Евгения КОНОНЕНКО

*

Кононенко Евгения Анатольевна — прозаик, переводчик. Родилась в Киеве, окончила механико-математический факультет Киевского государственного университета им. Т. Шевченко (1981) и отделение французской филологии Киевского института иностранных языков (1994). Член Национального союза писателей Украины и Ассоциации украинских писателей. Произведения Кононенко переводились на русский, английский, французский, немецкий, японский, сербский, хорватский языки. Живет в Киеве. На русском языке в переводе Елены Мариничевой вышла книга повестей и рассказов “Без мужика” (М., “Флюид”, 2009).

 

Два билета в оперу

 

 

Племяннице Ирусе не было и двадцати лет, а она уже была разведенной. Из дома бывшего мужа она вернулась в комнатку на Некрасовской, которую снимала ей ее мать Елена в семье своих знакомых. Когда Ируся только-только поселилась в Киеве и начала учиться в университете, Людмила Харитоновна и Ноксандр Иванович нередко наведывались в ее квартиру, расспрашивали хозяев про их квартирантку, как она, встает ли утром на первую пару, не приводит ли к себе подозрительных приятелей. Потому что чистое дитя из Хотиновки могло пропасть в городе великих искушений. И хозяева квартиры рассказывали: на первую пару не ходит, говорит, так рано и преподаватели не встают. Друзей к себе не приглашает, но сама возвращается домой очень поздно. Ей было наказали: хочешь у нас жить — домой не позже десяти. Но Ируся поплакалась маме по телефону: не разрешают ходить на курсы испанского языка и на занятия по тибетским знаниям, найди мне другую квартиру. И хозяева с Некрасовской отменили комендантский час, потому что тоже заинтересованы иметь немного денег, которые платит Ирусина мама. А где они еще найдут квартирантку не с улицы? Александр Иванович с Людмилой Харитоновной регулярно наведывались на Некрасовскую и, убедившись, что как бы там ни было, а дитя учится, уходили к себе с чувством выполненного долга. А теперь, после развода Ируси, такой контроль будто бы стал неуместным. И как это так, совсем юная вдруг вышла замуж без свадьбы, а потом так же внезапно развелась? Это не по-людски. То, что без свадьбы, понять можно. Сейчас очень трудные времена, денег нет ни на что. Ни у старых, ни у молодых. Людмила Харитоновна с Ноксандром Ивановичем также сорок восемь лет назад поженились без свадьбы, потому что тоже были трудные времена. Но все-таки Ируся могла бы по крайней мере прийти на чай с нареченным к своим ближайшим киевским родственникам. Так что теперь говорить про неслучившийся чай, если Ируся уже развелась с парнем. Только и знали

о нем, что он жил на Жилянской. Неприятное место, хотя и в самом центре.

Но с Жилянской Ируся вернулась в комнатку на Некрасовскую. Как быть теперь? Надо ли так же контролировать Ирусю? С одной стороны, она уже теперь не девушка, а разведенная женщина. С другой — все равно совсем юная. Еще два года учиться. Но ходить на Некрасовскую пенсионерам Александру Ивановичу и Людмиле Харитоновне становилось все трудней и труднее. Как же быть? Именно об этом и говорили они холодным осенним вечером, когда прозвучал телефонный звонок. Звонила разведенная Ируся:

— Как ваши дела? Давно ничого не слышала про вас.

— Ой, не спрашивай, Ируся. Пьем кипяток с сухариками, чай бережем для гостей. Олесь Иванович просит передать, что гостям все равно рады. Как дела у тебя, Ируська?

— По-разному. Что-то хорошо, что-то плохо. Вы где-нибудь бываете, кроме жилконторы и поликлиники?

— Ой, Ирусь, — смеется Людмила Харитоновна, — ты права, в основном в этих двух заведениях. Рады были бы куда-нибудь пойти, но в гости не с чем, а в театр не за что.

— А хотите в Оперу? На “Аиду”?

