ДУРДОМ

Трудно найти режиссера, больше сделавшего для антирекламы своего фильма на родине, чем А. Кончаловский. Уже первые слухи о сюжете “Дома дураков” повергали в тоску. “Дурдом на границе Чечни и Ингушетии, оказавшийся в зоне боевых действий...” — ну явный же перебор! Тема психушки в России вообще относится к разряду сомнительных. Это на Западе с его развитой медицинской и социальной помощью можно снимать кино про счастливых даунов, гениальных шизофреников и очаровательных паралитиков. А у нас в стране участь душевнобольных до такой степени незавидна, что всякий зритель заранее понимает: кроме полной и беспросветной “чернухи”, из кино про психов ничего получиться не может. А тут еще и война...

Кроме того, было известно, что в главной роли снялась юная красавица — жена режиссера Ю. Высоцкая. То есть абсолютно благополучная молодая женщина изображает на экране сумасшедшую наряду с настоящими обитателями специнтерната. Сочетание в кадре профессиональных актеров и реальных больных — прием крайне рискованный. А в актерскую гениальность новоявленной звезды мало кто верил.

Затем фильм получил Гран-при на Венецианском фестивале, при том, что отзывы видевших его отечественных критиков были кислыми: мол, фильм плохой, а приз ему дали только за то, что чеченцы там показаны с большим сочувствием, нежели русские.

А когда разразился скандал с выдвижением картины на “Оскара” в обход полюбившейся всем “Кукушки”, общественное мнение было уже окончательно против “Дома дураков”. Все ждали грандиозного провала. И многие дождались. Хотя после пресс-просмотра реакция критиков была довольно-таки неожиданной. Люди выходили и говорили: “Да, это, конечно, ни в какие ворота не лезет!” — но на лицах была написана радость. Не злорадство, а именно радость, как после детского утренника.

Фильм действительно “не лезет ни в какие ворота” настолько, что “ворота” попросту сносит. Когда после начального титра: “Картина основана на реальных событиях” — на экране появляется поезд, украшенный лампочками, словно в рекламе кока-колы, понимаешь: тебя ждет весьма нетривиальное зрелище. И дальше Кончаловский с безоглядной отвагой отметает в своей картине все нормы приличия, вкуса и ползучего реализма. Унылый быт пациентов дурдома он скрашивает зажигательными политическими скетчами в исполнении М. Полицеймако, которая играет свихнувшуюся пламенную демократку Викторию (явная карикатура на В. Новодворскую). Утреннюю очередь в сортир выстраивает из натуральных увечных и персонажей-клоунов вроде Гоги (Г. Овакимьян) — жгучего педика-армянина в сетчатой маечке, с голым пупком. Даже самый элементарный бытовой проход по коридору Кончаловский снимает так, что в кадре мы видим тетку с болезненно распухшими ногами-колодами и идущую следом Жанну — Ю. Высоцкую, которая нарочито косолапит, выворачивая свои идеально стройные ножки. Молодая красотка изо всех сил шепелявит, кривит ноги, беспрестанно теребит подол и похожа на больную примерно так же, как Любовь Орлова — на домработницу в фильме “Веселые ребята”. Она даже внешне напоминает звезду советского кино, особенно в дурацком гриме с накрашенными щеками и торчащими из-под шляпы косичками. Качество копии не так уж важно, важен прием — эксцентрическое использование внешности неотразимой блондинки. И этот прием работает, задавая необходимую меру условности: “как в кино”.

И уже не кажется удивительным, что санитар в этом условном дурдоме сочиняет стихи, что мимо окон проносятся празднично иллюминированные поезда, что над кроватью провинциальной дурочки висит портрет Брайана Адамса, а злые чеченцы, ворвавшиеся в богоугодное заведение, не насилуют, не убивают, не выставляют больных в окна, чтобы защититься от пуль федералов, а мирно стирают белье, играют на аккордеоне, танцуют лезгинку и поют свои дивные горские песни. Словом, ведут себя как люди. Один из них — Ахмет (С. Измайлов) — даже сватается в шутку к Жанне, и когда Жанна, всерьез собравшись замуж, является к нему с большим чемоданом, ни Ахмет, ни другие чеченцы не издеваются над больной девушкой, отнесясь к ней в этой деликатной ситуации максимально по-человечески.

Русские — тоже не звери. Да, они привозят на бэтээре труп чеченца, чтобы продать его за две тысячи баксов, но в процессе переговоров выясняется, что наш командир и чеченский вместе воевали в Афганистане и чеченец нашего спас, так что русский денег не берет, отдавая труп даром. А другой русский командир (Е. Миронов), отбивший больницу в финале, растерян и сбит с толку настолько, что просит доктора вколоть ему наркотик, иначе он не в состоянии ни командовать, ни воевать.

