“АПН”, “Время новостей”, “Даугава”, “День и ночь”, “Дружба народов”,

“Завтра”, “Иностранная литература”, “Лебедь”, “Литературная газета”,

“Литературная Россия”, “Литературный бульвар”, “LiveJournal”, “Мемориал”, “Московский комсомолец”, “Народ Книги в мире книг”, “Наш современник”,

“НГ Ex libris”, “Новое время”, “Новые Известия”, “Октябрь”, “Подъем”, “Посев”, “Российская газета”, “Русский Базар”, “Русский Журнал”, “Свободная мысль-ХХI”, “Седмица”, “Складчина”, “Спецназ России”, “Топос”, “Урал”, “Фома”

Ильдар Абузяров. Баскетболисты. (Провинциальный герой). — “День и ночь”, Красноярск, 2004, № 9-10, ноябрь .

“Сыновья обеих когда-то учились в школе-интернате для слаборазвитых детей…”

См. также: Ильдар Абузяров, “По странице в день. (Мексиканские рассказы для писателей)” — “Литературный бульвар”, Казань, 2004, № 4-5 (5-6).

См. также: Ильдар Абузяров, “Воз душных кошмаров” — “Октябрь”, 2004, № 6 .

Анатолий Азольский. Смерть Кирова. Комментарий к выстрелу. — “Дружба народов”, 2004, № 12 .

“Политические и бытовые убийства, наиболее громкие и значительные, поражают тем, что „трагическое стечение обстоятельств” — их обязательное условие”.

“В городе на Неве он [Иван Запорожец] стал режиссером проваленного спектакля, поскольку на сцену спрыгнул с галерки человек, оттолкнувший исполнителя главной роли и понесший отсебятину”.

См. также: “<…> изучавшие дело многочисленные комиссии, члены которых явно не симпатизировали Сталину, не смогли найти никаких доказательств причастности Иосифа Виссарионовича к убийству Кирова. С другой стороны, официальная версия 1930-х годов об убийстве, совершенном по заданию подпольной зиновьевской организации, сегодня также выглядит неубедительной. Скорее всего, свой теракт Николаев действительно совершил в одиночку. Как мы убедились, ничего сверхъестественного для этого ему не требовалось”, — пишет Игорь Пыхалов (“Выстрел в Смольном” — “Спецназ России”, 2004, № 12 ). Он же: “<…> Сталин в начале 1930-х любил в одиночку разгуливать по Москве. Кончилось это тем, что 16 ноября 1931 года, когда Сталин в полчетвертого дня проходил по Ильинке около дома 5/2 против Старо-Гостиного двора, его чуть не застрелил нелегально прибывший в нашу страну бывший белый офицер, член РОВС Огарев. После этого случая Политбюро приняло специальное решение, запретившее Сталину „пешее хождение по Москве””.

Чингиз Айтматов. Убить — не убить… — “НГ Ex libris”, 2005, № 1, 13 января .

“Выводя самолет из зоны активного зенитного огня, летчик глянул вниз, чтобы удостовериться, насколько успел удалиться от обстрела, — внизу космато расстилался густой буро-зеленый лес, который как бы кренился набок вместе с ним на вираже, казалось, лес постепенно опрокидывался, грозя свалиться в некую бездну”. Рассказ, начатый лет двадцать назад, потом оставленный и законченный только накануне 2005 года.

Лев Аннинский. Слово останется. Интервью записала Нелли Раткевич (Красноярск). — “День и ночь”, Красноярск, 2004, № 9-10, ноябрь.

Сумбурная, но интересная беседа (при участии писателя Михаила Успенского) — обо всем: китайской угрозе, распаде СССР, переписке Астафьева и Эйдельмана, загадке Михаила Шолохова и о том, что немцы — наши двоюродные братья. Среди прочего: “Нужно читать Пушкина. Но не всего! Дозируйте! Но без Пушкина нельзя”. К сожалению, Лев Аннинский умолчал, что именно у Пушкина читать сегодня не следует.

Алан Ансен. У.-Х. Оден: ноябрь Table talk . Перевод с английского и комментарии Глеба Шульпякова. — “Топос”, 2004, 30 декабря .

16 ноября 1946 года. Оден говорит: “Вы знаете, представить Христа в искусстве все-таки невозможно. К Старым Мастерам мы просто привыкли и воспринимаем их автоматически, но в свое время их полотна казались современникам оскорбительными”.

21 ноября 1947 года. “Я только что вернулся из Калифорнии. Стравинский был жутко милым. Мы с ним играли на пианино в четыре руки. <…> Он рассказал мне, что самое забавное определение секса нашел в словаре „Лярусс”. Хотя некоторые его антисемитские замечания я переваривал с трудом. Нет, ничего такого страшного, просто он все время говорил: „Почему они называют себя русскими?””

23 ноября. “Не думаю, что в обществе женщин надо демонстрировать свою гомосексуальность. <…> Конечно, можно обсудить проблему гомосексуализма с женщиной, которая умна и симпатична вам. Тут ничего страшного нет. Но даже в этом случае подобный разговор будет всегда некстати. Видите ли, женщины, даже самые умные из них, никогда до конца не поймут, кто такие эти голубые и в чем их смысл. Они всегда будут думать, что голубые — это те, кто еще не встретил свою женщину. И кто ее, несомненно, еще встретит. Не думаю, что женщине стоит тусоваться с голубыми. Хорошо, голубые остроумнее, разговорчивее, интереснее, но девушка в их присутствии всегда будет ощущать свою никчемность. Они чувствуют, что их не принимают в игру, и жутко переживают по этому поводу. Нет, не стоит зацикливаться на обществе голубых. В любой другой прослойке полно хороших людей”.

Дмитрий Бавильский. “Зима, крестьянин торжествуя на дровках (? — А. В. ) обновляет путь…”. — “Топос”, 2005, 12 января .

“Суббота года — хороший повод заняться преобразованиями у себя внутри. Будем думать, что новоявленные Рождественские каникулы — это такой растянутый во времени Шаббад, время собрать точку внутренней опоры. Чтобы войти в новый, 2005-й свежим и обновленным”.

“Барабанов — это я…” (Неизвестный Аркадий Кутилов). Предисловие Геннадия Великосельского. — “Складчина”. Литературная газета. Омск, 2004, № 4 (16), сентябрь.

“Особое место в прозаическом наследии Кутилова занимает цикл небольших произведений под общим названием „Рассказы колхозника Барабанова” [1969], заставивший говорить о себе, будучи еще не опубликованным” (из предисловия).

См. также — об Аркадии Кутилове и детском поэте Тимофее Белозерове: Владимир Новиков (Омск), “Два поэта” — “Складчина”, 2004, № 5 (17), декабрь.

Виталий Бахолдин. Встречи с Леонидом Мартыновым. — “Складчина”, Омск, 2004, № 4 (16), сентябрь.

“Не помню его высказывания по этому поводу дословно, но в принципе введение погон для Красной Армии он [Мартынов] одобрил”.

См. в этом же номере “Складчины”: “К свидетельству поэта [Леонида Мартынова] стоит отнестись с доверием и, следовательно, не исключать, что „Самопевы киргизские” в действительности могут принадлежать юному Мартынову. Но это лишь версия. Вот почему в настоящей публикации имя [Антона] Сорокина сопровождается вопросительным знаком”, — пишет Сергей Поварцов (“Казахские мотивы. Сорокин или Мартынов?”).

См. также четыре недатированных непубликовавшихся стихотворения Леонида Мартынова (публикация Г. А. Суховой-Мартыновой) — “Складчина”, 2004, № 5 (17), декабрь.

Александр Беззубцев-Кондаков. “Большой конвейер” как символ эпохи. — “Урал”, Екатеринбург, 2005, № 1 .

“Ранняя смерть (он ушел из жизни в двадцать семь лет) не позволила Якову Ильину завершить „Большой конвейер”, этим в значительной степени оправдываются недостатки романа, однако, на наш взгляд, схематизм в изображении героев „Большого конвейера” объясняется вовсе не тем, что автор не успел вдохнуть жизнь в их образы, а общей концепцией произведения, словом, то, что современному читателю представляется недостатком, для Якова Ильина таковым отнюдь не являлось. <…> „Большой конвейер” принадлежит к числу таких книг, которые, не оставив заметного следа в истории литературы, тем не менее <…>”.

Игорь Белов (Калининград). Магнитола со стажем. Стихи. — “День и ночь”, Красноярск, 2004, № 9-10, ноябрь.

Последняя тяга раскуренной дури.

Подъезд неумыт и, как небо, нахмурен.

Растоптан окурок. Пора, брат, пора.

Мы вышли и хлопнули дверью парадной.

Сквозь ливень, бессмысленный и беспощадный,

спускаемся в черную яму двора.

.................................................

Библейская тьма в опустевшей квартире.

Я еду в троллейбусе номер четыре.

Я вспомнил линялые джинсы твои,

глаза твои ясные, мир этот жлобский,

расхристанный голос с пластинки битловской,

поющий о гибели и о любви.

См. также: Игорь Белов, “Весь этот джаз” (Калининград, 2004).

Сергей Беляков. К оружию, граждане? — “Урал”, Екатеринбург, 2005, № 1.

“Сохранилась ли в наше время деревенская проза? Недавно сам Валентин Распутин признал, что таковой уже нет, как нет и деревни. Даже действие его последней повести происходит не в деревне, а в городе. Герои нынешнего Распутина, подобно многим героям Шукшина, уже не крестьяне, а горожане в первом поколении, хотя и не больно хорошо в этом городе прижившиеся. Классическая русская деревня, деревня беловского „Лада”, исчезла. Исчезла, видимо, навсегда. Нынешнюю моральную деградацию деревни (не только повальное пьянство, но и распутство, и всеобщую апатию) деревенщики предвидели еще двадцать — тридцать лет назад (в „Прощании с Матерой” это угадывается). Деградации этой есть вполне научное объяснение: в XX веке в деревне происходил естественный отбор наоборот: самые активные, трудолюбивые крестьяне либо сгинули в годы коллективизации, либо перебрались в города. На деревне же остались люди инертные, пьющие, не оборотистые. Процесс деградации шел медленно, но неуклонно. Сейчас, кажется, и впрямь не о ком писать стало. Деревенская проза девяностых тоскливо-печальна: мужики пропивают собственную кровь (В. Белов, “В кровном родстве”), нищают некогда прибыльные хозяйства, последние крепкие хозяева покидают землю, которую тут же занимают чеченцы (Б. Екимов, “Последний рубеж”, “Оставленные хутора”). Ольга Славникова еще в середине девяностых (в 1999 году. — А. В. ) заговорила о „ледниковом периоде” для деревенской прозы. Пусть так, но ведь оледенение не вечно, периодически ледник начинает отступать, на месте тундры вырастает лес, приполярный климат сменяется умеренным, а то и субтропическим. Когда-нибудь отступит и этот ледник. Признаки его таяния уже заметны (не ошибиться бы!). Есть у большинства героев деревенской прозы одна черта: хорошие, добрые люди почти не сопротивляются злу, которое оборачивается то жадным и бессовестным колхозным начальством (Б. Можаев, „Живой”), то нахальным родственником, подбившим Ивана Африкановича к бессмысленной поездке на Север (В. Белов, „Привычное дело”), то самим укладом современной жизни, который губит в человеке все доброе, уничтожая традиционную мораль („Воспитание по доктору Споку”, „Все впереди”), то государством, ради строительства очередной электростанции лишившим людей родной земли (В. Распутин, „Прощание с Матерой”). Принцип соцреализма наоборот: обстоятельства почти всегда сильнее героя. Он может в лучшем случае лавировать, уходить из-под удара (как Федор Кузькин из повести Можаева), может остаться на затопляемой земле (как старухи в „Прощании с Матерой”), но самому атаковать, победить зло — никогда. И вдруг все изменилось. Героиня последней повести Распутина берет в руки обрез и убивает кавказца, изнасиловавшего ее дочь. Ее сын Иван дерется на базаре с теми же кавказцами. Русский человек впервые не подставил другую щеку, но сам ударил обидчика. Одна ласточка, конечно, весны не делает, но за ней уже появилась и другая. В одиннадцатом номере „Нового мира” опубликован новый рассказ Бориса Екимова, „Не надо плакать...”. Боюсь, что название может ввести в заблуждение: имеется в виду вовсе не утешение, а призыв — не плакать, но действовать. Сюжет такой <…>”.

См. также: “К сожалению, вряд ли ошибусь, если скажу, что широкого общественного отклика новая повесть В. Распутина не вызвала. <…> „Дочь Ивана, мать Ивана” — это, даже вне зависимости от темы, значительнейшее художественное произведение, равных которому по силе художественного воплощения, на мой взгляд, за последние 10 — 15 лет у нас не появилось”, — пишет Алексей Смоленцев (“И свет во тьме светит. О повести Валентина Распутина „Дочь Ивана, мать Ивана”: опыт прочтения” — “Подъем”, Воронеж, 2004, № 12 ).

См. также: “Глупо переписывать недавнюю заметку, но повторю: лучший русский рассказчик (наверно, не только этого года) — Борис Екимов. Порукой тому не только „Не надо плакать…” („Новый мир”, № 11) и четыре других рассказа, напечатанные тем же журналом, но и большая часть его прозы — обостренно совестливой, строгой до боли, умно выстроенной и — вопреки грустным сюжетам — полнящейся гармонией”, — пишет Андрей Немзер (“Русская литература в 2004 году” — “Время новостей”, 2004, № 238, 29 декабря ).

