“АПН”, “АПН — Нижний Новгород”, “Афиша”, “Ведомости”, “Взгляд”, “Время новостей”, “Газета.Ru”, “Грани.Ру”, “День литературы”, “Искусство кино”, “Итоги”, “Коммерсантъ”, “Культура”, “Литературная Россия”, “НГ Ex libris”, “Независимая газета”, “Новая газета”, “Огонек”, “Политический журнал”, “Полярная Звезда”, “РЕЦ”, “Российская газета”, “Русский Журнал”,

“Советский спорт”, “Топос”

 

Александр Агеев. Витамин свободы. — “Взгляд”, 2008, 26 марта .

“Умер Анатолий Азольский. <…> Его романы и повести последних лет — это какой-то волшебный сплав всех известных жанров, и „высоких”, и „низких”. На надежной подкладке традиционной русской прозы очень высокого качества он выплетал совершенно неожиданные кружева, соединяя триллер, фэнтези, детектив, боевик. Но в итоге получался не монстр и не кадавр, как у многих современных любителей коктейлей, а все равно — русский психологический роман”.

“Чтобы роман этот пробудился от спячки, зажил жизнью, Азольский создал новый тип героя. Как ни странно, герой этот очень похож на героев многих голливудских боевиков: он одиночка, иногда даже с неясным криминальным прошлым, против него все — государство, общество, мафия, церковь. Но он осознает свою правоту, он никому не верит, и у него достаточно воли, чтобы даже вот так — в одиночку, нарушая писаные и неписаные законы, добиться справедливости. <…> Все творчество Анатолия Азольского говорит: были, есть и будут такие люди. Если сможешь, если сил хватит — стань таким”.

Андрей Архангельский. Попса и власть. — “Взгляд”, 2008, 6 марта .

“Бизнес заинтересован в том, чтобы покупки совершались как можно бездумнее и спонтаннее; власть заинтересована в том, чтобы ее действия одобрялись как можно более спонтанно и единодушно”.

“<…> бизнес и власть объединили свои интересы — коммерческий и идеологический — в попсе. Тотальность попсы одинаково устраивает и бизнес, и власть. Коммерческий интерес и идеологический уже настолько переплелись, что трудно отделить один от другого”.

“Сегодняшний совместный дискурс власти и бизнеса отрицает само право на сложность мировосприятия, само право человека на сложность”.

Анастасия Афанасьева. Бегут девочка и пони. — “РЕЦ”, № 50 .

“Я уже озвучивала, что поэт — существо с особым устройством головы, в которой существуют особенные, ну, кто знает, как назвать этот механизм — пусть нейронные связи, отвечающие за появление стихов. Когда что-то в моей голове перестраивается, тихо и глубоко меняется — появляется проза. То есть: потребность — настоящая, живая потребность — писать прозу у меня появляется тогда, когда стихи уходят”.

См. также: Анастасия Афанасева, “Повесть о детстве” — “Новый мир”, 2008, № 3.

Ольга Балла. Руководство к выживанию. Журнальная галерея: “Новое литературное обозрение” — 16 лет в строю. — “Взгляд”, 2008, 13 марта .

“У „НЛО” весьма определенный адресат: гуманитарная интеллигенция с либеральными ценностями и „западническими” симпатиями. Так вот, задача его — не только (может быть, и не столько?) шлифовка теоретического инструментария для понимания литературного процесса. Она еще и в том, чтобы снабдить нынешнего критически мыслящего интеллектуала-гуманитария инструментами самоопределения. Выработки и защиты своей позиции в мире и в обществе. Дать ему руководство к выживанию. Причем — сугубо научными, аптекарски точными средствами. Без публицистики. В каком-то смысле — без идеологии”.

“Литература здесь — только повод и материал для того, чтобы говорить — даже не о культуре, но о человеческой природе, спроецированной на культурные условности.

О том, что она очень во многом создается ими — и помимо них в конечном счете вряд ли существует”.

Павел Басинский. “Коллеги! Не судите строго…” Известный критик Павел Басинский выпускает в издательстве “Вагриус” художественное исследование “Русский роман”. Беседу вела Полина Ханбигян. — “Взгляд”, 2008, 19 марта.

“И тогда я сказал себе весело: „Если ты такой умный, если так много знаешь о русском романе, ну и напиши этот самый русский роман”. <…> Я не утверждаю, что написал хороший роман. Но я стопроцентно утверждаю, что написал: а) роман и б) русский роман. <…> Конечно, я понимаю, что подставился. Критик, который сам написал роман, похож на голого монаха. До этого всех поучал, каким надо быть человеку, а как разделся — смотреть стыдно! Критик, который сам вышел на литературное поле брани, обречен на избиение”.

Сергей Беляков. Противостояние почвенников и либералов, на мой взгляд, естественно и неизбежно. Беседовал Захар Прилепин. — “АПН — Нижний Новгород”, 2008, 20 марта .

“<…> более всего хочу найти нового литературного героя, который прославил бы и затмил своего создателя, как Остап Бендер прославил и затмил Ильфа и Петрова, как Шерлок Холмс прославил и затмил Конан Дойла”.

“Противостояние почвенников и либералов, на мой взгляд, естественно и неизбежно. Плохо другое. До сих пор не преодолена литературная замкнутость. Однажды разговаривал с замечательным литератором-почвенником, талантливым и умным человеком, и выяснил, что он не знает, кто такой Иличевский. То же самое и у либералов. Одна приятная и эрудированная дама объявила, что не читает мои статьи, потому что у меня „имперское мышление””.

“Романа Сенчина я долго ругал за отсутствие воображения, назвал даже как-то „лишним писателем”. Но после „Льда под ногами” я взглянул на его творчество другими глазами. Да, это одна из ключевых фигур в современной литературе. Писатель-хроникер. Его произведения можно будет использовать как источник по истории

повседневности”.

Кира Богословская. Сериалы: welcome в мир иной. — “Искусство кино”, 2007, № 9 .

“Базовые метафоры успешного сериала должны соответствовать тем течениям культурных и общественных настроений, которые преобладают в данный момент в обществе. Но при этом соответствовать им не прямо, а таким образом, чтобы зритель, сидящий у телевизора, продолжал оставаться в пространстве символической безопасности — лично ему, его картине мира, ценностям, идентичности в момент просмотра ничего не должно угрожать”.

“По результатам исследований именно за счет актуализации базовой тревоги не имели достаточного рейтингового успеха многие передачи и программы, посвященные реальным и актуальным для всех зрителей темам нашей жизни — детям, здоровью, социальной проблематике”.

Михаил Бойко. Режим неизвлеченных смыслов. 60 лет философу Федору Гиренку. — “НГ Ex libris”, 2008, № 10, 20 марта .

“Этому философу удалось поставить, пожалуй, самый точный диагноз современности — „режим неизвлеченных смыслов” и „антропологическая катастрофа”: „В мире антропологической катастрофы скорость смены одного события другим так велика, что значения и смыслы не успевают осесть. Выпасть в осадок. А если они и кристаллизуются, то мы их не успеваем сделать фактом сознания. Поэтому сегодня каждому из нас приходится жить в режиме неизвлеченного смысла. В мире неясного и неочевидного. А если мир неясен, если он лишен смыслов, то в нем невозможно и напряжение воли. А если в мире нет воли, то в нем нет и того, что существует, если мы

хотим, чтобы оно было. Предметы воли и веры исчезают, растворяются в мире причинных зависимостей. Мир как бы проседает”. Оттого, как голодному человеку снится обед, а вшивому — баня, современному человеку грезится Апокалипсис — карающее, но очистительное вторжение извне. Современный кинематограф отражает одержимость этим страхом…”

Михаил Бойко. И щуку выбросили в реку. Памяти философа и литературоведа Георгия Гачева. — “НГ Ex libris”, 2008, № 11, 27 марта.

“Сложно припомнить другого гуманитария, который, стыдясь односторонности своего образования, в середине жизни принялся бы заново штудировать математику, физику, химию и биологию. Гачев решился. К сожалению, слишком увлекся выискиванием гуманитарных параллелей естественнонаучным понятиям. Электромагнетизм у него

ассоциировался с романтизмом, изучение строения вещества — с психоанализом, а полупроводники — с полукровками. Примерно тем же занимались в свое время Шеллинг и другие натурфилософы. Для науки тот период оказался не слишком плодотворным”.

“Мне кажется, что Георгий Гачев был человеком с ярко выраженным доминированием правого полушария, отвечающего за образное, синтетическое мышление. Оттого ему так удавались неологизмы <…>”.

“И все же Гачев велик не этим. А своей верой в единство знания — что позволяет считать его продолжателем традиции Серебряного века. Всю жизнь он искал Абсолют, или, как он выражался, „Инвариант Бытия””.

См. также: Владимир Винников, “Смерть „всечеловека”. Георгий Гачев: попытка

некролога” — “Завтра”, 2008, № 13, 26 марта .

