Эти двадцать страничек из ежедневника, где на странице за 1 января было написано: «июль 1990», поначалу были для меня загадкой. Сопровский всегда что-то писал: стихи, статьи, письма, дипломы друзьям и даже кандидатскую диссертацию какому-то восточному человеку — проще было бы сказать, чего он не писал. Он не писал в дневник, то есть не вел регулярных записей. Почему за полгода до внезапной своей гибели он взялся день за днем описывать происходящее вплоть до сентября? И также внезапно прекратил.
В дневнике этом нет ничего о литературе, только события и размышления по их поводу. Он начинается со слов: «Перестройка <...> кончилась. <…> Хуже, лучше — дальше будет что-то другое». На последующих двух десятках страниц уместился прошлый, многоликий, противоречивый мир. Шум времени и голоса улицы: простой люд в очередях, государственные и партийные деятели, американка русского происхождения, прораб Скороходов, стрелявший из ружья по окнам горкома, неизвестный литератор со своей «сарайкой» рукописей, крыльцо в глухой деревне под Кимрами, которое мы собрали из остатков коровника, и деревенский юродивый Вася. Все они яркие, живые, как и сам Сопровский. Например, в эпизоде с шестилетней дочерью, где он шутит про джинна-Брежнева или поправляет Гребенщикова, что советская власть и талант может разрешить, потому что талант сила, а она признает силу, а вот живую душу… Или спорит с Цветковым.
В этих записках Сопровский предстает перед читателем истинным патриотом своей страны, беспокоящимся о ее будущем, защитником слабых и униженных. Как он написал в своих стихах: «И буду не злым и не гордым, а разве что любящим вас». Интересны прогнозы Сопровского. Как в юности, когда он просчитывал шахматные партии (его родители были шахматистами), или в конце восьмидесятых годов, когда он делал политологические обзоры для радио Би-би-си, он просчитывает в этом дневнике варианты возможных событий. Когда Саддам Хусейн расстрелял 120 своих офицеров, Сопровский написал (дважды), что это начало конца иракского лидера. Этот конец мы наблюдали не так давно. Мы живем во времена, когда истории, о которых писал Сопровский в своем дневнике, повторяются и завершаются. Как, например, сюжет с генералом КГБ Калугиным, о чем не без юмора рассказал Саша. Та история очень напоминает нынешний шпионский скандал с полковником контрразведки Шербаковым, который, сложив в портфель личные дела действующих русских разведчиков, улетел за границу. Похоже, генерал КГБ стал примером полковнику СВР. Чем не продолжение детектива под названием «Двадцать лет спустя»?
Правда, одно место в дневнике вызывало у меня сомнение — то, где он критикует фильм «Так жить нельзя» Станислава Говорухина. Я не помню фильма, но люблю этого режиссера, и Сашины нападки показались мне несправедливыми. Каково же было мое удивление, когда я прочитала в одном из интернет-изданий, что режиссер Александр Роднянский, представляя передачи Пятого канала, в том числе и передачу «Картина маслом», которую ведет писатель Дмитрий Быков, сообщил: «В одном из последних ее выпусков, посвященном 20-летию фильма „Так жить нельзя”, в студию пришел режиссер Станислав Говорухин и неожиданно начал просить прощения у аудитории за то, что сделал эту картину».
Дневник заканчивается записью от 11 сентября 1990 года: «11. Вт. День исторический». Сейчас уже не вспомнить всех событий этого дня, но это, конечно, было началом «чего-то другого», о чем Сопровский писал на первой странице дневника. Полистав старые газеты, я нашла, что в этот день Верховным Советом РСФСР была принята Программа перехода к рынку и программа «500 дней». Все-таки у Сопровского было необыкновенное чувство времени, ведь главное настроение дневниковых записей именно в необходимости перехода к рынку. Понятно, что после того как это свершилось, писать ему стало неинтересно. И в этом, может быть, разгадка, почему дневник внезапно обрывается.
Но были еще стихи. Когда я нашла в черновиках несколько последних стихотворений (одно из них не было закончено), я узнала в них дневниковые мотивы: «Беломор», демократы со следственным стажем, обрывки наших разговоров о том, почему наша жизнь не изменилась и мы по-прежнему бедно живем, хотя времена изменились. И еще про душу. Так что итог размышлений из дневника я прочла в стихах поэта:
То ли кожу сменившие змеи
Отдыхают в эдемском саду —
То ли правда, что стала честнее
Наша родина в этом году.
Если нет — то на сердце спокойней,
И легко мне, и весело так
Наблюдать со своей колокольни
Перестройку во вражьих рядах.
Если да — я и молвить не смею,
Как мне боязно в этом раю:
Опрометчиво честному змею
Вверить певчую душу свою!
sub /sub
sub /sub
sub 1990 год /sub
Июль
9 — 15. (Пн. — Вс.). Неделю пил и спал, а проснулся — как будто другая страна? Перестройка, в том смысле, в каком она имела место, как будто кончилась. Кончилась с избранием Ельцина и со всем противоположным — с Полозковым [1] , с истериками коммунистов на их последних съездах, российском и КПСС. Хуже, лучше — дальше будет что-то другое. Перестройка была — сверху, на однопартийной основе, социалистическая по содержанию и аппаратная по исполнению. Она была — вокруг единого центра. Так уже не будет. Опять, как в конце 70-х — ощущение тихого подземного гула. Надвигающиеся неотвратимые события.
