ПЕРИОДИКА

“Афиша”, “Взгляд”, “Московские новости”, “Московский комсомолец”, “НГ Ex libris”, “Новые Известия”, “Newslab.ru”, “Огонек”, “OpenSpace”, “ПОЛИТ.РУ”, “Православие и мир”, “Пресс-Лайн”, “Российская газета”, “Русский Журнал”, “Русский репортер”, “RuData.ru”, “Северная Аврора”, “Сиб.фм”, “SvobodaNews.ru”

Михаил Айзенберг. После мастер-классов. — “ OpenSpace ”, 2011, 10 ноября < http://www.openspace.ru >.

“Стихи — это непрерывное выяснение, что такое стихи. То есть выяснение того, что такое стихи сегодня , а это невозможно без ориентации на местности, в „поле действий” (как определял поэзию Мандельштам)”.

“Мы не живем в сегодняшнем дне, мы в него прорываемся, и нет более насущной задачи, чем выяснение, что такое это „сегодня”. Стихи — один из самых испытанных и действенных способов такого прорыва”.

“Стихи и есть единственная в своем роде возможность небуквального высказывания. Тембр, интонация, скорость и сила звука — равноправные его участники. Они входят в контакт (и конфликт) со стиховой семантикой, сплошь и рядом ее перекрывая; сами становятся смыслом. Это и есть поэтическое высказывание: голос не одного человека, а самого языка, места, времени (всего этого вкупе)”.

“Алфавит инакомыслия”: Иосиф Бродский. — “ SvobodaNews.ru ”, 2011, 15 ноября < http://www.svobodanews.ru >.

Говорит Иван Толстой: “Надо сказать, что когда я впервые принес в семью домой машинописные странички с самиздатом, где были стихи Бродского (это был чуть ли не самый первый самиздат, который вообще попал мне в руки, хотя, может быть, Ходасевич был чуть раньше), то одна из моих сестер (я не буду говорить какая, у меня их, в качестве алиби, пять штук), прочитав и узнав от меня, от самого младшего в нашей семье, эти стихи Бродского, сказала: „Ваня, а что, если это проза, да и плохая?” То есть неприятие Бродского было таким же явлением, не будем лукавить, как и его признание, были люди, никаким образом не связанные с советской властью, не связанные с идеологией, которые эстетику Бродского не принимали, эстетику, а может быть, и этику, а может быть, и личность, которая просвечивала через его стихи. Это было — как соленой пеной по губам я получил, потому что мне страшно понравились эти стихи Бродского, но я получил такой отклик из дома, от члена семьи, за которым я числил литературный вкус, и оказалось, что мы совершенно разные люди в этом смысле”.

Без панциря русской экзотики. Почему в России миллионеров больше, чем в Германии, а премий на порядок меньше? — спрашивает финалист “Большой книги” Михаил Шишкин. Беседу вела Екатерина Морозова. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2011, № 258, 17 ноября < http://rg.ru >.

Говорит Михаил Шишкин: “Россия являлась „местом смерти, боли и ужаса”, наверное, потому, что я, кроме России, нигде тогда еще не жил. Вот переехал сейчас из Цюриха в маленькую деревню в Юрских горах, на французской границе в получасе от Базеля. Чудесные места, красота, покой. А на прошлой неделе наш сосед через два дома покончил с собой. Днем катался с сыновьями на велосипедах, а потом повесился в мастерской в подвале. Никто не понимает, что с ним произошло. Тут не принято такое понимать. Так что всякое место на земле — место смерти, боли и ужаса. Просто это надо знать”.

Взять бюджет на освоение Сибири — и осваивать, осваивать... — “Сиб.фм”, 2011, 29 ноября < http://sib.fm >.

Говорит Линор Горалик: “Программирование и вообще естественно-научное образование — это стержень того, как я воспринимаю мир. Мне кажется, что естественно-научная подготовка, пусть даже не академическая, любому человеку может дать очень многое. Это ещё один способ видеть мир, это навыки системного мышления, это шанс научиться подходить более или менее рационально к самым разным задачам. <...> Мне очень повезло с образованием, но, конечно, я жалею, что не училась больше. Мне чудовищно не хватает гуманитарных знаний”.

Где Фома Аквинский? Беседа Александра Морозова с Константином Бандуровским. — “Русский Журнал”, 2011, 6 ноября < http://russ.ru >.

Говорит Константин Бандуровский: “Лично мне кажется весьма актуальным старый вопрос о свободе воли, которая много раз отвергалась и опять отвергается в рамках неоматериализма, базирующегося на нейрофизиологии. А ведь признание свободного волевого субъекта лежит в основе современной юриспруденции, субъект-субъектной педагогики, свободного рынка и демократического политического устройства (да и современной цивилизации в целом). Здесь опять уместно вспомнить об аргументации Фомы в защиту свободы воли. Или, скажем, меня очень волнует то, как современное кино работает со временем. Казалось бы, бесконечно далекая тема от средневековой философии. Однако из всех представлений о времени, которые существуют, наиболее эвристичным оказывается томистское”.

Линор Горалик и Юлия Идлис: “С Красноярском можно делать любые культурные проекты”. Беседовали Александра Воробьева и Анастасия Дроздова-Зубарева. — “ Newslab.ru ”, 2011, 11 ноября .

“Л. Г.: <...> У старшего поколения зачастую совершенно другие отношения с поэзией: они привыкли к совершенно другим нормативам, и у них, соответственно, от поэзии совершенно другие ожидания. Спектр эмоций, которые они готовы по поводу поэзии испытывать, куда уже, чем современная поэзия предлагает. Скажем, старшее поколение часто ищет в поэзии простейшего утешения — утешения красотой, пусть даже красотой сусальной. И даже те, кто в молодости читал не Асадова, а Евтушенко, все равно бывают современной поэзией разочарованы. <...>

Ю. И.: <...> Эти люди выросли в ситуации, когда с ними разговаривали. И они ждут, что сейчас с ними тоже будут говорить. А в современном искусстве произошел коперниканский переворот. Раньше в центре стояла фигура автора, который и говорил, а остальные слушали. Теперь в центре оказалась фигура воспринимающего — зрителя, читателя, участника. И поэтому сейчас автор хочет, чтобы тот, с другой стороны, ему что-то сказал. И этим завершил бы произведение. Поколение, которое выросло на интерактивной среде (интернет, перфоманс, 3D-кино), готово договаривать за автора, вкладывать в его конструкцию поэтического свои смыслы, достраивать произведение для него”.

София Губайдулина: “Мы еще находимся в состоянии архаики”. Классик современной академической музыки об усталой цивилизации, бодрой Казани, ценности оков, божественном абсолюте и своем дне рождения. Беседу вел Роман Юсипей. —· “ OpenSpace ”, 2011, 18 ноября < http://www.openspace.ru >.

“Слушание серьезной музыки требует от слушателя сил и активности, а мы живем в условиях усталой цивилизации. Я никого не обвиняю. Это понятно: действительно, приходит человек вечером на концерт или в театр, и если он целый день работал, то уже не может быть талантливым воспринимателем искусства. Ведь восприятие — это тоже талант и, как всякий талант, требует известных условий. Лично я, если очень устала, тоже теряю способность воспринимать художественное произведение. Перед концертом стараюсь обязательно отдохнуть, чтобы быть в форме как слушатель”.