Cм. также: Леонид Латынин, “Памяти Георгия Гачева” — “Взгляд”, 2008, 24 марта .

Яна Бражникова. Великие иллюзии. Большой Брат и гибель сообщества. — “Политический журнал”, 2008, № 5, 24 марта .

“В основании всякого института лежит фундаментальная иллюзия, которая и образует его легитимность как установления (institutio). Школьник осваивает языки отдельных наук, свято веря, что каждая из них сообщает истину о своем предмете. Эта истина уже добыта другими, необходимо лишь освоить язык, на котором они сообщают ее. Школьная наука не может обманывать. Для того, кто идет дальше, приоткрывается неожиданное: оказывается, есть лишь различные способы описания „истины”, сама же она является результатом некоторого „установления” — подчас совершенно произвольного, в лучшем случае — конвенционального. Однако для того, чтобы работать в рамках того или иного института, необходимо воспроизводить эту ключевую иллюзию, которую никто не может ни доказать, ни опровергнуть. Собственно, это постоянное усилие воспроизводства ключевых „условий”, на которых покоится институт, и есть то единственное основание, на котором он установлен. Конец воспроизводства — конец институции”.

Михаил Бударагин. Там, вдали, за рекой… — “Взгляд”, 2008, 13 марта .

“Будущее — при любых политических режимах — обречено быть будущим унификации”.

Дмитрий Быков. Надежда для Арканара. — “Огонек”, 2008, № 10, 3 — 9 марта .

“Этот фильм [Алексея Германа по роману Стругацких „Трудно быть богом”], кажется, — самый ценный итог российской истории последнего десятилетия. <…> Наверное, эту картину сравнят и с „Андреем Рублевым”, по отношению к которому она недвусмысленно полемична. „Рублев” — жестокое кино по меркам шестидесятых, но до германовских кошмаров ему далеко. Это кошмары не натуралистические, а скорее сновидческие, клаустрофобные, из самых страшных догадок человека, привыкшего прикидывать эту средневековую судьбу на себя”.

“Герман снял свою лучшую картину, почти божественную по мощи и красоте”.

Федор Гиренок. “„Офилософить” нельзя только учебники по философии...” Беседовал Алексей Нилогов. — “Русский Журнал”, 2008, 17 марта .

“Я по-прежнему считаю, что тот, кто хорошо говорит, тот не мыслит, ибо мысль приводит слова в замешательство, не укладываясь в пространство языка”.

“Вся так называемая реальность является не чем иным, как объективированной галлюцинацией. И поэтому чем больше в ней от объекта, тем дальше она от человека.

И наоборот: чем больше в ней иллюзий, тем больше в ней человеческого”.

“На мой взгляд, недавно закатилась звезда социальных наук. Но это мало кто заметил. Эра социального закончилась не потому, что появилась некая масса, как думал

Бодрийяр, а потому, что закончилась эпоха больших иллюзий”.

“Философия у нас будет тогда, когда мы очень захотим, чтобы она была”.

Федор Гиренок. Мужество мыслителя. Существую — следовательно, мыслю. — “НГ Ex libris”, 2008, № 9, 13 марта.

“Проблема состоит в том, что тело не создано для мысли. Оно наполнено всякими желаниями, влечениями, фантазиями. Вот тебе захотелось подумать, а тело тебе говорит: „Займись мной. Смотри, сколько вкусных вещей на витрине…” И ты смотришь.

И никакой мысли поймать уже не можешь. Но тело — это еще не вся трудность. Мешает мыслить язык. Он тебе предлагает свои слова, речевые формулы, а они, как правило, банальны и сами собой разумеются. <…> Смелость мыслителя в том и состоит, чтобы не испугаться репрессий языка и культуры по отношению к сознанию и мысли”.

Павел Данилин. Сталин жив. — “Взгляд”, 2008, 13 марта .

“Сталин жил. К сожалению, умерший 55 лет назад, он живет и сейчас. И сейчас необходимо, чтобы Сталин стал исторической персоной, а не фактором политики. Пока Сталин существует в актуальном политическом пространстве, не может идти никакой речи об историческом примирении нации”.

Лев Данилкин. Россия: общий вагон. — “Афиша”, 2008, 21 марта .

“„Россия: общий вагон” — никудышная беллетристика, но очень ценное свидетельство, одна из немногих вещей, дающих реальное представление о том, что на самом деле происходило в России нулевых; и если кто-нибудь примется рассуждать о литературе путинской России и забудет упомянуть Ключареву — не слушайте этого человека. Ключареву нельзя не заметить, ее можно только замалчивать”.

Cм.: Наталья Ключарева, “Россия: общий вагон” (“Лимбус Пресс”, 2008), а также — “Новый мир”, 2006, № 1.

Елена Денежкина. Нация против государства. — “АПН”, 2008, 17 марта .

“<…> объявление себя русским националистом со стороны некоторых наших политиков — это не шаг, продиктованный безумной смелостью или любовью к своему народу. Это очень прагматичный шаг — этнонационализм становится не просто ведущей мировой идеологией, он становится образом жизни”.

Игорь Джадан. Эффективное доверие: право на национализм. — “Русский Журнал”, 2008, 13 марта .

“Личная свобода неполна без права на национализм — права относиться к своей национальной идентичности как к непреложной ценности. Произвольное „обрезание” этого права под предлогом того, что только индивидуальные свободы имеют ценность, не выдерживает критики. <…> Оценка своей нации как уникальной ценности, стоящей в ряду ценностей выше других наций, вполне легитимна, так как непосредственно следует из права индивидуума на свободную оценку”

Даниил Дондурей — Владимир Магун — Сергей Медведев. Общество взаимного попустительства. Почему в России справедливость важнее свободы? — “Искусство кино”, 2007, № 9.

“В. Магун. Ну что вы говорите, друзья? Какой же феодализм в постиндустриальную эру, при средствах массовой информации, рыночных отношениях и даже идеологии прав человека?

Д. Дондурей. Я не согласен с вами. Мне кажется, русская культура — выдающаяся. Она может всегда подковать любую социокультурную блоху, прообразы которой созданы в Англии. Да, есть свобода информации, цифровое телевидение, интеграция в мировую систему, многопартийная система, но при этом — потрясающая теневая экономика, восхитительная жизнь судебной системы „по понятиям”, тончайшие суперловкие чиновничьи „откаты”. Я назову двадцать свидетельств феодализма, которые великолепно уживаются с сотовыми телефонами, по пять штук лежащими перед каждым распределяющим ресурсы человеком. В этом и есть культурный, адаптационный блеск”.

Александр Дугин. Баланс консерватора. — “Политический журнал”, 2008, № 4, 11 марта.

“Нет ничего более эфемерного, чем „стабильность” и „устойчивость”, особенно в нашем случае. Так что не стоит заведомо исключать никакого сценария. Если этого потребует Россия, народ и наша священная история, мы должны быть готовы и к революции. К консервативной революции, само собой разумеется”.

Духless в законе. Беседу вела Татьяна Владыкина. — “Российская газета”, 2008, 19 марта .

Говорит Александр Архангельский: “Издержки понятны, потому что размывается само представление о том, что такое литература, а что не литература. Но я бы сегодня предпочел бы говорить и о преимуществах: звание писателя опять стало престижным. Случайные люди не полезли бы в эту нишу, если бы не чувствовали, что писатель — это не только деньги, но и некая общественная роль”.

Евгений Евтушенко. “Болельщиков любя, голы дарил, как прянички…”. К открытию футбольного сезона поэт Евгений Евтушенко предложил редакции три новых стихотворения о кумирах своей молодости. — “Советский спорт”, 2008, № 38, 15 марта .

Это помнят болельщики сведущие —

подковали Федота, Бобра

по заданию в Киеве.

Следующая

предстояла в столице игра.

..............................

Михаил Елизаров. Писатель или поэт не должен быть мудрым. Он должен уметь рассказать историю. Беседовал Захар Прилепин. — “АПН — Нижний Новгород”, 2008, 12 марта .

“Я не Бог весть какой знаток и любитель поэзии. Есть современные поэты, чье творчество мне интересно, это — Шиш Брянский и Всеволод Емелин. Эти люди пишут те стихи, которые мне хочется учить наизусть — мой основной критерий приятия чьего-то поэтического творчества. Кстати, очень нравятся пелевинские и сорокинские стихи в романах. С прозой, по-моему, все благополучно. Лет через десять это время назовут расцветом 2000 годов. С полдюжины только действующих классиков, вроде Сорокина, Пелевина, Лимонова, Проханова, Мамлеева. Если оглянуться на девяностые годы или восьмидесятые — прогресс фантастичен. Безусловно,

расцвет”.

“Теоретически нынешняя литературная вечность велика, ее пространства грандиозны, и всем хватит места. Это уже не рай иеговистов для ста сорока тысяч спасенных.