19. Чт. Табачный ларёк на углу у метро. Очередь. Они месяц уже («Ява» и «Дукат» одновременно на ремонте и проч.), эти очереди. Надо ходить час-другой, пока среди пустых ларьков найдёшь один с очередью. Значит, «дают» или стоят ждут, что «дадут». Дают что-то одно, от силы два: или «Беломор», или сигареты. И вот, из-за очереди слышен дикий (свинью режут) визг и обозначается какая-то возня. Подхожу: что? (думал, мотоциклом кому-то ногу отрезали — хотя тогда вопля было бы меньше). Отвечают из очереди: убивают, вот, из-за табака. Ближе — здоровый парень ногой бьёт другого, лежащего на мостовой. Тот и вопит. (Должно быть, пытался выхватить пачку у бьющего, а то просто лез без очереди.) Кто-то неуверенно насчёт милиции. Но девушка лучше милиции сумела оттащить парня (её парень) от жертвы. Ушли. Тот постепенно поднялся, перешёл с мостовой на тротуар. Шатается. Мычит. Нос — кровавое пятно. А ведь народ ленив до настоящей драки.
К этим очередям мы не привыкли, как петроградцы 17-го — к хлебным.Вот и нервозность. Не кончилось бы плохо. А мэр Попов невозмутимо читает лекции по TV: при капитализме табак был бы. Это я сам знаю, но мы-то не при капитализме… Один такой нос, как искра, другой — и пошло-поехало. Ведь так с табаком ещё не бывало никогда.
Накануне (Ср. 18) у новой «Арбатской», где продают «Тайны кремлёвского двора», газеты новых партий, о Гдляне, Раисе Горбачевой и т. д. — цыганка в открытую разложила «Пегас» и торгует: пачка — 2 рубля (вместо полтинника), 2 пачки — 3 рубля. Вокруг все тихо возмущаются, милиции — никакой (а ловили по указу 86-го цветочниц и редисочниц!). Один парень — не возмущается, подходит — хвать пачку, и пошёл. Она ему вслед — все ругательства, и туфта: «Тут наши пацаны стоят!» (какие уж там пацаны), и под занавес — проклятие: «Тебе это уже дороже обошлось!»
22. Вс. В пять с чем-то утра — солнечное затмение (82%). Проспал. Полным оно было вдоль Полярного круга. И был трус, глад и мор великий.
Принесли «Известия». «Тайный» (по всем прошлым понятиям) доклад Рыжкова на заседании Президентского совета и Совета Федерации. Ну, вот и капитализм? Всё-таки Ельцин их невероятно подтолкнул. В декабре вполне андроповская программа, в мае — «рынок» как повышение цен, но в радикальнейшей словесной упаковке, и едва удержалось правительство. И вот, от того же правительства! Через год — чуть ли не вся торговля с бытобслуживанием — в частные руки. Предприятия, промышленность — на акционерную форму, причём контрольный пакет государству — лишь на «переходный период». Ликвидация части министерств (хотя это уже не так внятно). Сокращение помощи иностранным государствам (даже).
Делать всё это сможет, конечно, лишь другое правительство. Но слово сказано. В их пошлой терминологии это уже не «а», а почти «бе». Но — без с/х?! [2]
23. Пн. Вышел около двенадцати дня в библиотеку. Дождь проливной, тротуары — водопады. Всё лето дожди (после теплой, второй подряд слишком теплой зимы). А между дождями — тяжелая душная влажность. Полынь, репьи, чертополох — в рост в этом году. И необыкновенно много ядовито-оранжевых трутней на стволах, это в парках.
Субботний «Огонёк» (№ 30). Последний анекдот о Василии Ивановиче. Оказывается, психическую атаку на Чапаева вела дивизия из ижевских рабочих.
Омерзительное интервью с американкой русского происхождения, она психолог (стрессы и т. д.). Говорит, мы все homosoveticus’ы, потому что долго спим по утрам и слишком спокойно стоим в очередях. А журналистка ей: «Ах, да, правда, мы такие свиньи, как замечательно, может, вы ещё про нас какую гадость скажете?» — «Ещё? Да, пожалуйста; вы уж не обижайтесь, но…» — и так далее в том же духе. Какой подарок борцам с русофобией! Какое у нас редкое сочетание путаницы в мозгах с отсутствием чувства собственного достоинства! Homosoveticus — реальность. Но те, кто в очереди, — нормальные люди, это просто здоровая реакция на нездоровые обстоятельства. Не там ищут. Слышали звон… Вот рядом — о начальнике огромного производственного объединения «Воткинский завод» (те же ижевцы-воткинцы, что против Чапаева! те же оружейники! Вот вам противоестественный отбор, вот вам мутация!). Делал СС-20. Фанатик своего дела, работа прежде всего, по 14 часов в телефон орать, устиновская школа (Ижевск и был пару лет — Устинов). О Горбачёве сперва — «это второй Ленин» (похвалил). И вот «конверсия». Партия сказала: надо. Поначалу толкал и конверсию, пропагандировал на собраниях. Стиральные машины. Но внутри что-то уже сломалось. Тут ещё поездка в США (был-то засекреченным, «невыездным»). Супермаркеты, улыбки, «коммунизм». Дома — митинги, неформалы, угрозы номенклатуре, да ещё примешалась вражда какого-то типа из горкома. А ещё и тяжкая болезнь. Застрелился.
А те инженеры из Чернобыля, что гнали других и сами пёрлись чуть не внутрь горящего реактора, бодро повторяя, что это не реактор горит, не может быть, давай, давай! И потом, полуобугленные, кто выжил, ещё покорно шли в тюрьму — отвечать за чужую политику…
А идеолог Вадим Печенев, писавший речи Андропову, а читать их поспевал уже Черненко? И был Печенев искренне счастлив и горд, что вписал в эту телегу очень важные и полезные полтезиса! И по сей день печатно гордится этим!
