“АПН”, “Афиша”, “Большая политика”, “Взгляд”, “Время новостей”, “Газета.Ru”, “Главная тема”, “GlobalRus.ru”, “Ежедневный Журнал”, “Если”, “Завтра”,

“Зеркало”, “Иностранная литература”, “Интерпоэзия”, “Искусство кино”, “inoСМИ.Ru”, “Книголюб”, “Крещатик”, “Литературная газета”,

“Литературная Россия”, “Москва”, “Народ Книги в мире книг”, “Наш современник”, “НГ Ex libris”, “Нева”, “Неприкосновенный запас”, “Новая газета”, “Новое время”, “Новые Известия”, “Новый берег”, “Огонек”, “Политический журнал”,

“ПОЛИТ.РУ”, “Посев”, “Правая.ru”, “Русский Журнал”, “Слово/Word”,

“Спецназ России”, “Топос”, “Урал”

Геннадий Айги. Я — малевичеанец. Беседа Ирины Врубель-Голубкиной с Геннадием Айги. — “Зеркало”, Тель-Авив, 2005, № 25 .

“Да, я европеец и — так по судьбе вышло — француз”.

“У чувашского среди всех тюркских языков есть одно достоинство: разнообразная система ударений. Это дало чувашам возможность в 20—30-х годах сблизиться с русской поэзией. Перевести с русского на чувашский можно все, кроме Маяковского”.

“Настоящим хлебниковцем я так и не стал. Я — малевичеанец. Мое постижение Хлебникова продолжалось очень долго, мне многое было чуждо. Хлебников — экзистенциалист, и очень русский. Я должен был пройти русскую школу, мне нужно было, чтобы меня понимали, русская поэзия должна была стать моим внутренним состоянием. Знакомство с кругом Красовицкого показало мне, как это важно для меня — русская боль и русские переживания. Я от них впервые услышал о Флоренском. Это надо было пройти”.

Сергей Анненский. Ода цензору. Свободу надлежит держать в узде, дабы она не обратилась своей противоположностью. — “Политический журнал”, 2005, № 42, 12 декабря .

“„Социально ориентированные” СМИ (будь то частные или государственные) позволяют уравновесить рыночную тенденцию популистского вырождения информации путем навязывания информационному полю сегмента, не востребованного рынком. Эта весьма сложная система, позволяющая справиться с отрицательными последствиями демократизации информации, требует, однако, продуманного комплекса мер, который поддерживает у демократизированной общественности самоощущение полной свободы при фактическом наличии скрытого цензурного контроля”.

Роман Арбитман. Чем меньше магии, тем страшней. Шестой “Гарри Поттер” хуже пятого, но лучше первых двух. — “Взгляд”, 2005, 16 декабря .

“В детективе обычном дважды два — четыре или десять (смотря кто считает); в мире Ролинг, где одна из осей координат изгибается вместе с фабулой, дважды два — то четыре, то стеариновая свечка (в зависимости от интересов автора)”.

Дмитрий Бавильский. На пограничной полосе. Самый известный на Западе русский писатель Андрей Курков совершенно неизвестен в России. — “Взгляд”, 2005, 8 декабря .

Говорит Андрей Курков в беседе с Дмитрием Бавильским: “В прошлом и в этом году вышли первые издания на польском, японском, хорватском, исландском, датском и сербском языках. Всего же на сегодняшний день книги переведены на 30 языков. <…> В Японии за прошлый год вышло восемь тиражей „Пикника на льду” по 10 тысяч экземпляров каждый. <…> Но присутствие фамилии в литературном российском контексте прежде всего связано с физическим присутствием владельца фамилии. Писателя принимают в свои ряды часто как „хорошего парня”, а не как хорошего писателя. Отсутствующих не судят по текстам, а судят по их отсутствию. Вот и меня, должно быть, так. Когда слышат фамилию (как мне рассказывали о некоторых маститых, включая Чупринина из „Знамени”), хмурятся, отмахиваются и говорят: „Да это мистификация какая-то. Нет такого писателя!” (может, подразумевается: „Нет в Москве, а значит, и нигде”)”.

См. также: “Писательский метод Андрея Куркова можно назвать хорошо управляемой фантасмагорией. В его книгах всегда происходит неимоверное количество событий. Плотность их значительна, правдоподобие (в каждом отдельном эпизоде) тоже не вызывает сомнения. Тем более что, как правило, романы Куркова происходят на фоне самой что ни на есть вопиющей повседневности. Другое дело, что если рассматривать все, что происходит в тексте целиком, становится очевидной вопиющая неправдоподобность происходящего. Схожей методикой, кстати, пользуется Пол Остер, культовый автор американских высоколобых”, — пишет Дмитрий Бавильский (“Второе пришествие Андрея Куркова” — “Взгляд”, 2005, 8 декабря ).

См. также беседу Андрея Куркова с Дмитрием Бавильским “Биография одиночного выстрела” (“Топос”, 2005, 19 и 20 декабря ).

Дмитрий Бавильский. Вы слышите их? “Шлем ужаса” Виктора Пелевина: книга и спектакль. — “Взгляд”, 2005, 13 декабря .

“„Шлем ужаса” и выглядит как пьеса — ведь чаты устроены как классические драматические тексты, а у Пелевина даны только реплики и нет ни одной ремарки. Автор и сам, видимо, задумался над жанром книги: так это пьеса или роман? Рассказ или повесть? Поставив на обложке „креатифф”, Пелевин ушел от ответа. Между тем для меня он очевиден — в „Шлеме ужаса” скрещиваются формальные опыты французской литературы. Помимо „драмы абсурда” я имею в виду „новый роман”, тексты которого (достаточно вспомнить „Золотые плоды” или „Вы слышите их?” Натали Саррот) тоже состоят из одних только речевых периодов. „Шлем ужаса” — адаптированный к коммерческому миру современной литературы „новый роман”, лишенный дополнительных нарративных сложностей и даже имеющий внешний (а не только внутренний) сюжет”.

Дмитрий Байкалов. Разговорник для киномана. — “Если”, 2005, № 12 .

“Летом 2005 года Американский киноинститут (American Film Institute) опубликовал список ста самых популярных фраз за всю историю кино. Список вряд ли имеет право претендовать на общепланетный размах, поскольку „лауреатами” стали лишь представители англоязычного кинематографа. <…> новейшую историю кино представляет единственная фраза из фильмов третьего тысячелетия, попавшая в топ-100. Но зато какая! Цитируемая на каждом углу. Вы, наверное, догадались: это „Моя пре-е-е-ле-с-с-ть!” („My precious”) Горлума из „Властелина Колец”. Она заняла 85-е место. Ну а кто же на первом месте? „Золотая медаль” досталась финальной фразе самого американского фильма всех времен — „Унесенные ветром”. Интересно, что тогда, в 1939 году, эта фраза считалась непристойной и создатели фильма были оштрафованы на 5000 долларов. Может, именно это и позволило ей войти в историю? Ретт Батлер в исполнении Кларка Гейбла произносит: „Откровенно говоря, дорогая, мне на это наплевать” („Frankly, my dear, I don’t give a damn”). На второй позиции также очень известная нам фраза Марлона Брандо из „Крестного отца”: „Я сделаю ему предложение, от которого он не сможет отказаться” („I’m going to make him an offer he can’t refuse”), а рекордсменом с шестью попаданиями в сотню стал еще один бессмертный фильм — „Касабланка”…”

Александр Бараш — Павел Пепперштейн. Диалог о стихах. — “Зеркало”, Тель-Авив, 2005, № 25.

Говорит Павел Пепперштейн: “Поэт хорош и интересен тогда, когда он перестает быть собой. Величие Ахматовой — в нескольких стихотворениях, написанных во время или сразу после блокады, где она вышла за пределы своего репертуара, то есть за пределы эротического, так сказать, бонтонного репертуара. <…> То же самое произошло, например, с Маяковским, когда он, будучи <…> собой, внезапно решил как-то обслуживать потребности советской власти. Вроде бы до сих пор народ страшно недоволен, что так было. Но на самом-то деле Маяковский является великим поэтом исключительно благодаря этому обстоятельству. Так же точно, как Хайдеггер является великим философом отчасти благодаря его интриге с фашизмом <…>”.

Павел Басинский. Чего же мы хотим? — “Литературная газета”, 2005, № 52, 14 — 20 декабря .

“Конечно, „правоверные” шестидесятники никогда не признают значение ненавистного романа Кочетова [„Чего же ты хочешь?”]. И это по-человечески понятно. Для них этот роман, напечатанный в тот момент, когда Александра Твардовского „ушли” из „Нового мира”, когда окончательно рухнули надежды на идейную „перестройку” и социализм „с человеческим лицом”, когда начались новые гонения на интеллигенцию, навсегда останется пакостью. Он торчит костью в горле, осиновым колом в истории либерализма 60-х годов ХХ века. Для них это не история, а биография. Зато для более свежего поколения, к которому принадлежат те же Евгений Попов и Владимир Сорокин, не говоря уже о молодых, хладнокровных филологах, роман Всеволода Кочетова не более чем исторический и литературный факт. Вернее, артефакт. <…> Как это ни странно звучит, гораздо проще написать хороший, даже прекрасный роман, чем написать роман плохой, но который бы „врезался в жизнь” и затем стал историей, несмотря на все свои эстетические слабости. Как „Что делать?” Чернышевского. Как „Мать” Горького. <…> Самое любопытное, что это роман правильный. Потому что вопрос в нем задан правильный”.

Александр Беляев. Время не местное. Рок-авангардисты нашли применение поэту начала (? — А. В .) XX века. — “Новые Известия”, 2005, 26 декабря .

“Эксперименты с песнями на стихи футуриста Велимира Хлебникова „АукцЫоном” уже ставились, а теперь пришел черед Александра Введенского — представителя знаменитого поэтического движения обэриутов. <…> Вековой (? — А. В .) давности эстетский поэт Введенский предстал в обрамлении психоделических компьютерных импровизаций. Концепция программы получилась как у настоящих „будетлян”: не просто соединение „старого” с „новым”, а архаичного (? — А. В .) с суперсовременным”.

Сергей Беляев. Несостоявшаяся “коронация”. Немузыкальные заметки о музыкальном зале. — “Урал”, Екатеринбург, 2005, № 12 .

“Бурлюк объявил о начале состязания молодых екатеринбургских стихотворцев.

И что же? Поэтический ринг долго оставался пустым. На призывы Бурлюка враз притихшие и оробевшие поэты отвечали безмолвием. Наконец два молодых человека, собравшись с духом, насмелились публично продемонстрировать свои творения.

Стихи, прозвучавшие со сцены, оказались недурными, но прочитаны были из рук вон плохо. После такого „состязания” о выборе особы, достойной королевской короны, естественно, не могло быть и речи. Ни „короля”, ни „орла”, ни даже „орленка” уральской поэзии в зале в тот вечер, как видно, не оказалось.

Предлагали, правда, избрать хотя бы „воробья”... Но оптимистично смотревший в будущее „отец русского футуризма” перенес королевские выборы на время его следующего приезда в Екатеринбург.

Таким явно неожиданным финалом завершился поздним декабрьским вечером 1918 года футуристический „Градиозарь””.

Владимир Богомолов. “Жизнь моя, иль ты приснилась мне?..” Роман. Вступление Раисы Богомоловой. — “Наш современник”, 2005, № 10, 11, 12 .

Из писательского архива. См. также: “По-своему любопытен (прежде всего своим содержанием) роман В. Богомолова „Жизнь моя, иль ты приснилась мне?..”. Поскольку его публикация в „Нашем современнике” еще продолжается, о концепции и идее судить нельзя, но, конечно, сама жанровая принадлежность вызывает сомнения”, — пишет Сергей Казначеев (“Этический водораздел” — “Литературная газета”, 2005, № 53, 21 — 28 декабря ).

Владимир Бондаренко. Жил певчий дрозд… — “Литературная Россия”, 2005, № 50 — 51, 16 декабря .

“Прошло уже почти восемь лет со дня кончины Петра Паламарчука. Вот уже и встречаем мы его пятидесятилетие”.

“Сам Петр Паламарчук любил говорить, что он хочет писать как Набоков, но на темы Солженицына”.

“Его целиком не принимали нигде”.

Алексей Букалов. По следам царского арапа. Гимн мавру Ибрагиму в исполнении Александра Сергеевича Пушкина и не только. — “Новое время”, 2006, № 1, 8 января .

“Воплощения пушкинского романа в музыке можно пересчитать на пальцах одной руки. Об одном из них, почти у нас неизвестном, стоит рассказать подробней. Один из самых ярких русских композиторов ХХ века Артур Лурье (1890—1967), ученик Александра Глазунова, был после Октября 1917 года комиссаром музыкального отдела Наркомпроса, в 1922 году уехал в Берлин, оттуда в Париж. <…> В 1949 году Артур Лурье предложил писательнице Ирине Грэм написать либретто к опере „Арап Петра Великого”, что и было исполнено, причем не только с использованием текста одноименного неоконченного романа Пушкина, но и его стихов, а также произведений других поэтов, русских и зарубежных”.

Инна Булкина. Журнальное чтиво. Итоги года. — “Русский Журнал”, 2005, 30 декабря .

“Год назад в таком же итоговом обзоре я писала о чудесном преображении „Октября”. С „Октябрем” за этот год ничего не произошло: все те же случайные или неслучайные удачи в отделе „прозы-поэзии” (с поэзией лучше, чем с прозой, но это как у всех — год такой выдался) и все те же „штудии” вместо критики. „Звезда” по-прежнему опаздывает и по-прежнему сильна задним умом (архивами, стало быть). „Новый мир” по-прежнему примеряет не „такое”, а „эдакое”, и это с ним не первый год. Уж мейнстрим стал нам скучен, твердит „НМ” — как будто с оглядкой на читателя. <…> В 2005-м, кажется, появилась еще одна линия мысли: „НМ” обратился лицом к провинции — в широком смысле (и к „диаспоре” в том числе). Кто от этого в большей степени выигрывает — столичный журнал или новонайденные провинциальные (диаспоральные) авторы, говорить пока рано. В иных случаях все же кажется, что игра в одни ворота. Как бы там ни было, наблюдатель „исторический” скажет затем о разрушении „единого контекста”. И не исключено, что назовет это не единственно свойством „НМ”, но чертою литературного времени. Хотя есть такое подозрение, что дело в особенностях редакционной „оптики”. „Знамя” идет по другому пути, изобретая не авторов, но журнальный прием. Иногда это выглядит нарочито, но в конечном счете задача журнала в — такой ли, другой ли — организации контекста. Возможно, то, что делают в „Знамени”, похоже на игру с рамочками. Но... строить не ломать, так что пусть будет так”.

Дмитрий Быков. Быков- quickly : взгляд-80. — “Русский Журнал”, 2005, 21 декабря .

“Цикличность русской истории, с которой автор этих строк всем успел надоесть (а знали бы вы, до чего эта цикличность в печенках у меня самого!), в 2005 году не уставала подтверждаться, и это, пожалуй, главный итог года, который в остальном ничем особенно ярким не запомнился. <…> В свете этого политика абсолютно бессмысленна, потому что и ежу ясно: ничего изменить мы не в силах. Речь может идти всего о двух стратегиях: либо о получении посильных выгод от такого хода вещей, либо о сохранении лица. Собственно, об этом написан и „Доктор Живаго”, где сказано, что история — лес, растущий помимо нашей воли. <…> Ждать оттепели еще очень долго. Конечно, раз в двадцать лет в России обязательно оказываешься прав, но ждать этой победы двадцать лет, право, неразумно. Гораздо лучше сразу вычислить маршрут нашего общего паровоза — и отойти от него подальше: не обязательно на Запад, можно в себя”.

См. также: Дмитрий Быков, “Бедные души, или Мертвые родственники” — “Искусство кино”, 2005, № 9 ; о фильме Павла Лунгина “Бедные родственники”.

Дмитрий Быков. Пропавшая грамота. — “Огонек”, 2005, № 48 .

“Чтобы разобраться, зачем нужна орфография, я написал когда-то целую книгу, но одно дело — разбираться в перипетиях 18-го года, а другое — сориентироваться в новых реалиях. Я до сих пор не уверен, что детям нужно учиться грамоте. Я боюсь посягать на их время и умственную энергию. Я вижу вокруг явное и катастрофическое падение грамотности, но не знаю, хорошо это или плохо. Для меня — плохо, но, может, это потому, что я привык уважать себя за грамотность, а тут вдруг уважать себя стало не за что? Тоже мне добродетель. В поисках ответа я добрался до любимой кафедры практической стилистики русского языка на журфаке. <…> И на любимой кафедре мне объяснили следующее. <…> Грамотность в обществе, если судить по сочинениям и по уровню студенческих работ, не упала, а перераспределилась. Прежде более-менее грамотна была примерно половина населения, а то и две трети. Сегодня совершенно неграмотны процентов 70, а как следует умеют писать и говорить — процентов 30…”

Cм. также: “Кажется, что наряду с депопуляцией страны происходит делексикация ее языка, обеднение словарного запаса”, — пишет Михаил Эпштейн (“Русский язык в свете творческой филологии разыскания” — “Знамя”, 2006, № 1 ); он же: “Чем беднее язык, тем легче дается правильность; и, напротив, языковая ортодоксия часто совпадает с идеологической и заинтересована в упрощении языка”.