“Когда я смотрю на мир, вслушиваюсь в него и в себя, то вижу трагедию в самой основе нашего существования. Сейчас очень большое распространение получила мысль, что без зла не было бы добра. И с этим трудно поспорить, хотя в самом оправдании зла уже заложено нечто дьявольское. Иной раз действительно кажется, что не Бог, а черт создал мир, если внешне все основано на поедании одного существа другим ради продления собственной жизни. Но мир сотворил все-таки Бог: чтобы осуществилось его дыхание, раскрылась полнота. И он создал только добро”.

Игорь Гулин. Смертью изящных. —·“ OpenSpace ”, 2011, 28 ноября.

“В „Триптихе” [Саши Соколова] есть страницы виртуозные, вполне достойные первых соколовских романов, а есть такие, что их невозможно читать без стыда, но, кажется, судьбу книжки определило вовсе не это. Вообще-то должен расписаться тут в фиаско: когда я начинал эту статью, то думал, что найду внешние, контекстные объяснения тому факту, что „Триптих” был пропущен. Мне это не удалось. Кажется, дело главным образом в том, что это книжка, которая не хочет быть прочитана. В самой ее организации заложена невстреча с читателем. „Триптих” — продолжение не прозы, не поэзии и даже не эссеистики Саши Соколова, а его молчания”.

Из города Эн. Конкурируют не писатели, а пепси- и кока-кола, — считает финалист “Большой книги” Дмитрий Данилов. Беседу вела Екатерина Морозова. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2011, № 260, 18 ноября.

Говорит Дмитрий Данилов: “Я пытался в этом квазидневнике [“Горизонтальное положение”] — не надо воспринимать этот текст как дневник настоящий — зафиксировать то, на что обычно авторы романов не обращают внимания: на поток мелких повседневных „неважных” явлений, из которых процентов на 90, а то и на все 99 состоит жизнь подавляющего большинства людей. Зафиксировать, если можно так выразиться, поток неважного, поток обыкновенного. Мне кажется, что, пристально вглядываясь в это самое неважно-обыкновенное, мы можем понять о жизни нечто, что ускользает от нас, когда мы имеем дело с яркими героями и необыкновенными событиями”.

“Я думаю, имеет смысл говорить не о спаде реальной значимости литературных премий, а о спаде реальной значимости литературы вообще. Да, литература больше не интересна обществу в целом, общество больше не нуждается в ней как в некоем зеркале, в которое оно, общество, смотрело бы на себя с ужасом и отвращением. Наступает конец эпохи текстоцентричности. Может быть, это и хорошо, на самом деле, — для самой литературы”.

Интервью с Владимиром Друком. Беседовал Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2011, 12 ноября < http://www.polit.ru >.

“В. Д.: <...> [Всеволод] Некрасов. Я думаю, что это совершенно удивительный поэт, еще недооцененный и не прочтенный. Понимаешь, сейчас пишут о минимализме, о концептуализме… Мне кажется, что Некрасов уже давно ни в каком не „изме”. <...> Я недавно писал работу — в связи с его кончиной меня попросили написать, — и я сделал семантический поиск по Интернету. Это как гадалка такая, только семантическая. И выскочили три смысловые связи. Первая связь — это русский язык. Когда я стал думать почему, мне стало понятно: надо бы русский преподавать и учить по Некрасову. Потому что это будет точное попадание в самые недра языка.

Л. К.: В его интонацию? Да?

В. Д.: Погружением. Вглубь языка уходить, в ядро, в nucleus , нуклеидные слои. Вторая вещь состоит в том, что Некрасов, конечно, сказочник. Он — идеалист. И он максималист от этого. И от этого — его максимы во взаимоотношениях с коллегами и с литературной средой. Они наполнены не злобой, они наполнены добром и досадой, когда что-то или кто-то недотягивает до идеала. Это чисто сказочный вариант. Там у меня получилась параллель с Андерсеном, со „Снежной королевой”, когда сломано зрение, когда кто-то не видит целостной картины. И третья связь — это удивительно — связь с иудаизмом и с каббалистическим понятием, что мир был создан из букв, из звуков.

Л. К.: Да, да.

В. Д.: Похоже, что суть первоначальных звуков — основных фонем — удивительным образом была им угадана и раскрыта. Хотя я думаю, что он не занимался никогда каббалистикой и был бы страшно удивлен, если бы ему кто-то об этой связи сказал. Он пришел к этому абсолютно автономно”.

Майкл Каннингем. “Когда дело доходит до красоты, я становлюсь проституткой”. Беседу вела Анна Сотникова. — “Афиша”, 2011, 22 ноября < http://www.afisha.ru >.

“Вирджиния Вулф была первым великим писателем, которого я прочитал. Я жил в Лос-Анджелесе, был маленьким, самоуверенным и глупым, и вдруг мне попалась ее книга. И тогда я понял, что может сделать язык, что означают слова „великая книга”. Это было как первый поцелуй — после ты целуешь много разных людей, но никогда так, как в первый раз. Вирджиния Вулф научила меня читать и превратила в писателя, именно такого, какой я есть”.

“Хемингуэй пишет как трансвестит. Как женщина, которая пытается писать как мужчина”.

Андрей Кончаловский. У людей — ожирение мозгов. Как “разруха в головах” приводит к кризису искусства, экономики, личности и цивилизации? Беседу вела Оксана Нараленкова. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2011, № 270, 1 декабря.

“Я, например, считаю, что весь социалистический реализм, тот, с которым так сильно боролись в свое время, сейчас является интересным искусством. Мало кто из сегодняшних художников в состоянии заниматься живописью, как занимался какой-то отчаянный соцреалист Герасимов. Попробуй, напиши так, как он написал Сталина с Ворошиловым, идущих по набережной. Оказалось, что соцреалисты обладали высокой профессией художника. Дилетантство сейчас очень быстро проникает во все сферы, потому что технологии и эстетика позволяют людям быть дилетантами и делать видео, фотографии, шоу, создавать некую концептуальность, нарисованную на мосту. Это все — поступки, но не искусство”.

Леонид Костюков. Высоцкий: что остается. — “ПОЛИТ.РУ”, 2011, 26 ноября < http://www.polit.ru >.

“Сейчас я бы сказал так, что в качестве материала настоящая поэзия использует (на конечном этапе) слова; Высоцкий же — речевые обороты. Это очень актерская поэзия, поэзия наблюдения и вживания, поэзия бенефиса. Конечно, вспоминается сентенция Мандельштама насчет актерства как противоположной к поэзии профессии”.

“Слушатели со стажем помнят, как Высоцкий пел: и мне не жаль распятого Христа — а потом изменил взгляды и стал петь: вот только жаль распятого Христа . В этой небольшой правке отражается не только Высоцкий; в ней отражается наивная вера шестидесятников — что надо чуток исправить (иногда — на 180 градусов) пару деталей — и все наладится”.

