“АПН”, “Взгляд”, “Время новостей”, “Грани.ру”, “Завтра”, “Индекс/Досье на

цензуру”, “Итоги”, “Литературная газета”, “Литературная Россия”, “Московский

литератор”, “НГ Ex libris”, “Неволя”, “Новая газета”, “Огонек”, “Политический

журнал”, “Политический класс”, “ПОЛИТ.РУ”, “Правая.ги”, “Российская газета”,

“Русский Журнал”, “Русский курьер”, “Русский репортер”, “Художественный

журнал”, “Эксперт”

Дмитрий Андреев. Футурополитика и хронократия. Издатель сборника “De future, или История будущего” отвечает на вопросы “Завтра”. Беседу вел Андрей Фефелов. — “Завтра”, 2008, № 9, 27 февраля .

“<...> я бы еще указал на принципиальное отличие двух основных способов постижения будущего. Первый способ можно условно назвать реактивным — это своего рода реакция на некий внешний вызов и достраивание этой самой реакции в будущее. Иными словами, реактивное представление будущего определяется уже даже не настоящим, а прошлым — каким-то возбудителем, который уже сработал. И потому реактивное моделирование будущего сводится к экстраполяции в перспективу некой новой реальности текущего момента — реальности настоящего, возникшей после той или иной акции, которая сама по себе уже в прошлом. Предполагаемое будущее оказывается в данной ситуации всего лишь измененным — в лучшую или худшую сторону — настоящим, но не каким-то качественно иным пространством бытия. Второй способ можно назвать сценарным. Проектируется некий желаемый сценарий будущего — даже самый фантастический — и путем обратной ретроспективной развертки выстраивается маршрут от этого самого будущего до настоящего. То есть маршрут не из прошлого в будущее, какой получается в результате реактивного моделирования, а буквально из будущего в будущее — через промежуточную остановку в настоящем. <...> Понимаю, что приведенные рассуждения звучат весьма схоластично, но они принципиально важны для понимания всей разницы между названными способами моделирования будущего”.

“На мой взгляд, будущее из удела фантастов и разного рода прорицателей превращается сегодня в предмет хронократии как особой социоантропологической технологии”.

Олег Аронсон. Правоохранительные тела. — “Индекс/Досье на цензуру”, 2007, № 27 .

“Мы все постепенно превращаемся в придаток государства, даже критикуя его, даже признавая его недемократичность и авторитарность, даже сопротивляясь ему в правовом поле”.

Андрей Архангельский. Поколение проигравших. Журнал “Афиша” и поколение 20-летних: когда бы грек увидел наши игры... — “Взгляд”, 2008, 12 февраля .

“Рассмотрим, однако, социальный образ современного русского интеллектуала (из поколения 20-летних; по аналогии с их главным журналом назовем его „афишель"): широко информированный, активно потребляющий, однако при этом лишенный ярко выраженного личностного начала, Я-личности; тип социально пассивный, а точнее сказать, социально отсутствующий. Этот образ сопоставим с рядом общемировых социальных образов человека информационной, постиндустриальной культуры — фланер, турист, бродяга, игрок, — однако обладает и рядом специфических русских черт...”

Андрей Архангельский. Подвиг разведчика. 20 лет без Башлачева. — “Взгляд”, 2008, 18 февраля .

“Он, конечно же, не был противником режима или диссидентом (власть всегда, как и сегодня, пугается более всего тех, кто является на самом деле ее потенциальными союзниками). Башлачев был из особой и редкой категории русских людей — она существовала и до революции и, несмотря ни на что, опять проявилась при советской власти. Заметнейшими из ее черт были личная ответственность за происходящее вокруг и болезненная склонность к самопожертвованию. Причем к самопожертовованию какому-то совершенно бессмысленному, даже позерскому... Всеобщему. За всех. Вообще. Парадокс в том, что такое бессмысленное самопожертовование, такое глупое переживание за всех и само наличие людей, способных на это, — есть признак нравственного здоровья общества”.

“Без среды микробов нет...” Редакторы крупнейшего зарубежного русскоязычного толстого литературного журнала [“Зеркало”] Михаил Гробман и Ирина Врубель-Голубкина заявляют о своем праве на пристрастность. Беседу вел Евгений Александров. — “Взгляд”, 2008, 14 февраля .

Говорит один из интервьюируемых редакторов журнала “Зеркало”, но кто именно из них — непонятно: “Сегодня мы наблюдаем в России невероятный „расцвет" поэзии. Издается огромное количество поэтических книг, выходит огромное количество хвалебных статей. При том что более чем 99,9% из них — просто графоманы и к русской литературе не имеют никакого отношения. А блистательные поэты Красовицкий, Хромов или Чертков забыты, не нужны”.

Андрей Битов. Он пиарил только русский язык. 9 февраля удивительному писателю Юрию Ковалю исполнилось бы 70 лет. Записала Ирина Скуридина. — “Новая газета”, 2007, № 9, 7 февраля .

“Замечательное было время, замечательный был возраст, замечательный был снег, замечательный был смех, замечательное было понимание. Потом как-то жизнь развела, потому что как только меня выпустили на Запад, так меня здесь и видели, я стал после пятидесяти восполнять западный опыт...”

“Я думаю, что он [Юрий Коваль] один из самых чистых служителей русского слова, которые тогда жили. Его более абсурдная и абстрактная проза тогда еще не была известна, и он был закрыт детской тематикой. Но времена поменялись. Советская власть хороша тем, что плохое от хорошего очень легко отличить”.

“Юрий Коваль — чистая литература, прозаик на всем протяжении. В слово „прозаик" я вкладываю особый смысл. Это человек, чувствующий слово не меньше, чем поэт, но в прозе. Я вообще считаю, что русская литература непрофессиональна по традиции. Она любительская. Быть любителем, высоким любителем, так чтобы выдавать образцы, а не продукцию, — вот это и есть традиция русской литературы”.

Михаил Бойко. Чертик из ефрейторского ранца. 220 лет со дня рождения Артура Шопенгауэра. — “НГ Ex libris”, 2008, № 6, 21 февраля .

“Стихийных шопенгауэрианцев больше, чем стихийных марксистов, ницшеанцев и фрейдистов вместе взятых. Все, кто верит в „закон бутерброда" (иногда его называют „законом подлости"), — стихийные шопенгауэрианцы. Каждый, кто в минуты беспричинной грусти вздыхает: „Все плохо", а после пятиминутного размышления уточняет: „Очень плохо", — тоже...”

Илья Бражников. Исчерпанность острова и града. Реализованная утопия и открытый Апокалипсис. — “Политический журнал”, 2008, № 3, 26 февраля .

“Утопия наконец начинает осуществляться и в России. Именно сейчас, а отнюдь не тогда, когда советской антиутопией пугали весь мир. Но теперь понятно, что жизнь в СССР была глубоко традиционна, в чем-то даже архаична по сравнению с тем, что всех ждало на выходе”.

“Характерно и то, что последний большой островной западный сюжет, реализованный в анимационном фильме „Мадагаскар" (2005), несет в себе весь комплекс мотивов утопического хронотопа — от просвещенческого „крушения" и романтического „бегства" до „одичания" и „дегуманизации". Финал открыт: герои хотят покинуть остров, но не могут этого сделать. Спасение оборачивается розыгрышем, герои прощаются с островом, но плыть им некуда, не на что и незачем. Оба ключевых утопических хронотопа — город и остров — исчерпаны до конца как в своей связи, так и в своей противопоставленности. Поэтому финал — это затянувшееся шоу на берегу. Похоже, что шоу на пляже (на берегу) — это и есть сегодняшнее состояние западной цивилизации (подобный эпизод, кстати, есть и в романе Уэльбека). Из этой сюжетной коллизии для западного рацио на самом деле нет выхода. Потому, несмотря на гарантированный успех, так и не вышел „Мадагаскар-2"”.

“Современное прочтение романа [Замятина] „Мы" подсказывает, что сегодня на земле разворачивается конфликт не светлых и темных сил, не христианства и его противоположности, но внутренний конфликт двух демонических сил. Это борьба дьявольской несвободы и дьявольской же вседозволенности, падшего разума и падшего естества. Это конфликт последних времен, конфликт, когда, по слову Евангелия, „живые будут завидовать мертвым". Россия могла бы уклониться от этой схватки „Чужого" и „Хищника", однако ее с неодолимой силой втягивают в эту борьбу, итогом которой будут дальнейшая атомизация и распад, последствия которого непредсказуемы”.