— Ируська, мы стараемся даже не проходить мимо Оперы, чтобы не страдать. Я чуть ли не плачу, как вижу афиши, и думаю, что уже туда никогда не попаду. И Олесь Иванович тоже. Вот он тебе хочет сказать, что мы откладывали с двух пенсий в течение трех месяцев, и вышло только на один билет. Олесь Иванович говорит, иди лучше ты, Людмила Харитоновна, а я ему говорю, Олесь Иванович, как это так, одной в Оперу? Мы же всю жизнь ходили вместе!

— Я вас спрашиваю: хотите завтра на “Аиду”?

— Но ж мы тебе объясняем: у нас нет денег, Ируся.

— Я вам даю два билета. Ложа бенуар. Идите и ни в чем себе не отказывайте.

— Ируся, мы не можем принять от тебя такой подарок. Ты же еще студентка, откуда у тебя деньги?

— Билеты купил мой парень. Он уже работает.

— Ну так идите на “Аиду”! Это так красиво: парень и девушка в Опере! А мы уж по радио послушаем любимые арии.

— Мы не парень и девушка, а мужчина и женщина, и у нас на вечер другие планы.

— Ну так продайте билеты! Ируся, продайте билеты под театром! Они же дорогие!

— Сейчас никто не покупает билеты под театром, вы отстали от жизни. Так вы не хотите в Оперу?

— Мы так хотим, что и сказать тебе не можем. Но ж билеты дорогие...

— Я вам делаю подарок. Сколько раз мама у вас останавливалась и ничего не платила. А вы еще и пекли пирог. Я вам хочу подарить эти билеты.

— Но это очень дорого, Ируся!

Наконец договорились, что Ируся зайдет к дяде Олесю и тете Люде за два часа до спектакля. Расскажет про свою жизнь — они ничего не будут распрашивать, она расскажет только то, что захочет, — подчеркнули свою тактичность Людмила Харитоновна и Александр Иванович.

Ируся пришла в тугих джинсах и черном свитре. На груди — десяток кулонов и амулетов на серебряных цепочках. Среди них — и знаки зодиака, и крестики разнообразных конфигураций. Ируся такая хорошенькая, зачем она намазала губы почти черным и намазала кудри каким-то раствором, будто голова только что из душа? Говорит, сейчас такой стиль.

В честь Ируси Людмила Харитоновна и Олесь Иванович купили триста граммов печенья, положили в вазочку. Заварили чай в сервизном чайничке, постелили белую скатерку на круглом столе. Им не терпится узнать о подробностях брака и развода Ируси. А она про это ни слова. Наоборот, рассказывает, что прочитала украинский перевод “Исповеди Блаженного Августина” и окончательно разочаровалась в христианстве. Если у истоков стояли такие, мягко говоря, придурки...

— Вот билеты.

— Ой, уж и не знаем, как тебя благодарить, Ируся. — Растроганные Людмила Харитоновна и Олесь Иванович уже надели свое театральное убранство. — Когда это было в последний раз? Ты не припоминаешь, Лесенька? Да, да, в восемьдесят шестом, на “Сельскую честь”. Но это было даже не в Опере, а в бывшем Октябрьском дворце, потому что Опера была на ремонте. Людей было очень мало, — погрузились в воспоминания старые театралы. — Никто не хотел ходить в Октябрьский. Но представление нам очень понравилось, помнишь, Людмила Харитоновна? Благодарим тебя, Ируся, ты нам такой праздник устроила.

— Так сделайте и вы мне праздник.

— С радостью! Какой именно, Ируся?

— Могу ли я остаться у вас, пока вы будете в театре?

— К-конечно, но зачем тебе это надо?

— Я ничего у вас не испорчу, все останется как было.

— Да нет, мы не про это. Но зачем, объясни, зачем тебе оставаться у нас, когда мы пойдем в Оперу?

— Послушай, может, ты хочешь парня сюда привести, — проявил сообразительность Олесь Иванович, — так ты это оставь, у нас не дом разврата!

— Ну зачем ты так, Лесь, как ты мог такое подумать про Ирусю?

— Дядя Лесь, тетя Люда. Но вас тут не будет больше трех часов! Надо, чтобы кто-то присмотрел за домом, чтобы воры не залезли! А постель я взяла свою, вам стирать не придется, никаких неудобств, только польза.

