ВЛАДИМИР ГУБАЙЛОВСКИЙ: НАУКА БУДУЩЕГО
«Наслаждение искусством»
В 1973 году в журнале «Nature» была опубликована статья профессора химии Университета штата Нью-Йорк Поля Лотербура «Создание изображения с помощью индуцированного локального взаимодействия; примеры на основе магнитного резонанса» [9] . Эта публикация имела важные последствия для всего человечества, поскольку именно она послужила толчком для развития методов магнитно-резонансной томографии (МРТ). МРТ позволила увидеть без оперативного вмешательства, как выглядит живой человек внутри и какие процессы происходят в его организме. Развитие МРТ изменило современную медицину, но не только ее. Постепенно совершенствуясь, методы МРТ привели в начале 90-х к созданию функциональной магнитно-резонансной томографии, которая позволила в режиме реального времени наблюдать потоки крови, исследовать их интенсивность и обогащенность кислородом. Наряду с развитием нейрофизиологии это дало возможность буквально увидеть реакции мозга на внешние раздражители. Оказалось, что мозг реагирует вполне функционально: та зона мозга, которая интенсивно работает в данный момент, получает более активное кровоснабжение. С начала 90-х годов психология перестала быть гуманитарной наукой, а получила нормальный исследовательский инструмент, который позволил ставить эксперименты и получать объективные (не зависящие от исследователя-психолога) результаты. Это положило начало бурному развитию экспериментальной психологии, одной из самых захватывающих и обещающих все новые и новые открытия областей науки [10] .
В частности, в мозге были выделены так называемые зоны награды, то есть такие области, в которые при определенных раздражителях поступает дофамин — гормон и нейромедиатор, чье воздействие ощущается как удовольствие. Такими раздражителями являются сексуальный акт или вкусная еда, но не только. Зоны награды играют очень большую роль в формировании мотиваций и принятии решений. Мозг фиксирует связь между внешним раздражителем и выделением дофамина и впоследствии как бы подталкивает человека к повторению тех действий, которые привели к приятным ощущениям. Причем выделение дофамина происходит не только при непосредственном наличии раздражителя, но даже при предчувствии его воздействия. Мы испытываем реальное удовольствие, еще ничего на самом деле не испытав, довольствуясь фактически своим прежним опытом. В основном психологи-экспериментаторы исследовали «грубые» физиологические раздражители, но в последние годы ученые всерьез занялись и такими моментами, как наслаждение/отвращение, вызываемое увиденным или прочитанным.
В 2008 году ученые из Университета Гронингена, Нидерланды, опубликовали исследование, в котором пришли к выводу, что воображаемое отвращение и реально переживаемое человеком вызывают одни и те же реакции мозга: одни и те же области мозга возбуждаются, и когда человек переживает ощущение в реальности, и когда видит отвратительное зрелище на видео или читает что-то отталкивающее [11] . Предыдущие исследования показали, что такие чувства, как отвращение, удовольствие и боль, вызывают возбуждение в височных долях мозга. Во всех случаях возбуждаются передная insula и смежная с ней доля — operculum frontal .
C помощью магнитного резонанса было проведено исследование, в котором участвовали 12 добровольцев, у которых ученые вызывали чувство отвращения. Как заметил один из авторов исследования Кристиан Кисерс, «невозможно сказать человеку: „Будь счастлив в следующие 30 секунд”, — а вот чувство отвращения вызвать довольно легко». Реальное чувство ученые вызывали, предлагая участникам эксперимента попробовать очень горькую пищу. Добровольцам также показывали видео с неприятными картинками. И наконец, участников эксперимента просили прочесть определенный текст. В тексте предлагалось представить, как к вам подходит пьяный дурнопахнущий нищий и его тошнит вам в лицо [12] .
Во всех трех случаях с помощью магнитного резонанса регистрировались реакции мозга, и во всех трех случаях они совпали. То есть, когда человек читает текст, воображаемое раздражение, вызывавшее отвращение, приводит к тем же возбуждениям, что при реальном переживании. В данном случае видео или текст действуют на человека точно так же, как реальность.
Ученые в своей работе ссылаются на целую серию статей, в которых исследовалось воздействие боли или наслаждения — реальное и воображаемое, и ситуация в этих случаях точно такая же, как и при переживании отвращения. В частности, реакции мозга на вкусную пищу и на изображение аппетитного блюда совпадают, а вид страдающего человека возбуждает те же области мозга, что и собственная боль.