“В том числе — это поэт язычников и атеистов; здесь я не агитирую за РПЦ, а просто определяю феномен советской литературы вообще (к которой Высоцкий, безусловно, принадлежит): сама книжная словесность и русская поэзия, в частности, возникают внутри христианской культуры. Вне зависимости от степени религиозности автора. А советская литература — своеобразное отступление в некую античность, мир идолов и кумиров, мифов, легенд, малых божеств, ритуалов, наивных моделей космоса и бессмертия и т. д.”.

“Кто твой враг?” Беседу вел Константин Мильчин. — “Русский репортер”, 2011, № 46, 24 ноября < http://expert.ru/russian_reporter >.

Говорит Умберто Эко: “<...> Италия имеет тенденцию разваливаться, потому что нашу страну искусственно объединили. А Европейский союз — это совсем другая история. Он должен привести нас к исчезновению наций, которые в той или иной степени формировали жизнь Европы последние 800 лет. Теперь более важным будет союз, например, Барселоны и Загреба, чем союз Испании и Хорватии. Нас ждет новая федерация городов, и так Европейский союз сможет выжить. По крайней мере у него есть такой шанс”.

Денис Ларионов. Кирилл Корчагин. Пропозиции. —·“ OpenSpace ”, 2011, 15 ноября < http://www.openspace.ru >.

“<...> изучение происхождения поэтики Корчагина в свете практик, ставших для русской поэзии уже почти классическими в последние, скажем, пятьдесят лет, — такое изучение вряд ли окажется продуктивным. Мы говорим не только о пресловутой „новой искренности”, метареализме и концептуализме, но и о более ранних опытах конкретистов или даже обэриутов (за исключением Александра Введенского, но и тут нужен отдельный разговор). Однако предсказуемо близкими оказываются для Корчагина авторы, чей пристальный интерес к актуальному литературному процессу совмещается с ощущением собственной отдельности в его рамках: среди них Сергей Стратановский, Аркадий Драгомощенко, Дмитрий Волчек, Сергей Завьялов, Александр Скидан, Марианна Гейде, Вадим Кейлин — и не только они”.

“Именно существование в рамках героического дискурса отличает тексты Корчагина от опытов ряда современных авторов, для которых война является метафорой, требующей изживания травмы (о них более подробно рассказано в ряде аналитических статей И. В. Кукулина)”.

“Любовь осталась только в масскульте”. Наталья Иванова рассказала Татьяне Малкиной, как защищаться от литературы. — “Московские новости”, 2011, на сайте газеты — 18 ноября < http://www.mn.ru >.

Говорит Наталья Иванова: “Но вот как реагирует на критику, скажем, Владимир Маканин. Я о его романе „Две сестры и Кандинский”, вышедшем в этом году в „Новом мире”, написала довольно непростую заметку. Не могу сказать, что очень ядовитую, но яд все-таки там присутствует, и не в гомеопатических дозах. Встречаю его и думаю: „Все, сейчас здороваться не будет”. Как это принято у литераторов. Но нет, Владимир Семенович оказался мудрее своих коллег по перу. Он не только подошел — даже переместился с другого столика за мой (это был какой-то праздник или юбилей), чуть ли не за ручку держал. Говорю: „Володя, я-то думала, что ты со мной разговаривать не будешь”. Он отвечает: „Все зависит от уровня разговора”. Вот так ответил хитроумный Маканин. Который понимает, что это не последняя вещь, которую он написал”.

“<...> главное для меня не реакция на то, что я написала, а моя реакция на то, что я прочитала. Если я свою реакцию выразила, если я это сделала в соответствии со своими понятиями о литературном Боге, литературной справедливости — я довольна”.

Мир не хочет почитать Пелевина. Переводчик Елена Костюкович: “Умберто Эко не антисемит, а наши современные писатели вне России никому не нужны”. Беседу вела Вера Копылова. — “Московский комсомолец”, 2011, 1 декабря < http://www.mk.ru >.

Говорит Елена Костюкович: “Он [Умберто Эко] очень по-западному мыслящий человек. Русские писатели не формировались из чтения Фомы Аквинского, из католической школы. В образовании нет массированного преподавания философии. В литературе философия растворена и близка к психологии (Достоевский). У Эко философия как вспышки, и предполагается, что читатель ее знает. Русский писатель осознает литературное пространство по-другому”.

Андрей Немзер. Спокойной ночи, малыши. Названы лауреаты премии “Большая книга”. — “Московские новости”, 2011, на сайте газеты — 30 ноября.

“Но ведь награжден же Сорокин! Великий и ужасный. Нормальный, опричный, голубосальный, ледяной и метельный. Признанный чудом из чудес всем „славистическим” сообществом (и его окрестностями) и вечно гонимый (гнобимый, оттираемый от пирога) официальными властями, „идущими вместе” и косной „совковой” критикой. Бестрепетно год за годом вещающий скорбную истину о том, что в этой стране никогда ничего (доброго, живого, творческого, человеческого) не было и не будет. <...> Дивиться нечему. Ибо Сорокин абсолютно свой в ряду нынешних триумфаторов, ведущих якобы разными голосами все ту же мелодию, что своей уютной безнадегой так сладко ласкает наши утомленные сердца и дремлющие мозги. В этой стране (ледяной пустыне, по которой бродит лихой человек) никогда ничего не было и не будет, кроме дурацких провокаций, сюрреалистических миражей, наркотического бреда, всполохов кровавой истерии и сентиментальной переписки трепетных мертвецов. Волшебная песня! Слушая ее, чувствуешь себя приобщенным к высшей мудрости и утонченным чувствованиям. Эзотеричным. Нежным и удивительным. Сладко спящим в комфортабельном сугробе, а потому наконец-то свободным от тех лживых соблазнов и якобы требующих решения (выбора, поступка) проблем, которые навязывает так называемая история. Движущаяся по кругу в мутной ночи. От одной кровавой напасти к другой — худшей”.

Вячеслав Овсянников. Прогулки с Соснорой. Дневник. — “Северная Аврора”, Санкт-Петербург, 2011, № 13 и 15, продолжение следует < http://avrora-lukin.ru >.

“ 11 декабря 1992 года. Принес ему книги: Фрейд „Толкование сновидений” и Фромм „Душа человека”. Он [Виктор Соснора] сидит на тахте:

— Фромм — один из тех писателей, которые предлагают проекты переустройства мира. Зачем мне это? Эти писатели для меня — клопы. Вообще не существуют. Дело не в том, что тема социальная. И у Достоевского и у Кафки, да у многих, главная тема — социальная. Но ведь у них не что иное, как выражение ужаса перед тем, как устроен этот мир. То есть они писали антиутопии. А проекты переустройства никто из них никогда не предлагал. И в голову им не приходило. Они просто-напросто и не знали, как его, мир, можно переустроить. Но зато они прекрасно описали „знающих” это: Достоевский „Бесы”, Платонов „Котлован”. Вот и у меня: „День Зверя”, „Башня”, да большинство мною написанного — что это, как не ужас перед миром?”