Дмитрий Быков. Авитаминоз. — “Огонек”, 2008, № 9, 25 февраля — 2 марта .

“В современной России нет детской литературы и детского кинематографа”.

“Маршалы готовятся к прошлой войне, детские писатели пишут для тех детей, какими они были сами, помогая им решать давно решенные проблемы”.

“Беда не в том, что нам нечему научить наших детей. Беда в том, что нам нечего объяснять самим себе: сам процесс творчества, всегда сопряженный с поисками таинственного и непредсказуемого, скомпрометирован и вытеснен из нашего сознания. Если сейчас начать всерьез думать, можно додуматься до чего-нибудь такого, с чем уже нельзя будет жить так, как живем мы. Проще отделаться готовыми форматами и ответами, а для детей переиздать Успенского или Остера (которые сами, кажется, давно все себе объяснили)”.

“Вернуть русскому языку запах, цвет, вкус”. Шесть вопросов издателю. Беседу вела Ольга Шатохина. — “Литературная газета”, 2008, № 5, 6—12 февраля .

Говорит Александр Иванов (“Ad Marginem”): “Вот, например, у нас готовится к изданию книга украинца Игоря Лесева „23". Он написал по-русски совершенно необычный роман ужасов — этакую смесь Гоголя, Булгакова и Стивена Кинга. Действие происходит в реальной атмосфере Киева и маленьких украинских провинциальных городков. Очень смачная проза. Я сейчас ее редактирую и вижу удивительную вещь: у человека нет постоянного погружения в литературный русский язык, и он может поставить слово совершенно неправильно, просто как оно по звуку ложится. Он использует слова не из 500 самых употребляемых, а из десятой сотни, и слова просто фонетически звучат, а смысл их меняется, размывается, исчезает. Это настолько интересно! Плотный, густой, местами неправильный, но от этого не менее увлекательный язык. Я бы сказал, что это огромный ресурс для русского языка — русский с некоторыми отклонениями, так называемый суржик, с необычными словечками, со странным употреблением синтаксиса. Это так ароматизирует язык, что я за него очень радуюсь. Суржик — не только то, что на поверхности, вроде Верки Сердючки, это очень интересное культурное явление”.

Дмитрий Володихин. Храм и космодром. Футуристические образы России в русской имперской фантастике. — “Политический журнал”, 2008, № 3, 26 февраля.

“Мотив имперского „сопротивления", охватывающего любые мыслимые сферы и формы, повторюсь, очень силен в нашей фантастической литературе. На сегодняшний день существует совсем немного текстов, где Россия-Империя, Россия-цивилизация ведет активную экспансию на чужие территории. <...> Возникла довольно обширная литература, наполненная духом войны с предполагаемыми оккупантами: США, Евросоюзом, НАТО. С ними на территории нашей страны ведется вооруженная борьба во всех мыслимых и немыслимых формах — ядерная война (скрытое табу на нее снял Олег Кулагин в романе „Московский лабиринт"), магическое противоборство, городская гери-лья... Наиболее распространенный вариант — появление бойцов-одиночек и/или возникновение партизанских отрядов, ведущих с интервентами бескомпромиссную войну на уничтожение. Квинтэссенция идеи „вооруженного сопротивления" представлена в повести Ника Перумова „Выпарь железо из крови", правда, крепко испакощенной туповатым воинствующим антихристианством автора...”

Александр Гаррос, Наталия Курчатова. Слово и демо. — “Эксперт”, 2008, № 8, 25 февраля .

Говорит Эдуард Лимонов: “<...> я сам, безусловно, писатель старого, „учительского" типа, и если это пока не очевидно для всех, то со временем станет понятно, что паре поколений молодежи я сумел дать смысл жизни — и через свою политическую деятельность, и через свои книги, штук восемь которых были написаны в тюрьме. Так что да, я претендую на роль „властителя дум"...”

Федор Гиренок. Пустая игра воображения. — “НГ Ex libris”, 2008, № 6, 21 февраля.

“Современным философам нечего сказать людям. Но им нечего сказать и друг другу. Они не сообщены ни с истиной, ни со смыслами. Они дружат только со знаками. <...> Пустая игра воображения заставляет философа идти к художнику, к современному искусству. Но и современному художнику нечего сказать, ибо он не пророк и через него не говорит с нами Бог”.

Александр Горбачев. Смертное. Памяти Егора Летова. — “ПОЛИТ.РУ”, 2008, 21 февраля .

“<...> у авторов некрологов нет недостачи в заголовках; их герой много, чрезвычайно много, может быть, больше, чем кто-либо другой, сказал и спел о смерти. <...> „Гражданская оборона" — это музыка, сыгранная в пограничной (если по Ясперсу) ситуации”.

Иеромонах Григорий (В. М. Лурье). Как платил Незнайка за свои вопросы... Егор Летов и открытый им мир. — “Русский Журнал”, 2008, 21 февраля .

“Егора бы поняли, он бы вписался в русскую литературную традицию, если бы он просто писал депрессивно и ныл. Его бы записали каким-нибудь постсимволистом. Но его прямым предком в русской поэзии был революционный Маяковский. Только революция у Летова была не заимствованная от Маяковского, а своя. <...> Это другая революция, путь к которой Егору указывали, как он сам говорил, Достоевский и Константин Леонтьев <...>”.

“Мир Егора Летова — это и есть та самая наша вселенная, в которой мы должны стать христианами”.

Борис Гройс. Постскриптум к “Коммунистическому постскриптуму”. Беседу вели Виктор Мизиано и Алексей Пензин. — “Художественный журнал”, № 65/66, июнь 2007 .

“Если я и испытываю по чему-либо какую-либо ностальгию, так это — по коммунистическим интернационализму и универсализму”.

“Афинская демократия также была кратковременным феноменом и была повторена впервые только в XVIII веке, то есть более чем через 2 тысячи лет после ее конца. И тем не менее создатели французской и американской демократий XVIII века имели успех именно потому, что они обладали возможностью апеллировать к опыту афинской демократии как к уже исторически состоявшемуся. Это означает, что советский опыт социалистического внерыночного типа организации общества может в дальнейшем послужить образцом для создания общества такого же типа — хотя, быть может, и на совершенно других основах и в совершенно другой исторической обстановке”.

“Либеральная и демократическая критика советского коммунизма несомненно права. Я не думаю, что можно найти какие-нибудь убедительные аргументы против этой критики. Но в то же время надо сказать, что и коммунистическая критика либерально-демократического общества как общества, в котором господствует экономическое неравенство, тоже права. И против нее трудно что-либо возразить. Вообще критика чего бы то ни было, как правило, права на 100 процентов. Именно поэтому я обычно склонен избегать критической позиции”.

Вл. Гусев. Речь о Проскурине. К 80-летию писателя. — “Московский литератор”, 2008, № 2, январь .

“Говоря без всякого кокетства, нам сейчас очень не хватает Петра Лукича Проскурина. Не хватает его самого и его мощного, авторитетного слова”.

Дмитрий Данилов. Егор Летов. Восьмой шаг за горизонт. — “АПН”, 2008, 26 февраля .

“Можно долго говорить про человека, который стал „голосом эпохи", и все равно ничего не сказать. Это было необыкновенное время какого-то необъяснимого подъема темной энергии масс, где на гребне оказался именно Летов”.

“Одни называли творчество Летова суицидальным роком, другие — психоделическим анархо-панком. Но Летов войдет в историю русского рока не столько как самобытный панк-рокер, сколько как первый систематизатор темной стороны русского космоса. Летов осмыслил и прошел просторы того, о чем Николай Клюев писал как о „поддонном мире" и о вселенной „запечных потемок". Но после Летова о разрушении, о том, что „я всегда буду против", писать уже не имело смысла”.

“Вне всякого сомнения, поэт Летов потерялся в нашем времени, так и не смог найти нужный декодер для его смыслов. Его пресловутая анархическая леворадикаль-ность — это не политический выбор, а выбор экзистенциальный”.

