О р х а н  П а м у к. Музей невинности. Перевод с турецкого А. Аврутиной. СПб., «Амфора», 2009, 606 стр.

 

Так получилось, что турецкий писатель Орхан Памук представляет в мире не только всю турецкую литературу (его книги переведены уже на 50 языков), но и саму Турцию, со всеми ее надеждами (стать членом Евросоюза) и проблемами (противостояние светской власти и традиционного ислама, до сих пор не решенный вопрос с признанием геноцида армян и курдов). Памук оказался не только на перекрестке этих проблем, ставших темами его книг, но и буквально в точке прицела (судебные обвинения и угрозы покушения после его высказываний о том, что Турция не признает геноцид). Можно, наверное, сказать, что не будь всей этой политической подоплеки, вряд ли Памук получил бы Нобелевскую премию в 2006 году только за литературу, но нельзя сказать, что его книги вне политики не заслуживают внимания… Тем более в нашей стране, где популярность Памука имеет чуть ли не культовый статус, – так, например, если более статусный (два «Букера» и та же Нобелевская) и, на мой взгляд, самый сильный из ныне живущих писателей Кутзее не может похвастаться собственным русскоязычным сайтом и сообществом в Живом Журнале, то у Памука все это есть, - как и теплый прием, и массированное освещение в прессе его визита осенью 2009 года в Россию. Журналисты попытались сформулировать суть его притягательности: «Покупая его книжку, вы всегда знаете, чего от нее ждать. Это будет роман про Турцию и Стамбул, про страну, город и народ, застрявшие между Востоком и Западом, между светской Европой и религиозной Азией, между верой в традиции и стремлением к модернизации. Памуку повезло: он родился в стране, которая интересна всему миру. Для России Турция – старый соперник, а ныне – один из главных (1)национальных(2) курортов» [1] .

 

Феррит Орхан Памук родился в 1952 году в Стамбуле в богатой и родовитой, но светской семье (в Турцию, кстати, род Памуков когда-то перебрался с Кавказа [2] ). Учился в американском колледже, потом изучал архитектуру в техническом университете Стамбула. Доучиваться не стал – сначала увлекся живописью, потом литературой (впоследствии, правда, закончил журфак Стамбульского университета). Обо всем этом можно прочесть и в его книгах – от первой, «Джевдет-бей и сыновья», этаких стамбульских «Будденброках» (хронологический размах – от 1905 до 1970 года), через «Черную книгу» - роман о мучительном поиске ушедшей жены по Стамбулу и собственной памяти, до предпоследнего «Стамбул. Город воспоминаний» - меланхолического путеводителя по любимому городу своего детства и воспоминаний (за эту «турецкую печаль», собственно, Памуку, «который в поисках меланхолической души родного города нашел новые символы для столкновения и переплетения культур», и дали Нобеля). Потом были другие книги – «Дом тишины» (1983), где хаос в семейных отношениях рифмуется с хаосом в стране (Турция тогда находилась на грани гражданской войны); «Белая крепость» (1985), где тема Востока и Запада выражена через тему двойничества, турка и итальянца; «Новая жизнь» (1994) - странная, но сильная вещь опять же о поисках ушедшей женщины, о том, как «мораль Востока смешивается с рационализмом Запада», и секретах памяти, - вещь, мечущаяся между конкретными предметами города и вообще вещизмом и эзотерическими областями сродни «Розе мира» Андреева… Историческая «Белая крепость» (1985) и «Меня зовут Красный» (1998) - детектив о традиционной турецкой живописи, были очень внимательно прочтены на Западе – посыпались сравнения с Эко и фраза в «New York Times» – не о том, что свет с Востока, но о взошедшей в Турции новой звезде. И «Снег» (2002) – о попытках жить и быть счастливым в своей собственной истории, «не подражая европейцам» [3] , о трудном путешествии в поисках своей веры и о том, что нельзя быть атеистом, ибо это значит быть покинутым Богом, а «Бог никого не покидает» - самая, наверное, резкая книга Памука, потому что здесь, в забытом Богом (но не людьми, которые думают о Боге!) городке, убивают за то, что девушка публично снимет накидку с волос (даже если на ней при этом будет парик и она не нарушит заповеди о том, что волосы нужно скрывать)…

