“Афиша”, “Газета.Ru”, “InLiberty.ru/Свободная среда”, “Завтра”, “Известия”, “Культурная инициатива”, “Лехаим”, “Литературная газета”, “Литературная Россия”, “Московские новости”, “НГ Ex libris”, “Независимая газета”, “Неприкосновенный запас”, “Новая газета”, “OpenSpace”, “ПОЛИТ.UA”, “Радиус города”, “Российская газета”, “Русский Журнал”, “Citizen K”, “SvobodaNews.ru”, “Файл-РФ”, “Фокус.UA”, “Частный корреспондент”, “Эксперт”
“Алфавит инакомыслия”. Быков.
Беседу вел Иван Толстой. — “
SvobodaNews.ru
”, 2012, 10 января
Говорит Иван Толстой: “Я уверен, что Лев Николаевич Толстой, если бы он прожил ХХ век, подписался бы под любой из повестей Василя Быкова, настолько это было всерьез, по-настоящему, отменяя фальшивые ходы повествования, отменяя ничего не значащие эпизоды”.
Говорит Сергей Наумчик: “<...> Кстати, вообще драматична судьба быковских рукописей. Если сегодня в Белоруссии, предположим, после ухода Лукашенко (а я надеюсь, что так и будет) вознамерятся издать его полное собрание сочинений, то это будет очень сложно сделать в плане восстановления оригинальных текстов. Была такая история, он мне ее рассказывал. В начале 1989 года Василь Владимирович получил письмо из Испании от какого-то мадридского издательства, где ему предлагали издать его полное собрание сочинений, сколько бы оно ни занимало томов, — хоть 15, хоть 25, — но было поставлено условие, что они хотят иметь все его оригиналы рукописей. Не слишком сведущ Василь Владимирович был в вопросах международного авторского права, он подумал, что, вероятно, это нормальное требование. В середине 1989 года у него была поездка в Париж, а так как он был народным депутатом СССР и имел дипломатический паспорт, то смог чемодан своих рукописей туда привезти. И в несколько приемов из Парижа он отослал эти рукописи по адресу издательства. Это был последний день, когда он эти рукописи видел — больше он уже об этом издательстве не слышал”.
Беседа с Дмитрием Воденниковым о поэзии, любви и жизни.
Беседовал Михаил Иванов-Шувалов. — “Радиус города”, 2011, № 11 (78), ноябрь
“<...> я изначально знал, что после меня останется одна книга, у меня за спиной не будет томов, там, первый том, второй том, третий. Эта книга состоит из одних шедевров. Я это знал, я в принципе это и сделал”.
“Я думаю, меня знают многие, но любят — не все”.
Дмитрий Быков.
Живой Житинский. — “Новая газета”, 2012, № 8, 27 января
“Житинский был почти всем для очень узкой прослойки, но охарактеризовать эту прослойку мне трудно”.
Андрей Ваганов.
Растерянный склероз. Цифровой контент уничтожает черновики — кормовую базу “книжных червей”. — “Независимая газета”, 2012, 25 января
“В британских Национальных архивах, например, на 2007 год хранилось 580 терабайтов информации (что эквивалентно 58 тыс. энциклопедий) в старых цифровых форматах, которые уже не используются. „Это означает фактически ее утрату, — вынуждено было констатировать агентство BBC. — Оказалось, цифровая информация как способ ее передачи от одного поколения к другому гораздо эфемернее бумаги””.
Стефан Вейднер.
В защиту непонимания, или Критика безупречного перевода. Перевод с английского Андрея Захарова. — “Неприкосновенный запас”, 2011, № 5 (79)
“<...> если переводчик делает свою работу в полном соответствии с современными стандартами, то тогда с неизбежностью в изготовленном им переводе нам будет понятно абсолютно все. Но если, однако, я читаю текст на чужом языке или на старогерманском языке, например сделанный Лютером перевод Библии или роман „Симплициссимус” фон Гриммельсгаузена, недавно с помпой переведенный на современный немецкий, — любой оригинальный текст, не имеющий отношения к моему непосредственному биографическому опыту, — то меня посещает такая великая вещь, как непонимание или недопонимание. Переводчики же, напротив, главные враги и профессиональные истребители всякого неполного понимания”.
Витгенштейн в современной культуре.
Беседовал Александр Марков. — “Русский Журнал”, 2012, 8 января
Говорит философ Софья Данько, автор книги “Субъективность без субъекта, или Исчезающее „я””: “На сегодняшний день, если говорить о популярности, „философская мода” на Витгенштейна, видимо, поубавилась; но это и к лучшему, схлынул поток популяризации, нередко превратно и враждебно толкующей его учение. Последнее объяснимо: далеко не всем по нутру директива „молчания”, которой завершается „Логико-философский трактат” („О чем нельзя говорить, о том следует молчать”). В результате многие предпочитают замалчивать самого Витгенштейна как неудобного мыслителя, запретившего философствовать”.
Сергей Гандлевский.
Бездумное былое. — “
OpenSpace
”, 2012, 26 января
“Есть мнение, что круг поэтов „Московского времени” из корысти в последние двадцать пять лет преувеличивает меру своего социального отщепенства: почти у всех из нас, кроме, кажется, Сопровского, имелись считаные (по две-три) публикации в советской печати. Я не вижу здесь двурушничества. Все мы — пусть в разной мере — были поэтами традиционной ориентации. Помню, как через третьи руки мы перво-наперво передали экземпляр своей машинописной антологии Арсению Тарковскому, наиболее для нас авторитетному поэту из современников. Он вернул ее, поставив Цветкова выше прочих. (Вот ирония — Цветков и тогда, и по сей день единственный из нас совершенно равнодушен к Тарковскому.) Но ведь и лучшие образцы печатной поэзии той поры (Мориц, Межиров, Кушнер, Чухонцев и др.) встраивались в классическую традицию. Мы понадеялись, что наши стихи тоже могут быть напечатаны, — оказалось, не могут. Кстати, пятнадцать лет спустя, когда вверху началось какое-то потепление и брожение, я для себя решил, что было бы позой и надрывом проигнорировать „ветер перемен”, и методично разослал по редакциям московских журналов свои стихи. И получил отовсюду дремучие отказы („Стихи вас учить писать не надо, но вы пишете черной краской…” и т. п.), и успокоился, и зажил, как жил всегда, пока те же редакции сами не стали мне предлагать печататься”.
Александр Генис. Джентрификация. К 200-летию Диккенса. — “Новая газета”, 2012, № 8, 27 января.
“Я, например, люблю рыться в отработанных рудниках классики в поисках того, чем пренебрегали первые старатели. Их легко понять. Раньше у Диккенса было меньше конкурентов: танцы, сплетни, паб. Зная, что впрягшемуся в роман читателю особенно некуда деться, Диккенс умел держать его в напряжении. Чередуя опасности, перемежая счастливые случайности с фатальными, он на три тома откладывал свадьбы и похороны. Однако уже Честертон сомневался в романах Диккенса, предлагая считать его прозу сплошным потоком с отдельными узлами, незабываемыми героями и блестящими главами, чей самостоятельный успех не зависит от того, откуда мы их выдрали. Сегодня, когда главным „сюжетоносителем” признан экран, соблазн того, что будет дальше, стал еще меньше. Собственно, поэтому я читаю Диккенса стежками, сосредотачиваясь на второстепенном: не краски, а грунт. И это — не каприз, а принцип. В старой книге фон — барон, и я всегда готов обменять тривиальный, будто взятый напрокат сюжет на подкладку текста”.
Федор Гиренок.
Параллельный мир. — “Завтра”, 2012, № 5, 1 февраля
“В реальном мире доминирует Другой. Социум — это не что иное, как множество поименованных Других. В нем нет места для „Я”. „Я” — это разрыв в ткани социальности, асоциальная дыра, которую социум всегда пытается стянуть, зашить, выдавив из человека субъективность, как пасту из тюбика. Другой — это всего лишь „пустой тюбик”, субъект без субъективности, тот, кто научился подчиняться, чтобы быть социально приемлемым. Социализироваться — значит, стать послушным”.
“Но человек — существо асоциальное, претендующее на внутреннюю свободу, пытающееся убежать из социума и спрятаться в социальных сетях параллельного мира. Ибо в нем, в этом мире, доминирует не Другой. В нем перемигивается бесконечная множественность „Я”. Это мир самоименования. Поэтому социальные сети асоциальны. В них каждый открывается таким, каким он себя придумал. Если реальный мир — это мир социальных позиций, то параллельный мир — это мир виртуальных диспозиций, материализации того, что люди думают о себе, а не того, что они есть на самом деле”.
Линор Горалик.