Вот эти воспитанные на Гайдаре мальчиши, хранящие военные тайны, эти циники, почитающие себя идеалистами, эти прекрасные мужья и отцы, сгорающие на работе, эти добрые начальники, отправляющие на смерть подчиненных, — вот вам homosoveticus’ы, на здоровье. Те, что в очередях — о, сколько угодно уродов: но дайте им выбор — и они станут разными, и ещё посмотрим, что из кого получится. Судить можно тех, у кого выбор есть.
По TV — четыре прогрессивных члена нового Политбюро: Дзасохов, Ивашко, Купцов, Семёнова. О, какие прогрессивные! Дзасохов (секретарь по идеологии, сусловская должность!) — одни сплошные «права человека», ну прямо никаких обязанностей. Ихняя баба Семёнова — готова восхищаться Чорновiлом и всеми, всеми, кто «тогда пострадал за правду» — лишь бы эти «пострадавшие» не озлобились, и — диалог, диалог. Какое милое Политбюро.
24. Вт. Редкостно свежее после шедшего всю ночь дождя утро. Потом опять теплее, зной и тяжелая влажность.
«Зарядье». Черт меня догадал глядеть смелый фильм Говорухина «Так жить нельзя». Ума и уместности — как в том психологическом интервью. И ведь дали человеку снять всё, ну всё, что хотел, — и про Нюрнбергский процесс над КПСС, и Ленину долбят долотом по голове — ну что угодно. И такую пошлятину, да ещё с евтушенковским эксгибиционизмом изготовить... Еле высидел.
Тоже веянье. Это первый фильм подобного содержания, который мог стать плохим. До сих пор такой фильм, если и не был бы творческим шедевром, вытянут был бы накалом страсти и сознанием риска (иначе такой фильм никто не взялся бы снимать). С этого дня стало возможно делать такие вещи спокойно, без риска, в том числе плохо. Другое время.
Перестройка Горбачёва: 1985 — 1990.
Да, в том же (№ 30) «Огоньке» жалобы Гребенщикова. Господи, оказывается, и с роком не всё ладно. Кому живётся весело, вольготно на Руси? У него выходит что-то вроде «рок умер», рок возвращается в подвал. Они задирали ментов да дружинников, они пытались прокричать что-то эдакое. А пришла вся эта гласность, и оказалось, что они никому не нужны, что нужны не они, а другие. Оказывается, внутри рока тоже есть какие-то свои пошляки, и вот они-то пользуются спросом сегодня. Этот Гребенщиков — человек диковатый, судя по интервью, «девственный», как у Булгакова. И вот из его уст звучит то, что обычно слышишь от несчастных наших, никому не нужных поэтов.
А говорит-то мастер жанра, от которого 24 часа в сутки стонет телеэкран, которым захлебываются дворцы спорта и ДК. А вот ведь как. Говорит, «она» (советская власть) может разрешить любую форму (да, да), но никогда не разрешит талант (только сегодня догадался?!).
Да «они» и талант могут разрешить, таланту могут уступить; «они» всегда уступают силе, а талант — сила. А вот живую душу…
В Магадане по окнам обкома стрелял из охотничьего ружья прораб СМУ Скороходов («Советская Россия», 17 июля). Объяснил, что недоволен результатами XXVIII съезда КПСС.
О. Лацис и П. Бунич считают, что съезд завершился победой прогрессивных сил («Известия» — «ЛГ»). Действительно, их выбрали в ЦК.
Самый справедливый заголовок в буржуазной газете «Коммерсант» (орган кооператоров). Слава Богу, есть у нас буржуазная газета. Что-то вроде «Съезд закончен, и всё». Точнее не скажешь.
Рассадин в «Огоньке» написал, что без Эйдельмана (и Астафьева?) нет русской культуры. А в «ЛГ» Адамович — что Карякин в русской культуре располагается где-то между Достоевским и Солженицыным, потому что Карякин писал о Достоевском, а Солженицын — о Карякине.
Я бы сюда добавил ещё Фролова: Солженицын в «Телёнке» написал о нем примерно столько же, сколько о Карякине. Кажется, это тот самый Фролов, редактор «Правды», который теперь стал членом Политбюро.
Вот и российская культура в полном составе: Достоевский, Астафьев, Эйдельман, Рассадин, Адамович, Карякин, Фролов и Солженицын. Чем не культура?
В Йоркшире — конгресс советологов. Впервые — советские участники. Милый Лотман об искусстве, о поэзии как сфере непредсказуемого. Академик Богомолов сказал, что, вот, вы были нашими идеологическими врагами, а теперь вы наши идеологические друзья. А ленинградский историк Евгений Анисимов побежал к
Е. Гольцу со «Свободы» и поторопился отметиться: он и раньше был не враг.
Что, кроме общей глупости, составляет главную фальшь говорухинского кино — это что в фильме нет общества. Есть злодей Ленин и абсолютно безликая «партия», и есть быдло, погружённое в стихию преступности и фарцовки (по Говорухину, от спекуляции до изнасилования — один шаг: уровень Жеглова, о котором Говорухин благополучно снимал кино в «эпоху застоя»). Не видит бревна в своём глазу (Дом кино, художественная интеллигенция); нет блока квалифицированных рабочих, плюс инженеры, плюс технические мэнээсы [3] ; нет начальников, нет врачей и учителей, нет работников торговли, нет армии, нет чекистов, нет академиков… Почему-то рабочие исполняли преступные ленинские заветы. Да меньше, чем кто бы то ни было, их и в партию вечно силком тянули. Как и у американской психологини, попытка валить всё на тех, у кого не было выбора. Власть и быдло, а посредине — Говорухин, воплощенной укоризною перед отчизною.