С популярностью росло и ей сопутствовавшее. Преподававший некоторое время в Америке, Памук жил все же в Турции, где его книги и высказывания об армянском геноциде (злые языки даже утверждают, что сделано это было ради самопиара) не могли пройти незамеченными. В 2005 году Памука обвинили в оскорблении Республики, и от суда спасло только заступничество со всего мира – «Международная амнистия», заявления Грасса, Эко, Маркеса, Апдайка, Льосы и других писателей со всего мира, а затем и Нобелевская премия. Были еще и обещания радикалов убить Памука и убийства среди его окружения – Памук скрывался от них в Америке и, как Салман Рушди, даже по Москве ходил с охраной…

 

В последней книге Памука «Музей невинности» речь, казалось бы, совершенно о банальном: «…эта книга документирует жизнь и культурное пространство Стамбула в период с 50-х годов прошлого века до его конца. Это история мужчины из высшего буржуазного общества и его любви к своей дальней родственнице, бедной девушке, которая работала продавщицей в магазине. Это сюжет классической мелодрамы, но в то же время это серьезная книга о романтической привязанности. И еще это рассуждение о природе любви», - говорит Памук, декларируя, что хотел в «Музее» «понять природу привязанности» [4] . Все, действительно, происходит ровно по суре Корана: «Наслаждение короткое, а им – наказание мучительное» [5] : аристократ из числа «золотой молодежи» Кемаль накануне собственной помолвки с Сибель влюбляется в бедную Фюсун, встречается с ней, но помолвку не отменяет. Фюсун уходит, то есть попросту исчезает, поменяв адрес. Кемаль понимает, что не может жить без нее, расходится с Сибель (скандал для традиционного общества). И начинает собирать все вещи, которых она касалась, могла касаться или попросту видеть в магазинах или на улице. Через несколько лет Фюсун вновь появляется – замужней женщиной. И в течение восьми лет, только чтобы быть рядом с ней, Кемаль ходит на их семейные обеды (пользуясь дальним родством как предлогом), спонсирует фильмы ее мужа и – продолжает добывать ее вещи. Ворует собачку с их телевизора, подхватывает обертку от ее мороженого, высыпает ее пепельницу себе в карман (описаниям ее окурков посвящена целая глава его воспоминаний, для записи которых он по сюжету нанимает, кстати, писателя Орхана Памука), чтобы отнести в квартиру, где проходили их первые свидания, и днями лежать, вдыхая запах вещей, когда-то пахнувших духами Фюсун... «У красоты нет иного источника, кроме странной раны, у каждого человека своей, скрытой или видимой, которую он прячет, хранит в себе, бережет и в которую погружается, когда хочет покинуть мир ради временного, но глубокого одиночества», - писал Жене [6] .

Начинавшийся как типичная мелодрама (Памук, кажется, специально стилизовался чуть ли не под сериалы, используя сюжет и выражения типа «неудержимый миг счастья»), роман становится вдруг вязким, тяжелым и мучительным, как само безумие постепенно опускающегося Кемаля. Под конец же «Музей» вдруг делает неожиданный вираж – расставшаяся с мужем Фюсун накануне свадьбы с Кемалем на полной скорости направляет их машину в дерево и погибает. Для выжившего Кемаля это уже не так важно – он переносит 4213 окурков и другие вещи Фюсун в выкупленный им ее бывший дом и создает там ее музей, для чего объезжает все мировые музеи, общим числом 5723, пытаясь понять суть воспоминаний и их сохранения. «Пусть все знают: я прожил очень счастливую жизнь», - говорит он накануне собственной смерти.

Здесь нужно, видимо, сказать, что эта история – очень личная для самого турецкого писателя: он не только развелся накануне написания этого романа с женой, но и действительно создает подобный музей в Стамбуле (в конце книги читатель найдет его адрес) и даже в предыдущий свой приезд в Москву просил поводить его по музеям…