Сергей Гандлевский в цикле “Среда”. — “Культурная инициатива”, 2012, 14 января
“Сергей Гандлевский читает собственные тексты так, как будто совершает глубоко осознанное признание на допросе: следователи не видны слушателю, но хорошо известны поэту; признающийся полностью отдает себе отчет в последствиях; тем, кто спрашивает с поэта, нет, собственно, никакой нужды ни о чем допытываться: подследственный сам бесповоротно решил, что он собирается рассказать о себе — а чего от него нельзя добиться ни при каких обстоятельствах, никакой ценой. Такая манера чтения своего рода обратна исповедальной; здесь нет барочного эмоционального нажима, взывающих к состраданию пауз, артистических модуляций голоса. Это — лишенное жестикуляции признание, совершаемое (стоя) человеком, уже судившим себя по собственному внутреннему закону, вынесшим единственно значимый приговор, — и теперь, собственно, всего лишь излагающим обстоятельства своего дела; что бы ни последовало, худшее позади”.
Алла Горбунова. Свобода от любой несвободы. Беседовал Александр Марков. — “Русский Журнал”, 2012, 25 января
“Здесь я тяготею к тому типу мистиков, которые сополагают слова „Бог” и „выгребная яма”. К тем, кто, как Блейк, способны увидеть в похоти козла щедрость Бога. Потому что если мы скажем что-то одно, „любовь”, например, а не скажем при этом „выгребная яма”, мы солжем. „Но храм любви стоит, увы, / На яме выгребной; / О том и речь, что не сберечь / Души — другой ценой”, — писал Йейтс. Когда мы говорим о любви, мы всегда должны помнить о выгребной яме. Когда говорим о красоте и молодости, мы всегда должны помнить о старости и смерти. Когда говорим о достижениях европейской культуры, должны помнить о голодающих африканских детях. Ну и т. д. Точка между отвратительным и возвышенным, уродливым и прекрасным, точка их превращения друг в друга, перехода одного в другое — тайна, которая захватывает меня еще с детства”.
“Моя первая книга стихов называется „Первая любовь, мать Ада”, меня много упрекали за это название, и справедливо, но в нем я как раз имела в виду указание на эту тайну. Первая любовь, мать Ада, — это из Данте, у него говорится, что Ад был сотворен первой любовью. Есть максимум, на котором красота превращается в уродство, и этот максимум мы никогда не видим. Ангел красоты на миг закрывает рукой лицо, он отводит руку — и мы видим демона уродства. Но что там происходило за его ладонью, один миг? В моих стихах часто маска красоты и уродства — это одна маска, как маска трагедии и комедии. Я люблю гадких утят”.
Иван Давыдов.
Разрушители иерархий. — “Эксперт”, 2012, № 2, 16 января
“В мире, где все абсолютно равны, законы имеют обратную силу, Интернет уравнивает не только тех, кто находится в нем сейчас, но и тех, кто, собственно, культуру создавал в прошлом. Классиков, скажем так, и современников. Аргумент к авторитету перестает работать, потому что авторитетов не осталось. Единственная иерархия, которая в этом мире сохраняет уместность, — это иерархия ответов на поисковый запрос. Важны первые десять ссылок, которые выдает поисковик. Дальше никто все равно листать не станет. Я ведь не случайно отметил выше: чтобы процитировать Канта, я не полез на полку за книгой, хотя книга на полке у меня имеется, я просто пошел по первой попавшейся ссылке. Впрочем, я, конечно, знал, что именно ищу, а это очевидный рудимент”.
Екатерина Дайс.
Сергей Калугин и беззащитный Господь. Гностицизм в русском роке. — “Русский Журнал”, 2012, 31 января
“Русский рок уже давно стал больше, чем песенной культурой, в нем находят выражение чаяния людей постхристианской эпохи, в которой мы живем. По сути дела рокеры становятся духовными лидерами, вынужденными зачастую высказывать свою лояльность к официальной религиозной традиции, но тем не менее гнущими свою линию. А линия эта представляется нам сугубо гностической”.
“<...> значительный современный писатель, в творчестве которого присутствуют отсылки к гностическим идеям — Виктор Пелевин, по признанию Сергея Калугина, пишет такие тексты, какие писал бы он сам, если бы умел сочинять романы, а не тексты рок-песен. Что же мы видим у самого Калугина? Прежде всего, конечно же бросается в глаза песня „Абраксас”, названная по имени известного гностического символа — человека с головой петуха и змеевидными ногами, иногда отождествляемого с богом гностиков, создавшим материальный мир, — Демиургом. Это очень страшная песня, исполняемая дуэтом, один из участников которого демонически рычит”.
Екатерина Дайс. “Новейшее время закончилось…” Беседа с культурологом о тайных культурных культах, мистериальной традиции в современной культуре, “рифмах френдленты” и половой принадлежности Бога. Беседовала Ольга Балла. — “Частный корреспондент”, 2012, 31 января
“Представитель мистериальной традиции с точки зрения психологии — депрессивный тип. С точки зрения истории религии это гностик. Главное для гностиков представление: есть два божественных начала. Одно из них — условно говоря, хорошее, но оно не вмешивается в земные дела. Другое — не то чтобы злое, но неразумное. Оно творит зло не преднамеренно, а по неумению и недомыслию. Мир — его порождение — безнадежно и непоправимо плох. Это депрессивная картина мира”.
“Как мы знаем, в истории не было государств, которые были бы основаны на гностической линии. <...> Это уже цивилизационный вопрос: государство не может быть основано на представлении — коренном для мистериальной традиции — о том, что все плохо и будет плохо всегда, и в этом смысле мы здесь, на земле, ничего изменить не можем. То есть, если мыслить в категориях психоаналитических, депрессивное государство невозможно. А государство, скажем, маниакально-депрессивное или параноидальное — вполне возможны”.
“Кроме Андруховича, на современной литературной карте Украины интересен Сергей Жадан. Я вообще считаю его гностиком. Правда, гностик он, так сказать, стихийный, ибо совершенно не интересуется идеями гностицизма”.
Лев Данилкин.
Книги под угрозой. Проблема не в том, что вместо бумажных книг будут электронные; проблема в том, что книги вообще мутируют. — “Афиша”, 2012, 19 января
“<...> эта бесконечная пластичность электронных книг может перевернуть все наши представления о книгоиздании. Это ведь гораздо радикальнее, чем разные издания одной книги, в которых могли быть исправления и дополнения. Сами книги тем не менее воспринимались — и автором и читателем — как неменяющиеся, константные объекты. Какими видим их мы, такими увидят и наши потомки, это очевидные всем правила игры. Соответственно, „фиксация типографией” обеспечивала своего рода культурный консервант, помогала защитить оригинальные документы от порчи, давала тем, кто занимается написанием истории, более солидное основание”.
“Всякий раз, когда на экране происходит обновление, книга может меняться. Это как страница веб-сайта, которая может до бесконечности редактироваться. Никаких технологических ограничений на вечное редактирование больше нет — стоимость изменения цифрового текста близка к нулю. Получается, что книги — это организованные массивы информации, которая может меняться по ходу. Ревизия за ревизией — сколько не жалко”.
Григорий Дашевский.
Опыт неприятеля. — “
Citizen K
”, 2012, № 1 (19), 6 февраля
“Хвалители предупреждают, что книга [Джонатана Литтелла „Благоволительницы”] „вызовет у читателя сопротивление”, или называют ее „болезненной проверкой читателя” — но (продолжают они) читатель обязан это сопротивление преодолеть, обязан на эту болезненность согласиться. А почему читатель обязан преодолевать свое сопротивление?”
“Но если литература — не источник информации и не протез для атрофированного воображения, а источник внутреннего опыта, источник нового знания о людях и, главное, о себе, то что можно испытать, что можно узнать, если почти тысячу страниц прожить вместе с выдуманным эсэсовцем Ауэ? О внутричеловеческой стороне нацизма благодаря этому сожительству читатель не узнает ничего, потому что сознание героя — не реконструкция сознания исторически реальных нацистов. Это конгломерат сегодняшних культурных формул и кинообразов, литературных аллюзий и обрывков философских дискуссий, ловко собранное устройство для вовлечения читателя — реагируя на знакомые клише, он легко подключается к сознанию героя”.
25 самых успешных украинских писателей.