Что среди рабочих велика преступность — так это было и среди мастеровых. И по той же причине — пресловутой бездуховности, если верить Достоевскому! Советская власть лишь законсервировала это полуживотное состояние «пролетариата». Это что касается пьянства, зверств и белоглазых харь.
А что касается «спекуляции», то это опять-таки здоровая реакция на нездоровые обстоятельства («черный рынок» по Тимофееву). Стиляга и фарцовщик Дремлюга стал не насильником, как выходило бы по логике Говорухина, — а героем, да, в конце концов, и американским миллионером в придачу!
Партия отмирает, как государство по Энгельсу. Кто бы мог подумать, что так вот беззвучно начнут распадаться эти ткани. На чём всё держалось? На трусости тех, кто теперь из партии бежит?
Теперь: как сокрушить Стародубцевых? В правительственном плане — капитализм без с/х, с совхозами! Небывалое в мировой истории что-то. Стародубцевы стоят стеной. «Мы крестьяне», — и все заискивают, все боятся…
С ними надо что-то делать. Они враги народа, это не лозунг, это правда как она есть. Им надо авторитетнейше сказать: вы не крестьяне, вы — помещики. Иначе — смерть. Кто-нибудь думает об этом?
А за ними — улыбка сфинкса, вторая стена, тюркоязычная (и «автономии», и Средняя Азия; Кавказ не так безнадежен).
А партия, пожалуй, даже уже и дверью не хлопнет. Полозков — и был их последний хлопок, вонючий. Кажется, всё.
25. Ср. Весь день дождь. Духота отошла, похолодало немного. Какая-то глубокая осень при зелени.
Сегодняшняя «ЛГ». Межиров. Рифма «Живаго — Гулага». Nо comment. Впрочем, Евтушенко должен локти кусать: не подсуетился. Более смелой рифмы уже не будет. Серёжа [4] в этом духе шутил лет 10 назад. («Доктор Гулаго»). Теперь уж не до шуток.
26. Чт. Дождя не было. Холодно и ясно. В газетах — указ Горбачёва. Запретил вооруженные формирования (будто до вчерашнего дня разрешенные) и велел в две недели сдать оружие. Значит, потом ещё недели две будут приставать к местным национальным властям, а те будут покрывать своих. Потом на пробу пошлют куда-нибудь в одно место войска. Погибнет человек 20. Тут как раз сентябрь, откроются все мыслимые парламенты. Начнут костить того же Горбачёва: долго ещё будут убивать наших сыновей, создать комиссию и проч. Вот тебе и президентский престиж. Кого Господь хочет покарать…
По TV Куркова («Пятое колесо»), а до того пару раз в «Огоньке» — одна песня, мол, не надо слишком уж вешать коммунистов. Все ожесточены в борьбе и проч. В какой борьбе?! Партия сдаёт всё почти без борьбы, или их так Горбачёв подставляет. А борьба-то предстоит, или ничего не предстоит вообще. Вряд ли уж всерьёз с партаппаратом, он «разделился в себе». Но со Стародубцевыми — да, если мы хотим есть и существовать дальше, тем более в свободной стране. И за достойный, не унижающий никого и безопасный для всех — демонтаж империи. Будет хлеб — будет рынок, не будет империи — не будет крови. Будут совхозы, будет сталинская «матрёшка» с «автономиями» — будет и голод, будет и кровь. И это поважней, чем «борьба» демплатформы за раздел партийного имущества или чем спор антисемитов с русофобами.
А Нюрнберг — нужен-таки. Без этого шока люди ничему не поверят, из апатии не выйдут, работать не захотят.
Но совхозы и татары — сейчас, сегодня важнее.
На двери подъезда — объявление. Просят сдавать фотокарточки на «визитки» (продукты покупать). Слово в данном случае какое-то мерзкое. Слово из области «privacy» — применительно к очередному акту прикрепления-обобществления. Что-то вроде «бал ВЦСПС». Как шутил Кублановский когда-то: так разрешите же в честь новогоднего бала руку на танец, товарищи, вам предложить.
Прошлой ночью по радио передавали отклик Калугина на заведение против него уголовного дела. (Так всё-таки разглашение тайны или клевета?..) С их любовью к афоризмам в духе Юлиана Семёнова, бывший генерал КГБ попал в точку: «Кто хочет покарать…» Так ведь уже «сделали» Ельцина и Гдляна. Теперь вот этот чекист. Рассказывает, его пасли, не давали улететь в Краснодар, где Калугин баллотировался в депутаты (вместо Полозкова!). Отменяли по радио рейс за рейсом. Он сделал вид, что идёт сдавать билет. Тут же объявили посадку, он и улетел. Вот устроили человеку вместо пенсии — вторую молодость, казаки-разбойники. То-то весело старому шпиону — перед всесоюзной аудиторией, да ещё с депутатской перспективой! А весь КГБ, видно, занят тем, что воюет с собственным генералом. Все при деле.
Новая станция метро («Крылатское») — с одной стороны мрамором выложена, с другой — нет, голая штукатурка. Не хватило?
На днях как будто разрешили гражданам покупать за валюту — в «Берёзках» и вроде даже в обычных магазинах, товары получше. Валюта и эти гадкие «визитки».
