Наследники человека с ружьем

 

У криминального жанра есть национальные черты и универсальные рецепты спасения. Главной разновидностью массового кино остается криминальная история, в которой герои время от времени обязательно берутся за оружие и совершают нечто незаконное. У такой истории может быть любой жанр — криминальная драма или мелодрама, детектив, боевик. Лишь бы люди с оружием, люди, выходящие за рамки мирной жизнедеятельности, не важно — бандиты они или служители закона, являлись центральными действующими лицами. Таков социальный заказ массового зрителя.

Самая же «телевизионная» форма телевидения — как известно, «говорящая голова». Центральный герой — человек транслирующий. Даже когда у него в руках был громоздкий микрофон, телевизионный ведущий оставался по сути безоружным, человеком с пустыми руками. Потому что он символизировал мир цивилизации, где все уже на «кнопках», все дистанцированно и нормативно, введено в рамки технологий и законов. Физический труд упразднен, как и физические конфликты.

В целом же современное телевидение оказывается тем пространством, где человек вооруженный встречается с говорящей головой, человек прямого действия соседствует с человеком транслирующим, комментирующим, осуществляющим опосредованные «прямые включения». Причем последний принадлежит как бы той самой реальности, в которой мы все по-настоящему живем, ходим на работу, ездим в транспорте, платим за коммунальные услуги, обедаем и носим пиджаки.

Обозначений этой доподлинной и знакомой большинству жизни, лишенной очевидных элементов экстремальности, на ТВ немало. Студии с диванами, креслами и столами. Ноутбуки у ведущих новостных программ. Всякие дискуссии на важные социально-экономические темы. В очень интеллектуальном ток-шоу «Что делать?» («Культура») и в умеренно аналитическом «Позднем разговоре» (НТВ) участникам ненавязчиво разносят кофе, что подчеркивает ситуацию кафе и мирного комфорта дискутирующих. Мол, проблемы у нас, конечно, имеются. Но мы уже отвоевали себе право решать их спокойно и даже попутно наслаждаемся чашечкой-другой кофе. Мизансцену несколько расслабленного бдения, переходящего в откровенный «цивилизованный» досуг, дополняют в «Позднем разговоре» биллиардный стол и рояль. 

Люди за столами, люди в креслах, люди на сиденьях амфитеатра — человек «выше пояса», вот что такое телевизионная картинка цивилизованной «реальности». Внутри этой картинки происходит бесконечный процесс обсуждения всех сколько-нибудь актуальных вопросов, от похудения до макроэкономики. Однако чтобы побеждать проблемы, надо не только их обсуждать, но делать что-то еще. Телевидение может только обсуждать. В повседневности же обсуждений оказывается недостаточно, как и целенаправленной мирной активности. Проблемы остаются, трансформируются, иногда ослабевают, а иногда усложняются.

Видимо, по причине вечной и непобедимой проблемности реального бытия современному человеку необходимо периодически созерцать проблемы победимые, имеющие не только корни, выступающие наружу, но и концы, которые обрубаются к финалу сюжета.

 

Терапия виртуальным насилием

 

По всем каналам идут художественные фильмы и сериалы о людях вооруженных и опасных. Они позволяют оторваться от реально не решаемого и приобщиться к виртуально разрешимому. Глубокое морально-эстетическое удовлетворение, которое испытывает аудитория криминального кино-на-ТВ, невозможно переоценить. Одно дело — специально идти в кинотеатр, покупать билет (а на не утренние часы билеты теперь отнюдь не дешевые), ломать свой обыденный график. Может, оно того и стоит.

Только в означенной ситуации получается, что зритель бросает все, чтобы заниматься проблемами героев криминальной виртуальности. При нынешних темпоритмах бытия такое можно себе позволить в качестве исключения, праздника, но совсем не в качестве регулярного правила. А современному человеку требуется не еще один вариант перенапряжения, но терапия, притом регулярная, а не от случая к случаю.

Когда есть возможность просыпаться и засыпать, созерцая человека с ружьем или огнеметом, завтракать под человека с автоматом Калашникова, а ужинать под человека с пистолетом, это похоже на безразмерный курс психотерапии на дому.

В виде живительных и даже спасительных инъекций телезритель получает те иллюзии, которые греют вне зависимости от наличия индивидуального здравого смысла и житейского опыта.

Может показаться странным, но первым «лечащим» фактором является само обилие насильственных смертей в кадре. Конечно, плохо, когда в людей стреляют, когда людей пронзают острыми предметами, режут на части, сбрасывают с большой высоты, топят и лишают жизни более замысловатыми способами. Но все-таки такие смерти — принципиально лучше, чем, как сказал Высоцкий, от водки и от простуд. Добавим — от старости и от болезней, перед которыми медицина, а значит  — и человечество в ее лице бессильны.