Андрей Веймарн. Ихтиандры в камуфляже. — “Политический журнал”, 2005, № 42, 12 декабря.

“С середины 1920-х гг. ведущие разведки мира занялись созданием диверсанта, способного жить в воде…”

Михаил Веллер. Мечтаю о литературных “неграх”. Беседу вела Веста Боровикова. — “Новые Известия”, 2005, 23 декабря .

“Я терпеть не могу Бродского”.

Верю, ибо абсурдно! Век Даниила Хармса. Беседу вела Алла Боссарт. — “Новая газета”, 2005, № 97, 26 декабря .

К 100-летию Хармса. Говорит Владимир Глоцер: “Эти совсем молодые поэты потому так значительны и сильны, что размышляли о главном. Введенский указывал на три своих темы: время, смерть, Бог. Время, его текучесть — постоянный мотив Хармса”.

См. также: Владимир Глоцер, “Вот какой Хармс!” — “Новый мир”, 2006, № 2.

Дмитрий Володихин. Русская Кассандра? — “АПН”, 2005, 29 декабря .

“Одним из главных полигонов наиболее радикальных сценариев настоящего и будущего страны стала фантастическая литература. И всецело принадлежащий этому жанру роман Чудиновой [„Мечеть Парижской Богоматери”] — явление первой величины именно в сфере общественной мысли. Вспышка. Крик. Реакция на уровне социального рефлекса, метаморфировавшая из состояния сгустка эмоций в состояние очень упорядоченного, рационализированного текста”.

См. также: Михаил Калужский, “Елена Чудинова против белобрысых азиатов. Повесть „Мечеть Парижской Богоматери” осуждают даже те, кто еще не прочитал” — “Большая политика”, 2005, № 1, ноябрь; среди прочего: “Мультикультурализм, политкорректность — не в человеческой природе”, — говорит Елена Чудинова.

Cм. об этом романе — в “Книжной полке” Ирины Роднянской (“Новый мир”, 2006, № 5).

Вл. Гандельсман. Миф. — “Крещатик”, 2005, № 4 .

Она оборачивается и думает: “Если он

увидит преследующие меня тени

любимых, которыми населен

Аид...” Оборачивается к новой теме.

“Увидит, что вполоборота иду,

что предана мертвым, что большего чуда,

чем с ними остаться... — он не осилит ту,

предписанную ему, и рванет отсюда”.

Тогда он сбавляет шаг, ощутив спиной,

спиной, и затылком, и целиком — всю тяжесть

тоскливую. Она говорит: “Родной”, —

кому-то, и он оборачивается, отважась.

(“Эвридика”)

См. также: Владимир Гандельсман, “Сон памяти друга” — “Октябрь”, 2005, № 11 .

См. также: Владимир Гандельсман, “Осень полковника. (Из новых стихов)” — “Интерпоэзия”, 2005, № 3 .

Борис Гройс. Порабощенные боги: кино и метафизика. Перевод с немецкого Андрея Фоменко. — “Искусство кино”, 2005, № 9 .

“<…> „Матрица” показывает нам мир, в котором люди окончательно стали господами. Они больше не работают, а только наслаждаются непрерывным сеансом совершенного фильма, созданного для них машиной. Вся повседневная реальность понимается здесь как реди-мейд — как произведение искусства, которое можно и нужно рассматривать как таковое и получать от этого удовольствие. Стало быть, люди окончательно превратились в кинозрителей, что, разумеется, составляет заветную мечту киноиндустрии. Они лежат в своих комфортабельных, хорошо оборудованных персональных футлярах, во всех отношениях обеспеченные, в то время как все их жизненные функции обслуживаются работой машин — зрелище утопически совершенного мира. Конечно, машины при этом осуществляют также тотальный контроль над людьми, однако это не власть господ над рабами, а диалектическая власть рабов над господами”.

Денис Гуцко. Чужие слова. — “Огонек”, 2005, № 51.

“Мы публикуем первый постбукеровский рассказ Дениса Гуцко, написанный специально для „Огонька””.

10 святочных рассказов. — “Афиша”, № 167, 19 декабря 2005 — 1 января 2006 .

Десять историй, написанных “лучшими российскими писателями” по просьбе “Афиши”; лучшие — это Эдуард Лимонов, Сергей Носов, Юрий Мамлеев, Оксана Робски, Александр Гаррос и Алексей Евдокимов, Алексей Слаповский, Анна Старобинец, Анна Козлова, Олег Зайончковский, а также Дмитрий Быков и Ирина Лукьянова, написавшие забавный рассказ “Экзорцист-2006” — об изгнании литературных бесов .

Игорь Джадан. Репатриация русских. — “АПН”, 2005, 27 декабря .

“Прежде всего следует полностью разделить проблему „трудовой миграции” и проблему национального „права на возвращение”. <…> Очевидно, что только после решения вопроса о том, кого считать русским, возможно определять процедуру репатриации/получения гражданства. <…> Причем речь должна идти не только о гражданах бывшего СССР, но и о русских предыдущих волн эмиграции: их невозможно „отделить” от права на репатриацию, если мы хотим соблюсти национальный принцип, то есть если мы действительно имеем в виду репатриацию, а не передергиваем в очередной раз понятия. В дальнейшем, очевидно, придется подумать и о праве на репатриацию других коренных национальностей России, — учитывая российские реалии, нам представляется этот шаг неизбежным”.

Олег Доброчеев. Диффузия на восток. Россия станет великой державой, если столица будет перенесена в Западную Сибирь. — “Политический журнал”, 2005, № 43, 19 декабря.

“Перенос центра тяжести социальных, а возможно, и хозяйственно-экономических и части политических функций страны из Москвы, оказавшейся вдруг на границе нового государства, ближе к географическому центру Евразии — севернее и восточнее Астаны, в Барабинские степи (например, в поселок с символическим названием Новоспасское) или еще далее, в Томск, способен будет разом решить целый клубок неразрешимых иным образом российских проблем и противоречий”.

Валерий Дымшиц. Шагал пополам. — “Народ Книги в мире книг”. Еврейское книжное обозрение. Санкт-Петербург, 2005, № 59, октябрь.

“Количество книг, так или иначе связанных с именем Шагала (альбомов, монографий, мемуаров и пр.), так велико, что шагалистика давно превратилась в особый раздел небогатой русской иудаики…”

Александр Елисеев. “Царь и Советы”: идейные поиски движения младороссов. — “Наш современник”, 2005, № 11.

“В 1923 году в Мюнхене прошел „Всеобщий съезд национально мыслящей русской молодежи”. Его участники, молодые эмигранты (в большинстве своем участники Белого движения), образовали Союз „Молодая Россия”, позже переименованный в Союз младороссов (1925 год). <…> Младороссы считали своим идеалом государственного устройства самодержавную монархию, в основе которой лежал бы принцип идеократии. Новую монархию они мыслили надклассовой, но в то же время „трудовой” и „социальной”. <…> Второй важнейшей опорой трона им виделись… Советы (младороссы предложили эмиграции шокирующую формулу: „Царь и Советы”)”.

Фома Еремин. “В Писании Святом революция названа медведь...” — “Политический журнал”, 2005, № 44, 26 декабря.

Из письма скульптора С. Т. Коненкова И. В. Сталину от 15 января 1941 года (из Америки): “Дорогой Брат Иосиф Виссарионович! <…> Весной все капиталистическия страны ударят на Советский Союз. Гитлер изменит Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, как в символе (фигуре) Седекия, царь Иерусалимский, изменил царю Навуходоносору, как читаем о том: „...и отложился от царя Навуходоносора, взявшаго клятву с него именем Бога, — и сделал упругою шею свою”... (2 Паралип. 36: 11 — 13) <...> так поступит и Гитлер. И тогда Вы вынуждены будете взяться за меч. <…> Знаете ли Вы, что Святое писание говорит, что от 1948 г. люди умирать не будут? И среди этих людей Вы, дорогой Брат Иосиф Виссарионович, и те, которые способствовали установлению Царства Божия здесь на земле, умирать не будете. После 1948 г. войны не будет более никогда. <…> Скоро мы увидимся с Вами, дорогой Иосиф Виссарионович, и Вы будете беседовать с нами, как написано у пророка Даниила: „По окончании тех дней, когда царь приказал представить их (Церковь Христову, последних ея членов), начальник евнухов представил их Навуходоносору (Вам). И царь говорил с ними (с нами), и из всех отроков не нашлось подобных Даниилу: Анании, Мисаилу и Азарии, и стали они служить пред царем” (Даниила 1: 18 — 21)…”

Во вступительном слове к публикации отмечается, что неизвестно, читал ли это Сталин или нет.

Сергей Есин. Время богемы прошло. Беседу вел Анатолий Стародубец. — “Труд”, 2005, № 241, 23 декабря .

“Заниматься настоящей литературой всегда было невероятно тяжело. Среди хороших писателей последних десятилетий состоятельных людей почти нет. Мне бы не хотелось сейчас углубляться в этот сложнейший вопрос, связанный с несовершенством нашего законодательства в издательской сфере. Если хотите, я вам потом расскажу, кто и как обворовывает писателя на всех этапах пути его книги к читателям”.

См. также: “А сейчас я пишу очень озорной роман. Героем романа будет Литературный институт. Заранее жду постные и обиженные лица, не понимающие, что роман-то не о них, о людях вообще”, — говорит Сергей Есин в беседе с Владимиром Бондаренко (“Строитель готических замков” — “Завтра”, 2005, № 51, 21 декабря . ); полный вариант этого интервью см.: “День литературы”, 2005, № 12, декабрь.

Игорь Ефимов. Расширяя границы возможного. Интервью Алексея Митаева. — “Новый берег”, 2005, № 10 .

“Главным литературным открытием и своей гордостью Профферы считали писателя Сашу Соколова. Мне тоже понравилась первая книга — „Школа для дураков”. Карл принес мне набирать вторую книгу Соколова „Между собакой и волком” и честно сказал, что не понял в ней ни слова, но и речи не может быть, чтобы издательство „Ардис” отвергло вторую книгу этого автора. <…> Я знаю много достойных людей с развитым эстетическим чувством, которые наслаждаются прозой Соколова. Но для меня этот его текст оказался эстетически неприемлемым! Это была какая-то аллергическая реакция. Я с трудом выношу хаос и невнятицу в литературе, а здесь хаос и невнятица вырывались не спонтанно-стихийно, а мастерились искусным перышком намеренно и ювелирно. <…> Имею я право не любить прозу Соколова? Все бывает, уговаривал я себя. Но при этом отлично понимал шаткость, даже недопустимость такой позиции. Ты — служащий, тебе приносят работу. Сказать: „Вы знаете, это для меня эстетически неприемлемо”, — смехотворно, недопустимо, выглядит просто наглостью. Тем более людям, которым я стольким обязан, которые так помогли мне и моей семье. Я мучился ужасно, снова и снова всплывала горькая мысль: вот я уехал на пятом десятке из своей страны, где говорят, пишут и читают на моем родном языке, уехал только для того, чтобы не участвовать в том, что мне глубоко чуждо. И снова вынужден принимать участие в том, что для меня эстетически мучительно”.

Александр Закуренко. Из книги “Анекдоты и всматривания”. — “Топос”, 2005, 14 ноября, 19 и 21 декабря .

“Вчера смотрел в „Школе злословия” Кушнера, и вновь поразило полное отсутствие концентрации мысли в рассуждениях о зле. Вновь карамазовский бунт со слезинкой ребенка, правда, Кушнер говорил о землетрясении, то есть о зле естественном, вроде бы от человека не зависящем. Странно, что он не способен вслед за всеми, кто приводит эти доводы, додумать, что ведь и отсутствие Бога ничуть не оправдывает смерть от стихийных бедствий, что если мы вообще хотим задавать вопросы о смысле тех или иных страданий, то ни наличие Бога, ни Его отсутствие не будут в равной степени ни объяснением, ни обвинением. Пусть Бога нет, но тогда смерть человека бессмысленна вообще и страдания человека также обессмысленны, и именно в этом случае ничего не остается, как впасть в отчаяние. Законы физического мира по отношению к человеку ни дружественны, ни враждебны, им вообще на человека чхать, как на обрушиваемый с горы камень или гонимую к берегу волну. Вопрос в другом: а есть ли что-нибудь помимо слепых законов природы, есть ли надежда на то, что они могут включать человека в какой-то более широкий план бытия, где смысл есть сумма всех векторов возможностей, как положительных для человека, так и отрицательных. Вера есть напряжение интеллекта в сторону смысла, и не понимающие этого Кушнер или Гордон-Гинзбург при всех своих чувственно-интеллектуальных достижениях оказываются абсолютно неубедительны и беспомощны. Пытаясь познать мир и представить его как систему, устроенную на разумных основаниях, они как раз и попадают в ловушку противоречия: если мир устроен так, что он опасен для человека, то зачем человек нужен этому миру и в чем его разумность — в качестве горючего материала, что ли?” (“Теодицея Кушнера?”).

Сергей Земляной. Клеймение града. Политический центр в силовом поле власти. — “Политический журнал”, 2005, № 43, 19 декабря.

“Коротко говоря, одним из атрибутов власти является стремление к ничем не ограниченному расширению области своего бытования и применения. Крупнейший теоретик власти в ХХ в. Рихард Зорге (курсив мой. — А. В .) для описания этой стороны власти ввел специальный термин — „перманентная экспансия”…”

Александр Зиновьев. Как иголкой убить слона. — “Наш современник”, 2005, № 10.

“В десятом классе школы я стал членом террористической группки, планировавшей убить Сталина. Нас было несколько ничтожных по силам человечков. <…> Нам казалось, что, убив Сталина, мы сделаем величайшее благо для миллионов соотечественников. Мы шли на верную гибель при этом. Потому мы считали наше поведение морально оправданным. Проблема состояла в том, как осуществить покушение технически и где добыть оружие. Обсудив все доступные нам варианты, мы остановились на том, чтобы осуществить замысел во время демонстрации. Колонна, в которой шла на демонстрацию наша школа, проходила недалеко от Мавзолея Ленина. Никому бы не пришло в голову, что какие-то невзрачные мальчишки и девчонка способны на такое серьезное дело — на дело, как мы думали, эпохального масштаба. Так что наш расчет был правильный: мы заметили уязвимое место в охране Сталина. Уже после войны я узнал, что мы были не единственными „умниками”. В это же время была разоблачена более серьезная террористическая группа студентов, тоже планировавшая покушение на Сталина и тоже во время демонстрации. Я вспомнил этот эпизод из прошлого в связи с фактами терроризма, информацией и разговорами о которых сейчас забивают сознание миллиардов людей. При этом о терроризме говорят как об абсолютном зле, причем беспричинном. Якобы просто появляются такие неполноценные существа, некие недочеловеки. <…> Возьмем нашу террористическую группку. Ее не разоблачили, поскольку меня арестовали по другой причине, и группка, как я узнал уже после войны, просто „испарилась”. Но если бы ее разоблачили, нас, конечно, осудили бы, как это сделали с другими группами, которые появлялись в те годы. И правильно бы сделали: мы были преступники, воплощение зла. Ну а если бы наше покушение вдруг удалось? Как бы наше поведение оценили теперь (если бы, конечно, советский коммунизм был разрушен)? Наверняка нам памятники поставили бы. Ведь называли же улицы советских городов именами цареубийц. Считают же героем Штауфенберга, пытавшегося убить Гитлера. В реальной истории оценка терроризма зависит от того, кто дает оценку”.

Леонид Ивашов. Бросок на Приштину. — “Наш современник”, 2005, № 10.

Для тех, кому это интересно, — тут много интересных подробностей.

Петр Ильинский. Автопортрет нации. Народ узнают по его праздникам. — “ GlobalRus.ru ”. Ежедневный информационно-аналитический журнал. 2005, 30 декабря .

“Омерзительная дата 23 февраля, связанная чуть ли не с самыми позорными событиями в российской политической, да и военной истории, имевшими место в 1918 г. (может, еще и сдачу Москвы полякам отмечать будем?), должна быть заменена на самый славный день в истории русского воинства — 19 ноября, начало Сталинградского контрнаступления”.

