ЛЕВ ШИЛОВ: НЕЗАВЕРШЕННОЕ
(Звучащий альманах “Голос Гумилева”)
К сегодняшнему дню я рассказал о всех звукозаписях, которые успел выпустить на CD-носителях знаменитый звукоархивист Лев Шилов (1932 — 2004)1. Некоторые из них он готовил к изданию, будучи уже тяжело больным, одновременно не оставляя без своего попечения Отдел звукозаписи Гослитмузея. Лишь одну шиловскую работу — переиздание Звучащего собрания сочинений Корнея Чуковского (в формате mp3) я отложил для весеннего обзора этого года, поскольку в апреле исполняется 125 лет со дня рождения Корнея Ивановича.
Однако, купив недавно в магазине диск “Владимир Маяковский. „Про это”. Читает Лиля Брик”, выпущенный известной аудиофирмой “АРДИС” в 2005 году, и прочитав на нем не вполне понятную мне “сопроводиловку” — “Руководитель проекта Лев Шилов. Продюсер проекта Б. Фридман”, я увидел, что дело живет и без его зачинателя. Некоторые шиловские диски, о которых мы рассказывали в наших обзорах, тот же “АРДИС” напереиздавал после смерти Л. Ш. со своим оформлением2, и каждый раз это были именно переиздания. Никакого официального компакта “Лили Брик” при жизни Шилова издано не было, кроме пробных (даже не “методических”!) экземпляров, один из которых (2004) хранится у меня с шиловской правкой в черновике будущей аннотации. Стало быть, передо мной довольно неожиданная премьера!
…О ней я расскажу в свой черед, и довольно скоро, а пока, пожалуй, рискну: представлю, пользуясь случаем, самый последний диск, составленный Львом Шиловым, — тем более что и выверенная распечатка оформления, и матрица аудионосителя у меня сохранились, будучи подаренными “на память”. Заветный гумилевский альманах был доведен им, что называется, до сдачи в производство, но эту уникальную пластинку он, кажется, не успел довести до окончательного продюсирования. Впрочем, поживем — увидим. Итак, неизданное .
Голос Гумилева. Звучащий альманах. [Государственный Литературный музей]. (Выступления на вечерах памяти поэта, воспоминания, размышления. Фонографические записи авторского чтения Н. Гумилева, 1920 г.). Сувенирное издание.
© Государственный Литературный музей, 2004. Научное издание.
p ЮПАПС, 2004.
Общее время 72.49. Перепись с фоноваликов произведена Н. Нейчем и Л. Шиловым. Звукорежиссер проекта С. Филиппов. Дизайн В. Лазутин.
Этот сопроводительный текст — первая-вторая страницы прилагаемого к диску буклета (заглавная картинка — знаменитый силуэт работы Е. Кругликовой, с “утиным” носом поэта и двумя Георгиевскими крестами на его кителе). А на предпоследней — добросовестно перечисляются “литературные диски последних лет с записями авторского чтения, подготовленные при участии Студии ИСКУССТВО и Государственного Литературного музея”. Между прочим, идентичный текст содержался и на буклете к официально изданному компакту с записями Марии Петровых (2003), о котором мы рассказывали ровно год назад (“Новый мир”, 2006, № 2).
Оказывается, кроме Гумилева Шилов готовил к изданию диски, посвященные Максимилиану Волошину и Марине Цветаевой3, а также мечтал об аудиопроекте “Коллекция профессора С. И. Бернштейна”.
Представляя летом позапрошлого года (“Новый мир”, 2005, № 6) пластинку “Голоса, зазвучавшие вновь…” с одной-единственной записью Гумилева — стихотворением “Словно ветер страны счастливой…” (Канцона-1), я ненавязчиво сообщил в сноске под страницей перечень всех сохранившихся гумилевских записей, то есть дал краткую аннотацию большей части этого самого не существующего пока еще диска4.
Интернет не заставил себя ждать, и на форуме сайта Александра Курлова со товарищи “Николай Гумилев. Электронное собрание сочинений”
Отвечаю: “материалы” — в отделе звукозаписи Литературного музея. Что же до “задумок”, то я собираюсь нанести преемникам Шилова официальный визит уже в этом году и передам вопрос им самим.