См. также: Ольга Славникова, “Деревенская проза ледникового периода” — “Новый мир”, 1999, № 2.

Дмитрий Бирюков. Батый и права человека. Пятиминутка ненависти в контексте вечности. — “Русский Журнал”, 2005, 19 января .

“Сам себя я по привычке называю западником, но и это определение некорректно. То, что мы ценим на Западе, то, что мы хотим перенести с Запада на родную почву, не есть порождение „западной” культуры. Права человека, толерантность, политкорректность, приоритет личности над государством — не исконные западные ценности. Традиционная культура Запада не менее дика и жестока, нежели „восточная”, азиатская. И конечно же, заслуга в их утверждении не может принадлежать католической церкви. Наоборот, ниспровержение старой традиционной культуры, просветительское движение, радикальный отказ от тяжелого груза прошлого дали западному человеку возможность чувствовать себя в комфорте и безопасности, находясь на территориях, где восторжествовали принципы либерализма. А старая Европа — это инквизиция, это пытки и казни, это полное бесправие личности, бессилие подданных перед властью светской и церковной. Достаточно пролистать первые страницы знаменитой работы Мишеля Фуко „Надзирать и наказывать”, увидеть натуралистические описания средневековых методов расправы с преступниками, чтобы представить себе то, что в действительности представляет собой Европа исконная, традиционная”.

Большинство американцев недовольны голливудскими фильмами. — “Седмица. Православные новости за неделю”, 2005, № 183, 12 января .

“Опрос, проведенный телекомпанией CBS и газетой „New York Times”, показал, что большинство американцев негативно оценивают влияние голливудских кинофильмов на общество. 62 % жителей США считают, что продукция „фабрики грез” негативно влияет на состояние морали, семейные и религиозные ценности, существующие в американском обществе. Только 6 % опрошенных, наоборот, уверены в позитивном влиянии голливудских лент на США. 29 % респондентов заявили, что влияние кинофильмов на эти аспекты жизни минимально”.

Владимир Бондаренко. Взбунтовавшийся пасынок русской культуры. — “День и ночь”, Красноярск, 2004, № 9-10, ноябрь.

“Рассказывают такой случай: посмотрев фильм Вуди Аллена „Анни Холл” о неврастеничном еврее, раздираемом между манией величия и комплексом неполноценности, да к тому же без ума влюбленном в англосаксонку „голубых кровей”, Иосиф Бродский небрежно бросил: „Распространенная комбинация — dirty jew и белая женщина. Абсолютно мой случай...””

“Шел 1967 год, и кому-то из организаторов октябрьских юбилейных торжеств пришло в голову пригласить для праздничного оформления набережной из Москвы группу художников-кинетов во главе с Львом Нусбергом и Франциском Инфанте, ныне широко признанным авангардным художником. Рисунок его и сейчас украшает мое жилище. Жили они в Петропавловской крепости, и я перебрался из своего общежития студенческого почти на месяц к ним в каземат, писал по просьбе Льва Нусберга какие-то манифесты, лозунги... <…> Не знаю, помнит ли Евгений Борисович Рейн, но и он бывал в тех кинетических казематах, и именно с его рекомендацией я попал в коммуналку к Иосифу Бродскому с пачкой своих стихов. Что-то Бродский отмечал положительное в моих стихах, что-то предлагал упростить, но в конце концов разошелся, разозлился и как самый настоящий школьный учитель разложил по полочкам всю мою (да и не только мою) авангардистскую дрянь. <…> Он был уже законченным классицистом и антиавангардистом, если не консерватором. Он не раз выражал достаточно четко свое консервативное отношение к смыслу литературы <…>. Нечто подобное Иосиф Бродский говорил и мне. Что в авангарде шестидесятых годов он видит затхлость и нечто, уже пахнущее молью, и нет смысла писать стихи, лишенные смысла. „В этом смысле я не в авангарде, а в арьергарде, как и Анна Андреевна Ахматова”. Кстати, в той нашей беседе его ссылки на Анну Андреевну были постоянными, да и упор на простоту стиха, понятность мысли шел как бы от нее. Все, сказанное им, я сразу же записал и даже напечатал тогда же в нашем рукописном журнальчике, который мы выпускали вместе с моими друзьями и который ныне хранится в моем архиве. И несколько раз повторялось по отношению к словесным экспериментам шестидесятых годов: „дрянь, дрянь, дрянь”. Не думаю, что с моим максималистским характером он сильно бы повлиял на мои попытки перевернуть мир искусства, но признаться, мне и самому надоели к тому времени эти звуковые головоломки и шарады из крестиков и ноликов, я и сам уже достаточно начитался к тому времени блестящих поэтов Серебряного века, продающихся во всех букинистических магазинах за сравнительно дешевую даже для студента цену, от ничевоков перешел к Николаю Гумилеву и Велимиру Хлебникову, и потому я с интересом внимал „столь мракобесному” разбору своих левацких стихов уже нашумевшего в Питере поэта, вернувшегося не так давно с моих родных поморских земель. Расспрашивал я его и о северных впечатлениях, ибо к страданиям его в ссылке относился несколько иронично, на тех же землях, где он якобы страдал целых восемнадцать месяцев, веками жили мои поморские предки, да и тогда, в шестидесятые, моих родичей немало было разбросано по архангельским деревням, десятки Галушиных и Латухиных. <…> И я был рад услышать самые восторженные слова и о природе севера, и о моих северных земляках, и о русской народной культуре. „Вот у них и учись поэзии”, — сказал мне в завершение нашего разбора-разгрома этот далеко не самый народный поэт. С поэзией собственной я и на самом деле с тех пор решительно завязал. Кстати, примерно так же вслед за мной завязал со своим модернизмом и критик из „Нашего современника” Александр Казинцев, когда-то начинавший со стихов в кругу Сергея Гандлевского”.

Cм. также: Владимир Бондаренко, “Взбунтовавшийся пасынок русской литературы” — “Литературная Россия”, 2003, № 43, 44, 45, 46 .

Владимир Бондаренко. Иди и воюй. — “Завтра”, 2004, № 52 .

“Каждая война дает России своих писателей. <…> Чеченская война родила своего прозаика спустя пять лет после его возвращения из солдатских окопов. Страшный роман „Патологии” Захара Прилепина. <…> Я бы его не задумываясь поставил в один ряд с ранней фронтовой прозой Юрия Бондарева и Василя Быкова, Константина Воробьева и Виктора Астафьева”.

См. также: Захар Прилепин, “Какой случится день недели” (маленькая повесть) — “Дружба народов”, 2004, № 12 .

См. также рассказы Захара Прилепина и статью Валерии Пустовой о молодой военной прозе в следующем номере “Нового мира”.

Владимир Винников. “Валерьяныч”. — “Завтра”, 2005, № 1, 5 января .

“<…> серьезнейшие внутренние причины, которые Кожинов осветил в том же интервью „Русскому переплету”: „ (До встречи с Бахтиным. — В. В .) Я общался почти исключительно с евреями. Потому что русских не было (!), они исчезли (!), то есть русские высокого интеллекта и высокой культуры, их почти не было... Когда через год я снова приехал к Бахтину, — я ему не стал об этом писать, — чуть ли не первое, о чем я его спросил: ‘Михаил Михайлович, я не могу понять, как вы порекомендовали Розанова, а ведь он такой страшный антисемит‘. На что Бахтин мне ответил: ‘Что ж поделаешь, но примерно так же думали и писали, правда, чуть меньше, чем Розанов, почти все великие писатели и мыслители России, начиная с Пушкина, Лермонтова, Гоголя или Киреева (? — А. В. ), Аксакова и прочая‘. <…> Это для меня было колоссальным переломом. В то время не было человека в мире вообще, который мог бы меня вот так вот изменить. Мне до этого представлялось, что сказать что-нибудь критическое о евреях значило проявить себя как человека неинтеллигентного. <…>””

“<…> внимание Кожинова к тому или иному поэту в самих „почвеннических” литературных кругах 60-х — 70-х годов воспринималось как некая „черная метка””.

Дмитрий Володихин. Лицо Москвы. — “Спецназ России”, 2004, № 12, декабрь .

“Москва — женщина, Вологда — женщина, Нижний и Ярославль — мужчины”.

“Так вот, в девяносто первом она [Москва] умерла. Осталось на громадном ее кладбище много силы, много власти, много денег, много памяти о прошлых триумфах. Но душа московская истончилась, размылась. <…> Должна была прийти другая женщина, другое лицо, другой образ; их ждали, но сани с юной царицей все никак не показывались на заснеженной дороге. Зато самозванок явилось много”.

“Монастыри — вроде огромных якорей, удерживающих пеструю, беснующуюся Москву в нашей реальности”.

Андрей Волос. Аниматор. Роман. — “Октябрь”, 2004, № 12; 2005, № 1 .

“Да, — отвечал я, посмеиваясь. — Ты права: если бы я был врачом, если бы я был реаниматором, а не аниматором, если бы речь шла о продлении человеческой жизни или действительном воскрешении людей, тогда я не спал бы ночей, а все только возжигал огни в колбах Крафта. Но, увы, это пламя — всего лишь форма удовлетворения тщеславия: клиент желает, чтобы его колба пламенела ярче, чем соседская; аниматор же (конечно, у него есть и другие мотивы деятельности, но это один из главных) хочет доказать, что владеет своим делом лучше других... Поэтому в шесть часов я выключу установку, захлопну дверь анимабокса, покину Анимацентр, мы встретимся на обычном месте и отправимся ужинать в „Альпину””.

Федор Гиренок. Сочинения Бунина как иконостас русской жизни. — “Спецназ России”, 2004, № 12, декабрь.

“Бунин — консерватор, то есть человек, который не дает хаосу прорваться наружу и затопить все сущее. Он высок, сух, желчен. Мне кажется, он никогда не был молодым, ибо быть молодым — значит быть революционером”.

“Философия универсальна. Литература региональна. И универсальность ума нельзя соединить с региональностью чувства. Символом литературы без философии стал Бунин. Символом литературы без литературности стал Розанов. И оба они из Ельца, из золотого треугольника центральной России. Плотность языка Бунина делала его пригодным для выражения эмоций и чувств. Но на этом языке нельзя было мыслить. Он не был пористым, пустым. Розанов превратил чувство в орган умозрения, создавая прецедент для клипового мышления. Между Буниным и Розановым расположился Андрей Платонов, поселивший в языке эмоций и чувств пустоту газетных штампов и казенных слов. Пустые слова разговорили немотствующий язык чувств, освободили энергетику языка вещей; заставили универсальное работать на региональное. В сенситивном взгляде Бунина родилась и набоковская „Лолита”. Предметом эксперимента стал пол. В воображении Розанова родились обэриуты и Хлебников. Предметом их эксперимента стал язык, слово. Раскалывая слово, они хотели получить что-то первобытное, региональное. Философом пустых слов, то есть чистой литературностью, был Мережковский, от него произошли Венедиктов и Пелевин с Сорокиным. В ХХ веке писатели доопределились, то есть отделились от философии. И литература перестала хранить в себе русское сознание. Она стала пустой игрой ума”.

“Бунин — продукт домашнего образования. У него не было не только университетского, но и гимназического образования”.

“Бунин наблюдает Маяковского и Горького — главных русских интеллигентов. Маяковский — похабен, у него корытообразный рот, на него смотрят, как на лошадь, которая попала в банкетный зал. Маяковский — плебей. Он ест из чужих тарелок. Горький — тоже плебей. Он все это видит и хохочет. Бунин — барин. Он смотрит на них, как на тараканов. Бунин, безусловно, тяжелый человек. Но он не был интеллигентом”.

Иеромонах Григорий (В. М. Лурье). Культурная контрреволюция. — “Русский Журнал”, 2004, 30 декабря .

“Главный культурный итог 2004 года — обвальное поражение русской культуры. Не один 2004 год в нем виноват, но именно этот год закончился для русской культуры обвалом и ритуальным поношением — в Киеве на майдане”.

“Может быть, в нашей „взрослой” культуре уже и на самом деле не осталось ничего хорошего. (Если все-таки осталось, так тем лучше. Дай ей Бог здоровья.) Но повторим (тем более, что вслед за Достоевским), что настоящая культура — это та, которая нацелена на 17-летних. И здесь нам по-прежнему есть что сказать. Мы пришли к удивительному периоду, когда прежние рокеры 80-х слегка постарели и — дерзну сказать о своем собственном поколении — чуть ли даже не поумнели. У многих из них остался подростковый экстремизм, но появились жизненный опыт и глубина. Похоже, сейчас это производит совершенно новое воздействие на молодежь, и это такой недавний процесс, что я просто не решаюсь еще подводить его итоги. <…> „Старики”, похоже, доказывают, что они стали настоящим жестким стержнем молодежной культуры, на котором сможет держаться новая культурная традиция. И это такая традиция, от общности с которой никуда не деться не только украинской или белорусской молодежи, но даже русскоязычной молодежи далекой, но давно уже культурно близкой нам Израбильщины...”

“<…> сейчас чуть-чуть расскажу о самом главном, наверное, культурном достижении года — альбоме „Гражданской Обороны” „Долгая счастливая жизнь”, где все темы (даже музыкальные) их молодости рассказаны с опытом если не старости, то зрелости. Может быть, „взрослым” в этом альбоме не все будет „понятно”, но вспомним: книги (и рок-альбомы) пишутся не для „взрослых”. Этот альбом — тот самый информационный код, при общении на котором никакие информационные шумы не будут способны повредить нашей коммуникации с нашей молодежью”.

Владимир Губайловский. Голос из хора. — “Дружба народов”, 2004, № 12 .