Рейтинг Фокуса. Над рейтингом работали: Виктория Ким-Галимова, Алексей Бутенко, Юлия Куприна, Ирина Навольнева, Анастасия Рингис, Станислав Битюцкий. — “Фокус.UA”, Киев, 2012, 30 января
“1. Лада Лузина (Владислава Кучерова); 2. Василий Шкляр; 3. Люко Дашвар (Ирина Чернова); 4. Андрей Кокотюха; 5. Сергей Жадан; 6. Ирена Карпа; 7. Ирэн Роздобудько; 8. Наталья Сняданко; 9. Андрей Курков; 10. Юрий Издрык; 11. Любко Дереш; 12. Лина Костенко; 13. Марина и Сергей Дяченко; 14. Александр Ирванец; 15. Юрий Андрухович; 16. Артем Чех (Артем Чередник); 17. Таня Малярчук; 18. Светлана Поваляева; 19. Оксана Забужко; 20. Тарас Прохасько; 21. Генри Лайон Олди (Дмитрий Громов, Олег Ладыженский); 22. Олесь Ильченко; 23. Юрий Покальчук; 24. Лариса Денисенко; 25. Лесь Подервянский”.
“Конечно, данные, представленные Фокусом, фиксируют не все продажи авторов за прошлый год. В Украине, в отличие от стран ЕС, не ведется официальная статистика. Более того, по всей стране существуют книжные рынки, на которых отследить, кто и в каком количестве продается, довольно сложно. Также неучтенным остается рынок электронных книг, который, по признанию самих издателей, пока вообще невозможно оценить ни в количественном, ни в денежном выражении. По сути, организованного рынка в Украине вообще не существует”.
Евгений Ермолин.
Поминки по постмодернизму. — “Литературная газета”, 2012, № 3, 25 января
“Да и Шишкин с Сорокиным в начале века переменились, каждый по-своему, но в чем-то важном совпав с ведущей тенденцией — к новой серьезности и искренности, новому реализму, который я (следом за Акилле Бонито Оливой) склонен называть трансавангардом. Хотя это не самые захватывающие примеры; интереснее, пожалуй, было смотреть, как, наступая на одни и те же грабли, изводил себя и терял читателей Юрий Буйда, пока к рубежу 10-х годов не нашел новый звук и новое дыхание. Как мутировал, перерождался игровой метод Пелевина, ставшего главным русским сатириком начала нового века, нашим угрюмым и беспощадным Свифтом. Или как выдавливал из себя по капле постмодерниста Тимур Кибиров. Как, наконец, невосприимчивы оказались к ироническому пересмешничеству молодые писатели, от Сергея Шаргунова и Елены Георгиевской до Марины Кошкиной и Натальи Ключаревой, от Анны Русс и Алексея Бокарева до Веры Полозковой… Суть в том, что постмодернизм в России оказался гносеологически и этически бездарен”.
Зачем нужна культура.
— “ПОЛИТ.UA”, 2012, января
Полный текст лекции российского публициста, литературного критика Александра Архангельского “Зачем нужна культура”, которая состоялась 17 декабря 2011 года в Киевском доме ученых в рамках проекта “Публичные лекции „Полiт.ua””.
Говорит Александр Архангельский: “А первый названный мною фильм „1612” (я просто два примера) — это про то, как не было и быть не могло. Более того, Владимир Иванович Хотиненко — прекрасный режиссер, я очень люблю фильм „Мусульманин”, просто один из моих любимых, и целый ряд других он снял прекрасных фильмов. Я ему сказал: Владимир Иванович, а вы понимаете, что это дата польская? Он сказал: „Как?”. Я говорю: „В это время русские не считали от Рождества Христова, они считали от сотворения мира. Это поляки, это дата польская”. Он почесал репу и говорит: „Ну да, так вышло””.
Александр Иличевский.
Умная анархия. Беседовал Дмитрий Лисин. — “Русский Журнал”, 2012, 27 января
“Катастрофы не будет. Да и какой смысл воображать гигантскую катастрофу, когда катастрофична жизнь каждого отдельного человека”.
“Я написал „Анархистов”, потому что за анархизмом, как особым состоянием государства, будущее”.
“Анархия — это умный союз автономных личностей. Причем ничего формального и абстрактного в этой формуле нет, поэтому все, что происходит в романе „Анархисты”, — это драма, это исследование именно неформальных связей между людьми”.
Александр Казин. Неразрешенный вопрос. — “Литературная газета”, 2012, № 3, 25 января.
“Основной вызов русской идентичности — духовное (и, как следствие, социальное и биологическое) растворение русских среди нехристианских и постхристианских народов, обладающих на сегодняшний день рядом прагматических преимуществ, прежде всего финансово-информационного и технологического порядка. Если антихристианская и нехристианская (постмодернистская) глобализация будет продолжаться теми же темпами и в том же направлении, то в перспективе, как ни тяжело это признать, православно-русской цивилизации, возможно, придется трансформироваться в практиках скрытой („катакомбной”) Церкви и сопутствующих ей социокультурных отношений. Я не касаюсь в данном случае возможности прямого божественного вмешательства — это было бы прямым чудом, а чудо механизма не имеет”.
Кирилл Кобрин.
“Макдональдс” ужасен, но... Беседу вел Афанасий Мамедов. — “Лехаим”, 2012, № 2, февраль
“К примеру, социальные сети только на первый взгляд кажутся универсальными; на самом деле они состоят из бесконечных групп по интересам, маленьких и больших; причем последние также дробятся на уже совсем мелкие. Всеобщность современного мира — паттерн, схема, куда столь удобно укладываются наши частные, субкультурные, субрелигиозные и субэтнические владения”.
“Этот контекст (довольно комично!) одновременно определяет „национализм” как нечто нехорошее и „национальное” как, наоборот, нечто положительное, важное, сопоставимое априорно по позитивной коннотации с „экологичным”. К примеру, „итальянский национализм” — плохо, а „итальянская народная музыка” (что это такое, кстати?) или „итальянская народная кухня” (еще более загадочная вещь) — прекрасно. Все это конструкции, социокультурные идеологемы, сами по себе они нейтральны, вопрос только в том, как их использовать”.
“Глобализм, наверное, плох, „Макдональдс” ужасен, но, оказавшись в городе с почти отсутствующей системой общественного питания (и особенно с отсутствующей системой общественных туалетов), начинаешь петь хвалу этому прекрасному изобретению человечества. Возникшее во Франции и Италии движение slow food заслуживает всяческой поддержки — пока не замечаешь за всем этим чудовищного национального снобизма и высокомерия (в отношении, скажем, англосаксонского стиля жизни)”.
Юрий Кублановский: “Наши либералы не понимают современный мир”.
Беседу вел Андрей Ефремов. — “Файл-РФ”, 2012, 26 января
“При нынешнем вооружении, при теперешнем накале страстей могут разверзнуться такие исторические бездны, по сравнению с которыми и ужасы XX века побледнеют. Дай Бог, чтобы этого не произошло, чтобы все-таки Господь пожалел человека, хотя последний, может быть, и не вполне достоин этого милосердия”.
Майя Кучерская: “Представление о церкви у людей, увы, превратное”.
Беседовала Ольга Орлова. — “Частный корреспондент”, 2012, 7 января
“— Однажды я видела, как батюшка освящал офисный центр, находившийся на Садовом кольце, в Булгаковском доме. Он ходил и махал кадилом на офисные стены, обклеенные плакатами с “нежитью”, “некромантами”, “гаргульями”, “вурдалаками”. В этих комнатах располагалась фирма по производству компьютерных игр. Тебе от таких вещей в большей степени смешно, грустно или страшно?
— Нормально. Ну а почему бы и не освятить офис с „нежитью” и „вурдалаками”? Глядишь, и сбегут эти вурдалаки в лесные чащи. Не исключаю, что этот батюшка просто проявлял смирение. А что он, по-твоему, должен был сделать? Поджечь эти плакаты, опрокинуть столы, произнести гневное слово обличения о вреде компьютерных игр? Христос так однажды поступил, но то была особая ситуация и то был Христос. Слово же этого батюшки вряд ли на кого-то бы повлияло. В лучшем случае все только плечами бы пожали: мол, во чудит батяня! А вот так, тихо сделать, что просят, — по-моему, в этом больше достоинства и правды. Вообще, чем дальше живу, тем яснее вижу: кротость — страшная сила”.
Литература против энтропии.
Поэт и прозаик Глеб Шульпяков о провинциальных подвижниках, “Музее имени Данте” и золоте под ногам. Беседу вела Елена Гешелина. — “НГ Ex libris”, 2012, 26 января
Говорит Глеб Шульпяков: “Поэзия — это ведь не столько форма, сколько принцип, по которому ты смотришь на мир. И та свобода, которую ты через этот принцип обретаешь пусть на секунду. А этот принцип может проявлять себя в разных формах”.
“К тому же замысел нового романа в процессе меняется. Оказывается, это будет роман о поэтах”.
Мимо башен слоновой кости. Андрей Чемоданов о том, что хороший верлибр похож на хорошую прозу, из которой вычеркнуты подробности. Беседу вел Игорь Дуардович. — “НГ Ex libris”, 2012, 19 января.