После публикации “Канцоны” на диске “Голосов…”, а за пару лет до того — на малотиражной аудиокассете5 “ветер страны счастливой” пошел гулять по всемирной Сети. И вот, в подборке стихотворений живущего в США Дмитрия Бобышева “Звездоречь” (“Новый мир”, 2004, № 5) мы прочитали:
...Внезапно голос, вне его тела,
запел не о смерти, но о той,
что чайкой в сердце ему влетела
и, тоскуя, мучила красотой.
Незадолго перед концом и
как бы чуя, что всё — тщета,
эту рыцарскую канцону
на валик с воском он начитал.
Артикулировал, даже выл и:
“Мне душу вырвали” — он горевал.
Между Ржевкой и Пороховыми
вырыт ров и накопан вал…
Помню, я успел рассказать Шилову об этом стихотворении, благо обычно стихи готовятся в печать задолго до того, как в нее сдаются. Он был рад и грустно-шутливо посетовал, что Сергей Игнатьевич Бернштейн не дожил “до поэтизации” своей работы в Институте Живого слова. Где, кстати, и сам Гумилев тоже преподавал.
…Они договорились с профессором о записи во время “трудовой повинности” — совместной уборки снега на Знаменской улице. Институт Живого слова уже два года как успешно функционировал и даже — все в том же в голодном Петрограде — сумел выпустить том “Ученых записок”. 11 февраля 1920 года в созданном Бернштейном “Кабинете изучения художественной речи” Гумилев начитал на фонограф стихи из трех своих последних — по времени выхода — книг: “Колчана”, “Костра” и “Фарфорового павильона”. Ну а поскольку он придавал огромное значение, о чем не раз говорил слушателям на своих занятиях, звучащей стороне и чужого, и своего стиха (“Я говорю и думаю ритмически”), то они с Бернштейном тут же договорились продолжить работу. На слова Бернштейна о том, как он рад, что на валиках записано чтение таких разных произведений, как “Китайская девушка”, “Осень”, “Канцоны” и фрагмент из “Мика”, Гумилев заметил, что и проза его наиболее адекватно может быть воспринята слушателем только в авторском исполнении.
Словом, пообещав записать на валики и прозу, а также привести на запись жену, с которой он, впрочем, уже два года как был в разводе, Гумилев ушел заседать в редколлегиях и вести занятия в студиях. Только в конце апреля они с Ахматовой посетили лабораторию, и Гумилев прочитал Бернштейну отрывок из “Золотого рыцаря” и “Эзбекие”:
Я женщиною был тогда измучен,
И ни соленый, свежий ветер моря,
Ни грохот экзотических базаров —
Ничто меня утешить не могло,
О смерти я тогда молился Богу
И сам ее приблизить был готов…
Весной 1908 года Гумилев по дороге из Парижа заезжал в Киев, где, уже не в первый раз, безуспешно предлагал Ахматовой замужество. Потом они коротко виделись в Царском, потом Гумилев опять был в Киеве — теперь уже по дороге в Египет. В знаменитом каирском саду Эзбекие, измученный неразделенной любовью, он в последний раз пытается покончить с собой — и… навсегда прощается с подобными помыслами. Вера Лукницкая пишет, что, судя по рассказам Ахматовой, именно та поездка в Египет навсегда сняла опасность самоубийства6. Одним словом, сад Эзбекие так сильно впечатался в сознание Гумилева, что и через десять лет он вернулся в него, заново переживая те чувства, те мысли.
Да, только десять лет, но, хмурый странник,
Я снова должен ехать, должен видеть
Моря, и тучи, и чужие лица,
Все, что меня уже не обольщает,
Войти в тот сад и повторить обет
Или сказать, что я его исполнил
И что теперь свободен…
“Эзбекие” закрывал собою сборник “Костер”; в шиловском альманахе это стихотворение — последняя, десятая (или — двенадцатая, если считать разбивку на две канцоны и разные фрагменты пьесы “Дитя Аллаха”) запись голоса Николая Гумилева.
Примечательно, что в нескольких жизнеописаниях Гумилева, а таких описаний и хроник выпущено за последние пятнадцать лет достаточно, мне не встретилось и упоминания о работе поэта с Бернштейном в феврале и апреле 1920 года7. Видимо, к таким вещам относились как к чему-то уж совсем проходному. Или попросту не знали о них. Получается, если бы Бернштейн не делился с Шиловым воспоминаниями и записями из рабочего дневника, мы также не знали бы об этих датах и этих сеансах.
