BIG БИТОВ (часть I, увертюра)
Дожидаясь работы с “аудиозаписями и аудиопроектами писателя Андрея Битова”, как было заявлено в финале предыдущего обозрения, я и думать не думал, что подступы и вхождение в нее покажутся мне дурной пародией на любимый битовский рассказ “Фотография Пушкина”. Там героя посылали в будущее, чтобы он “всего лишь” сфотографировал Александра Сергеевича и записал его на пленку. Вы, конечно, помните, что из этого вышло. Ничего. Какие-то мелькания, обрывки, шумы, трески, звонкий голос “ЭТОГО не пускать!” и набор очень красивых, но совершенно бессмысленных фотографий: портрет зайца, буря, предшествующая облачку, молодой лесок (племя младое, незнакомое) “…и дальше всё — вода и волны”.
Кстати, эта вода и эти волны тут очень для нас важны.
Дата под повестью “Фотография Пушкина” — 25 августа 1985 года. Через семнадцать лет, накануне своего 65-летия, Битов впервые публично — посредством радиоэфира — расскажет о замысле книги нового поколения, а еще через два года (2004) она, эта “книга” — CD-ROM “Глаз бури”, как раз выйдет в свет и будет отдана-посвящена “Медному всаднику” — беловику, черновикам, битовскому тексту “Мания последования”, пушкинским рисункам Резо Габриадзе и многому чему еще.
То есть без малого через двадцать лет.
Целая жизнь человеческая, вспомним хотя бы Дмитрия Веневитинова, в доме которого Пушкин читал “Годунова”.
И все в ней, в этой мультимедийной книге, как я разглядел и расслышал, — на воде и волнах, на безумии и обретении, на осязании и разглядывании той точки, в которой смыкаются покой и гений. В которой — весь Пушкин, создавший свою “петербургскую повесть”, не увидевшую печати при его жизни.
Мог ли тогда, оттуда, из первого “перестроечного” года прошлого века писатель вообразить, что на границе столетий он встретится — читая в Петербургском университете “Медного всадника” — с летящим через Неву взглядом заложившего город?
В декабре 2004-го мы с Антоном Королевым в один вечер записали на Краснопрудной улице диск стихов и реплик/рассказов/разговоров Андрея Битова. Последнее — на тот день — стихотворение он закончил, как раз когда мы вошли в квартиру, — след события остался на пленке, пардон, в цифре, — Андрей Георгиевич всегда внимателен и к месту, и к времени. Уходя, я уносил с собой некоторые исторические битовские компакты для наших обзоров, на тех же днях купил и “Глаз бури”, одолжил у поэта Виктора Куллэ сборники битовских стихов и эссе, выпущенных “Пушкинским фондом”. Время пошло. Наш диск, Бог даст, выйдет осенью текущего года, вместе с очередной большой порцией “Звучащей поэзии”.
Но почему так странно мы шли вот именно к этому двучастному обзору?
…Прошлой осенью, по случаю юбилейного для Андрея Битова года, в Питере состоялся битовский форум, который проводила Международная ассоциация “Живая классика” при поддержке Санкт-Петербургского государственного университета, Института русской литературы РАН (Пушкинский Дом), Музея
В. Набокова, Института мировой литературы им. А. М. Горького и Принстонского университета (США). Организаторы четко оговорились, что четырехдневное событие — “попытка создания нового жанра (курсив мой. — П. К.), новой формы. Это не традиционные юбилейные торжества, не строго филологическая конференция, не фестиваль, а опыт одновременного глубоко научного осмысления явлений современной культуры и непосредственного живого диалога с этой культурой”.
Там было и чтение Битовым черновиков Пушкина вместе с джазистами.
А в финале пояснения к первому своему компакту (Андрей Битов, Александр Александров, “Оглашенные”, 1997) мы прочитали: “И вот первая запись… Может быть, это рождение жанра”.
Рукописей и черновиков Пушкина здесь еще не было. Здесь Битов оглашает свою прозу, а на следующем компакте (“9 дней по Булату”, 1997) — свои стихи.
Я знал, что в 1980-м Битов записал на “Мелодии” винил-гигант, авторское чтение своего давнего (1961 — 1962) рассказа “Бездельник”. Это был, пожалуй, самый-самый первый его “аудиопроект”. Сегодня его каждый может послушать, зайдя на сайт Некоммерческой электронной библиотеки “ImWerden”. И хотя оцифрована пластинка не вполне хорошо и у меня нет пока возможности понять, какие куски текста выпали при оцифровке (или же автор подготовил для записи отдельную редакцию), — я и думать не думал, с трудом найдя ее, что мне так и не удастся подержать этот диск в руках. Даже хотя бы и — виртуально — при подготовке настоящего обзора.
А подержать надо было, потому что на обороте — вводка И. Роднянской о Битове и этом самом рассказе, она могла пригодиться и ее автору на юбилейном форуме, и мне, на этом форуме не побывавшему, но уже замыслившему свое обозрение. Спустя время, как раз в дни форума, диск все-таки нашли в Отделе звукозаписи Гослитмузея (пластинка почему-то не проходила по каталогу, стояла
в отдельном собрании), любезно сканировали мне текст Ирины Бенционовны, сбросили его на флешку, и я уложил эти файлы в соответствующую папку на
жестком диске моего домашнего компьютера.