“ 24 февраля 1995 года. Гуляли более четырех часов по длинной дороге. Снег утоптан, идти легко. Он в тулупе, кожаная шапка с опущенными ушами:

— Я вообще не читаю ничего серьезного. Серьезное, значит — тупое. С детства не люблю Льва Толстого вот за эту самую серьезность, за его тупое морализаторство. Учит людей, как им жить! В наше время — Солженицын. Этот переплюнул. Этот не только учит, как жить — он учит, как управлять государством. Дальше ехать некуда. Вообще, вся русская литература — какая ужасная картина! Все русские писатели какие-то задавленные, трусливые, несвободные, принужденные, с комплексами. Страна рабов! Первобытно-общинный строй до сих пор. В русской литературе — никакой игры, никакого остроумия, легкости и непринужденности свободного человека. Что? Гоголь? Когда я говорю о русской литературе, я никогда не имею в виду Гоголя. Он — не русская литература, он — вне русской литературы, он — величина совсем других уровней и масштабов, мировой писатель, каких единицы. Этакий эпический чудак. Все его персонажи стали нарицательными. Да, еще одна свободная книга — „Герой нашего времени” Лермонтова. Печорин — персонаж, которому в России подражали в жизни. Но книжка-то маленькая, больше у Лермонтова ничего, поэтому в мире он не звучит. Вся остальная русская литература — ущербная, вымученная, зажатая, литература рабов. Ведь ты посмотри: ни одного увлекательного авантюрного романа мирового значения. А в Европе сколько! Дюма, Стивенсон, Конан Дойль”.

Денис Осокин. “Клонится груша под сильным ветром”. Беседу вела Екатерина Гоголева. — “ RuData.ru (Энциклопедия кино)”, 2011, 31 октября < http://www.rudata.ru >.

“Этнограф и фольклорист — как часто меня обозначают — самые ласковые и прекрасные для моего сердца слова! Но это по призванию — а не по заслугам. У меня нет ни одной научной публикации, диссертация недописана. Все силы уходят на художественную литературу и кино. Правда, университет закончен, экспедиции были! Наука — мечта со школы, но я не уверен, что этот путь у меня получится в той мере, в какой бы хотелось. Скорее всего, я могу лишь подогревать себя надеждой на то, что когда-нибудь какой-нибудь дружественный университет на Земле даст мне почетного доктора! Я горячо хотел быть ученым, а стал художником”.

“В жизненном плане „Овсянки” пробили какую-то брешь (земляную ли, небесную ли), прожгли какие-то защитные покрова вокруг меня — и на меня посыпались беды. Стали материализовываться мои книжки и врываться в мою жизнь, все книжки — написанные ранее за 12 лет. А содержание многих из них далеко от покоя. После „Овсянок” у меня развилась аквафобия. (Правда, ушла застарелая аэро-.) И это притом что все мои новейшие критики, все, как один, познакомившись со мной, стали писать обо мне как о „певце воды”. Ага, так было: вода и ветер шумят во всех моих работах. Вода = Эротика = Мир Живых. И я в жизни-то всегда держался берегов и залезал в воду при каждой возможности и невозможности. Сейчас воды из крана в доме мне более чем достаточно. Желание гулять вдоль рек ушло. Может, и вернется? Вода не возбуждает, а холодит. Меня больше тянет в поля и в овраги”.

“Писатели не успевают думать”. Беседовал Андрей Архангельский. — “Огонек”, 2011, № 47, 28 ноября < http://www.kommersant.ru/ogoniok >.

Говорит Ирина Прохорова: “Я не понимаю этого обожествления „рынка”, очень похожего на прошлое преклонение перед мифическим „коммунизмом”, который сам придет и всех осчастливит. Не абстрактный рынок формирует нашу действительность, а определенная система ценностей общества, набор приоритетов, степень просвещенности, в конце концов. Все кричат о любви к культуре и призывают бороться за чтение. Я это глубоко приветствую. Только бороться надо тоже с умом. Во многих странах принимаются специальные законы, которые удерживают от краха культурное книгоиздание и поощряют распространение серьезных книг. А если пустить все на самотек — тогда наступает деградация культуры”.

Развитие технологий: возможности и проблемы. Лекция Рональда Бэйли. — “ПОЛИТ.РУ”, 2011, 24 октября < http://www.polit.ru >.

Текст лекции научного обозревателя журнала Reason , эксперта по вопросам науки, биотехнологий и экономики науки Рональда Бэйли , прочитанной 21 сентября 2011 года в клубе “ПирО.Г.И. на Сретенке” в рамках проекта “Публичные лекции Полит.ру”. Лекция организована в партнерстве с InLiberty.ru и Фондом Фридриха Науманна.

“Есть ли какие-то характеристики человека, которые нельзя затрагивать? <...> Сон. Каждое живое существо спит — и нужно ли спать, это вопрос из того же разряда, что нужно ли быть мужчиной или женщиной. Следующее — это пол, а следующий пункт — быть членом нашего вида, то есть представителем вида Homo sapiens . Можно, конечно, запихнуть в эмбрион еще две дополнительные хромосомы с огромными генетическими улучшениями, и этот человек будет иметь 48 хромосом — и он не будет представителем рода человеческого в том виде, в котором он есть сейчас, и если у нас будет 48, а не 46 хромосом, то если у этих людей будут дети, то почему бы не признать их тоже людьми, хотя они, может быть, и не будут Homo sapiens ? И наконец, нормальное старение. Все живые существа умирают, должны ли умирать мы? Я бы сказал, что нет. Первая такая технология — это электронная татуировка; ее изобрел наноинженер Майкл Макалпайн из Принстонского университета. На предплечье наносится татуировка, и здесь указывается уровень глюкозы, уровень артериального давления, а в будущем там будет и другая медицинская информация, и все эти технологии можно вживлять в тело, и функции организма можно будет контролировать с использованием этих технологий. Сегодня в фармацевтике есть препараты, которые дают нам возможность долго не спать, бодрствовать, и в Соединенных Штатах уже достаточно много людей, которые это принимают при необходимости, и сейчас развивается много технологий, какие-то из них выживут, какие-то — нет”.

“Русская литература не дает расслабиться”. Беседу вела Ирина Ковалева. — “Новые Известия”, 2011, 18 ноября < http://www.newizv.ru >.

Говорит писательница и переводчица Мэри Хобсон: “Многие строчки [комедии “Горе от ума”] вошли в поговорку. Русским понятно, а как донести суть до англичан? Как, например, передать по-английски вот этот намек на Толстого-американца — „вернулся алеутом”? Или финал: „Карету мне, карету!” У нас на слово „карета” есть только пара рифм, и обе не в тему”.

“У русского слова „ум” — десятки оттенков смысла, и встречается оно в комедии сотни раз, потому что несет стержневую функцию. Это и разум, и интеллект, и сообразительность, и остроумие, и многое другое. В английском языке столь же емкого эквивалента нет. А раз нет эквивалента — приходится заменять ключевое слово десятком других в зависимости от контекста, и стержень комедии распадается! Сначала я перевела ее название так: „ Too Clever for Comfort, or the Misfortunes of a Thinking Man ” — „Слишком умный, чтобы жить спокойно, или Терзания мыслящего человека”. Вышло точно, но длинно, поэтому во второй редакции пришлось вернуться к выражению „ Woe from Wit ” („Горе от остроумия”) — под ним комедия уже переводилась раньше, английский читатель успел к нему привыкнуть”.