Игорь Джадан. Призрак небольшой победоносной войны. — “Русский Журнал”, 2008, 14 февраля .

“Мир может быть удержан только угрозой применения силы. Однако готовность к применению силы можно наглядно продемонстрировать только ее непосредственным применением. Иначе в реальность угрозы никто не поверит. Получается, чтобы удержать мир, нужно начать войну. В этом смысле вероятность применения силы в международных отношениях („угроза войны") никогда не может равняться нулю, что означает неизбежность войн на достаточно долгом отрезке времени. В этом смысле следует исходить из того, что война — неустранимая форма межчеловеческих отношений. Поэтому задача „предотвращения войны" принципиально невыполнима. Наиболее разумно стремление отодвинуть войну на какой-то срок, но только для того, чтобы она потом случилась в более подходящем времени и месте, а возможно, и затем, чтобы начать ее самому „превентивно". С точки зрения задачи холодного анализа, если ситуация для применения силы складывается благоприятная, не следует его откладывать, поскольку через некоторое время ситуация может измениться к худшему. <...> Сам факт неизбежности войны еще ничего не говорит о том, какие формы может принять в XXI веке применение силы...”

Сергей Есин. Технология соблазна. Вячеслав Зайцев как феномен русской культуры. — “Литературная газета”, 2008, № 8, 27 февраля .

К 70-летию знаменитого модельера. “Зайцев наряду с плеядой крупнейших наших писателей, актеров, художников, ученых и даже политических деятелей является одним из основных русских брендов. В заоблачных высотах все рядом: Рихтер, Распутин, Доронина, Григорович, Зайцев”.

Александр Иванов. Прогрессивная ностальгия? — “Художественный журнал”, № 65/66, июнь 2007.

“Откуда же эта наша меланхолия, отчего нас так мучает эта тоска по целому, ведь, казалось бы, мы, каждый по-своему, владеем этим целым — „домом", в котором протекает наше настоящее? Дело здесь в том, говорит Хайдеггер, что как только мы спрашиваем о мире в целом, мы тут же проявляем к нему „интерес" и тем самым обнаруживаем стремление присвоить его себе, овладеть им, пусть сколь угодно идеально, лишь в воображении. В тот миг, когда этот „интерес" дает о себе знать, целое исчезает — и мы остаемся ни с чем, а вернее, опять оказываемся перед ужасающей бездной бесконечного мира, где никакого дома, никакого целого, ничего настоящего у нас нет и быть не может”.

Игорь Игнатов. Государство-самозванец. Нет никакой России. Есть Эрефия. — “АПН”, 2008, 19 февраля .

“Год, в котором прервалась историческая преемственность российской государственности, в сущности, для нашего разговора второстепенен. Пусть „антисоветчики" изберут себе на радость 1917-й, а „советчики" удовлетворятся 1991-м. Суть же дела состоит в том, что исторической России более не существует. Разборки „белых" и „красных" конца XX — начала XXI века — это курьезный артефакт русской ментальности, причем самое курьезное состоит в том, что они, эти разборки, не имеют отношения ни к нашему настоящему, ни к нашему будущему. И Российская империя, и Советский Союз были исторически преходящими формами организации российской монархической государственности (другой историческая Россия не знала), которые в нашей истории больше не повторятся”.

Виктор Ковалев. Российская фантастика как политология. Основные идеологические дискурсы как проекты и антипроекты нашего будущего. — “Политический класс”, 2008, № 2 (38), февраль; № 3 (39), март .

“Обратимся к сегодняшней отечественной фантастике, точнее, к политическим дискурсам, представленным в произведениях Захара Оскотского, Кирилла Бенедиктова, Романа Злотникова, Дмитрия Быкова, Олега Дивова, Владимира Сорокина, Хольма ван Зайчика, Елены Чудиновой, Владимира Михайлова, Сергея Лукьяненко, Ника Перумо-ва, Святослава Логинова и некоторых других авторов...”

Код судьбы. В гостях “РГ” побывал Алексей Варламов — автор первой популярной биографии Михаила Булгакова в серии “ЖЗЛ”. — “Российская газета”, 2008, 27 февраля .

Говорит Алексей Варламов: “Книга о Булгакове, наверное, единственная из всех мною написанных, где никакого развенчания героя нет. Я открыл в личности этого человека ту высоту, которую он действительно занимал”.

“Мне кажется, что в последние годы Булгаков перестал быть кумиром интеллигенции. Для меня важнее было сопоставлять свою точку зрения с православными читателями Булгакова. У них ведь свои счеты с ним”.

“Вообще, конфессиональная сторона вопроса для меня не является главной. Главное это то, что мой герой — человек Серебряного века. С этой позиции на него еще не смотрели. Булгаков вошел в литературу, когда Серебряный век был либо расстрелян, либо изгнан за границу. Но по своему духовному опыту он вкусил всех соблазнов, через которые прошли люди Серебряного века”.

“Почему крупнейшие писатели эмиграции — Бунин, Алданов, Мережковский, Шмелев, Зайцев — ничего не сказали об этом романе [“Белая гвардия”]? Вообще в отношении Булгакова они сделали вид, что его нет. В моем представлении в „Белой гвардии" были определенные обвинения, адресованные русской эмиграции, и от ответа на них эмиграция уклонилась”.

“<...> поразительно, насколько милосердно написан „Театральный роман", который считают злой сатирой на театр”.

“Недостатков у писателей много. Я бы, скажем, не хотел, чтобы моя дочь была женой писателя”.

“Я очень люблю Бориса Екимова. Если вы хотите понять, как живет современная Россия, надо читать его”.

Максим Кронгауз. Словарный боезапас. Рубрику подготовила Лейла Гучмазова. — “Итоги”, 2008, № 8 .

“Сегодня я вижу разные тенденции в языке. Например, определенный откат к советской политической культуре. Лозунги на последних выборах были скорее ритуальны, чем действенны. Почти ничего не запоминалось, все было гладко и правильно, но неинтересно. Как говорится, не цепляло. Мы так боялись хаоса, в том числе и языкового, 90-х годов, что не замечали другую сторону медали. Языковой хаос связан с языковым творчеством, креативностью. Таких языковых экспериментов не было ни в предыдущую эпоху, ни теперь. На смену хаосу приходит стабильность, что хорошо, но уходит креативность. С другой стороны, очевидны и совершенно другие тенденции. Например, уже упомянутая агрессивность политической речи, имеющая отчасти собственные корни (вспомним Хрущева и его „кузькину мать"), а отчасти американские”.

См. также статью Максима Кронгауза “Утомленные грамотой” в настоящем номере “Нового мира”.

Виталий Куренной. Окончательная стерилизация утопии. — “Политический журнал”, 2008, № 3, 26 февраля.

“Все формы утопического политического сознания — за исключением консерватизма, о котором мы скажем ниже, — глубоко нигилистичны (в буквальном смысле слова). Они отрицают наличную действительность, существующие структуры социального бытия. Причем отрицают таким образом, что одновременно служат руководством к действию, которое должно или радикально изменить, или полностью взорвать наличный порядок вещей”.

“Однако на фоне двухвековой борьбы либерально-прогрессистской, социалистически-революционной и консервативной форм утопизма нельзя не заметить, что в нашей актуальной ситуации мы не замечаем сколько-нибудь значимого присутствия

ни одной из них. Все прежние утопические позиции маргинализовались, а их место заняла некая скучная и никого особо не вдохновляющая прозаичность. <...> Утопия тем самым теряет свое политическое значение, конвертируясь в сорт фантастической литературы для чтения на досуге. Она порождает эмоциональную компенсацию, но политически безвредна. Уже само ее многообразие, нарастающая экзотичность и коммерческое назначение свидетельствуют о ее полной политической стерильности. Предложение на рынке фантазий так велико и многообразно, что само это обстоятельство подтачивает ту слабую надежду на возвращение политической утопии, которую еще мог питать Мангейм”.

Петр Курков. А пока апокалипсис... К вопросу о механизме действия посмертного проклятия. — “Политический журнал”, 2008, № 3, 26 февраля.