Дни дошли до обзора… но в папке ничего не оказалось. В панике я стал искать того, кто этот диск нашел в архиве музея. Сотрудник был болен, но сообщил коллегам, где эту пластинку искать. Инженер, найдя, внял моей просьбе и стал читать искомый текст вслух по телефону, а я помнил, что мне очень нужны из него два сюжета — один в начале, другой — в конце.
Первый — расслышал: выбрать для чтения именно такой рассказ — поступок, требующий решительности, ведь повествование идет в первом лице, автор отдает герою свой реально звучащий голос, и трудно отделаться от иллюзии, что ты присутствуешь при публичной исповеди.
И дальше — почему герой рассказа без дела, почему все время обращается к детству… Ни к чему не пригоден? Еще ребенок? Или — уже Художник?
Но тут в здании редакции вырубили телефоны.
Стремительно садящаяся мобильная трубка все-таки зацепила второй сюжет: сей рассказ сразу — и обещание, и предупреждение. Обещание — исполнилось. Сбылся “я-художник”. А предупреждение? Тут и мобильная связь кончилась. Ладно, отложим.
Дома я взял компакт со стихами — “9 дней по Булату”, почти самиздатно выпущенный “Театром книги БАГАЖ” (основан в 1991 году, на фирменной габриадзевской марке три города: Санкт-Петербург — Тбилиси — Одесса). Кстати, кто не знает, БАГАЖ — это аббревиатура: Битов, Ахмадулина, Габриадзе, Алешковский, Жванецкий. Передавая мне этот компакт, Битов сказал: сберегите его и попробуйте, он очень мне дорог.
Этот диск в качестве “бонуса” мы решили подписать к нашей аудиоработе 2004 года, я знал, что там четыре известных мне стихотворения А. Б., звучащие сквозь (вместе, поверх?) звуки, рождаемые по ходу чтения пятью выдающимися музыкантами.
На диске оказался единственный трек, что ж, так даже удобнее, я приготовился слушать, и на словах —
…И впечатленье таково,
по удаленьи:
во мне лежала вещь Его
на сохраненьи…
Поковырявшись, Он исчез,
как снявши мерку,
и за окном шуршал, как лес,
ища тарелку…
Ах, что же сделал Он со мной?.. –
догадка тщится, –
с моей единственной, родной,
Его вещицей?...
(“Открытое окно, Переделкино, 3 часа ночи
25 января 1980 года [Действительное происшествие]”)
Слово “единственной” еще прозвучало, а то, что курсивом, и последующие шесть строф — уже как отрезало. И любой другой проигрыватель дисков, любой компьютер на этом месте замирали, указывая на какой-то непреодолимый дефект в небольшом пластмассовом кружочке.
Позвонить Битову и рассказать об этой нелепой истории я не решился, тем более что вскорости мой (в который раз!) друг и спаситель Куллэ дал для работы свой экземпляр “9-ти дней…”.
Тогда, помня, что битовско-александровские “Оглашенные” звучат хорошо, как и оба “пушкинских” компакта, выпущенных в конце 90-х, я решил все-таки, перед тем как писать, вложить в ячейку дисковода CD-ROM “Глаз бури” (2004). Последний раз я его смотрел-слушал довольно-таки давно.
Как это напоминал Жванецкий: “В Одессе быстро поднятое не считается упавшим”?
Нет, лучше бы и не вкладывал. Искусное мультимедийное произведение выдавало мне только звуковую дорожку. Ни домашний, ни офисный, ни чей другой компьютер не хотел разворачивать передо мной нежно-коричневое поле, стилизованное под разворот большой книги. Поле, через которое семенил маленький нарисованный Пушкин, поле, полное интерактивных ссылок, за которыми — черновик-беловик “Медного всадника”, видео, анимация, специальная лупа, увеличивающая пушкинский почерк… Честное слово, я все это однажды видел! Видел и самолетик, вылетающий из жерла вулкана, видел вращение пустоты, видел же.
Я не знаю, как у вас, а у меня в сознании все эти нелепости заработали как художественные детали какого-то странного механизма. Перевернув CD-ROM, я внимательно осмотрел рабочую сторону, на которую падает луч лазера, и заметил, что привычное однородное пространство диска как бы разделено своеобразной “канавкой”. Память услужливо напомнила образы из “Мании последования” (в мае 2002 года я записал чтение Битовым этой вещи с эфира “Радио Свобода”, программы Сергея Юрьенена “Экслибрис”). Цитирую с эфирной записи:
“Раз уж я посылал Пушкина туда, из 2099-го года я отправлял нарочного в пушкинскую эпоху, то уж вольно и такую банальщину сейчас произнести — а вот был бы жив Пушкин сейчас… Сидел бы он в Интернете? Водил бы он машину? Любил бы он джаз? Летал бы он на самолете? Но он был нормальный человек.