Владимир Иткин. Песня для Капитана. Беседа с Павлом Вадимовым. — “Топос”, 2005, 28 декабря .

Говорит Павел Вадимов: “В своей рецензии ты замечательно уловил основной посыл романа [„Лупетта”] — мы читаем исповедь страдающего человека, которого „не жалко”. Ведь что представляет собой типичная книга о личном страдании? Если она написана талантливо, я как читатель начинаю чувствовать себя не в своей тарелке, дергаться, переживать, что у меня, гада такого, все хорошо, а вот человек болеет, мучается, стонет… И мы все ответственны за это страдание, весь мир, дивный новый мир виноват, страна виновата, общество виновато, виновато в том, что не уследило, не берегло, не помогло. Ну вот как сидишь ты, к примеру, в метро, у тебя все хорошо, обут, одет, сыт, рядом девушка красивая, и тут открывается дверь и вползает нищий без ног: „Поможите, чем сумеете”. И ты начинаешь судорожно шарить по карманам в поисках мелочи. Ну или отводишь глаза, стараясь не принюхиваться. А моего страдающего героя не хочется погладить по головке, подставить плечо, чтобы дать выплакаться, положить в его протянутую ладонь червонец… Несмотря на все свои катавасии (или благодаря им!), он пребывает в чудовищной фрустрации и в этой фрустрации мерзок, отвратителен и жалок. И вместе с тем он каким-то непонятным образом вызывает у тебя со-чувствие, не со-страдание, а именно со-чувствие, непроизвольное желание схватиться за шею и проверить собственные лимфоузлы, не ровен час, распухли… Или нет?”

Александр Кабаков. Горькие заметки. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 11.

“Извини, Америка, любовь прошла. Я любил джаз, Фолкнера, вестерны, Керуака, джинсы, Кеннеди… Многого из этого больше нет, а то, что есть, перестало быть приметами собственно Америки. То же, что есть Америка нынешняя, я любить не могу”.

“Привыкнув, что они „четвертая власть”, многие работающие в средствах массовой информации приобрели уверенность в том, что их власть — высшая. Выше не только той земной, что, по вере, тоже от Бога, но и самой Божьей. Так что и предстателю православных можно указывать и пенять, и папу снисходительно хвалить”.

“Для тех же, кого оно посетило, настоящее чувство — всегда тяжкое испытание, в лучшем случае ломающее судьбу, в худшем — просто отнимающее жизнь. Счастливой любви не бывает, счастливыми могут быть брак, нежная дружба, мимолетная связь, но не истинная любовь, разрушающая предохранительную скорлупу одиночества, в которую заключен каждый из нас, открывающая душу ледяным ветрам бессердечного мира. Полная и абсолютная зависимость от другого человека, противостоящая естественному эгоизму, совершенная потеря личной свободы, взамен которой наступает добровольное рабство отношений, — вот что такое любовь между двумя людьми”.

“<…> создатели большинства наших телевизионных, особенно так называемых юмористических, передач являются в строгом смысле этих слов врагами народа. Так же как сочинители эстрадных песен, изобретатели общественных торжеств и вообще все, кто для этого несчастного народа делает культуру на каждый день ”.

См. также: Александр Кабаков, “Сырьевая интеллигенция” — “Большая политика”, 2005, № 1, ноябрь.

Леля Кантор-Казовская. Владимир Яковлев: портрет художника в юности. — “Зеркало”, Тель-Авив, 2005, № 25.

“История нонконформистского художественного движения 1950 — 1970-х годов в России по-настоящему до сих пор еще не написана. <…> Ничего определенного не сказано и по поводу значения еврейского фактора в этом процессе. <…> Одной из ключевых фигур, понимание которой может пролить свет на суть происходившего тогда художественного переворота, с моей точки зрения, является Владимир Яковлев (1934 — 1998)”.

Капризы, рвота и лазерный принтер. Литературный год словами писателей. Опрашивали Александр Вознесенский и Ян Шенкман. — “НГ Ex libris”, 2005, № 48, 29 декабря.

Василий Аксенов: “В течение года я прочел 68 романов, номинированных различными организациями на эту премию. И испытал, в общем, колоссальное разочарование. Как в литературе, которую пришлось прочесть, так и в своем судействе — потому что судил-то я не один, а в обществе еще четырех персон. И я почувствовал, как в конце концов против меня была сплетена интрига, а в результате я оказался один против четырех. Что у меня вызвало все-таки не очень сильное, но сдавленное негодование. И я отказался провозглашать их победителя. Поскольку мой был довольно похабным образом отвергнут”.

Олег Зайончковский: “Речь о скандальной истории с последними букеровскими присуждениями. О том, что многое из того, что могло бы запомниться (не мне, так читателю) в этом году, было выброшено — частью из длинного, частью из короткого букеровских списков. Выброшено благодаря главным образом самоуправству председателя жюри Аксенова. Вот говорят: „Береги честь смолоду”. Мудрая заповедь, но я бы добавил, что честь беречь неплохо бы и в старости”.

Афанасий Мамедов: “Событие года для меня — букеровская интрига, которая заставляет по-иному взглянуть на премиальный процесс в русской литературе. Это сигнал читателю: ищи писателя сам. Не жди маячков и наводок. И для писателя: деньги просто так никому не дадут”.

Илья Кириллов. Время прощания. О новом романе Сергея Есина “Марбург”. — “Литературная газета”, 2005, № 53, 21 — 28 декабря .

Восторги. Без указания, где именно напечатан роман. Ответ: в “Новом мире”.

Саша Киселев. Космическая одиссея, которой не было. — “Искусство кино”, 2005, № 9.

“По форме фильм [Алексея Федорченко] „Первые на Луне” — это документальное расследование запуска в космос космического аппарата с человеком на борту, который якобы был осуществлен в СССР в 1938 году. Весьма достоверно рассказывается история подготовки и самого запуска, подтверждаемая современными интервью и кадрами хроники. Причем в хроникальных кадрах причудливо переплетены официальные съемки (например, парады физкультурников), съемки скрытыми камерами слежения за героями, осуществленные спецслужбами, и съемки „для служебного пользования” — своеобразный „научпоп” для комсостава или для засекреченных специалистов. Игра с документами настолько убедительна, что на какой-то момент возникает что-то похожее на дежавю. А вдруг и вправду было такое дело? <…> Мастерство, с которым хроника фальсифицируется, заслуживает отдельного разговора. Снять что-то „под документ” крайне сложно. Это только кажется, что достаточно перевести изображение в ч/б, расцарапать его, чуть убыстрить — и задача решена. На самом деле аутентичные ракурсы, стиль движения камеры, поведение героя в кадре, свет — все эти нюансы разные для разных десятилетий, а то и годов. Если не учесть их, то зритель, пусть и незнакомый со словом „ракурс”, тут же почувствует фальшь. Авторы справились с задачей на удивление здорово. <…> Но в том-то и дело, что фильм „Первые на Луне” — игровой, он лишь имитирует документальность. <…> Речь в этой истории идет не о прошлом — авторы предпринимают попытку создать новую реальность из стройматериалов прежней. Для этого они осуществляют деконструкцию „старого” и „нового” документального киноязыка, испытывая и демонстрируя нам возможности его метаморфоз. В этом смысле единственным фильмом последнего времени, составляющим контекст „Первым на Луне”, оказывается, на мой взгляд, лента „Ведьма из Блэра”, в которой предпринята похожая попытка. Фильмы эти сближает еще и то, что оба хороши как проекты. Оба заставляют зрителя скучать, начиная с того момента, как он, зритель, понимает принципы игры, затеянной авторами”.

Ингар Слеттен Коллоэн. Неизбежное крушение? Перевод с норвежского Н. Федоровой. — “Иностранная литература”, 2005, № 11.

“Политическое кредо Гамсуна основано на четырех принципах. Первый вытекал из его безусловно сильной любви к родине и реального исторического опыта: он верил, что маленькая Норвегия всегда была игрушкой великих держав. Второй принцип сформировался на горьком опыте наполеоновских войн и тяжких голодных лет, о которых ему твердили родители и дед. Он верил, что при первом же удобном случае Англия вновь подвергнет Норвегию голодной блокаде. Третий принцип был следствием первых двух: он верил, что сильная Германия помешает британцам и дальше строить козни против Норвегии. Четвертый принцип зиждился на концепции природных и жизненных сил. Эти силы для Гамсуна легитимизировали право сильнейшего: он верил в неотъемлемое, естественное право молодой Германии бросить вызов англичанам и мало-помалу оттеснить старую Великобританию, чья декадентская духовная чума — парламентаризм, демократия, эмансипация, индустриализация, консервированная еда, туризм — заражает все народы. <…> Выступление Гамсуна в поддержку нацистского режима не было вызвано ни болезнью, ни существенным изменением личностных черт, ни резким проявлением старческих процессов, ни давлением со стороны жены, Марии Гамсун, или иных людей. Он сам построил свой политический корабль и суверенно, последовательно направлял его в течение полувека”.

См. в этом же „норвежском” номере “Иностранной литературы” публицистику Кнута Гамсуна 1935 — 1944 годов (в переводе Н. Федоровой).

Наталья Корниенко. Авторство Шолохова как доходная тема, или Почему Андрей Платонов не писал роман “Они сражались за Родину”. — “Наш современник”, 2005, № 11.

“В сегодняшнем исполнении тема „Кто писал за Шолохова” в целом вписывается в широкомасштабную „культурную” кампанию по деконструкции русской классической литературы. Поэтому и диалога между защитниками „автора” Шолохова и люто ненавидящими само имя Шолохов быть не может. Как говорят в точных науках, по определению. Все это будет продолжаться до скончания века...”

См. также: Татьяна Касаткина, “Оплакивание родства” — “Новый мир”, 2006, № 1; о книге Светланы Семеновой “Мир прозы Михаила Шолохова. От поэтики к миропониманию” (М., ИМЛИ РАН, 2005).

Станислав Красовицкий. Вертикаль солнца и горизонталь пустыни. Беседа Ирины Врубель-Голубкиной со Станиславом Красовицким. — “Зеркало”, Тель-Авив, 2005, № 25.

“Всему вредит желание славы, успеха, чтобы о тебе говорили. Поэт малых форм. Я помню его стихи „На Васильевский остров я приду умирать...”. А как он начал раздуваться из лягушки в слона, и ничего из этого не получилось”.

“Человек считает, что Бог есть, и вдруг он понимает, что Бог действительно существует. И как только происходит такое движение, и это подтверждение того, что и вообще все действительно происходит, и ты сам, и твоя личность, и твое самосознание, этот стол существует, и Бог существует, — когда мы доходим до этой точки, тогда происходит настоящий религиозный переворот. И со мной он произошел — все случилось моментально, мгновенно, на дороге между Суздалем и Тидогшей”.

“Талмуд я не читал, но уверен в другом: к Концу времен евреи будут христианами, это неизбежно”.

Андрей Кротков. Пасынки Аполлона. Вычеркнутый Шекспир, робкий Тургенев и никогда не живший Умберто Эко. — “НГ Ex libris”, 2005, № 47, 15 декабря.

“Особенно показателен трудоемкий и пыльный эксперимент — пойти в Российскую государственную библиотеку, поднять подшивки русских литературных журналов 1840 — 1880-х годов и внимательно их пролистать. Впечатление незабываемое. Кипит бурная литературная жизнь, критико-публицистический контекст эпохи густ и непродираем, страсти рвутся в клочья — и какими же скромными и рядовыми выглядят все эти Толстые, Тургеневы, Достоевские, Гончаровы на фоне блистательных громких имен, к которым приковано внимание тогдашней читающей публики! Сколько их, этих имен; какие драконистые заглавия, какие эпохальные романы с продолжениями и без, каков накал критической перебранки по их поводу, какие библейские по тону пророчества звучат в адрес иных творцов: „Без сомнения, роман NN окажет самое благотворное воздействие на настроения в российском обществе, ибо поставленные в нем проблемы общественного служения поистине животрепещущи и не могут не затронуть чувствительное сердце гражданина, а благодарные потомки не раз будут возвращаться к этим пламенным страницам, дабы почерпнуть в них священный огонь бескорыстной любви…” Потомки попались неблагодарные <…>”.

“Хороших незабвенных писателей вообще не может быть слишком много”.

Без плохих писателей не было бы и хороших, без забытых не было бы и незабвенных (А. В.) .

Станислав Куняев. Вы мне надоели… — “Наш современник”, 2005, № 10.

“Гитлеровскую Германию исключают из Лиги Наций — Польша тут же услужливо предлагает фашистам представлять их интересы в этой предшественнице ООН. А когда произошла мюнхенская драма и Гитлер с согласия Англии и Франции отхватил у Чехословакии Судеты, Польша решила, что за заслуги перед Германией ей тоже положена часть добычи, — и отрезала у чехов Тешинскую область. <…> Да и сам фюрер после оккупации Польши приказал поставить в Кракове почетный военный караул у гробницы Пилсудского в Вавельском замке, как бы отдавая дань благодарности его профашистской политике и, видимо, вспомнив, что в 1933 году Польша стала первым после Ватикана государством, заключившим с Германией договор о ненападении, чем поспособствовала международному признанию фашистского режима”.

Юлия Латынина. “Журналистика — черновик для моих романов”. Беседа о том, что дозволено писателю и нельзя журналисту. Беседу вел Леонид Клейн — “ПОЛИТ.РУ”, 2005, 16 декабря .

“У меня простой подход. Я считаю, что литература — это прежде всего то, что должно читаться. В истории мировой литературы были периоды, когда господствовала литература элитарная, и были периоды, когда господствовала массовая литература и писали, например, „Илиаду”. Гомер, Эсхил, Софокл и Шекспир — это все массовая литература. Это не значит, что это плохая литература, но есть некоторые качества, присущие этим текстам, например сюжет. Современная элитарная литература двадцатого века очень сильно засиделась в девках. У меня такое впечатление, что на рубеже 19 — 20 веков, когда начал сламываться язык описания действительности, присущий классической литературе, и потребовался новый язык, был осуществлен ряд художественных прорывов. Но вместо того чтобы потом использовать эти находки для массового читателя, литература занялась придумыванием правил проезда по встречной полосе. А по встречной полосе интересно проехать только один раз”.

О романе Юлии Латыниной “Ниязбек” см. в “Книжной полке” Ирины Роднянской (“Новый мир”, 2006, № 5).

Станислав Лем ( “Przeglad”, Польша). Матерь Божия не явится. Беседует Пшемыслав Шубартович. Перевел Антон Беспалов. — “inoСМИ.Ru”, 2005, 21 декабря .

“О чем тут говорить, если Польша — захолустье цивилизации, которое на самом деле не имеет никакого веса в мире?”

“Будь я на тридцать лет моложе, мне бы опять захотелось уехать из Польши. Только некуда. <…> В Швейцарии скучно, в Соединенных Штатах — глупо…”

“Единственное, чему мы можем радоваться, — это свобода прессы и отсутствие института цензуры. Все остальное выглядит так, как оно выглядит. Например, интеллигентов, имеющих вес в сегодняшней Польше, можно поместить в эту комнату, в которой мы сейчас разговариваем”.

“А что делать, если в Польше нет ничего хорошего, кроме красивых девушек. Может, они не всегда умны, но по крайней мере хорошо выглядят”.

“Поляки, как сказал Норвид, — это великолепный народ и никуда не годное общество. Если взглянуть на историю, то это продолжается уже много лет. Поэты, бросающиеся на штыки, — это всегда пожалуйста, а вот быть в меру честным человеком и не делать ничего особо возвышенного — это уже проблема. Если вы хотите жить в Польше счастливо, то вам нужно иметь деньги и медный лоб”.

“Но мое личное мнение таково: в бесконечной звездной пустоте внезапно происходит малюсенький, просто микроскопический проблеск сознания — моего или вашего, муравья или какой-нибудь птички, — а потом, когда кончается жизнь, он гаснет, и продолжается это бесконечное ничто. Мне кажется, этому сознанию стоит блеснуть. Но в мае будущего года приедет новый папа и наверняка расскажет нам об этом что-то более интересное”.

Михаил Лобанов. Из памятного. — “Наш современник”, 2005, № 11.