“Прежде всего, я недаром поставил слово „коррупция" в кавычки. Термин „коррупция" и чисто филологически, и по формальному смыслу означает „отклонение, искажение, разъедание нормального порядка вещей". То есть подразумевается наличие некоего искажаемого порядка; ну а если принципы „ты мне, я тебе", „рука руку моет", „как не порадеть родному человечку", „не подмажешь — не поедешь" и есть нормальный, повсеместный порядок вещей в данной общественной формации? Если реальным базисом общественных и экономических отношений является частное право? Если традиционные личностные связи действуют везде, а писаные законы — нигде? Тогда „коррупцией" и „искажением", пожалуй, стоит, наоборот, именовать попытки поступать „по закону"...”

“Думаю, что уже к 2015 — 1920 гг. мы (не только „русские", но и вообще „европейцы", от городских татар до старомосковских армян) станем чем-то вроде североамериканских индейцев. Сперва в Москве, а потом (не обольщайтесь!) во всей стране”.

Артем Липатов. Бубенцы-колокольчики. Александр Башлачев как оправдание русского рока. — “Время новостей”, 2008, № 25, 18 февраля .

“Его называют „гениальным поэтом", что, конечно, преувеличение. При этом в сравнении, скажем, с еще одной рок-н-ролльной иконой, лидером Doors Джимом Моррисоном, Башлачев и впрямь поэт, хотя потенциал у Моррисона мощнее. Но у „гения саморазрушения" одни намеки, фразы, строки, искры (из которых могло разгореться пламя, да не вышло), в то время как у СашБаша — литые, чеканные строфы. Да что строфы — законченные, зачастую сложнейшие по форме стихотворения, которые — редчайший случай в так называемом русском роке — легко ложатся на лист бумаги и читаются вслух. Башлачев играл с формами, смыслами, аллитерациями, архетипами даже, пусть не всегда умело, иногда очень прямолинейно, но безумно талантливо. Лет пять назад я обнаружил его „Колыбельную" в хрестоматии первоклассника, принесенной из школы сыном, и подивился, насколько это стихотворение серьезней соседствовавших с ним творений „профессионалов" — и насколько оно взрослей”.

Андрей Немзер. Отложенный праздник. К 225-летию Василия Андреевича Жуковского. — “Время новостей”, 2008, № 19, 8 февраля.

“Встречая полукруглую годовщину Жуковского, мы с полным правом можем сказать: великий поэт, которому национальная словесность обязана как мало кому (именно Жуковский, по сути, радикально изменил статус русской литературы — Пушкин лишь продолжил начатое „побежденным учителем"), остается поэтом „второстепенным", задвинутым в архив, никому, кроме немногих историков литературы и избранных стихолюбов, не нужным”.

См. также: Андрей Немзер, “Сочинитель „Ябеды". К 250-летию Василия Капниста”. — “Время новостей”, 2008, № 29, 22 февраля.

Анна Немзер. Против всех. — “Русский репортер”, 2008, № 7 (37), 28 февраля .

“Саморазрушение шло дальше, напрямую — физически. Трава, водка, психоделики, снова водка — бесконечным коктейлем, убийственным ершом — все это надо, надо обязательно, через не могу. Он [Егор Летов] уничтожал себя сознательно и целенаправленно, истово веря в праведность этого протяженного во времени самоубийства”.

Анатолий Обыденкин (Рязань). Игра в прятки закончилась. Умер Егор Летов. — “Новая газета”, 2008, № 13, 21 февраля .

“И тогда же стали раздражать его интонации. Не песни — в чужом исполнении они вопросов не вызывали, — а именно его отталкивающая истерика избалованного ребенка, которому — вынь да положь! — но измени немедленно мир к лучшему...”

Василина Орлова. Добро и зло в виртуальном мире. — “Русский курьер”, 2008, № 7, 25 февраля .

“Представители Русской православной церкви и других конфессий отзываются о компьютерных играх по-разному. Иеромонах Серапион (Митько) сказал: „Любая страсть неполезна". Но при этом он считает, что „деятельность геймера может быть несовершенна так же, как любая деятельность в этом несовершенном мире"...”

Олег Павлов. Правопорядки. — “Индекс/Досье на цензуру”, 2007, № 27.

“В сущности, наше общество признало своей единственной ценностью деньги. <...> Свобода почти тотально воспринимается не как необходимость личной, гражданской, ответственности, возможность действовать на благо своей родины, связываясь своей личностью с обществом через любовь, благодарность, долг, — а как возможность для развлечений, эгоистическое стремление пренебрегать всем, из чего не извлекаешь собственной выгоды. Этому восстанию рабов, превращению их в собственников, не хватало только своего рода психологической и социальной сатисфакции, чтобы те, кто чувствовал себя рабами, могли бы теперь сами хоть кому-то дать почувствовать себя рабом”. Далее — о гастарбайтерах.

Олег Павлов. Лепота. — “Неволя”. Приложение к журналу “Индекс/Досье на цензуру”. 2007, № 14 .

Рассказ. “О прибытии этого первого весеннего этапа долинский лагерь был предупрежден заранее. Готовилась принять чахотку санитарная зона. Готовилась и охрана. Ожидание этапа будто взбодрило солдат. То есть была и весна, и всякое такое настроение. Но этап — это этап. Весны ведь не надобно ждать, она сама приходит, от этого иногда и скучно бывает”.

Илья Переседов. Глоток пуха. — “Грани.ру”, 2008, 20 февраля .

“Этих слов, однажды услышанных в наушниках дешевого плеера, оказалось достаточно, чтобы нагнать на меня, подростка-девятиклассника, дичайший ужас. Аффект был настолько силен, что даже стало интересно — отчего так? Ответ лежал на поверхности — вся христианская культура построена на утверждении, что плоть бренна, а душа вечна, и вдруг оказывается, что может быть наоборот. Растерянный, я позвонил своей старшей знакомой — кандидату филологических наук. Та меня ободрила: „Ничего, у Бодлера еще не такое написано". Так я одновременно познакомился с творчеством Егора Летова и поэзией Бодлера”.

“В нашем поколении не слышать о Летове, не знать наизусть хотя бы пару его песен означало быть ненастоящим, отлученным от реальности миром формальных иллюзий”.

“Ему так хотелось стать певцом светлого начала, но он оказался поэтом унылого, муторного и тягостного конца. И теперь он умер сам. Как говорят, тихо и легко. Такая смерть, как его песни, дает необъяснимую надежду, которую не смогли обрести летов-ские общественные начинания”.

Сергей Переслегин. Мир после Косова: война возникает во всех сценариях будущего. — “Русский Журнал”, 2008, 22 февраля .

“Соединенные Штаты Америки прекрасно сознают, что они находятся в динамическом сюжете “Гибель Рима” и, разумеется, будут использовать любую возможность, чтобы выйти из этого сюжета. Очень сомнительно, что большую войну американские элиты рассматривают как недопустимое решение”.

“Прежде всего необходимо иметь в виду, что законы динамики систем не допускают глобальной термоядерной войны. Следовательно, к такой войне нужно быть готовым, чтобы, всерьез угрожая ее началом, вынудить пойти на уступки даже не противника, а социосистему как целое. Ядерный шантаж? Да, но не игрушечный, в котором обвиняли Советский Союз, а серьезный. Россия должна отказаться от обязательства не применять первыми ядерное оружие, принять на вооружение доктрину первого удара и приучить и мир, и своих граждан к мысли, что, если другого выхода не будет, мы таки „сбросим все фигуры с доски"...”

“В заключение осталось сказать, что в условиях современного и постсовременного мира важнейшим качеством вооруженных сил любой страны является психологическая способность людей вести войну: отдавать и выполнять соответствующие приказы”.

“Пишут-то хорошо, но не понятно зачем...” Андрей Немзер подводит литературные итоги 2007 года. Беседовал Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2008, № 5, 14 января.

Говорит Андрей Немзер: “Сегодняшнее состояние русской литературы мне не нравится. Мне кажется, что годами навязываемый тезис „мы загибаемся" наконец стал

правдой. Что неудивительно: если постоянно себя хоронить, то когда-нибудь похоронишь по-настоящему”.

“Но у „премиального вопроса" есть и другая сторона. Давно сформулировал и не устану повторять: лучше дать деньги даже среднему писателю, чем оставить в отличном банке. Конечно, премии рождают ревность, зависть и вражду, но они и без премий бы цвели столь же пышным цветом. А так хоть кто-то с профитом”.