“Не случайно все поэтические революции в русской поэзии начинались с чтения и попытки перевода или имитации иноязычной лиры”.

Михаил Давидов. Тайна смерти Гоголя. Еще одна версия. — “Урал”, Екатеринбург, 2005, № 1.

“30-летнее изучение исторических и документальных материалов, связанных с жизнью Гоголя, длительные и нелегкие размышления о его заболевании позволили мне сформировать мнение, перешедшее затем в стойкое убеждение, что Николай Васильевич Гоголь страдал маниакально-депрессивным психозом. Но чтобы дорогой читатель понял, что собой представляла душевная болезнь Н. В. Гоголя, совершенно необходимо познакомить его с некоторыми азами психиатрии…” Автор — доцент Пермской медакадемии.

Александр Дворкин. “Камо грядеши” Генрика Сенкевича: хроника раннего христианства или “мыльная опера”? — “Фома”. Православный журнал. 2004, № 6 (23) .

“„Камо грядеши” нобелевского лауреата, почетного академика Санкт-Петербургской АН Генрика Сенкевича — без сомнения, самый известный и читаемый польский роман в мире. <…> Для большинства людей этот роман (или его киноверсии) — единственный источник сведений о раннем христианстве”. Далее — впечатляющий список ошибок, неточностей и искажений в романе.

Гейдар Джемаль. “Курбан-байрам в России должен стать выходным днем”. Беседу вел Михаил Поздняев. — “Новые Известия”, 2005, 20 января.

“<…> ислам — единственное из всех монотеистических учений, в котором социальный фактор поднят на уровень религиозной добродетели. Ислам в принципе — идеология антиолигархическая, антилибералистская, антимонетаристская, направленная против, мягко говоря, безответственного отношения к бедноте, которая сбрасывается с корабля, чтобы элита могла быстрее плыть дальше. Здесь корни исламофобии”.

Долго и счастливо. Беседу вела Татьяна Бек. — “НГ Ex libris”, 2005, № 1, 13 января.

Говорит Александр Кабаков: “У меня три года чудовищных испытаний! Совсем бросил пить. При том, что я очень редко меняю работу, — дважды за полтора года сменил работу. Сменил место жительства — переехал из Москвы в подмосковную деревню. И много чего еще… <…> Жуткая активизация писания. За два с половиной года я написал большой роман, который очень неплохо встречен и читателями, и даже критикой, и книгу рассказов, которую на днях закончил и отдал… <…> Я не считаю свой последний роман „Все поправимо” намного лучше предыдущих, но он… Он имеет успех. Я на трезвую голову стал писать так, что сделался более понятным другим людям. Мое прежнее — это была умелая литература, но в любом случае это была запись алкогольного бреда. <…> Бывает так: два человека говорят между собой, и один из них, в силу того, что он быстро думает, проскакивает некие логические звенья. Проскакивает — и становится непонятен. Так и я: пока пил, постоянно в своих сочинениях многое проглатывал. Для меня что-то ощутимо с полуслова, а для моего читателя — нет. Вот мы с ним и расходились. А на трезвую голову мы с ним взяли и сошлись”.

“Первые западники при советской власти были стиляги. Это была настоящая пятая колонна. Причем не осознававшая себя полностью, а на почти физиологическом уровне. На физиологическом уровне отвращения даже не к системе, а к сущности этой жизни…”

“По советскому времени не скучаю ни одной секунды. Как ненавидел советскую власть, так и сейчас ненавижу. Ничего ей не простил. Ничего. А по времени скучаю — эстетически. И не по советскому времени, а по мировому времени середины ХХ века. По классике ХХ столетия… Да-да, ХХ век имел свое классическое время. Оно было очень страшное на самом деле, причем во всем мире. Но эстетически это была классика. От середины 30-х до середины 50-х”.

Валерий Дымшиц. Забытый обэриут. — “Народ Книги в мире книг”. Еврейское книжное обозрение. Санкт-Петербург, 2004, № 53, октябрь.

К 100-летию со дня рождения прозаика и киносценариста Дойвбера (Бориса Михайловича) Левина (1904 — 1941). “Имя Бобы (как его называли друзья) постоянно упоминается в дневниках Хармса. <…> Его именем, наряду с именем Хармса, подписан целый ряд манифестов движения. <…> Левин участвовал во всех совместных выступлениях обэриутов и с чтением своих произведений, и как режиссер театральных постановок”.

Иван Жданов о герметизме и жгучей проблеме свободы. Беседовал Игорь Кручик. — “Литературный бульвар”. Экспериментальная альманах-газета. Казань, 2004, № 4-5 (5-6).

Говорит Иван Жданов: “Количество зла, его число будто бы неизменно, не уменьшается”.

“Время для „огромных”, „столбовых” — так называемых — стилей сейчас неподходящее. Им обосноваться не на чем”.

“Есть вещи, легко становящиеся символами. А есть такие — как это?.. — слишком модерные. Они тяжело поддаются знаковости. Одно дело сказать „меч” — и другое, допустим, „АКМ”. Автомат Калашникова тоже, конечно, может стать символом, но не столь глубоким. Он будет касаться только определенного времени. А извечные символы тоже подверглись какой-то пертурбации. Сейчас же немыслима только с их помощью достаточная коммуникация”.

“Всегда было большой задачей художника — найти новую выразительность в том, что связано с частной жизнью человека. У Ван Гога есть один такой натюрмортик — башмаки. Они настолько символообразующие!”

“Пафос, на мой взгляд, такая же неистребимая вещь, как частная жизнь. Человек всегда — между жизнью и смертью, между свадьбой и крестинами. И любой рассказ об основных поворотах судьбы, любая фотография этого момента — и, естественно, стихотворение! — будут пафосны”.

Виталий Иванов. Антиреволюционер. — “Русский Журнал”, 2005, 14 января .

“Что до „революции” [в РФ], то идея эта столь же продуктивная, как уборка замусоренного помещения посредством пожара”.

“Олигархат делом занят. Им не нужны ни великие потрясения, ни великая Россия. Путин — гарант того, что не будет ни того, ни другого”.

“<…> наша проблема не в Путине, и не в „чекистах”, и не в прочих олигархах персонально, а в самом олигархическом режиме, даже олигархическом способе мышления, давно распространившемся на значительную часть общества”.

Автор — заместитель редактора отдела политики/экономики газеты “Ведомости”.

Олег Иванов. Архипелаг ГУЛаг. Путь к освобождению. — “Посев”, 2004, № 12 .

“Реальный грех современного россиянина состоит как раз в отказе от осмысления настоящего, в желании продлить навеянный большевицким чародейством сон разума. Покаяться для нас сегодня и означает проснуться, стряхнуть с себя эти чары”. К 30-летию выхода в свет “Архипелага...”.

Здесь же: Е. А. Евдокимова, “Русский человек в советском лагере. По произведениям А. И. Солженицына „Архипелаг ГУЛаг” и „Один день Ивана Денисовича””.

Владимир Карпец. “Право-левый проект” и его двойник. — “АПН”. Проект Института национальной стратегии. 2005, январь [без даты] .

“<…> сегодня очевидным образом началась совершенно новая эпоха русской истории — эпоха впервые открытой, а не тайной власти спецслужб, к которой они шли в течение нескольких столетий <…>”.

Игорь Викторович Касаткин. Женить Башмачкина. — “Топос”, 2004, 5 января .

“Переписать „Шинель”. Благородная задача. Это бы надо было сделать давно. <…> Неудачный выбор Гоголя, остановившегося именно на таком вот летальном исходе всего анекдота, имел катастрофические последствия для русской культуры”.

Роджер Кимбалл. Сьюзен Зонтаг: попытка предсказания. Перевод Иосифа Фридмана. — “Русский Журнал”, 2004, 30 декабря .

“Когда приятель сообщил мне сегодня утром по телефону новость о том, что Сьюзен Зонтаг умерла в возрасте 71 года, моей первой мыслью было: „Завтра в ‘The New York Times‘ на первой полосе будет напечатан огромный некролог, в котором писательница будет причислена к лику леворадикальных святых”. Желающие могут проверить, оказался ли я прав. <…> Не вызывает сомнений тот факт, что Сьюзен Зонтаг, законодательница радикальной моды (если воспользоваться метким выражением Тома Вулфа), пользовалась большой известностью на протяжении 1960-х и 1970-х годов. Соответственно в эти (а отчасти и в последующие) годы она оказывала немалое влияние на общественную жизнь. Весь вопрос в том, каким было это влияние — благотворным или пагубным?”

Надежда Кожевникова. Трагедия возвращения. — “Лебедь”, Бостон, 2005, № 409, 16 января .

В связи с выходом дневников Георгия Эфрона, сына Марины Цветаевой (М., “Вагриус”). Среди прочего: “Я, например, от Бродского же, из его доклада на конференции, организованной в 1992 году к столетию Цветаевой в городе Амхерст, штат Массачусетс, узнала о казусе, произошедшем со стихотворным циклом Пастернака „Магдалина”, не включаемом, как и другие его произведения с библейской, христианской тематикой, в прижизненные издания. Отрывок оттуда — многие, видимо, как и я, думали, что оттуда именно, — Ольга Ивинская вынесла на заднюю сторону обложки своих запрещенных в СССР мемуаров „В плену времени”, издательство „ Fayard ”, 1972 год.

О путях твоих пытать не буду:

Милая, ведь все сбылось,

Я был бос, а ты меня обула

Ливнями волос и слез...

Со сноской: „Неопубликованный вариант стихотворения ‘Магдалина‘ Бориса Пастернака”. Ивинская, как выяснилось, оскандалилась. Процитированное принадлежит перу не Пастернака, а Цветаевой, из ее цикла с тем же названием, „Магдалина”, но написанном в 1923 году, на двадцать шесть лет раньше „Магдалины” Пастернака. Поразительно, насколько оба цикла совпали, слились, будто спетые одним голосом, хотя мелодию, интонацию Пастернак подхватил у Цветаевой, а не наоборот. При его-то в каждом слове, каждом звуке оригинальности — впервые заимствование от другого, причем не родственного ни по стилю, ни по духу поэта.

У людей пред праздником уборка.

В стороне от этой толчеи

Обмываю миром из ведерка

Я стопы пречистые твои...

Не правда ли, как продолжение „О путях твоих пытать не буду...”. Спустя двадцать с лишком лет, через разлуку, через смерть, через гибель Марины Ивановны вступает Борис Леонидович с ней в перекличку”.

См. также: Надежда Кожевникова, “Трагедия возвращения” — “Русский Базар/ Russian Bazaar ”, Нью-Йорк, 2005, № 3, 13 — 19 января .

См. также три статьи о Марине Цветаевой в мартовском номере “Нового мира” за этот год.

Владимир Крылов. Черная метка Казимира Малевича. — “Подъем”, Воронеж, 2004, № 11, 12 .

“Малевич первым вставил нарисованный квадрат в раму и выставил свое творение в экспозиции произведений изобразительного искусства. Это факт. Но сокровенный смысл такого события заключается в том, что оно не имеет никакого отношения собственно к изобразительному искусству и считать Казимира Малевича великим художником никак невозможно. Малевич, совершенно очевидно, является великим новатором, который сделал открытие, принципиально важное для технологической цивилизации ХХ века. Важнейший и, возможно, единственный результат творчества Казимира Малевича состоит в создании максимально простого изображения, которое несет в себе очень важную информацию, и такая информация прочитывается мгновенно”.

См. также: Владимир Крылов, “Заметки о духовном развитии России и Запада в ХХ веке” — “Наш современник”, 2003, № 3 .

Константин Крылов. На плаву. — “Русский Журнал”, 2004, 30 декабря .

“<…> сама способность ко внешнеполитической деятельности является одним из признаков полноценного суверенитета. В полной мере обладает суверенитетом только тот, кто способен нарушить чужой суверенитет. <…> российская власть впервые за многие годы пытается продемонстрировать нечто вроде внешнеполитической деятельности, причем в публичном формате. Убить своего врага, спрятавшегося в чужом и враждебном царстве, и попытаться помочь другу (ну, или тому, кого мы почему-либо считаем другом) сесть на престол в другом царстве — это древние, почтенные, архетипические образы „внешней активности”. То, что первое удалось скверно, а второе не вышло вовсе, не отменяет того факта, что попытка была все-таки сделана. Можно критиковать — и справедливо — топорность и криворукость исполнения, можно смеяться (или плакать) по поводу результатов, но сама попытка вполне заслуживает одобрения. Главное, чтобы она не оказалась последней: после таких ударов можно и не встать. С другой стороны, нужно понимать принципиальную невозможность для этого президента и этого режима (опять же, вне зависимости от отношения к нему) сделать что-либо действительно серьезное, „разламывающее землю”. Потому что единственным источником тектонической энергии является народ, ставший нацией. Поскольку же угнетение русских как нации, удержание русских в недонациональном состоянии составляет суть политики „после 1991 года” (и до — тоже, хотя это делалось иначе), постольку Путин, будучи сам плоть от плоти этой системы, никогда не осмелится нажать на красную кнопку, запустить реактор русского национального строительства. Горизонт текущих политических возможностей жестко очерчен абсолютным запретом на какое бы то ни было использование энергий реального, несимулятивного русского национализма. Вопрос лишь в том, как Путин и его команда используют те немногие возможности, которые находятся внутри круга дозволенного”.

Павел Крючков. Корнеева радость. Заметки экскурсовода. — “Фома”, 2004, № 6 (23).

“Писатель Корней Чуковский, его литературное наследие, его дом — „жизненно необходимая” часть моей собственной судьбы. Я знаю о нем и то, чем мне всегда хотелось бы поделиться, и то, о чем мне не хотелось бы рассказывать”.