27. Пт., 28. Сб., 29. Вс. Дождь, холод, хмарь. У В. Дм. [5] в Чертанове. Торговля портвейном по квасным ларькам ночью, водкой из-под прилавка. Взаймы, в кредит, сомнительные обмены. Все друг друга знают, шпанистые рожи, шляются сутками от магазина к магазину, от ларька к ларьку.
Железнодорожные пути (у ст. «Фили»). Всё зацвело, заросло. Полынь, пижма, крапива, репьи, чертополох. Крысы. Вагоны с проржавевшими колесами, которые не пойдут никуда никогда, проржавевшие рельсы, шпалы в земле, цветущие мусорные кучи. Тишина, благодать. <…>
31. Вт. Поезда метро на час застряли. В одну сторону — выстраиваются в ряд друг за дружкой, в другую — интервалы по 9 минут.
31. Вт. — 1 авг. Ср. Ну вот. Табачный бунт в Перми. Тысячи людей заблокировали движение на центральных улицах. Там генерал Макашов (!), он «выбросил» 50 тыс. пачек сигарет, 40 тыс. — махорки. Поздно. Городской стачечный комитет и проч. «Масла нет и табака — коммунистам мять бока». Требуют вывода парткомов с предприятий, ну и так далее.
Август
Погода к середине недели исправилась. Становится под занавес лета даже жарко.
1 авг. Ср. / 2 авг. Чт.; 2 Чт. / 3 Пт. Две ночи подряд звонил, совершенно неожиданно, Цветков из Мюнхена. Какие-то мелкие дела, и много на свободную тему. (Они там сидят, выпивают, почему-то с Вилли Брайнином-Пассеком.) Разговор один: взять бы мне да и поехать в ГДР. (Туда, пока ещё есть такое посольство, как-то очень легко дают визы.) Резону мне туда ехать, как Тартаковскому выпить стопку водки с Беней Криком. Почему я должен ехать в ГэДэЭр?!
Представляю себе 2-е декабря. Унтер-ден-Линден [6] в предрождественском убранстве. Хорошенькие немочки осыпают цветами офицеров бундесвера.
У народа праздник, шумят в последний раз германские дубы, Лореляй весело плещется в проруби, духи Фихте, Гёте и Гегеля парят в зимнем воздухе. Пируют за столами германские вожди [7] . И я, российский писатель, выйдя из благотворительной казармы, стою где-то в уголку, чужой на этом празднике жизни.
Чего же они все так боятся? Алеша многозначительно говорил мне про Пермь, так это же прекрасно — Пермь. Говорят, тут будет большая Боливия. Но ведь 70 лет тут была большая Совдепия! Я сказал ему, что при прочих равных условиях всё могло быть гораздо хуже. (Горбачёв или кто-то другой мог бы вести неизбежную перестройку ещё аппаратнее, ещё коммунистичнее, ещё лживей и путаней.) Он оба раза мне тыкал: у тебя дочь растёт. Дочери моей, может быть, не повезло с отцом, но с эпохой ей скорее всё-таки повезло. Для меня большое облегчение, что Катя растёт в эти, а не в «те» годы. Я сказал ему (не сказал — что в отличие от него) прожил здесь все эти годы и свидетельствую, что «те» были — хуже. Он ответил, что ценит «мои чувства», но что я — это не население СССР. (То есть это опять о колбасе.) Я ему — что до населения СССР, то вы там, по-моему, судите обо всём по роману «Невозвращенец», а это «неадекватно».
Какое-то повальное заблуждение, что всё дело — в экономике, а единственный выход — в эмиграции, бежать отсюда на все четыре стороны. Да, я тоже люблю колбасу и к тому же остро нуждаюсь именно в ней (по лености готовить). Да, в хозяйстве у нас — катастрофа, да, будет еще похуже, да, перестройка развивается невыносимо медленно и двусмысленно. Да, с этим надо бороться, но бороться — можно, в этом ведь и заключается свобода! Это больше не игра в одни ворота, как прежде. Никогда в России «всё» не упиралось в экономику. Мы не умеем разумно трудиться, мы люди «настроения», но именно поэтому хозяйство наладится лишь тогда, когда заработают рычаги, воздействующие на настроение людей (правда, доверие, последовательность). Как (вынося за скобки множество различий — так они скорее в пользу наших дней!) в конце 50-х, когда не случайно от души пелось: «И хорошее настроение не покинет больше вас». А это всё упирается в политику, а политика загипнотизирована идеологией. Так что теперь экономика «первична» в России ещё меньше, чем когда бы то ни было. Мы сами сплошь не ценим и не понимаем того, что даёт нам «гласность», то есть правда и свобода.
Мы сетуем на то, что «народ» не хочет работать, что «народу» не нужна свобода. Народ не хочет работать, потому что на заработанные деньги можно грызть хер, и ему не нужна свобода, состоящая в брехне. Товар на рынке появится тогда, когда партия коммунистов перестанет понукать «давай-давай» и начнёт безоглядно каяться и просить прощения. Вот тогда и посмотрим, как поведет себя народ, откажется ли он от работы и от свободы! Да и сегодня уже те, кому хуже всех, — шахтёры просят (я сам слышал) одного: дайте нам спокойно работать. И вообще, почему о настроении людей мы судим по речам Полозкова, по истерикам мэнээсов да по хулиганам из подворотни, а не (слава Богу, впервые за 70 лет такая возможность появилась!) по голосам на выборах?! Ведь доля демократов в разных парламентах за год (весна 89-го — весна 90-го) выросла.