“Любую литературную ситуацию определяет не одно поколение, а несколько. Важно, чтобы их представители умели слышать друг друга”.

“Пелевина я „отрицаю" в той же мере, что и Салтыкова-Щедрина. По-моему, оба не художники, а фельетонисты (публицисты) мизантропической складки, завязанные на сиюминутности, брюзгливо судящие об истории, не видящие на небе звезд, втайне сентиментальные, страшно хотящие всем хамить и всем нравиться, вполне преуспевшие в этом деле (обыватель любит, когда в него плюют, продвинутый обыватель — тем паче), блестящие в „частностях", клевещущие на мир и человека — в целом. Щедрин в конце концов написал „Господ Головлевых", книгу, крепко связанную с его прежними сочинениями, но иную, не глумливую, а по-настоящему страшную, неотменимо вошедшую в состав русской литературы. Может, и Пелевин в писателя вырастет”.

Пятиконечная литература. Михаил Попов считает, что в литературном мире нет конкуренции — сплошное штрейкбрехерство. Беседовал Михаил Бойко. — “НГ Ех libris”, 2008, № 6, 21 февраля.

Говорит писатель Михаил Попов: “Я так прикинул (очень, конечно, приблизительно и самоуверенно), большинством происходящих в нем [в литературном пространстве] процессов управляют пять основных тусовок. Слово „тусовка" не означает, что ее члены собираются каждый день, пьют кофе или водку и тачают неотступные планы овладения всеми умами российской реальности. Члены одной такой тусовки могут друг друга ненавидеть или никогда не видеться. Это некие человекоидейные модели, воспроизводящие определенный принцип понимания мира. Две либеральные. Условно говоря, „шестидесятники": Битов, Маканин, Аннинский, Роднянская и иже с ними. Конкретные имена, как вы понимаете, могут быть легко заменены на более для кого-то адекватные, список как угодно дополнен. Вторая либеральная тусовка — условно говоря, „новые книжники" (хотя какие уже “новые”): Немзер, Архангельский, Ерофеев, плюс всякие там мужики-сетевики. Опять-таки готов взять любые имена обратно. Есть две большие патриотические тусовки: неоязычники-империалисты (Проханов и его окружение, в чем-то Куняев, где-то Поляков) и православно-соборные писатели, группирующиеся вокруг Комсомольского проспекта, дом 13. Пятая тусовка — „звезды рассеянной плеяды". От Владивостока и Волгограда до Мюнхена и Лондона с размытым центром в Санкт-Петербурге”.

Сергей Роганов. Мягше и ширше. Заметки на виртуальных полях сетературы. — “НГ Ex libris”, 2008, № 6, 21 февраля.

“Все опубликованные „на бумаге" авторы счастливы одинаково. Каждый сетевой автор несчастен по-своему, воскликнул бы классик! <...> Как бы ни заверяли всех представители „сетературы" в том, что электронные издания и онлайновые журналы твердой поступью идут на смену традиционным бумажным формам, будьте уверены — не сегодня-завтра вы получите „по мылу" предложение собраться с силами и средствами и принять участие в издании альманаха или журнала с собственными работами „в складчину" вместе с другими авторами. <...> Издать бумажный альманах работ, опубликованных на твоем онлайновом ресурсе, — мечта любого сетевого редактора...”

Олег Рогов. Башлачев двадцать лет спустя. — “Взгляд”, 2008, 16 февраля .

“Василий Розанов писал, что известные строчки Некрасова про то, что „хорошо умереть молодым", сослужили весьма худую службу отечеству, имея в виду прежде всего террористов и вообще радикально настроенную молодежь. Радикализм в музыке куда менее опасен, несмотря на, казалось бы, крайнюю политизированность песен: в субкультуре она выполняет роль громоотвода, переводя возможный политический жест в эстетический. Один из очень мощных моментов этого радикализма — самоубийство или ранняя смерть творца, вечно молодой миф. Александр Башлачев и Янка Дягилева — трагические иконы русского рока. И я уверен, что они меньше всего хотели бы быть этими иконами, но такие вопросы решают „почва и судьба"...”

Павел Руднев. Егоркина былина. — “Взгляд”, 2008, 20 февраля .

“По степени влиятельности Егора Летова на умы соотечественников его можно сравнить с Виктором Цоем, чей уход из жизни до сих пор оплакивается. Их отличие состоит в том, что стиль поведения Егора Летова так и не позволил ему выйти из „подвала". <...> Егор Летов стал примером художника, который оставался кумиром целых поколений, не используя стратегии современного пиара. Его не нужно было раскручивать и информационно поддерживать. Егор Летов — это наша непродавшаяся фронда. Поэт, который „убил в себе государство"...”

Владимир Сальников. Уберите Ленина с денег! Черты воплощенной коммунистической утопии в советском искусстве. — “Художественный журнал”, № 65/66, июнь 2007.

“Советский режим был культуроцентричным даже тогда, когда настоящая культурная политика отсутствовала и продолжала по инерции старую, как после смерти Сталина”.

Екатерина Сальникова. “Шпиономания”, — подумал Штирлиц. — “Взгляд”, 2008, 9 февраля .

“В современных сериалах [в отличие от “Семнадцати мгновений весны”] у нас действуют положительные люди, сильные, волевые, даже супермены. Но героизма в них нет, потому что нынешняя эпоха в него не верит. А что такое героизм с точки зрения эстетических условностей? Героизм — это когда действующее лицо совершает подвиги не только потому, что оно попало в экстремальную ситуацию, хочет спасти страну, мир или любимых. Героизм — нефункционален. Это порода. Это когда человек абсолютно согласен на героический образ жизни и пожертвовать им он не может даже ради собственной жизни и личного счастья”.

Екатерина Сальникова. Дебанализация в телеящике. — “Взгляд”, 2008, 17 февраля .

“Похоже, у нас наступает период, когда интереснее всего поговорить о не самом актуальном”.

Екатерина Сальникова. Сила по-телевизионному. — “Взгляд”, 2008, 23 февраля .

“Эпоха коллективизма минула. Общие дела по расчистке окружающей действительности остались. Но эти общие дела не делаются всем обществом, их оставляют особо одаренным особям мужского пола. Для нашего сериала сейчас настоящий мужчина — тот, который один готов делать „общее дело", готов стараться не для своего личного благополучия и даже готов им рисковать и жертвовать ради благополучия общества, ради жизни на земле. А вот мужчины при больших должностях, больших успехах и больших деньгах — то есть идеальные герои рекламы — в сериалах видятся сильными, но не настоящими. Для наших сериалов сила — в самоотверженности, бескорыстии, ну и, конечно, физической живучести. Сериальный формат приказывает герою жить долго”.

Денис Ступников. Свой среди чужих. — “Правая.ш”, 2008, 22 февраля .

“Самая главная особенность [Егора] Летова заключалась в том, что полноценно любить его можно было только издалека. Любое прикосновение к нему грозило лютейшим разочарованием. А он неуверенно чувствовал себя в обществе людей и сравнивал себя „с гробом на колесиках и загнанной мышью". <...> Те, кто знал и понимал его при жизни, не могут сейчас сформулировать ничего внятного. А далекие по идеологии и концепции от Летова люди раскладывают по полочкам всю его концепцию, разбирают его творческий метод”.

Александр Титков. Вровень с колокольнями. Последний скоморох Александр Башлачев. — “НГ Ex libris”, 2008, № 7, 28 февраля.

“Александр Башлачев входит в русскую литературу медленно. Даже не входит. Вползает. Через двадцать лет после смерти он все еще остается незамеченным и неоцененным „большой" литературной критикой. Может быть, это оттого, что критики совершенно не знают, что с ним делать, как его классифицировать и куда отнести? Его причисляют то к „рок-поэтам" (что это такое?), то к „бардам" (подразумевая под бардами куплетистов, блеющих под гитару), а он не был ни тем, ни другим. Башлачев был скоморохом. (Не случайно он вместо креста носил на груди связку колокольчиков.)”.

Любовь Ульянова. Сексоты для либералов. Секретная агентура в либеральном движении (1880 — 1905). — “Русский Журнал”, 2008, 25 февраля .

