К наследию Александра Сопровского и интерпретации его творческих установок наш журнал обращался неоднократно (см. “Новый мир”, 1992, № 3; 1998, № 3).
В декабре этого года — пятнадцать лет со дня его трагической гибели.
Публикация Татьяны Полетаевой.
* *
*
С. Гандлевскому.
Передо мной пуста бумага,
Вина три литра на столе,
Товарищ спит, забвенье благо
Средь оттепели в феврале.
Придут весенние тревоги,
Уже недолго, не спеши,
Еще устать успеют ноги
От резких выходок души.
С утра и до седьмого пота
В гортани воздух, кровь в груди,
И только светлая работа
Устало брезжит впереди.
* *
*
Туман заплачет — и стволы
Шершавые лиловых сосен
То отряхнутся ото мглы,
То скроются во мгле белесой.
Так жизнь — или, точнее, быт
Нас учит, несмотря на лица,
Что время всех освободит,
Желающих освободиться
Ото всего, чем жизнь полна:
От пробуждения ночного,
От кома в горле, слез без сна,
От тела своего пустого.
И звуки, что проснутся вдруг,
Величье смысла обретая,
И дрожь коленей, бедер, рук,
И груди скорлупа пустая.
Ни тех часов жалеть не след,
Ни что оборвалась дорога,
Ни слез бесценных, ибо нет
Цены им: так их было много.
1987.
* *
*
Ты любишь город мой, когда
По всем бульварам об ограды
Ручьями бьется череда
Сухих ошметков листопада,
Когда вдоль обжитых домов,
Плеща о крыши листовые,
Текут со всех семи холмов,
Подобно рекам, мостовые?
Для быстрых ног и страстных рук —
Прозрачный день, лишенный солнца,
Когда — гляди — толпа вокруг,
Как кровь горячая, несется,
Когда навстречу холодам
Встает, как пар, печаль земная,
Я по твоим иду следам,
Ты любишь город мой, я знаю.
При охлажденье бытия
Печаль и страсть сильны в природе,
И оттого душа твоя
Сегодня миру по погоде.
И вплавь толкается народ,
И я ступаю одиноко
От тесных Сретенских ворот
До Трубной площади широкой.
* *
*
Облака сияли красновато,
Ночь кругами двигалась к Москве,
И летели птицы от заката
К темной и замерзшей синеве.
Нет конца рассыпавшимся стаям,
Гулче взмахи крыльев над Кремлем,
И разлегся город за мостами —
Взмах крыла, и город под крылом.
И дрожат над стынущею башней,
Над стеной расщелин и бойниц,
Слышишь — год ушедший, день вчерашний,
Нынешний в дрожащей туче птиц.
Прошлое торжественней и строже,
Мы припомним действие потом
Беспричинных вспышек этой дрожи
В воздухе промерзшем и литом.
Мы припомним начинанья года,
Мы сравним предчувствия с бедой.
Ночь идет. Хорошая погода.
Птичья суетливая свобода,
Черный шум над камнем и водой.
Арбатская площадь
Дрожит асфальт поверхностью покатой.
Февраль усталый дышит тяжело.
На площади в преддверии заката
Еще светло.
Еще движенья сохраняли вялость,
И свет лился холодною волной.
Сознанье понемногу размывалось
Как будто в оболочке слюдяной.
А рядом со ступеней перехода
Средь освещенной, выпуклой земли
Бесшумные скопления народа
На площадь оживленную текли.
Но ангел вострубил о преставленье
Дневного света — и столкнулись мы,
И скрылись в неизвестном направленье.
И это был последний день зимы.
И разом опрокинется все это:
Толпа и площадь на исходе дня...
О ангел мой, не торопи меня,
Пребудь концом того дневного света,
Но не теперь. Пусть будет долгий вечер,
И долгий свет, и улиц ширина —
Распахнута. И будет день отмечен,
А дальше будет долгая весна.
Вода прольется с кровельного ската...
В последнее февральское число
На площади в преддверии заката
Еще светло.
* *
*
Где зелень вскипает на камне,
Где в мае закаты страшны,
Проворные наши исканья
В беспамятство погружены,
И в бешеной зелени этой,
В верхушках листвы дождевой
Начало московского лета
Шумит над моей головой.
Ни слова о нашей потере,
Весенние бредни развей,
Покуда распахнуты двери
В дома наших добрых друзей.
Купаясь в росе и в озоне,
Которым весь свет напоен,
Скворцы на зеленом газоне
Вершат поутру моцион.
И, в облачной светлой водице
Взмахнув напряженным крылом,
Колеблет далекая птица
Бесплотный летучий объем.
В замедленном сонном теченье
Дождливых июньских затей —
Ни верности, ни отреченья,
Ни слова о жизни моей.