“Согласитесь, что „Горе от остроумия” — совсем не то же самое, что „Горе от ума”! Значение „остроумие” за словом „ wit ” закрепилось в сознании английских читателей в связи с творчеством Шеридана, Конгрива и Уайльда, которые вывели на сцену целую плеяду героев-остроумцев. В рамках этой литературной традиции под „людьми ума”, „остроумцами” стали подразумевать тех, кто стремится выделиться и отличиться, кому претит практическая деятельность, кто одержим тщеславием, нетерпим к порицанию, жаден до славы. Это франты и весельчаки, соревнующиеся в проделках, в игре утонченного интеллекта, в изобретении новомодных словечек, чтобы издеваться над тупицами. Отождествлять Чацкого с лондонским денди или уайльдовским остроумцем было бы неправильно, но именно такая ассоциация рождается у англичан, что, несомненно, обедняет характер главного героя”.

 

“Русский писатель может жить где угодно”. Беседу вел Кирилл Решетников. — “Взгляд”, 2011, 30 ноября < http://www.vz.ru >.

Говорит Михаил Шишкин: “В XX веке с русскими писателями произошла очень неприятная история. Много поколений писателей оказались изолированы, и у них образовалась своя субкультура, возникла ситуация, когда люди начинают говорить какими-то только им понятными шуточками. Поэтому современная русская литература на Западе не читается. Переводится, но не читается”.

“Для русского писателя как раз очень важно уехать из России и пожить в другом месте, чтобы понять, что субкультура, которая здесь образовалась, — это тюремная субкультура, из нее нужно вырваться”.

Свобода на фестивале “Украинский мотив”. Круглый стол “Возможен ли диалог без идеологии”. Беседу вела Елена Фанайлова. — “ SvobodaNews.ru ”, 2011, 6 ноября < http://www.svobodanews.ru >.

“ Андрей Пустогаров: Сергей Жадан удачно высказался, что он за диалог без идеологии. Мне кажется, что вряд ли получится такой диалог. Я скажу, какие виды диалогов присутствуют на этом поле. Есть такая идеология, которая явно не ведет ни к какому диалогу. В качестве литературного примера я приведу книгу Василя Шкляра „Черный ворон”, за которую в прошлом году проголосовали как за лауреата Государственной премии литературы имени Тараса Шевченко. Эта книга о борьбе украинских повстанцев с московским империализмом. Причем она подается в духе борьбы светлых эльфов со злобными гоблинами. Это 20-е годы, повстанческое движение на Украине. Такое изображение ни к какому диалогу не ведет. Такие утверждения, например: никакого украинского языка не существует, не существует никаких украинцев, а есть только русский народ. Мне кажется, что это не ведет ни к какому диалогу. Но, мне кажется, в русском поле это все-таки в маргиналиях присутствует...

Елена Фанайлова: Зато в русском поле присутствуют такие блокбастеры, как „1612” или что-нибудь в этом духе. И диалог здесь обрывается.

Андрей Пустогаров: Да, обрывается. И еще два вида диалога, они больше находят приверженцев по обе стороны границы, то есть люди сходятся, но мне кажется, что они непродуктивны. В частности, когда вспоминают о так называемом славянском братстве, о прошлых корнях, о Киевской Руси, поскольку эта концепция смотрит в прошлое, мне кажется, что у нее нет и будущего. Другой диалог, несколько противоположный, общая тенденция — это стремление наших стран к демократии, к европейской жизни. И тут говорят, что Украина в плане демократии далеко продвинулась по сравнению с Россией, нам надо поучиться у нее. Это вызывает большое одобрение у некоторой части украинской стороны. Все хорошо, конечно, в этой концепции, если бы ей не противоречила сама жизнь”.

Ольга Седакова. Поэты семидесятых: некухонный протест. Подготовила Мария Сеньчукова. — “Православие и мир”, 2011, 24 ноября < http://www.pravmir.ru >.

“Итальянский издатель сказал: „Но это какая-то метафизика!” Он не понимал, что именно метафизика и была политическим актом. Потому что это было сопротивлением тому плоскому марксистскому материалистическому миру, который насаждался и из которого мы, по существу, не могли бы и выглянуть…”

“Что нового принес с собой Бродский? Во-первых, это мысль о поэзии. Поэзия как мысль. Потому что советская поэзия, даже ее очень приличные образцы, этого не знали: что поэзия есть мысль о поэзии, или мысль поэзии. Что все здесь стоит под вопросом и есть результат личного решения. Что поэт не знает, написав одно стихотворение, напишет ли он следующее”.

“У Бродского был ровесник — Леонид Аронзон. Он не может равняться в известности с Бродским, в частности потому, что он написал очень немного — он погиб в тридцать лет. Но для нас всех он значил гораздо больше”.

“Слова теряют смысл”. Профессор лингвистики рассказал о том, почему России важно выработать новый политический язык. Беседу вела Екатерина Зоркина. — “Взгляд”, 2011, 8 ноября < http://www.vz.ru >.

Говорит Максим Кронгауз: “Да, большевики после революции занимались языковым строительством и решали отчасти те же задачи, что решают политики сейчас, только масштабы несопоставимы. Они искали язык. На постреволюционный язык оказывали воздействие даже не разные слои языка, а разные языки. Отчасти был взят за образец французский — то, что делали с языком во время французской революции. Самый простой пример — французы на короткий период отказались от слов „месье” и „мадам” и ввели слова „гражданин” и „гражданка”. Затем, что очень интересно, при всем антирелигиозном пафосе большевиков, другим источником была как раз лексика архаичная — церковнославянская”.

“Создание особого бюрократического языка — это изобретение большевиков. Один из ярких примеров тогдашнего творчества — огромный массив аббревиатур. Вообще, аббревиатуры в русском были и до большевиков, скажем, сексот — секретный сотрудник, но гораздо больше их появилось после революции и уже в советское время. Все это, конечно, отразилось и в литературе. Самым ярким примером, особой интерпретацией этих попыток стал язык Платонова”.

Слово безмолвствует. Писатель в современной России абсолютно унижен, — считает финалист “Большой книги” Юрий Арабов. Беседу вела Екатерина Морозова. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2011, № 264, 24 ноября.

Говорит Юрий Арабов: “Писатель в современной России абсолютно унижен, и его унижение не сравнится с унижением читателя, те в конце концов перечтут „Мертвые души” или „Повести Белкина”. А что делать писателю? Не переписывать же по-новой русскую классику. Так что последний — существо отчаянное, зависимое и для общества небезопасное. Все еще помнят место, которое занимала литература в России в прошлом веке. От этого трудно отвыкнуть. Писатель жаждет признания, но проблема в том, что потенциальный читатель, особенно молодой, ничего не жаждет, кроме высокой зарплаты. Пути читателя и писателя начинают расходиться. Это — одна из проблем сегодняшней посткультуры”.

“Литература похожа на отживающий вид творческой деятельности, и мы, литераторы, умрем вместе с ней. Во второй половине прошлого века культура окончательно перешла на рельсы аудиовизуальности. Изображение, картинка для современного человека доходчивей вербальных построений. Это, безусловно, связано с закатом культуры Слова, с кризисом христианства, где Бог есть Слово. Неверно понимать, что возвращается эра язычества. Языческая Эллада дала нам прекрасные образцы словесности и этим одним подготовила наступление христианства. Сейчас в окно стучится эра, о которой мы вообще не имеем представления. Эзотерики прошлого века называли ее эрой дьяволочеловечества. Но я воздержусь от подобного термина. Скажу лишь, что дорогу к этой эре параллельной реальности, которая заменяет и подменяет подлинную, прорубило именно кино”.