Лингвист Филипп Дэвис из Школы английского языка Ливерпульского университета с коллегами-нейрофизиологами исследовал другой эффект, возникающий при восприятии текста [13] . Двадцать испытуемых читали предложения из пьес Шекспира, стандартные новостные заметки и бессмысленные тексты. При этом у них снимали электроэнцефалограмму (ЭЭГ) и сканировали мозг при помощи МРТ [14] .
Чтобы исключить эффект узнавания, для эксперимента выбирали не слишком известные шекспировские фразы. ЭЭГ испытуемых во время чтения шекспировских фраз оказалась не похожа на ЭЭГ при чтении привычных или бессмысленных текстов. Как пояснил участник исследования профессор-нейрофизиолог Нил Робертс, когда человек читает бессмысленный текст, состоящий из привычных слов, то на его ЭЭГ появляется особый минимум, так называемый эффект N400. Он означает, что слова не восприняты мозгом. Эта отрицательная волна при обычном чтении не возникает. Когда же предлагается для прочтения осмысленный, но грамматически «неправильный» текст, то энцефалограф вычерчивает положительную волну, так называемый эффект N600. Этот эффект продолжается еще некоторое время после окончания чтения, то есть мозг продолжает заниматься перепроверкой смысла. При чтении Шекспира на ЭЭГ появляется именно такая N600-волна. Исследователи объясняют появление эффекта N600 неожиданным использованием слов, при котором слово приобретает редко используемый смысловой оттенок или меняет смысл вовсе. Например, Шекспир часто заменял глаголы существительными (например, «To lip the wanton women» — здесь существительное lip употреблено в значении to kiss ). Подобное смещение заставляет мозг сначала распознавать слово, затем определять смысл предложения, а после заново реконструировать значение использованного слова в соответствии с построенным контекстом. Получается, что для понимания такого предложения мозгу приходится выполнить трудную дополнительную работу. На томограммах испытуемых видно, что при чтении фраз из Шекспира расширяется область работающих нейронов. Особенно активизируется область теменной доли и нейроны Сильвиевой борозды, ответственной за лингвистический анализ. Мозг интенсивно работает, а в некоторых случаях интенсивная нагрузка является прямым источником удовольствия.
Для человека, не владеющего английским языком, любой текст Шекспира является бессмысленным. Для восприятия любого текста существует своего рода интеллектуальный порог, и если человек не способен этот порог преодолеть, мозг работать отказывается. Но и в том случае, когда текст слишком тривиален, мозг работает, так сказать, вполсилы. Возможно, состояние эстетического наслаждения связано именно с моментом преодоления трудности, но возникает оно только в том случае, когда трудность преодолена: в этом эксперименте человек все-таки понял, что же он читал. А это не всегда возможно. Так, значительные отличия были найдены в структуре мозга музыкантов и людей, лишенных музыкального слуха.
Ученый-нейрофизиолог Психе Луи и ее коллеги исследовали проводящий путь между височными и лобными отделами коры — так называемый дугообразный пучок (arcuate fasciculus) . Он состоит из аксонов (волокон, соединяющих нейроны), идущих от верхней височной извилины (зона Вернике) к нижней лобной извилине (зона Брока) [15] . Оказалось, что у людей, способных с высокой точностью определять высоту тона, и у лишенных музыкального слуха дугообразный пучок устроен по-разному: у немузыкальных людей он более тонкий. Пучок состоит из двух ветвей — верхней и нижней. При хорошем музыкальном слухе эти ветви выражены одинаково, а при его отсутствии верхняя ветвь тоньше, чем нижняя.
С некоторой грустью можно констатировать, что не всякого человека можно научить понимать и чувствовать музыку, хотя обычный слух может быть совершенно нормальным. Дело обстоит даже хуже — поскольку зона Брока и зона Вернике ответственны за понимание и организацию речи, у людей, лишенных музыкального слуха, могут быть серьезные проблемы с изучением иностранных языков и пониманием сложных речевых конструкций, например поэзии.
Кант говорил, что эстетический объект — это источник «незаинтересованного удовольствия». Необходимое условие того, что данный объект будет нами воспринят как эстетический, — это невозможность его использования. Он не имеет приложения, не имеет цели, а только форму целеполагания: он сам своя цель. И это позволяет нам воспринимать его как замкнутый и самодостаточный. Из этого, конечно, еще не следует, что молоток, положенный за стекло в музее, непременно доставит нам «незаинтересованное удовольствие», но в принципе это не исключено, в отличие от того молотка, которым мы забиваем гвозди, — его мы видим не как самодостаточный объект, а только как средство для забивания. Но одной только «незаинтересованности» мало, необходимо еще и удовольствие, непосредственная награда за работу восприятия (возможно, весьма непростую).