“Значительная часть материалов агентурных отделов политической полиции, особенно московских, была сожжена в начале марта 1917 года в ходе погромов домов, в которых размещались отделения политического сыска. Активное участие в этих погромах принимали сами служащие политической полиции, возможно, и секретные сотрудники тоже. Странно, что при этом сохранились материалы по секретной агентуре в революционном движении — среди социал-демократов и социал-революционеров, — в то время как материалов по секретному сотрудничеству либералов практически нет. Кроме этого, кажется странным тот факт, что Чрезвычайная следственная комиссия по расследованию преступлений царского режима при Временном правительстве 1917 года, которая состояла по большей части из кадетов, по какой-то причине во время допросов интересовалась секретной агентурой политической полиции только в революционном движении, но не в либеральном. 7 томов опубликованных протоколов допросов бывших сотрудников политической полиции (Падение царского режима. М., 1924 — 1927) содержат многочисленные упоминания о секретных агентах среди большевиков, меньшевиков, эсеров. И ни одного — ни вопроса, ни ответа — о сексотах-либералах”.

Андрей Смирнов. Егоркина былина. — “Завтра”, 2008, № 9, 27 февраля.

“Единственная природа реальности, возможная для Егора [Летова], — тотальная, бескомпромиссная и обязательная война. Война против состояния сна, в котором пребывает мир, против глобального мирового гроба. И актуальная политика, даже в ее радикальном варианте, не дотянула до необходимого Летову уровня интенсивности, ибо оказалась слишком пропитана „злыми сумерками бессмертного дня"...”

Сергей Чередниченко. Три искушения “новых реалистов”. — “Литературная Россия”, 2008, № 8, 22 февраля .

“Литература интересна как непрекращающийся разговор. Я имею в виду не диалог писателя с читателем, а диалоги писателей между собой — как собеседников на пиру”.

“Первое искушение „новых реалистов" было четко сформулировано Максимом Свириденковым: „ДО НАС не было НИЧЕГО"...”

“Второе искушение — это искушение идти толпой...”

“И наконец, третье искушение „новых реалистов" — упрямые поиски позитива. Или положительного героя, как говорили раньше. Или хотя бы вообще Героя — такого, чтобы хватило на роман. С Героем у нас все очень сложно — нет и не может быть героев в обществе, провозгласившем предсказуемую стабильность главной после стяжательства ценностью”.

“Надо отдать должное той серьезности, с которой молодые писатели взялись за свое ремесло. Но, кажется, на данном этапе они, как молодой любовник, слишком торопливы. Меньше восторга собой, больше сдержанности и спокойствия. Спокойная серьезность — эта позиция видится мне подходящей для писательского ремесла”.

Составитель Андрей Василевский.

“Вопросы истории”, “Дружба народов”, “Зарубежные записки”, “Знамя”, “Информпространство”, “Иные берега”

Муса Ахмадов. Дикая груша у светлой реки. Перевод с чеченского Сулеймана Масаева. — “Дружба народов”, 2008, № 3 .

В первой же главке этой напряженной, болевой повести читаем: “Не думал он, что чеченец оскорбит чеченца, попытается опорочить, сможет поднять на него руку... Не думал, что чеченец будет стрелять в чеченца только из-за того, что тот выразит свое несогласие с ним. В детстве, когда читал о таких преступлениях у других, больших народов, он думал: „Как хорошо, что среди чеченцев такого нет и быть не может..." Случилось же не только это, но и много такого, из-за чего он пожалел, что родился в этом краю.

Но делать нечего: ни родину, ни народ не выбирают. Поэтому приходилось нести свое бремя, но при этом оставаться свободным в своем выборе, не становясь слепым орудием в чужих руках.

Усман тоже знал, что эта свобода выбора должна быть у каждого. Узнав, что тот набирает свою группу, Довт записался первым. Во-первых, они были родом из одного села, во-вторых, ему нравился характер Усмана”.

...Разумеется, Довта в финале повести настигла пуля.

Георгий Гратт. Скажи мне, мама, до... Повесть. — “Дружба народов”, 2008, № 2.

Сюжет изобретательного и, по-моему, очень искреннего сочинения не нов: засекреченные ветераны спецслужб убирают суперподготовленных коллег-свидетелей, могущих в новых социальных условиях оказаться, по их мнению, предателями старых устоев, засев за мемуары. Одного из главных героев (само собой, порядочного человека и патриота), разгадавшего замысел бывших руководителей, уничтожили с помощью уличных демонстрантов-экстремистов, психологически точно назначив ему встречу в “горячем” районе (сами, разумеется, на нее не пошли). Мне показалось, что именно в этом месте текст почему-то сорвался в несколько экзальтированную газетную публицистику “с перебором”, хотя картинка дана тут вроде бы глазами самого персонажа: “По Мясницкой тупым строем надвигалась толпа, флаги. Над головами колышутся транспаранты: „Очистим Москву от инородцев!", „Россия для русских!", „Русский, защити свой дом!". Тут же попы с иконами и лампадами умиленно трясут бородами. Размалеванные вроде бы девицы курят на ходу, целуясь в заглот с такого же неопределенного пола личностями. И какие-то бритые ублюдки в коже, на рукавах подобие свастики, в мутных глазах — мечта о бутылке и телке. Передний с мерзким флагом вскинул в приветствии руку. И черная сотня каркнула разом, брызнув ядовитой слюной на землю. Что это? Откуда?! И не стерпел — будто плюнули прямо в него — шагнул, преграждая дорогу переднему. Всей толпе преграждая. Вырвать из рук, разорвать поганую тряпку, растоптать... Но уже налетели, не устоять. Озверели. Повалили, коваными ботинками наотмашь. В живот, в голову. Но не сдаваться. Ты же воин, солдат! Ты должен!..” И — убили, передав в новостях, что во время прохождения “Марша патриотических сил” завязалась потасовка и один человек погиб.

Владимир Енишерлов. Ярмарка тщеславия, или Русские сезоны в Лондоне. — “Информпространство”, 2008, № 3 .

“<...> Я хорошо помню тот осенний лондонский аукцион Сотбис в 1992 году, на котором была выставлена эта главная работа Б. Григорьева (“Лики России”. — 77. К). Огромное 2 на 2,5 метра полотно, с которого на пресыщенных лондонцев смотрели загадочные и страшные, освященные какой-то им одним видимой духовностью скифские лица представителей послереволюционной России, притягивало и пугало. Г. П. Вишневская была на том аукционе, и я слышал, как она сказала, глядя на эту картину, князю Н. Д. Лобанову-Ростовскому, коллекционеру и знатоку живописи: „Я куплю ее. У меня как раз стена в квартире свободна. А это настоящая Россия". В каталоге коллекции Ростроповича — Вишневской среди репинских работ увидел я акварель, за которую даже боролся с Г. П. Вишневской на ноябрьском Сотбис в 1991 году. Это репинский портрет его жены Н. Б. Нордман. В правом верхнем углу акварели надпись: „Подарена мне Репиным в начале января 1915 г. Ив. Бунин". Вот из-за этого сочетания Репин — Бунин я и хотел приобрести этот лист для бунинского музея в Ельце. Как мне казалось, достаточную для покупки этой работы сумму выделила фирма Де Бирс, но кто-то в зале все повышал и повышал ставки, и работа эта в конце концов оказалась в коллекции музыкантов, а теперь все же вернулась в Россию, но не в Елец, а в Петербург...

В мире есть еще одно русское собрание произведений искусства, которое должно обязательно возвратиться в Россию. Я, конечно, говорю о лучшей частной коллекции русского театрально-декорационного искусства, принадлежащей Н. Д. Лобанову-Ростовскому и его бывшей жене Нине. В этой коллекции несколько тысяч работ выдающихся художников, активно работавших в театре, участников знаменитых парижских дягилевских сезонов — Бакста, А. Бенуа, Сомова, Рериха, Анненкова, Гончаровой, Ларионова и т. д. <...> Волынка с приобретением этого собрания, необходимого в России, длится уже больше десяти лет. Н. Д. Лобанов-Ростовский, сознающий значение своего собрания для русской культуры, но не имеющий возможности (ибо не делает денег из воздуха, не сидит на бывшей государственной, а ныне по дешевке приватизированной нефтяной трубе) просто подарить собрание богатейшему государству, предлагает приобрести шедевры по весьма умеренной по современным понятиям цене. Я знаю, что недавно князь Н. П. Лобанов-Ростовский обратился к самым высоким руководителям государства, и надеюсь, что в одну из „башен Кремля" будет приглашен кто-то из наших тружеников-олигархов, которого вежливо и настойчиво попросят приобрести коллекцию для России <...>”.