“Дочь Л. Толстого Александра Львовна вспоминает, как ее отец и она уходили из Ясной Поляны. „Не могу описать того состояния ужаса, которое мы испытывали. В первый раз в жизни я почувствовала, что у нас нет пристанища, дома. Накуренный вагон второго класса, чужие и чуждые люди кругом, и нет дома, нет угла, где можно было бы приютиться”. Неуютно чувствовал себя и Лев Николаевич, учивший аскетизму, презрению к материальности, комфорту. „На станции Астапово его вывели из душного вагона и повели в чужую комнату. Был очень удивлен, что в комнате не так все, как он привык... настоял, чтобы была поставлена свеча, спички, его записная книжка, фонарик, все, к чему привык, без чего не мог жить”. И представьте теперь, после этого эпизода короткой, случайной бездомности, бездомность пожизненную, на которую ныне обречена масса людей, еще недавно, до „перестройки”, живших нормальной жизнью, а ныне выброшенных на улицу, прячущихся, как пугливые звери, в оврагах, землянках с собаками, в парках, заброшенных строениях (кстати, и у нас на юго-западе Москвы, в километре-двух от метро „Юго-Западная”, в Тропаревском парке). И какие еще ужасы готовятся „жилищной реформой”” (“О бомжах”).

Александр Люсый. Три смерти. — “АПН”, 2005, 21 декабря .

“С уходом <…> Михаила Гаспарова, Владимира Топорова и Елеазара Мелетинского закончилась целая эпоха в российской культуре. Вероятно, она вступает в какое-то новое, не вполне устойчивое и предсказуемое состояние”.

См. также: Андрей Немзер, “Памяти Е. М. Мелетинского” — “Время новостей”, 2005, № 236, 19 декабря .

Игорь Манцов. Ничего страшного. — “Взгляд”, 2005, 25 декабря .

“Роман „Мастер и Маргарита” — сама двусмысленность, рассчитанная на весьма искушенного читателя, которому по силам квалифицировать предложенную Мастером версию евангельских событий как фальшивку, выполненную с подачи Воланда. Однако, насколько я успел заметить, нынешняя экранизация объективирует эту злокозненную фальшивку, создавая у массового зрителя иллюзию, что „все так и было”! Припоминаю, знаменитый кинодраматург Юрий Арабов решительно отказался от заманчивого предложения писать сценарий для заведомо успешного телесериала „Мастер и Маргарита”, едва узнал, что в нем предполагается вот такое некритическое воспроизведение версии Мастера — Воланда. Режиссер Бортко делает пафос там, где нужно было бы делать нечто иное — как минимум скепсис”.

См. также: “Практически „Мастер и Маргарита” воспринят массовым сознанием как этакий приквел „Ворошиловского стрелка”, а Воланд воспринят как этакий народный мститель и Робин Гуд сегодня. По сути, „Мастер и Маргарита” воспринимается осознанно или неосознанно как классическое произведение современной русской фантастики патриотического направления. И мы можем наблюдать сегодня массовый читательский успех десятков подобных романов, в которых в разных интерьерах и обстоятельствах хорошие русские парни при помощи, не важно, магии ли, бластеров ли или просто добрых Калашниковых бьют „плохих нерусских парней”, а кончается одним и тем же: созданием и укреплением великой русской империи — лидера планеты Земли, а то и всей нашей Галактики”, — пишет Виктор Милитарев (“Следущим летом в Москве” — “АПН”, 2005, 30 декабря ).

Cм. также: “Парадокс, однако, в том, что современного „Мастера” страна уже получила — в виде „Ночного дозора”, при всем его интеллектуальном убожестве и кособокости. И обыденность бесовщины, и схватку добра и зла в каждой булочной, и общую гротескную обморочность местного ландшафта, и подозрительную в смысле метафизики природу Москвы, — все это нам уже преподнес Бекмамбетов со товарищи”, — пишет Антон Костылев (“Примус починили” — “Газета.Ru”, 2005, 20 декабря ).

Олег Матвейчев. К новой миссии России: гуманитарный “манхэттенский проект”. — “АПН”, 2005, 26 декабря .

“Лучший способ добиться благосклонности Европы — это сделать так, чтобы Россия сама стала центром Европы, а Европа — окраиной России. Надо отдавать себе отчет, что Европа — это не только и не столько „культура” (это неокантианская, поверхностная, хотя и распространенная интерпретация ее миссии), сколько воля-к-власти с ее постоянной переоценкой всех ценностей (эту миссию Европе приписывал Ницше), абсолютная идея свободы и духа (эту миссию у Европы видел Гегель), глобальное, планетарное господство науки и техники (об этой миссии Европы размышлял Хайдеггер)”.

“России необходим своего рода новый гуманитарный „манхэттенский проект”. Как в свое время в США для создания оружия массового поражения были собраны лучшие физики, так и нам необходимо собрать все лучшие гуманитарные силы”.

Александр Мелихов. Норберт Винер: великий кормчий. — “Новое время”, 2005, № 51, 25 декабря.

“Уподобление человека машине ничуть меня не оскорбляет. Я вообще не вижу объективной границы между живым и неживым, одушевленным и неодушевленным: подозреваю, что живыми мы называем просто-напросто те объекты, которые в достаточной степени напоминают нам нас самих. И объяснение психики человека, на мой взгляд, совершенно не нуждается в каких-то незримых субстанциях типа „душа”, „высшая воля” и проч. — вся многосложность человеческого мышления, чувствования и поведения для меня тоже сводится к самым обычным физико-химическим процессам. Я думаю только, что при всем при этом целостная деятельность человеческого мозга по своей сложности эквивалентна сложности всего доступного нам мироздания <…>”.

См. также: “Питер Рассел: „Необходима новая модель реальности, в которой сознание является столь же фундаментальным аспектом реальности, как время и материя, а может быть — еще более фундаментальным…” Вот это серьезная мысль. Это мысль, стоящая того, чтобы ее подумать”, — пишет Василий Голованов (“Последний мозговой штурм. Откуда и зачем приходят в голову мысли” — “Новое время”, 2006, № 1, 8 января ).

Владимир Можегов. Сталкер: литургия Апокалипсиса. — “АПН”, 2005, 7 декабря .

“Будто всечеловеческий дух, вечно ищущий себе формы, в ХIV веке выразивший себя в гениальном иконописце, а в ХIХ — в гениальном поэте, в конце ХХ-го воплотился в гениальном режиссере, семь фильмов которого, эти несколько слов, которые было дано ему произнести, от „Иванова детства” до „Жертвоприношения”, — стали одной ясной и непосредственной манифестацией этого духа. Но если Тарковский — явление центральное для русской культуры второй половины ХХ века (даже Бродский с Солженицыным по сравнению с ним выглядят несколько провинциально), то у самого этого явления есть свое центральное событие. Это событие — фильм „Сталкер” …”

Ср.: “Сейчас я покажу, как лучшая картина Андрея Тарковского — „Сталкер” сводится к двум-трем первоэлементам и как ее подлинный смысл выводится из анекдотов”, — пишет Игорь Манцов (“Занимательная кулинария” — “Взгляд”, 23 сентября ).

Андрей Немзер. Имитация объективности. — “Время новостей”, 2005, № 241, 26 декабря .

“Столетие Шолохова отозвалось новым витком споров (со старыми аргументами) о том, кто же все-таки написал „Тихий Дон”, и государственной помпой (которую кое-кто счел недостаточной). Как был юбилей Есенина (110 лет) — телесериалом, оскорбительным для поэта. Более круглые даты (125 лет) Андрея Белого и Блока — тихими выставками и конференциями. О грядущем (2009 год) двухсотлетии Гоголя общественность встревожилась загодя. Стопятидесятилетие Иннокентия Анненского — великого поэта, открывшего стиховой ХХ век, — ознаменовалось лишь дежурными отписками в малом числе газет. Его не заметили. Как два года назад трехсотлетие отца новой русской словесности Василия Тредиаковского”.

“Писал я не раз, что нам выпала эпоха отдельных творцов. Кажется, эта отдельность приняла угрожающий размах. Писателей у нас много. Есть ли литература — не знаю”.

Андрей Немзер. Куличья песня. — “Время новостей”, 2005, № 230, 9 декабря.

“За десять с лишком лет перманентной „раздачи слонов” ни одной весомой, престижной, предполагающей общественный резонанс премии не получили безвременно ушедшая Татьяна Бек (ей теперь знаки признания без надобности), Марина Бородицкая, Светлана Кекова, Элла Крылова (у которой и книги-то все на грани самиздата!), Марина Кудимова, Олеся Николаева, Елена Шварц, Михаил Айзенберг, Максим Амелин, Юрий Арабов, Сергей Гандлевский, Виталий Кальпиди, Бахыт Кенжеев, Лев Лосев, Михаил Поздняев, Владимир Рецептер, Геннадий Русаков, Владимир Салимон, Сергей Стратановский, Александр Тимофеевский, Олег Хлебников... <…> Ни одной награды в свободной России не получил наш старейший поэт, пронесший верность идеалам сквозь арест, лагерь, годы „тихого” удушения, изгнание, человек, сыгравший огромную роль в истории нашего внутреннего освобождения, тот, кого мы давно обязаны почтить не „Триумфом”, а триумфом, — Наум Коржавин”.

Андрей Немзер. Не такие и Солоух. Рассказчики года к награждению готовы. — “Время новостей”, 2005, № 235, 16 декабря.

“Внимательные (да и невнимательные) читатели „Нового мира” наверняка заметили: последние года два журнал этот становится все „круче” да „продвинутей”. Похоже, редакция приняла установку на последовательное разрушение прежнего благообразного имиджа. Главное — ошеломить читателя сломом старых конвенций. Теперь, дескать, мы вовсе не такие, а, совсем наоборот, эдакие . Так с публикациями (хоть прозы, хоть эссеистики) — так с премией имени Юрия Казакова, наградой, как ни крути, принципиально новомирской, призванной не столько выявить лучший рассказ года, сколько дать сигнал о том, что теперь в журнале-учредителе носят. Или с кем носятся. <…> Дадут Солоуху „казаковку” — прирастет премиальный сюжет дополнительным приятным смыслом. Не дадут — останемся при слогане Мы не такие. Тоже информация. Хуже, чем на последнем Букере, всяко не получится”.

Ср.: “Толстожурнальный рассказ находится в постоянном поиске выразительных средств, хотя лидера и здесь можно определить без труда — изысканные тексты Евгения Шкловского, сюжетно выстроенные как расходящиеся круги точно направленных ассоциаций, хрупкие и одновременно четко исполненные. Очень жаль, что в этом году рассказы Шкловского были проигнорированы номинаторами [премии имени Юрия Казакова]. Но и без рассказов Улицкой и Шкловского нынешняя пятерка финалистов выглядит достаточно интересной”, — пишет член жюри “казаковки” Дмитрий Бавильский (“Рассказы от члена жюри” — “Взгляд”, 2005, 21 декабря ).

См. также: “Отдельно — о постмодернизме. Вот на премию имени Юрия Казакова за лучший рассказ года дважды номинирован Ильдар Абузяров. Видать, сильно „пронял” экспертов. Видать, ничего не понимают отечественные эксперты в этой зарубежной игрушке. Постмодернизм — это пародия на подражание либо подражание пародии, а не просто пародия или просто подражание, как у Ильдара Абузярова, прилежно выполняющего ремесленные задачи”, — пишет Лев Пирогов (“Которые тут временные-то?” — “Литературная газета”, 2005, № 54, 28 — 31 декабря ).

Андрей Немзер. Ловись, рыбка большая и малая. Издательство “Захаров” одарило публику “Трилогией” Владимира Сорокина. — “Время новостей”, 2005, № 237, 20 декабря.

“Претензии Сорокина на „религиозность” и „гуманизм”, то есть на роль „традиционного” (или — для недоброжелателей — „буржуазного”) писателя, столь же состоятельны, как его претензии на „тотальную деконструкцию” и „абсолютный артистизм”, то есть на роль писателя „радикального””.

См. также статью Аллы Латыниной в настоящем номере “Нового мира”.

Владимир Николаев. Советская очередь. Прошлое как настоящее. — “Неприкосновенный запас”, 2005, № 5 (43).

Очередь как культурный паттерн. “<…> российский капитализм — это капитализм, насквозь пропитанный духом советской очереди”.

Здесь же: Елена Казурова, “Дефицит и очереди в повседневной жизни прифронтового города на примере Саратова”; Елена Осокина, “Прощальная ода советской очереди”.

Вадим Нифонтов (Анкара). Перманентная революция de profundis . — “Правая.ru”. Православно-аналитический сайт. 2005, 23 декабря .

“Короче говоря, мы все уже привыкли, что живем в бушующем водовороте реформ, но все же надеемся, что какие-то силы нам помогут. Возможно, в таком стиле существования есть высший смысл, если вспомнить, что человек в этом мире — только гость. Бесконечное реформирование всего и вся лишний раз напоминает нам о бренности земного существования. <…> Человек оказывается игрушкой стихий и внешних сил, и вся беда лишь в том, что у этих внешних сил теперь есть вполне осязаемые хозяева, авторы, проектанты… Они-то и играют теперь роль средневековых бесов. Поскольку мы привыкли видеть в них людей, а не какие-то потусторонние сущности (хотя, похоже, они именно такие сущности и есть), то нам и кажется, что наши проблемы имеют сугубо материальную подоплеку, что их можно решить только средствами социальной защиты… Но так ли это?”

Вадим Нифонтов. Комплекс безумного султана. — “АПН”, 2005, 26 декабря .

“Тем не менее зададимся вопросом: можно ли в России вырастить и раскрутить писателя (или нескольких), представляющего собой „моральный авторитет”? Как исторически это получалось?”

Дмитрий Ольшанский. Мифотворец Доренко. — “ GlobalRus.ru ”, 2005, 15 декабря .

“<…> образ Путина, придуманный Белковским, аранжированный отчасти Прохановым и теперь тиражируемый Доренко, является единственным на данный момент историческим мифом о президенте РФ, который изложен обществу с минимальной литературно-эстетической убедительностью. <…> Истинный Путин, не герой романа [Доренко] „2008”, а физическое лицо из Кремля, должно быть, слишком уж окружен потоками лести, чтобы здраво подумать о том образе, который он оставит на память о своем правлении. А ведь если и не ему самому, то уж ближайшим к нему заинтересованным лицам стоило бы критически оглядеться по сторонам и понять, что легенда о „цинизме и наживе, которые объясняют все, абсолютно все”, может так и остаться в качестве единственно утвержденной культурным сознанием „правды” — как уже остались в популярной истории аналогичные ей мифологии „безумного Павла”, „безвольного Николая” или „пьяного Ельцина””.

Описаний действительности предостаточно — необходимо ее осмысление. — “Русский Журнал”, 2005, 31 декабря .

Говорит Александр Иванов (издательство “Ad Marginem” ): “Мы собираемся уделять меньше внимания сериям, вообще наша цель — издавать как можно меньше книг: книжный рынок перегружен. Мы решили сосредоточиться на отдельных именах и проектах, но и серии, конечно, не оставим — будем продолжать. Весной издаем новый роман Владимира Спектра, очень, я считаю, перспективного автора, новый роман Доренко, новый роман, похоже, написала Елена Трегубова, будем договариваться с нею. Весной же выйдет второй роман Арсена Ревазова, уже проданный в семь стран (а весной будет продан еще в четыре). Это и есть наши главные надежды, те авторы, которым будем уделять основное внимание. Мы планируем издать 8 — 10 книг Павла Пепперштейна. Очень яркое исследование — „Коммунистический завет” Бориса Гройса, где коммунизм рассматривается не как идея, но как реальный завершенный опыт. Переводной литературы будет меньше; в конце зимы выйдет сборник „Revelations” („Откровения”), который будет состоять из ряда эссе, посвященных библейским текстам и написанных разными авторами — от далай-ламы до современных британских писателей. Готовится сборник „Made in China”: 20 китайских интеллектуалов размышляют о современном Китае, о его прошлом и будущем, взгляд изнутри. Еще один сборник будет состоять из анализа современной жизни британскими и американскими исследователями, сделанного по материалам сериала „Секс в Большом городе””.

Юрий Павлов. Русский критик на “передовой”. К 80-летию М. П. Лобанова. — “Наш современник”, 2005, № 11.

Среди прочего: “При всем своем крестьянстве Александр Трифонович был практически лишен национального чутья, чувства, сознания. Не случайно в его объемных рабочих тетрадях практически отсутствуют слова „Россия”, „русский”, отсутствуют боль и переживания за судьбу русского народа”.

Перерождение экспертов. Беседу вела Екатерина Мень. — “GlobalRus.ru”, 2005, 6 декабря .

