Пудовкина Елена Олеговна родилась в Ленинграде в 1950 году. Сменила много профессий; в 70 — 80-е годы постоянный автор ленинградского самиздата. Публиковалась в журналах “Звезда”, “Нева”, “Знамя”, “Вестник РХД” и т. д. В нашем журнале печатается впервые.

* * *

И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями.

Быт. 1: 10.

Это собрание вод названо Богом морями,

И — видит Бог — хорошо.

В ликующем хоре волн я слышу: “Всевышний с нами!”

Море можно сравнить с собственною душой.

Ибо, как в капле, в ней тот же восторг взмывает

Малой волной в ответ на близость морской волны.

Море — наш старший брат. Море о многом знает.

Мы на четыре дня от моря отдалены.

Но, встретясь вплотную с ним, я вижу, как мы похожи.

Нас создал один Творец, одной любовью дыша.

Свободной воли полет единой десницей вложен

В бескрайнюю зыбь и в зыбку спящего малыша.

Конечно, морская мощь учила людей величью,

Но вот — лежит исполин, распластан пред Богом ниц.

Нас учит зерцало вод, когда мы ответа ищем,

Смирению наших душ, открытости наших лиц.

Читая Фрезера

Я вспомнила, что я вступила в брак

С каким-то деревом задолго до рожденья.

Цветет вокруг родня моя — растенья,

А суженого не узнать никак.

Мы жизнью платим за любовь к богам.

А Бог за состраданье к нам.

То в дереве живет, то — в камне, то — в дороге.

Их помыслы чисты, и чувства строги,

И кроткий вид любезен небесам.

И вот я уподобилась кусту

И вспомнила опять частицы света,

Что научил словам и немоту

Совлек с меня, как ветхие тенета.

В божественном бреду звучащий лес

Не ведает косноязычной муки.

Иль это только показалось здесь —

В разладе с будущим, с былым в разлуке?

Суэцкий канал

Пустыню видно с теплохода.

Она лежит на желтых лапах.

Она — не зверь, и даже запах

Не выдает ее природу.

А мне знакомо изначально,

Как будто даже до рожденья,

В ней нарастающее пенье,

Что возникает беспечально,

Безудержно и бессловесно,

Но вечности равновелико.

В нем промелькнут, подобьем блика,

Какой-то путник неизвестный,

Корзина-люлька, два верблюда,

Не возвратившихся в селенье...

И дальше понесло их пенье,

Куда — не знаю, но — отсюда.

Нечеловечески невинна

Пустыня (нет соблазна древа?).

С космическим сыпучим чревом

Их связывает пуповина.

И если щелки глаз разлепит

Пустыня, взгляд узнаешь сразу —

Ленивой бездны желтоглазой

Во всем ее великолепье.

Русские в Австралии

О судьбе России разговор за чаем.

Пенсионеры все с выправкой офицерской.

Старость вселилась в дом, но не замечают,

Не замечают здесь самозванки дерзкой.

В прошлом недавнем — конторщики, кочегары,

Кто-то посуду мыл, кто-то чинил заборы,

Но голубеет кровь с годами. Недаром

Смотрят на австралийцев орлиным взором.

Будто и вправду будет, как в сказке было:

Еще придут, позовут владычить и править.

Призрачный белый конь ржет, как кобыла.

Призрак коня... Конь блед... Вестник державы.

* * *

Отцу Павлу Адельгейму, приютившему десятерых подростков из вспомогательного интерната.

Каменистая почва, в которую сеют зерно.

Безнадежное дело, которое Богом дано

Во смирение пахарю, прочим же — во искушенье.

Но дебильные дети блаженно пускают слюну

И безгрешно смеются, возможно, спасая страну

От чего-то еще пострашнее.

Разум наш развратился, и соль потеряли слова.

Будут новые люди безмолвно расти, как трава,

К ним никто докричаться не сможет.

Им неведомо будет добро и неведомо зло.

Ной построил ковчег. Так когда-то зверькам повезло.

Все по Книге... Но смилуйся, Боже.

* * *

На краткий миг земля и небо вместе,

На краткий миг — на праздник Рождества.

Бог, как всегда, не узнан, неизвестен,

В пристанище случайном ночевал.

И, как всегда, мы не туда смотрели

И видели сгустившуюся тьму,

Не замечая тихой колыбели

И мудрецов, склонившихся к нему.

* * *

Памяти Ивана Кадушкина.

Дни открытых дверей

Для бедняг, оставляющих землю.

Белорус ли, еврей

Иль чеченец — любого приемлют

В эти светлые дни

Высочайшей амнистии Божьей.

Улетают они

В мир, куда остальные не вхожи.

Там ни зла, ни мытарств

И ни муки, хмельной и повинной.

В величайшем из царств

Все легки, словно пух тополиный.