И еще одна странность, уже, так сказать, “шиловского” порядка. На упомянутой аудиокассете, предшествующей подготовленному “под ключ” диску, гумилевскую первую канцону комментирует… сам Шилов; он же представляет интереснейшие воспоминания современника Гумилева — Николая Тихонова, а затем — вошедшее в компакт-диск чтение актера Антона Шварца и имитационную декламацию Бернштейна. При прослушивании этих фонограмм мне, представьте себе, слышится характерное потрескивание-поскрипывание иглы звукоснимателя на виниле! Но никаких виниловых дисков типа “Николай Гумилев” я что-то не припоминаю…
На компакт-диске нет ни Тихонова, ни шиловских комментариев. И это обидно.
Главная ценность компакта — 11 неизвестных треков авторского чтения самого поэта, однако и другие составные части альманаха весьма примечательны.
Открывает альманах маленькое выступление Владимира Солоухина на одном из первых вечеров памяти Гумилева во второй половине 80-х годов. Коротко сказав о том, что поэт жив в нас самих и наряду с другими большими поэтами давно стал “золотым сердцем России”, автор “Владимирских проселков” прочитал стихотворение “Выбор” из второго гумилевского сборника “Романтические цветы” (1908):
Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право —
Самому выбирать свою смерть.
Вслед за этим маленьким, длящимся менее двух минут треком следует почти двадцатиминутное выступление академика Вяч. Вс. Иванова, который, замечательно прочитав почти автобиографическую гумилевскую “Память” и “Заблудившийся трамвай” (Иванов считает это стихотворение предтечей всего поэтического сюрреализма XX века), рассказал о влиянии на Гумилева Уильяма Блейка, поделился своими соображениями о еще не проявившемся значении африканских изысканий поэта и, под шумные аплодисменты, закончил словами о том, что “нам не нужно, чтобы нам разрешали русскую культуру”, которой “мы должны быть достойны”.
Атмосфера раннеперестроечного времени, в котором проходили первые вечера памяти Гумилева, отлично сохранилась и в семнадцатиминутном публичном выступлении сына поэта Льва Гумилева, который, говоря о влиянии “родового” ландшафта на поэзию, трогательно оговаривался: “…оно дало возможность моим папе и маме, простите, моим обоим родителям, сосредоточиться на том, что их интересовало…” Что же до самой этой атмосферы нового времени, то она явственно начинает проявляться после записки из зала, которую огласил ведущий (я опознал в нем одного из первых публикаторов Николая Гумилева, редактора легендарного тбилисского издания его стихов и нынешнего главного редактора “Нашего наследия” Владимира Енишерлова). В записке спросили, помнит ли Лев Николаевич, как читал стихи его папа. Сдержанно похвалившись своей “исторической” памятью, напомнив себе и слушателям, что последний раз он видел отца в семь лет, а слышал его чтение — в пять, Л. Н. прочитал “Сомалийский полуостров” из книги “Шатер”8. Начал он с небольших уточнений: “Сымитировать?” — “Ну, просто прочитайте”, — ответствовал Енишерлов. “Но он менее картавил, чем я”, — заметил Лев Николаевич. И прочитал свою “реконструкцию”, как ни странно, картавя меньше, чем обычно, — очень напевно и ритмизированно9.
А вслед за этим чтением прошелся по “неокретинизму” литературных журналистов (в “Литгазете” писали, что улан Гумилев плохо ездил верхом): “Вот если бы я написал редактору… кто там редактор — Чаковский, кажется? (смех в зале. — П. К. ) — …написал бы, что он плохо ездит в метро или на трамвае, ну вот, это было б примерно адекватно (аплодисменты. — П. К. )”. Развивая тему непонимания и прочитав “Пьяного дервиша” (“Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера, / Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра”), Лев Николаевич — опять же трогательно похваставшись своей находкой “прототипа” этих стихов, скалькированных с текста персидского поэта-исмаилита XI века Насира Хосрова, — остроумно показал, как они могут быть восприняты в свете горбачевско-лигачевских постановлений о пьянстве.