Загадка: как это интеллигенции не нужна свобода? Дореволюционная интеллигенция навязывала «народу» максимализм своих политических требований, нынешняя же — мудро вздыхая, снижает собственные требования до кажущегося ей «народным» уровня колбасы. Разгадка: этот уровень — вовсе не «народный», народом тут только умело прикрываются (аппаратчики на свой манер, интеллигенты — на свой); это, увы, уровень самой нашей, с позволения сказать, интеллигенции [8] . Это ей, интеллигенции, нужна колбаса (пусть мало и плохая, но с гарантией) и не нужна свобода! Ведь и в ОВИР сегодня рвутся те, кто при Брежневе сторонился «отказников», как прокаженных. Да, это и есть разгадка: этим людям (как и аппаратчикам) попросту хорошо тогда было, при Брежневе. Они — привыкли.
Вот почему и нынешняя («4-я») эмиграция — мешочная: в Америку едут, как из Рязани в Москву. Противно.
А<лексей> Ц<ветков> ссылался на Маршалла Голдмана, доказывая мне, как у нас всё безнадежно. Как будто своей головы нет на плечах. Вот и подумать бы своей головой.
«Радио Свобода» некритично относится к своим корреспондентам. Развелось их нынче в Москве — пруд пруди, благо безопасно. Так вот именно потому, что безопасно, и не стоило бы путать этих людей с теми, которые рисковали сотрудничать со «Свободой» прежде. Тогда это были, как правило, просто люди посмелее других, кому вовсе уж нечем становилось дышать в СССР. С ними всё было просто и понятно, и говорили они если не истину, то почти всегда именно то, что думали. Теперь не всё так просто и однозначно. Прежде у нас была только агрессивная власть, безгласная масса народа и — «кучка отщепенцев, никого не представляющих». Теперь у нас — «общество». И, как всякое общество, оно неоднородно, сложно по составу, разнонаправленно по интересам. И люди говорят не просто «правду» или «неправду», но то, что (сознательно или бессознательно) обусловлено их особенным интересом. Здесь много самых разных течений, ещё больше оттенков и полутонов. Это всё не мешало бы учитывать, воспринимая информацию из СССР. Собственно, это везде и всегда было так, и на Западе так, мы только не привыкли, что в СССР теперь это тоже становится так. Ничего худого в том нет, нужно только, повторюсь, критически осмысливать соответствующие высказывания.
Один российский писатель («ЛГ», где-то первые месяцы этого года) пожаловался, что у его друга, тоже писателя, неопубликованных рукописей целая
«с а р а й к а». (Он так выразился: не сарай, а «сарайка», чтоб жалостливей было.) Так вот, теперь у каждого какая-то «сарайка». Всякий свою «сарайку» и отстаивает как умеет. Одного выбрали депутатом — он горой за прохождение какого-то частного законопроекта. Другого не выбрали — он иронизирует насчёт перестройки в целом. Один в команде Горбачёва, другой — Ельцина [9] . Экономиста выбрали в ЦК КПСС — он за «социализм», он верит, что партия продвинет экономическую реформу, он против выхода из КПСС. Юристу нужна реформа политическая — он готов на союз с директорами совхозов, злейшими врагами частной собственности [10] . Человек хочет эмигрировать — ему это сподручней в атмосфере всеобщего бегства из страны. Во всех этих (и многих других) случаях особенный оттенок добавляется ещё и постольку, поскольку перед нами — вчерашний диссидент, или же перестроившийся конформист, или же честолюбивый молодой человек новейшей формации. Добавьте сюда ещё общую путаницу в мозгах, непривычку к культурному спору, озлобление — вот с учётом всего этого только и можно разобраться в разноголосице проснувшихся с 70-летнего похмелья Рип ван Винклей [11] .
Так что когда, например, Семён Мирский возвращается из Москвы и Ленинграда в Париж, возвещая: все в СССР хотят либо уехать из страны, либо как-то очень страшно вешать коммунистов, — то очень важно сделать паузу, призадуматься и спросить: а кто именно говорил с парижским гостем и в каких интонациях всё это прозвучало в каждом отдельном случае?
Порой просто «физически» не жилось в прежние годы. Дело даже не во вздрагиваниях от лифта по ночам, а — сколько было унизительно-безысходного. Всё хорошее (а много было хорошего: дружба, азарт — ведь вся молодость осталась там) было не «благодаря», а «вопреки». Я и сам тогда (82 — 84) рвался на Запад, и сейчас слова не скажу против тогдашней эмиграции. Говорили тогда (не из тех ли кое-кто, которые теперь срочно меняют валюту? но не только, разумеется; и с обратной стороны, солженицынской), что надо оставаться и «страдать вместе с родиной». Но оставались-то не только страдать (страдать — это 40 лет в лагерях, как униатские батюшки), сколько врать и становиться раком вместе с родиной. Нет, ехали — и слава Богу. Но теперь — противно.
И не дело — плевать на нашу новорожденную свободу, потому что народу нужна колбаса. Народ разберется, что ему нужно. А наше дело — свободу нашу ценить и посильно вести к тому, чтобы её становилось больше и больше, а двусмысленность и фарисейство — рассыпались бы в прах. П р о ч е е п р и-
л о ж и т с я.
2. Чт. Иракские войска захватили весь Кувейт. Нами выращенные, научились: в Кувейте — революция, пришли на помощь.
Реакция — советско-американская идиллия!
3. Пт. Бейкер залетел из Монголии во Внуково, и они с Шеварднадзе — совместное заявление, осуждающее Ирак!
Как было бы лет ещё 5 назад? «Американская агрессия в Персидском заливе. В Кувейте — революция в ответ на движение „Саратоги” [12] к аравийским берегам (обратный порядок действий очень удобен). Ирак поспешил на помощь Кувейту. Руки прочь от Ирака!»