И вот такая история: телевизор, я думаю, он бы смотрел, потому что ему маразм был не чужд между вдохновениями. И передачи Би-би-си про природу я думаю, что он бы жаловал. Это сейчас я так говорю, а вот вдруг я увидел передачу, как всегда не с начала, ткнул клавишу, и она была о катастрофах. Какой-то вулкан извергнулся на дне моря, над ним образовалась точка. Вокруг этой точки закручивалась соседняя вода, вороночка, из вороночки поднялся столбик и такой кривой, разрастающейся сосулькой или клином, рогом стал подниматься в небеса и куда-то туда уходить. Черная, все более чернеющая зловещая кружащаяся масса. Влетает самолетик, самолетик-исследователь специальный, летчик комментирует это дело, говорит: он приближается к краю бури, к этому кольцу, черному воротнику дымящемуся. Сейчас немножко потреплет, но потом будет спокойно. Влетает самолетик, и там такое круглое прекрасное небо, окруженное черным варевом зла какого-то адского. Тихо и спокойно, спокойнее и сине2е, чем снаружи. И он летит в этой пустоте. И потом летчик с профессиональным шиком говорит: „Вот сейчас вылетать будем, тут есть некоторый момент”. И вот в этом моменте потрепало тоже, и вылетел. И почему-то у меня „Медный всадник” сошелся. Ибо еще Лева (Одоевцев, в “Пушкинском доме”. — П. К.) тридцать с чем-то лет назад додумался до точки и до эпицентра смерча, не знаю, откуда он это взял. Вот в этой тишине царит гений. Войти трудно, вылететь опасно, в середине покой. Мир безумен — вот что происходит…”
Наверное, в этой “зоне отчуждения” на моем диске — тоже спрятан какой-то “момент”.
И я, пожалуй, буду искать другой CD-ROM. А желающим усомниться в правдивости моего рассказа — готов предъявить доказательства.
Но что же мне сейчас-то делать? Рассказать, как на уцелевших пока еще дисках Битов читает рукописи Пушкина, как это завораживающее чтение насквозь прошито волшебными звуками Тарасова и других извлекающих? Или — собезьянничать и вспомнить, как подписывает А. Б. многие свои тексты? Как указывает день, число, иногда — минуту и час?
Что, так и начертать под этой “увертюрой”: “Великий пост, Страстная неделя”?
Или не многие из нас заметили, как звучит в чтении черновика “Стихов, сочиненных ночью во время бессонницы” — апокалиптический “топ небесного коня”?
Нет, пожалуй что “ожидать обезьяну” в себе я не стану и до следующего раза помолчу. Тишина в данном случае будет очень уместна. Тем более что, как сказано в том же старинном “Бездельнике”, “все равно тихо, потому что тишина — это вовсе не отсутствие звуков”. А дальше — сквер, заброшенная церковь, “и купол у нее такой голубой, что растворяется в небе”.
Мемуары великого барабанщика Владимира Тарасова я уж точно дочитаю к следующему разу, а в качестве послесловия или, лучше сказать, эпиграфа к будущей, полнокровной части нашего “BIG Битова” приведу — с разрешения — фрагмент письма ко мне поэта Виктора Куллэ, которому посчастливилось побывать на юбилейном битовском форуме и увидеть/услышать то, что существует теперь и в цифровой записи:
“Впервые вживую чтение Битовым черновиков Пушкина я слышал прошлой осенью, на происходившем в Питере форуме к его 70-летию. Надо сказать, что впечатление это производит ошеломляющее — гораздо более сильное, чем в записи. Происходило все действо в Джазовой филармонии, а сопровождала чтение роскошная команда, собранная Володечкой Тарасовым.
Чтобы не запутаться, попытаюсь разложить ощущения на несколько составляющих.
На первый взгляд (тем паче весьма деликатно подсвеченное джазовыми виртуозами), это было чистое камлание. Андрей читал, постепенно обретая драйв, иногда голос едва ли не преображался в джазовый инструмент — при этом ни малейшей декламации, актерства. Все происходит так, будто мы случайно подслушали внутренний монолог человека, бесконечными повторами доводящего себя едва не до исступления.
Второе (а формально, вероятно, первое) — нахальная и блистательная в своей удачливости попытка влезть в шкуру Александра Сергеевича, показать психомоторику рождения стиха как бы изнутри (а для нас, слушающих, — как бы со стороны). Подозреваю, что изначальная задача была именно такова, — все прочее добавилось в процессе. Для того чтобы просто наткнуться на эту идею, нужно было бессчетно перечитывать эти самые черновики — перечитывать именно как чтение душеполезное и доставляющее эстетическое удовольствие, а не сухим глазом текстолога.
И наконец, третье: те поиски „нашим всем” чистоты звука, единственно верной интонации, которые и выставил Битов напоказ в своем проекте, содержат полузабытый ныне намек на изначальную связь поэзии и музыки. Впрочем, даже не намек, и уж никак не декларацию, скорее все-таки урок — для меня лично чрезвычайно значимый…”