Клюев Евгений Васильевич родился в Твери в 1954 году. Закончил филфак Тверского университета и аспирантуру при кафедре стилистики факультета журналистики МГУ. Ph.D., написал несколько учебников для вузов. Автор стихотворных, переводных и прозаических сборников. Иллюстрирует книги собственными рисунками. Живет и работает в Дании.

 

*    *

 *

Я не знаю, зачем произносится День Восьмой

и что делать мне в День Восьмой, что мне петь, что есть.

И посею я в землю разорванное письмо —

на клочки разорванное письмо я посею здесь.

Время сеять письма, разорванные на клочки,

время сеять буквы — и сеять их только тут,

эти полуживые окружности и крючки

время сеять тут и думать, что прорастут.

Вышел сеятель сеять, и сеять, и думать, что —

что попало, и что придется, и что почем.

И в руках у него было сумрачное решето,

и висело облако, как в учебнике, над плечом.

А потом, сразу вслед за облаком, приходил

полоумный март — и угадывались в ростках

двадцать опер, пятнадцать баллад и еще один

то ли вальс, то ли марш с безрассудным флажком в руках.

На пустынной окраине безутешного сентября,

где давно ничего не родится ни так, ни сяк,

ты позволь мне вырастить этот сад для тебя —

весь в чернилах, и весь в потеках, и весь в слезах.

 

Синяя птица

(из цикла “Птицы Лира”)

Синяя Птица — то ли из чащи,

то ли из бора —

села и нащебетала счастья

всем без разбора:

этому дом с трубой,

этому ковш с резьбой,

этому Бог с тобой...

И они стали ждать подарков,

и молиться, и падать ниц —

ну что с них возьмешь, с придурков,

доверяющих щебету птиц?

И у ног легкокрылой богини

все они, конечно, погибли.

А она проводила их души

в направленье жизни грядущей —

и дала в дорогу

каждому понемногу:

этому дом с трубой,

этому ковш с резьбой,

этому Бог с тобой.

 

*    *

 *

Не по этой ли отправиться улице,

не на этот ли случайный просвет —

осторожно рифмуя что рифмуется

и совсем не рифмуя — что нет?

Стихотворство, беспечное насилие!

Целый мир загоняется в силок,

и меняется белое на синее —

чтобы эхо поймать и приручить...

Но охотиться за эхом в дороге ведь

не умней, чем за фалдами плаща!

Ах, ничто ни к чему бы не пристегивать,

что не хочет гулять сообща:

не навязывать вожжам этот мелочный,

жалкий дождик, боящийся вожжей,

а затейливейший крендель над булочной

отпустить в незатейливый полет...

За свободу, мой друг, за неравенство,

за святое одиночество лет,

за глухое ущелье Мне-не-Нравится,

за далекую пустошь Нет-так-Нет,

за петлянье по окраинной улице,

за изодранную в клочья тетрадь —

и за все, что ни с чем не рифмуется

никогда, ни у кого и нигде!

 

 

*    *

 *

Вот почти уже и не видна,

вот почти уже и не близка

занесенная снегом страна,

занесенная снегом строка.

И теперь никому не понять,

как там жизнь, как там наши дела

и куда путеводная красная нить

нас вела — и куда привела.

Не спеши умножать письмена,

ибо всем письменам грош цена,

ибо только бумага — стирай-не-жалей! —

и ценна: тем ценней, чем белей.

А потом, через несколько лет,

так и так мы проступим на свет —

словно знак водяной, серебрясь сединой

на поверхности на ледяной.

 

*    *

 *

Вам зачем, Ваше Непостоянство,

раньше времени в город Москву?

Раньше времени только пространство,

небеса да пучина Ау:

ни тебе переправы, ни брода,

ни плеча — приклонить бы чело!

Раньше времени только свобода,

то есть, в сущности, нет ничего.

То ли день близко к ночи был начат,

то ли век уж свое отшагал —

так катись, неприкаянный мячик,

по пустым безымянным снегам:

ты резиновый, ты разноцветный,

с полосой поперек живота,

погоняемый мыслью заветной —

дескать, жизнь еще не прожита!

Заблуждение длится и длится:

ни концов, ни начал не найти —

старый Мёбиус с бездной в петлице

окликает тебя по пути!

Только бы от него отвертеться —

и тогда, знаю я наперед,

золотая инерция детства

нас куда-нибудь да приведет.