Злотников Натан Маркович (1934 — 2006) родился в Киеве. Окончил Киевский политехнический институт. Печатался с 1957 года, автор пятнадцати лирических сборников и книги воспоминаний “Слепой поводырь” (Ижевск, 2003). Стихи Н. Злотникова переводились на многие европейские языки. См. о нем: “Открыватель других поэтов” (из антологии Евгения Евтушенко “Десять веков русской поэзии”) — “Новые Известия”, 29 августа 2008.
Натан Злотников работал в журнале “Юность” во второй половине прошлого века, когда журнал был особенно популярен. Сначала Натан был литературным консультантом, потом заведовал отделом поэзии, позже стал заместителем главного редактора. И надо сказать, что в последние годы “Юность” во многом держалась на энергии Злотникова.
Он никогда не переставал писать стихи, его поэтические книги регулярно издавались. Но у нас если ты — редактор, то и стихи твои — дело как бы второе, не главное. Так было и со стихами предыдущего редактора отдела поэзии, очень талантливого и рано погибшего Сергея Дрофенко.
Так, увы, многие относились и к творчеству Натана Злотникова.
На самом деле он — серьезный мастер. Помню, на поэтическом семинаре, который мне когда-то довелось вести, я, не называя автора, прочел молодым поэтам подборку его стихов. У них загорелись глаза. “Кто это? — гадали они. — Как сильно, просто, музыкально!”
Некоторые из публикуемых стихотворений были написаны Натаном, когда он уже тяжело болел. Однако это — сильные стихи.
Хотелось бы, чтобы читатели почувствовали эту силу.
Юрий Ряшенцев
* *
*
Эдуарду Гордону
Всё дороже голоса друзей,
Голоса родни.
Гулко в поле, словно здесь музей.
И мы в нём одни.
Мы свои оставили пенаты,
Сожаленья нет.
Здесь — музей, мы — словно экспонаты.
Каждый — раритет.
Нас уже почти что не осталось,
Просеки — пусты.
Даже лес не может скрыть усталость,
Ржавые листы.
Ветви здесь летят над головою,
Как большое знамя,
Словно с отшумевшею листвою
Лес простился с нами.
Колодец Святого Патриция в Тоскане
Пожелаешь полслова, полвзгляда, привета
На умчавшейся прочь автостраде —
И тогда городок подвернётся Орвето
Равновесья душевного ради.
И тогда обожжёшься, случайный историк,
Близ лесов на соборе и щепок
Чёрным кофе, который и сладок и горек
И, как древняя заповедь, крепок.
Жар умерит вода из бадьи, не из крана, —
Океана колодец бездонней, —
Эту б воду святую не пить из стакана —
А из сомкнутых тесно ладоней.
Каждый раз, поднимаясь на свет из потёмок,
Остужает она чьи-то споры,
Свежей негою полнит кувшины до кромок
И красавиц глубокие взоры.
Шёл сюда богатей, шёл бездомный калека,
Упиваясь водою, как чудом,
Но, знать, то, что так жаждет душа человека,
Есть повсюду, да скрыто под спудом.
Близнецы
Не разлучайте нас с болезнью,
Она несёт меня, как плот,
Она нужна мне, как Полесью
Просторы гибельных болот.
Она мой лекарь и подруга,
В ней — строгий ум и жаркий пыл.
Земля пружинила упруго,
Покуда я здоровым был.
Мне надоело, как седины,
Страницы горести листать.
И всё же мы семь лет едины,
Сиамским близнецам под стать.
Память
Громогласна людская молва,
Словно утренний крик петухов,
Одинокие меркнут слова
На краю одиноких стихов.
Быстрой жизни продлится кино,
Мимолетны провал и успех,
Я — молчун, позабытый давно,
Сердцем горестным помню о всех.
Метаморфозы
Какое новое строение,
Какой старинный матерьял!
Как знать, вернется ль настроение,
Которое я потерял?
Оно не то чтобы пропало,
Но ускользнуло наяву
И вот, как лошадь в час привала,
Поодаль теребит траву.
Оно вернется. Кнут и пряник
Бессильны, логике назло,
Чтобы обрёл дорогу странник,
Пришла бы лошадь под седло.
Но то, что создаётся внове
Для новых судеб и орбит,
Давным-давно в своей основе
Старинный замысел таит.
Не чудеса метаморфозы
Рождают этот прочный сплав,
А только вздох житейской прозы,
Где ошибающийся прав.
* *
*
Не всё на свете тьма и мрак —
Есть дальний свет в окне.
Обидно только, если враг
Не где-то, а во мне.
Всяк в мир приходит гол и наг.
Ну что ж? Живи с умом,
Но горько, что таится враг
В тебе, в тебе самом.
Бог хворь поможет превозмочь,
Спасенье наше в Нём.
И сменится когда-то ночь
Простым и ясным днем.
Школа
Как только вспомню об уральской школе,
В душе сильнее нежность и покой,
И почему-то думаю о воле,
Хоть дисциплины не было такой.
Суровые и строгие науки
И формулой отточенная мысль,
Казалось бы, легко давались в руки,
Вострили ум и звали душу ввысь.
Суровая и строгая природа
Жила, как книги, вечным и простым,
А трубы оборонного завода
Над головой раскачивали дым.
У тех, чьи этот дым корябал глотки,
Кто замирал при шорохе страниц,
Не прозвучат искательные нотки
В присутствии начальствующих лиц.
Там, в школе, низость примут как измену,
Но воздадут сторицей за труды
Быть человеком, знать поступкам цену,
Как цену мертвой и живой воды.
И пушкинскую тайную свободу,
Своей судьбы со мною не деля,
Мне передали, как живую воду,
Там ссыльные мои учителя.
Ужин при свече
Не там, где фортуна перстом нам сурово грозила —
Зажжем мы свечу под ветвями большого кизила.
Преломим лаваш и распустим легонечко вожжи,
Как прежде сказали бы, как говорили и позже.
Вздохнёт пусть душа, что послушно живет под уздою,
Как всякий с рожденья живёт под своею звездою.
Спят белые куры на сучьях кривых абрикоса,
Вдоль чёрного неба луны покатились колёса.
Сад с морем сомкнулся, и общий их голос всё глуше —
Он сникнет с чертой, отделяющей воду от суши.
Он сникнет с чертой, где граничат веселье и скука,
Сон с явью, ложь с правдой, жизнь с гибелью, счастье и мука.
Где ветви смоковницы с грушей сошлись, с алычою,
А длинные взгляды — с летящею в небо свечою.
Слова в наши лета все сказаны, песни все спеты,
Жизнь вряд ли позволит нам новые выбрать сюжеты.
И вряд ли того захотим — мы и старыми сыты,
Там все мы в ходу, на виду и в тени не забыты.
Там много нас, много — мечты, обольщенья, задатки.
Здесь мало нас, мало — шагреневой кожи остатки.
Горстка слов
Г. Красникову
Жизнь последний делает виток,
И пора ей подводить итог.
Ах, не жалко, что казна совсем пуста.
Слава Господи, душа моя чиста.
Пусть пред взором зимний колорит,
Вдруг душа еще что сотворит,
И хоть мир давно уже не нов,
Примет он поклон и горстку слов.