“Я не знаю, приходило ли к Чуковскому в зрелые годы подобное религиозное чувство, оказывался ли он в том самом, по слову Феофана Затворника, „блаженном плене души”... Но, глядя отсюда на его трудолюбиво-мучительную жизнь, в которой он пережил войны, предательства, неврозы, отчаяние, потерял троих детей, не раз оказывался и сам на краю гибели, из запрещенной критики ушел в нишу сказочника, — оставляю себе лишь слабую надежду на то, что хоть изредка он сожалел о своем неприходе. Обращение — всегда тайна, что, наверное, не отменяет попытки понять, почему этого не случилось и, боюсь, не могло случиться с писателем, который почти всеми своими книгами призывал к добру, учил пониманию красоты слова и бережному отношению к душе ребенка”.

Тут же впервые воспроизведен автограф письма О. Э. Мандельштама к Чуковскому (около 17 апреля 1937 года): “Я поставлен в положение собаки, пса… Я — тень. Меня нет. У меня есть одно только право — умереть”.

См. также: Павел Крючков, “А было все непросто… Уроки Владимира Корнилова” — “НГ Ex libris”, 2005, № 1, 13 января .

Александр Кушнер. Горю, бледнею, обмираю... — “Литературная газета”, 2005, № 1, 19 — 25 января .

Представляешь, каким бы поэтом —

Достоевский мог быть? Повезло

Нам — и думать боюсь я об этом,

Как во все бы пределы мело!

.....................................

До свидания, книжная полка,

Ни лесов, ни полей, ни лугов,

От России осталась бы только

Эта страшная книга стихов!

Cм. также: Александр Кушнер, “Лишь бы все оставалось” — “Арион”, 2004, № 4 .

См. также: Александр Кушнер, “Препинание — честь соловья” — “Новый мир”, 2005, № 1.

Наталья Ланглейбен. Образ чекиста. Советские средства массовой информации 1930-х гг. — “Посев”, 2004, № 12.

“В 1930-х было 5 мощнейших всплесков внимания к сотрудникам госбезопасности: 2 юбилея создания ВЧК (декабрь 1932, декабрь 1937 гг.) и 3 политических процесса: Зиновьева — Каменева (август 1936), Пятакова — Радека (январь 1937), Бухарина — Рыкова (март 1938). В остальные же дни образ наркомвнудельца предается тотальному массовому забвению, уступая место стахановцам и мировому фашизму”.

Лев Либов. Сталин, Троцкий и я. Эссе-реквием. — “Урал”, Екатеринбург, 2004, № 10; 2005, № 1.

“Уже в сентябре прошло большое комсомольское собрание, на котором исключили меня и Левку Генкина из комсомола. Меня — за связь с „врагом народа”, а Левку — за связь со мною…”

См. также: Лев Либов, “Плачь, сердце, плачь!” — “Урал”, Екатеринбург, 2002, № 10, 12 .

Дмитрий Липскеров. “Русская литература Западу не интересна”. Беседу вела Оксана Семенова. — “Новые Известия”, 2005, 12 января .

“Если не клюет на рыбалке полчаса, это не значит, что рыба кончилась в речке. Просто не клюет. Сегодня как раз те полчаса, когда в литературе, к сожалению, небольшой провис. Ничего в этом страшного нет. Можно, конечно, рассусоливать, что писатель сегодня перестал быть больше чем поэтом. Что у него нет на сегодняшний день миссии. Раньше если писатель брался за перо, то он хотел перевернуть мир. Сейчас если автор садится за тем же самым, то это неправильно. Во всяком случае, это не для меня. Я мир не переворачиваю, и если переворачиваю, то только свой. <…> На сегодняшний день к русской литературе на Западе никто не имеет интереса. Наша переводная литература издается там тиражами две тысячи экземпляров. Книги не продают в магазинах, их распространяют по библиотекам. Соответственно ни материальной радости, ни читательской отдачи никакой нет. Рынок русской литературы — это сто пятьдесят миллионов человек в России, еще двести миллионов на территории СНГ. Это самый большой читательский рынок в мире. Чего мне еще желать?”

Сергей Малашенок. Из суверенных моментов чтения. Русская литература и политика. — “Топос”, 2005, 13 января .

“Тургенев, несомненно, несет свою немалую долю ответственности за то, что неизбежное случилось так скоро и политика <…> поселилась в сердцах и мозгах тех, кого оберегать от политики надо бы было с наибольшим прилежанием, то есть молодых людей. Потому что, как ни прав вообще Черчилль насчет того, что, мол, тот, кто в юности не был либералом, у того нет сердца, а кто в зрелости не был консерватором, у того нет ума, но. Но в России эта максима недействительна, так как в продолжение весьма длительных интервалов исторического времени те, кто был в России в юности либералом, до консервативной старости попросту не доживал, за что, конечно, несут ответственность не только политические педофилы, но и наши престарелые духом консерваторы”.

“Русские люди не созданы для политики. <…> Геополитика, конечно, так же мучает и портит русского человека, как политика всякая другая, то есть аналогично водке, как и было сказано выше, но. Но с ней нам приходится мириться, жить, всегда помнить о ней, деваться некуда, потому что геополитика — политкорректное название войны, холодной или горячей. Уже только подготовка к войне — почти война! А русскому народу к войнам надо готовиться — так говорит нам исторический опыт. <…> В истории России было столько войн, что геополитика стала частью нашей национальной культуры, и, возможно, именно поэтому торговцы уцененными универсальными ценностями прямо запрещают нам даже произносить это слово — геополитика”.

“Мне кажется, более всех русских поэтов от пьяной чаши геополитических наслаждений отпил Лермонтов. Начав с „Бородина”, он пришел в „Валерику”, к реке смерти по-чеченски. При Валерике все используемое войной идеальное и политическое, то есть польза войны, а также свобода, доблесть и гордость обеих сторон противостоят ясному небу, общему для всех, от которого и произошло, вероятно, и частное небо героя „Войны и мира”. Лермонтов в „Валерике” не ставит под сомнение справедливость кровавого патриотизма русских или чеченцев. Он просто фиксирует момент абсурда внутри своей собственной судьбы”.

Игорь Манцов. В песочнице. — “Русский Журнал”, 2004, 28 декабря .

“Частное мнение раздражает, с точки зрения корпоративной этики частный человек обязательно ошибается. Но самое страшное — он демонстративно презирает всякое социальное проектирование. Он планирует себя в границах пяти ближайших минут и уже к шестой минуте относится с недоверием, почитая ее за необязательную роскошь, за вульгарный футуризм. Подлинная демократия — не рынок, не частная собственность, не либеральные заклинания. Демократия — это когда говорят: „Вот Манцов, он всегда ошибается, он кругом не прав, и поэтому мы хотим знать его мнение. А общеупотребимую истину, эту безотказную девочку по вызову, эту политкорректную соплю, — станем промокать гигиенической салфеткой”. Короче, как учит опыт Бриджит Джонс, излишний (социальный) вес провоцирует плохую ситуацию в голове ”.

Игорь Манцов. Категория “скорость” и концепт “водка”. — “Русский Журнал”, 2005, 11 января .

“Если не путаю, молодые национал-большевики пострадали недавно именно за акцию против отмены льгот. Считается хорошим тоном порыв молодых национал-большевиков нахваливать: за явленные миру чистогана бескорыстие и альтруизм. Я же, напротив, вижу глупость и вопиющую политическую незрелость, если не лицемерие. Почему юноши и девушки, всерьез полагающие себя авангардом социальной борьбы, борются за чужие льготы? По мне, отмена льгот — единственная праведная акция правительства за 13 лет существования новой России. Хорошо бы неравнодушная молодежь боролась за радикальное поощрение кормящих матерей и многодетных отцов. Или даже за легализацию проституции и сопутствующее развитие культуры сексуальных отношений. Пафос подобной борьбы понятен. Шкурный интерес молодых радикалов гарантировал бы конкретные социально-психологические сдвиги. А здесь? Неужели не ясно, что „старшие”, составляющие подавляющее большинство льготников, не друзья молодым, и это еще очень мягко сказано. Пускай эти старшие, давным-давно спроектировавшие будущее моей страны по образцу потребительского гетто, сердцем проголосовавшие за поколенческий шовинизм, согласившиеся на конец истории и тем самым предавшие собственных детей, борются за свои неотчуждаемые интересы сами . Не нужно быть всемирно отзывчивыми, нужно быть всего-навсего честными. Достаточно спасти маму с папой, бабушку с дедушкой, может, родную бездетную тетю, в крайнем случае любимую учительницу (мне с таковой не повезло, зато теперь одной проблемой меньше). А за абстрактно понятых „льготников” переживать бессмысленно. Неприлично”.

“Лимоновцы, куда приличнее бороться за трезвость, а не за льготы! Пьяных отлавливать и не жестоко, но нравоучительно бить прямо на улицах. Чтобы не поддавались на провокации, раньше времени не умирали. Начиная с нынешнего Праздника русский пьяница — не блаженный, не юродивый, как прежде, но агент глобализации, протеже неолиберализма. Отныне ему не прощается ничего. Пьянство приравнивается к измене Родине”.

Александр Мелихов. Конфликт грез. Теория и практика сталинского антисемитизма. От “бундовской сволочи” до Еврейского антифашистского комитета. — “Новое время”, 2005, № 1-2, 9 января .

“Думаю, что и Сталин был идеалистом. Не в расхожем смысле — наивным, бескорыстным человеком, а в точном смысле слова: он жил грезой. Грезой о мире, в котором правит сила, воля и материальный интерес <…> грезой о мире, в котором грезы ничего не значат”.

См. также: Александр Мелихов, “Прощание с темой” — “Дружба народов”, 2005, № 1 ; о ленинградской блокаде.

Александр Мильштейн. Кино и немцы. — “Топос”, 2004, 31 декабря .

Среди прочего — в этом большом тексте читаем: “„Вы что же, верите в ‘Протоколы сионских мудрецов‘? — спросила Шмулевича ведущая программы ‘Сейчас в Израиле‘, в которой появился похожий на Распутина человек в красной рубахе, — я правильно вас поняла?” Она сказала это с ласковой интонацией — с какой говорят с душевнобольными. „Ну нет, — сказал Шмулевич, — я не верю. Но если гои в это верят, то почему бы это не использовать?””

Cм. также сетевой дневник Аврома Шмулевича: .

Некоторые любят погорячее… — “АПН”. Проект Института национальной стратегии. 2004, 31 декабря .

Говорит Илья Бражников, главный редактор сайта “Правая.ру”: “Мое глобальное политическое желание не совсем политическое: я хочу, чтобы на земле (и в России в частности) кончилось Царство Абсурда и настало Царство Истины. Причем мне безразлично, какую оно будет иметь видимую форму — авторитарного режима, тоталитарной диктатуры или самодержавной монархии. Лучше, конечно, последнее, однако боюсь, что мы, цареубийцы и растлители всего святого, недостойны даже низшей формы теократии. Это — мое постоянное и неослабевающее ЖЕЛАНИЕ, поэтому, если это случится „вдруг” в 2005 году, — тем лучше. Если же Царство Истины в 2005 году нам не светит, то я желаю всего того, что бы привело к нему постепенно:

1) в 1999 г. Путин обещал, что в 2005 г. у нас будет с Белоруссией одно государство. Где это государство? Я хочу, чтобы он выполнил это обещание;

2) пусть в 2005 г. власть Путина станет ничем не ограниченной, кроме его совести и Православной Церкви;

3) пусть, если он боится такой власти и не может даже выиграть украинские выборы, уступит в 2005 г. Лукашенко;

4) пусть в 2005 г. закончится эра прагматизма в политике;

5) пусть континент Северная Америка в 2005 г. опустится на дно Атлантического океана (либо, как вариант, всю его поверхность накроет цунами);

6) пусть, вместо половинчатых реформ календаря, с 2005 г. Россия перейдет наконец на свой нормальный освященный юлианский календарь и в наши дома вернутся Святочная и Пасхальная недели; не только Казанская, но и Крещение и Преображение Господне, а также Успение Пресвятой Богородицы должны в 2005 г. стать государственными праздниками;

7) губернаторская реформа должна логически завершиться максимальным укрупнением регионов и упразднением республик и автономий. Объединенные Россия и Белая Русь в 2005 г. должны стать унитарным государством;

8) государственная зарплата учителей, врачей, технической интеллигенции должна в 2005 г. быть сопоставима с зарплатой чиновника из Администрации Президента.

Да сгинет мгла. Да будет свет!”

См. также: .

Андрей Немзер. Русская литература в 2004 году. — “Время новостей”, 2004, № 238, 29 декабря .

“Никогда еще не принимался я за годовой обзор с таким тяжелым сердцем. И не потому, что в уходящем году словесность выглядела много хуже, чем, скажем, десять лет назад, когда я впервые обнародовал свой „взгляд на русскую литературу” (понятное дело — 1994 года; то-то смеху над лже-Белинским было). Нет, год как год…”

Михаил Немцев. Казус Гараджи. Зеркало новой русской философии. — “Русский Журнал”, 2005, 17 января .

Среди прочего: “Без всякого участия радикальных философов и культурных критиков Россия стала одной из немногих, а может быть, и единственной страной победившей сексуальной революции . Так можно говорить именно потому, что здесь как нигде бессмысленны призывы к сексуальной революции”.

Юрий Нерсесов. Европейский арсенал Гитлера. — “Спецназ России”, 2004, № 12, декабрь.