Теодора Адорно раздражало это «незаинтересованное удовольствие», которое для Канта было четким индикатором эстетического. Адорно писал: «Изменив свой вид до неузнаваемости, наслаждение скрывается под маской кантовской незаинтересованности. Того, что общераспространенное сознание и услужливая эстетика понимают под художественным наслаждением по образцу реального наслаждения, вообще, по всей видимости, не существует. В художественном опыте tel quel [16] эмпирический субъект принимает лишь ограниченное и модифицированное участие; и чем выше художественный уровень произведения, тем скромнее это участие. Тот, кто наслаждается произведениями искусства как таковыми, так сказать, конкретно, — тот обыватель и невежда; его выдают такие слова, как „райская музыка” и т. п. Но если бы исчезли последние следы наслаждения, то сам собой возник бы вопрос, который многих бы поверг в смущение: а зачем тогда вообще произведения искусства? И действительно, чем больше произведение искусства понимают, тем меньше им наслаждаются» [17] .
Адорно не принимает обязательное у Канта разделение между воспринимающим субъектом и воспринимаемым объектом, такое разделение, по мнению Адорно, приводит к потребительскому отношению к искусству, как к «райской музыке».
Адорно предлагает свое понимание эстетического восприятия: «Момент наслаждения искусством, вызывающий сладострастное чувство, неприятие его получившего универсальное распространение товарного характера, проявляется по-своему — тот, кто исчезает в произведении искусства, растворяясь в нем, тем самым освобождается от убожества жизни, которая всегда слишком недостаточна и скудна. Такое наслаждение (Lust) способно достичь уровня опьянения; к нему, в свою очередь, также неприменимо в полной мере скудное понятие наслаждения, как приятного чувства удовольствия, которое вообще, думается, способно отучить людей наслаждаться» [18] .
То, как Адорно описывает «момент наслаждения искусством», напоминает наркотическое опьянение. Но поскольку поэму или симфонию нельзя «прогнать по вене», такое опьянение может иметь только эндогенную природу, то есть возникает в самом организме.
Каким бы кощунственным ни выглядел «физиологический» подход к столь утонченному предмету, как эстетическое восприятие, возможно, все довольно просто: эстетическое восприятие способно будить воспоминание о реальном опыте или воображаемом событии, а значит, может привести к выделению соответствующих гормонов и возбуждению определенных областей мозга. Но при этом для разных людей — в зависимости от их интеллектуальной подготовленности и особенностей физиологии мозга — источниками наслаждения станут разные произведения искусства.
Возможно, «наслаждение искусством», которое описывает Адорно, в чем-то подобно так называемой «эйфории бегуна». При беге на длинные дистанции силы всегда кончаются раньше, чем спортсмен пересечет финишную черту. Например, при марафонском беге (это бег на 42 километра 195 метров) после 35-го километра практически у всех бегунов наступает кислородное голодание; гликоген, припасенный в мышцах, начинает быстро расходоваться, и тогда наступает состояние эйфории, вероятнее всего вызванной выделением эндогенного опиата — эндорфина. «Бегун на сверхдлинные дистанции Яннис Курос свидетельствовал, что в моменты наибольшей усталости испытывал отделение сознания от истощенного тела, которое следовало за ведущим его вперед отделившимся сознанием» [19] . Чаще всего «эйфория бегуна» встречается именно у марафонцев.
То состояние, к которому, по словам Адорно, «неприменимо в полной мере скудное понятие наслаждения как приятного чувства удовольствия», редко возникает вдруг. Чаще оно тоже сопряжено с длительными интенсивными занятиями, с напряжением и сосредоточенностью, иногда с многодневной бессонницей и физической усталостью, которую человек, занятый творческой работой, почти не замечает. Можно предположить, что Кант скорее описывает «незаинтересованное удовольствие», переживаемое человеком, воспринимающим произведение искусства, а Адорно — «наслаждение» того, кто произведение создает. Конечно, интенсивность переживания в этих случаях будет значительно отличаться.
Вряд ли в ближайшие годы экспериментальная психология подойдет близко к пониманию того, что такое «наслаждение искусством», но эта наука интенсивно развивается, ее инструменты и методы становятся все более изощренными, многое узнаем о природе эстетического восприятия.