Дьячков Алексей Владимирович родился в 1971 году в Новгороде, с трех лет живет в Туле. Закончил строительный факультет Тульского государственного университета. Публиковался в литературных журналах и в Cети. В “Новом мире” печатается впервые.
Одиночество
Короба облаков, треугольники-сосны.
С саблей мальчик-Чапаев кричит на бегу.
И овчарка сидит, освещенная солнцем,
И горит, как костер, на морском берегу.
А над будкой спасателя с форточкой синей
С торопливым сатином прогнулся флагшток.
И готовой яичницы посередине
Расползается вдруг одинокий желток.
В моих твердых висках вьются косы ошибок,
Надуваются в теплых глазницах шары.
Как швея в ателье среди швейных машинок,
Я стою над водой и боюсь тишины.
Плачет птица над деревом многостраничным,
И “не любит” ромашки летит до земли,
На костыль опираясь — стеклом увеличен, —
Забираюсь на склон, оставляя следы.
* *
*
Мне в лавке молча молока нальют.
Я выйду, сяду на порог разбитый.
Коза, мотая выменем, обиду
Не скроет — песнь промекает свою.
Кивнет на пыльной улице мясник.
Не спрячет куклу девочка босая.
Прошепчет ветер мне, листву листая,
Свой заговор, чтоб я к стволу приник.
Я сам могу под вечер на заре,
Чертя прутком след голубиной лапки,
Об алых львах рассказывать крылатых,
И о царе, прибывшем на осле.
Пусть в правде усомнятся друг и брат,
Мне детвора и рыбаки поверят,
Когда в мой дом прохожий, скрипнув дверью,
Войдет и кров попросит до утра.
Озон
Картонный город на холме,
Дом, в память врежется который.
По склону рыжему к реке
Бредет пастух одной коровы.
Сосна прижалась к гаражу.
Вот сад. Вот гусь гребет тропою.
Вот на скамейке я лежу
И трогаю траву рукою.
Листва грохочет ни о чем,
И рукомойник бьет рывками.
И вот вода в стакан течет
И вспыхивает пузырьками.
Я знаю, что от мира ждать,
Как жизнь умножит и разделит
И чем утешится душа
В состарившемся, дряхлом теле.
И словно в дальнюю печаль
И в будущее утешенье,
Листва грохочет, горяча,
Как детское стихотворенье.
Глаза то голубые, то зеленые
На фото окна, август, облака.
Сирени куст. Улыбчивые лица
Соседей. Отражает провода
В руках Белова шлем мотоциклиста.
Почтовый ящик. Дверь отворена.
Горит кирпич шахтерского барака.
Мальчишка с краю лавки смотрит на
Асфальт — здесь только что была собака.
Над тихой речкой тянутся года…
В горсти уютной спичка догорала,
Когда с крыльца глядела в никуда,
Затягиваясь, мама молодая.
Кино
Свет не включают. — Пусто на экране.
Как хорошо, что музыка играет.
Тревожный джаз. — И я могу молчать.
Подкинь шипучки. — Головокруженье.
Хозяйка дома за машинкой швейной.
И рифма есть, но не с чего начать.
Подрядчик на басу срывает сроки.
И дождь холодный льет в мои кроссовки,
Пока безглазый раб трубу жует.
Медь утопает в зелени Сезанна.
В железной ванне голос осязаем.
На кухне в шторах яблоня живет.
Пусть мозг разгонят светлячки по сцене
Под треск мопеда, гул люминесцентной
Лиловой лампы, озарившей лес.
На воздух в гэдээровской шинельке
Я выхожу и слышу каждой веткой,
Как пульс-дорогу отбивает рельс.
Поэт
С тех пор как во тьме появился изъян,
Пуста телефонная будка.
Никто не звонит среди ночи друзьям,
Собрался, но умер как будто.
Отец, я до правды твоей не дорос.
Пришли мне на праздник открытку.
Я выйду под ветви вангоговских звезд,
Во тьму золотую, как рыбка.
В карманах пальто моего пустота,
И шарф мой намотан, как вечность.
Таинственный дым выпускают уста,
И липнут друг к другу словечки.
А то, что на холоде я превозмочь
Нечаянной речью не в силах,
Впущу с долгим вдохом, как черная ночь —
И выдохну пламенем синим.
Кардиология
Клен за шторой закостенел.
Тени веток, дорожки пыльные.
Отвернувшись во тьме к стене,
Как “Стинол”, обрастаю инеем.
По2жил славно или пожи2л.
Лета много, не счесть любови мне.
Между рам тополиный жир
С цокотухами, богомолами.
Пронеси мне табак с плащом.
Брось на тумбу кроссворд разгаданный.
Бурой рыбкой всплывет зрачок
В объективе зеркалки-камеры.
Медсестра у окна, а с ней
Тимофеев на подоконнике.
Кто прикуривает в окне,
Прикрывая огонь ладонями?
Перед отъездом
Притих вокзал, и улицы притихли.
Последний луч не достает до дна.
Как дырочка в виниловой пластинке,
Стоит над путепроводом луна.
Гудит электровоз во тьме побудку.
До обморока ветер лист вскружил.
Своей жене из телефонной будки
Кричит командированный: “Не жди!”
Остывший чай. Весь день торчу в буфете,
Гляжу в окно на пыль, на облака.
Собака с грустью слушает, как дети
Беззубо подражают ей: гав-гав!
* *
*
До ноября куда-нибудь отсюда —
На гальку под шинельку с головой.
С огнем галлюцинация, Пицунда…
Стою на кухне над сковородой,
Яичница шуршит. И льется шелест
Рябой листвы под желтый абажур.
Малька гоняет одинокий жерех,
И так печально, я вам доложу.
До лагеря, где барабанщик мертвый,
До башни поднимусь, где в окнах ртуть,
Чтоб перед мордой пса газетный сверток
С перепелиной грудкой развернуть.
Загавкай, друг, когда за облаками
Я потянусь. — Медалька не видна.
Раскатан по земле туман, и капли
Летят с обвисшей лопасти винта.
* *
*
Взовьется на ветру белье, и девочка поманит пальчиком.
В саду заброшенном моем, по грудь заросшем одуванчиком,
Я вспомню детства синий дом и юность с горькими ошибками
На старом кресле раскладном с каркасом ржавым и пружинами.
Как “Сулико” “Маяк” шипел, и сосны наливались суриком.
Как робко куталась в шинель аэростата туша в сумерках.
Сиял в кувшине шар воды, сверкали радужные полосы.
И медлил сигаретный дым, в лучах расслаиваясь розовых.
Скрипела рама, марш звучал, и осень песнь слагала на ночь мне,
А я стихи мои тачал в тетрадь, испорченную завучем,
О том, что — блудный сын — в окно под утро постучусь усталый я,
О днях, о старости, о том, что все проходит, и так далее…
Когда мой дождь прибьет жару, а ходики мой век оттикают,
На влажной трассе дежавю, оставив у райцентра тихого
С капотом задранным жигуль (игла залипла в карбюраторе),
Я буду слушать тишину в кафе, разграбленном пиратами.