Насильственные смерти практически вытесняют из криминальных жанров ненасильственную, естественную смерть. Создается иллюзия, что именно брутальное насилие — основная причина прекращения жизни земного человека. Может быть, если бы никто ни в кого не целился, люди и не умирали бы никогда. Каждый знает, что это не так, — жизнь конечна, человек смертен. Но не получать тому подтверждений так хочется! Иметь альтернативный закон природы — о ненасильственном бессмертии — так заманчиво! И плевать, что сей закон учрежден и действует лишь в рамках криминальной теле- и кинореальности. Сойдет и так, в виртуальном пространстве, доступном для ежедневного созерцания.

К тому же большинство телезрителей — люди мирные и мирных профессий. Они тем самым получают от жанра надежду, что криминальные конфликты их не заденут. Стало быть, и смерть не догонит. Да и в любом случае, вон там на экране уже столько людей угробили, а мы тут еще живем и переживем не одну сотню молодых и мускулистых парней из телекино.

Вторым успокоительным фактором оказывается то, что цивилизация на глазах начинает превращаться в дикие джунгли, в мир стихийный и слабокультурный. Каковы наиболее повторяемые эпизоды погонь и потасовок? Рассыпаются овощи и фрукты с рыночных прилавков, рушатся аккуратные пирамиды ящиков или коробок в супермаркетах, разбиваются стекла витрин и целые батареи бутылок в питейных заведениях. Горят и взрываются автомобили — святая святых техногенного мира. Человек созидающий компенсирует не реализованную в социуме потребность в деструкции, разрушении, агрессии.

Сила, причем грубая сила, дерзкий произвол, личные волевые решения становятся решающими. Зритель находит подтверждения тому, что хваленая демократия и еще более хваленая законность на самом деле не универсальны и не всемогущественны. Их легко можно отменить. И отмена эта бывает весьма эффективна. «Хороший» полицейский, и американский и европейский, как правило, не слишком дипломатичен и в особо острых ситуациях занимается рукоприкладством. Он делает то, что регулярно хочет сделать сидящий перед телеэкраном человек, но не решается из-за страха перед социальным наказанием. Герой криминального сюжета не знает подобного страха.

Наконец, третьей составляющей данной терапии является победа стражей порядка над подлинными злодеями, а также победа авантюристов-одиночек над злыми полицейскими, нечестными чиновниками или организованными преступниками. Приемлемы оба варианта. Первый убеждает зрителя в том, что важными проблемами общества кто-то круглосуточно занимается. Кто-то его, рядового и безоружного, охраняет. Кто-то будет расследовать преступления, направленные против обыкновенного индивида, не обладающего ни властью, ни славой, ни большими деньгами. Второй вариант убеждает в том, что у рискующих одиночек есть шанс победить человеческое множество, есть шанс добиться индивидуального счастья и удачи и судьба не покарает за использование не самых законных методов.

 

Самураи, копы, легавые и менты — братья навек

 

Криминальные жанры доказывают единство мира, поскольку Запад и Восток разными путями и с разными философскими посылами приходят к одной и той же идее — необходимости внезаконного и весьма физического действия для достижения целей.

Запад в криминальных сюжетах как бы продолжает отыгрывать тот шлейф «макиавеллизма» и титанизма, который в современной жизни давно пообтрепался. Но в детективах и боевиках бандиты и полицейские все еще тяготеют к архетипам могущественных сверхчеловеков, обладающих экстраординарными способностями  — и потому законно не соблюдающих законы, писанные для простых смертных. Герои Алена Делона, Жан-Поля Бельмондо и выглядят, и ведут себя как титаны, чья генетика восходит чуть ли не к божественному, то ли аполлоническому, то ли дионисийскому — началу. Полицейские, под прикрытием или в открытую преступающие закон, — самые романтические борцы за справедливость и в американских сериалах вроде «Полиции Майами…». Мафиозные же группировки в итальянском «Спруте» все еще напоминают о могущественных и коварных кланах эпохи Ренессанса.

В отличие от западного мышления, восточная философичность транслирует в восточные криминальные жанры нечто прямо противоположное — идею малости и ничтожности человека перед лицом вечности. Что такое жизнь человека? Улетающая пыльца, красочное мгновение, которое стремительно проносится и которого очень легко совсем лишиться. Ведь отнять жизнь так просто. Сейчас ты властелин чужих судеб и обладатель гигантского капитала, а мгновение спустя — ничто.

