Александр Карасёв. Чеченские рассказы. М., “Литературная Россия”, 2008, 320 стр.
Я долго не знал, с чего начать. Моя работа сопровождалась активным обсуждением в сети и в “бумажной” критике вышедшего вскоре после “Чеченских рассказов” романа Владимира Маканина “Асан”. Вещи родственные по теме (кстати, лестный отзыв Маканина — на задней обложке книги Карасёва), стоило прислушаться. И был любопытный момент. Он связан с некоторой растерянностью, с которой я впервые взял в руки сборник. Название говорит само за себя. На обложке — солдат на фоне руины. “Автор — ветеран чеченской войны” — этой фразой начинается текст на аннотации. “Слово к гражданским” — назвала свое предисловие Валерия Пустовая... Черт побери. Я не воевал (к счастью). Пока мы — подавляющее большинство из поколения двадцати-, особенно тридцатилетних — жили в свое удовольствие, получали образование, женились и разводились, наши сверстники гибли, калечились физически и морально в чеченской “зеленке”. Причем, как ни банально прозвучит, они калечились и гибли за нас. Что мы им можем сказать?
И что я как критик вправе сказать о том, какой увидел чеченскую войну прошедший ее художник?
И тут встретился интересный отзыв на упомянутый “Асан” Маканина. Здесь интересен сам взгляд на прозу о войне. Мой знакомый литератор и критик прошел Афган, писал об Афгане. Роман Маканина неприятно поразил его еще до выхода из печати. Классик современной русской литературы имел неосторожность признаться в одном из интервью, что черпал знания о чеченской кампании из бесед с воевавшим племянником. (Кстати, если Маканин так тепло принял рассказы Карасёва, то, быть может, и они повлияли на его взгляд на чеченскую трагедию, заняли свое место в большой мозаике?) Знакомый был возмущен: как, как можно замахнуться на такое, “всего лишь” поговорив с племянником?! Понятно, как он после этого принял роман, — и не он один.
Споры не утихают. Сейчас, когда я пишу эти строки, я еще не знаю, чем кончится история со скандальным ответом Владимира Маканина на статью Аркадия Бабченко “Фэнтези о войне на тему „Чечня”” (Владимир Маканин, “Блеск и слепота публицистики”, “Новая газета”, 2008 г., 15 декабря), но все это, увы, похоже на серьезный конфликт мэтра с генерацией молодых писателей-ветеранов. Маканин обвинил этих писателей в том, что личный опыт для них — альфа и омега. Маканин пишет, обращаясь к Бабченко: “Вас заносит и слепит Ваша собственная публицистичность”, обвиняет в присвоении “монополии на чеченскую войну” и бросает почти провокационное обвинение: “Кто это Вам сказал, что, повоевав, Вы знаете, что такое война?..” С другой стороны, несоответствие некоторым реальным фактам в романе Маканина действительно таково, что на это сочли необходимым указать не только “монополисты”, но и далекие от этой темы критики (см., например, статью Аллы Латыниной “Притча в военном камуфляже”, “Новый мир”, 2008, № 12).
Все это дает повод для многих вопросов. Вправе ли “штатский” художник, не видевший крови и трупов, писать о войне (случай Маканина)? Вправе ли “штатский” критик судить о военной прозе чеченского ветерана? И даже так: а вправе ли литератор, прошедший ту мясорубку, не писать о ней, не занимать ту нишу, которая уготована ему обществом?
В филологии есть термин — “горизонт читательских ожиданий”. Писатель всегда, сознательно или несознательно, ориентируется на то, чего от него хотят. Но вместе с тем он должен и бороться с этими ожиданиями, поступать вопреки им. В этом и есть писательский прогресс от текста к тексту. Мне кажется, что автору, прошедшему войну и дебютировавшему именно военной темой, преодолеть этот “запрос”, это течение неимоверно сложно. Выплывет ли он из этого потока, справится ли? Не хочется никого называть, но есть перед глазами примеры тех талантливых ребят, которые, кажется, не справились, не шагнули на новый уровень. Поэтому книгу, названную “Чеченские рассказы”, открываешь с тревогой.
Тревога напрасна. Александр Карасёв справляется. Ему хватает сил для того, чтобы не оказаться в “плену реальности”, в том смысле, что увиденное и пережитое могло бы раз и навсегда забить ростки необходимых для полноценного творчества обобщений, художественного вымысла, философского осмысления и проч. и проч. Карасёв — не в каждом рассказе, но во многих — показывает, что сильнее своего материала. Материала большого и страшного: перед нами краткая энциклопедия второй чеченской войны.