И этой вечности теоретически хватит на всех нас, и в ней все „спасутся” и заодно потеряются. Мало кто верит в бессмертие души, а только надеется на бессмертие культуры, которая сохранит и донесет в виде текстов грядущим поколениям. Можно предположить, что большие шансы на „сохранение” имеет тот, за кем будет стоять информационный ресурс, сервер, электронный сетевой рай. Художественная вечность образца девятнадцатого века и вечность двадцать первого века — это разные объемы, в которых критерий сохранения — не обязательно литературные достоинства текстов. Если я тебе сказал: „Останутся Лимонов, Распутин, Белов, Бондарев, Пелевин, Сорокин, Мамлеев, Проханов” — то это, скорее, мое пожелание. Потому что эту новую вечность хрен поймешь. Может, в ней останутся Донцова, Робски и Багиров, точнее не они останутся, а их оставят — те, кто будут системными администраторами у вечности через сто или двести лет”.

Александр Елисеев. Сверхполитика для внутрьдержавы. — “АПН”, 2008, 11 марта .

“Держава, понимаемая как мировой центр и субъект мирового могущества, не должна вести какую-то политико-экономическую борьбу за власть над периферией. Ей не нужны ни страны-сателлиты, ни военно-политические блоки, ни экономическое присутствие, ни идеологическое воздействие. Все, что надо для жизни государства, имеется внутри этого самого государства, остальное рассматривается как нечто внешнее и принципиально ненужное. Воздействие вовне, конечно, осуществляется, но оно ставит своей целью не расширение влияния, а сохранение статус-кво. В основном, это касается обеспечения безопасности мировой державы. Причем сильная держава может позволить себе ограниченные расходы на поддержание этой безопасности. Так, ядерного арсенала (причем не обязательно гигантского) вполне хватит для того, чтобы навсегда устранить хоть какую-то угрозу внешнего нападения”.

“Россия может сделать это. У нее есть все условия для создания самобытной (во всех отношениях) внутрьдержавы, по-настоящему суверенной, независимой от внешнего мира”.

Жизнь с вложенной целью. Разговор с Людмилой Сараскиной, автором книги “Александр Солженицын”, о ее герое. Беседу вела Елена Дьякова. — “Новая газета”, 2008, № 20, 24 марта .

Говорит Людмила Сараскина: “Несколько лет назад я стала — для некоей гипотетической работы — составлять летопись его [Солженицына] жизни. <…> Я знала доподлинно: биографической книги о себе при жизни он не хочет. Мы не раз говорили об этом — с 2000 по 2005 год. А в конце 2005 г. „ЖЗЛ” начала серию „Биография продолжается”. Издательство обратилось к Солженицыным. Александр Исаевич внятно объяснил, что прижизненной биографии не хочет. Ему так же внятно ответили, что звонок уведомительный и что книга о нем все равно будет. Он может только рекомендовать автора. Или — не рекомендовать. <…> Тогда-то и возникла моя кандидатура, коль скоро я уже плотно работала. Разумеется, я согласилась. С радостью, трепетом и некоторым ужасом”.

“Мудрейший совет дала мне Елена Цезаревна Чуковская. Она и в книге очень важный персонаж, и помогала на всех этапах. Она сказала: „Самым сложным для вас будет — решить, от чего отказаться. Если захотите охватить все — утонете”. <…> Но я вполне допускаю, что когда-нибудь напишу книгу такого же объема — „Солженицын в изгнании”. Или „Солженицын в полемике с Третьей эмиграцией”. Или „Солженицын после возвращения в Россию”…”

Cм. также статью Аллы Латыниной “Призвание и судьба” в настоящем номере “Нового мира”.

За синей птицей. Беседу вела Мария Седых. — “Итоги”, 2008, № 13 .

Говорит Людмила Улицкая: “Рассказы Чехова всегда любила, от самой „Каштанки”. Я вообще рассказы как жанр очень люблю. <…> А пьесы чеховские всегда были мне скучны. Я недоумевала, почему их сто лет ставят во всем мире. Но, не очень себе доверяя, перечитывала раз в сколько-то там лет. Все-таки ожидала: вдруг откроется чеховская тайна? И она открылась несколько лет тому назад. И просто — как под дождь, как под ливень: сразу поняла. Или показалось, что поняла. Великий театр абсурда. Все — тончайшими штрихами. Диалог только притворяется диалогом, на самом деле система монологов почти всегда. Каждый — о своем, почти не слышит другого. А когда открылось, сразу же и ответила на это открытие, как смогла”.

“Тоже, между прочим, мое открытие последнего времени: до чего хорош Горький! Шла в чужом подъезде, кто-то книги выбросил, я взяла сверху лежащий томик —

„В людях”. Раскрыла — а с детства не перечитывала, — до утра читала. Дома-то есть, но и не думала заглядывать. Он из моды вышел. А ведь тоже великий, тонкий писатель, с трагической судьбой и загубленный властью”.

Елена Зайцева. Искусство против всех. — “Искусство кино”, 2007, № 9.

“Классическую картину, которая являлась моделью мироздания, „окном в мир”, вытеснило искусство кино. Кино более живо, чем неподвижная техника „холст, масло”, может передать драму жизни, красоту природы и неумолимость законов бытия. Здесь блестяще и неизмеримо бо2льшим арсеналом средств разрешаются проблемы колорита, воздушной среды, композиционной выразительности и передачи движения. Живописи более нечего делать на этом поле”.

Сергей Земляной. В новой системе политических фраз. — “Политический журнал”, 2008, № 5, 24 марта.

“Главный герой великого романа Максима Горького „Жизнь Клима Самгина” считал человека „системой фраз”. В известном категориальном смысле это же относится к политике. Если бы существовал частотный словарь терминов современного политического языка, в нем наверняка был бы зафиксирован экспоненциальный рост начиная с 2000 г. употребляемости слова „институт” в пиквикском, то есть переносном социологическом смысле…”

Сергей Казначеев. Разрозненные пазлы, или Письма темных людей. — “Литературная Россия”, 2008, № 13, 28 марта .

“Применительно к молодой критике особенно тревожным кажется низкий уровень осведомленности. Они предельно нелюбопытны к тому, что было до их ослепительного появления, а потому их писания часто напоминают „письма темных людей”. То есть некая начитанность есть, но она уродливо однобока. Они знают Дерриду и Уэльбека, но не в курсе, кто такие Кожинов и Передреев. Вера Павлова (не важно с каким знаком) в системе их координат значительнее, чем Вера Галактионова, если они вообще слышали об этой блистательной писательнице”.

Как вы предохраняетесь? Внутри и вне интеллектуального контрацептива. — “Русский Журнал”, 2008, 9 марта .

Говорит Максим Шевченко: “Я считаю, что любые, самые радикальные, самые страшные и неприятные для кого-то книги имеют право на то, чтобы издаваться, печататься и продаваться, если их покупают, читаться. Я могу сказать, официально можете это зафиксировать: я храню дома все запрещенные книги, какие только здесь запрещены, и я все эти книги даю читать другим людям. Другое дело, что не все люди их способны прочитать, это я могу сказать точно, потому что это работа интеллекта, читать даже то, с чем ты принципиально не согласен, тем более работа интеллекта”.

Анатолий Королев. [Рубрика “Как поживаете?”] — “Итоги”, 2008, № 13.

“На днях перечитывал „Мастера и Маргариту” Булгакова и окончательно утвердился в мысли, что эта взрослая книга вот-вот станет на золотую полку детской литературы, туда, где уже стоят „Путешествие Гулливера” Свифта или „Робинзон Крузо”

Дефо…”

Федор Крашенинников. “Я описал самый непоэтичный вариант — жалкое и унылое угасание страны”. Беседу вел Дмитрий Родин. — “Полярная Звезда”, 2008, 9 марта .

“<…> я просто предположил, что в ближайшие десятилетия события будут развиваться примерно как в прошедшие, может чуть быстрее. <…> Так вот, я тоже попытался создать реальность, которая так же противоположна нашей, как наша реальность противоположна реальности советского времени. Возможно, местами я перегнул палку, некоторые читатели мне говорили, что сложно „въехать” в текст, в тамошнюю запутанную ситуацию. Наверное, это издержки концепции — человеку из 1988 года тоже сложно было бы разобраться в нашей реальности, особенно если просто посадить его перед телевизором”.

“Статус-кво не будет длиться вечно, даже если бы мы этого очень хотели. Надо быть готовым к тому, что ситуация изменится, причем изменится в худшую сторону. Россия — это не данность, не геологический фактор, не аксиома. Она есть сегодня, но ее может не быть завтра. Солнце будет, Луна будет, будет течь Волга, а России — не будет”.

См. текст книги Федора Крашенинникова “После России”

cult/2008/03/09/posle_rossii.htm>.

Григорий Кружков. Дрожь до сердца. Поздняя поэзия Монтале. — “Русский Журнал”, 2008, 19 марта .