Но важнее, скорее, то, что к этой книге Памук шел очень давно, она - и не только по размеру - на фоне его предыдущих книг смотрится своего рода opus magnum его творчества. В «Черной книге» герой Памука сравнивал память с садом, метался по городу в поисках ушедшей жены, с помощью каких-то вещей (ручки, утонувшей 24 года назад) и даже лекарств для улучшения памяти цеплялся за воспоминания, а через них – закидывал абордажный крюк в прошлое, чтобы не упустить его на свободу. В «Снеге» воспоминания хранило все – тетрадка убитого героя, снежинка как «кристалл памяти» да и сам рассказчик, не видящий в своей жизни иного смысла, как в том, чтобы разыскать предметы, принадлежавшие когда-то убитому главному герою Ка, и сохранить о нем воспоминания. Даже в «Стамбуле», который относится формально к жанру чуть ли не путеводителя, говорится о домах, являющихся музеями, тоске по прошлому, рассказывается о писателе, создававшем сначала музей, а потом – в его квартире попросту не хватило места для всех предметов – энциклопедию Стамбула… В «Новой жизни» (более чем символичное название для героев, которые хотят лишь вернуться в прежнюю жизнь, – даром ли герои Памука так часто вспоминают Пруста!) «доктор Нарин просил своих друзей спрятать вещи – те настоящие вещи, которые, как он сказал, являются (1)продолжением наших рук и пальцев и, словно стихи, дополняют наши души(2). Он попросил меня надежно спрятать чайные стаканчики с тонкой талией, масленки, пеналы для ручек, одеяла – (1)именно те вещи, которые делают нас нами(2), чтобы не растеряться в день освобождения, когда нужда и забвение кончатся, - как растеряются те, кто потерял память, (1)нашу самую большую сокровищницу(2). Чтобы суметь вновь установить (1)господство нашего настоящего времени, которое хотели уничтожить наши враги(2)» [7] . И здесь уже важно буквально все: и вещизм памяти, и историзм ее (вещи равны старому, патриархальному порядку), и необходимость скрыть и защитить эти вещи, хранящие воспоминания, от чуждого мира, и даже эпитет «настоящее время», который следует, пожалуй, понимать как попытку сохранения и объединения двух времен – настоящего и прошлого, вмонтированного, вживленного в настоящее… Эта тема возникает потом в связи с Фюсун: «...пока мы все с большей страстью любили друг друга, наше прошлое, наше будущее, наши воспоминания и быстро нараставшее удовольствие сливались в одно целое».

Тема вещей как хранителей/хранилищ воспоминаний почти настырна, она появляется в «Музее невинности» с первых страниц. Не только некий персонаж высшего света, после развода с женой ставший собирать спичечные коробки, не только фраза из Пруста о том, что вещи могут плакать, но и то, что даже на первом свидании с Фюсун Кемаль показывает ей старые вещи, навевающие воспоминания о детстве, и признается, что рассматривание «старых любительских фотографий, сделанных отцом, и сила предметов понемногу обуздывала мое смятение».

Тема воспоминаний о вещах, связанных с любимой, переходит в темы времени и, далее, рая, то есть идеального безвременья (ибо сказано в романе: «Основа всего мира – любовь. А основа любви – любовь к Аллаху»). С временем, кстати говоря, в этом простом, якобы «мелодраматическом» романе отношения далеко не простые – в воспоминаниях героя вдруг появляются flash-backs, то есть вспышки-воспоминания об еще более давних временах (тут впору вспомнить какую-нибудь сложную категорию времени типа Plusquamperfekt в немецком, plus-que-parfait, passé antérieur во французском языке, или Past Perfect в английском), к которым герой возвращается «по лестнице памяти»…

В той же квартире-музее (кстати, кроме музея невинности, он именует его музеем чести и уважения, музеем сладостной боли и благодарности, музеем счастливых воспоминаний и т. д.), где он виделся с Фюсун, «старые вещи, чей запах усиливался от влажности и пыли, образовали одно целое с тенями по углам, составив образ обители счастья». Счастье каким-то образом оказывается не просто зависимым от воспоминаний, но и определяется ими – таким образом, воспоминания едва ли не более важны для героя, чем его личное благополучие. Не поэтому ли, еще когда Кемаль счастливо проводил время с Фюсун, он вдруг решает, что именно это свидание должно быть последним, а обнимая ее, мечтает остаться в одиночестве – разлука была, можно сказать, запрограммирована с самого начала, мир памяти возобладал в нем над реальной жизнью.