В ювелирно выполненных рассказах (видно, как тщательно автор работает с каждой фразой) есть трагичное и веселое, рутинное и... Тоска писания и бесконечного переписывания рапортов и наградных листов (один и тот же изложенный чиновничьим языком факт — то слишком “мелко” для ордена Мужества, то уж слишком “героически”, в прямом смысле: на Героя тянет) мгновенно сменяется “вываленными на землю кишками”. Совершенно лермонтовский тон “Капитана Корнеева” (это похоже на “Журнал Печорина”, и вздрагиваешь от того, как меланхолично лирический герой признается: да, я тоже начал бить солдат) — телеграфным стилем рассказа “Сошел с ума” (“Худосочный Копылов мнил себя героем войны; он вернулся из первой командировки; там за спецоперацию ему жал руку комдив. Наградной не писали. Боевые задерживали. Люба не любила его”).
Мастерство Карасёва в том, что все интонации, оттенки, грустное и смешное, вечное и бытовое он закручивает в такие вихри, что не знаешь, с какими эмоциями это читать... Рассказ “Воин”. Как юлу, автор начинает раскручивать перед нами веселенький идиотизм бытия. (“Когда Шарнирова спрашивали, почему он не уволился из армии как все, он говорил: „Для смеха””.) Ожидается приезд командования, чудеса показухи. Звучит распоряжение послать бойцов в квадрат 61-20. Дальше, по принципу испорченного телефона, эти цифры без конца перевираются (60-20, 21-61), впрочем, разницы — за отсутствием карты — нет, и бойцы идут “вон к тому белому камню” просто так, посидеть в засаде. И хорошо, потому что и в штабе, как выяснилось позже, без карты эти координаты взяли с потолка. И еще смешнее, и еще. Послесловие обдает разошедшегося читателя ледяной водой: Александр Карасёв сообщает, что соседним ВОПом в тот год командовал он сам. “Толик Шарниров погиб в бою через два года <...> прикрывая вынос раненого”, награжден орденом Мужества посмертно, похоронен в станице Северской Краснодарского края. Даны даже координаты его могилы. “За счет средств местной администрации ему воздвигли красивый гранитный обелиск между Могилой Неизвестного Солдата и памятником матросу, погибшему на подводной лодке „Курск””. Теоретически читатель может поехать и найти. “Это действительно его настоящая фамилия”.
И так без границ вымысла — реальности, смешного — страшного...
Любой сборник сам по себе должен быть произведением, а не просто механическим сложением текстов. И у книги Карасёва есть свой стержень и своя идея. Есть выражение “театр военных действий”. Представьте себе театральное колесо, сцену, которая поворачивается, открывая новые декорации, но не отменяя старые совсем. “Чеченские рассказы” — это такое колесо. От передовой, Чечни мы вместе с героями начинаем постепенно смещаться в мирную жизнь, но при этом Чечня никуда не исчезает, просто уходит на задний план. Теперь передовая оказывается тылом, куда сбегают — или хотят сбежать — люди (преимущественно военные), у которых никак не складывается жизнь. Слоняются по свету, недовольные, не нашедшие себя, сталкиваются, как частицы в броуновском движении, но и друг другу они не нужны. Рассказ “Ильюшин и Невшупа”. Случайная встреча бывших однокашников по военному училищу. Один теперь служит в военкомате и помогает другому с решением каких-то бюрократических дел (справки, личные дела и так далее). Они вместе таскаются по городу, как насильно связанные, беспричинное взаимное раздражение растет, они и хотели бы выпить вместе, но просто разбегаются друг от друга в разные стороны... И что? И все.
Что-то есть в этих рассказах от Зощенко, когда он не хотел смешить. Хотел быть серьезным, но никто его не слушал. “Перед восходом солнца” в одном из рассказов Карасёва упоминается.
Вот как раз эти “невоенные” (очень условно) вещи, закрывающие книгу, показывают, что у Александра Карасёва богатое, многогранное писательское будущее.
Название этой статьи — строчка из попсовой песенки. Шел по улице, услышал давнюю и пошловатую песню: “младший лейтенант, мальчик молодой”. Радуясь, что “мальчик” не генерал, песенка многозначительно поведала, что “молодость важней погон”. А мне подумалось, что необычность видения мира Александра Карасёва, его открытость к поискам нового в литературе тоже “важней погон”. Есть немало крепких мастеров, прошедших войны и закореневших в бытописательстве увиденных ими войн. Мне представляется, что Александр Карасёв не замкнется на одной теме. Очевидная отсылка к “Севастопольским рассказам” — многообещающий шаг.
Уфа Игорь САВЕЛЬЕВ