“Почему я пишу о [Эудженио] Монтале, в сущности, зная о нем очень немного? Потому что я ищу круг соратников Йейтса. Потому что в эпоху, когда господствует массовидное сознание, когда акции индивидуальности круто падают, поэты образуют свое всемирное Сопротивление. Я думаю о некоем Круглом столе рыцарей поэзии, об интернациональной „капелле” ее трубадуров. В Италии таким рыцарем индивидуализма был, прежде всего, Монтале — самый одинокий, угрюмый и загадочный поэт в своем поколении. Ради того, чтобы читать Монтале, я, в общем-то, и стал учить итальянский — самоучкой, как он сам самоучкой учил языки в юности”.

Алексей Кубрик. Сказать этому миру “да”, может быть, труднее всего для поэта... Беседовал Захар Прилепин. — “АПН — Нижний Новгород”, 2008, 27 марта .

“Можно и несколько иначе: у Есенина самая (после Пушкина) светлая, природная просодия. Кто может его не любить? Те, чья эгоцентричность на стороне цивилизации, а не Бога? Окончательно глухие к музыке? Боящиеся, что их поймают на хоть чем-нибудь открытом и внятном? А вот не понимать в Есенине можно очень даже многое. Поэт ведь может думать одно, а его легкая (тяжелая) лира споет совсем другое...”

Майя Кучерская. Мильон терзаний. — “Ведомости”, 2008, № 57, 31 марта .

“Тимур Кибиров, поэт, чей голос в последние годы стал звучать реже и тише, словно очнулся и написал сразу три поэмы, объединенные одной темой. Тема сформулирована во вступительной части к книге: „Нравоученья и катехизиса азы”. Не сон ли? Вечный шутник и насмешник, сочинитель эротической поэмы „Сортиры” и гомерически смешной „Жизни К. У. Черненко” будет преподавать читателю уроки нравственности? <…> Кибиров говорит просто и прямо: адюльтер отнюдь не доблесть. Береги честь смолоду. А „нам бы, раздолбаям, / Не сдаваться бы в полон, / Как бы ни был Враг силен”. Так и пишет „В-р-а-г”. Он же Отец лжи. Поэт отлично сознает, до чего „атавистичен и смешон”, ясно видит, что слушатели его давно отвернулись и „кружатся в вальсе с величайшим усердием”. И догадывается, что вряд ли исправит человечество, но молчать — „Богородица не велит”…”

Эдуард Лимонов. День заключенного. — “Грани.Ру”, 2008, 21 марта .

“Как писатель и мыслитель, наследник Чернышевского и Достоевского, Бакунина и многих других мыслителей и страдальцев, полагаю, что такой день нужен, необходим и без него нельзя обойтись. День солидарности и сострадания”.

Александр Лукин. Спасет ли шариат Европу? Общественная мысль Запада пытается найти консенсус с мусульманскими меньшинствами в сфере морали и права. — “Независимая газета”, 2008, № 56, 20 марта .

“В современном исламском видении мира есть много элементов, инкорпорирование которых в идеологию Запада только оздоровит западное общество. Для достижения исторического компромисса с исламом можно было бы, например, значительно ограничить публичные проявления пропаганды порнографии, гомосексуализма, игорного бизнеса, абортов, ввести жесткий запрет всех видов наркотиков (уже разрешенных в некоторых странах), запретить рекламу спиртных напитков, возвратить в общественное мировоззрение идеи о вредности и греховности этих явлений, вернуться к представлениям о различной общественной роли полов. Эта с виду крайне консервативная программа в действительности станет лишь возвращением к европейским же представлениям, которые были общепринятыми еще столетие с небольшим назад”.

Владимир Лукин. Личность, время, культура, судьба. К выходу книги Юрия Карякина “Перемена убеждений (От ослепления к прозрению)”. — “Независимая газета”, 2008, № 60, 25 марта.

“Разговор о вкладе шестидесятников ХХ столетия в культурно-историческую судьбу страны и мира отнюдь не завершен. Эта тема еще не остыла, еще не вышла полностью из конъюнктурно-событийного контекста. Как-то в разгар культурной революции в Китае (кстати, тоже в 60-е годы) премьера Чжоу Эньлая, человека умного, гибкого и осторожного, а потому люто ненавидимого хунвейбинами, спросили: „Что вы думаете о значении Великой французской революции?” Чжоу после паузы ответил: „Пока еще рано делать выводы”…”

См. также: Юрий Карякин, “Перемена убеждений” — “Знамя”, 2007, № 11 .

На кириллице. Беседу вела Ирина Любарская. — “Итоги”, 2008, № 12.

Говорит Кирилл Серебренников: “Я считаю, что искусство аутичное, не подразумевающее диалог с публикой, лишенное социального градуса, сегодня неинтересно. Мне очень важно, чтобы со зрителем во время просмотра что-то произошло, чтобы он увидел свои проблемы, так или иначе преломленные. Искусство обязательно должно лично задевать. Чтобы зритель взял и подумал о том, как он живет, для чего живет. Это только звучит как общее место, а на самом деле это важные вопросы. Если их не задавать себе, то можно очень быстро оскотиниться”.

“Мне хочется, чтобы в театр пришло новое поколение, которое стало бы разбираться с собой, со временем и с пространством, в котором живет. Ведь сложившийся у нас театр как система — это подчас добровольная ссылка. Помните, раскольники уходили в леса. Так вот, в театр, как в лес, можно уйти и просидеть всю жизнь в этой пыльной черной коробочке, повторяя чужие слова, написанные давно умершими людьми. Знаете, там можно никогда не узнать, что сменилось правительство, изобрели Интернет, потоп случился или комета прилетела”.

Наслаждение бытием — это чистое благо. Юрий Мамлеев о нравственной цензуре, аутентичном буддизме и проникновении в иные миры. Беседовал Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2008, № 9, 13 марта.

Говорит Юрий Мамлеев: “<…> современное общество — это общество распада, профанации, в котором пародируется все, что только можно, — даже смерть…”

“В США спецслужбы тратят миллиарды долларов на проникновение в иные миры и имеют результаты. Правда, скромные, потому что наталкиваются на сопротивление разумных существ по ту сторону барьера, которых возмущает подобная наглость. Я считаю, что изучение иных миров вообще вредно. Поэтому интересуюсь метафизикой, а не побочными знаниями об иных мирах”.

Андрей Немзер. Отрочество длиною в жизнь. О романе Евгения Шкловского “Нелюбимые дети”. — “Время новостей”, 2008, № 40, 12 марта .

“Евгений Шкловский — один из самых приметных современных русских рассказчиков. Сказал бы — „ярких”, но этот дежурный позитивный эпитет плохо подходит к мягко мерцающей прозе Шкловского, где психологическая точность плавно оборачивается таинственной недоговоренностью, легкое притчевое начало почти без остатка растворяется в неспешном и обстоятельном (на малом текстовом объеме!) воссоздании почти (снова почти!) знакомой повседневной жизни, а ирония неизбежно отзывается в общем-то нескрываемой грустью. Сказал бы — „сильных”, но и это слово уводит от сути совсем неагрессивной, обволакивающей и привораживающей манеры Шкловского…”

Андрей Немзер. Правда, поэзия, боль. Лауреатом премии Александра Солженицына стал Борис Екимов. — “Время новостей”, 2008, № 41, 13 марта.

“Одиннадцатое решение жюри премии Александра Солженицына в равной мере предсказуемо и радостно. Борис Петрович Екимов (родился в 1938 году, живет в городе Калач-на-Дону) едва ли не самый бесспорный из активно работающих русских писателей. Глубокое, совсем не теоретическое, а „земляное”, „домашнее”, „плотское” знание прошлого и настоящего российской сельской жизни в ее повседневной конкретности соединено в его прозе с напряженным вниманием к тайне „простого” человека, богатая и завораживающе убедительно прописанная фактура — со сдержанной, но оттого особенно трогающей поэтичностью слога, трезвая, а часто и горькая оценка современного нестроения (не только деревенского, хотя о городе Екимов пишет скупо) — с удивительной способностью сохранять доверие к несхожим, но живым людям и большому миропорядку, сердечность — с обаятельным юмором”.

Андрей Немзер. Памяти Георгия Гачева. — “Время новостей”, 2008, № 49,

25 марта.

“Постоянный нарушитель интеллектуального спокойствия и дисциплинарных границ, он ускользал от любых дефиниций, как и от любых „корпораций”. Гачев неизменно интересовался всем и неизменно же существовал сам по себе. <…> Есть соблазн сравнить Гачева с Розановым, Шкловским или Роланом Бартом, а затем по обыкновению меланхолично продекламировать: „Он в Риме был бы Брут, в Афинах — Периклес, а здесь...” Соблазн на то и соблазн, чтобы его избегнуть. Георгий Дмитриевич был Гачевым там и тогда, где застигла его жизнь, которую он стремился сделать счастливой”.

Андрей Немзер. Памяти Анатолия Азольского. — “Время новостей”, 2008,

№ 53, 31 марта.