И это отнюдь не индивидуальное свойство, скорее типическое качество Стамбула, «города воспоминаний». Так мать Кемаля отправляет все старые вещи на особую квартиру и велит не стирать простыни, хранящие запах тела умершего мужа, так у матери Сибель «появилась привычка перешивать старую одежду и хранить старые вещи». Воспоминания столь важны, поскольку, как и в «Новой жизни», только они делают стамбульцев ими самими. Потерянные между Востоком и Западом, жители Стамбула пытаются удержать былой, патриархальный уклад, чтобы – удержаться за него, не быть сдутыми «ветром перемен». Не зарифмованы ли скромная, традиционная по своему воспитанию, бедная Фюсун и эмансипированная после учебы, употребляющая алкоголь, готовая расстаться с невинностью до брака богатая Сибель именно с восточным и западным мирами? Символичны в этом смысле разные эпизоды, и все они, кстати, оказываются связаны с темой воспоминаний. Так, Сибель и ее знакомые вывозят Кемаля на пикник, что стало модно в подражание французам, но Кемаль под надуманным предлогом сбегает оттуда и два часа мчится на машине, чтобы оказаться в своей комнате воспоминаний. В один из вечеров проводится сеанс вызова духов (чем не символ призвания прошлого, нежелания его отпускать?) – Сибель выступает против этой затеи, а Фюсун ее одобряет. И еще один символический эпизод. Кемаль покупает для Сибель в магазине, где работает Фюсун, сумку модной марки, но она отвергает дорогой подарок, так как французская марка оказывается турецкой подделкой; Фюсун же позже говорит по поводу этой сумки: «Мне совершенно не важно, из Европы вещь или нет. Настоящая она или подделка, тоже не важно… Мне кажется, люди не любят поддельные вещи не из-за того, что они ненастоящие, а потому, что выглядят дешевыми. Для меня гораздо хуже – придавать значение не самой вещи, а ее марке. Например, есть такие, кто считает главным не свои чувства, но что другие об этом скажут <…> Я запомню надолго ваш вечер благодаря этой сумке».

Из неуютного, меняющегося настоящего персонажей, как и остальных жителей Стамбула, тянет в идеальное прошлое. Для главных героев, Кемаля и Фюсун, это возвращение через воспоминания в прошлое становится попыткой вернуться в рай, век невинности, идеальное бытие до грехопадения (то, что с ним она утратила невинность, становится главным упреком Фюсун Кемалю и – темой его музея соответственно). Тема рая – не только же дань это мелодраматическому опусу, под который стилизуется Памук, – действительно не сходит со страниц на всем протяжении книги. В начале их романа Кемаль ожидает в будущем «полной гармонии и радости жизни»; из детских воспоминаний он выуживает эпизод, когда они наблюдали ритуальное заклание барана: «...когда-нибудь, когда мы будем на пути к раю, этот барашек проведет нас по мосту Сырат»; после свиданий в той самой квартире «…обоим было трудно покидать рай, одеваться, теряя наготу, и как тяжело было просто смотреть на старый, грязный мир». Вдвоем им видится райский сад [8] : «Потом мы рассказывали друг другу, что видели и чувствовали в той волшебной стране, и Фюсун сказала, что смотрела из окна на полутемный, полный деревьев сад, на ярко-желтый луг за садом, на котором от ветра покачивались подсолнухи, и на синее море вдали». Но рай оказывается недостижим, он всего лишь фантом их воображения («Мечта о рае (может быть, следовало сказать (1)иллюзия(2)?)» - и все заканчивается в том саду, куда из комнаты отеля выходит утром Фюсун накануне их свадьбы и где происходит их ссора, приводящая к трагической поездке на машине и аварии… Как сказано у арабского мистика Джебрана Халиля Джебрана, подвергавшегося преследованиям в родном Ливане и жившего в Америке, «любовь – садовник, который заботится о ростках, но он же и срезает их» [9] .