Говорит профессор, доктор философских наук, завкафедрой истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ А. Л. Доброхотов: “Граница перехода к новым отношениям хорошо заметна у Данте. Данте начинает изумляться, почему художникам перестали давать деньги. Ему вдруг перестали платить. Он скитался по дворам разных вельмож, которые ему не платили, — а ведь раньше, еще лет 30 назад, это было нормой. Данте не понимает, на что же еще тратить деньги — ведь они для того и существуют, чтобы обозначить статус, уважение и т. д. Но в это время начиналось становление буржуазного производства, и деньги начинают вкладывать в дело и копить, чтобы опять вбросить в производство. Данте этого не может понять. Это для него безумие. Аристотель назвал такое явление хрематической экономикой (от слова „хрема”: вещь, добро, деньги), хрематистикой, чтобы обозначить этот сумасшедший путь — богатство не для счастья, а для увеличения богатства. Экономика — это богатство для счастья, а хрематистика — богатство для накопления. Для Аристотеля (хоть он и жил в начале эпохи эллинизма) это был ненормальный, эксцентрический путь. Данте и Аристотель оказались свидетелями исчезновения микросреды, где формируются автономные экспериментальные формы культуры”.

Он же — о сегодняшних альтернативах/перспективах: “Создавать группы, которые будут внутри себя обмениваться символическими ценностями при помощи символических же знаков обмена — то есть не подчиняться общей универсальной системе”.

Николай Переяслов. Миниатюры вокруг литературы. Страницы из записных книжек, дневников и рабочих тетрадей. — “Крещатик”, 2005, № 4.

“Между ним и народом России лежит сегодня не только Атлантический океан, но и та обретенная Евтушенко (благодаря его антисоветизму и поддержке ельцинского курса прозападных реформ) материальная обеспеченность, которой и близко нет у подавляющего большинства рядовых граждан России, а также его несопричастность нашим нынешним проблемам и наличие „резервной родины” за спиной, где можно переждать любые российские бури и катаклизмы. Нам-то их пережидать (а точнее сказать — переживать ) предстоит не где-нибудь в Оклахоме, а здесь, в своем собственном полуразваленном Отечестве. <…> Русская поэзия — сама по себе, а Евтушенко — сам по себе. Американский поэт, пишущий о России . Только и всего”.

См. также беседу Евгения Евтушенко с Андреем Морозовым (“Скука — мать фашизма” — “Новые Известия”, 2005, 12 декабря ); среди прочего он говорит: “В книжке, которую я выпустил в этом году, „Памятники не эмигрируют”, почти все стихи написаны уже в XXI веке, и многие даже помечены этим годом, а страниц там четыреста с лишним. Эта книга моих до-исповедей. Я, например, раньше никогда подробно не писал о моей первой женщине на Алтае, о моей любви с молодой американкой в разгар „холодной войны”, когда мы прорвались как Ромео и Джульетта капитализма и социализма сквозь все запреты и сети с двух сторон. Предполагаю все-таки, что эти стихи обязательно прочту, да и мало ли что я могу еще написать в самый последний момент перед концертом”.

Гейр Поллен. Несколько слов о норвежской литературе. Перевела с норвежского Елена Рачинская. — “Иностранная литература”, 2005, № 11.

“В Норвегии, которая до сих пор выглядит застенчивым прыщеватым подростком на фоне большинства других наций, понятие „писатель” неразрывно связано с великими национальными задачами, или, вернее сказать, проектом, поскольку речь идет о проекте, продолжающемся уже сто пятьдесят лет, и о том, как понятие „Норвегия” обрело свое национальное содержание, то есть как Норвегия стала норвежской”.

Портрет невидимки. Беседовал Ян Шенкман. — “НГ Ex libris”, 2005, № 47, 15 декабря.

Говорит Вадим Перельмутер: “Именовать [Сигизмунда] Кржижановского [1887 — 1950] забытым писателем не совсем верно. Его вообще классифицировать — проблема. В истории мировой литературы прозаик без книги, драматург без поставленных на сцене (любой!) пьес — нечто несуществующее. В поэзии чуть иначе, но и тут серьезных примеров, кроме Эмили Дикинсон, я не вижу. А ведь первая книга Кржижановского появилась через сорок лет после смерти, когда тех, кто при жизни слышал его чтения или хотя бы знал, что это за писатель, почти не осталось. <…> Кржижановского легко представить польским или, допустим, немецким писателем. Происходящее в его новеллах подчас легко проецируется на любую европейскую страну („Желтый уголь”, „Неукушенный локоть” и другие). Он и мыслил себя — только! — в контексте литературы мировой, где русская — не более чем частный случай, одна из. Этот „прорыв в Европу”, подготовленный Тургеневым — Толстым — Достоевским и начатый символистами, — суть „феномена Кржижановского”…”

Он же: “В 60-х Александр Аникст рассылал новеллы Кржижановского по многим журналам — от „Нового мира” до „Крокодила”. Наиболее резкий из сохранившихся ответов — из „Нового мира”, за подписью Саца”.

См. в этом же номере газеты: “Судьба Сигизмунда Кржижановского — пример тщательно организованного, искусственного, планомерного забывания таланта, рядом с которым некоторые современные ему „дарования” не были видны и в микроскоп. Самое печальное — что последствия такого целенаправленного забывания-изничтожения в случае с Кржижановским оказались почти непреодолимы: механизмы выключения культурной памяти и привития антикультурного иммунитета, выработанные в зрелую советскую эпоху, были могучи и эффективны и во многом действуют до сих пор”, — пишет Андрей Кротков (“Пасынки Аполлона”).

Леонид Радзиховский. Булгаков: сатанинские стихи. — “Ежедневный Журнал”, 2005, 23 декабря .

“Я благодарен авторам сериала [„Мастер и Маргарита”] на самом деле прежде всего за то, что те нестыковки, которые в тексте проглатываешь не замечая, в кинопереводе просто вылезают, режут глаз и слух”.

“Где же правда? На стороне Сильного Человека, который — один! — способен навести порядок в этому Аду. Ад останется Адом — но ничего другого все равно нет, а это будет хотя бы упорядоченный Ад”.

“Кто единственный герой „Бега”? Слюнтяй Голубков? Дура Корзухина? Симпатяга Чарнота? Ясно — нет. Герой выделен, назван (в списке действующих лиц) без добавления, по имени: Роман Валерьянович Хлудов. Да, он не „положительный”. Гораздо важнее, что он просто герой, центр, магнит, логический фокус. Все бегают вокруг него. Он хочет зла, творит же, понятное дело, благо (спас Голубкова-Серафиму). Но Хлудов — это, так сказать, только черновой рисунок”.

“Интеллигенты отвернулись от фашизма окончательно, когда он сдох. А вот когда они знали его на ощупь, многие были не прочь продолжить знакомство. В пору его цветения (1920 — 30-е годы) интеллигенция раскололась. Были антифашисты, были фашисты, фашисты были тоже всех цветов радуги… Хайдеггеру, Гамсуну и Рихарду Штраусу нравился фашизм коричневый, а Брехту, наоборот, — красный. Фашизмом болели, как известно, Маяковский и Эзра Паунд, Бердяев и Устрялов. Вот и у Булгакова — сильный герой-палач (кстати, ни в одном романе Булгакова нет ни слова в осуждение чекистов . Наоборот, они всегда сила, упорядочивающая хаос ), Дьявол как творец мира, добро в форме отчекрыживания голов швондерам-берлиозам”.

“Трудно найти более антихристианское произведение в русской литературе (ну, не Емельяна же Ярославского считать литературой), чем „Мастер””.

На сайте “ЕЖ” ему не слишком убедительно возражает Алексей Макаркин (“Михаил Булгаков как поклонник Сатаны и фашизма. По поводу статьи Леонида Радзиховского” — “Ежедневный Журнал”, 2005, 29 декабря ).

См. также: Иван Понырев, “Смотрите, кто пришел” — “Завтра”, 2005, № 52, 27 декабря ; “Поэтому пока что „Воланд” — лишь образ жесткого, не связанного законами националистического правителя. Для общественного мнения он безумно притягателен именно в этом качестве. Неизвестно, облечется ли плотью этот зародившийся в общественном сознании фантом. Быть может, он лишь одна из альтернатив „образу Штирлица”, явно испытывающему кризис в связи со снижением популярности действующего президента. Для нас же важно зафиксировать сам факт — у базового образа путинского правления появилась альтернатива”. Первая публикация статьи, подписанной именем булгаковского персонажа, появилась на сайте http://www.apn.ru.

Леонид Радзиховский. Что я думаю о фашизме. — “Ежедневный Журнал”, 2005, 20 декабря .

Среди прочего: “Собственно, балансировать на грани разных опасностей, не проваливаясь ни в одну из ям (и в каждый момент имея шанс провалиться!) — это и есть нормальная жизнь в „нормальной стране””.

Станислав Рассадин. Звезда Давида. Заканчивается год Д. Самойлова, но его век в самом начале. — “Новая газета”, 2005, № 95, 19 декабря.

“[Давид] Самойлов не был ни диссидентом, ни тем более человеком общепринятого „убожества систем”. Он был (точнее, стал) внутренне свободным государственником. <…> В этом смысле Самойлов — поэт XXI века. Именно он, а не чтимый им Бродский. Тот, выбравший одиночество (или оно его выбрало — как форму независимости от всего, начиная властью и кончая читателем), надменно-самодостаточный, завершил собою минувшее столетие, заставив вспомнить Блока: „Двадцатый век. Еще бездомней…”. Самойлов с его легким дыханием, с его „конструкцией” при жесткой трезвости „Струфиана” или „Последних каникул”, с его выходом на простор истории, несродным герметичности Бродского, — вот он, настаиваю, поэт…”

Галина Ребель. Несостоявшееся возвращение. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 11.

Не состоялось возвращение в школьную программу романа Н. Островского. Среди прочего: “Отсутствие авторского „избытка”, совпадение ценностных приоритетов автора и героя соответствующим образом „программирует” читателя — создает у него впечатление абсолютной правоты, идеальности героя, нормативности его поведения. Но даже в таком „пропагандистском” по своему посылу и способу организации художественном произведении — если оно, конечно, не есть конъюнктурная, рационально просчитанная агитка, каковой „Как закалялась сталь” не является, — помимо авторской воли, вопреки ей, пробьется и даст себя знать шероховатость, непричесанность, неоднозначность живой жизни. Так в романе Островского с неопровержимой очевидностью обнаруживается жестокость, ограниченность, слепота и — в исторической перспективе — опасность, смертоносность главного героя”.

Александр Репников. От Леонтьева до Сталина: консерватизм, социализм и либерализм. — “Наш современник”, 2005, № 10.

“[Константин] Леонтьев не сомневался в реальности осуществления социалистической программы в России: „социализм (т. е. глубокий и отчасти насильственный экономический... переворот) теперь, видимо, неотвратим... Жизнь этих новых людей должна быть гораздо тяжелее, болезненнее жизни хороших, добросовестных монахов в строгих монастырях (например, на Афоне). А эта жизнь для знакомого с ней очень тяжела... Но у афонского киновиата есть одна твердая и ясная утешительная мысль, есть спасительная нить... загробное блаженство . Будет ли эта мысль утешительна для людей предполагаемых экономических общежитий, этого мы не знаем”...”

Александр Репников. Клавдий Никандрович Пасхалов. — “Москва”, 2005, № 12 .

“Мало кто в сегодняшней России даже среди специалистов слышал об этом правом деятеле. В ряду монархических публицистов, творивших на рубеже веков, его имя, как правило, упоминается рядом с именами С. Ф. Шарапова, А. Г. Щербатова, С. Н. Сыромятникова. Но если наследие этих деятелей в последнее время стало изучаться, то о Клавдии Никандровиче Пасхалове до сих пор нет ни одного специального исследования, за исключением двух небольших энциклопедических статей. <…> Ниже публикуется текст заключительных IX и X частей брошюры К. Н. Пасхалова „Из иной страны чудесной”, вышедшей в Москве в 1909 году и с тех пор ни разу не переиздававшейся…”

“Роль русскоязычных журналов в едином литературном пространстве русской культуры — в России и за рубежом”. — “Слово/Word”, 2005, № 48 — 49 .

27 ноября 2005 года в Нью-Йорке состоялся круглый стол на обозначенную в названии пубикации тему. Участники: “Русский Журнал” — Татьяна Тихонова; “Слово/Word” — главный редактор Лариса Шенкер; “Новый Журнал” — главный редактор Марина Адамович; “Интерпоэзия” — главный редактор Андрей Грицман.

Среди прочего Татьяна Тихонова зачитывает участникам беседы письмо Сергея Костырко: “Пользуясь возможностью, хочу передать уважаемым коллегам привет и пожелания успехов в их трудном и замечательном деле, а также несколько слов сказать о нашем, теперь уже совместном с вами, детище, „Журнальном зале”. Многих моих коллег вводит в недоумение как бы некоторое противоречие: с одной стороны, на титуле „ЖЗ” значится: „Библиотека русских толстых журналов”, а с другой стороны — они сталкиваются с осторожностью и неторопливостью, с которой „ЖЗ” увеличивает количество представляемых у себя журналов. Об этом недоумении — и раздражении даже — я сужу по той настойчивости, с которой просят, а иногда и требуют, некоторые редакторы представления их журнала в „ЖЗ”. Логика их понятна: главным достоинством библиотеки является полнота обзора — и только. Но в данном случае слово „библиотека” не должно вводить в заблуждение: здесь оно определяет только форму подачи материала на сайте, но никак не концепцию „Журнального зала”. „ЖЗ” отнюдь не стремится к максимальной широте охвата (что технически для нас не так уж сложно). „ЖЗ” ставит перед собой задачу, на мой взгляд, более сложную, более важную и актуальную сегодня — представить сам эстетический и общественно-культурный феномен под названием „русский толстый литературно-художественный журнал” в его сегодняшнем бытовании. Мы пытаемся представить одну из тех культурных традиций, которые не подвергаются изменениям времени, но — сами определяют время и диктуют моды. Именно поэтому мы так осторожны и неторопливы. Стараясь с максимальной полнотой представить весь жанровый и эстетический спектр русской толстожурнальной традиции, мы не выставляем издания, которые строят свою политику исключительно на идеологической остроте, а в редакторской практике исходят из ленинского определения литературы как части общепартийного дела. Ну и, разумеется, мы избегаем изданий, художественный уровень которых резко отличается от уже выставленного в „ЖЗ”. Сказанное выше — про сохранение эстетических традиций русской литературы — может прозвучать излишне гордым, почти самонадеянным и игнорирующим реалии нынешней российской действительности. В частности, то обстоятельство, что тиражи толстых журналов несопоставимо малы рядом с тиражами коммерческой массовой литературы. Не могу сказать, что ситуация эта не тревожит, — несколько лет назад и я, например, тоже определял будущее нашей литературы как катакомбное, но это, как выяснилось, уже мои личные проблемы, к литературе отношения не имеющие. Запас прочности у литературы оказывается гораздо более значительным, чем нам иногда кажется. А что касается новых времен, то они не только усложняют жизнь литературы, но и предоставляют для нее новые возможности, в частности — Интернет. Поэтому в оценке нынешнего состояния нашей литературы я бы не стал сосредотачиваться исключительно на цифрах тиражей, есть множество и других критериев. Разных и неожиданных. Ну, скажем, то обстоятельство, что количество молодых авторов, штурмующих отделы прозы и поэзии тех же „Нового мира” или „Знамени”, отнюдь не уменьшается, — напротив. Или то, что в „ЖЗ” появляются новые толстые журналы, в частности „Слово”, „Интерпоэзия” и „Новый журнал”, — русская литература продолжает расширять свою географию. Так что дело наше далеко не так безнадежно, как может показаться. Уже по определению, по самой специфике того, чем мы занимаемся, новое — это мы сами. Осознавать это, конечно, лестно, но подобное обстоятельство накладывает и свои достаточно тяжелые обязанности — как минимум, быть действительно новыми. Очень приятно, что количество людей, не испугавшихся этого, увеличивается”.

Павел Романов, Елена Ярская-Смирнова. Фарца: подполье советского общества потребления. — “Неприкосновенный запас”, 2005, № 5 (43).

Среди прочего: “Поэт Евгений Рейн вспоминает свой наряд 1956 года: „…роскошная черная шляпа типа ‘барсалино‘ из тонкого фетра <…> американское пальто пиджачного типа с карманом на груди…””

Анна Сафронова. Бессрочное погружение. Пять лет назад ушел из жизни саратовский литературный журнал “Волга”, последние шестнадцать лет возглавляемый Сергеем Боровиковым. — “Взгляд”, 2005, 26 декабря .

“Почти все вышеупомянутые имена сейчас на слуху, уже привычны, за некоторыми исключениями. Тогда же для многих публикация в „Волге” была первой или одной из первых, и этот список займет не одну страницу. А есть авторы, которые исчезли вместе с „Волгой” — не физически, конечно, слава богу, — а тексты их больше нигде не появились.