Говорит Андрей Чемоданов: “Верлибр можно петь. И поют. Сергей Труханов, Олег Лубягин, Алексей Тиматков сочинили, например, немало хороших песен на мои стихи. С прозой это был бы скорее казус”.
Сергей Морейно.
Вальс. — “
OpenSpace
”, 2012, 2 февраля
“Еще в XIX веке Лев Толстой отметил невозможность описания войны таким образом, чтобы его мог понять тот, кто сам на войне не был. И уже XX век ответил на это приемом „ножниц”, описывая начало и конец войны, то есть то, что было некоторое время до и некоторое время спустя, обозначая тем самым временной сдвиг — и давая не понять, но угадать содержание этого сдвига (или паузы?). Тем не менее главным в войне остается ее протяженность, хотя бы она продолжалась всего семь дней, — наличие отрезка времени, на котором никто не в силах изменить состояние войны на состояние мира. Даже находясь в концентрационном лагере, человек в принципе имеет индивидуальный шанс на переход к состоянию свободы. Он может надеяться на пересмотр приговора, на амнистию, в конце концов, на обретение локальной свободы путем побега. На войне же никто не может ни личными усилиями, ни в результате какого-либо чуда отменить ее начало или ускорить наступление ее конца”. Здесь же стихотворение Чеслава Милоша “Вальс” (1942) в переводе Сергея Морейно.
Андрей Немзер.
Полный абзац классиков. Даже выпустив в рамках госзаказа сто шедевров, мы останемся при не по дням, а по часам дичающем младом племени. — “Московские новости”, 2012, на сайте газеты — 27 января
“<...> национальный канон может изучаться (как складывался и менялся, какие факторы в этом процессе сказывались), но не может формироваться. Ни Академией наук, ни Союзом (-ами, у нас их как у дурака махорки) писателей, ни сообществом критиков, ни всероссийским родительским собранием. Потому как он уже существует. И его „проблематизация”, „обсуждение”, „уточнение” отольется лишь в небесконечный, но довольно долгий (пока сверху не гаркнут „Стоп! ”) и бессмысленный турнир честолюбий. Прикрывающий борьбу интересов. Издательских. Ибо если идея не будет благополучно утоплена в творческой (а как иначе!) дискуссии, ее надо будет воплощать. От очертаний соответствующего госзаказа (и сопутствующего ему дележа казенного пирога) заранее становится дурно”.
Вадим Нестеров.
Трое сбоку, он один. Григорий Чхартишвили закрыл серию “Авторы” романом Анатолия Брусникина “Беллона”. — “Газета.Ru”, 2012, 23 января
“„Беллона” [Анатолия Брусникина] состоит из двух пусть и связанных, но самостоятельных романов: „Фрегат ‘Беллона‘” и „Черная”. Объединяют их общие (в том числе и с предыдущей книгой серии „Герой иного времени”) персонажи, время и место действия — город Севастополь, Крымская война. „Фрегат” рассказывает о начале севастопольской обороны на фоне жизни 15-летнего матросского сына Герасима Илюхина, нежданно-негаданно ставшего юнгой на парусном фрегате. „Черная” — о последних днях осады города, переплетенных с судьбами выживших героев первой книги. Для автора они явно неравноценны: „Первая — подростковая, очень славная и пушистая: про паруса и пушки, романтическую любовь и мужскую дружбу, — пишет автор в своем ЖЖ. — Вторая — взрослая”. „Беллона” и впрямь книга взрослая, очень непростая и явно важная для автора. Иногда даже создается впечатление, что нарушается аксиома „книга не может быть умнее автора””.
“„Беллона” — один из лучших романов Чхартишвили последних лет, но при всем — роман абсолютно „акунинский”. И в этом, похоже, ответ на вопрос, зачем он раскрыл тайну псевдонима”.
“К счастью для поклонников Бориса Акунина и, похоже, к немалой досаде самого автора, Григорий Чхартишвили при всех своих недюжинных талантах оказался актером одной роли. Попытка сменить амплуа, выйти за границы своего жанра (в котором, надо отдать должное, он действительно легитимнейший король) — будь то в проекте „Жанры” или в проекте „Авторы” — всегда оборачивается одним и тем же. Или получается плохо, или получается как в анекдоте про оборонный завод, где как ни собирай, получается автомат Калашникова вместо детской коляски”.
Елена Петровская. “Человек технический”: о взаимосвязях Интернета и литературы. — “Эксперт”, 2012, № 2, 16 января.
“Если заострить тезис, то современная литература — даже если это всего лишь представление об общем векторе ее развития — открыта вторжениям со стороны того нового, для определения которого у нас нет готовых слов или понятий”.
“В самом деле, по старым меркам нет ничего более постороннего языку литературы, чем видео, комикс, сериал, телевизионная картинка и даже реклама. Между тем именно эти формы, в которых узнает себя современный зритель — причем вместе с множеством таких же, как он, — именно они и составляют неосязаемую ткань сегодняшней литературы”.
Поединок. Почему в дебатах между Коммунистом и Миллиардером не оказалось победителя? Беседу вела Елена Новоселова. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2012, № 13, 24 января.
Говорит Юрий Кублановский: “Разница амплитуды оценок Февральской революции так велика потому, что мало кто понимает, что это было такое. Лучшее, что о Февральской революции появилось, было написано Солженицыным в эмиграции в Вермонте в 80-е годы. И когда это пришло в Россию, здесь уже перестали читать, ушла культура проникновенного чтения. Поэтому ни февральские главы „Красного колеса”, ни отдельное превосходное эссе Александра Исаевича „Размышления над Февральской революцией” не были почти никем должным образом прочитаны и осознаны. У каждого свои представления о Февральской революции. До сих пор для одних она — это победа демократии над обскурантизмом и самодержавием, для других — первый шаг России в тоталитарную пропасть. В большинстве своем, повторяю, происходит это просто от незнания. Но меня настораживает, когда говорят, что сейчас уж ни при какой погоде Февраль невозможен. Я убежден, что бытие России очень хрупкое сейчас. И возможно все”.
Андрей Ранчин. Ненужный Толстой: рецепция личности и творчества писателя в год столетнего юбилея. — “Неприкосновенный запас”, 2011, № 6 (80).
“Может статься, я неправ, и в намерения автора книги [„Лев Толстой: бегство из рая”] отнюдь не входило сделать Толстого персонажем „Русских сенсаций” и телепрограммы „Ты не поверишь!”, но концентрация такого материала столь велика, а акценты на нем так сильны, что происходит неизбежное искажение оптики и смещение масштабов. Возможно, Павел Басинский прежде всего хотел показать Толстого просто человеком, без глянца. Но стараниями биографа Толстой предстал перед публикой „без штанов”. Показательна публикация фрагментов книги в „Московском комсомольце” — отрывки из другой биографии писателя массовая газета вряд ли бы напечатала. Впрочем, литературного скандала книга Басинского не вызвала, и в этом нельзя не видеть бесспорного свидетельства, что подобный метод жизнеописания уже не удивляет и даже не раздражает”.
“Репрессированная литература в архивах палачей” — Николай Клюев.
Беседу вел Владимир Тольц. — “
SvobodaNews.ru
”, 2012, 28 января
Говорит Виталий Шенталинский: “Вообще, я считаю, что Николай Клюев — это последний великий эпический поэт земли, мифотворец ХХ века, который от имени народа говорит и голосом народа”.
“Подумайте: я впервые публиковал материалы следственного дела Клюева 20 лет назад, и большинство людей не знали, кто такой Клюев, какой это поэт, не знали о его трагической судьбе. И мне казалось важным, чтобы знакомство с ним началось именно с этого — с главного, а не с его нетрадиционной ориентации в любви. <...> И тем не менее знать о любви Клюева к мужчинам, а не к женщинам тоже все-таки нужно, потому что без этой стороны жизни Клюева попросту нельзя понять его мироощущение, многие его стихи, любовную лирику”.
Говорит Владимир Тольц: “Могилы Клюева не найти. Его, как и тысячи других, расстреляли на Каштачной горе — месте массовых расстрелов в Томске. А трупы попросту сбрасывали в овраг. Сейчас это район массовой многоэтажной застройки”.
“Русский стих устал от старых форм”.