“На каждые семь танков и самоходок, выпущенных германскими и австрийскими предприятиями, приходится как минимум одно чешское изделие, не считая выпущенных по лицензиям танков германской конструкции! Для маленькой страны доля весьма внушительная — и, кстати, превосходящая процент британских и американских машин в советском танковом парке. А ведь Прага и Пльзень снабжали войска объединенной Европы не только бронетехникой. В годы войны здесь произвели свыше двух тысяч орудий и минометов разных калибров, около 700 тысяч винтовок, пистолетов и пулеметов, более 20 тысяч легковых и грузовых автомобилей, а также важные детали ракет ФАУ”.

Общественное мнение и права человека. — “Мемориал”, 2004, № 28, декабрь .

“Начиная с эпохи перестройки Общество „Мемориал” многие годы было серьезной политической и общественной силой, влияющей на умонастроения российских граждан и в какой-то степени даже на политику России. С течением времени наша организация во многом потеряла возможность реального воздействия на общественное мнение…”

Информационный бюллетень распространяется бесплатно в 89 российских регионах, а также на территории Австралии, Белоруссии, Германии, Грузии, Латвии, Казахстана, Нидерландов, Польши, США, Украины и Франции; выходит при поддержке Агентства по международному развитию (США), Фонда Форда (США). Тираж 3000 экз.

Владимир Огнев. “Попутное” через тридцать лет. О жанре воспоминаний. — “Дружба народов”, 2004, № 12.

“Неблагородное и неблагодарное это дело — полемика с покойником. Неблагородное потому, что он тебе не может ответить. А неблагодарное потому, что последнее слово все равно останется за ним, ведь оно именно последнее его слово. Вот и я не стал бы тревожить память В. Лакшина, чьи дневники не первый год публикует его вдова С. Лакшина, кабы не ее собственный комментарий под рубрикой „Попутное”…”

“И еще вопрос: а хотел ли сам В. Лакшин, чтобы его сугубо ЛИЧНЫЕ записи увидели свет? Так вот, без правки, проверки фактов, критериев элементарной этики? Или, как сказал один из „друзей” В. Лакшина (друзей без кавычек): „Володя всегда думал об истории”, то есть и писал дневники для печатного станка? Если верно первое предположение — это просчет вдовы, публикатора. Если второе — самого В. Лакшина. Столь неприглядны „портреты” команды — сначала А. Дементьева, потом уже и Ю. Буртина, А. Берзер, К. Озеровой, И. Борисовой, Е. Дороша, А. Марьямова и др. в дневниках В. Лакшина, столь высокомерна его позиция по отношению к тем, кто рядом с ним делал общее дело”.

См. дневники Владимира Лакшина — “Дружба народов”, 2004, № 9, 10, 11 .

Василина Орлова. Окна. — “Литературная Россия”, 2004, № 51, 17 декабря .

Короткая проза. “Почему Алена Комкова поняла, что риэлтор Иванов умалишенный? На каких основаниях? На следующих: он написал и отправил по электронной почте письмо…”

См. также: Василина Орлова, “Тюльпаны из Амстердама” — “День литературы”, 2005, № 1.

См. также статью Василины Орловой о новом поколении писателей в настоящем номере “Нового мира”.

Pavell. Смерть постмодернизма. — “Мудрец, достойный Неба”. Сетевой дневник Павла Святенкова. 2005, 8 января .

“Смерть постмодернизма — это когда некто рисует знак евро на знаке доллара, начертанном Бренером на картине Малевича „Белый квадрат””.

Виталий Петушков. Непогашенный огонь. — “Литературная Россия”, 2004, № 51, 17 декабря.

“Работы Галковского нельзя рассматривать объективно. От них веет духом изнурительной, тайной войны. На всех его сочинениях лежит печать отчаянной схватки за право быть самим собой и при этом не молчать, не уйти смиренно в небытие, как того требуют обстоятельства. Не склонять голову в свинячьем покорстве, не ложиться костьми в основание величественных социальных пирамид и грядущих лучезарных царств, а реализовываться сегодня, сейчас, в той стране, где ты родился. Эта сверхзадача запрограммировала и литературное поведение Галковского, и его ярость от предчувствия неизбежной судьбы, а именно — быть расчлененным и использованным”.

См. также сетевой дневник Дмитрия Галковского: .

Михаил Попов. “Писатель — это солдат!” Известный русский прозаик отвечает на вопросы Владимира Бондаренко. — “Завтра”, 2005, № 1, 5 января.

“В мире живых культур происходят и экспансии, и оккупации. „Там и мертвецы стоят насмерть!” Недавно натолкнулся на высказывание писательницы Моррисон, сделанное на литературном конгрессе, где часто звучали с трибуны имена Шекспира, Гёте, Толстого в качестве примера высочайшего взлета человеческого духа. Чернокожая лауреатка Нобелевской премии возмущенно заявила: почему мои дети и внуки должны читать книги этих белых и мертвых мужчин?! Но я ведь тоже имею право не хотеть, чтобы меня заставляли читать книги живых черных баб”.

Портрет в зеркалах: Витольд Гомбрович. Составитель Борис Дубин. — “Иностранная литература”, 2004, № 12 .

“<…> неосознанность его [Гомбровича] отношения к собственному личному несчастью связана с тем, что он не читал Фрейда, а условно-традиционное описание пережитого им исторического несчастья — с тем, что он не знает Маркса”, — писал некогда Пьер Паоло Пазолини о “Дневнике 1957 — 1961” Витольда Гомбровича. К счастью, это только одно из мнений, представленных в тематической подборке. Здесь же: Борис Дубин, “От составителя”; Витольд Гомбрович, “Дневник. 1957 — 1961” (фрагменты книги); Чеслав Милош, “Кто такой Гомбрович?”; Эрнесто Сабато, “Фердыдурке”; Сьюзен Сонтаг, “Фердыдурке”; Рикардо Пиглья, “Борхес и Гомбрович”.

Предыдущий номер “Иностранной литературы” (2004, № 11) весь — немецкий .

Борис Равдин. История и частушка: псковско-латгальский вариант. 1920-е годы. — “Даугава”, Рига, 2004, № 5, сентябрь — октябрь.

Из собрания Ивана Дмитриевича Фридриха (1902 — 1975). По его недатированной машинописи, находящейся в Хранилище латышского фольклора Института литературы, фольклора и искусства Латвийского университета (ф. 1195). Архив И. Д. Фридриха находится в Пушкинском доме (Санкт-Петербург).

Ах, яблочко,

Сбоку зелено.

Пойдем купим по нагану,

Убьем Ленина. (2256)

Косил Ленин на лугу,

Поймал мышку за ногу:

Фу, какая гадина

Советская говядина. (7355)

Я ишел мимо колхоза,

Там колхозники сидят:

Глаза серыи, кривые (какая строчка! — А. В .),

Кобылятину едят. (7350)

Процитирую также из вступительной статьи Бориса Равдина: “Частушки с упоминанием Ленина — достаточно частый сюжет в собрании И. Фридриха — в поднемецкой коллаборационистской печати явление редкое: в системе фашистской пропаганды к фигуре Ленина отношение поневоле щадящее, Лениным „кроют” Сталина, и ленинское „Письмо к съезду” с нелицеприятной оценкой Сталина — на страницах поднемецкой печати приводилось куда чаще, нежели частушки про основателя советского государства”.

Алексей Решетов. Из неопубликованных стихов (1982 — 2002). — “Урал”, Екатеринбург, 2005, № 1.

…Мы лежали на нарах

Возле грязных параш.

Мы потом выходили

На свободу, но там

Мало что находили

Незнакомого нам.

1996.

Федор Ромер. Слово изреченное есть взрыв. Передовицы Александра Проханова как литературный жанр. — “Завтра”, 2005, № 2.

“Но, читатель, отнесись к этим текстам не как к колонке в газете [„Завтра”], выдающей невменяемость ее главного редактора, а как к факту искусства, которое изначально невменяемо. Искусство всегда избыточно, нелогично, оно презирает и нарушает законы здравого смысла. Оно перверсивно и, главное, дисфункционально”.

Анна Рыжкова (Красноярск). Пушкин и судьба: “Повести Белкина”. — “День и ночь”, Красноярск, 2004, № 9-10, ноябрь.

“Мы проанализировали произведения Пушкина, начиная с лицейских лет и заканчивая 1830 годом, с целью установить частоту употребления в тексте таких слов, как „судьба”, „рок”, „жребий”, „Фортуна”, и слов „Сатана, Дьявол, Ад...”. Вот что показал анализ: слово „судьба” употреблено Пушкиным 155 раз; „рок” — 54 раза; „жребий” — 25; „Фортуна” — 8; „Сатана, Дьявол, Ад...” — 47…” — пишет выпускница Красноярского литературного лицея, 17 лет.

Елена Светлова. Неизвестная Цветаева. — “Московский комсомолец”, 2005, 11 января .

“[Анастасия] Цветаева была строгой вегетарианкой и лишь иногда позволяла себе рыбное блюдо, „потому что Христос ел рыбу””.

“Ее доход составляли скромная пенсия и гонорары за публикации и переводы. Десятую часть всех своих средств Анастасия Ивановна жертвовала на нужды церкви. Она была прихожанкой храма Святителя Николая в Пыжах, что на Ордынке”.

“Она говорила „вы” совсем маленьким детям и почему-то животным. „Вы уже покушали?” — всерьез интересовалась Анастасия Ивановна у своей кошки”.

Валерий Сендеров. Русское золото. — “Посев”, 2004, № 12.

“На сей раз Международная олимпиада прошла летом в Афинах. В неофициальном командном первенстве первые три места заняли Китай, Россия и США. Большинству читателей эти фразы покажутся сообщением об общеизвестном, этакой неуклюжей затравкой к статье. И большинство ошибется: речь пойдет отнюдь не о хорошо известной ему олимпиаде. А об очередной Международной математической олимпиаде школьников. Бывают, однако, забавные совпадения… Впрочем, совпадения ли? Скромная по масштабам в первые годы своего проведения, полвека назад, математическая олимпиада давно приобрела масштабный характер. Реально она стала соревнованием между образовательными системами разных стран, и ее результаты весьма точно отражают иерархию уровней школьного образования в сегодняшнем мире…”

См. также: Валерий Сендеров, “Теология насха” — “Новый мир”, 2005, № 2.

Елена Скульская. Назначь мне свиданье! Женщины-поэты, поэтессы, поэтки рисуют свои портреты. — “НГ Ex libris”, 2005, № 1, 13 января.

“Вообще я антологии не люблю. <…> Но не любить антологии — глупо. Вроде как не любить алфавит, где рядом стоят, например, Дарья Донцова и Федор Достоевский. <…> Антология „Московская муза. ХVII — ХХI” [М., 2004] — издание уникальное по замыслу и филологически представительное. Галина Климова собрала в этой книге поэтесс Москвы, на протяжении трех столетий писавших и пишущих о Москве, о любви и о творчестве…”

Роман Солнцев. “Липки” — не “липа”. — “День и ночь”, Красноярск, 2004, № 9-10, ноябрь.

“<…> я решил устроить маленький праздник с моими лицеистами и студентами, пишущими стихи и прозу, — я предвкушал этот праздник, заранее втайне похохатывал. Я надумал почитать литературные пародии советской эпохи, посвященные недавно столь любимым нашим поэтам, не гениальным, нет, но очень талантливым, чьи строки перелетали из уст в уста, а пародии на эти строки вызывали радость... ведь безликие стихи невозможно пародировать... И вот я начал читать вслух... одну пародию, вторую, третью, внутренне готовясь к обвалу смеха... поднимаю глаза — и вижу в классе растерянные лица. Ребятам не смешно. Только хмыкнули пару раз, когда дерганый стиль Маяковского передразнивался... И вновь тишина. И я понял: да молодые мои стихотворцы просто не знают оригиналов. В их памяти нет ни стихов Николая Тихонова с его прославленной строчкой: „Гвозди бы делать из этих людей...”, ни ярких поэм Павла Васильева и Смелякова, ни Бориса Корнилова и ни Антокольского, ни Светлова и ни Мартынова, ни прозы Фадеева и Леонова, так великолепно спародированных А. Архангельским, и даже Вознесенского с Евтушенко... Из Вознесенского знают „Ты меня на рассвете разбудишь”, и то лишь потому, что по ТВ показывали „Юнону и Авось”. Правда, помнят имена Есенина и Цветаевой, Гумилева и Ахматовой, Андрея Платонова, потому что — сломанные судьбы... кто-то и читал... но большинство поэтов советского времени для них не существует. Опустив книжку с пародиями, я стоял перед учениками, и мне показалось: я на одном берегу, а они — на другом, и тот берег уходит вдаль, и перед нами туман и бездна... „Порвалась связь времен”? Истинно так”.

Валерий Соловей. Россия накануне Смуты. — “Свободная мысль-ХХI”, 2004, № 12 .

“Если в конкретно историческом плане Смута и революция в России неразделимы, образуя феномен „смутореволюции”, в плане чистой абстракции они воплощали различные, хотя и взаимоувязанные, логики. Смута — форма смены социокультурной русской традиции, механизм ее радикального обновления, революция — смена социополитического строя и социально-экономической системы; Смута воплощает внутренний смысл, имманентную логику русской истории, революция пропитана внешними, контекстуальными влияниями, она — результат взаимодействия внутренней российской и внешней мировой логик („красная” и „демократическая” смутореволюции могли развиться только в капиталистическом контексте, хотя и на разных его стадиях); революция в России неизбежно сопровождается Смутой, Смута может протекать и без революции”.