Нигде, кроме как в „Волге”, не опубликовался Валерий Володин — несмотря на то что центральная критика сулила ему немалое будущее. <...>

Не мелькает на литературных полях Дмитрий Зарубин из Старого Оскола, издал давным-давно крошечным тиражом на родине книжку прозы „Оле-оле-оле-оле…”, набранную так мелко, что и прочитать нельзя. <…>

А Александр Курский, молодой критик из Димитровграда? Нигде не видать. Ни строчки. <…>

А Владимир Шапко из Казахстана?

А Евгений Петропавловский?..”

Роман Сенчин. Удары впустую. — “Литературная Россия”, 2005, № 50-51, 16 декабря.

“Вообще с финалами собранных в книгу „Общество смелых” произведений, кажется, очень неблагополучно. Впечатление, что автор [Анна Козлова] не может решить, чем закончить, и бросает писать, произвольно поставив точку”.

Михаил Синельников. Вертикальный взлет. Евгению Рейну вдруг исполняется 70 лет. — “Новая газета”, 2005, № 96, 22 декабря.

“Рейн — автор многих, пусть неравноценных, но резко усиливающихся в общей связке и создающих новую цельность поэм. Я всегда считал, что их плотный корпус, стоящий чуть особняком, — главное создание Рейна и этому сборнику предстоит быть изданным в Academia грядущего века. Теперь счастлив, что могу увидеть эту книгу въяве”.

Сергей Слепухин. Откровения часовщика. О поэзии Алексея Цветкова. — “Новый берег”, 2005, № 10.

“У „позднего” Цветкова Время имеет лицо старого человека, изображенного с убийственным фотографическим педантизмом, как на картине риджионалиста Гента Вуда „Американская готика”, так любимой поэтом”.

См. также: Алексей Цветков, “Стихотворения” — “Новый берег”, 2005, № 10 .

См. также: Алексей Цветков, “Стихи” — “TextOnly”, 2005, № 14 .

См. также: Алексей Цветков, “Стихи” — “Знамя”, 2006, № 1 .

См. также: Алексей Цветков, “Семь стихотворений” — “Октябрь”, 2006, № 1 .

См. также: Алексей Цветков, “Четыре стихотворения”— “Новый мир”, 2006, № 4.

Мария Степанова. Продленный день. Речь при вручении премии Андрея Белого. — “GlobalRus.ru”, 2005, 26 декабря .

“Я сказала бы, что само существование премии Белого важней существования текстов, ею награжденных, и уж в первую очередь — моих”.

См. также: Мария Степанова, “ Быстрый сон у воды” — “©оюз Писателей”, Харьков, 2005, № 1 (6).

См. также: Лиля Панн, “Метафизиология Марии Степановой” — “Новый мир”, 2006, № 1.

Александр Тарасов . Нейролептический восторг. — “Политический журнал”, 2005, № 42, 12 декабря.

“Все резко изменилось в годы холодной войны, когда в психиатрическую практику была введена психофармакология (начиная с первого нейролептика — аминазина). <…> Первыми оказались американцы, широко применившие — в обстановке антикоммунистической истерии — „лечение” в психбольницах нейролептиками тех, кто опрометчиво выказывал сочувствие коммунистическим идеям, но при этом ни в каких коммунистических организациях не состоял (кто состоял — тех сажали)”. Далее — о советской психиатрической практике.

Дмитрий Тонконогов. Молоко можно в пакетах. Из новых сочинений. — “Интерпоэзия”. Международный журнал поэзии. 2005, № 3 .

...................................................

Хочу быть Ахматовой

И чтобы Рейн был у меня на посылках.

Молоко можно в пакетах,

А кефир непременно в бутылках.

Жила бы в Коломне, ездила на трамвае,

Меня бы с кондуктором путали и деньги давали.

Компактная сумочка, величественный кивок.

Я Ахматова, говорю, а они:

Мы узнали вас, фрекен Бок.

...................................................

(“Станции”)

Тяготение к центру. Беседу вел Виталий Куренной. — “Политический журнал”, 2005, № 43, 19 декабря.

Говорит профессор Московского архитектурного института, доктор искусствоведения Вячеслав Глазычев: “Дело в том, что для функционирования нашего управленческого аппарата просто необходима непосредственная, я бы сказал, физиологически-психологическая близость друг к другу. И это несмотря на то, что сейчас мы, казалось бы, живем в мире, где передача информации больше не является проблемой. Такая близость была бы излишней, если бы система была действительно бюрократически упорядоченной, работала бы как бюрократия в собственном смысле слова, действующая по определенным нормам и правилам. Но пока традиция „man to man”, традиция урегулирования отношений за рамками официальных отношений, сохраняется, разговоры о безболезненном переносе отдельных ведомств в другой город — пустые словеса”.

Елена Фанайлова. Это не кризис, это п...ц. Вопросы задавали Александр Гольдштейн и Михаил Юдсон. — “ПОЛИТ.РУ”, 2005, 2 декабря .

“Не так давно я вообще бросила читать художественную литературу. Меня еще интересуют современное кино, причем в массовом его варианте, и изобразительные технологии. (Смыкаются они в таком шедевре масскульта, как „Город грехов”.) Меня интересует жизнь, история, формообразование, трансформации социальной энергии, за этим я еще могу как-то следить, да и то еле успеваю. Меня интересует смысл. Современная русская литература этим не занимается. Она являет собою низкотехнологичное устаревшее устройство с низким к.п.д. для удовлетворения мелких амбиций. <…> Кризис, и чудовищный. Он пока, может, и не наблюдается невооруженным глазом, но скоро, очень скоро сделается очевиден. Если рассматривать поэзию как аутическое бормотание утонченных организмов и ремесленное умение — тогда да, поэзия с конца девяностых годов поднялась на невиданные высоты, не заметные, впрочем, почтеннейшей публике. Пишут много и грамотно, читать не хочется. Русская поэзия никуда не двинулась, не изобрела нового инструментария со времен Серебряного века и обэриутов. Концептуализм из инструмента ментальной революции быстро превратился в девичью игрушку. Поэтам не стоит обольщаться и возноситься, а следует смиренно помнить, крошки с чьего стола мы доедаем. Сегодня наблюдается тяжелейший кризис смыслов в русской не только поэзии, а тотально, во всей русской идеологии, в поле смыслообразования, не говорю уж о философии, которой у русских просто нет. Поэзия — один из важнейших инструментов смыслообразования, антропологический инструмент. Страна Россия переживает чудовищный антропологический и онтологический кризис. Поэзия обязана не только это вяло констатировать, но и найти способ довести до сознания безмозглых современников, что дела обстоят более чем неважно. Современники, затраханные социальными катаклизмами-катастрофами и собственными иррациональными страхами, не хотят слышать ничего дурного, а хотят успокоительного, и я их понимаю, но не оправдываю. Тот, кто заставит их слушать, окажется на пиру в Валгалле. Что-то я такого певца не наблюдаю окрест. Это не кризис. Это п...ц. <…> Русские литераторы — это сборище уродов. Города конкретные здесь ни при чем. Московские уроды сытнее едят и мягче спят. Провинциальные — огорчаются, бедные, что их не допускают к кормушке. Питерские еще не решили, хотят ли походить на Лондон и Амстердам или гундеть, какая Москва гадкая”.

См. также: Елена Фанайлова, “Цикл Альбертины” — “Зеркало”, Тель-Авив, 2005, № 25 .

См. также: Елена Фанайлова, “Подруга пидора” — “Зеркало”, Тель-Авив, 2004, № 24 .

См. также: Елена Фанайлова, “Жития святых в пересказах родных и товарищей” — “Знамя”, 2004, № 6; Елена Фанайлова, “Русская версия” — “Знамя”, 2004, № 11 .

Борис Хазанов. Ветер изгнания. Эссе. — “Интерпоэзия”, 2005, № 3.

“Слово exsilium, изгнание, вошедшее в новые языки, встречается у авторов I века и спустя два тысячелетия означает все то же”.

Дмитрий Харитонов. Absolute Beginners . Монолог двадцатилетнего. — “GlobalRus.ru”, 2005, 26 декабря < http://www.globalrus.ru>.

“<…> я хочу обратить внимание на то общее состояние, в котором оказалось мое поколение, которому сейчас примерно от 18 до 22 лет. <…> Мы — первое поколение в истории гуманистической цивилизации, которое этой цивилизации не застало. Когда мы родились, она находилась в упадке, когда росли — нам было не до нее, когда повзрослели — ее уже некоторое время как не было”.

“Необходимые параметры национальной культурной традиции — универсальность и воспроизводимость. То есть, будучи транслируема из поколения в поколение и, разумеется, меняясь (достраиваясь), культура должна сохраняться в своем основном виде, в виде канона — канон же должен лежать в основе культурного словаря поколения, должен быть общим знанием, если угодно — общим местом. <…> Русская культура сегодня — это вымирающий язык, на котором говорит некоторое число носителей, язык, мало где изучаемый, мало кому интересный, мало кому нужный. Русская культура сегодня имеет не национальный, а академический статус”.

“<…> в „нулевые” годы обнаружился прямо-таки абсолютный культурный ноль, с которого и придется начинать. Нам придется экспериментальным путем найти ответ на небывалые вопросы: можно ли в агрессивной среде гальванизировать культуру и искусственным образом поддерживать в ней жизнь (если да, то как долго и зачем)? Может ли страна существовать без культуры? Бывает ли поколение без страны или это — „одна фантазия”?”

Михаил Харитонов. Возвращение общины. — “Спецназ России”, 2005, № 12, декабрь .

“Однако белые люди не хотят умирать. <…> И если белые в самом деле поставят своей целью выход из состояния „индивидуализма” (то есть бессилия перед любой сколько-нибудь организованной силой), то им это, скорее всего, удастся. Причем так, что никому мало не покажется. Новые европейские общины будут, скорее всего, основываться не на кровно-семейных, а на идейных основаниях и будут похожи на средневековые ордена, только светские. Несомненно, они будут использовать самые современные финансовые системы, а также современные средства связи и контроля. Они будут обеспечивать своим участникам высокий уровень образования и отличные „стартовые условия” для того, чтобы побеждать”.

Егор Холмогоров. Cчастье быть русским. — “Правая.ru”. Православно-аналитический сайт. 2005, 26 декабря .

“ Без специфического для каждого народа эмоционального переживания своей национальности, без определенной эстетики Родины и сам народ не существует — ни как био-социальный организм — этнос, ни как историческая нация. Между тем эстетика переживания русскости, которой в ХХ веке неоднократно наносились чувствительные удары, оказалась к началу нашего столетия практически утраченной. Наша национальная культура разбилась на поп-культуру, которая не может считаться русской даже формально, и патриотическую „субкультуру””.

“Осталось только умение перемигиваться, о котором некогда гениально писал Розанов: „Посмотришь на русского человека острым глазком… Посмотрит он на тебя острым глазком… И все понятно. И не надо никаких слов. Вот чего нельзя с иностранцем”. Но эта культура перемигивания от того и развилась, что любое слово, в которое уже облечена тайна, тут же становится „общечеловеческим достоянием”. А в обкраденном русском языке почти не осталось слов-загадок, если не считать таковыми, конечно, „вошедшие во все языки без перевода” речекряки „perestroyka”, „glastnost”, „Gorbachev”… Тут не захочешь — начнешь перемигиваться”.

“<…> главная тайна русских состоит в том, что никакой „загадочной русской души” не существует. Хотя, пожалуй, для нашей пользы было бы хорошо, чтобы на Западе в нее верили. Для того чтобы успешно противостоять врагу, иногда полезно спрятаться в своеобразную „когнитивную тень”, то есть не разрушать ошибочных представлений противника о себе”.

См. также: Егор Холмогоров, “Cчастье быть русским” — “Спецназ России”, 2005, № 12, декабрь .

Человеческая трагикомедия. Роман Козак: “„Самоубийца” Эрдмана — это не сатирический, а скорее поэтический текст”. Беседу вела Екатерина Васенина. — “Новая газета”, 2005, № 93, 12 декабря .

Говорит режиссер Роман Козак: “Отношение к смерти — это сейчас для всех главная тема. Все, что сейчас делается, делается через призму отношения к смерти. Снаряды рвутся все ближе и ближе. И... для многих мысль о возможности смерти делает жизнь наконец-то интересной. До тех пор пока Подсекальников не задумался о самоубийстве, ему эта жизнь была неинтересна. А как задумался — все стало цветным, нужным, увлекательным. Возможность умереть делает человека хватающимся за жизнь. Нормальная человеческая мысль. Политическая ли она? Наверное. Мы все живем под угрозой конца. Надо только, чтобы поры были открыты для ощущения этой угрозы. Если мы ее ощутим, что-то увидим новое”.

Ольга Чепурная, Лариса Шпаковская. Алкоголь и секс: выпил, упал, очнулся? Заметки о культурных контекстах пьянства. — “Неприкосновенный запас”, 2005, № 5 (43).

“В статье мы анализируем обыденные и социально приемлемые формы пития алкоголя, которые не считаются „опасными” или осуждаемыми. <…> Изучая обычное и социально приемлемое, мы сможем понять те культурные и социальные механизмы, которые регулируют их существование и границы. Такое знание также может способствовать пониманию того, как и почему осуществляется выход за рамки социально приемлемого поведения”.

Что правит миром? Беседовал Владимир Кючарьянц. — “Литературная газета”, 2005, № 53, 21 — 28 декабря.

Говорит руководитель Академии каббалы в Тель-Авиве профессор Михаэль Лайтман: “Каббала не имеет никакого отношения ни к религиям, ни к вере, ни к догмам. Это чистый эксперимент. Но эксперимент на себе. <…> общий закон природы — это закон абсолютного альтруизма. Если правильно видеть и читать природу, то легко убедиться, что именно таким образом в ней все и устроено. Все, кроме внутреннего мира человека. Там мы видим обратное: человек — абсолютный эгоист. <…> Для чего оно дано нам? Для того, чтобы человек смог постичь общий закон устройства мироздания из противоположного состояния. И, поняв собственное несовершенство, стал бы изменять себя, поднимаясь до высшего уровня природы. <…> Изменятся и все общественные отношения — станут намного проще. Тогда и смысл жизни станет более ясным. У нас здесь не слишком большой выбор: или следующие государственные формы будут нацистскими, или они станут альтруистическими. Одно из двух. <…> Только знание неотвратимости принципа бумеранга — „зло за зло” — обратной и немедленной реакции Природы, причем реакции во много раз усиленной, — только это может удержать человека. <…> Что же касается России, то она благодатная для каббалы страна. Особая судьба, особенности русской души, ее чувствительность, предрасположенность к поиску смысла жизни… В отличие, скажем, от тех же американцев, которые, на мой взгляд, несколько ограниченны. <…> Будь на то моя воля, я, конечно, в первую очередь призвал бы свой народ, чтобы он показал миру, каким должно быть нормальное, правильное общество. К сожалению, я еще в этом не преуспел”.

Елена Чудинова. Об исторической вине Балтии перед Россией. — “Главная тема”, 2005, № 7, сентябрь .

“Седьмая армия красных по приказу Троцкого трижды атакует Нарву, и трижды ее отбрасывают от города северо-западники (то есть бойцы белой Северо-Западной армии. — А. В .). Они не знают, что эстонцы за спинами своих защитников готовят преступный сговор с красными. Этот несмываемый позор Эстонии позже войдет в советские учебники как Тартуский мирный договор между РСФСР и Эстонией начала 1920 года. <…> Красные нападать перестали, но, конечно, никуда не делись. Куда было податься белым защитникам Эстонии? Через Нарву. А на другом берегу их ничего не ждало — их имущество, тысяча вагонов с провизией, одеждой, медикаментами, боеприпасами, личными вещами офицеров — все было экспроприировано вчерашним союзником генералом Лайдонером в пользу новорожденной Эстонской республики. За Нарвой северо-западников обезоруживали, отбирали у них хорошие шинели, срывали с груди золотые нательные кресты. А что им было сопротивляться? При них были заложники — женщины и дети. Как указывает К. Виноградов, по свидетельству чудом уцелевшего офицера Кузьмина, Талабский полк, проявивший особый героизм при обороне Нарвы, попал в реке под пулеметный огонь с двух берегов — в спину стреляли красные, в лицо — эстонцы. <…> От СЗА ничего не должно было остаться — ничего и не осталось. <…> Эстонцы, если б вы соблюли союзнические договоренности, конечно, вам никто не преподнес бы „незалежности”. Но зато 20 лет спустя вы и в Сибирь бы не покатили в вагонах для скота. <…> Вам некого винить. А вот мы должны в конце концов обвинить вас — за Петроград, который скорей всего был бы взят, если бы Эстония выполнила союзнические обязательства, за гибель СЗА, за повернувший не туда ход войны, за советскую власть, наконец. Советская власть, возразят мне, установилась не только благодаря нашему поражению на Северо-Западном фронте. Правильно. Вот тут-то и пора вспомнить о Латвии…”

Сергей Шаргунов. Революции не будет. — “Русский Журнал”, 2005, 12 декабря .