“Даже то немногое, что мы знаем о судьбе этого замечательного прозаика, могло

бы послужить материалом для захватывающего романа. Написать такую книгу смог бы только сам Азольский”.

“Страсть, с которой и на восьмом десятке работал Азольский, и его презрительная ненависть к несвободе и лжи <…>”.

Вадим Нестеров. Тайный советник переводчика. — “Газета.Ru”, 2008, 13 марта .

“На днях произошло эпохальное для отечественной культуры событие — вышел двухтомник Бориса Заходера „Но есть один Поэт…”. События, правда, никто не заметил, и это не удивляет”.

Олеся Николаева. Человек штучный. Погиб писатель и философ Георгий

Гачев. — “Новая газета”, 2008, № 21, 27 марта .

“Георгий Дмитриевич Гачев трагически погиб 23 марта: переходя через железнодорожные пути на станции Переделкино, он был сбит мчащимся поездом. Такое могло случиться лишь потому, что Гачев в тот момент настолько был погружен в свой собственный внутренний космос, в его музыку, что не расслышал звуков извне — всех этих надрывных гудков, тревожных голосов…”

“Георгий Гачев был человек необыкновенный, „штучный”, оригинальный писатель, мыслитель, сопоставимый в русской культуре разве что с самим Василием Розановым”.

“А вообще он всем своим обликом — природно-артистичным, экстравагантным, бессребреническим — напоминал одну из евангельских „птиц небесных” (во всяком случае, везде выглядел белой вороной)”.

Ноты мешают музыке? Композитор Владимир Мартынов — о конце времени композиторов. Беседу вела Наталья Зимянина. — “Новая газета”, 2008, № 16,

6 марта.

Говорит Владимир Мартынов: “Но моя мечта — быть в свите кого-нибудь. Кстати, в какой-то степени я состоял в свите владыки Питирима, когда работал в журнале Московской Патриархии. И чувствовал себя придворным советником по старой музыке.

Я хотел бы быть каким-нибудь придворным. Жить — не тужить. Это Бетховен был уже свободный художник, а до него все мечтали быть при хороших дворах, сукном, вином получать… Но сейчас и политические личности перевелись, нет ни одной харизматичной”.

“Пришел работать в кино — надо забыть, что ты композитор, и полюбить этого режиссера. Любой композитор — это гетера, проститутка. Надо какую-то свою мысль не забывать, но клиента полностью удовлетворять. Хоть три секунды, хоть пять…”

“Никто ее [классическую музыку] не убивал. Она умерла собственной смертью в своей постели. Посмотрите на нее: даже самые прожженные академические люди, допустим, Спиваков и Башмет, все время пытаются разбавить ее то джазом, то роком, соединить с видеорядом — чувствуют, что им тесно. На свете нету вечных вещей. Античность тоже умерла когда-то”.

Юрий Павлов. Жизненные “слабости” Давида Самойлова. — “День литературы”, 2008, № 3, март .

“Опуская подробности, скажу общо. Любовь и Давид Самойлов — „понятия” несовместимые (исключением, видимо, является один случай). Несовместимые, в первую очередь, по двум причинам. Первая причина — особый взгляд на женщину и любовь, суть которого он сам изложил так: „Женщина по природе телесна. Духовность в ней факультативна или признак вырождения” и „Любить умеют только заурядные женщины или мужчины, о которых говорят, что они лишены характера. Все остальное — борьба, а это значит — рабство”. Вторая причина — особенности личности Давида Самойлова, „слабости”, которые он точно определил сам: „Я чудовищно люблю баб — и всех без разбора” (19 декабря 1962 г.); „Радости отношений во мне нет. Ибо отношения требуют обязательств. А каждое обязательство для меня тяжко, оно урывает нечто от внутренней свободы, необходимой для писания <…> Радость общения — влюбленность.

Радость отношений — любовь. Я влюблен почти всегда, и почти никогда — люблю”

(28 ноября 1962 г.)…”

См. также: Юрий Павлов, “„Классика и мы”: тридцать лет спустя” — “Наш современник”, 2007, № 12 .

Елена Пенская. Гачев умер вчера. — “Русский Журнал”, 2008, 24 марта .

“Георгия Гачева по праву можно назвать „человеком-институтом”: темы, им разработанные на протяжении всей жизни, с трудом поддаются подсчету и каталогизации, а масштаб идей, как и масштаб личности, поражал всех, кто так или иначе соприкасался с текстами и выступлениями Георгия Дмитриевича. Гачев обладал удивительным даром собеседника, — даром, который ничем нельзя подменить, невозможно имитировать. <…> Ему удалось соединить несоединимое — связать идеи Бахтина и Ильенкова, „скрестить Пруста и Шпенглера”, и получалось, что всякий образ пластичен и обладает многими стилями сразу, и даже самый простой отражает и производит целый культурный космос, доступный практически каждому, кто приобщится этому завораживающему

жанру „ментального бродяжничества”…”

Захар Прилепин. Крик в буреломе. — “Политический журнал”, 2008, № 4,

11 марта.

“Есть известное выражение, которое употребляли в свое время хиппи: „Не ходи за мной — я сам заблудился”. На первый, неточный взгляд может показаться, что эту фразу мог повторить и [Егор] Летов в последние годы. Но мне кажется, что тут куда больше подходит иная формулировка: „Не ходи за мной — я уже пришел””.

“Когда я закрываю глаза и пытаюсь представить, как Летов пишет и поет песни,

я только такую картину и вижу: чернеющий, насмерть спутанный корнями и сучьями кромешный лес, сквозь который бредет, прорывается слабый человек, с голыми, в кровь разодранными руками”.

Здесь же — о том же: Дмитрий Данилов, “Свет погасшей звезды”.

Александр Проханов. “Господь заслал меня в этот мир как разведчика...” Беседовал Сергей Шаповал. — “Русский Журнал”, 2008, 18 марта .

“Что касается книги [Льва] Данилкина [„Человек с яйцом”], то я считаю ее блистательной работой. Она аттестует меня в той же степени, в которой она аттестует самого Льва. <…> Поэтому эта книга была мне интересна прежде всего тем, в какой степени он меня не понял, а в какой степени мы с ним совпали. Чудесна в этой книге именно область совпадений. <…> Поэтому книга не вызвала во мне никакого ужаса, могу сказать с уверенностью: я не зафиксирован. Мне удалось выскользнуть из-под пяты Данилкина, я по-прежнему резвлюсь на свободе”.

“Для меня это одна из важнейших задач художника — наблюдать за собственным вхождением в смерть, пикированием в нее, освоением этой последней посадочной полосы, воспеванием ее. <…> Конечно, смерть страшна, особенно смерть в застенке от рук палача и вдалеке от любимых и близких. Такой смерти я боялся всегда. Смерть же как таковая вызывает у меня изумление. <…> Это нечто непонятное, таинственное — зачем? Это изумление, с одной стороны, побуждает к религиозным переживаниям, а с другой — оно проявляется постоянными слезами. Недавно я перечитывал „Иова”, там есть такая фраза: „К Богу слезит око мое”. Это слезное обращение к Богу связано с человеческим непониманием, человеческий масштаб слишком незначителен перед грандиозной вселенской тайной. Человек чувствует это несоответствие и испытывает изумление. Когда он смотрит на звезды, как Кант, он испытывает чувство восторга, а когда думает о смерти, он испытывает чувство слезного недоумения и печали — зачем?”

Григорий Ревзин. Непересказуемый. Умер Георгий Гачев. — “Коммерсантъ”, 2008, № 48, 25 марта .

“Его работы невозможно пересказать, резюмировать, перевести в состояние философской школы, у него нет учеников, на него редко ссылаются. <…> Почему человек, энциклопедически осведомленный в самых разных областях знания от краеведения до квантовой физики, не дает себе труда излагать свои мысли сколько-нибудь строго и системно, вернее даже наоборот, страстно трудится над тем, чтобы избежать любой строгости и системности? В этом, вероятно, и состояла оригинальность Георгия Гачева как философа. Отторгнутый в 60-е годы официальным литературоведением, он дальше последовательно отталкивался от любой официальности и постепенно отождествил официальность с любой строгостью и объективностью мышления. Если мысль может быть резюмирована и пересказана кем-то другим, не тем, кто ее высказал, значит, это неправильная, официальная мысль. И он страстно отстаивал свое право думать о чем угодно и как угодно вне всяких сковывающих рамок и так, чтобы этого никто не мог пересказать. До определенной степени некая неконвенциальность свойственна всем философам его круга, и Владимиру Библеру, и Мерабу Мамардашвили, но он пошел дальше всех именно в утверждении права на полнейшую субъективность. <…> Он умер, и сегодня это его право не подлежит сомнению”.

Олег Рогов. Реально и рядом. — “Взгляд”, 2008, 7 марта .

“Чухонцев дошел до предела возможностей так называемой исповедальной лирики, быт в его стихах метафизичен, а исторические события примериваются к современности в их внутреннем измерении. Павловский Посад, небольшой патриархальный городок Московской области, где рос Чухонцев, — его потерянный рай и лирическая родина, пропуск в его поэзию для бытовой повседневности”.