“Кардинальное отличие гипотетической новой смуты от старых русских смут состоит в том, что она произойдет в ситуации русского этнического надлома: впервые за последние пятьсот лет русские перестали ощущать себя сильным, уверенным и успешным в истории народом, что означает драматическое уменьшение шансов России и русских на повторную „сборку” после хаоса смутного времени. Из новой точки бифуркации мы можем и не выйти единой страной и единым народом”.

Александр Тарасов. Творчество и революция — строго по Камю. Левая молодежь создает свою культуру. — “Свободная мысль-ХХI”, 2004, № 8.

“<…> незаметно складывается новая субкультура, не являющаяся типичной молодежной субкультурой (подобной хиппи, панкам или скинхедам), а скорее представляющая собой новую революционную контркультуру наподобие революционной контркультуры 60 — 70-х годов XIX века в России. Ситуация в молодежном мире все больше напоминает этот период российской истории: с одной стороны, „широкие слои” молодежи в результате общественных, экономических и культурных деградационных процессов отброшены на уровень середины XIX века; с другой — существуют небольшие островки „элиты” (дети „высшего общества”); с третьей — формирующаяся разночинная революционная контркультура в интеллектуальном и творческом отношениях не только не уступает, но и откровенно превосходит уровень культуры молодежи из „высших слоев”. В России — впервые после Революции 1917 года — начинает формироваться, выражаясь языком „теории элит”, контрэлита, которая сможет в будущем вполне обоснованно предъявить свои права на власть и которая уже сейчас воспринимает сложившееся социальное, политическое, экономическое и культурное устройство как убогое, отсталое, не соответствующее ни требованиям XXI века, ни ее, контрэлиты, запросам и предпочтениям”.

Автор — содиректор Центра новой социологии и изучения практической политики “Феникс”.

Е. Тарасова. “Улисс” forever . — “Иностранная литература”, 2004, № 12.

“Почему празднуют Блумсдэй? Потому что”.

Здесь же — беседа с Екатериной Гениевой “О несостоявшемся священничестве и состоявшемся писательстве”: “<…> одно то, что два человека, определившие движение отечественного поэтического слова, Анна Ахматова и Осип Мандельштам, внимательно читали роман и взяли для своих произведений эпиграфы из „Улисса””.

С. В. Утехин. “Я жил в Англии и США, но никогда не принимал их подданства”. — “Посев”, 2005, № 1.

Сергей Васильевич Утехин скончался 11 июля 2004 года. Публикуется его беседа 1992 года с Андреем Владимировичем Морозовым. (См. текст беседы также: ).

“— Что за человек был Керенский?

— Он был очень порядочным, в некоторой степени наивный. Самое важное то, что в 1916 году ему вырезали почку и в 17-м почти все время у него были сильные боли. Вы помните, наверное, что он был истеричный и в обморок падал? Так это он в обморок от болезни падал, он не выдерживал болей.

— Это правда, что он был великолепным оратором?

— Он был одним из трех величайших ораторов того времени. Первым был Троцкий, второй — Пуришкевич. <…>

— Был ли Керенский убежден в том, что Ленин — немецкий шпион?

— Он никогда не был в этом убежден. Он даже не представлял, чем тот занимался в эмиграции”.

В этом же номере “Посева” — С. В. Утехин, “О понимании истории. (Неопубликованные заметки)”; “Можно сказать (с Гегелем, но не по Гегелю), что смысл истории — в свободе ”.

Александр Ципко. Перестройка. Двадцать лет спустя. — “Литературная газета”, 2005, № 1, 19 — 25 января.

“Перестройка, как она произошла, могла быть создана только студентом МГУ, дорвавшимся до власти, который даже должность генсека хотел использовать для компенсации утерянного в молодости, для того, чтобы писать статьи, издавать книги, чтобы стать человеком, которого слушают”.

Вадим Цымбурский. Расколотая Россия, или “Питерский” проект. — “АПН”. Проект Института национальной стратегии. 2005, 19 января .

“<…> основная черта любой цивилизации — это переживание своего народа как основного человечества, а своей земли как основной земли . В 1634 году немецкому путешественнику Адаму Олеарию новгородский старый монах показал икону, где была изображена толпа иноземцев, свергаемых чертями в ад. На вопрос — „Неужели все, кроме русских, погибнут?” — монах ответил: немцы и другие иноземцы могут спастись, если обретут русскую душу. В 1937 году, в канун своего ареста, Осип Эмильевич Мандельштам написал стихи о том же: „я, дичок, убоявшийся света, становлюсь рядовым той страны, у которой попросят совета все, кто жить и воскреснуть должны”, — утверждая, что в конечном счете вечная жизнь и воскресение связаны прежде всего с приобщением к опыту России. <…> Вспомним слова Достоевского о русском как всечеловеке. Ведь если русский человек способен произвести из себя самого образ всего человечества во всех вариантах — из этого следует прямой вывод, что в принципе без остальных можно обойтись. Русский человек произведет человечество из себя самого”.

“Русского народа сейчас просто нет. Есть скопище того, что политологи называют „атомизированные потребители”. Но мы знаем и другую вещь. Претерпевания нашей цивилизации в 20 веке, окончательное крушение аграрно-сословной культуры, затрудненное, драматическое развитие культуры городской и потом наползание на нее международной космополитической культуры — все это привело к тому, что народ чрезвычайно пластичен и аморфен. Он в принципе никакой. Россия — страна, в которой как, может быть, нигде может реализоваться формула Брехта: когда власти неугоден народ, власть всегда может распустить этот народ и набрать себе новый . Акцентируя определенные группы людей, определенные типы людей, определенные социальные и психологические слои. Я глубоко убежден в том, что в конечном счете власть, сформированная вокруг этих оппозиционных центров, имела бы самые серьезные шансы сформировать новый народ, провозгласив контроль этого народа над элитами и фактически осуществляя контроль над элитами от имени не существующего в данный момент, пока еще не существующего народа”.

Человек утратил сущность. Философ Сергей Хоружий в поисках новой антропологии. Беседу вела Майя Кучерская. — “Российская газета”, 2005, 15 января .

Говорит Сергей Хоружий: “Человек стал меняться — резко, неконтролируемо и притом непонятно: общее у всего списка в том, что эти явления не укладываются в обычные европейские представления о человеке, европейскую антропологическую модель. В основе ее два понятия: человек в ней рассматривается как сущность и как субъект; и оба приходится отвергнуть. Сущность человека — это его внутреннее ядро, твердая неизменная основа, набор присущих ему свойств и черт, кратко — сама „человечность” человека. И главный, если угодно, урок из современного опыта — то, что никакой такой сущности просто нет, человек ею не наделен. Тем самым классическая антропология в корне непригодна, и перед нами задача поиска новой модели человека”.

Владимир Яранцев (Новосибирск). Литература в “космосе”. Размышления над книгой о природе настоящей литературы. — “День и ночь”, Красноярск, 2004, № 9-10, ноябрь.

“Преодолению этой инерции „обломовщины” в русском космизме и посвящено, на наш взгляд, творчество А. Платонова…” Многословные размышления в связи с книгой новосибирского филолога Эдуарда Бальбурова “Поэтическая философия русского космизма” (Новосибирск, 2003).

Составитель Андрей Василевский.

 

 

 

“Арион”, “Вопросы истории”, “Дети Ра” , “Журнал Поэтов”,

“Знамя”, “Звезда”, “Слово-Word”

Андрей Арьев. Зырянин Тютчев. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2004, № 12 .

Эссе о поэте Сергее Стратановском по случаю его 60-летия.

“Стратановский далек от традиционализма, не будучи в то же время, что очень существенно для понимания природы его поэзии, сторонником авангардистских, тем более постпостмодернистских крайностей. Ему чуждо понимание искусства как иронической игры со знаками культуры. Искусство — и прежде всего поэзия — имеет, полагает он, прямое отношение к онтологическим ценностям человеческой жизни: к любви, к радости, к горю, к вере и неверию. Стихотворение представляется Стратановскому неким цветком в захолустье, диковинной красоты существом, въяве растущим и крепнущим на глазах читателя. (Не знаю, как Стратановскому, а мне, читателю, так и представляется почти каждое его произведение. — П. К. ) <…> Из того, что Стратановский „мыслит мифами”, вывода о его собственном „мифотворчестве” не последует. „Мифологию” он скорее дискредитирует. Во всяком случае, „современную мифологию”. Лирический субъект этой поэзии — человек бунтующего сознания. <…> Очень ответственное эстетическое кредо Стратановского сводится к желанию обнаружить неведомое в пошлом, истинное в банальном, к попытке раскрыть ходульное выражение как лирическое. Это своего рода „остранение остранения”…”.

Вослед за эссе Арьева — совсем новые стихи Стратановского.

А. А. Бабий, В. М. Кириллов, Г. В. Кузовкин, В. И. Хвостенко. “Возвращенные имена”. Программа и проблемы ее реализации. — “Вопросы истории”, 2005, № 1.

Тут и обзоры региональных программ, и определение категорий репрессированных и типов источников, методическое и техническое обеспечение. Адреса сайтов, руководители отдельных проектов, статистика и еще раз статистика…

Хорошо бы кто-нибудь собрал сводную статистику (по годам) — уничтоженных органами дел оперативных разработок 20-х — 90-х. Хотя бы только по известным фамилиям. За последнее время некоторые цифры просачивались в печать. Они впечатляют.

Из преамбулы: “С конца 1980-х годов факт политических репрессий признан официально. Приняты законы о реабилитации жертв политических репрессий, созданы комиссии по восстановлению прав реабилитированных. Но комплексной межгосударственной научно-исследовательской и общественной программы изучения и распространения информации о массовых репрессиях в СССР до сих пор нет. Более того, наблюдается тенденция к закрытию этой темы — якобы из-за того, что процесс реабилитации завершен и проблема исчерпана. Это ложная и опасная установка <…>”.

Сергей Бирюков. Сквозь мелкий морок дождя и снега. — “Дети Ра”, 2004, № 4 .

Благодаря издательско-редакторской работе главного редактора “Детей” Евгения Степанова для меня, обозревателя его детища, навсегда решена проблема того, как называть наших неутомимых нью- и неофутуристов от Кедрова до Бирюкова. Так и буду теперь, как они сами себя назвали, — Дети Ра.

Скажу вам по-читательски/по-приятельски, что С. Б. для меня изо всех Детей Ра — самый любимый, живой и последовательный. Мне нравится даже его биографическая справка: “<…> поэт, саунд-поэт, филолог, перформер, издатель… Основатель и президент Академии Зауми, учредитель Международной Отметины имени отца русского футуризма Давида Бурлюка. В настоящее время преподает в университете им. Мартина Лютера в городе Галле. Автор многих сборников стихов, а также теоретических книг <…>”. Его отношения со словом напоминают мне того охотника, который однажды ушел на промысел и не вернулся, остался жить в лесу: “Так и честнее, и проще. Лес прокормит”. Нынешний номер журнала посвящен “русскоязычной (и не только) литературе Германии”.

Анри Волохонский. Живи пока и дышишь и живешь. — “Дети Ра”, 2004, № 4.

Финал биосправки: “Член Союза немецких писателей. Автор многих книг, публикаций и знаменитой песни „Под небом голубым” (в соавторстве с Алексеем Хвостенко)”. Слышал я тут, что “ под небом голубым…” — это вовсе Гребенщиков соорудил, а у Хвоста с Волохонским было — над . Но не суть: в массовом сознании эти двое “останутся” одной песней. Кстати, а что было бы, если б БГ за нее не взялся? Ничего. Пришлось бы обойтись без массового сознания, как они всегда честно и обходились.

Читаем Волохонского: “Живи пока и дышишь и живешь / Дышать и жить и жать не ложно можно / Одной ехидной дикобразу в еж / Но избежать пожалуй невозможно / Так жди и не надейся переждать / Плыви плыви пока умеешь плавать / Хотя конечно жать не пережать / Живей лепить лупить и лапать в лапоть” (“Посмертное”). И чтобы нас не упрекнули в исключительности внимания к эмигрантам — из подборки тутошней Ры Никоновой. В справке: “Ры Никонова (А. А. Таршис) (Киль) — поэтесса, художница, издатель. Занимается визуальной поэзией, „мейл артом””. Кстати, человек на московском слуху. Читаем: “Монисты мага / корнями влага / Мизинец мысли / врага (живаго)”. Под текстом четверная дата: (1969) — 1995 — 2000 — 2002. А что такого? Написалось примерно в 1969-м, лежало в архиве, два раза переосмысливалось, в 2002-м — осмысление закончилось, введено в канон.

…Футуристический клей “В-Момент-Будетлянин”. Хочешь — нюхай, хочешь — клей. Существительный глагол.

Производство компании “Старая эстетика в новой реальности”. Дистрибьютер — международный литературно-художественный журнал “Дети Ра”, поставщик — Евгений Степанов. В “Колонке редактора” он поздравляет всех нас с Новым годом, желает крепкого здоровья и благополучия, а также… “Мы хотим также, чтобы у вас всегда была возможность читать хорошие стихи и прозу. А мы постараемся вам в этом помочь”.

Спаси

бо

от всех

но

Дети Ра

Ры — дары

Робкое послание Детям Ра от составителя “Периодики”.

Евгений Гришковец. Спокойствие. Рассказ. — “Знамя”, 2004, № 1 < http://magazines.russ.ru/znamia>.

“От автора” тут (как последнее время делают в “Знамени”) ничего нет. Тут полстраницы — “об авторе”. Это первая его публикация в толстом литературном журнале.