Поэт Максим Амелин — о хороших и плохих стихах, Капри зимой и взятии Костромы Зурабом Церетели. Беседу вела Лиза Новикова. — “Известия”, 2012, на сайте газеты — 25 января
Говорит Максим Амелин: “В XX веке в русской поэзии происходило размывание жанров, поэтому мне хотелось для себя заново выстроить разрушенную жанровую систему, но на современном уровне ее понимания. Современной поэзии много чего не хватает — поэмы, например, стихотворной драмы. А они вполне возможны. Сегодня поэты в большинстве своем идут по пути наименьшего сопротивления, выкладываются на самопрезентации, а на работу с языком, стилем сил и времени у них не остается. А по поводу од — боюсь, что некому их посвящать, поскольку в современной действительности все как-то больше антисобытий и антиявлений. Возник в ответ на это даже своеобразный поджанр антиоды, например, есть „Ода на взятие Костромы Зурабом Церетели” Ивана Волкова”.
“„Роману в стихах” у нас повезло один-единственный раз. Остальные попытки — а их было немало — были неудачными, включая “Спекторского” Пастернака. Вот я бы не взялся, точно”.
“Итальянцы писали в рифму 700 лет — и устали, понятное дело. Французы и англичане по 600 — и тоже понятно, почему устали. У нас — видимо, пока еще нет. Более того, весь наш подлинный поэтический фольклор — не рифмованный, в отличие от европейского. Для нас рифма и всем теперь привычная метрика — явление относительно новое, диковинное и заморское, а не природное. В моей книге есть статья про сдвоенное стихотворение Михаила Собакина, написанное в 1738 году, за 20 лет до возникновения первого европейского верлибра вообще. Я не смог до конца объяснить это странное явление, но выходит, что писать верлибром в России начали довольно давно”.
“Сегодня мне лучше подальше держаться от публицистики и злобы дня”. Беседу вел Дмитрий Ермольцев. — “Московские новости”, 2012, на сайте газеты — 20 января.
Говорит Александр Кушнер: “Я себя-то считаю человеком из толпы. Окликнутым в толпе. И когда я говорю, что стихи пишутся не для толпы, я подразумеваю под толпой случайное множество людей. Смешно было бы встать на улице в позу и прочитать свои стихи прохожим. Ужасно глупо и неприлично, правда?”
“Нет ничего проще, чем предсказать катастрофу. Для этого и стихов писать не надо”.
“Все люди заслуживают уважения, и еще не известно, кто нужнее. Может быть, всего нужнее врачи и учителя. Я очень люблю Блока, но иногда он вызывает раздражение. „Я только рыцарь и поэт, / Потомок северного скальда”, — можно ли так о себе сказать? Он и жил с этим ощущением поэта. Сказал как-то: „Да, поэт. Не ‘человек‘ же, ‘пишущий стихи‘”. А мне хочется возразить: именно человек, пишущий стихи. Я никогда о себе не скажу: поэт. Я человек, пишущий стихи”.
Юлия Скубицкая. Гибкость хаоса вместо стройности ансамбля: двадцать лет постсоветского Харькова. — “Неприкосновенный запас”, 2011, № 6 (80).
“Примерно так же не повезло и мифическому основателю города, казаку Харьку, подаренному Харькову скульптором Церетели. <...> В народе даже появилось выражение „проспект Ленина Харьку под хвост”, поскольку каждый, кто едет по проспекту в центр, на перекрестке видит только заднюю часть лошади”.
“Например, неплохой с художественной точки зрения памятник Влюбленным (2002 год, скульптор Дмитрий Иванченко) пришлось огородить фонтаном, поскольку его модернистское решение вызывало слишком бурную реакцию местной молодежи, непременно пытавшейся обогатить его визуальный ряд. Впрочем, модернизм этой скульптуры не очень жалует и старшее поколение. В одном из интервью на мой вопрос „Как вы относитесь к памятнику Влюбленным?” моя информантка ответила лаконично: „Не люблю дистрофиков””.
Иван Толстой — о своих исторических путешествиях.
Беседу вел Андрей Шарый. — “
SvobodaNews.ru
”, 2012, 31 января
“Никакой правды в истории не существует. Эту правду или правдоподобие создает сам историк, сам рассказчик. Вы напишете историю сегодняшнего дня такую, а я — такую. Как было дело на самом деле? А никак не было. Как мы представим это, так оно и было. Недаром существует уже давным-давно формула о том, что история — это политика сегодняшнего дня, опрокинутая в прошлое. Если убрать слово „политика” из этой формулы, то это правда. Сегодняшнее мое представление, отброшенное, как тень, в прошлое, дает историю — которой, повторяю, в объективном виде не существует. <...> Чем полнее культурные, исторические, философские, документальные представления у рассказчика, у историка, тем достовернее и правдоподобней оказывается та или иная история. Вот и весь инструментарий — твоя начитанность, твоя культура. Ты полжизни читаешь, а потом рассказываешь и объясняешь”.
Триумф воли.
Десять каверзных вопросов издателю нового “толстого” журнала. Беседу вел Игорь Савельев (Уфа). — “Литературная Россия”, 2012, № 2-3, 20 января
Говорит создатель/редактор/куратор журналов “Гипертекст”, “Персонаж” и уфимской художественной галереи Кристина Абрамичева: “Подзаголовок „Гипертекста” звучит как „критический журнал”, и его формат — только критические статьи, рецензии и эссе. Однако наше время требует быстрого получения информации в форме супермаркета, когда все и сразу. „Персонаж” родился из желания максимально сблизить первоисточник — авторский текст — и рефлексию на него под одной обложкой. Благодаря этому мы выделили в отдельный проект самый большой пласт культуры, освещаемый „Гипертекстом”, — литературу. И смогли сосредоточиться на других областях, дав больше места кино, науке, архитектуре, театру и т. д. Концепция нового приложения частично отражена в его названии: „Персонаж” позиционирует себя как площадку для персонажей молодой литературы — ярких и интересных, вне зависимости от их „положительности” и „отрицательности”. В „Персонаже” представлены малые прозаические, поэтические и драматургические формы”.
“Я надеюсь только на собственную силу воли. Имеет значение только сила воли, а не финансовые проблемы, отсутствие читателей и сетей распространения, экономические кризисы и прочие причины, которые обычно выдвигаются издателями-неудачниками. Когда мы затеяли „Гипертекст”, нам тоже пророчествовали, что больше трех номеров не выйдет. Однако мы издаемся с 2004 года, и вот результат — выросло поколение молодых критиков (в частности, Ольга Левина — главный редактор „Персонажа”), которые уже сами предложили нам издавать литературное приложение к журналу”.
О первом выпуске уфимского журнала “Персонаж” см. также статью
Игоря Савельева
“Герои и антигерои” (“Бельские просторы”, Уфа, 2012, № 1, январь
Алексей Цветков. Вустер и его Дживз. — “
InLiberty.ru
/Свободная среда”, 2012, 5 января
“Мораль в любом случае не кодекс, а невероятно сложный алгоритм, и оцифровать его мы не в состоянии просто потому, что не только не знаем его во всей полноте, но и никогда не узнаем — он динамичен и переменчив. Примером могут служить хотя бы нынешние попытки расширения морального поля на нечеловеческих животных — в качестве объекта, если не субъекта”.
“Чехов мне видится анархической фигурой”.
Интервью писателя Александра Иличевского. Беседу вел Дмитрий Лисин. — “Газета.Ru”, 2012, 25 января
“— Кого бы вы взяли на пароход анархии из мировых писателей и других деятелей культуры?
— Чехов, Чехов прежде всего. Все его призывы к новым формам, к тому, что человечество станет прекрасно через сто, двести лет, — это все никак не обременено ни малейшими представлениями о нужности государства. Чехов мне видится именно анархической фигурой. Что такое труд в понимании Чехова? Все его герои бредят трудом. Но главный труд — это душевный и умственный труд вхождения в состояние умной автономии и труд создания добровольных союзов автономных граждан. Минимальное условие вхождения в эти союзы — это как раз трудолюбие. Кто еще важен? Хлебников. Хлебников гениален в своей автономности, для него все государственное подобно смерти. Взял бы на пароход в будущее музыкантов „Аукцыона” — они какие-то особенные. Их альбом „Жилец вершин” — это что-то невероятное, на нем они создали новый жанр и одновременно его закрыли. Это настолько соответствует Хлебникову, что кажется, будто Хлебников писал стихи с учетом будущего появления этого диска”.
Иван Шипнигов.
Без языка. — “Русский Журнал”, 2012, 29 января
“Получается удивительная вещь: когда Сорокин находится в образе кого-то другого, он может живописать природу, пиры, балы и охоту не хуже Льва Толстого, воспевать партийный съезд не хуже Бабаевского, смаковать эротические лесбийские утехи не хуже любого бульварного литературного негра. А когда нужно рассказать историю своим языком — то получается телеграфный стиль. Нет своего языка. Как выяснилось чуть позже, вполне себе есть, когда Владимир Сорокин выходит за рамки художественности и пишет „от себя”. Писатель ведет теперь уже закрытый блог на сайте проекта „Сноб”, где рассуждает обо всем на свете: о диссидентстве, об экранизациях, о пыли, о масле (попробуйте написать эссе о масле?), о мусоре, о завтраке, воде, морозе. Там никакого телеграфного стиля нет: все связно, внятно, метафорично, эмоционально. Чистый грамотный выразительный язык много читавшего интеллигентного человека. <...> Но есть ли это язык большого писателя?”