“Вообще, чтобы понять, что нас ждет, надо меньше страдать лунатизмом, надо поверить в объективное, в предсказуемость жизни. Эта пошлая правда всегда мистична, связана с интуицией, с чуткостью к невидимым, но реальным движениям истории. Главное — очистить сердце и промыть уши — и тогда станет понятно... Что станет понятно? А то, что революции не будет . Увы”.

Cр.: “Как бы банально это ни звучало, но большинство тех, кто сегодня говорит „революции не будет” — просто не в состоянии выражать протест граждан, предпочитая навязывать им свои проекты и свою проблематику. <…> Слова „революции не будет” означают, что тех, кто их произносит, не будет в революции. Люди, которые мыслят как чиновники и политтехнологи, люди, которые не видят, что народ готов „уйти” из этого государства (куда угодно — в другое государство, под чужой суверенитет; автономизироваться от него максимально, выстраивая свою жизнь без его участия) — не могут быть революционерами”, — пишет Петр Милосердов (“Революция будет” — “АПН”, 2005, 22 декабря ).

См. также: “2005 год для русской молодежи был очень важным годом. Нашими общими стараниями — и моими, и Шаргунова, и Кариши [Насти Каримовой], и некоторых координаторов некоторых молодежных движений — в том, что с молодежью нужно считаться во всем, перестали сомневаться даже самые отъявленные скептики. В результате год стал годом молодежного выбора. И выбор, надо признать, сделан. Русская молодежь оказалась умнее своих грузинских, украинских, сербских сверстников. Русская молодежь уже победила. Я искренне поздравляю ее с этой победой и — чем черт не шутит — начинаю надеяться на скорое глобальное лидерство России и в остальных сферах тоже”, — пишет Олег Кашин (“Победа русской молодежи” — “Русский Журнал”, 2005, 14 декабря ).

См. также: Андрей Щербак, Александр Эткинд, “Призраки Майдана бродят по России. Превентивная контрреволюция в российской политике” — “Неприкосновенный запас”, 2005, № 5 (43) .

Сергей Шаргунов. Народный наблюдатель. Книги Сергея Есина — это “социальная метафизика”. — “НГ Ex libris”, 2005, № 47, 15 декабря.

К 70-летию прозаика и ректора Литинститута С. Н. Есина. Среди прочего: “Вопрос не в том, сколько выпускников становятся писателями, вопрос в том государственном значении, которое имеет единственный в мире Литературный институт”.

Владимир Шаров. Икона святого Георгия Победоносца с клеймами. Эссе. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 11.

Среди прочего: “Николай Федоров, известный русский философ, поставивший задачу воскрешения всех когда-либо живших на земле людей (он считал, что пришло время, когда это может и должен сделать сам человек, а не Христос) и одновременно в своем трактате „Общее дело” предвосхитивший многие ключевые идеи уже коммунистической России, главным условием такого воскрешения мертвых считал радикальное упрощение жизни, равно и людей, и природы. Люди должны были быть организованы в „трудовые армии” (закон армии — абсолютно одинаковая реакция совершенно разных людей на приказ; приказ должен быть исполнен во что бы то ни стало; приказы не обсуждают и т. п.), и одновременно — нивелировка ландшафта. Горы, по Федорову, должны быть срыты, низины засыпаны, реки превращены в каналы, а вся земля — в одно ровное поле”.

Глеб Шульпяков. Облака оставляют незаметный, но неизгладимый след. Разговор о поэзии и вообще... Беседу провел редактор журнала “Интерпоэзия” Андрей Грицман. — “Интерпоэзия”, 2005, № 3.

“ А. Г.: <…> Вы говорите, что чего-то в русском стихосложении не хватает, что было бы полезно взять из американской или из британской поэзии, вот, например, Тед Хьюз.

Г. Ш.: Ну, наверное, это „нарратив”, который затягивает тебя, и это — один из способов донести лирическую информацию. Русская поэзия практикует другой способ передачи лирической информации, это короткие рифмованные стихи, где метафоры и сравнения служат, в общем, таким уплотнителем, сгустителем информации, которая передается сразу. Есть другой способ, он просто немножко растянут во времени и требует такого усидчивого подхода, требует терпения, несколько большей работы ума и чувства. В „нарративной” вещи есть много от прозы, но сюжет тут вторичен, побочен. Он нужен для детальной и вместе с тем целостной реконструкции ощущений, атмосферы. Да, собственно, для передачи времени. Все это невозможно ни в прозе, которая время слишком разжевывает, измельчает, ни в коротком стихотворении, слишком стремительном”.

Александр Эбаноидзе. “Давайте работать вместе”. Беседовала Лиля Калаус. — “Книголюб”, Алматы, 2005, № 12 .

“Как известно, в человеческом организме присутствуют в мизерном количестве редкие вещества — к примеру, серебро. Его утеря непременно вызывает необратимый процесс деградации организма. Функция литературных журналов в национальном организме схожа с функцией серебра”.

Михаил Эпштейн. Четыре стороны любви. — “Топос”, 2005, 12 декабря .

“Четыре основных составляющих любви: желание, вдохновение, нежность и жалость. Любовь легко спутать с каждой из этих частей, принять желание за любовь при отсутствии нежности либо принять за любовь жалость при отсутствии вдохновения. Мы постараемся показать, почему каждая из этих частей необходимо входит в целое, именуемое любовью, и как они связаны в ней”.

См. также: Михаил Эпштейн, “Любовные имена. Введение в эротонимику” — “Топос”, 2005, 22, 26 и 28 декабря .

См. также: Михаил Эпштейн, “Люболь” — “Топос”, 2005, 16 декабря .

См. также: Михаил Эпштейн, “Любля” — “Новая газета”, 2002, № 61, 22 августа .

Составитель Андрей Василевский.

 

“Арион”, “Вопросы истории”, “Вопросы литературы”, “Дети Ра”, “Дружба народов”, “Звезда”, “Знамя”, “Октябрь”

Донатас Банионис. Из мемуаров. Перевод Ю. Збарского и Т. Перуновой. — “Дружба народов”, 2005, № 12 .

Одна из пятнадцати позиций специального “литовского” номера “ДН” — одиннадцать емких страничек пунктира под названием “жизнь Баниониса”: детство, война, театр, “Никто не хотел умирать”, “Мертвый сезон”, Тарковский…

“Затем съемки („Соляриса”. — П. К. ) переместились в Подмосковье — в Звенигород. Возле озерца рядом с монастырем был построен домик отца Криса Кельвина. Тут мне играть было сложно: Тарковский требовал от меня совершенно не того, что я делал раньше, снимаясь у режиссеров Жалакявичюса, Вабаласа, Вольфа или Кулиша. Те, анализируя взаимоотношения людей, искали черты индивидуальности, старались раскрыть психологическую сущность персонажа. Они ценили актерскую игру, передающую внутренний мир человека.

Тарковский работал с актерами абсолютно не так. И это „не так” мне иногда казалось совершенно невыполнимым. Более того: подкралось разочарование. Кто я такой, если режиссер говорит мне: „Стой вот так, смотри в одну точку”. Столько секунд потратить на это движение, а столько — на то. Фразу произнести за столько-то секунд, потом столько-то — ни больше, ни меньше — молчать. Я про себя считал: раз, два три... И опять: раз, два, три, четыре... „Плохо, — сердится Андрей. — Считаешь слишком быстро либо слишком медленно”.

Это мое внутреннее сопротивление рассеялось после просмотра на „Мосфильме” первых материалов. Кадры на экране оказались настолько поэтичными и многозначными, что моя встреча с отцом, которого играл Николай Гринько, проход по берегу озерца были просто великолепны. Все наполнилось глубиной и смыслом. <…>

В финале картины Крис Кельвин возвращается на Землю и идет к отцу молить о прощении. Лему такое решение не понравилось, как и многое другое в киноверсии „Соляриса”. О заключительной сцене он даже сказал, что это никакой не „Солярис”, а „Преступление и наказание” Достоевского. Тарковский искренне верил, что лишь искусство обладает силой спасти человека от бесчеловечности. Он руководствовался известным постулатом: „Красота спасет мир”. Я считаю, что от бесчеловечности могут уберечь совесть и ответственность — за себя и других. За прошлое, настоящее и будущее. Без „возвращения блудного сына” я себе не представляю „Соляриса”. Как не представляю „Андрея Рублева” без сцены с колоколом”.

Евгений Бич. Блики. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2005, № 11 .

Меня продолжает удивлять мой любимый питерский журнал.

Неторопливой дневниковой прозой неведомого мне семидесятилетнего питерского критика и публициста — открывают номер! Впрочем, перед тем подборка (прощальная!) из виртуозных стихов Сергея Вольфа…

“Блики” Бича — как братское рукопожатие — через… сколько там между нашими городами? В каждом предложении, жесте, краске.

Эти умные и точные записи обо всем велись с 1997-го по 2004-й.

Человек скромно живет рядом с нами, любит литературу, своих родных, путешествия, собаку свою. Стареет. Все время думает, все время вспоминает. Верит в Бога. Переживает за свою родину. Сомневается. Простосердечно делится впечатлениями от прочитанного в газете, увиденного по телевизору. А главное — шепну вам по секрету — мы почти обо всем думаем одинаково… Всех своих домашних попрошу прочитать.

Прочитайте и вы, пожалуйста. Честное слово, искреннее, интересное письмо. В этом номере вообще много чего хорошего: да хоть философские “Письма самому себе” Бориса Вахтина или “итальянская” тема у Блока (Маргарита Файнберг).

Алексей Долгов. 36 мгновений тебя. — “Дети Ра”, 2005, № 8 (12) .

Из тематического (“тамбовского”) номера. Кстати, в меру “заумного”, ведь Тамбов — “город зауми”.

Сие же сочинение называется “Размышление у октябрятского значка”:

“Володя Ульянов с лицом Христа / Мать Мария & Отец Илья / Рай без Бога / Коммунизм”.

Набрано в столбик, выровнено по центру.

Ну а что мне еще цитировать?! Чем помочь детям солнца? Не такими же лакримозами: “В небе произошла мутация: / теперь в мутных лужах / отражается такая муть! // Люди взглядами лютыми / убивают хрупкие лютики, / забыли слово любить…” И т. д. — все на одном приеме. Юлия Афинская, родилась в 1987-м, член литстудии “Бочка меду”. Стоит ли мне в бочку свою ложку дегтя вбухивать?

Зато тут есть ну очень страшная повесть Сергея Лёвина “Рыбак” (родился в 1978-м, как и А. Долгов, “ член студии А3”, автор книги “Упал со стула”) — про некое озеро, в котором… ну, сами понимаете, не маленькие. 8/10 чтения я боялся, потом надоело. И как в воду, извиняюсь за каламбур, глядел: запал кончился. Чуток лишь пороху писателю Лёвину не хватило, а так — вполне ничего: годится для “тихого часа” в пионерлагере.

Александра Ильф. Комментарии не излишни! — “Вопросы литературы”, 2005, № 6 .

Дочь Ильи Ильфа о чтении комментариев. Материал: комментарии к романам Ильфа и Петрова “Двенадцать стульев” и “Золотой теленок”, а также к “Записным книжкам” Ильфа. Получился живой обзор-лоция — тут и жанры комментариев, и “комментарии ради комментариев”, и “комментарии-мемуары”, и взаимоотношения между комментаторами. Здесь же большой корпус текстов, связанных с комментариями автора к “Записным книжкам” ее отца, вышедшим в 2000 году (коррективы и новые комментарии О. Ронена, Л. Дубшана и самой А. Ильф).

И много ли вы встречали подобных обращений к читателям от наследников:

“Я по-прежнему приношу извинения читателям за лакуны и неточности и предлагаю вносить коррективы и дополнения, которые будут с благодарностью приняты, со ссылкой на информанта, при переиздании „Записных книжек” Ильфа или дальнейшей работе над ними”. Затем Александра Ильинична Ильф чертит заголовок: “Перечень записей, требующих помощи”, а под ним курсивом оговаривается — “ Впрочем, пусть каждый комментирует всё, что сочтет нужным ”.

Мустай Карим. Абубакир. Перевод Ильгиза Каримова. — “Дружба народов”, 2005, № 12.

Это последнее произведение классика башкирской литературы. Чудесный рассказ о божьем человеке-рыбаке, о мудрости и чистоте сознания. О таких людях, которые никуда не торопятся, за счет которых жизнь и продолжается.

Рассказ перевел сын Карима.

Александр Лобычев. Рубеж: тихоокеанский альманах (Владивосток). — “Знамя”, 2005, № 12.

Этот обзор печатается в разделе “Наблюдатель” под рубрикой “Незнакомый альманах”.

Неужели для А. Лобычева “Рубеж” (здесь замечательно и сверхподробно представлен пятый выпуск 2004 года) действительно “незнакомый альманах”? Или речь о том, что “Знамя” — этим обзором — открывает для себя детище А. Колосова?

Читателям толстых литературных журналов “Рубеж” известен: “Новый мир” неоднократно писал о нем (о том же пятом выпуске — аккурат в № 5 за прошлый год в “Периодике”). Два сотрудника “НМ” даже состоят в редколлегии “Рубежа”…

Марцелиюс Мартинайтис. Под подозрением. Перевод Георгия Ефремова. — “Дружба народов”, 2005, № 12.

Приведу финальное стихотворение из подборки выдающегося литовского поэта и эссеиста. Оно называется “Опись обнаруженного при земляных работах”:

Череп, зубы. Сохранились не полностью.

Позвонки, один из которых раздроблен.

Большая берцовая кость. Без пары.

Суставы... Комплектность не установлена. Пясть. Кисть руки...

Стопа... Локоть... Лучевая кость, заметно искривлена.

Ребра. Со следами сросшихся переломов.

Типичные признаки воздействия внешней силы.

Еще. Несколько волосков и лоскутьев ткани.

Пряжка неясного происхождения.

Из вещей не найдено более ничего. Профессия, возраст,

вероисповедание — неизвестны.

Находка не представляется важной.

Подобные в этих местах обычны: ни в одной

ничего уникального или ценного

для истории нашего государства.

Дальнейшие раскопки решено прекратить.

Земляные работы продолжить.

В этом же, “литовском”, номере “ДН” публикуется историческое эссе Марцелиюса Мартинайтиса “Литовский деревянный эпос”.

Михаил Наринский. Скотти. — “Октябрь”, 2005, № 12 .

Рассказ Наринского печатается в тематической книжке “Октября”, названной “Новые имена”.

Нет, не светлый, не разноцветный и гостеприимный мир рисуют молодые люди. Ни в вычурной, не без этакого щегольского снобизма повести Алексея Рубана “Три дня и три ночи” (тут все персонажи поименованы иностранными кличками, читателю дают понять, что привычно-подлинными ориентирами эстетического является, например, “великое явление в музыкальной культуре конца двадцатого столетия” — doom-metal); ни в сюрреалистическом, чернушно-бытовом рассказе Андрея Темникова “Черепаха”; ни в стихах Александра Беляева (“Представь, что завтра не наступит никогда…”) — нет тихого местечка, куда бы спрятаться обалдевшему от внутренних и внешних депрессивных реалий человеку. А названы-то примечательные во многих отношениях вещи. К тому же во всем виден элемент обязательной игры, неких “прозомолодежных” правил. Отчего — еще тоскливей.

Формально рассказ Наринского тоже не из веселых: почему-то (почему — нам не объясняют, да и не надо) живущий в Англии русский мальчик издавна тусуется с компанией тамошних полуотморозков. Течет вялая, необязательная, страшновато-привычная жизнь, наполненная наркотиками, вечеринками, сплетнями, воровством в супермаркетах, трепом и скукой. Всё.

И тем не менее этот рассказ ощутимо выпадает из всего номера: за ним проглядывает нежная, страдающая, застенчивая душа, видна чуть ли не вынужденная трагедия. И что самое удивительное: главный герой рассказа — Миша (он здорово научился тырить продукты в супермаркете, “много лучше Ники”) — чистый, верующий человек. При всем этом воровстве и вообще — соучастии . Да и написана вещь крепко, драматургично, без лишних наворотов.

М. Раевская. “Дурная кровь в мои проникла вены…”, или Две судьбы Высоцкого. — “Вопросы литературы”, 2005, № 6.

О наркотической теме.

“…И только в литературоведческие статьи о Высоцком, насколько нам известно, такие сведения до сих пор не проникли. Исследователи не хотят признавать влияние этих печальных обстоятельств жизни Владимира Семеновича на его творчество. Мы позволим себе пойти „своей колеей”, нарушить бонтон и выдвинуть версию: наркомания наложила существенный отпечаток на поэтику Высоцкого ”.