И наконец, если бы вы знали, как мне жаль, что, иллюстрируя свою мысль об отношении к природе у Заболоцкого и Гумилева, Лев Николаевич не увлекся и не прочитал хотя бы до середины отцовскую “Поэму Начала”! Жаль потому, что среди тех петроградских фонозаписей есть чтение Николаем Степановичем половинки 4-й и целиком 5-й части этой поэмы. Представьте себе последовательное прослушивание двух декламаций: отец — и сын его, почти через семьдесят лет.
Исполнительница роли блоковской Незнакомки актриса Лидия Ильяшенко (Панкратова) (в записи слышно, что вопросы ей задает Л. Шилов) рассказала в этом альманахе о своей короткой дружбе с Гумилевым, о его манере поведения, о его ухаживаниях с помощью ежедневной доставки ей на дом гиацинтов…
И как бы предваряя фонозаписи чтения самого поэта, Лидия Степановна попыталась охарактеризовать собственно тип авторского чтения Гумилева: “Очень хорошо читал… особенно не тонируя… но в высшей степени грамотно, очень доходчиво… Тенор слегка с баритональной окраской. Читал он великолепно”.
Конечно, эта простая характеристика не похожа на ту, которую дал гумилевскому чтению известный дуэлянт Максимилиан Волошин, готовя план своей статьи 1917 года “Голоса поэтов”: “Зоологические звуковые имитации, лиры, обтянутые золотой бумагой, и фразы, старательно распяленные на пеонах, как новые перчатки”. Кстати, это пышноцветье так и не вошло в окончательный текст волошинской статьи.
Через год после второй записи, в апреле 1921-го, Сергей Бернштейн побывал на большом вечере Гумилева в петроградском Доме литераторов. В своей рабочей тетради Сергей Игнатьевич записал для будущих исследований голоса поэта такой совет: “В исполнении Гумилева следует отличать лирический стиль от эпического. В последнем много элементов смыслового стиля, хотя в целом он все-таки лежит в плоскости стиля фонетического. В нем только сглаживаются особенности фонетического стиля в тех случаях, когда они вступают в резкие противоречия со смысловой стороной текста. К исполнению в этом стиле относится большинство стихотворений из сборников „Огненный столп” и „Шатер”…”
Однако все это пусть и очень правильные, профессиональные, красивые, но — слова. Когда ты остаешься один на один с отзвуком голоса трудолюбивого человека, чудесного поэта-гордеца и отважного русского офицера, согласно легенде докурившего перед расстрелом свою папиросу; когда, включив одно и то же стихотворение многократно, слышишь легкую картавость, слышишь его напряжение, — перед тобой начинает проявляться поэтический портрет его души. Проступает и его облик, такой, каким я вижу его на одной из последних фотографий: какое-то слегка захламленное помещение, Николай Степанович в длинном пальто с меховым воротником, одна рука в кармане, в другой — мундштук…10 Вот, декламируя “Осень”, он чуть ли не вскрикивает: “Трудно преследовать лошадь / Чистой арабской крови”… Вот, читая отрывки из пьесы “Дитя Аллаха”, он внятно интонирует, драматургически разыгрывая голоса участников певческого “разговора”: за Гафиза говорит так, за птиц — эдак . Это можно расслышать11.
Я уже писал как-то, что в шиловской описи фонозаписей голос Гумилева проходил под псевдонимом некоего писателя — Николая Степанбовича. В ушедшем году минуло ровно двадцать лет, как эта остроумная маскировка потеряла свой смысл, оставшись частью новейшей истории, персонажами которой все мы еще недавно были.
1 Рассказал и о CD-альманахе “Футуристы и о футуристах”, выпущенном в конце 2004 года в память о Шилове, но полностью им подготовленном — за исключением оформления — к изданию (см. “Новый мир”, 2006, № 8). Разнообразные труды ближайшего коллеги Льва Алексеевича — звукорежиссера Сергея Филиппова (1951 — 2004), выпущенные в свет, также, казалось, были охвачены нами в полном объеме, включая редкий компакт-диск “Алексей Крученых. „Встают на цыпки тучки…””. Этот “методический” CD был составлен нынешним заведующим Отделом звукозаписи Александром Бабулевичем и посвящен памяти Сергея. Совсем недавно я узнал и о последней, по-видимому, тиражной работе Филиппова — тройном архивном CD-собрании “Давид Самойлов”. Рукотворный диск был выпущен в количестве пяти экземпляров. Вдова поэта Галина Ивановна Медведева любезно пообещала помочь мне в подготовке обзора, посвященного этой кропотливой работе.