Составитель Андрей Василевский
“Библиотека в школе”, “Вопросы истории”, “Дружба народов”, “Звезда”, “Знамя”, “Иностранная литература”, “История”, “Литература”, “Нескучный сад”, “Новая Польша”, “Октябрь”, “Посев”, “Православие и современность”, “Угличе Поле”, “Фома”
Андрей Арьев.
Эстетические предпочтения самиздата. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2012, № 2
“В 1980 году петербургский самиздатский журнал „Диалог” провел анкетирование по поводу столетней годовщины со дня рождения Александра Блока, единственного из корифеев „серебряного века”, более или менее канонизированного в ту пору. Соответственно юбилей отмечался не только в самиздате, но и на страницах официальных изданий. В частности, журнал „Звезда” выпустил целый номер, посвященный Блоку, в котором была помещена и моя статья. Ее несомненным достоинством я полагал удавшуюся мне попытку хотя бы вскользь процитировать кусочек из лекции отца Павла Флоренского о Блоке, нигде в официальной печати тогда не опубликованной. Конечно, ссылался я не на „отца Павла Флоренского”, расстрелянного большевиками в 1937 году, а на некоего П. А. Флоренского, справедливо, как оказалось, надеясь на некомпетентность руководства журнала, возглавлявшегося „воинствующими атеистами”. <…>
Участвовал я и в самиздатской анкете, с которой теперь можно ознакомиться, не разыскивая сам машинописный журнал, напечатанный мизерным тиражом в десять экземпляров. Анкета продолжала опыт Корнея Чуковского, в 1921 году предложившего писателям аналогичный опросник к столетию Некрасова. И вот вижу в каждом втором ответе на страницах „Диалога” отсылку к Флоренскому, к его лекции, содержащей, несомненно, самую глубокую, из всех известных по публикациям в СССР, критику миросозерцания поэта. Лекция Флоренского — вообще одна из интереснейших после Андрея Белого работ о Блоке. Естественно, что нигде в СССР она напечатана не была, сейчас не помню точно, откуда я и сам был с ней знаком: то ли из публикации в запрещенном парижском „Вестнике РХД”, то ли из какой-то машинописной перепечатки… Что же касается сравнительного достоинства моих ответов на анкету и напечатанной в „Звезде” статьи, то можно сказать одно: страничка из „Диалога” выразительнее и содержательнее восьми мелким кеглем набранных страниц в „Звезде”.
Тут возникает еще одна существенная проблема: об участии в самиздате авторов, одновременно публиковавшихся и в официальных изданиях”.
Наталья Богатырева. Рождество дядюшки Скруджа. К 200-летию Чарльза Диккенса. — “Фома”, 2012, № 2
“Христианство Диккенса не в том, что слова „благословит нас всех Господь!” часто звучат в его книгах. И даже не в том, что великие евангельские строки цитируются там и тут. Сам дух его произведений — глубоко христианский. Только человек, просветленный евангельскими истинами, мог написать: „В тюрьмах, больницах и богадельнях, в убогих приютах нищеты — всюду, где суетность и жалкая земная гордыня не закрывают сердца человека перед благодатным духом праздника, — всюду давал он людям свое благословение и учил Скруджа заповедям милосердия”. <…>
Не верьте тем, кто говорит, что Диккенс устарел, что, дескать, книги его затянуты и занудны, — это говорят лентяи с атрофированным от просмотра сериалов и записей в „Одноклассниках” сознанием. Диккенс современен. Диккенс остроумен. Диккенс нужен нам. Нужны его книги, полные невероятного обаяния и могучей силы доброты”.
Александр Ватлин. Граф Фридрих Вернер фон дер Шуленберг и эпоха массовых репрессий в СССР. — “Вопросы истории”, 2012, № 2.
Интересный очерк о чрезвычайном и полномочном после Германии в СССР — в 1934 — 1941 годах. Сам попавший под репрессии (по делу об антигитлеровском заговоре 1944 года), этот посол, оказывается, противодействовал как мог Большому террору, когда затрагивались судьбы граждан его страны, проживавших в СССР.
И писал примечательные (очень точные!) аналитические записки о происходящем в Стране Советов. О прагматизме Сталина, в частности. Или такое: “…на место казненных и отправленных в лагеря приходят „молодые люди в возрасте 30 — 35 лет, недавно пришедшие в партию и занимавшие до того самые низшие посты. Эта советская молодежь совершено не помнит дореволюционную эпоху, полностью изолирована от контактов с заграницей и вполне доверяет советской пропаганде, твердящей об ‘ужасающем‘ положении царской России и капиталистического мира. Однако еще важнее то, что эти молодые люди не имеют личного опыта времен Ленина и ортодоксального коммунизма””.
Владимир Елистратов. Интернет-нирвана Стива Джобса. — “Октябрь”, 2012, № 2
Невероятный текст. Вот, из финала.
“Джобс выхватил из буддизма весьма маргинальный дзен, Ленин — не менее маргинальный марксизм и на основе этой протестной, к тому же извращенно интерпретированной модели создал реальную коммунистическую державу, давшую миру все-таки не только ГУЛАГ, но и победу во Второй мировой войне, и мировую социалистическую систему, и выход в космос.
Джобс и его соратники одарили каждого из нас персональной нирваной — Интернетом, и последствия этого дара нам еще предстоит испытать. По сути гениальный американский миллиардер Стив Джобс с его надкушенным яблоком (фирменной эмблемой, кстати), изменившим мир („Да, мы надкусили яблоко с дерева познания. И гордимся этим!”), в общем-то — тоже Владимир Ильич. Ленин гениально продвигал псевдохристианский коммунистический проект. Джобс — псевдобуддийский интернетный. „Рай для всех”. „Рай для каждого”.
Кстати, и характерами они были похожи, и жесткой манерой поведения и высказываний, и удивительной, как говорится, „чуйкой”: у Джобса — на бизнес, у Ленина — на политику. И сверхзасекреченный „Эппл” с его железной внутренней дисциплиной — чем типологически не большевистская партия, „рука миллионопалая”? Мы говорим Джобс — подразумеваем „Эппл”… Скажете — перебор? Ой, сомневаюсь! <…> Совершенно ясно, что никакой интернет-нирваны по Джобсу не будет. Как не случилось (пока) и коммунизма по Ленину. Но все-таки эти феномены — онтологические близнецы. А какие последствия были у коммунистической эйфории — мы знаем. И о них надо помнить.
И когда видишь, как впадают в информационную эйфорию высшие лица в государстве, начинаешь невольно впадать в уныние. И вспоминается что-то про грабли. А грабли — это больно. И уныние — это грех. Причем и там и там — и в христианстве и в буддизме”.
Екатерина Иванова [в рубрике “Тема номера” — “Церковь и мир: чему учит растущее напряжение?”]. — Ведомости Саратовской метрополии “Православие и современность”, Саратов, 2011, № 20 (36)
Из монолога ассистентки кафедры новейшей русской литературы Института филологии и журналистики СГУ, кандидата филологических наук:
“В словах хулителей Церкви много лжи, но есть и страшная правда; сам факт того, что эти слова были произнесены, говорит о многом. Даже и за совершенно ложными обвинениями скрывается подлинная боль тех, кто эти обвинения произносит, — это боль богооставленности. В том, что эти люди не с нами, не в Церкви, но против нас, есть и наша вина. Если они не увидели в нас света Христовой истины, то, значит, не так этот свет в нас ярок. Или его вообще в нас нет! Когда-то люди, рукоплескавшие казням христиан, вдруг переставали рукоплескать и сами становились христианами. Они видели свет! А если сегодня этого не происходит, если никто из хулителей не останавливается и не начинает понемногу меняться, то причина этому — наше недостоинство. И в этом суд над нами”.
В этом же номере — интереснейшее повествование Оксаны Гаркавенко “Имя Божие похулившие” — о судьбах отступников в годы хрущевских гонений на церковь и очерк Марины Бирюковой “Чистый сердцем” о православном писателе Василии Акимовиче Никифорове-Волгине (помимо прочего, пожалуй, лучшем русском детском религиозном прозаике XX века, скажу от себя). Его расстреляли в декабре 1940 года в Вятке, этапировав из Таллина, где он работал на судоремонтном заводе. Сохранилась его фотография, рядом с писателем — мальчик из священнической семьи, Алеша Ридигер, будущий патриарх Всея Руси Алексий II.