Стремление к раю – это, прежде всего, желание выйти из современности, ее времени. Так, даже походы Кемаля в гости к Фюсун трактуются весьма значимо: его пребывание вместе с Фюсун и ее мужем «превратилось в повторяющуюся обыденность, но обыденность прекрасную, существующую вне времени», а про речи отца Фюсун сказано, что «слово (1)время(2) он использовал здесь в значении (1)современный мир(2), (1)эпоха, в которую мы живем(2). Это (1)время(2) постоянно менялось, а мы, с помощью настенных часов, старались держаться подальше от всех перемен». Сидя в столовой с Фюсун, ее мужем и ее родителями, Кемаль чувствовал, что пребывает «в таком состоянии, когда я достаточно далек, мы оба достаточно далеки от греха и преступления, словно прародители человека в раю, и предавался счастливым фантазиям и удовольствию пребывания рядом с Фюсун». И его воровство предметов, до которых она дотрагивалась на той же кухне, тут читается уже не в контексте болезненной обсессии, но как своего рода приобщение, словно к мощам святого (недаром в другом месте сказано о древних китайцах, считавших, что у вещей есть душа)… Тем более что предметы прошлого способны объединить время: «Отдельные мгновения, которые я соединил вещами: фарфоровой солонкой, сантиметром в коробочке в виде собачки, устрашающим консервным ножом, пустой бутылкой из-под подсолнечного масла (1)Батанай(2), которое всегда имелось на кухне Кескинов – с годами слились в моем сознании в непрерывное Время».

Все темы – Стамбула и Востока и Запада, утраченной любви и чаемого рая – увязываются в книге Памука в одно: «…по вечерам выпивал и часами бродил, отуманенный спиртным и мечтаниями, по переулкам Фатиха, Карагюмрюка и Балата, разглядывал сквозь незанавешенные окна дома чужих людей, смотрел, как ужинают вместе счастливые семьи, и часто мне казалось, что Фюсун где-то здесь, где-то рядом, и на душе становилось тепло. Иногда я чувствовал, что причина этой радости даже не в близости к Фюсун, а в чем-то совсем другом. Здесь, на окраинах города, на грязных улицах бедных кварталов, среди машин, мусорных бачков, на выложенной брусчаткой мостовой, в свете уличных фонарей, рядом с мальчишками, гонявшими полусдутый мяч, я постигал суть жизни. Постоянный рост отцовского предприятия, его фабрики и заводы, повышение благосостояния – все это вынуждало нас поступать по-европейски, сообразно нашему положению, однако привело к тому, что мы забыли простые основания жизни, и сейчас на этих грязных улочках я будто искал ее утраченный смысл». Так сложно и одновременно просто рифмует Орхан Памук в своей очень поэтичной книге.

Александр Чанцев

 

[1]            М и л ь ч и н К. Тройственный Памук: как турецкая «клюква» стала психотерапией для всего человечества. - «Русский репортер», 2009, <186> 36 (24 сентября – 1 октября), стр. 38.

[2]            См. беседу Г. Шульпякова с О. Памуком: Хождение Памуком. – «Новая Юность», 2001. <186> 49 .

[3]            В своей нобелевской речи Памук, говоря о том, как сочетаются темы любви и ненависти к Западу, приводит в пример Достоевского.

[4]            Памук О. «Я пытаюсь объяснить Турцию самим туркам». - Интервью «Time Out». 2009, 24 - 30 августа, <186> 33 < http :// www . timeout . ru / journal / feature >.

[5]            Сура 16 «Пчелы». Коран. Пер. с араб. И. Крачковского. - М., «Буква», 1991, стр. 219.

[6]            Ж е н е Ж. Мастерская Альберто Джакометти. - В кн.: Жан Жене. Театр Жана Жене. Пер. с фр. Е. Бахтиной, О. Абрамович. - СПб., «Гиперион», «Гуманитарная Академия», 2001, стр. 187.

[7]            П а м у к О. Новая жизнь. Пер. с тур. А. Аврутиной. - СПб., «Амфора», 2009, стр. 159.

[8]            Ср. у Фуко: «Сад есть минимальная частица мира, а кроме того, мир в его тотальности. В своих древних основах сад представляет собой <...> счастливую и универсализующую гетеротопию…» Гетеротопиями (то есть местами, функционирующими по своим собственным законам, отличным от законов окружающего пространства) Фуко, кстати, считает и музеи, прежде всего потому, что они – хранилища «накапливающегося до бесконечности времени». Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. Часть 3. Пер. с фр. Б. Скуратова. - М., «Праксис», 2006, стр. 200, 201.

[9]            Д ж е б р а н Д ж. Х. Пророк. В кн.: Джебран Дж. Х. Мятежные души. Пер. с англ. Л. Зелениной. - М., «ФАИР-ПРЕСС», 2002, стр. 14.