А раз так, человек имеет право на все, пока он жив. Не надо беречь свою жизнь, не надо ограничивать себя в действиях и уж совсем не стоит бояться смерти. Свобода от жалости по отношению к себе и к тому, чем можно обладать при жизни, читается на лицах восточных героев. Герои японского виртуоза криминального кинематографа Такеши Китано концентрируют в себе именно эти настроения. Поэтому его фильмы, будь то «Жестокий полицейский» или «Точка кипения», «Сонатина» или «Брат якудзы», пользуются большим успехом и на Западе и в России, периодически циркулируя по нашим телеканалам.

Свобода, рожденная сознанием малых возможностей смертного и краткости бытия индивида, вдохновляет вестернизированные души, которым всегда жаль расставаться и с жизнью и с нажитым. Не случайно к восточным героям так пристрастны американские фильмы (как, например, «Двойной удар» с Ван Даммом) и сериалы (как, например, «Китайский городовой», в оригинале «Martial Law», с Само Хунг Кам-Бо). А Джеки Чан сделал карьеру как гонконгский американский актер, способный придать более тонкий аромат боевику и комедии.

Если для западного миропонимания насилие — это все-таки хаос, для восточного — особый ритуал, культурная ценность.

Насилие в восточных вариантах отличается от западного декоративно, пластически и ритмически. Драка в западных боевиках просто груба и жестока, она преследует конкретные цели — вывести противника из строя, сохраняя боеспособность за героем. Драка в восточных боевиках либо содержит усложненные движения, демонстрирующие не только силу, но и эстетизм руко- и ногоприкладства, встроенность современного мордобоя в долгую культурную традицию. Либо — восточная драка отличается ускоренным темпом и более крупными планами, в которых человеческие конечности мелькают так интенсивно и как бы автономно от самих тел, что становятся подобны холодному оружию. Происходит деконструкция человека силы.

И конечно же, вместе с восточным колоритом возникает мотив полета сражающихся в замахе, атакующих в прыжке. Эта полетность доходит до ирреальных масштабов в фильмах с историческим и магическим колоритом — как в тайваньском «Крадущемся тигре, затаившемся драконе» Энга Ли, выполненном в жанре уся, сочетающем боевик с фэнтези. Эстетизм сражения-танца, законы самураев, сознание права и целесообразности отстаивания чести ценой жизней — то, что завораживает в исторических боевиках вроде «Воина» и «Дома летающих кинжалов», которые регулярно идут на российском ТВ. Здесь есть философия и искусство насилия, осененные великой многовековой традицией, а не только сопротивлением демократии, прагматизму и законности ХХ — XXI  веков. Поэтому наше телевидение питается восточными криминальными мотивами столь интенсивно. Один из главных героев российского сериала «Улицы разбитых фонарей» Дымов (Евгений Дятлов) носит кличку Самурай.

 

Эволюция мента

 

Конвейер криминальных сериалов в России был закономерно налажен раньше всех прочих форматов еще в конце 1990-х. Поскольку это один из самых художественных и успешно развивающихся форматов, поскольку в нем активно используются натурные съемки и идет интенсивный поиск драматичных социальных типажей,  — российский криминальный сериал остается наименее чуждым реалистичности жанром. Помимо означенных в начале статьи терапевтических функций он несет в себе переживание тех общественно-экономических конфликтов, которыми живет страна. На криминальные фильмы и сериалы стихийно возлагается миссия отображения нового уклада, нового порядка вещей, новой картины мира. Критическое отношение к этой картине мира подразумевалось само собой в начале становления жанра и постепенно стало размываться и сходить на нет или входить в жесткие границы.

Центральный конфликт эпохи 1990 — 2000-х можно было обозначить как конфликт людей силы и справедливости с людьми власти и бесчестности. Так было в «Брате» и «Брате-2». Так было в одном из самых показательных сериалов «Бандитский Петербург». Так остается в большинстве сериалов, и прежде всего в сериалах-долгожителях: «Опера. Хроники убойного отдела» и «Улицы разбитых фонарей», «Убойная сила», «Агент национальной безопасности», «Марш Турецкого», «На углу у Патриарших», «Тайны следствия», «Каменская…», «Час Волкова».

В основе жизненной атмосферы сериалов вплоть до недавнего времени доминировало ощущение неприемлемого бардака во всей стране. Однако в последние  годы популярная культура словно почуяла, что мода на оппозиционность прошла. И ей искренне захотелось объятий со своей эпохой и со своей страной. И вот уже наши сериалы обожают делать вид, что в стране в целом все налаживается. Потихоньку, по чуть-чуть. Но ведь народу-то много и не надо.