Социум принял позу эмбриона. Мария Галина о месте фольклора и мифа в современной культуре. Беседу вел Андрей Щербак-Жуков. — “НГ Ex libris”, 2011, 17 ноября < http://exlibris.ng.ru >.

Говорит Мария Галина: “Я уже полгода пишу большую вещь — не скажу поэму, скорее книгу, которая называется „Все о Лизе”. Это не роман в стихах, я вообще не очень понимаю, что это — как бы такие стробоскопические вспышки, выхватывающие из темноты детали жизни одного человека, какие-то мелкие подробности, детали, казалось бы неважные, или, напротив, очень значимые, чьи-то голоса, реплики, события, предметы, не знаю, трудно сказать… Соответственно и инструментарий довольно сложный. Потихоньку публикую фрагменты в разных журналах, но как это соберется в одно целое, пока и самой не очень понятно…”

Стихи — это друг. Беседовала Варвара Юшманова. — “Пресс-Лайн”. Информационное агентство. Красноярск, 2011, 23 ноября < http://www.press-line.ru >.

Говорит Линор Горалик: “Мы все, — авторы, читатели, издатели, — явно перестаем думать „книгами” в старом смысле этого слова, и разговор на эту тему касается не только поэзии. Мы начинаем думать другими единицами контента: текстами, постами, подкастами, публикациями с продолжением — и так далее. Текст начинает жить в публичном пространстве какой-то новой жизнью (это не в первый раз, и от того только интереснее — и сложнее). Скажем, вот есть мир видеопоэзии — это большой и важный жанр, очень мне как читателю дорогой; он восходит и к видеоарту, и к перформансу, и к авторским чтениям, но понятно, что его формат — не поэтическая книга”.

“„Массовая литература” — это сложное понятие; если это — литература, которую читает много людей, то она бывает превосходной (мы помним, да, что Пушкин писал „массовую литературу”?). Cкажем, Филлис Дороти Джеймс — блистательный, на мой вкус, прозаик; детективы Акунина я очень люблю; рассказы Этгара Керета безумно популярны на двух десятках языков; Каннингема читают очень широко, — это вообще огромный (и очень разнообразный) список. „Массовость” не определяет ничего: ни интенций автора, ни качества окончательного продукта. Положим, тексты „Радио Шансон” можно считать мраком и ужасом с точки зрения качества, — но и там случаются шедевры (это вообще непростой жанр). Да, мы часто брезгуем этим жанром, — но к нему имели отношение и Высоцкий, и Галич, и даже Бродский (некоторым неочевидным образом), и Коэн, и Гинзбург, и Брассенс, и Азнавур, — и так далее, и так далее. На поэтику шансона („городского романса”, „тюремного романса”, „трувера” — как хотите) опирались многие выдающиеся авторы. Жанр не определяет качества текста, как не определяет его и количество людей, читающих или знающих произведение (другое дело, что есть произведения, которые никогда не будут широко известны, — но не это делает их „немассовыми”; полагать так — значит, нарушать причинно-следственные связи)”.

“Скажем, „Капитанская дочка” крайне дорога мне, — и как изумительная проза, и как пример построения исторического романа; каждый раз, когда я ее перечитываю, я чувствую, что тут имеет место чистое чудо”.

Татьяна Устинова. “Почему великая литература должна быть написана так, чтобы читатель сразу заснул?” Беседу вел Кирилл Гликман. —·“ OpenSpace ”, 2011, 14 ноября < http://www.openspace.ru >.

“Я помню, что меня перепахала трилогия Германа „Дело, которому ты служишь”, „Я отвечаю за все” и „Дорогой мой человек”. На мой взгляд, лучше Германа до сих пор никто не написал о врачах. Еще я помню, что меня очень задел роман Гончарова „Обрыв”. Я не понимаю, почему в школе проходят роман „Обломов” о кризисе среднего возраста. Это надо почему-то разбирать с точки зрения русской души. В 15 лет очень актуально, почему дяденька 35 лет лежит на диване и ничего не делает! А роман „Обрыв” — это роман о страсти, очень редкий в русской литературе, практически эротический, с поправкой на XIX век”.

Составитель Андрей Василевский

 

“Арион”, “Вестник РХД”, “Вертикаль. XXI век”, “Вестник русского христианского движения”, “Вопросы истории”, “Вышгород”, “Дружба народов”, “Знамя”, “Иностранная литература”, “История”, “Посев”

Сергей Боровиков. В русском жанре — 42. — “Знамя”, 2011, № 12 .

“Вот еще в связи с Михалковым: не могу отделаться от полного созвучия строк:

Я видел: над трупом Склонилась луна, И мертвые губы Шепнули: „Грена...”

Михаил Светлов, 1926

Из пасти у зверя Торчит голова. До берега ветер доносит слова: — Непра…

Сергей Михалков, 1936”

Марианна Бузоева. Одна истина и многие умолчания. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2011, № 16 .

Автор — кандидат филологических наук, главный редактор журнала “Немецкий язык”.

“Но советские умолчания — сущая мелочь в сравнении с гробовым молчанием „Vоlkischer Beobachter” после 13 декабря 1941 года. Никаких статей или заметок о поражении вермахта под Москвой напечатано не было. Это событие просто изъяли — из прессы, из жизни, из сознания немецкого народа.

В конце декабря промелькнула фраза: „Наши временные неприятности и трудности мы преодолеем в следующем году”. И все! Даже в пространной итоговой статье „Год войны 1941”, которая публиковалась с продолжением в двух номерах (30 и 31 декабря 1941 г.), о величайшей битве мировой истории не было сказано ни слова”.

В последующей статье учителя истории Александра Романова (“Объект 10”) подробно рассказано о хронике налетов немецкой авиации на Москву. В ночь с 21 на 22 июля в городе возникло 1900 пожаров, это был таранный удар немцев.

Наталья Ванханен. “По-королевски, без фальши”. О книге Анатолия Гелескула “Огни в океане” (2011). — “Иностранная литература”, 2011, № 12 .

О первой книге переводов только испаноязычной и португалоязычной поэзии.

“Переводы Анатолия Гелескула доносят до читателя аромат Кастилии и Андалусии, дух времени, запах и звук минувших веков. Он так говорит с нами словами Кеведо и Гарсиласо, языком монаха-кармелита, мистика и мученика, а главное, поэта — Сан Хуана де ла Крус, что, кажется, он знал всех этих людей и они рассказали ему обо всем самом главном. А главным всегда остается одно и то же — любовь, смерть, вера, — как бы мы ни порывались легкомысленно об этом забыть”.

“В предчувствии апокалипсиса”. Беседа Валерия Сдобнякова с Юрием Бондаревым. — “Вертикаль. XXI век”, Нижний Новгород, 2011, выпуск 34.

“ В. С. <…> Значит, что-то в той войне, хоть и минуло с ее начала семьдесят лет, не дает вам покоя?