Изумительно мягкий, чуть-чуть насмешливый (но без осуждения!), малость романтичный (но без натуги!), проницательно-ленивый, мудро-заикающийся такой джазок. Тема: Один дома, или Временно без семьи.

На мгновение я понял, почему Е. Г. читает свои штуки под музыку. Оттягивает. Или — вытягивает?..

…Ну не называть же рассказ: “Осторожно: равнодушие!” — отпугнет. Вот и лабаем понемногу, по(д)смотрим/по(д)слушаем да и с народом поделимся. Тихо так, славно, миролюбиво, спокойно, все-хорошо-все-в-порядке…

Александр Еременко. Новые стихи. — “Знамя”, 2005, № 1.

Насколько я знаю, о судьбе только двух значительных поэтов наших дней — Александра Еременко и Алексея Цветкова — можно говорить как о случае “возвращения музы”. Оба записали (или по крайней мере начали отдавать в печать) после очень долгого перерыва.

Мне не хочется сейчас сравнивать те и эти стихи, “старого” и “нового” Еременко. Но я проверяю себя: сразу ли узнается интонация, “собственность” голоса и музыки. Да, узнается. Впрочем, по-моему, безнадежной, стальной ярости стало больше (“Каток”, “В воюющей стране…”, “Возложите на Правду венки…”).

Скажу тебе, здесь нечего ловить.

Одна вода — и не осталось рыжих.

Лишь этот ямб, простим его, когда

летит к тебе, не ведая стыда.

Как там у вас?

........................................

Не слышу, Рыжий… Подойду поближе.

( “Борису Рыжему на тот свет”)

…Тут мне даже показалось, что сим подведена черта под жанром стихотворных посланий. Что тема закрыта, предельней некуда.

Ирина Ермакова. Дурочка-жизнь. — “Арион”, 2004, № 4 .

Удивительные, жутковато-отчаянные и вместе с тем очистительные стихотворения Ермаковой Алехин увел почему-то в самый конец номера. И ни я, и никто не смог бы — ни из одного — ничего процитировать. Из песни слова не выкинешь. Почему-то все крутилась и крутилась в голове музыка прозы Андрея Платонова.

Я уже вспоминал публично известные слова другого классика о том, как много требуется глубины душевной, “дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл создания”. И. Е. делает это на раз, соединяя редкую для сегодняшних стихов сюжетность с таинственной, экзистенциальной сущностью вещей. А может и не быть никакого сюжета: вот, миф-имя-образ центростремительно, на глазах у читателя заворачивается в смыслы, вот что-то почти сгустилось в главные слова, но тут же взорвалось и истаяло. Птичка вылетела, а в кадре-то никого и не было. Короче говоря, завершающее подборку стихотворение “Гоголь” (он, кстати, и есть процитированный выше классик) — выше любых оценок. Я не смогу, не понимаю, как делается (и делается ли?) подобная тонкая “материя”. Как бы я хотел, чтобы его мог прочитать Розанов, долго и много терзавшийся Николай Васильичем.

Сергей Игнатов. Муха. — “Знамя”, 2005, № 1.

Изысканная сорокастраничная вещичка, написанная рукой моего ровесника, тоже закончившего журфак и трудящегося на телевидении. “„Муха” — это как раз то, что позволяет мне отдохнуть от редакционного конвейера и социального заказа. <…> Безусловно, вещичку эту я кое-кому посвящаю. А кому именно — они сами поймут, не прочитав и половины”.

Вот ежели взять “Путем взаимной переписки” Владимира Войновича да незаметно добавить туда капельку классического Юрия Мамлеева, потушить на раннем Викторе Ерофееве и освежить всегдашней Людмилой Петрушевской — можно подавать к столу, украшенному портретами, скажем, Гоголя и Алексея Слаповского. А можно ничего этого и не делать и есть сырым. “Сами поймут”.

Анна Кузнецова. Архаисты? Новаторы? — “Арион”, 2004, № 4.

“Время сейчас на поэтических часах ужасно интересное. „Сместить” никого невозможно — всякое „новое” слово отзывается эхом традиции: в этом тыняновском смысле все сегодняшние поэты — эпигоны, все играют кубиками культуры. При этом оснащенность поэтической техники так возросла, что новым как раз стал сам феномен массового писания стихов высочайшего версификационного уровня. Выросло поколение, воспитанное на „возвращенной” литературе, — а критики, принадлежащие по большей части к поколению постарше, не испытавшему на себе таких разнонаправленных соблазнов эстетической игры, не замечают его, не понимают и не принимают всерьез. Сегодняшняя поэтическая молодежь воспитана на играх Серебряного века. Она получилась талантливой — игра способствует развитию эстетических способностей. И вопиюще несерьезной — ибо игры упоительны. <…>

В этих условиях обращение к архаическим формам высказывания возникает как запрос серьезности смысла. Запрос… у кого? У… языка <…>

Запрос такой серьезности у относимого к „новаторам” М. Айзенберга принял неожиданно архаическую стихотворную форму — то ли молитвы, то ли заговора:

Если вместе сложатся время скорое

и мое дыхание терпеливое,

отзовется именем то искомое,

ни на что известное не делимое.

Если полное имя его — отчаяние,

а его уменьшительное — смирение,

пусть простое тающее звучание

за меня окончит стихотворение.

Случилось это, на мой взгляд, потому, что затронуто поле, на котором новаторство невозможно. И которое навсегда останется гарантом узнавания поэта, в отличие от версификатора, поскольку поэзия — это спонтанная религиозность неверующего человека. Но когда она посягает на чужие территории, когда поэты жаждут вещей последних и отказываются от языка с его шутками, — поэзия приходит к самоотрицанию. От разговоров с Богом можно ли спуститься ступенью ниже?

Предел этой линии, выходящей за границы поэзии, показал Кирилл Медведев, о котором после выхода первой книги много говорили, а после второй вдруг разом перестали говорить. Только серьезность, высказывание без словесной игры, — это уже не стихи. Нельзя обойти эту гору, нельзя быть умным. Надо идти в”.

Перечитал еще раз цитируемого выше Айзенберга. Вот вам и музыка, и мысль, и ритм, и традиция. И свежо, нервно. Самые правдоподобные, “угаданные” теоретические рассуждения и определения, даже те, которые “работают” на эти стихи, — отступают за них.

Семен Лившин. Двести лет, как жизни нет. Подражание Александру Солженицыну. — “Слово-Word” (США), год не указан .

Год я определил, обнаружив в этом издающемся в США краснознаменном, пардон, звездно-полосато-давидном альманахе Центра Культуры Эмигрантов из бывшего Советского Союза — статью профессора кафедры киноискусства Нью-Йоркского университета Жени Кипермана к 100-летию Арама Хачатуряна. Великий композитор родился в 1903-м, стало быть, дошедший до меня альманах относительно свеж.

Чего не скажешь о работе Семена Лившина. Дело не в том, что эта пародия неостроумна и бездарна, как подметка сапога. От нее явственно несет тем же, чем несло в свое время от печально известного “фельетона” товарища Ардаматского “Пиня из Жмеринки”. Но то был зоологический, махровый антисемитизм, господин Лившин. За такое даже в суд не подашь из-за боязни запачкаться.

Впрочем, в альманахе есть и более приличные тексты.

Инна Лиснянская. Отдельный. — “Знамя”, 2005, № 1.

“Воспоминательная повесть” об Арсении Тарковском была написана зимой 1995/1996 года. Опубликована, как видим, спустя почти десять лет. Безусловно, окажется публикацией года. Этой вещи, надеюсь, еще предстоит “медленное чтение”, в ней много важных психологически-портретных, историко-временных, стихотворно-литературоведческих нюансов.

А проступающий за общей тканью повествования автопортрет воспоминательницы?

Да и припомню ли я с ходу другие столь живые и непосредственные свидетельства о нашем драгоценном поэте? Столь разнообразные психологические догадки и ясную систему доказательств их права на существование (например, “Тарковский — „поэт-ребенок””)? Найду ли примеры столь цепкой памятливости, опирающейся на совсем маленький, но такой личный отрезок времени?

А соединение вчерашней детали с сегодняшним озарением и его проверкой? Один сюжет с письмом юного рыбинца Юрия Кублановского, подарившего А. Т. инструментальную цитату “на случай”, чего стоит.

“Попервости”, открыв журнал, я читал “Отдельного” как художественное произведение, спохватываясь, наслаждался зоркостью глаза и меткостью оценок, любовался лаконичной и вместе с тем богатой, “вкусной” речью рассказчицы. Вещь, конечно, “отлежалась”, но не “остыла”: то тут, то там в ней проступают “озерца” риска, постоянная “поперечность” подхода к жанру. И хотя она завершается пятилетней давности стихотворением “Разговор” (поэта с поэтом, друга с другом, Лиснянской с Тарковским), такое чувство, что никакого завершения нет. Что, завершившись, эти истории, собранные под единый покров сердечной памяти, начинаются с начала и даже их публичное, теперешнее бытование не останавливает этого движения. Не Мандельштам ли писал в письме о “непрекращающемся” разговоре с собратом “по цеху”?

Вот фрагмент из главки “На городской квартире”:

“ — Нет у Анны Андреевны музыкального слуха. Она прикидывалась любящей музыку. Вот и в стихах ее, особенно в „Поэме”, и Шопен, и чакона Баха, и даже Шостакович. Верно, считала, что поэту полагается любить музыку, в гостях всегда просила что-нибудь поставить из классической. И у Пушкина не было музыкального слуха, но он и не притворялся меломаном, однако „Моцарта и Сальери” написал, да еще как! Сальери — музыкант отменный, но Пушкин вне зависимости от сомнительного факта дал нам два наивернейших типа в искусстве”.

“<…> Тарковский имел обыкновение присваивать себе чужие рассказы.

Как-то в Переделкине он взялся пересказывать то, что я давным-давно знала от Липкина:

— Однажды, когда я поднимался к Мандельштаму, услышал его крик вослед спускающемуся по лестнице какому-то посетителю: „А Будду печатали? А Христа печатали?”

Я возмутилась:

— Ведь это было при Семе, а не при вас!

Лицо Тарковского сделалось обиженным, как у ребенка, поверившего в свою ложь и разоблаченного:

— Опять вы заладили: Сема да Сема, — и сделал такое движение рукой, будто сворачивал не разговор, а водопроводный кран. Когда лжет взрослый, то обыкновенно запоминает свою ложь. Тарковский же дней за десять до этого своего невинного плагиата мне же и рассказывал правду:

— Мандельштама я видел всего однажды, в полуподвальной квартире у Рюрика Ивнева. Мы пришли вместе с Кадиком Штейнбергом. Помню, там был и Мариенгоф. Я боготворил Осипа Эмильевича, но и стыдясь все-таки отважился прочесть свои стихи. Как же он меня раздраконил, вообразил, что я ему подражаю.

— Почему только однажды? Вы же Мандельштама и в Госиздате видели, никто лучше вас о нем не написал:

„Эту книгу мне когда-то

В коридоре Госиздата

Подарил один поэт...”

Тарковский мою декламацию пресек:

— Инна, прекратите. Жизнь и стихи далеко не одно и то же. Пора бы вам это усвоить в пользу вашему же сочинительству. <…>”

И. Л. обмолвилась здесь, что, если достанет жизни и сил, она напишет и о других своих — дорогих памяти — современниках. Тут и Мария Сергеевна Петровых, и Чуковские. Будем желать и ждать.

Наталья Одинцова. Хранитель памяти. Анатолию Разумову — 50. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2004, № 12.

К недавнему юбилею составителя и создателя многотомного “Ленинградского мартиролога 1937 — 1938”, единственного штатного сотрудника Центра “Возвращенные имена”, легендарного сотрудника питерской Публички — Анатолия Яковлевича Разумова. Этого человека ценила и успела подружиться с ним — Л. К. Чуковская, его работу и его самого поддержали и поддерживают А. И. и Н. Д. Солженицыны, среди посетителей библиотеки он еще десять лет назад нашел себе верного помощника (Ю. П. Груздева), который вместе с ним, ежедневно, без выходных, на рабочем месте.

Мне посчастливилось немного быть знакомым с ним, и думается, что это едва ли не самый трудолюбивый, точный, несуетный и сильный интеллигент, встреченный мною за последние годы. На таких, как Разумов, все еще как-то и держится…

Памяти Рида Грачева. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2004, № 12.

Здесь пронзительное поминальное слово Андрея Битова и представленное Б. Рогинским письмо Грачева 1970 года.

“…Рид Грачев был бесспорно лучшим ленинградским прозаиком той поры (начала 60-х. — П. К. ), а может, по потенциалу и не только ленинградским. Его сорокалетнее протестное молчание — само по себе мощный текст <…>”.

Но для меня самым мощным оказалась фотография на второй стороне обложки “Звезды”, лицо Рида Грачева. Этот человек прожил на белом — или еще каком-то — свете своей тайной жизнью без малого 70 лет. Здесь же помещен портрет губастого мальчика, почти подростка — с цитатой из него (будущего): “Нужно отказаться от всех авторитетов, кроме авторитета любви: мы узнаем ее, стоит нам только освободить души от невероятного мусора, оставшегося после всех наших потрясений <…>”.

С. П. Пожарская. Франсиско Франко. — “Вопросы истории”, 2005, № 1.

