Кушнер Александр Семенович родился в 1936 году. Поэт, эссеист, лауреат отечественных и зарубежных литературных премий. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Санкт-Петербурге.
* *
*
Рай — это место, где Пушкин читает Толстого.
Это куда интереснее вечной весны.
Можно, конечно, представить, как снова и снова
Луг зацветает и все деревца зелены.
Но, кроме пышной черемухи, пухлой сирени,
Мне, например, и полуденный нравится зной,
Вечера летнего нравятся смуглые тени.
Вспомни шиповник — и ты согласишься со мной.
Гости съезжались на дачу… Случайный прохожий
Скопище видел карет на приморском шоссе.
Все ли, не знаю, счастливые семьи похожи?
Надо подумать еще… Может быть, и не все.
* *
*
Вот и я пасу своих овец,
Как Саул или Иосафат,
И гремит железный бубенец,
Вот и я возделываю сад,
И доволен мною Бог-Отец:
Посмотри, лимон какой, гранат!
Сколько сердца вложено и сил
В это стадо, в скромный мой надел.
Эти строки: видно, что грустил,
Трепетал — и страх преодолел.
Если б я и вправду превратил
Их в овец — давно б разбогател!
Но живут духовные плоды
По другим законам, — этот слог,
Признаюсь, ввиду земной тщеты
Ни к чему мне: слишком он высок.
Скажем так: в стихи заглянешь ты
И увидишь, что не одинок.
* *
*
Отца и мать, и всех друзей отца
И матери, и всех родных и милых,
И всех друзей, — и не было конца
Их перечню, — за темною могилой
Кивающих и подающих мне
За далью нечитаемые знаки,
Я называл по имени во сне
И наяву, проснувшись в полумраке.
Горел ночник, стояла тишина,
Моих гостей часы не торопили,
И смерть была впервые не страшна,
Они там все, они ее обжили,
Они ее заполнили собой,
Дома, квартиры, залы, анфилады,
И я там тоже буду не чужой,
Меня там любят, мне там будут рады.
* *
*
Вечерней тьмою был сведен на нет
И сад, и ели контур грандиозный,
И если в окнах церкви брезжил свет,
То свет, скорей всего, религиозный,
Оставшийся или от служб дневных,
Или молитв старушечьих, прилежных.
Есть в сельской церкви то, что городских
Людей влечет, и самых безнадежных.
Таких, как я, — сознанью вопреки
И горькой очевидности явлений.
А может быть, присутствие реки
И сумрачность шуршаний, шелестений
Поддерживали этот слабый свет
И сердцу втайне что-то говорили,
Не требуя ответить: да иль нет,
Не заставляя выбрать: или — или.
* *
*
Лепного облака по небу легкий бег,
Такой стремительный, мечтательный такой!
Кто любит Моцарта — хороший человек,
Кто любит Вагнера — наверное, плохой.
Деревья голые еще, но в глубине
Души мне кажется, что есть у них душа, —
Про зелень вспомнили и вздрогнули во сне,
Апрельским воздухом взволнованно дыша.
Они листочками готовы встретить май
И просыпаются и ветви тянут ввысь.
Словам о музыке, мой друг, не придавай
Особой важности, как к шутке отнесись.
Тот не обидит нас, кто любит облака,
Опасен тот, кому валькирии нужны,
Но и валькирии весной наверняка
Летают поверху и людям не страшны.
Весна-причудница шагает вдоль аллей
И легкомысленно глядит по сторонам.
Категорические заявленья ей
Не очень нравятся, не нравятся и нам!
* *
*
В красоте миловидности нет.
Боже, как хороша миловидность!
Это отсвет скорее, чем свет.
И открытость, а вовсе не скрытность.
Это прядку со лба, не с чела
Подбирают, и детская мина.
И актриса такая была
У Феллини — Джульетта Мазина.
Совершенства не надо! Печаль
И доверчивость, полуулыбка.
И стихи я люблю, где деталь
Так важна, а значение зыбко.
* *
*
Уточка словно впряглась и всю воду
Хочет с собой увести из пруда,
Всю его призрачность и позолоту,
Острым углом расступилась вода.
Словно бурлак на известной картине,
Тот, что сильней и выносливей всех.
И никакого надрыва в помине
Нет, и на ткани ни дыр, ни прорех.
Я еще более точное слово
К ней подберу: не бурлак — утюжок,
И почему-то захочется снова
Жить. Почему? Объяснить бы не мог.
* *
*
Прогуляться вышли поздно.
Ночь во всем великолепье
Золотые свои сети
Развернула в темноте.
— Посмотри, как эти звезды
Хороши в турецком небе —
И ближайшие, и эти,
И особенно вон те!
Те, смотри, почти живые.
Даже кажется, что можно
К ним с вопросом обратиться,
Попросить о чем-нибудь.
Как посты сторожевые,
Проступают осторожно,
А за ними тьма клубится.
Посмотри, какая жуть!
Как мерцает вполнакала
Их узорное сцепленье!
Неужели во Вселенной,
Кроме нашей, жизни нет?
— Есть, конечно, — ты сказала, —
Это — горное селенье,
Есть там школа, несомненно,
Кладбище и минарет.
* *
*
Слепые силы так сцепились,
В какой-то миг сложились так,
Что в наше зренье обратились
И разглядели вечный мрак.
Самих себя они узрели
Посредством нашей пары глаз,
Их вставив нам в глазные щели,
Слезами смоченный алмаз.
Как внятно нам вихревращенье
И блеск в кромешных небесах!
Какое чудо — наше зренье,
Мысль, промелькнувшая в глазах!
Толстого вспомни взгляд колючий
И мощь рембрандтовских картин.
Какой невероятный случай,
На триллионы проб — один!
* *
*
В цеху разделочном, мясном кипит работа,
Ползет продукция по скользким желобам.
Мне удовольствия не доставляет что-то
Жизнь и не кажется осмысленной. А вам?
И дня б не выдержал я на таком участке
Земного, душного, кровавого труда.
Болтать о вечности, Вселенной строить глазки…
Вы Канта цените? А Шеллинга? О да!
Мне стыдно, сколько раз я рассуждал о смысле
И о призвании поговорить любил.
Но тушки скользкие, ползущие, как слизни,
Ты их разделывал, на части их делил?
Переворачивал, срезал ножом наросты,
В перчатки желтые обряжен и халат?
Иль дуб шумит не всем и в звездном небе звезды
Не одинаково со всеми говорят?