Рядом с этим текстом главного редактора “Нашего наследия” публикуется некролог князю Георгию Илларионовичу Васильчикову, много лет помогавшему журналу, переводчику, комментатору и издателю знаменитого “Берлинского дневника княжны Марии Васильчиковой”, вышедшего на 20 языках. Светлый был человек.

Леонид Зорин. Медный закат. Прощальный монолог. — “Знамя”, 2008, № 2 .

“Медным закатом” завершается цикл зоринских монологов, начатый публикацией двухлетней давности. Завершается и мемуарно-эссеистическое повествование Руслана Киреева “Пятьдесят лет в раю” (см. “Знамя”, 2008, № 3).

Оба финала — горькие, светлые. И я убежден, что обе одинокие, мудрые, памятливые и доверительные книги останутся в литературе надолго. А у читателя, хочется верить, достанет ответственной благодарности за такую подробную, пропитанную общим и необщим временем, встречу.

Евгений Клюев. Заметки из-за Бугра. Фрагменты будущей книги. — “Дружба народов”, 2008, № 3.

На месте датского правительства я дал бы Клюеву за эти заметки самый почетный орден их самого почетного легиона. Надо же так распробовать чужой уклад, так им/в нем жить и так им поделиться. Все — правда, а временами кажется, читаешь фантастику.

Лидия Кошман. Мещанство в России в XIX веке. — “Вопросы истории”, 2008,

№ 2.

Нетронутая в науке тема. Об этом “забытом сословии” почти не писали, так как изучение его, “мелкобуржуазного по своей сущности, не укладывалось в рамки классового подхода, обязательного в советской историографии”. Здесь — всеобъемлющее исследование — от сословной организации и правового положения до профессионально-хозяйственной деятельности и нравственно-культурных ценностей. Убедительно доказано, что при иных обстоятельствах мещане могли бы развиться в средний класс. А по своему общественно-политическому положению (это видно уже по документам конца XVIII века) мещанство ближе всего было к государственным крестьянам.

Юрий Кублановский (интервью Евгению Чигрину). — “Иные берега” (журнал о русской культуре за рубежом), 2007, № 4 (8).

“ — Наверное, у Вас были любимые места в том „эмигрантском" Париже ? Сохранились они, или теперь все выглядит иначе?

— Париж, как и другие мегаполисы мира, на глазах унифицируется. Где еще вчера был ресторан с крахмальными скатертями и официантами в передниках до полу, сегодня пластик и какие-то крашеные мальчишки в тельняшках разносят устриц.

В свое время один старый эмигрант мне показал маленькое кафе, которое не ремонтировалось, наверное, лет тридцать. Там и теперь легко можно снимать фильм с Жаном Габеном, ничего не меняя. В этом кафе любил бывать перед смертью последний гениальный французский поэт Рене Шар. Когда-то там встречались Эренбург с Элюаром. Я полюбил это кафе еще в период эмиграции. Там же люблю бывать и сегодня (Кублановский временно работает сейчас во Франции. — 77. К). Это Париж, не испорченный туризмом и масскультурой. Таких уголков осталось уже немного. Тем больше туда тянет, и хотя это кафе вовсе не „по дороге", я всегда готов сделать туда крюк”.

Эльвина Мороз. Задачка с тремя неизвестными. — “Иные берега” (журнал о русской культуре за рубежом), 2007, № 3 (7).

В учрежденном и выпускаемом Союзом театральных деятелей журнале (и практически не появляющемся в свободной продаже) встречаются тексты, которых не найдешь нигде. Этот, например, — о народных музеях Паустовского в Крыму и Одессе. Или, ближе к концу номера, — старинный рассказ Гранта Матевосяна “Прозрачный день” (перевод Соны Бабаджанян, послесловие Елены Мовчан).

Татьяна Лабутина. Зарождение англомании и англофильства в России. — “Вопросы истории”, 2008, № 2.

“В середине 1560-х годов в англо-русских отношениях наметились осложнения. Военные неудачи Ивана (Грозного. — 77. К.) в борьбе за Ливонские земли заставили царя задуматься о военно-политическом союзе с Англией, который он намеревался скрепить династическим браком с королевой Елизаветой. Царь также высказывал пожелание в случае внутренней смуты в своем государстве получить политическое убежище в Англии”. Последняя фраза, плохо льющая воду на мельницу сторонников церковной канонизации монарха-англомана, сегодня звучит как-то особенно остро. Любовь русских царей к Англии продолжилась в Годунове, который „не успел покинуть свое отечество, хотя подобно Ивану Грозному не раз помышлял об этом". После смерти этого царя, кстати, родилось и некоторое время жило поверие, что весной 1605 года, прихватив казну, под видом купца он все-таки сбежал в обожаемую Британию”.

Елена Лапшина. Над безалаберною бездной. — “Дружба народов”, 2008, № 2.

Всяко хищного хитрого зверя во мне излови,

облегчи не ручную поклажу — сердечную кладь.

Научи меня, Господи, той нетелесной любви:

не лицо дорогое — любить, не объятья — желать.

Зверь и впроголодь жив — не кормлю, не давала бы пить,

да сама угасаю — близнец не по крови родной.

Научи меня, Господи, так незлобиво любить,

чтобы алчущий зверь не метался по клетке грудной.

Научи меня, Господи, видеть очами любви

не свое отражение в муже — подобье Твое,

чтоб не выло, не корчилось, изнемогая в крови,

то дитя, одичавшее с голоду, яко зверье.

Ольга Лебёдушкина. Бегство от “нельзя”. Детские книжки как взрослое чтение. — “Дружба народов”, 2008, № 2.

“...Что же касается самой Роулинг, то для нашего разговора был бы актуальнее другой вопрос, с ней связанный: почему прояснение этики, предельная фокусировка расплывчатого и расфокусированного этического зрения — то есть то, что важно для абсолютного большинства, — происходит в первую очередь именно в детской книжке?

Да понятно почему. Потому что над “взрослой” литературой висит тотальное “нельзя”, которое сами же писатели себе и сказали. И когда противопоставили этическое — эстетическому, и когда отказались от права первыми задавать обществу этические вопросы и тихо разбрелись по углам делать свое частное дело.

А в литературе для детей, в силу внешней несерьезности занятия и его глубоко спрятанных глобальных амбиций, не произошло ни того, ни другого. Настоящая детская литература всегда выигрывала за счет мирного сосуществования „игры" и „идеи", „искусства" и поучительности. Литературу „взрослую" во всем мире как бросало, так и бросает то в ту, то в другую сторону. Что касается словесности отечественной, то ее, из-за нелегкой судьбы, лихорадит больше, чем где-либо. Особенно сегодня, когда вместе со всем обществом она входит в новые заморозки из тумана очередной „оттепели", совпавшей с сезоном постмодерна в землях иных. При этом и здесь нечто меняется. О чем-то говорит хотя бы уже то, что „Национальный бестселлер-2007" получил „Путь Мури" Ильи Бояшова, маленький роман-притча. Применительно к удачам жанра — случай, конечно, пока единичный, но очень заметный.

<...> А пока взрослые читатели читают детские книжки. И может быть, не менее активно, чем дети. Дело не в мнимом инфантилизме современного общества. И не в том очевидном факте, что книги детям покупают взрослые и иногда читают их вместе с детьми. Похоже, литература для детей на сегодня восполняет тот дефицит душевного здоровья и этической ясности, который в принципе существует в литературе „большой". Она прекрасно воспринимается в рамках традиционного читательского восприятия, которое перестало работать в отношении современной словесности с начала 1990-х годов. Читатель обнаруживает в ней канонические коды, и это ему нравится”.

Григорий Померанц. Девиз рыцарей культуры. — “Знамя”, 2008, № 3.