Михаил Иверов. Ангел электричек и окраин. Стихи. — “Знамя”, 2012, № 3
Я написать правдиво не умею,
в моих чернилах — талая вода,
но ты не осуди мою затею.
Москва напоминает мне Сугдею,
пока не наступили холода.
Исправно отсылает директивы
из Генуи премудрый кардинал,
перелагая ветками оливы
составленный для нас оригинал.
Везут рабов с окраин ойкумены,
бояре дышат воздухом измены,
и козни строит ущемлённый лях.
За Яузой в заснеженных полях
ордынские разгуливают кони.
Закатный луч вошёл в иконостас.
Пылает Пантократор на иконе.
Игумен Сергий молится о нас.
(“Письмо”)
Мне радостно думать, что дебютная публикация стихов М. Иверова состоялась осенью 2010 года в “Фоме”, в рамках нашего совместного с этим журналом проекта “Строфы”.
Исторический календарь 2012 (февраль). — Научно-методический журнал для учителей истории и обществознания “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2012, № 1
В традиционной рубрике — о юбилее учреждения высшей солдатской награды — военного ордена Святого Георгия (с 1913 года именующегося Георгиевским крестом). “Последним награду получил в 1920 году от генерала Врангеля Павел Жадан, сражавшийся в Крыму в составе Белой армии”.
В этом же номере историк и краевед Валерий Ярхо подробно рассказывает об удивительном немце Франце Леппихе (работавшем в Париже), предложившем русской короне чудо-оружие для Бородинской битвы. Речь идет о воздухоплавательных аппаратах — о дирижаблях. Проект не удался, но зажигательные химреактивы сгодились при отступлении из Москвы.
Татьяна Касаткина. “Достоевский научил нас видеть реальность, сквозящую вечностью”. Беседовала Ирина Евлампиева. — Журнал для учителей словесности “Литература”, 2011, № 16 (727)
“— Если бы тебе нужно было выбрать одну мысль Достоевского или одну цитату, наиболее близкую тебе лично, какая бы это была мысль?
— Моя любимая цитата демонстрирует, что Достоевский воспринимал мир как присутствие Христа и евангельских событий здесь и сейчас, в глубине образов мира вокруг нас. Это цитата из письма к Масленникову по поводу истории Корниловой, молодой мачехи, которая выбросила шестилетнюю падчерицу из окошка и сразу пошла доносить на себя в полицию. Девочка выжила и почти не получила повреждений, встала и пошла. А беременную мачеху приговорили сначала к каторге, потом к поселению в Сибири. И вот Достоевский и его молодой приятель пытаются добиться пересмотра дела, обмениваются более чем деловыми письмами. И Достоевский, после сухого перечня того, что по этому поводу сделано, в ответ на такое же деловое письмо Масленникова, вдруг без абзаца начинает: „В Иерусалиме была купель… но вода в ней тогда лишь становилась целительною, когда ангел сходил с неба и возмущал воду. Расслабленный человек жаловался Христу, что уже долго ждет и живет у купели, но не имеет человека , который опустил бы его в купель, когда возмущается вода. По смыслу письма Вашего думаю, что этим человеком у нашей больной хотите быть Вы. Не пропустите же момента, когда возмутится вода. За это наградит Вас Бог, а я буду тоже действовать до конца” (5 ноября 1876 года). То есть вот перед нами голая современность, реальность, тупая, тяжелая — и вдруг в глубине ее возникает видение евангельского эпизода”.
Сюити Като.
О гибридности японской культуры. Перевод Марии Григорьевой под редакцией Елены Байбиковой. — “Иностранная литература”, 2012, № 2
“Японская культура изначально относится к „смешанному” типу. И любое философское течение, которое, принимая этот факт, тем не менее не использует его и ставит целью некое абстрактное „очищение” японской культуры, будь это модернизм или национализм, в любом случае не сможет уйти дальше подрезания „ветвей и листьев”. Так или иначе, причина кроется в комплексе неполноценности по отношению к культуре „чистого” типа. Увидеть истинное положение вещей невозможно, если в основе лежит комплекс неполноценности. Истинная проблема, вероятно, состоит в том, чтобы признать положительные стороны культуры „смешанного” типа и использовать все возможности, которые в связи с этим открываются”.
“Отличие Чехова от его героев в том, что восприятие европейской культуры писателем было несравненно более глубоким, чем идолопоклонничество перед Западом, свойственное его героям. Можно сказать, что Чехов проник в самую суть и постиг основы такого явления, как культура „смешанного” типа. Перед тем, кто на это способен, раскрывается универсальный характер человеческой природы, и уже не важно, имеем ли мы дело с „чистым” или „смешанным” типом”.
Этот специальный номер называется “Япония: мир в капле дождя” и посвящен главным образом современной японской литературе.
Светлана Кистенева. Городской пейзаж с падением колоколов. — “Угличе Поле”, Углич, 2012.
Почти психологическое (и одновременно литературно-краеведческое) исследование на тему “Углич и Борис Пильняк”. Точка отправления — повесть 1929 года “Красное дерево”.
“„Красное дерево” родилось из своеволия Углича, раскинувшего перед писателем свои игральные кости”. С. Кистенева много пишет здесь и о прототипах, в частности о чудаке-музееведе, то есть легендарном Алексее Гусеве: “Гусев был дан Пильняку как проводник по спутанному угличскому времени и его „изумительным вещам”. Если бы он (если сблизить музееведа с образом новой классики) доставал из кармана гайки с привязанными белыми лоскутками и бросал их перед собой, ведя писателя по своевольному городу, угличане нисколько не удивились бы. Ну, посмеялись бы, как всегда. Поэтому в повести за словами „Он реставратор — он глядит назад, во время вещей” всегда будет стоять одинокая тень музееведа Гусева”.
Дьякон Максим Крижевский.
Святыня: дух и материя. Беседовала Ирина Лухманова. — “Нескучный сад”, 2012, № 2
“В основе природы святыни — действия тех божественных нетварных энергий, о которых свт. Григорий Палама говорил, что они не есть Сущность, но из Нее исходят. Эти энергии присутствуют в каждой точке исторического существования Бога и его святых. Собственно, эти точки мы и называем святынями. Для верующего человека они остаются источниками благодати. Святой Иоанн Дамаскин писал, что „святые и при жизни исполнены были Св. Духа, когда же скончались, благодать Святаго Духа присутствует и с душами, и с телами их в гробницах, и с фигурами, и со святыми иконами их, — не по существу, но по благодати и действию”.
А если совсем просто объяснить, ну, смотрите: вот приезжает к вам очень дорогой для вас человек. Можно, наверное, помахать ему издалека. А можно подойти и пожать ему руку. <…> Именно доверие Богу, признание Его воли большей, нежели своя, открывает для человека подлинные отношения с Богом, отношения со-бытия, причастия Его божественной жизни. И именно в этом — принципиальная разница с язычеством. Христианские философы эту разницу видят к двух модусах отношения человека к Богу и миру: иметь или быть? Христианин, приступая к святыне, хочет не иметь, а быть, то есть он хочет не просто что-то получить от Бога, а он хочет быть „вместе с Богом”, приобщения Богу. Для него именно это — самое важное.
Язычник, приступая к святыне, хочет иметь. В „иметь” есть некая интровертная направленность. Для язычника идол — средство, использовав которое, согласно определенной инструкции (ритуалу), можно получить то, что просишь. Это отношения чистой выгоды, корысти. Сам идол при этом человеку просящему может быть вовсе неинтересен, он для него — источник того, что можно взять”.
Майя Пешкова.
Дни Осипа Мандельштама в Варшаве. Заметки корреспондента радиостанции “Эхо Москвы”. — “Новая Польша”, Варшава, 2011, № 12 (136)
“По мнению Мариэтты Чудаковой, прокомментировавшей доклад об образе поэта-музыканта (А. Фэвр-Дюпегр, „Мандельштамовский Дант: прообраз поэта-музыканта”. — П. К. ), замалчиваются слова Мандельштама о том, что поэзия до конца проявляется только в исполнительстве. Ни один филолог не нуждается в том, чтобы кто-то читал ему то или иное стихотворение, считает М. Чудакова. Более того, по ее мнению, большинству филологов чтецы враждебны. Мариэтта Омаровна напомнила, что они с А. П. Чудаковым воспринимали Пушкина только в исполнении Валентина Непомнящего, при том что им были чужды его интерпретации. Именно Мандельштам натолкнул их на мысль, что поэзия есть высшая форма цветения родной речи”.
Вослед этому отчету идет доклад Романа Тименчика “Ахматова и Мандельштам. Что значит „литературная дружба””.
Александр Кушнер. Стихи. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2012, № 2.