4. Сб. Сообщают, что в Ираке казнили 120 (!) офицеров за отказ участвовать в агрессии… Это, точно, начало конца (Саддама Хусейна). Началом конца Гитлера историки считают 43-й год (заговор генералов плюс тотальная мобилизация). Туда и дорога. Хотя всем этим Кувейтам и саудовцам какая-нибудь (не социалистическая и не фундаменталистская) революция не помешала бы. Жалко этих баб, которым чуть ли не каждый день рубят головы за супружеские измены. Но в Ираке хуже, там вешают мужчин, и больше. И Кувейт и Запад теперь платят за свою позицию во время ирано-иракской войны. Не надо было поддерживать палача против сумасшедшего. Впрочем, Ирак обречен. Арабы ведут себя розно и жалко; санкции остального мира слабы, как и всегда санкции; но единодушие в ООН и везде — небывалое. Вопрос времени и резервов восточного коварства.
5. Вс. Установилась жара, но не чрезмерная. Так бы всё лето, а вышло оно какое-то пропащее.
Противный колорадский жук с аппетитом дожирает картофельные листья. Опять, будь она проклята, «битва за урожай». Что ни сделает дурак, всё он сделает не так. На этот раз — урожай сказочный: 300 млн тонн зерна, 30 — 40 сгниет по плану (Никитин, глава бывшего Агропрома!). Это библейски сказочно. И не могут собрать. Бензина нет, запчастей нет, людей нет, складов нет. Доблестные «аграрии» приказывают запахивать урожай. <…> Рыжков приказал студентам (сегодня в газетах): все на…! Чёрт, жалко, я сейчас не студент. В 78-м бастовали ведь в экспедиции по пустяку. Я там был вроде идеолога, бросили лопаты, отказались от грузовика, шли по шоссе (степь под Абаканом), пели «Прощание славянки». Я бы на месте сегодняшних студентов — забастовал в сентябре. Нам учиться надо, сами собирайте колоски! А не в состоянии собрать — катитесь, без вас разберёмся! Посмотрим, что у нас за студенчество.
Так вот насчёт дочки. Только что она посмотрела по TV фильм про джинна. И тут же начала убежденно сочинять: «А я видела джинна». — «Когда?» — «Вчера. Он по небу летел». — «А какой он был?» Начала что-то объяснять, и в конце: «Три медали серебряных на нем висело». Я, почти машинально: «Медали? Так это ты не джинна, ты Брежнева видела». Катя: «Брежневых не бывает, только джинны бывают». Даже не стала спрашивать, а кто такой Брежнев. Я и говорю, счастливое детство.
На этой же (уходящей) неделе: ещё один шаг. Горбачёв и Ельцин создали под своим двойным контролем либеральную комиссию экспертов — готовить к первому сентября концепцию экономической реформы. (Одновременно с «приказом» Рыжкова студентам…)
Попов обещал вернуть Твери колокол, снятый Иваном III, да говорят, колокольня взорвана (не Иваном III).
Тверской как будто — вслед за Тверью — возвращают имя. (Вернули от Манежа до площади Маяковского.)
Черниченко рассказывает, как Селюнин на встрече обратился к Горбачёву: «Я пришел сказать своему президенту, что указ о сдаче оружия не может быть выполнен». И (под жуткий тёмный взгляд, описанный Санчуком?): «Можете не отвечать». Атос или д’Артаньян перед королём.
Это всё — новое.
6. Пн. Небывалые санкции Совета Безопасности ООН против Ирака.
7. Вт. ТАБАЧНАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ В МИНСКЕ. Между МВД и ларьком. Когда митинг принял политический характер, подвезли сигареты.
Дикая толкучка у ларька, где сдают макулатуру (на Новочеремушкинской). «Две Дианы» Дюма.
13. Пн. — 23. Чт. Был у себя в деревне (теперь уже вправду Тверской) [13] . С В. Дм. строили крыльцо. Построили такое, что видно — поэты работали. Крепкое, крепче дома. Низ из соснового горбыля — похоже на форт с дикого Запада. Верх обшит серыми досками, похоже на сторожевую башню. Окошко Виталий обрамил березовыми полуполенцами — хоть Ярославне из него плакать. Ни один из столбов не параллелен другому. «Беломор» быстро кончился, курили махорку из газетных самокруток. Вокруг стоит рожь, овёс — в воде, как рис китайский. Никто и не думает убирать. В противоположность Некрасову, сжатая полоса показалась бы здесь чем-то из ряда вон. Колосья гнутся к земле, зерна — спелые, некоторые — первый раз видел такое — с зелёным росточком уже… Местный юродивый Вася, что ходит за белым конём, привязывает того на краю поля: бережёт совхозный овёс, пусть лучше сгниет. Конь умнее, вырывает из земли столбик — и в овёс. Тот же Вася сказал Тане [14] , что Горбачёв плохой: раньше слали студентов и рабочих из города на уборку, а теперь вот не шлют. Ничего себе крестьянский взгляд. Вася здесь за святого человека. Не женился, оставшись на годы с тяжело больной матерью. Он славный, но, видимо, слушает, что говорит совхозное начальство: больно уж цитатны совпадения…
В Савёлово объявление в привокзальном продмаге: «Крупы отпускаются по пригласительным талонам». Пригласительные талоны! Руку на танец, товарищи.