Из финала эссе, автору которого в этом году исполнилось девяносто лет: “В школьной педагогике равновесие воспитания, готовящего цельного человека, и образования (как подготовки к делу) — проблема, которая постоянно решается и постоянно всплывает вновь. Об этом много и хорошо писал Евгений Ямбург. Однако этого мало. Человек, окончивший школу, не готов к жизни, надо довоспитывать взрослых, помогать тем, кто сам стремится к цельности, и понемногу подталкивать на этот путь. То, что Горький назвал своими университетами, длилось у меня до сорока — сорока пяти лет, когда сложился мой стиль, а кое в чем я и сейчас, подойдя к десятому десятку жизни, продолжаю доучиваться. К этому мне хочется звать всех, кто не потерял стыда и стыдится своих потерянных лет”.

Ирина Роднянская, Владимир Губайловский. Книги необщего пользования. Опыт диалога о “не такой” прозе. — “Зарубежные записки”, 2007, № 4 (12) .

“ <...> В. Г. <...> В русской литературе есть две фразы, которые, конечно, уже навязли на зубах, но когда-то звучали с настоящим пафосом: „Человек — это звучит гордо" и „Человек рожден для счастья, как птица для полета". (Можно вспомнить и „птицу-тройку", в которой „едет жулик", но у Гоголя все сложнее.) Сами по себе эти лозунги ничем не примечательны, даже пошловаты. Что же дало толчок их утверждению? Про „человека, который звучит гордо" говорит типичный подонок (обитатель дна) — Сатин, говорит в ночлежке, где о человеческом достоинстве вспоминать не приходится (или как раз приходится только вспоминать). О „человеке, рожденном для счастья", даже не говорит, а пишет ногами безрукий поляк в рассказе Короленко „Парадокс". Умение писать ногами — фокус, которым этот поляк зарабатывает себе на жизнь. На контрасте, на парадоксальном столкновении смысла и обстоятельств высказывания и возникает достоверность эмоции, и пафос уже не кажется ложным и пустым. Именно этот метод утверждения положительного начала используют наши писатели. Они утверждают: любовь к музыке и поэзии — Мейлахс, любовь к семье — Сенчин, преданную и бескорыстную дружбу — Бабченко. Конечно, это малый уголёк, но он есть.

Как бороться с повседневностью"! Может быть, ее не надо бояться, может быть, ею нужно переболеть в тяжелой форме? И наши герои больны, и это позволяет им чувствовать мир и себя настолько обостренно? Но болезнь — неустойчивое состояние, в конце концов человек либо умирает, либо выздоравливает и теряет это обостренное восприятие.

И. Р. <...> Соглашусь, что перед нами повествования о болезни. Но это — „высокая болезнь", как бы низменны ни были подчас ее проявления. Для меня признаки высоты, высокости — даже не в тех „проговорках", которые Вы ловите и без которых сопричастность читателя, вероятно, была бы вообще невозможна (такие „гуманные места" есть даже у Шаргунова, с кривой гримасой взирающего на дальних и ближних: в его рассказе „Как меня зовут?" это, к примеру, сцена прощания с усопшим наставником-греховодником). Высота — в том неустранимом беспокойстве, которое гонит в „сладкий омут неизвестности, очень знакомый всем холодным самоубийцам, беглецам и когда-то, когда они еще были, — путешественникам..." (А. Иличевский, „Матисс"). <...> Вы приводите две „навязшие на зубах" максимы, чей пафос обновляется и удостоверяется, если вспомнить о контрасте с обстоятельствами, в которых они звучат. Последую Вашему примеру и скажу, не страшась банальности: проснувшийся посреди повседневности человек ищет свою небесную родину. И пока не находит, страждет от тесноты и от пустоты одновременно, на удивление прочим теряя благопристойный облик... <...>

Мы с Вами, как нам обоим кажется, возимся по ходу разговора с „сильными литературными текстами". И если „ни любовь, ни вера, ни жизнь, ни творчество здесь почти невозможны", то минус-присутствие всего этого, воронка отсутствия, куда мучительно затягивает протагониста, очень даже ощущается, как раз будучи источником художественного воздействия. Это „скорбное неверие" (по С. Л. Франку) снимает обвинения в „цинизме", „безнравственности" и пр., которые мы-то избегали предъявлять, однако есть немало охотников...

Но это — к слову. Я о другом. Замечанием об „уходе в молчание" как эпилоге подобной прозы Вы предвосхитили мой умысел напоследок еще раз процитировать А. Гольдштейна: „Достигающий этой словесности и есть тот, кто ее покидает". Литая формула, можно сказать, дистих. В устах того, кого вскоре не стало, звучит особенно пронзительно. Между тем наши авторы, слава Богу, живы и, кажется, не стремятся умолкнуть. Следовательно, им предстоит или освободиться от своих героев-двойников, или преобразовать их заодно с собой; ведь всплыть из глубин молчания к самоповторению значит потерять уже и творческую репутацию в заинтересованной литературой среде”.

Евгений Сидоров. Записки из-под полы. — “Знамя”, 2008, № 2.

“Однажды, уже давным-давно, в Бергамо в весьма интеллигентной писательской среде (в основном это была наша эмиграция) я выразился в том смысле, что не понимаю еврейства как принцип, как знак априорной правды, избранничества и некоего духовного высокомерия, пусть и невольного. Что тут началось! Меня заклеймили позором и потребовали отречения. Представьте, я начал оправдываться, а потом задумался. Получается, что оголтелое, псевдопатриотическое русофильство не любить и порицать мне морально разрешено, это законно, а вот осуждать национальные эксцессы в другом народе мне намертво запрещено под страхом прослыть антисемитом. Слава Богу, нашелся умный и насмешливый еврей, поддержавший меня в ту минуту. И все-таки, думаю, не стоило мне, русаку, с наскока лезть в эту тему, кровоточащую и исторической памятью, и на генетическом уровне. Точно не стоило”.

Валерий Шубинский. Игроки и игралища. Очерк поэтического языка трех лениградских поэтов 1960 — 1970-х годов. № 2 [Бродский, Соснора и Аронзон]. — “Знамя”, 2008.

“„Я" Аронзона (в его вершинных стихах) — это лишь нечто, результирующее из безоглядной смелости речи и чувства и из помянутой „полуулыбки", из легкой закавы-ченности сказанного. Индивидуальность поэта и житейский „образ автора" — вещи совершенно разные, не имеющие между собой ничего общего; в шестидесятые этот

трюизм осознавался немногими, и в этом одна из причин, по которым Аронзон не был вполне оценен при своей короткой жизни.

Однако в семидесятые годы его имя стало одним из важнейших для ленинградской „второй культуры". И не случайно именно в эти годы взаимная подвижность и взаимозаменяемость лица-маски становится одним из важнейших принципов в поэзии Елены Шварц и Сергея Стратановского. Правда, этих поэтов отличают от Аронзона две важнейшие особенности: во-первых, драматургическая, программно-полифоническая структура большинства их стихотворений, во-вторых, — то, что смена лица говорящего (или изменение степени „закавыченности", отчужденности речи) у них маркируется не столько грамматикой, сколько смешением лексических пластов. <...> Ленинградский андеграунд 1970 — 1980-х годов был, пожалуй, в большей степени погружен в язык и мотивирован языком, чем московская неомодернистская поэзия той поры. Но пути этих поисков были во многом намечены еще ленинградскими шестидесятниками — самыми талантливыми из них”.

Юмор Владислава Ходасевича. Предисловие, публикация и комментарии Николая Богомолова. — “Знамя”, 2008, № 2.

“На Плас Пигаль. Светает. Кое-где еще слышна музыка. На тротуарах — запоздалые проститутки. Несколько негров расходятся по домам. У подъездов стоят цинковые ящики с мусором. В одном, поверх всякой дряни, лежит вчерашний букет, не вполне увядший. Негр подходит, роется, отрывает красную розу, продевает ее в петлицу и идет дальше” (“Песня без слов”).

...Почему-то для меня в этой парижской миниатюре мгновенно отразились все фильмы Отара Иоселиани, начиная с приснопамятных “Фаворитов луны”.

Составитель Павел Крючков.

ИЗ ЛЕТОПИСИ “НОВОГО МИРА”

Май

40 лет назад - в № 5 за 1968 год напечатана повесть Василя Быкова "Атака с ходу".

75 лет назад - в № 5 за 1933 год напечатана поэма Павла Васильева "Соляной бунт".