— Нет, Ируся, мы никогда такого не разрешали, к нам даже никто никогда не обращался с таким, и тебе не позволим. И не надо нам твоих билетов. Забирай их. Если бы мы знали!..

— Так вы не можете разрешить несчастной одинокой женщине встретиться с другом, когда вас нет дома?

— Нет, Ируся, и никому бы не разрешили.

— Но почему? Почему? Вы регулярно ходили проверять меня на Некрасовской, вам кто-то жаловался на мою неопрятность?

— Не в этом дело, Ируся. Есть вещи, которые позволить невозможно. Бери эти билеты и идите в Оперу со своим молодым человеком. Это значительно лучше, чем...

— Чем что?

— Чем... чем то, что ты задумала...

— Но с вашей квартирой ничего же не случится, тетя Люда! И в Оперу вам очень хочется! А мне очень хочется другого!

— Ируся, как ты даже могла к нам обратиться с таким!

Ируся громко заплакала. Так громко и истерично, что Людмила Харитоновна и Олесь Иванович расстерялись.

— Не плачь, деточка, ну не плачь, все будет хорошо...

— Что будет хорошо? Что? Я не могу! У меня все болит! Все! Я уже полтора месяца не могу с ним встретиться! Мы собрали последние деньги, купили вам билеты в Оперу, а вы такие...

— Ну так идите в Оперу, мы с Людмилой Харитоновной тоже на последние деньги ходили в Оперу, когда были молодыми.

— И все только в Оперу и в Оперу? В постель никогда не ходили? Я вас спрашиваю, никогда?

— Мы не можем отвечать на такие вопросы! Про такое не спрашивают! Запомни это, Ируся.

— Я пришла к вам с горем, как к близким людям! А вы, оказывается, такие! У меня все болит! Все! Вот тут! — Заплаканная Ируся встала, чтобы показать ребрами ладоней, где у нее болит. — Так болит, что умереть можно! Я думала, вы поможете, а вы такие... — И вдруг резко сменила безумный крик на ласковый голос: — Разрешите, теть Люда, дядь Лесь, а?

— Если у тебя так болит, надо идти к врачу, Ируся. А не устраивать истерики.

— Я была у врача, была! Она мне сказала, чем это лечится.

— Чем же, Ируся?

— Тем, о чем я вас прошу. Мне надо встретится с парнем! Иначе я помру! — Ируся опять зарыдала.

Людмила Харитоновна пошла капать ей валерьянку, а Лесь Иванович вышел из себя:

— Да что это за бешенство такое! Она помрет! Да был бы я твоим отцом, сейчас же стащил бы твои джинсы и так надавал бы тебе по тому месту, сразу бы тебе перехотелось!

Заплаканная Ируся опять порывисто вскочила на ноги, начала стаскивать с себя джинсы:

— Бей, старый козел, если ты думаешь, что я от этого успокоюсь, бей, бей!

— Прекрати! Ируся, прекрати! Что ты делаешь! Ты уж совсем!

— Он — старший брат моего отца! Пусть бьет!

У Ируси под джинсами атласные трусики темно-зеленого цвета. Она хочет стащить и их.

— Остановись, бесстыдница, тебя и вправду только бить!

— Ну так бейте! Бейте! Где ваш ремень? Или у вас есть плеть?

— Нету! У нас никогда не возникало потребности кого-нибудь бить! И про тебя всегда были такого высокого мнения!

— Деточка, прекрати, ну, сядь, сядь, выпей капелек, оденься...

Ируся выпила валерьянки, села на диван, оставив джинсы на бедрах. Она уже не рыдает, только истерически всхлипывает:

— Чтобы вы знали... дядя Лесь... битье по голой заднице обычно не притупляет половые чувства... а только их разжигает... Даже Абеляр и Элоиза делали так, когда любили друг друга.

— Вот уж грамотейка! Изо всей мировой классики сумела вычитать только это!

— Не только это! Не только! Что вы знаете про то, что я и где вычитала?!