“Чухонцев долгие годы вынужден был зарабатывать литературными переводами. Но, как это часто бывало с большими мастерами, поденщина становилась своего рода подвижничеством, открывая современному читателю неизвестные тексты известных поэтов (например, Роберта Фроста и Роберта Пенна Уоррена) в переводах, которые не стыдно было включить в книгу наравне с оригинальными стихами”.

“Как сказал сам Чухонцев в речи на вручении ему <…> Пушкинской премии Фонда Тёпфера, „вся культура одновременна: и Овидий, и Державин, и Мандельштам — они существуют реально и рядом в том времени, которое времени не имеет, и эта их реальность смущает, сковывает пишущего, подавляет волю <…> и надо иметь великое мужество или полную слепоту и забывчивость, чтобы вышло что-нибудь путное””.

См. также: Олег Хлебников, “Всего-навсего — поэт. Олегу Чухонцеву исполняется семьдесят лет. Двадцать из них можно сбросить” — “Новая газета”, 2008, № 16, 6 марта .

См. также: Владимир Козлов, “Внутренние пейзажи Олега Чухонцева” — “Новый мир”, 2008, № 3.

Андрей Рудалев. Попытка апологии. — “День литературы”, 2008, № 3, март.

О “новом реализме”: “Сколько его склоняли, сколько куражились... <…> Проблему для теоретиков этого направления составляет еще и то, что сами авторы, записываемые под „новых реалистов”, истово открещиваются от этого. На мой же взгляд, появление этого понятия чуть ли не единственное позитивное проявление критической мысли за последние годы”. Далее — о Романе Сенчине, Дмитрии Новикове и др.

Екатерина Сальникова. Фантазии доктора Пилюлькина. — “Взгляд”, 2008,

16 марта .

“Сейчас людей сильнее всего потрясает и мучает факт смерти от болезни — не от несчастного случая, не от насилия, не от стихийного бедствия. И телевидение готово „поговорить об этом”. <…> Чем естественнее смерть индивида, тем неестественнее она кажется. Это род убийства, которое производит физический организм в отношении своего одушевленного обладателя. Непостижимая штука. Вопиющая несправедливость. Абсурд. Ведущие разных передач озвучивают вопрос, которым терзает себя сегодняшний человек. Почему я старею и умираю? Может, я что-нибудь не так делаю? Неправильно питаюсь? Неправильно лечусь? Неправильно себя настраиваю?”

“Чем больше ТВ распинается о достижениях человечества и правах индивида, тем труднее признать, что возможности человека ограничены. И что „смерть — это симптом, который не лечится”, выражаясь словами доктора Хауса. Криминальные телемотивы заглушают страх смерти. Вроде, если в человека никто не выстрелит и нож не воткнет, человек так и будет жить, сколько ему захочется. Чудеса косметологии, взятые крупным планом, борются с ужасом физического разложения. Вроде, если избежать внешнего старения, так можно и свое индивидуальное время вспять развернуть, причем навсегда. Но чем изобретательнее общество камуфлирует свои истинные страхи, тем сильнее они потом прорываются…”

“<…> народ устал делать вид, что не боится смерти. Телеаудитория хочет бояться в открытую. Телеаудитория начинает ценить факт своего физического существования, пусть даже совсем без наслаждений и славы. Пора делать социальную рекламу с лозунгом: „Viva la Vita”. Или „Memento mori”…”

Александр Самоваров. Либералы и либерасты. — “АПН”, 2008, 4 марта .

“Начиная где-то с 1987 года по всем каналам тогдашнего ТВ шли нескончаемым потоком фильмы о жизни и творчестве этого писателя. Михаил Афанасьевич изображался в них человеком с психологией „демократа-перестройщика”. Это был, пожалуй, один из самых значительных мифов в области идеологической борьбы, если принять во внимание то, какой популярностью пользовался тогда Булгаков среди интеллигентной публики, которая, собственно, и была социальной базой перестройки. <…> Но на самом деле не было большего антагониста советским либералам конца 80-х годов ХХ века, чем Булгаков”.

“Все сейчас говорят о желательности превращения России в нормальное общество, в котором человек был бы защищен. Но для появления такого общества есть все, кроме политиков, цель жизни которых в служении ближнему и Отечеству. А по-другому не бывает. Без „отцов-основателей”, которые искренне верят в то, что основывают, ничего не возникает в человеческом обществе само по себе”.

Самый непродажный критик. Беседу вел Евгений Гаврилов.— “Литературная Россия”, 2008, № 11, 14 марта.

Говорит Лев Данилкин: “Мир за последние пятнадцать лет сильно изменился. Количество информации увеличилось, и доступ к ней упростился. Каждый может сочинить плохой роман, стихотворение, пьесу. При таком раскладе общество более нуждается в критике-фильтре, чем в критике типа Белинского, „русский человек с идеями”, как сказал о нем Розанов. Это не значит, что у критика не может быть никаких идей. Просто рассказывать о своих идеях и писать о книгах — два разных занятия”.

“Критик на самом деле не сможет увлечь своим вкусом кого-то еще. Это иллюзия. За много лет работы в „Афише”, мне кажется, не удалось убедить ни одного человека в редакции прочесть хотя бы один роман Проханова”.

Ант Скаландис. Улитка на мокрой гальке. Как Стругацкие взобрались на духовную вершину Фудзи. — “НГ Ex libris”, 2008, № 8, 6 марта.

“Стругацкие оба не раз говорили, что „Улитка” — это их лучшая вещь, а БН, помнится мне, в 1990-м, выступая перед нами на Всесоюзном семинаре молодых фантастов, вообще сказал, что это единственная их повесть, у которой есть шанс прожить в литературе лет пятьдесят, остальные лет через 15 — 20 будут позабыты совсем. И это не было позерством — просто реалистичный взгляд на вещи. Характерно, что лет за сто до него примерно так же рассуждал Лев Толстой, отпуская своим романам не больше века. Как мы хорошо знаем, классик XIX столетия ошибся”.

В. А. и О. А. Твардовские. Заметки на полях статьи В. Огрызко об А. Твардовском. — “Литературная Россия”, 2008, № 9, 29 февраля.

“С большим опозданием мы ознакомились со статьей об А. Т. Твардовском, занявшей несколько полос в Вашей газете (9.V.07.). Впечатление было обескураживающим — столько в ней неверных сведений, фактических ошибок (в том числе в именах, датах, названиях книг и статей, на которые давались ссылки). В. Огрызко взялся писать о Твардовском, имея самое смутное представление о его жизненном пути и творчестве, не познакомившись с произведениями самого поэта, многое сообщая „со слуха”, не проверив, а о многом и вовсе не зная. Разумеется, наш отклик на страницах „Лит. России” не появится. Но и не отозваться на произведение В. Огрызко мы не могли…”

Отклик, однако, появился на страницах “Литературной России”.

См. также: Юрий Павлов (г. Армавир), “Александр Твардовский: мифы и реальность, или Заметки о заметках В. А. и О. А. Твардовских” — “Литературная Россия”, 2008, № 12, 21 марта .

Виктор Топоров. Национальный фантастический бестселлер. — “Взгляд”, 2008, 22 марта .

“Любопытно, что, вопреки расхожему мнению, более серьезной идеологической проработке, да и прямым гонениям подвергался Ефремов, — да и удержался он, в отличие от братьев-соавторов, от публичного покаяния, оно же отповедь якобы непрошеным западным публикаторам. Лидерство однако же захватили — раз и навсегда — Стругацкие, по праву считающиеся основоположниками современной фантастики. <…> Стругацкие не только даровали жизнь нынешней фантастике, но и, сформировав канон жанра, а главное, научив и благословив множество по-разному одаренных (но одинаково угодливых) подражателей, загодя обрекли ее на долгую, мучительную и в каком-то смысле позорную смерть. <…> Вся современная фантастика лежит у подножия заведомо шутовского трона — и отчаянно старается подражать тому, что давным-давно умерло (отмерло; или, как в анекдоте, само отвалилось), а может быть, никогда и не существовало, а только мнилось”.

Сергей Чупринин. “Надо делиться не своими мнениями, а своими знаниями”. Беседу вел Сергей Шаповал. — “Культура”. Еженедельная газета интеллигенции. 2008, № 12, 27 марта — 2 апреля .

“Литературный процесс — понятие привычное, но очень немногие задумываются о том, что оно возникло в начале 30-х годов XX века, когда было необходимо описать магистральное движение советской литературы. Литературный процесс — это то, чем можно управлять, то, что можно направлять, то, что знает свой большак, как говорили советские критики, свои обочины и проселки. Это явление стало разрушаться уже в начале 1990-х годов”.