Ю. Б. В интервью, которое я в свое время в ФРГ хотел взять у фельдмаршала Манштейна, был главный вопрос: что он подумал, когда понял, что его танковая группа уже не прорвется на выручку окруженной шестой армии Паулюса. А прорыв этой армии из плотного кольца советских войск был для немцев важнейшей целью в Сталинградской операции. Я сейчас выскажу одну давнюю мысль, которую не использовал в романе „Горячий снег”, потому что, с одной стороны, она мне показалась слишком публицистичной, с другой, видимо, не хотел, чтобы она кого-то шокировала. Но эта мысль главная, как мне кажется, для понимания стратегической сути Сталинградской битвы. Так вот, если бы контрудар Манштейна был бы осуществлен успешно, то немцы надежно закрепились бы на Кавказе, а это обстоятельство отодвинуло бы сроки окончания войны не на месяцы, а на годы.

В. С. Я такой оценки ранее нигде не встречал, даже в мемуарах наших полководцев.

Ю. Б. Это моя мысль. Я много думал об этом контрударе, как участник тех самых судьбоносных боев. Сам выбивал танки Манштейна <…>”.

Майя Каганская. Платонов, Сталин и тьма. — “Знамя”, 2011, № 12.

Посмертная публикация талантливой израильской писательницы. Тексту предшествует поминальная статья Павла Криксунова “Нет Майи”.

“В Платонове с одинаковым правом можно видеть и пораженного ужасом свидетеля русского коммунизма, и — писателя с настолько чуждым обычной человечности типом сознания, что и коммунизм по-русски, и сталинщина приобретают у него статус онтологического условия человеческого бытия в самом универсальном и даже космическом смысле.

Лично я склоняюсь ко второму варианту и потому набросала исходные контуры, его же словами, „прекрасного и яростного мира”.

Если советская жизнь все-таки представляла собой (как уже было сказано) компромисс с всеобязательностью бытия, то Платонов не принял от бытия ни-че-го. Он магически интерпретировал технический прогресс и мистически — коммунизм.

Поэтому чистопородный пролетарий и коммунист Платонов был для советской власти опаснее и несносней любого классового врага.

 Но: советская власть ушла, а Платонов — остался. Со всей его невыносимой, удручающей гениальностью”.

Юрий Каграманов. Что нам готовит год 2083? — “Дружба народов”, 2011, № 12 .

В названии этого блестящего социополитического (и духовно-философского) эссе заложено название сетевого манифеста печально известного Андерса Брейвика “2083. Европейская декларация независимости”.

“Активизация консервативных пластов духа и опыта (не путать с пролежнями, оставшимися от советского времени) не должна попасть в дурные руки; и, уж конечно, не должна иметь ничего общего с методами русских революционеров (к чему склоняется и других склоняет Брейвик). Избежать дурных путей поможет консолидация общества „над важными гробами” (Пушкин): у нас была целая плеяда выдающихся мыслителей, о которых хочется сказать так, как сказал Платон о Сократе: они и сейчас молоды и прекрасны. В политическом плане почти все они были именно либеральными консерваторами (или консервативными либералами) <…>.

В любом случае беспокойств не избежать; особенно если к западу и к югу от наших границ действительно вспыхнет большой пожар, искры которого неизбежно будут попадать и к нам. Беда в том, что русский человек перестал внушать у в а ж е н и е инокровным; это, впрочем, проблема и западных европейцев тоже. Чтобы внушать уважение, надо быть „хозяином времени”, если употребить выражение, встречающееся у средневековых мусульманских авторов. В прежние времена русский человек был или выглядел таковым (до революции скорее был, в советские годы скорее выглядел). Сейчас он выглядит жертвою времени”.

Священник Константин Кравцов. Три литературных очерка. — “Вестник русского христианского движения”, Париж — Нью-Йорк — Москва, 2011, № 1 (198).

О поэзии Мандельштама, Георгия Иванова и Дениса Новикова. Вот — из эссе о нашем современнике (“„Заостриться острей смерти””): “„Писать стихи — это умирать”, — сказал Денис как-то раз в застолье на полном серьёзе (аудиозапись из архива Виктора Куллэ). Причем, может быть, умирать для мира не только здешнего, но и для „Царства”, если там, в „Царстве”, не продолжается „наша пирушка на книжном развале, на развалинах двух злополучных держав”, если слепящий, как в прозекторской, Свет и командный Голос рассеют, убьют „голоса и свеченья, любезные нам”. Если Свет — таков, то не отказаться от него означает не только перестать быть поэтом, но и перестать быть человеком. И вся поэзия Дениса, по сути, непрестанное исследование света и тьмы. Все поставлено под вопрос, в том числе и поэзия. Но поэзия если и ложь, то ложь во спасение — в этом он не сомневается, хотя и смутно представляет себе, что такое — это „спасение”. Тем не менее он в него верит, как верит, что поэзия спасительна не только для „рано погибшего автора”:

Только слово, которого нет на земле,

и вот эту любовь, и вот ту, и меня,

и зачатых в любви, и живущих во зле

оправдает.

Слово здесь — со строчной буквы, но, кажется, под ним можно понимать как слово поэта, так и Слово, бывшее в начале, Которое тоже — Слово Поэта. Слово, ставшее плотью, чтобы быть распятым. И, похоже, Денис понимал, что и для его слова, и для него самого как слова никакой другой путь кроме крестного невозможен <…>”.

Евгения Коробкова. “Образец графомании” (К 100-летию со дня рождения Ксении Некрасовой). — “Арион”, 2011, № 4.

“Особое зрение позволяло ей видеть, как никто другой. Кто знает, может быть, именно болезнь и после — этот необычайно яркий небесный свет — предопределили судьбу Ксении так, чтобы она стала поэтом. Непризнанное в свое время, наследие Некрасовой, соединившее, по выражению Татьяны Бек, „элементы русского лубка с поэтикой модерна”, сегодня необыкновенно востребовано”.

Тут же публикуются и неизвестные стихи Ксении Некрасовой (подготовка текстов Е. Коробковой). См. подобную публикацию в “Знамени” (2012, № 1).

Татьяна Парэн-Майар. Брис Парэн и Россия. Перевод Наталии Поленовой. — “Вестник русского христианского движения”, Париж — Нью-Йорк — Москва, 2011, № 1 (198).

Доклад, прочитанный дочерью Бриса Парэна в Центре русского зарубежья (Москва) в апреле минувшего года, открывает российскому читателю незаурядную личность французского мыслителя и литератора, влюбленного в русскую литературу и русский уклад бытия. Парэн был женат на дочери выдающегося ученого Г. И. Челпанова, общался с о. Сергием Булгаковым и о. Василием Зеньковским, с Н. Бердяевым и С. Франком, с членами семьи художника В. Д. Поленова…

Его мировоззренческая эволюция была в своем роде типологической: от увлечения коммунизмом — к позднему прозрению и отрицанию “марксовой химеры”.

Умер Брис Парэн в 1971 году.

Письмо участника рейда Мамонтова. — “Посев”, 2011, № 12 (1611) .