— Ну, может, не бить, — признал свою ошибку Олесь Иванович. — Но таких истеричек надо посылать на бураки! Тогда бы и правда успокоилась! Без свиданий в чужих квартирах!

— На бураки? А вы когда-нибудь были на бураках? Я вас спрашиваю, вы когла-нибудь были на бураках?

— Мы много чего познали в этой жизни, Ируся, а на бураках не доводилось бывать. Но мы и без бураков знали, что и где можно себе позволить, не бесились, как те собаки.

— А я на бураках была. И знаю, как бесятся там. Вот уж где и вправду не люди, а собаки. Вы когда-нибудь слышали, какие слова произносят мужчины на бураках? Я могу процитировать!

— Не надо, не надо, Ируся. Ты лучше подтяни свои джинсы.

— А женщины, если этих особ, конечно, можно назвать женщинами! Вы когда-нибудь видели, как они наклоняются и качают своими жирными задами! И воют, и верещат, когда мужики проходят мимо них...

— Не надо, Ируся, не надо, в жизни много всякой грязи, надо думать о высоком... о святом...

— Да, про “Аиду”... про “Травиату”... или, в крайнем случае, про “Наталку Полтавку”! Я же именно со святого и начала! Кто завел разговор про стаскивание штанов и про бураки?

— Ируся, если ты такая, — Людмила Харитоновна долго ищет нужное слово, — темпераментная... девушка... почему ты развелась? Ты же была замужем, и все было хорошо...

— Кто вам сказал, что все было хорошо? Я его н-ненавидела, как... как мужика с бураков!

— Ируся, деточка, так зачем же ты тогда выходила за него замуж?

— А вы думаете, хорошо жить, когда все тебя спрашивают: где была, когда вернешься? То хозяйка квартиры, то вы с комиссией явитесь! Думала, буду разведенной, не так контролировать будут каждый шаг! А вы ничего не понимаете!

— Зря ты так думаешь, Ируся. Мы гораздо больше тебя понимаем.

— Ну так пустите нас на этот вечер! Увидите, мы ничего вам не испортим. А вы еще успеете в Оперу...

— Ируся, мы прожили большую жизнь... И много чего понимаем. Даже то, о чем не говорят. Раньше, когда были лучшие времена, у нас много людей останавливалось, ты же знаешь, мы никому не отказывали, и твоей маме тоже. И знаешь, останавливались у нас как-то молодые из вашей Хотиновки, они ехали в Ялту и проездом одну ночь ночевали у нас. Мы с Олесем Ивановичем постелили им в гостиной, на этом диване, где ты сидишь. А себе в этой спаленке, совсем рядом. И ты знаешь, Ируся, они, пока спали у нас, ничего себе не позволили! Это было так культурно! Так порядочно! Так интеллигентно! И ты знаешь, Ируся...

— Тетя Люда! Помните, у вас жила кошка Шарлотта?

— Царство ей небесное. — Людмила Харитоновна и Олесь Иванович в унисон всхлипнули.

— Помните, вы ее прооперировали, потому что она все время сбегала к котам! И вы ее не били и не читали ей лекций про высокую мораль! У меня та же самая проблема! Я к вам пришла с горем, а не с блудом! — Ируся опять перешла на сумасшедший крик. — Я бы тоже сделала себе операцию! Но где?..

— Замолчи, Ируся, замолчи, ты еще должна родить ребенка, и все будет по-другому!

— Я не знаю, встречу ли я мужчину, от которого захочу ребенка!

— Встретишь, обязательно встретишь!

— Я до тех пор помру! Вы ничего не понимаете! Если лично с вами такого не было, то вы думаете, что такого вообще не бывает!

— Ируся, что ты делаешь, встань с колен и подтяни штаны! Ируся, положи нож! Ируся, у тебя кровь на шее, Ируся, что нам скажет твоя мама! Ируся, мы сейчас посоветуемся с Олесем Ивановичем, может, мы сможем оставить тебя тут! Который час? Двадцать минут седьмого! Нам отсюда близко! Может, мы еще успеем в Оперу, только отдай сюда нож!