“Одна из самых моих больших тревог заключается в том, что литература и другие виды искусства постепенно сдвинулись в сферу элитарного потребления. Элитарного не в том смысле, что их может потреблять некая элита, а в том, что они стали дорогостоящими. Билеты в кино и театр, поход на выставку, цены на книги. Когда-то говорили, что книги должны стоить десять долларов, — и все будет хорошо. Книга сейчас стоит десять и более долларов, не вижу, чтобы стало очень хорошо”.

Валерия Шишкина. Георгий Гачев и наша целостность. — “Топос”, 2008,

27 марта .

“Первое, что удивляет, когда читаешь Гачева, — редкая среди нашего ученого мира, даже и среди русистов-филологов, сияющая сквозь все его тексты любовь к русскому космосу и связанное с этой любовью, одухотворенное любопытство к русскому

миру. В современной литературе такой интерес, окрашенный таким чувством — большая редкость…”

Эксгибиционизм и мазохизм в одном пакете. Беседовал Олег Разумовский. — “НГ Ex libris”, 2008, № 10, 20 марта.

Говорит Света Литвак: “<…> поэт-радикал — раздражитель общественного мнения. Чем? Общий рецепт: „фашистскими”, „патриотическими” или абстрактно „революционными лозунгами”, раздеванием на людях, использованием в изобилии ненормативной лексики. В редких случаях раздражение достигается действительно средствами поэтическими, как, например, действует Валерий Нугатов. Однако перечисленные выше рецепты часть публики раздражают, а часть, наоборот, возбуждают. Иначе поэта бы просто уничтожили, или его некому было бы слушать. Раздевание и мат, педалирование эротического дискурса — старо и неизменно действенно. Сколько это ни повторяй — эпатаж и радость публики обеспечена. Вадим Калинин выходит голый читать стихи на фестивале в Липках, Олег Ульянов-Левин устраивает выступления голых поэтов — стриптиз всех участников во время чтения стихов, я и сама недавно вышла к микрофону в прозрачных колготках без юбки на „Майских чтениях” в Тольятти. Но во всех трех случаях поэты явно ставили разные задачи (или имели разные причины). Калинин — вызов, истерика, Ульянов-Левин — развлекалово, Литвак — эксгибиционизм и мазохизм в одном пакете. Герман Лукомников радикален в своем творчестве радостно и жадно, достигая высот детского восприятия действительности. Эдуард Кулемин лично меня во время своих выступлений раздражает только невнятностью речи и глуховатым невыразительным тембром голоса, из которого он пытается извлечь невозможное. При этом тексты его великолепно сработаны, подлинно экспрессивны и не раздражают, а доставляют (мне) эстетическое удовольствие. Для Георга Квантришвили характерен искренний политический манифест, противостояние власти, традиционный обличительный стих. Всеволод Емелин — нестрашно пугающий сказочник, вполне традиционен в духе иронистов клуба „Поэзия”. Но, в общем, это явление (в современном российском виде) не достигает накала радикализма Валери Соланас или Энди Уорхола, впрочем, не бывших поэтами”.

См. также — о Свете Литвак: Владислав Кулаков, “Ветка Листва” — “Русский Журнал”, 2008, 4 марта .

Составитель Андрей Василевский

“Арион”, “Вопросы истории”, “Дальний Восток”, “Зарубежные записки”, “Звезда”, “Информпространство”, “Иные берега”, “История”, “Континент”, “Кольцо „А””,

“Культпоход”, “Литература”, “Нескучный сад”, “Новый журнал”, “Новая Польша”,

“Русский репортер”, “Фома”

Дмитрий Абрамов. “Нева вздувалась и ревела…”. Петербургские наводнения: как власти и жители боролись с последствиями слепой стихии. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2008, № 3 (843) .

Хроника, карты, документы и живые свидетельства питерских катастроф — с момента основания города и до начала 20-х годов прошлого века. Отрывки из писем императрицы Екатерины II просто стоят мессы.

Павел Амнуэль. Будущее, каким мы его видим. — “Информпространство”, 2008, № 4 (105) .

“…Первый и на сегодняшний день единственный ставший широко известным экспертный опрос, связанный с многогранным футурологическим прогнозированием, был проведен сотрудниками американской корпорации RAND Т. Гордоном и

О. Хелмером в 1964 году. Экспертами избрали не только известных ученых, но и популярных писателей-фантастов — А. Азимова и А. Кларка. Экспертам были заданы 30 вопросов о сроках реализации тех или иных научных идей и планов и 25 вопросов о сроках реализации изобретений, в основном в области автоматизации. Спустя

40 лет можно сказать, что сбылась почти половина прогнозов. Однако осуществились они в разной мере и в разные сроки, в том числе и не совпадающие с предсказанными.

Большинство экспертов было убеждено, что управляемая термоядерная реакция будет осуществлена в 1986 году, к 2003 году человек научится управлять процессами гравитации путем модификации гравитационного поля и, наконец, к 2023 году человечество установит двустороннюю связь с инопланетянами (судя по сегодняшнему уровню развития науки, это вряд ли произойдет в ближайшей перспективе, если вообще произойдет). Но при этом эксперты единогласно сказали „никогда” в ответ на вопрос о возможности систематического прослушивания телефонных разговоров, а ведь это сегодня никого уже не удивляет”.

Дмитрий Амосов. Михаил Лемхин — зеркало советской эмиграции. — “Иные берега”, 2008, № 1 (9).

Редкое (и очень содержательное) интервью знаменитого фотографа, или, точнее, как верно пишут здесь — “фотописателя”, живущего в Сан-Франциско. Трогательны уточняющие вопросы молодого, очевидно, журналиста про Владимира Буковского: “…Тем самым Буковским, что баллотируется в президенты?” — или про Луиса Корвалана “[обменяли] На того самого..?” Кстати, диссидента “Алика Гинсбурга”, думаю, не существовало, он был все-таки “Алик Гинзбург”…

Марина Арзаканян. Шарль де Голль и Михаил Тухачевский. — “Вопросы истории”, 2008, № 3.

Помимо того, что они встречались (и в годы Первой мировой, и в 1930-е), тут представлены и поразительные “переклички” биографических линий.

Вера Белкина. Рассказ Чехова “Пари” как повод к разговору о главном. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2008, № 4 (643) .

Учительница читала вслух знаменитый рассказ, оборвала себя в момент кульминации и предложила классу написать финал таким, каким он ему видится. Пятой части учеников обычно удается почти угадать финал Чехова. Замечательное во всех смыслах пособие по литературной педагогике.

Диана Виньковецкая. Единицы времени. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2008,

№ 3 .

Плотные воспоминания о 60-х, ленинградской нонконформистской культуре, Бродском, трагедиях и победах. Немного — о более поздних временах — отделенных от Отечества уже океаном.

Герман Власов. Лисенок ветра метроном. — “Континент”, 2007, № 4 (134) .

Вот, наверное, один из самых благодарных (и бесконечно любящих) учеников “Московского времени” — поэтической группы 70 – 80-х годов. Это же надо — так открыто и доверчиво надышаться воздухом, понемногу становящимся частью истории литературы. Подборка открывается точным и нежным стихотворением, которое,

боюсь, иные строгие ревнители могут счесть сентиментальным этюдом, замешенным на узнаваемой музыке, скажем, раннего Бахыта Кенжеева. А это, по-моему, всего лишь сегодняшняя признательность и попытка угадать поэтический контур чужой

души:

“Стоишь на летнем сквозняке, / в дверях и небо молодое, / и держишь книжицу в руке / Светланы Кековой. В строке — / плач иволги и козодоя / высокий щебет. Здесь и там / согласье редкое. Однажды / угомонится гул и гам, / и под ватагу детских гамм / влетит журавликом бумажным / догадка ветхой простоты: / живи, спасайся понемногу, / расти детей, люби цветы / и, убоявшись наготы, / покрой главу, ревнуя к Богу, — / не обещай, что будешь весь / в отеческих ладонях взвешен, — / но отметай юдоли лесть / и приноси, как смирну, весть / сирени, яблони, черешен”.

Марина Галас. Русский общевоинский союз: организация, цели и идеология. — “Вопросы истории”, 2008, № 4.

“ <…> Уже в 1931 — 1932 гг. они (очередные вожди затухающего РОВС, самой крупной международной антибольшевистской организации, возникшей в 1919 г. — П. К.) понимали неизбежность территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польского государства, юго-востока Европы и в этой связи пытались инициировать совместную интервенцию силами объединенной группировки белоэмигрантских войск и Вооруженных сил Германии в лимитрофы и западные территории СССР. Поскольку Германия в то время не обладала мощным военно-промышленным комплексом, лидеры Белого движения рассчитывали на раздел сфер влияния в этих областях, создание в приграничных с Советским государством территориях и оккупированном западе СССР белоэмигрантских правительств. Таким образом, фон Лампе и Шатилов предвосхитили в своих планах „Секретные дополнительные протоколы”, заключенные между правительствами СССР

и Германии в августе 1939 г. — январе 1941 г., подписанные В. Молотовым и И. фон Риббентропом”.