Единственное в своем роде свидетельство, ибо ни один из участников рейда генерал-лейтенанта К. К. Мамонтова в 1919 году (22 июля — 7 сентября) не опубликовал своих воспоминаний. Автор этого пространного “письма к родителям” А. А. Руперти (“Адя”) передал сей документ незадолго до своей кончины (он умер в 1987 году в возрасте 90 лет в Базеле) редакции журнала “Грани”. В сопроводительной записке писал: “Рейд Мамонтова только эпизод нашей тогдашней борьбы, правда, особенно яркий. Я до самых последних боев в Крыму принимал участие в его обороне, будучи пулеметчиком на славном броневике „Генерал Свищев””.

Елена Погорелая. В поисках “кода со смыслом” (О книгах издательства “Воймега”). — “Арион”, 2011, № 4 .

“Они (авторы „Воймеги”. — П. К. ) — при всей разности стилей, возрастов, внутренней зрелости и — иначе не скажешь — меры поэтического профессионализма — явственно предпочитают книгу стихов с ее жанровыми и смысловыми своеобразиями обычному сборнику, пусть даже сборнику „избранных” текстов. Все эти единичные, выверенные сюжеты: борьба с болезнью и человеческой смертностью — у И. Меламеда; погружение в до-словное, водное, хаотическое пространство — у И. Кузнецовой; восстановление исторической перспективы и себя в ней — у М. Свищёва... — в свою очередь образуют некий общий сюжет для издательства, сюжет, который в пространстве современной поэзии может быть обозначен как способ преодоления поэтической немоты ”.

Ирина Роднянская. О книге Ольги Ивановой “Пунш и лепет” (2010) (в рубрике “Из книжных лавок”). — “Арион”, 2011, № 4.

“Я бы обозначила главную тему книги, да и всего, что высказано Ольгой Ивановой, так: битва одинокой души с жизнью за высшее свое предназначение. И если говорить о религиозном тоне ее лирики, то в этом он и состоит”.

Геннадий Русаков. Российская привычка. Стихи. — “Дружба народов”, 2011, № 12.

У меня в волосах заплутало другое столетье,

и вечерние птицы летят, не касаясь лица.

Вы мои дорогие, мои недоступные дети,

в остывающем небе твердящие имя отца.

Кто расскажет о веке, в котором на вскинутых палках

интендантским брезентом растянута ночь-темнота,

пенсионные бляди катаются в креслах-каталках,

окликают друг друга, пуская дымы изо рта?

Мне легко и светло забывать о невстреченной доле,

как в чужом пересказе смотреть без экрана кино.

А вечерние птицы на Божьем непаханом поле

возвращаются в гнезда, покуда еще не темно.

Павел Рыбаков. Антиколхозное движение крестьян в Московской области. 1930 — 1932 гг. — “Вопросы истории”, 2011, № 12.

“Московская область принадлежала к числу районов с наиболее многочисленными случаями террора. В 1930 г. в Московской области было совершено 707 терактов. Из них наибольшее количество терактов (242) было направлено против общественных работников и архивистов села <…>. В террористических актах принимали участие не только зажиточные крестьяне, но и середняки и бедняки”.

Мария Самбрано. Между зрением и слухом. Из книги “Философия и образование: рукописи”. Перевод и вступление Бориса Дубина. — “Иностранная литература”, 2011, № 12.

Настоящее эссе этой великой испанки датировано 1964 годом. Ниже — финал.

“Слышимое трогает душу сильнее видимого. Крик жертвы потрясает еще острее, чем ее вид. Слово может сказать больше, чем присутствие человека въяве, если речь идет о том, чтобы ему поверить, поверить в него. Слышимому веришь больше, чем видимому. Это не имеет отношения к традиционной формуле веры, гласящей, что верить — значит верить в невидимое. Однако и сама эта традиция опирается на услышанное и сохраненное слово. Между видимым и видящим всегда есть промежуток. Промежуток не просто физический — он существует и для слуха, — а душевный, это область действий того, кто видит. Физически подступая к предмету, чтобы лучше его рассмотреть, видящий в то же время отдаляется от него, чтобы выделить ему пространство, дать место. <...> Слышимое, наоборот, входит прямо в душу, в самую глубину. Когда что-то рождает в нас двигательную реакцию, движение — если речь о видимом — заставляет приблизиться, неважно, касаемся мы его на самом деле или нет. Если же речь о слышимом, то мы тоже к нему приближаемся, но не затем, чтобы коснуться. Смысл движения здесь в том, чтобы явиться или предстать перед скрытым, — это оно оповещает слух о том, что нам предстоит увидеть. Входящее через слух зовет присоединиться — вот почему Одиссей запечатывает себе уши воском, чтобы не слышать песни сирен. Голос — носитель судьбы”.

Михаил Толстоухов. Рука злого гения. — “Вышгород”, Таллинн, 2011, № 5.

Это поразительное свидетельство работы Псковской православной миссии в 1941 году было написано весной 1954-го русским священником, окончившим свои дни в США. Дата его смерти неизвестна. Настоящие избранные страницы его воспоминаний связаны с Пушкиногорьем и Эстонией. Страшное чтение.

Людмила Фостер. Сборник материалов о государственном терроре в СССР. — “Посев”, 2011, № 11 (1610).

Это рецензия на книгу “Государственный террор в Советском Союзе, 1917 — 1984”, составленную Е. Л. Магеровским и выпущенную в прошлом году в Нью-Йорке Русской академической группой в США. Тираж — 1000 экземпляров. В 610-страничный том вошли научные статьи по самым разным, в том числе весьма неожиданным, темам, воспоминания бывших заключенных, анализ структур правительственных органов и прочие материалы. Среди авторов статей есть и безымянные исследователи. Составитель не успел закончить свой многолетний труд, он умер в Нью-Джерси в 2009 году. Книгу можно приобрести пока только в США, в Толстовском фонде.

Олег Чухонцев. О Слуцком. — “Знамя”, 2012, № 1.

Из второго post scriptum’а:

“К тому же не только великими крепится дух. Дельвиг, и Вагинов, и Катенин, да та же мало кому известная идиллик Татьяна Ефименко, — имена могут быть разные, — они остались не только в истории литературы, но живут и в нашем (моем) сознании — кто стихами, кто интонацией, кто легендой. Напиться ведь можно и из ручья или небольшой речки, там и вода чище, и даже ловчей, чем из великой или взятой в гранит. „Поэт-монументалист” Слуцкий, по замечанию Николая Силиса, „и знакомства поддерживал с поэтами-монументалистами. Леонид Мартынов, Эдуардас Межелайтис — эти и многие другие для него были отмечены печатью вечности”. Суждение забавное, а дальше — взгляд профессионала: „Он и стихи свои читал монументально, размеренно ударяя по каждому слову так, будто забивал сваи деревянной ‘бабой‘”. И все-таки, извиняюсь за банальность, выражать время можно по-разному, да это и не главная забота поэта. Смею думать, даже гражданского. Не потеряться бы за монументами! Слава Богу, Слуцкому достало интуиции и ума, иначе говоря, таланта не только для злобы дня, но и для прорыва — сквозь злобу дня — в экзистенциальное. Туда, где и обитает настоящая лирика. В этой области он сделал приблизительно то же, что Шаламов в лагерной прозе. А то, что он скверно прочитан, не его вина”.

Составитель Павел Крючков