Ируся упала лицом на пол. Расстроенный Олесь Иванович поднял ее, попробовал натянуть на нее джинсы. Ируся отскочила и завизжала:

— Куда ты свои руки суешь, старый развратник! Корчишь из себя праведника, а сам только про то и думаешь! Езжай, поработай на бураках! Сезон еще не закончился! Пойди послушай и посмотри, как оно там!

— Ируся, ты утратила разум, деточка, успокойся!

— Вы могли этому помешать! Я к вам пришла как к друзьям! А вы старые святоши, а не друзья!

— И-ру-ся! Мы посоветуемся с Олесем Ивановичем на кухне и, скорее всего, разрешим тебе то, о чем ты у нас просишь. Только подожди немного! И главное, успокойся. Успокойся. Вот так. Вот так. Ируся больше не плачет. Больше не плачет. И даже не хлюпает. Все хорошо.

— А можно, я пока позову сюда своего парня? Он замерз внизу.

— Конечно, деточка! Надо было сразу идти с ним!

Ируся подтянула джинсы, накинула плащ, вышла и скоро вернулась с парнем. Старые супруги почему-то ожидали увидеть чернявого юношу грузинского типа с хищным черным взглядом. Ируся привела беленького невысокого и очень тоненького паренька. Чувствовалось, что ему было неловко.

Дядя Олесь и тетя Люда пошли в кухню и закрыли за собой двери.

— Ты знаешь, я тоже выпил бы валерьянки. — У Олеся Ивановича дрожали и голос и руки.

— А я так хотела в Оперу, Олесь. Может, мы бы кого-нибудь встретили в антракте из знакомых? Помнишь, мы раньше всегда встречали в Опере знакомых.

— Но если брать эти билеты, надо оставлять эту парочку тут! И превращать наше жилище в бордель!

— Везде теперь бордель, Олесь. Ты сам это знаешь.

— Но не в нашем доме... Хотя... эта девочка... и правда больна... и я тебе скажу... что до того, как мы познакомились... я, конечно, был парнем, не девушкой... со мной что-то такое бывало... как вот с ней... и я, ее возраста парень... в той самой Хотиновке... ходил к женщине с бураков... ты прости, Людмила Ивановна, что я об этом...

— Харитоновна, Александр Иванович...

— Еще раз прости меня, Харитоновна... Но я думал, что такое бывает только с мужиками. А чтобы с девкой! Да еще и с такой грамотной!

— Ты знаешь, Олесь, если бы я видела — у них любовь. То я бы, честное слово, вспомнив нас сто лет назад...

— Пятьдесят, Люда...

— Но это же черт знает что! Мне надо! У меня горит! Мне припекло! Что это такое?

— А еще я по опыту знаю...

— Что ты знаешь по опыту, Олесь Иванович?

— Столько, сколько идет “Аида”, этим не занимаются. Потом идет хлюпанье в ванне. Потом достается бутылка.

— А я и не знала, что у тебя такой опыт...

— А потом начинают шарить по квартире.

— Да, если бы мы были бы готовы к этому, то замкнули бы спальню и в ней все ценные вещи...

— Какие у нас ценные вещи, Людмила Ивановна, то есть Харитоновна?

— А наша переписка? Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь это читал! Как почувствую близкий конец, я сожгу эти письма!

— Так жги сейчас! Смерть может прийти неожиданно!

— Спасибо за совет, Олесь Иванович! Но мне хочется подольше сохранить наши письма!

— Ты такая сентиментальная!

— И кроме того, то обручальное кольцо, неизвестно, золотое ли оно, которое ты мне когда-то подарил, ты сам сказал, это от вашей бабушки.

— От прабабушки.

— Тем более. Но Елена тоже на него претендовала.

— Они с братом считают, что оно потерялось.

— Тем более мне бы не хотелось, чтобы через Ирусю они узнали, что кольцо у нас.

— Впрочем, чего бы она полезла искать это кольцо! Ты уж совсем, Люда!

— А в Оперу мы все равно опоздали!