Кстати, пользуясь случаем, хочу выразить свое, мягко говоря, удивление от того, что изданный в прошлом году диск “Олег Даль. „Наедине с тобою, брат...””, выпущенный компанией “1С-Паблишинг”, не содержит в своей аннотации имени Сергея Филиппова.
2 Передо мной два таких диска: “Лев Толстой. Статьи и письма” (2005) и знаменитые “Голоса, зазвучавшие вновь” (2005). Примечательно, что в переизданных “АРДИСом” “Голосах…” (напомню, уже издававшихся Львом Шиловым и Гослитмузеем в 2002 и 2003 годах) шиловская статья в буклете сокращена до четырех абзацев и подписана теперь уже двумя фамилиями, то есть самим составителем и, к сожалению, неизвестным мне “продюсером проекта”. Или это, предположу, известный коллекционер и предприниматель, поддержавший пафос шиловской работы в самый последний период жизни Льва Алексеевича? Не знаю.
3 В цветаевскую пластинку должны были, насколько я знаю, войти воспоминания современников поэтессы: Г. Адамовича, И. Эренбурга, В. Сосинского, Л. Либединской. Стержень волошинского же диска должны были составить прежде всего сохранившиеся фонозаписи голоса поэта.
4 1. “Китайская девушка”. 2. “Осень”. 3-4. “Канцоны”. 5. “Мик” (отрывок из поэмы). 6. “Гондла” (отрывок из драматической поэмы). 7-8. “Дитя Аллаха” (отрывки из пьесы). 9. “Поэма Начала” (отрывки). 10. “Утешение”. 11. “Золотой рыцарь” (отрывок из новеллы). 12. “Эзбекие”.
5 Аудиокассета: Николай Гумилев. Стихи. [Государственный Литературный музей. Собственное издание. Тираж ограничен]. Составитель Л. Шилов. Редактор С. Картушев. Оформление и производство С. Филиппов.
6 См.: Лукницкая Вера. Николай Гумилев. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л., 1990, стр. 67. См. также: “Анна Ахматова. Н. Гумилев. Стихи и письма”. Публикация, составление и примечания Э. Г. Герштейн. — “Новый мир”, 1986, № 9.
7 Возможно, где-то эти два визита и упоминаются, но ни в книге Веры Лукницкой (1990), ни в составленном Вадимом Крейдом сборнике “Николай Гумилев в воспоминаниях современников” (1989), ни в подробнейшей (и откорректированной видными специалистами) “Хронике” Е. Степанова (в 3-м томе Собрания сочинений Гумилева, 1991), ни — даже — в свежайшей 750-страничной биографии Н. Г., написанной Владимиром Полушиным (“ЖЗЛ”, 2006), их нет.
8 Лев Гумилев читал это стихотворение наизусть, опираясь на первое издание “Шатра” (1921). В той книге оно называлось “Сомали”.
9 Из бесед с поэтом-монархистом Николаем Брауном, отсидевшим в 70-е по печально известной 72-й статье (см. сайт христианской газеты Севера России “Вера”-“Эском”: http://vera.mrezha.ru ), я узнал, что его отец, известный ленинградский поэт Николай Браун, многие годы хранил в памяти манеру чтения поэтов серебряного века, в том числе — гумилевскую декламацию (“Отец точно помнил, что они выделяли, что читали глухо, что звонко, точно повторял обертоны их голосов и все это передал мне в наследство”).
10 Эта фотография опубликована, в частности, в книге Владимира Полушина “Николай Гумилев” (М., 2006). Сохранился, кажется, и тот мундштук.
11 Помогает услышать живого Гумилева, повторюсь, и имитационное чтение Сергеем Бернштейном “Рабочего” — в 1964 году, и редкая запись исполнения “Заблудившегося трамвая” — знаменитым чтецом Антоном Исааковичем Шварцем в 1926-м, через пять лет после расстрела поэта