24. Пт. Вернулся в Москву. С табаком стало ещё хуже. Очереди — многочасовые… Тем временем Горбачёв реабилитировал раскулаченных и вернул гражданство Солженицыну, Аксёнову, Владимову, Войновичу, Копелеву, всего двадцати трем бывшим. Калугин уверенно проходит в депутаты СССР от полозковской вотчины — Краснодара. Борьба Абалкина с комиссией Шаталина (программа правительства против «500 дней»). Ельцин объехал страну от Прибалтики до Камчатки. Сказал в Кузбассе, что роль президента СССР будет вроде британской королевы… Погода снова холодная. Дожди.
27. Пн. В автобусе № 130 битком набитом жалобные стоны. Голос: «Тесно? Пусть коммунисты выйдут». Другой голос: «Раздави коммуниста — свободнее будет». Голоса: «Правильно». Кто-то один: «Тише». Первый голос: «Молчальники! Лучше сейчас говорить, чем потом всем по камерам, как в 37-м».
28. Вт. Очередь за табаком. Мимо проходит молодой человек: «Чего стоите?
Идите коммунистов вешать!»
В Москве Новослободскую улицу перегородили недовольные из очереди за тем же табаком. Остановили транспорт. Было «долой коммунизм!» (и, разумеется, в отставку Рыжкова). Такого никогда не было прежде.
В газетах пишут: «как их принято называть, табачные бунты». Уже принято! Месяц прошёл с моего «откровения», и уже это стало огромным штампом. Но какова сознательность! Пока всё это выплескивается против коммунистов, есть надежда. Срочно надо принимать «500 дней», сколь бы несовершенна эта программа ни была. Сила «500 дней» — не в расчётах, а в том, что за этой программой — Ельцин, а Ельцину пока верят. Сейчас (этой осенью, именно и только этой осенью) чем хуже, тем лучше. Сейчас (именно и только сейчас) шахтерские забастовки, табачные бунты и что угодно — обратится против коммунистов (во-первых) и есть кому движение властно перехватить — Ельцину (во-вторых). Через — я не знаю, полгода? год? — взрыв будет неуправляемым и ненаправленным. Ни Ельцина, ни уже и Травкина не послушаются, а бить будут уже не коммунистов, но друг друга и всех, кто под руку подвернется… Срочно бы начать «500 дней», а там — жизнь отладит частности и подробности. А тут Н.. <нрзб.>, Медведев, Данилов-Данильян и К° навязывают академический спор. Да у них и идеи-то: карточки плюс местные боны плюс коммерческие цены — то, что губит Москву через Попова и Заславского. Шарлатанство плюс интеллигентская безответственность.
С перестройкой всё могло быть во сто крат хуже, чем вышло. Варианты были, и все — хуже, все — гибельней. Она могла начаться коммунистичней, идеологичней, будь на месте циника Горбачёва — ну, хоть Ельцин, не нынешний (после того, как его лицом по асфальту повозили, что для сильных духом жизнетворно), а тогдашний, с андроповской закваской. Она, перестройка, могла начаться как национал-большевистская. Она могла быть, как НЭП, лишь экономической при завинчивании политических гаек. Она, наоборот, могла, как оттепель 50-х, быть чисто политической, не затрагивая собственности и хозуправления. Она могла коснуться лишь внешней политики (как «разрядка» 70-х), не тревожа внутренней, — или, напротив, оставалась бы конфронтация с США. И так далее. Во всех подобных случаях перестройка — исторически совершенно неизбежная — была бы либо извращенно подавленной, либо «некомплексной», частичной. Всё это было бы хуже того, что вышло. Всё это было бы безнадежно. А так, как вышло, — недостаточно, непоследовательно, часто двусмысленно или прямо ошибочно: зато во всех направлениях сразу. Мир с США, свобода Восточной Европы, ослабление поддержки террористов и тиранов, многопартийность, освобождение печати, свобода совести, эмиграция, частная собственность и проч. и проч.
Сентябрь
Холод, дожди день за днём.
4. Вт. — 6. Чт. Завершение полозковского съезда («РКП»). Посмешище, даже по телевидению так освещали. Не смогли принять мракобесную программу, зато выбрали ЦК: 272(!) человека. «Сарайка» отстроена. Одновременно начались сессии Верховного Совета СССР и РСФСР. Сеанс одновременной игры на двух досках. Здравый смысл против паранойи.
Табак — по талонам, 5 пачек в месяц на человека. Очереди исчезли.
Новый ужас: неделя хлебных очередей.
А под эти хлебно-табачные катастрофы исчезло — всё (яйца, колбаса — почти, подсолнечное масло, сахар — хотя уже талонный…) Очереди теперь — за всем, что «дают» (а дают — что-то одно и не везде).
11 . Вт. День исторический.
[1] Полозков Иван Кузьмич ( st1:metricconverter productid="1935 г" w:st="on" 1935 г /st1:metricconverter . р.) — первый секретарь ЦК КП РСФСР с 1990 по 1991 год.
[2] Сельского хозяйства.
[3] Младшие научные сотрудники.
[4] Сергей Гандлевский.
[5] Виталия Дмитриева.
[6] Название бульвара в Берлине.
[7] Цитата из шуточной поэмы «Храбрый Отто, или Германия повсюду», написанной Сопровским и Дмитриевым.
[8] Н е в с я интеллигенция — «определенные круги» (пометка на полях А. Сопровского от 3 октября).
[9] Бунич и Лацис (пометка на полях А. Сопровского от 3 октября).
[10] Собчак на II Съезде депутатов СССР (пометка на полях А. Сопровского от
3 октября).
[11] Герой новеллы «Рип ван Винкль» В. Ирвинга.
[12] Название американского авианосца.
[13] Деревня Трасловль Тверской области.
[14] Татьяне Полетаевой.