И дальше — довольно поразительные доказательства, основанные и на жизненных фактах, и — главное — на текстах.

Партийная цензура и Лениниана М. Ф. Шатрова. — “Вопросы истории”, 2005, № 12.

Архивное. На сей раз тут мучаются пьесой “Вот она, судьба моя!” (1980) — то есть новым вариантом “Восемнадцатого октября”. Институт марксизма-ленинизма стоит насмерть, пишет целые трактаты-отзывы:

“Автору никак не удается раскрыть, понять и правильно истолковать в пьесе диалектическое единство различных сторон того или другого жизненного противоречия, которое он отображает. Например, таких, как демократическое начало и централизм в принципе демократического централизма, внутрипартийная демократия и крепкая партийная дисциплина, укрепление социалистического государства и развитие демократии и т. д. В произведении зачастую получается так, что одно исключает другое. Это приводит автора к односторонним выводам и суждениям в оценке важнейших исторических событий, сущности социалистического государства, партийного руководства обществом и т. д. <…> Партия — монолитная, воюющая, по образному выражению Ленина, — предстает в пьесе как своего рода дискуссионный клуб. <…> Психологический облик Ленина в пьесе внутренне противоречив. С одной стороны, он, как уже говорилось, жаждет активной деятельности. С другой стороны, Ленин, обладавший удивительной гармонией ума и сердца, выглядит в пьесе слабым, неуравновешенным, постоянно возбужденным человеком”.

А Шатров так старался, так надеялся на роль соц-Бояна. Приближал перестройку. А потом помните, как он шипел в коротичевском “Огоньке”: “Солженицына печатать нельзя! Он наш идеологический противник!” Не противник он, а — конкурент. “Ленин в Цюрихе” — это литература, а шатровские творения, как ни печально, масскульт. Долго ли, коротко ли, но ленинско-шатровская сказка со временем прогорела, хотя ленкомовцы и оттянулись на своей “зеленой траве”, а Калягин удачно примерил резиновый парик. Михаил же Филиппович Шатров занялся строительством элитных кварталов на берегу Москвы-реки. Занавес.

…А покажи им тогда, в 1980-м — волшебным способом — ближнее будущее: сокуровского “Тельца” (2001), например. Или дай почитать карякинскую статью “Бес смертный” (2004). А напустить на них плохо загримированных, вечно поддатых “фотодвойников” вождя, и сегодня шатающихся по центру столицы?

И весь Институт марксизма-ленинизма дико запел бы — по Булгакову — что-нибудь революционное.

…Шесть лет было в 1980 году (напоминаю, что это дата шатровской пьесы) некоему Алексею Долгову, про которого я только и знаю, что он “член студии А3”. Вот мальчик ужо вырастет и напечатает в “Детях Ра” свое “Размышление у октябрятского значка” (см. выше).

Евгений Попов. Сибирь. Вступительное слово Владимира Салимона. — “Октябрь”, 2005, № 12.

Блистательному рассказу предшествует поздравление друга — с юбилеем. Присоединяемся и цитируем кусочек из таинственного этнографического мемуара Евгения Анатольевича:

“…Как-то, в середине 60-х, я попал в удаленный поселок староверов в районе дикой сибирской реки Подкаменной Тунгуски и был немало удивлен тем, что в добротных, зажиточных домах этих якобы отсталых граждан имеется электричество, которого не было тогда и в более просвещенных местах, например во многих подмосковных деревеньках, где люди продолжали освещать себя керосиновыми лампами. Я не поверил своим глазам — богомольцы пользовались сепараторами, стиральными машинами, воду из колодца качал электронасос.

Секрет объяснялся просто: власть махнула на них рукой, и они расцвели, продавая круизирующим по Енисею туристам рыбу, икру, грибы, а вырученные деньги тратя не на водку, а на дело. Напиться мне тем не менее дали из отдельной кружки „для чужих”, и я, помнится, тогда еще подумал, что, может быть, это даже и хорошо в смысле гигиены и нераспространения микробов. Поразил меня и их инвентарь — лопаты, плуги, топоры, сделанные из какого-то неведомого мне нержавеющего металла. Выяснилось, что именно в этом месте падают с неба недогоревшие куски космических ракет, с которыми и работают местные кузнецы”.

М. Свердлов. “Полюбите себя…”: Эдуард Лимонов и его почитатели. — “Вопросы литературы”, 2005, № 6.

Отличный текст, тонкий, доказательный. Особенно — разбор знаменитого романа.

“„Это я, Эдичка” — нет, не книга, а именно эти три слова — лучшее из всего, что написал Лимонов. Они столь емки, что почти исчерпывают тему, идею, да и сюжет самого романа. Формула, столь счастливо найденная писателем, стимулирует поиски литературных аналогий — только не тех, что навязаны им самим, — не с маркизом де Садом или Мисимой. Мне, например, в первых двух словах названия: „Это я…” — прежде всего слышится бодрый писк Крошки Ру: „Смотрите, как я плаваю” ” .

“Лимонов хорошо усвоил уроки века: надо сначала сделать какой-то небывалый, невиданный жест, а затем этот жест разрекламировать и запатентовать. Для привлечения внимания потребителя необходимо вызвать у него устойчивую ассоциацию имени и сенсационного факта: „А, это тот самый, который…” Тут требуется сноровка особого рода, ловкость игрока на литературной бирже — чтобы что-то прозвучало впервые и вовремя”.

“Настоящую причину высокого писательского статуса Эдички среди интеллектуалов стоит искать все же не столько в нем, сколько в головах  самих интеллектуалов . Важно, что Лимонов вовсе не одинок в своем эгоцентризме <…> многие сегодня цепляются за свое „я” как за единственную реальность и за самоутверждение как единственное дело жизни. <…> Наиболее ярые почитатели Лимонова готовы благодарно подхватить его освободительный клич, как мертвецы из „Бобка” Достоевского: „Мы все будем вслух рассказывать наши истории и уже ничего не стыдиться <…> Заголимся и обнажимся!” Но большинство лимоновских поклонников <…> просто пасуют перед ним <…> Являя „манию величия” в действии, Эдичка заряжает слабое „я” читателя энергией своего сильного „я”. Он бьет количественным эффектом, берет „пассионарностью”, напором и нахрапом; его „много”, он увлекает за собой „прирожденной эгоцентрической мощью”, которую даже сдержанные и трезвые критики порой путают с „искренностью” и „экзистенциальным” отчаяньем.

Итак, дело не только в том, что писателю больше нечего читателям предложить — кроме „ голой ” энергии самоутверждения, но и в том, что им нечего этой энергии противопоставить.

Победа Лимонова — это поражение читателей”.

Артем Скворцов. Кокон инфанта. — “Арион”, 2005, № 4 .

Об инфантилизации лирического героя (при различии между инфантильностью и детскостью), графоманском письме — и прочих атрибутах “молодой русской поэзии рубежа тысячелетий”.

“Как далеки взгляды апологетов современного „актуального искусства” от того искусства, что в данном контексте не иначе как неактуально! Идентичность вместо личности, текст вместо произведения, свидетельство вместо поэзии… Один из крупнейших современных исследователей Пушкина Дж.-Т. Шоу, формулируя принцип, основополагающий для всей лирики поэта, замечает: многие его стихотворения „основываются на непосредственном опыте — действительном или воображаемом. Однако прежде чем опубликовать такое стихотворение, Пушкин убирал оттуда все чисто личное и индивидуальное, так что произведение в его окончательном виде сосредоточивается на самом опыте, а не на том, кто его испытывает”. Контраст очевиден. Что останется от лавины современных инфантильных текстов, если из них изъять фигуру „того, кто испытывает” описанное? Боюсь, немного. Сухого остатка опыта, который передается читателю, в них нет.

При всем пренебрежении классичностью один из распространенных приемов агрессивно-инфантильной поэтики — стремление „въехать в вечность верхом на классике”. По сути, это вульгаризация интертекстуальности. <…> Если перефразировать ту же Ахматову, для инфантилистов главное — мелочность замысла”.

Юлий Хоменко. Небесные проселки. — “Арион”, 2005, № 4.

Умные, легкие, изящные стихи — и про облака, и про Анненского, и про осенний день. Читая стихи о Блоке (“Спускаясь по лестнице, Блок / Носки своих видит ботинок…”), я почему-то догадался, что автор хорошо знаком с произведениями Льва Лосева. А верлибр “Черепаха” — просто готовый сценарий для мультфильма наподобие пол-маккартниевского “Вторника” — если кто видел:

Депортированная из пустыни в городскую квартиру

В знак протеста отказывается от пищи

Постепенно теряет в весе

Становится легче воздуха

Поднимается в небо качая растопыренными конечностями

В качестве НЛО регистрируется спецслужбами

Проходит в секретных списках под кодовым названием

Черепаха

Александр Чанцев. Эстетический фашизм. Смерть, революция и теория будущего у Ю. Мисимы и Э. Лимонова. — “Вопросы литературы”, 2005, № 6.

“Творчески общее для них — эстетика молодости, темы смерти, самоубийства, телесности, революционный пафос; биографически — увлечение западничеством в начале жизни, латентная гомосексуальность, скандальный имидж „неудобного писателя” на своей родине, популярность за границей, увлечение национализмом и попытка революционного восстания, то же самоуравнивание творчества и биографии, снятие какого-либо противоречия между ними, стремление самому творить биографию, и творить ее прежде всего в соответствии с идеалами своей эстетической системы…”

“…смерть для Лимонова нужна лишь как орудие утверждения собственной самости перед лицом всеподавляющей Системы. Мисиме смерть нужна была как медиум между индивидуумом и миром прекрасного, как помощник в его экзистенциальном прорыве в трансцендентный мир. Однако у Мисимы на определенных этапах происходила эстетизация смерти, уравнивание ее с красотой.

У Лимонова подобного нет. Его итоговый выбор в экзистенции — жизнь, а не смерть. Этим объясняется и изменение риторики: в отличие от „самоубийственного” пафоса ранних книг и призывов „Убейте меня молодым!” в его поздних книгах все чаще проскальзывает мысль о том, что он хотел бы стать основателем нового религиозного учения, для чего ему нужно прожить долгую жизнь”.

“В развитии некоторых тем Лимонов пошел гораздо дальше своего „учителя” Мисимы. Это тема тюрьмы…”

“Хотелось бы надеяться на то, что ситуация в нашей стране в ближайшее время изменится так, что Мисима и Лимонов будут актуальны благодаря несомненному качеству их текстов, а не из-за протестно-радикального пафоса их идей”.

Игорь Шайтанов. Современный эрос, или Обретение голоса. — “Арион”, 2005, № 4.

Тема раскрывается через анализ творчества Инны Лиснянской и Веры Павловой. Однако написанное оказалось много шире заявленного в названии.

“Поэзия Лиснянской на протяжении многих лет оставляет впечатление трагической героини, пребывающей в поиске трагических обстоятельств”. Интересно разбирается в случае с И. Л. — ахматовская тема: “Поэзия у Лиснянской (в сопоставлении с ахматовской) не предметна, а, наоборот, предметность ее по своей установке — аллегорична. <…> В ее мифологии преобладают библеизмы, в которых — христианская нравственность и ветхозаветная онтология. Мир суров и греховен. Его материальность (та самая, что постоянно вызывает восхищение и смущает своей природной прелестью), если вспомнить и вдуматься, — порочна. Именно по поводу того, в чем источник поэзии, в какой мере он замутнен вещностью, Лиснянская позволила себе прямо не согласиться с ахматовским определением:

Лишь звука вещество

Не ведает позора.

Стихи из ничего

Растут, а не из сора.

(1997) ”

В случае с Верой Павловой мне прежде всего показалась интересной ретроспективная игра в то, как однажды Игорь Шайтанов усомнился вслед за другими: а не “проект” ли — явление и творчество В. П. “Проект — это сконструированная акция, в которой проектировщик выступает не „инженером человеческих душ”, а риелтором культурного пространства. Производится поиск пустующих культурных площадей и их последующее освоение: исторический детектив; современные комплексы подросткового сознания в условиях повсеместности молодежной моды; компьютерная игра как литературный сюжет; карнавализация социалистического гуманизма… А эротика — явно неосвоенная территория, поскольку поток сниженной лексики в современных текстах к эротике имеет отношение еще гораздо меньшее, чем имел Иван Барков. Вот тут-то и входит Вера Павлова…”

Самое главное: Шайтанов пытается нащупать эволюционную линию в поэзии Веры Павловой, что особенно важно — как тема — после выхода книги “По обе стороны поцелуя” (2004).

Арвидас Юозайтис. Неслиянность и нераздельность. — “Дружба народов”, 2005, № 12.

Один из создателей и лидеров движения “Саюдис”, а ныне — атташе по культуре Генерального консульства Литовской республики в Калининграде отвечает на вопросы Георгия Ефремова. Вот — полный ответ на один из них.

“ Г. Е.: У Литвы ХХ века — поразительная поэзия (Майронис, Бинкис, Радаускас, Нерис, Марцинкявичюс…), фундаментальная проза, неординарная драматургия. Какое место, по вашему мнению, занимает сейчас литовская литература и в целом культура на европейском фоне?

А. Ю.: Я считаю, что самая высокая нота в литовской поэзии — это Саломея Нерис. Я так полюбил ее, что написал и в 1997-м издал — отдельной книгой — драму „Саломея — труднейшие годы” (книга претерпела два издания). Попробовал представить себе, а также показать читателю ее судьбу и жизнь в СССР, в годы Великой Отечественной войны — в Уфе и Москве. В то время она пережила нечто страшное, невыразимое по глубине трагизма, отчаяния и беспросветности. Ко всему прочему, она была депутатом Верховного Совета СССР, и без этого факта многого не поймешь в ее творчестве. Я проследил ее беспросветное и полуголодное существование в 1941—1942 годах. В то роковое время Саломея совершила попытку самоубийства, вступила в брак с обрусевшим литовцем (при живом-то муже, оставшемся в Литве!). Она тяжело переживала свой грех, болезненно относилась к любому человеку, который становился ей близок. Я проследил ее жизнь — по дням и ночам тех военных лет — и в стихах, созданных то в глуши, то в Москве, вычитал многое. Ужасно и грандиозно: хрупкая женщина переживала мир как Литву, как семью и оголенной душой, задыхаясь и рыдая, писала как мужчина-герой. Без слез. Юрий Левитанский перевел ее так: „Сожгите вы меня теперь как ведьму, / Спалите вы меня в костре смолистой ветвью, / Я ни одною жилкою не вздрогну, / Пытайте — не отвечу, не отвечу…” Это сродни Марине Цветаевой — дыхание взахлеб, над пропастью… жизни.

Нынешняя наша литература, как мне кажется, пребывает в „кризисе жанра”, в растерянности постмодернизма — игра, все игра… А культура вообще? Трудно сказать, ибо ее натужно прихорашивают — как одну из форм развлечения. Все наиболее ценное происходит не в шуме и блеске, и даже уже не в литовском театре (он окончательно теряет и изводит актера как вид, а виной тому — тирания режиссерства, когда, подобно диктатурам ХХ века, людей-актеров почитают за „человеческий материал”). Самое ценное, по-моему, в образной живописи, образной фотографии и образной скульптуре. Под „образностью” я понимаю икону — то есть традиционный „очеловеченный лик”. То есть тяготение к христианству в искусстве”.

Составитель Павел Крючков.

.

АЛИБИ: “Редакция, главный редактор, журналист не несут ответственности за распространение сведений, не соответствующих действительности и порочащих честь и достоинство граждан и организаций, либо ущемляющих права и законные интересы граждан, либо представляющих собой злоупотребление свободой массовой информации и (или) правами журналиста: <…> если они являются дословным воспроизведением сообщений и материалов или их фрагментов, распространенных другим средством массовой информации, которое может быть установлено и привлечено к ответственности за данное нарушение законодательства Российской Федерации о средствах массовой информации” (статья 57 “Закона РФ о СМИ”).

ИЗ ЛЕТОПИСИ “НОВОГО МИРА”

Апрель

30 лет назад — в № 4 за 1976 год напечатана повесть Марка Харитонова “День в феврале”.

50 лет назад — в № 4 за 1956 год напечатано стихотворение Владимира Маяковского “Письмо Татьяне Яковлевой”.

75 лет назад — в № 4 за 1931 год напечатано стихотворение Бориса Пастернака “Другу” [авторское название — “Борису Пильняку”]: “...Напрасно в дни великого совета, / Где высшей страсти отданы места, / Оставлена вакансия поэта: / Она опасна, если не пуста”.