“В начале 90-х годов прошлого столетия Хуан Карлос, отвечая на вопрос Вилальонга, как Испания могла перейти от почти сорокалетней диктатуры к демократии с конституционным королем во главе и все это произошло без больших волнений и потрясений, ответил, что, когда он взошел на трон, у него на руках были две важные карты. Первая — несомненная поддержка армии. В дни, последовавшие за смертью Франко (1975. — П. К. ), армия была всесильна, но она повиновалась королю, поскольку он был назначен Франко. „А в армии приказы Франко даже после его смерти не обсуждались”. Вторая карта — мудрость народа. „Я унаследовал страну, которая познала 40 лет мира, и на протяжении этих 40 лет сформировался могучий и процветающий средний класс. Социальный класс, который в короткое время превратился в становой хребет моей страны”.

Рубрика “Исторические портреты”, конец статьи. …А кто слушал — молодец.

Ирина Роднянская. В чем победа? (О книге Беллы Ахмадулиной). — “Арион”, 2004, № 4.

Чуть более сорока лет назад И. Р. предложила “Новому миру” эту рецензию на первый стихотворный сборник знаменитой поэтессы. Рецензию отвергли. “Как мне объяснили потом <…> поэзия Ахмадулиной — слишком заурядна, неперспективна и вместе с тем „авангардна”, чтобы так пристально рассматривать ее и так пространно о ней рассуждать. (И это при том, что рассуждения мои вряд ли можно было счесть апологетическими) <…>”. Мягко говоря…

Подберем пару-тройку цитат-ключей.

“И вот — сборник восхитительных, пленительных стихов, вызывающих стойкий холодок разочарования и отчуждения. Это не совсем парадокс”.

“Гибкость и изящество поэтической речи автора „Струны” многому могут научить остальных. Белла Ахмадулина умеет создать впечатление, что ей присуще, прирождено? изъясняться стихами”.

“Игра оказывается несерьезной, риск — неугрожающим, а бескорыстие — не более чем правилами все той же игры. На занавесе нарисованы „оранжевые” языки адского пламени и эмблемы ангельской чистоты, но это внешний, искусственный покров — не конфликты и контрасты жизни увидены за мелочами, а мелочи декорированы контрастами и конфликтами”.

Борис Рыжий. Приснится воздух. — “Знамя”, 2005, № 1.

Композиция из нескольких десятков стихотворений разных лет (от 1992 до 1999-го).

Вот ведь написал, за восемь лет до:

Фонари, фонари над моей головой,

будьте вы хоть подобьем зари.

Жизнь так скоро проходит — сказав “боже мой”,

не успеешь сказать “помоги”.

Как уносит река отраженье лица,

век уносит меня, а душа

остается. И что? — я не вижу конца.

Я предвижу конец. И, дыша

этой ночью, замешенной на крови,

говорю: “Фонари, фонари,

не могу я промолвить, что болен и слаб.

Что могу я поделать с собой? —

разве что умереть, как последний солдат,

испугавшийся крови чужой”.

(“Фонари”, 1993, декабрь)

Вслед за подборкой Рыжего публикуется хорошее, умное, ближе к финалу щемяще-пронзительное эссе знаменитого голландца Кейса Верхейла. Оно является вступительным словом к русско-голландскому сборнику Бориса Рыжего “Облака над городом Е”:

“Говоря о мелодичности как существенном признаке поэзии Бориса Рыжего, я имею в виду не только ее физическое звучание. Мелодика в его случае — это в не меньшей мере внутренний принцип, так что помимо мелодики в буквальном смысле можно говорить и о мелодике стиля, мелодике мыслей и мелодике чувств.

Если попытаться вникнуть в загадку психологического механизма, стоящего за стихами Бориса, то можно предположить, что это поэзия человека, находившегося под воздействием реальных контрастов такой силы, что в жизни он не смог с ними справиться. Эти противоречия в его биографии и в его душевном строе в конце концов и привели к его добровольной смерти. Но пока он был жив, они время от времени находили хотя бы символическое разрешение в необыкновенной гармонии его стихов.

Поэтика Бориса Рыжего, как я ее понимаю, как раз и состоит в игре в решение опасных экзистенциальных противоречий за счет мелодики <…>”. И далее К. В. приводит и разбирает мое любимое стихотворение Б. Р. “Я тебе привезу из Голландии Lego…”.

Сергей Слепухин. Стихи. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2004, № 12.

Оттуда же, из “города Е”, из бывшего Свердловска. Пятилетней давности первая книга стихов называлась “Слава Богу, сегодня пятница!”.

Земля стоит на трех китах,

А Небо — на одной голубке,

Уравновешивает страх

Весенний воздух, странно хрупкий.

Как тяжело перемещать

На юг, восток и север дикий

И в крыльях ломких умещать

Святых растаявшие лики,

Держать над пыльной головой

Непросветленного поэта

Спасительный и роковой

Прозрачный нимб с каемкой света.

Дмитрий Тонконогов. С миру по танкетке. — “Арион”, 2004, № 4.

Маленькая “антология” реализации новой стихотворной формы, придуманной А. Верницким.

“В самом слове „танкетка” есть что-то симпатично несерьезное, тут и боевая гусеничная машина, и подошва женской туфельки. Это такая филологическая игра и просто приятное интеллектуальное времяпрепровождение”. Из шести “танкеточных” авторов выбираю двоих; в отобранном, заметьте, неожиданно оказался похожим “сортовой”, “маркировочный” мотив:

зебры

штрих-код саванн

(Алексей Верницкий)

Сибирь

Гиперссылка

(Роман Савоста)

См. также: А. Верницкий и Г. Циплаков, “Шесть слогов о главном” — “Новый мир”, 2005, № 2.

Филология — кризис идей? — “Знамя”, 2005, № 1.

Новая рубрика “Дискуссия” открывается полемическим эссе Вл. Новикова “Мне скучно без…” (об, условно говоря, длящемся “филологическом дефолте”) и продолжается тщательно подготовленными ответами филологов (О. Лекманов , И. Роднянская , М. Липовецкий, И. Сурат, М. Шапир, И. Пильщиков, С. Бочаров, А. Рейтблат, А. Чудаков, М. Свердлов, Д. Бак). Редакция сложила, Владимир Иванович поднес спичку. Занялось, вспыхнуло. Иные искры очень даже летели, как в случае с Максимом Шапиром. “Не рискуя ни оценки раздавать, ни солидаризироваться с любой из представленных точек зрения, замечу, что нервный узел проблемы нащупан, кажется, верно”, — резюмирует Сергей Чупринин.

Хроника событий. (Обращение Константина Кедрова). — “Журнал Поэтов”, Альманах. 2004, № 6 (17).

Почтенный альманах, учрежденный группой Добровольного общества охраны стрекоз и рядом других организаций, мне сегодня на представление не потянуть. Долго возился с родственным(и) “Детьми Ра”, да и популярных авторов тут много (Андрей Вознесенский, Алина Витухновская…). Сквозная тема тоже не простая: Носорог Рассела и Витгенштейна. Поэтому остановлюсь на первой странице, где справа от хроники событий (фестивали, вечера, книги) — такое: “ Выражаю глубокую благодарность радиостанции „Эхо Москвы”, которая первой принесла весть о моей нобелевской номинации. Сердечно благодарю всех, кто болел за меня в этом году: „АиФ”, „МК”, „РИА-Новости” и телеканалы НТВ, ОРТ, ТВЦ, РБК. Глубоко признателен тем, кто удостоил меня столь высокой чести. Константин Кедров”. Чуть ниже, в справке: “<…> Как правило, в прессу просачиваются 10 имен, оказавшихся во главе списка. По сообщениям прессы, в этом году в десятке значились имена: американец Филип Рот, датчанин Ингер Кристенсен, швед Тумас Транстремер, сириец Ахмад Саид (Адонис), Джозеф Кутзее из ЮАР и русский поэт Константин Кедров. Лауреатом с пятой попытки стал Кутзее. Кедров рассматривался впервые”.

Олег Чухонцев, Игорь Шайтанов. Спорить о стихах? — “Арион”, 2004, № 4.

“По мне, „философская поэзия” — это усталость умственных усилий преодолеть духовный схематизм. Лирик живет не этим, а открытыми порами”.

“У Тертуллиана есть замечательное рассуждение: „Поэты тогда пусты, когда приписывают богам человеческие страсти и разговоры. Философы тогда глупы, когда стучат в дверь истины”. Меня всегда само поэтическое ремесло ставило в тупик. Да и что тут скажешь…. Определять поэзию — это все равно, что форму ветра искать, поэтому она более безответственна, а с другой стороны — более свободна. И, разумеется, объективна. Ее питают не только предыдущие стихи. Установка всегда — на параллельные веяния”.

“Как человек я похож на персонажа, когда-то поразившего меня этим сходством, — Степана Головлева, который кончил Московский университет, пришел босиком в свою родную Головлевку и все забыл. И по мне культура — тень от облаков, бегущая по лугу или по зеленому полю. Попробуешь зафиксировать — они сейчас одни, а тут выглянуло солнце — они другие. Такова память: когда она живая, когда она движется. Я всегда стихи пишу только во сне (курсив мой. — П . К .). Культура, когда она многообразна, ты от нее устаешь, но хорошо, чтобы она от тебя не устала. И ты просыпаешься с одним только звуком, тебе нечего сказать, кроме этого звука — мычания. Лучшей формулы поэзии не придумано в XX веке — „простое как мычание””.

“Как отличить плохое от хорошего — это для меня надуманное. Интересно другое — как отличить профанное от истинного, вот проблема. Есть проблема аутентичности поэзии относительно самой себя. Сейчас — огромное число средней одаренности, комар носа не подточит, всё делают так, как надо, под кого-то, подо что-то, но ничего не волнует. В них искусство умерло. Если я в новой книжке поэта могу отличить стихи по их, грубо говоря, стоимости, могу понять, где вершины, а где провалы, — это живое. А если нет, если все одинаково гениально, как уверяют, то дело скверное”.

“Он (Бродский. — П. К. ) всех убедил, что не поэт — носитель, а язык — носитель… Поэта формирует язык или он формирует язык? Зашел как-то Битов и подарил мне двустишие в мою записную книжку: „Об оборотной стороне медали / Нелепо говорить: ‘Не ожидали‘”. А в последние десятилетия предпочитают замечать только одну сторону медали. Вторая же не потеряла своего значения”.

Это были фрагменты реплик и рассуждений Олега Чухонцева.

А. В. Шипилов. В тесноте… (Об одной характерной черте русской традиционной бытовой культуры). — “Вопросы истории”, 2005, № 1.

О том, какое количество жилой площади приходилось на одного человека в обычной крестьянской избе. “Всего нами было учтено 430 сельских населенных пунктов, принадлежащих 65 помещикам”. Мириады цифр, процентаж. Кубометры дров и метры горниц. И все ради чего? Чтобы понять: российские крестьяне набивались для жилья в одну комнату лишь потому, что дров для отопления всего дома ни-ког-да, ни при каких обстоятельствах было не запасти. Вот и ютились. Зато выживали. Сами-то избы были вполне себе объемными, иная со своей отдельной печью в каждой комнате.

Георгий Шенгели. Эфемера . Вступительное слово и публикация Михаила Шаповалова. — “Арион”, 2004, № 4.

Озоруешь стихом?

Так по крайней мере

овладей ремеслом —

как Георгий Шенгели.

Ох, Вл. Вл. прибил бы меня за подобные стихотворные аннотации. Во весь рост встали бы.

А поэма про трех сестер (1946), начинающаяся словами “Поэмка мне приснилась”, — это “поток сознания, сон, в рамках красочного стиха. Превосходно вооруженный филологической культурой, поэт достигает эффекта благодаря сжатости стиха, его энергичности, когда отсутствие рифм при чтении не замечается” (М. Шаповалов).

Это действительно виртуозно сделано.

П. П. Щербинин. Жизнь русской солдатки в XVIII — XIX веках. — “Вопросы истории”, 2005, № 1.

Исследований, подобных тому, что провел доцент Тамбовского госуниверситета, я не припомню. Только одно предложение: “Для женщины-солдатки очень трудно было преодолеть негативное восприятие своего образа в сознании современников и современниц, что в свою очередь накладывало отпечаток на поведение солдатских жен и их настроения”. Не забудем про прелести жизни в семье мужа. Ужасные свидетельства, дикие цифры, жанровый фольклор (“рекрутские плачи”). Русский Босх.

Составитель Павел Крючков.

.

АЛИБИ: “Редакция, главный редактор, журналист не несут ответственности за распространение сведений, не соответствующих действительности и порочащих честь и достоинство граждан и организаций, либо ущемляющих права и законные интересы граждан, либо представляющих собой злоупотребление свободой массовой информации и (или) правами журналиста: <…> если они являются дословным воспроизведением сообщений и материалов или их фрагментов, распространенных другим средством массовой информации, которое может быть установлено и привлечено к ответственности за данное нарушение законодательства Российской Федерации о средствах массовой информации” (статья 57 “Закона РФ о СМИ”).

.

ДАТЫ: 14 апреля исполняется 75 лет со дня смерти Владимира Владимировича Маяковского (1893 — 1930).

 

ИЗ ЛЕТОПИСИ “НОВОГО МИРА”

 

Апрель

5 лет назад — в № 4 за 2000 год напечатана комедия в двух действиях Б. Акунина “Чайка”.

10 лет назад — в № 4 за 1995 год напечатан рассказ Владимира Маканина “Кавказский пленный”.

40 лет назад — в № 4 за 1965 год напечатана статья В. Лакшина “Писатель, читатель, критик”.

50 лет назад — в № 4, 5, 6, 7, 8 за 1955 год напечатана повесть Николая Дубова “Сирота”.

65 лет назад — в № 4-5, 8 за 1940 год напечатан роман Алексея Толстого “Хмурое утро” (третья часть романа “Хождение по мукам”).