В связи с этим весьма существенна интерпретация состояния материальной бедности — той самой, в которой продолжает жить немалая часть российского народа и которая не может быть искусством проигнорирована как реальный социальный фактор. Лейтмотив бедности в телесериалах находится в процессе показательной эволюции. В раннем криминальном сериале, то есть на рубеже  веков, было хорошим тоном демонстрировать бедность и даже нищенство центральных героев, служителей правоохранительных органов.

Особенно преуспевали в этом «Улицы разбитых фонарей», и не случайно именно они оказались самой долгоиграющей моделью сериала. Бедность «оперов» поначалу была самой лучшей гарантией их народности, честности, их правды, как сказал бы Данила Багров. В одной из первых серий двое работников милиции меняли заначку — десять долларов — в минуту необоримого голода. Никаких других денег у них просто не было. И вообще они постоянно работали голодными и с голодным видом. Менты ходили неухоженные и бедно одетые. Они больше выпивали и мало закусывали — если не в своих обшарпанных конторах, то в скверах на ветру. Самые большие дозы принимал герой Александра Домогарова, журналист из первой части «Бандитского Петербурга». После очередного выяснения подробностей криминальных дел он периодически заливал прямо «из горлба» на живописных мостах Северной Венеции. И это было не фарсом, а обозначением накала трагических переживаний благородного правдоискателя.

Непрезентабельный вид положительного героя был программным качеством. Он словно подчеркивал нежелание скрывать саму проблему невозможности поддержания себя в благообразном состоянии не просто при полном отсутствии средств  — а при развале в стране, которая и есть причина этого отсутствия. Даже первая леди отечественного сыска Анастасия Каменская (Елена Яковлева) ходила в скромненьких свитерках, джинсах и кроссовках не по чину и не по возрасту.

Было также хорошим тоном подчеркивать неустроенность личной жизни служителей закона или наличие у них общечеловеческих проблем бытового, интимного, медицинского характера. Следователь Мария Швецова (Анна Ковальчук) из «Тайн следствия» начинала как замотанная работой и бытом женщина с ребенком и несуразным мужем. Она страдала от зубной боли и гор одежды, нуждающейся в стирке и глажке. Стиральная машина была для нее несбыточной мечтой.

Каменская постоянно ссорилась с Чистяковым. У Ларина (Алексей Нилов), тогда претендовавшего на роль главного лирического героя «Улиц…», постоянно не ладились отношения с его девушкой, затем гражданской женой, а позже он даже одну серию страдал импотенцией. У Каменской то и дело промокали ноги, болела спина, она где-то промерзала или недоедала, так что выдающийся ученый Чистяков вез для нее специально судки с домашней едой куда-то в санаторий. Турецкий постоянно не высыпался и буквально валился с ног от усталости. Лейтмотивом был физический дискомфорт, выражающий переживание общего для всех неблагополучия российского мира — переживание кожей, нутром, печенкой, одним словом, даже не всем сердцем, а сразу всем организмом.

Но вот постепенно применительно к образам служителей закона тема голода, необустроенности и безденежья стала таять, исчезать. Все менты перестали испытывать финансовые трудности. Их квартиры приобрели вполне презентабельный вид. И сами они стали одеваться и выглядеть скромно — но вполне прилично. Им стало комфортно жить и переживать чужие беды. А Мухомор (Юрий Кузнецов) дорвался до работ на дачном участке и оказался вполне счастлив возможностью пристраивать баньку и копаться в грядках. Мухомор стал отвечать в «Операх…» за атмосферу довольства скромными материальными радостями. Каменскую повысили в звании, ученость Чистякова оценили в денежном эквиваленте. Мария Швецова и Настя Абдулова решили свои проблемы с помощью состоятельных новых мужей или спутников жизни. Союз милиции с наукой и бизнесом в частной жизни ныне дает лишь позитивные результаты.

Тема денежных затруднений модифицировалась из драматической стабильной ситуации в локальные казусы, нередко комического свойства. Особенно везло на них капитану Дукалису (Сергей Селин). То его сестра выбрасывала старые ботинки, в которых он прятал пару тысяч долларов на ее обучение в вузе. И бедный Толян глотал водку из бутылки, прислоняясь в отчаянии к холодильнику, — подчеркнуто нецивилизованное выхлебывание уже подавалось как фарс, без тени серьезного драматизма. Или Дукалис покупал за подозрительно малую сумму видавший виды «мерседес», который приносил удачу в расследованиях — пока его не сминал всмятку снегоочиститель. Ну что ж, покатался несколько деньков — и хватит.