Олесь Иванович вынул из кармана театральных штанов часы на цепочке, грустно покачал головой:

— Звучит первый звоник.

— Надо было меньше вспоминать женщин с бураков!

— И пустить этих скаженных котов на наш диван?

— Итак, мы им скажем, что рады их видеть у себя. Пусть приходят на чай, пусть будут нашими гостями. И когда мы совсем начнем им доверять, то не надо и билетов в Оперу! Мы можем пойти в гости к Гале!

— Да, мы не видели Галю больше года! Надо было бы проведать ее до гололедицы!

Старые супруги наконец приняли решение и вышли с кухни в коридор. Людмила Харитоновна двинулась в комнату, открыла двери и с ужасом закрыла их.

— Что случилось?

— Они там... Уже... Прямо на полу...

— Я их сейчас! Таки отдубасю! Обоих! Чем под руку попадет!

— Стой, остановись! Они могут склеиться! — Людмила Харитоновна судорожно схватила разгневанного мужа. И им обоим припомнилась одна из самых ужасных картин их далекой молодости, как выносили из студенческого общежития двоих любовников, которые не могли разъединиться, когда их застукали.

— Пойдем! На улицу! Тут душно!

Они помогли друг другу надеть пальто и, содрогаясь от звериных звуков за стеклянными дверями комнаты, тихо вышли из квартиры. Было темно, в подъезде воняло мочой и мышами. Старый дом был недалеко от Оперы, до него еще не добрались новые покупатели. Наощупь вышли, медленно пошли по холодной сухой улице, не зная, что сказать друг другу. Наконец он заговорил:

— Они нас прямо берут за горло. Сейчас мне хочется умереть. Внезапно. Упасть на землю и больше не встать.

— А я не хочу умирать, Олесь. Я хочу дождаться, чтобы Ируся по-нормальному вышла замуж. И к Гале мы еще должны заглянуть до гололеда. Еще есть дела.

— Да, и ванную комнату надо было бы побелить. Может, Витька бы приехал, помог! Он же на пятнадцать лет младше меня.

Витька — это отец Ируси, муж Елены. Он еще работает в своей Хотиновке. В последний раз они с Еленой и с маленькой Ирусей были все вместе у киевских родственников бог его знает как давно. Когда Ируся еще не выговаривала букву “р” и обижалась, что ей дали имя, в котором эта буква есть.

— А помнишь, какую утку они тогда привезли? Вы с Еленой ее приготовили с яблоками!

— С капустой! Мы ее приготовили с капустой!

— А мне кажется, с яблоками!

— Я готовила, и я помню!

— А я ел!

— Поедим ли мы до смерти еще такую утку?

— Вчера ты плакала, попадем ли мы в Оперу.

— Да, жизнь берет за горло.

— И все равно хорошо, что жизнь, а не смерть.

— Но после недавней сцены таки хочется помереть...

Они медленно шли по осенней улице. Падали сухие листья. Сияли роскошные магазины. Там, за стеклом, люди покупали пиво и колбасу. В Опере уже давно закончилась увертюра, занавес вознесся вверх, открыв сцену с древнеегипетскими декорациями. А вверху, в маленькой квартире в старом доме, двое молодых людей, нахально выгнав из дома старых хозяев, утверждали свое право... какое право? Мир и вправду безумный.

Старики остановились возле одного из магазинов.

— Давай купим немного ветчины.

— А может, лучше четыре сосиски?

— Ты взял с собой деньги?

— Кажется, у меня что-то было в кармане. Вот пятьдесят копеек, а вот еще, а вот и гривна.

— Вот вы где! Вы забыли ключи! Вышли из дома без ключей! Держите!

К ним подбежали счастливые парень и девушка. У Ируси от поцелуев стерлась ужасная темная помада, без нее она хорошенькая, как цветочек. Очень похожа на сестричку ее отца и Олеся Ивановича, которая когда-то умерла молодой.

— Ирина нас не познакомила. Меня зовут Артур. — Парень протянул руку, и Олесь Иванович пожал ее. А что ему еще было делать?

 

 

Перевела с украинского А. Бражкина