Да, конечно, идет война, да, в фильме стреляют и убивают, но стихия войны как бы внешняя для этих людей; они воюют в истерической сумятице, в безликой массе, на общем плане. А на крупном, когда мы видим их лица, ведут себя сообразно с нормальными понятиями благородства, чести и т. п. Собственно, война, стихия насилия тут и есть болезнь, злостная инфекция, поразившая человечество. И спастись от нее можно только в дурдоме, где силой воображения люди отметают все расовые, национальные, социальные перегородки, а также поводы для насилия. Недаром, как только Жанна начинает играть на аккордеоне, мир преображается, становится теплым и золотистым, и доктора, санитары, больные немедленно пускаются в пляс. Жанна прибегает к этой уловке всякий раз, когда в психушке вспухает и назревает какой-то конфликт. Она периодически уносится в мир своих грез, где никакой агрессии нет вообще, где карлики, дауны и паралитики в мехах и в шелках едут в сказочном поезде, а поп-звезда Брайан Адамс почтительно разливает им всем шампанское.

Эти утопические фантазии — не симптом психического заболевания, но метафора искусства, которое тоже строит воображаемые миры, меняя реальность по воле художника. Критики в один голос твердят: “Дом дураков” — коллекция кинематографических штампов. Припоминают режиссеру и белую лошадь, пасущуюся во дворе, и дурочку с аккордеоном (цитата из “Аризонской мечты” Э. Кустурицы), и “феллиниевских” клоунов, танцующих под музыку Нино Роты... Но ведь штампы есть не что иное, как просто изношенные от долгого пользования инструменты внушения. Кончаловский сознательно использует этот списанный реквизит, чтобы противопоставить прекраснодушную, гуманистическую, узнаваемую риторику кино — нет, не действительности, а тем электронно-медийным образам, которые мы склонны сегодня принимать за реальность. Он использует в фильме документальные фактуры, дрожащую камеру в батальных сценах, катастрофические образы и мифы, растиражированные масс-медиа, сталкивая их лоб в лоб с не менее растиражированными мифами и образами искусства. Он, к примеру, вводит в сюжет белокурую снайпершу (общее место мифов о чеченской войне) — и противопоставляет ее “киношной” дурочке Жанне так, что снайперша погибает у Жанны на глазах (единственная смерть, показанная в фильме), а Жанна в этот момент режет себе руку стеклом, и пятно крови расплывается на ее белом подвенечном платье (типичный кинематографический штамп), словно это кровь той, что погибла.

Момент появления в фильме чеченских боевиков практически неотличим от пугающей картинки из телехроники: по коридору больницы движутся здоровенные бородатые, обвешанные оружием мужики в камуфляже. Но вот их командир (Р. Наурбиев) снимает темные очки и говорит обитателям психушки: “Не бойтесь, мы вас не обидим”, и злобные “орки” сразу же превращаются в добродушных “хоббитов”. Волшебная сила искусства! Сводя почти все фабульные линии и отдельные эпизоды к логике стандартного киношного хеппи-энда, Кончаловский иной раз использует и обратный ход. И когда за спиной заполошно мечущейся по двору “юродивой” в белой шляпке рушится подбитый вертолет, понимаешь, насколько серьезен брошенный режиссером вызов. Он дерзко уравнивает в правах на интерпретацию реальности просветленные, утопические киногрезы и пугающую невнятицу виртуально-медийных образов войны. Словно Дон Кихот, взяв наперевес луч кинопроектора и жестяную коробку с целлулоидной пленкой, он несется на ветряные мельницы ксенофобии, ненависти и страхов, рожденных практически полным нашим непониманием ситуации.

Что мы знаем о чеченской войне? Кто там и за что воюет? Кто виноват и что делать? Война, длящаяся с перерывами уже чуть ли не десять лет, обросла множеством взаимоисключающих точек зрения: от защиты целостности России до геноцида чеченского народа, от локальной контртеррористической акции до полномасштабной войны цивилизаций. Прежде, когда войны велись между суверенными государствами, пропаганда работала на ограниченной территории. Теперь границы стали прозрачными, а информационное пространство глобальным, и волны взаимоисключающих интерпретаций, накладываясь друг на друга, порождают полный хаос в умах, раздуваемый масс-медиа до состояния клинической паранойи. И вот на этом фоне Кончаловский, вырядившись в невообразимый кинематографический “секонд хенд” и натянув шутовской колпак, решился сказать очень простую вещь: “И те, кто воюет с той стороны, и те, кто воюет с этой, и те, кто оказался, как на грех, между ними, — просто больные люди” (“Больные люди” — два слова, которые чеченцы большими буквами пишут на фасаде больницы). Все — люди, и всем больно, и всех надо лечить. Не случайно в финале один из боевиков — несостоявшийся муж Жанны Ахмет — находит убежище среди пациентов дурдома.

Реплика, произнесенная Кончаловским от имени старого, доброго, гуманистического кино ХХ века, на мой взгляд, имеет такое же право на существование, что и все остальные, произносимые по поводу современных войн. Больше того, режиссер использует проверенные методы художественной манипуляции, дабы превратить “ужасную страшилку” в добрую сказку с хорошим концом и тем самым вернуть зрителю забытое чувство доверия к миру. Зритель, посмотрев “Дом дураков”, перестает бояться больных, чеченцев, федералов да и вообще с опаской относиться к ближнему своему. Давно уже ясно, что поведение человека и характер принимаемых им решений зависят не столько от внешних обстоятельств, сколько от его собственного эмоционального состояния и субъективного восприятия ситуации. А человек, принимающий решения в состоянии доверия и покоя, способен, на мой взгляд, отнестись к реальности более адекватно.