Знал бы лопух, что он значит для нас,
Шлемоподобный, глухое растенье,
Ухо слоновье подняв напоказ,
Символизируя прах и забвенье,
Вогнуто-выпуклый, в серой пыли,
Скроен неряшливо и неказисто,
Как бы раскинув у самой земли
Довод отступника и атеиста.
Трудно с ним спорить — уж очень угрюм,
Неприхотлив и напорист, огромный,
Самоуверенный тяжелодум,
Кажется только, что жалкий и скромный,
А приглядеться — так, тянущий лист
К зрителю, всепобеждающий даже,
Древний философ-материалист
У безутешной доктрины на страже.
(“Лопух”)
Тадеуш Ружевич. Стихотворения. Перевод Андрея Базилевского. — “Новая Польша”, Варшава, 2011, № 12 (136) .
Называется “Философский камень” (2002 — 2003).
“надо усыпить / этот стих // прежде чем он начнет / философствовать / прежде чем он начнет // озираться / ожидая комплиментов // слишком чуткий к словечкам / взглядам / он ищет спасенья / у философского / камня / прохожий ускорь шаги / не поднимай этот камень // там стишок / белый голый / превращается / в пепел”.
Следом за подборкой великого Ружевича идет большая статья Лешега Шаруги аккурат об этом одном стихотворении. По-моему, феноменальная.
Гурам Сванидзе. Бремя раздвоения. Эссе на темы социологии. — “Дружба народов”, 2012, № 2
“В стране (Грузии. — П. К. ) дала ростки „детская болезнь правизны”. Партизаны правой идеологии договорились до того, что стали оправдывать монополистские тенденции в экономике. Дескать, они — плод свободного рынка. Оппоненты же считают, что они возникли в результате сращения правительственных и бизнес-структур. <…> Вполне можно предположить, что коррупция начинается и кончается в высших эшелонах и выражается в привилегированном доступе к механизмам распределения и перераспределения собственности, к иностранным инвестициям и прочая, прочая.
Итак, в схеме национального развития фактически ведущим звеном преобразований является номенклатура, созданная Саакашвили и прошедшая смотрины на Западе. Не последнее место в ней занимают региональные элиты. Саакашвили как реальный политик понимал, что при создании своей номенклатуры ему необходимо было заручиться поддержкой этих элит. Такая политика обеспечила ему победу в выборах на периферии, где о демократии имеют приблизительное представление, в то время как его успехи в сравнительно более продвинутом в этом смысле Тбилиси более скромны. Мало кто верит, что километровые караваны из определенного региона, вовремя прибывшие в Тбилиси на помощь „революции роз”, были вдохновляемы идеалами демократии и прозападного выбора. <…>
Склонность к рефлексии проявляют от случая к случаю только защитники традиционных ценностей и представители религиозных кругов. Как заметил один публицист, носители „нового” мышления не задаются досужими вопросами, какими быть грузинам в будущем. Их больше занимают вопросы обустройства личной карьеры. „Испившие вод океана” на удивление легко поддаются ассимиляции”.
Валерий Сендеров. За что боролись, или Пафос смертельного добра. — “Посев”, 2012, № 1 (1612).
“Рассмотрим ещё два поэтических текста.
Смело мы в бой пойдём / За Русь Святую / И как один прольём / Кровь молодую.
Смело мы в бой пойдём / За власть Советов / И как один умрём / В борьбе за это.
Как хорошо известно, второй текст — переделка первого. И многие другие красные песни — переделка военных или белых. Что ж, копирайта на песнях не ставят, и вообще подобная практика — естественный процесс. Нас интересует как раз обратный момент: чем эти тексты все-таки существенно различны.
Первый из них — обычная военная песня: в сражениях всегда проливают кровь. Но кто назовёт обычным „как один умрём” второго текста? Лишь стёртость, лишь привычность этих строк мешают нам оценить их по достоинству. Что отличает этот гимн от песен Валгаллы, от пафоса гибели и уничтожения — когда герои черпают вдохновение в собственной завтрашней смерти рядом с Вотаном? „И тогда злой Фенрир проглотит Солнце, пожрёт Луну. И ничего больше не будет…”
Впрочем, пафос собственной смерти — это всё-таки экзотика, крайность. Более обыденно воспевание гибели окружающего мира”.
В следующем, февральском номере публикуется мемуарная проза Ростислава Евдокимова-Вогака “Пока жива память” — в том числе о легендарном политзэке Сергее Валентиновиче Дягилеве (племяннике антрепренера). О том, как он в лагере, обновляя состав оркестра, спасал людей; как после войны работал дирижером в питерском кинотеатре “Октябрь” (играли Малера, Брукнера, Рахманинова); как его навестил в этом кинотеатре приехавший в СССР Игорь Стравинский…
Эллина Тарасова. Что мы знаем о Шерлоке Холмсе? Чтение с карандашом в руке. — Методический журнал для библиотек, работающих с детьми и подростками, “Библиотека в школе” (Издательский дом “Первое сентября”), 2012, № 1(293)
Исследование библиотекаря из Гурзуфа.
“Ежегодно в адрес Ш. Х. приходит несколько сотен писем. Британская почта не возвращает эти письма обратно с пометкой „адресат не проживает”, а спокойно доставляет их строительной фирме, которая размещается в настоящее время на Бейкер-стрит, 221б. Там эти письма попадают в руки сотрудницы фирмы Джин Николсон, которая, имея порядочное чувство юмора, на каждое письмо отвечает, что „Мистер Ш. Х. очень сожалеет, что не может приехать по Вашему приглашению, потому что работает над другими сложными преступлениями”. Следы ведут в Люсанский замок”.
В номере — традиционно богатая вкладка “Остров сокровищ” (записки о детской литературе), редактируемая Ольгой Мяэотс, очерк М. Порядиной “Местное прочтение” (о путешествиях по миру с художественными книгами в руках), статья А. Кузнецова о днях рождений литературных героев и другие интересные материалы.
Тумас Транстрёмер. Из автобиографической книги “Воспоминания видят меня”. Перевод со шведского Александры Афиногеновой. Стихи. Переводы со шведского Александры Афиногеновой, Алёши Прокопьева. Вступление Алёши Прокопьева. — “Иностранная литература”, 2012, № 1.
“Вершинам его творчества предшествовала многолетняя (с перерывами) работа над словом, она видна в каждой из двенадцати тонких книжек стихов, и в каждой последующей автор что-то меняет в своей поэтике (и, очевидно, в себе). Все это приводит к замечательному результату: мы видим не имеющее аналогов сочетание модернистских приемов в зачастую нерегулярном стихе, сквозь который время от времени словно бы украдкой, исподволь проступает та или иная метрическая схема, намекающая на те или иные культурные параллели. Иногда структура стиха очерчивается „твердыми формами” античных размеров. И все это при сверхплотной образности и метафорике. Мы видим одновременно минимализм и владение крупной формой, технику недосказанности, нарочитую фрагментарность и четкую строфику. У него есть и „монтаж”, введенный в обиход немецкими экспрессионистами, и „абсолютная метафора”. Но в отличие от того, что стало эстетическим каноном в 10-е годы XX века, реальность, „натура” в его стихах „мгновенна”, она словно выхвачена из временного потока, так что образы получают характер „картинки поверх картинки”. Они „сплющены”, плоскостны — и вместе с тем зримы и ярки. Но эта плоскостность — не что иное, как ось нового измерения” (из вступления).
А вот финал воспоминаний, относящихся в основном к гимназическим годам: “Классические стихотворные размеры. Как мне пришла в голову подобная идея? Она просто взяла и появилась. Ведь я считал Горация своим современником. Он был как Рене Шар, Лорка или Эйнар Мальм. Наивность, превратившаяся в изощренность”.
Элеонора Шереметьева: “Углич — малый город с большим будущим”. — “Угличе Поле”, Углич, 2012.
Этот красочный 135-страничный историко-краеведческий и литературный журнал, являющийся приложением к “Угличской газете”, не выходил очень давно. Беседа с главой Угличского муниципального района (создателя Ассоциации малых и средних городов России) — тоже теперь история, ибо Э. Ш. в начале марта решила не переизбираться на новый срок. Интересно, будет ли новый глава поддерживать развитие ее проекта-мечты, о котором она говорит здесь так: “Проект двуединый: в нем заложены светское и религиозное начала. Светское начало состоит в том, чтобы сделать Углич городом детства и семьи, а религиозное заключается в том, что Углич станет городом православного детства. Это необходимо для Углича. В советское время мы потеряли праздник царевича Димитрия. До 1917 года в город съезжались семьи крестить детей, лечить, учить, развлекать их. Проект был утрачен. Жаль”.
Составитель Павел Крючков