. Примите и распишитесь.