Недовольство и вообще рефлексии о своем финансовом положении перестали быть приличными — негоже работникам милиции жить с таким эмоциональным лейтмотивом. Работники закона и порядка стали быстрее уходить в «чистый жанр», их образы обнаружили тяготение к универсальным архетипам следователей, оперативников и юристов, чьи личные проблемы заведомо несерьезны или попросту отсутствуют.

Зато социальное напряжение и финансовые беды продолжали будоражить потенциальных жертв или преступников, то есть гражданское население, не работающее в милиции. Эти персонажи прорисовывались по-прежнему в традициях реализма с натурализмом, да еще с учетом законов детерминизма. В результате отмеченных «ножниц» возникало впечатление, что основные массы гражданского населения живут явно хуже, чем сотрудники правоохранительных служб. Получалось, что простой немилиционер то ли большего хочет от жизни — что есть претензия к неправильной позиции человека, то ли в большем нуждается — что есть претензия к состоянию общества. Но сериалы выносили и выносят на обсуждение только позицию индивида, а никак не вопросы к государству.

В результате складывается образ несинхронного развития общества, в котором работники правоохранительных органов уже решили свои основные социально-финансовые проблемы, а служащие прочих структур — пока от этого решения далеки. Учитель средней школы разворачивает свой частный бизнес по перевоспитыванию детей экстремальными методами, чтобы зарабатывать существенные деньги с помощью своей профессии. Маникюрша из салона красоты объединяется с работницей отдела кадров престижного санатория, и они «обмениваются» убийствами. Одна — всего-навсего чтобы сохранить за собой рабочее место, другая — чтобы поскорее отправить на тот свет строптивую пенсионерку, завещавшую ей квартиру в обмен на социальное обслуживание и теперь тянущую из наследницы все жилы. Пенсионеры организуют общество взаимопомощи и зарабатывают деньги как могут, чтобы хотя бы с похоронами не было финансовых проблем, — и попутно оказываются замешаны в преступлении. Обездоленность становится причиной преступлений во многих сериях. Непрофессиональные преступники с социальными мотивациями — наиболее характерные типы антигероев криминальных сериалов.

Незадолго до кризиса вышел «Литейный, 4», где любимые аудиторией «менты» предстали уже как преуспевшие, получившие другие погоны и другие зарплаты, привилегированные сотрудники спецопераций. Все, от костюмов до личного транспорта, от офисной мебели до дизайна квартир, изобличает в них весьма высоких представителей среднего класса. И ловят они тоже не абы кого, а преступников маститых или действующих с размахом и фантазией. «Литейный…» стал сериалом для тех, кто хочет убедиться в социоэкономическом прогрессе и росте доходов населения. Для недовольных и привыкших к традиционному виду хаоса и чернухи появился сериал «Глухарь». Милиция там представлена в полном неглиже — однако без осуждения, а с сочувствием. Главный герой, Глухарев (Максим Аверин), может даже деньги брать с проштрафившихся (это не взятки, а так, случайные мелочи).

Но о добре и зле, преступлении и невиновности у него понятия четкие и правильные. А только это и важно. В остальном — чем дальше мент от эстетического и этического идеала, тем он больше похож на живого человека.

Криминальные сериалы стремятся к некритической, избирательной и успокоительной правде. Они продолжают акцентировать местную российскую специфику, изображать народ во всей плачевности его положения. Но аудиторию как бы приглашают смотреть на реальные социальные проблемы как на милый сердцу житейский колорит. И вообще не задавать искусству вопросов, которые напрашиваются сами собой.

Мы вступаем в эпоху моды на некритическое отношение к реальности, в которой мы живем. Это некритическое отношение принципиально отличается от советской лакировки, которая подразумевала замалчивание негативной фактологии о состоянии общества. Теперь все наоборот — отрицательные стороны нашего бытия подаются размашисто, смачно, с нажимом. Но как некая почти природная естественная данность, на которую так же бессмысленно обижаться, как на осенние дожди или зимнюю стужу.

Собственно, при культивировании российского колорита мы подходим к американской концепции общества в криминальных жанрах. Концепция эта исходит из того факта, что общество в целом устроено разумно, а главное, этому устройству все равно нет никаких альтернатив. Поэтому обсуждать его бессмысленно. Однако внутри общества есть два типа зла — отдельные злые личности и отдельные злые структуры, претендующие на вседозволенность и не признающие ничего святого. Дело хороших парней, настоящих мужиков, отважных девушек и принципиальных дам — не переделывать общество и не размышлять на эту тему, а заниматься устранением конкретной грязи и единичных последствий вечного общественного несовершенства.