Евгений Деточкин. Многодетные объединяются. — “Нескучный сад”, 2008, № 1 (январь — февраль) .

“Особенно абсурдна государственная политика в отношении жилья для многодетных. Как сообщили нам в правительстве Москвы, многодетных сейчас ставят в очередь на жилье на общих основаниях. Для начала комиссия собеса должна признать семью малоимущей, при этом необходимо не только чтобы на одного человека было меньше десяти квадратных метров жилья (если семья из пяти человек живет в двухкомнатной квартире общей площадью 53 „квадрата” — у них уже лишние метры!), так еще за последние пять лет условия проживания семьи не должны ухудшиться. То есть рождение и прописка очередного ребенка автоматом отодвигает семью в хвост очереди! К тому же если у вас есть автомобиль, дачный участок или старенький домик в деревне — прощай надежда на новую квартиру: с государственной точки зрения вы уже не малоимущие, а живете в достатке.

Но попробуйте, будучи многодетным, взять кредит хотя бы на покупку автомобиля! Вам откажут как некредитоспособному клиенту, даже если ваша зарплата соответствует среднестатистическому заработку, потому что на каждого у вас приходится меньше средств, чем в семье с одним-двумя детьми”.

“И нет расстояния, и времени нет”. Письма поэтов, бывших эмигрантов, к А. В. Ревоненко. Публикация Натальи Гребенюковой. — “Дальний Восток”, Хабаровск, 2008, № 2 (март — апрель).

Публикация из архива покойного дальневосточного поэта, критика, книголюба и коллекционера, который — параллельно с Евгением Витковским — сделал так много для возвращения забытых имен русских поэтов из первой и второй “волн эмиграции”, — как репатриированных в СССР, так и рассеянных по миру. От Арсения Несмелова — до Валерия Перелешина.

Кстати, большой свод писем разных литераторов к Перелешину, подготовленный Ольгой Кузнецовой, публикуется в нью-йоркском “Новом журнале” (№ 249/2007). Там, в частности, есть такие слова в письме от Зинаиды Шаховской (1987): “…Кроме всего другого, я бы отметила, что Вы, думаю, единственный русский поэт, „примысливший” себе Бразилию. Не помню, чтобы кто-нибудь из русских поэтов громадную эту страну посетил и „природнил”. Все было: Африка, Александрия, Италия, Греция и т. д., а вот Бразилия будет, и поделом, уделом Перелешина”.

Владимир Козлов. Возвращение природы. — “Арион”, 2008, № 1 .

“Сегодня хочется осторожно заметить, что в русскую поэзию после долгого перерыва тема природы стала возвращаться. <…> Весь XX век русской поэзии прошел в противостоянии усадебного стиля, которым был жив весь предыдущий век, и только что заявившего о себе во весь голос урбанизма. Корней Чуковский, первооткрыватель самого явления „города в литературе”, еще в 1908 году выделил ценностные оппозиции этого противостояния: вечность — мимолетность, глубина — поверхностность, зрелость — инфантилизм, одиночество — ощущение себя частью массы, внутреннее движение — внешнее действие и т. д.

<…> Была она всякой, но в последние советские годы в особенности — символичной, метафизичной, мифологичной (Кузнецов, Кушнер, Седакова, Кекова). Природа была неким призраком, стоящим за избыточным миром города. Ей приписывались некие черты абсолюта, прародительницы, хранительницы изначальной тишины. Но стихам о природе при этом будто не хватало самой плоти природы — ее чувственной, предметной красоты.

Сейчас природа возвращается именно в этом — первозданном — виде. Пейзажи, лирические ситуации, в которые природа допущена в качестве участника, описываются сегодня в поэзии с тем удивлением и восхищением, которое характерно для прачеловека, впервые осознавшего, что рассвет или поле с колосящимися озимыми — это красиво”.

Цитируются замечательные поэты наших дней, жаль только, что совсем нет Инны Лиснянской и Юрия Кублановского — так много сделавших для этого возвращения.

Леонид Костюков. Большая перемена. — “Арион”, 2008, № 1.

О новой книге стихов Ирины Ермаковой “Улей”.

“„Улей”, кстати, обнажает беспочвенность одного типичного для поэтов опасения — что разбросанность, разнородность стихотворений лишит книгу цельности, поэтому под одну обложку надо сводить стилистически близкие стихи. Достаточно, однако, припомнить, как под одной обложкой уживаются ранний и поздний Заболоцкий или в изданиях Пушкина рядом стоят „Пророк” и „Признание”, чтобы увидеть тщетность этого страха. Неудача книги одаренного стихотворца чаще связана скорее с „кучностью” поэтических выстрелов, с ощущением повтора.

В стихотворения „Нагатинского цикла” органично вплетены фольклорные строки и ритмы. Такого рода отсылки в сочетании с современным материалом обычно образуют контраст, зачастую смехопорождающий. Эти контрастные пары мы можем в изобилии встретить, например, у Тимура Кибирова. Любопытно и даже изумительно, что у Ермаковой ожидаемого контраста нет. На, казалось бы, искусственно очерченной территории московского окраинного района не пародируется, а действительно возникает некий народный уклад. Инвалид, дурачок, сумасшедший, жандарм, завалинка, старики-рыболовы — двор (или квартал) живет по законам городка (или села). Зачем это нужно? Чтобы выработать систему отношений с горем, старостью и смертью. Точнее, чтобы припомнить ее.

<…> Чаще бывает так, что мы примерно знаем, чего ждать от следующей книги

поэта. Это предвкушение может быть радостным — и мы благодарны автору, если он нас не обманет. Но вот что будет в следующей книге Ирины Ермаковой, я действительно не знаю и даже не догадываюсь. И наверное, это лучший вариант из возможных”.

См. также рецензию Е. Вежлян на книгу И. Ермаковой (“Новый мир”, 2008, № 1).

Юрий Кублановский. “Учитель литературы должен закалять душу человеческую”. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература”

(Издательский дом “Первое сентября”), 2008, № 6 (645).

“Замордованный в 1990-е годы нищетой и невыплатами зарплаты, нередко гнущий спину, чтобы прокормиться, на приусадебном участке, современный учитель должен тем не менее — как это ни трудно — осознавать свою миссию, миссию просветителя и педагога. В этом плане его роль сопоставима в чем-то даже и с ролью духовного пастыря. Он должен закалять душу человеческую, не давать расфокусироваться совести молодого человека, которого соблазняют многие нынешние „приоритеты”. Русская

литература и учит как раз всему лучшему, что есть в человеке как в создании Божьем. Поэтому поэзии на уроках литературы — именно как сгустку культурной морали — надо уделять места не меньше, чем прозе”.

К 80-летию Бориса Хазанова. — “Зарубежные записки”, 2008, №1 (книга тринадцатая) .

Тут, в блоке, начало нового романа Бориса Хазанова “Вчерашняя вечность”, беседа писателя с Александром Мильштейном, пылкое эссе Юрия Колкера, а в венке приветствий, помимо Майи Туровской, Григория Померанца и Марка Харитонова, — Бенедикт Сарнов с такой вот кодой:

“За восемнадцать лет эмиграции Борис Хазанов написал и опубликовал немало новых произведений. Как и прежде, щедрую дань отдавал он в эти годы и эссеистике.

Многие его очерки и статьи сегодняшнему россиянину, наверно, покажутся злыми, резкими, написанными человеком раздраженным, пожалуй, даже уязвленным. Кому-то многое в ней покажется несправедливым. А кое-кому наверняка даже захочется заклеймить жизненную позицию автора сакраментальным словечком „русофобия”.

В этой связи я хотел бы привести несколько строк из стихотворения Владислава Ходасевича, которое он посвятил вырастившей его кормилице — тульской крестьянке Елене Кузиной:

И вот, Россия, „громкая держава”,

Её сосцы губами теребя,

Я высосал мучительное право

Тебя любить и проклинать тебя.

Борис Хазанов, как и многие другие наши соотечественники (русский Андрей Синявский, еврей Александр Галич, кореец Юлий Ким, украинец Петр Григоренко), всем опытом своей нелегкой жизни выстрадал вот это „мучительное право” по-своему, а не так, как это предписано начальством или доброхотами-патриотами, любить Россию.

И не вчуже, а по-сыновьи проклинать ее (курсив мой. — П. К.). И этого своего горького права он не отдаст никому”.

…Никак не научусь читать об этих “проклятиях по-сыновьи”.

Федор Лясс. Разгадал ли Эдвард Радзинский загадку смерти Сталина? — “Посев”, 2008, № 3 .

С документами и свидетельствами в руках отвечает доктор медицинских наук.

…Не разгадал, хотя претендовал на историческую достоверность. Никто Усатого в бок шприцем не колол, заболевание возникло закономерно, закономерно развивалось и завершилось закономерно же. У Радзинского случились какие-то, видимо, запланированные “народные чаяния”.

Зато Анна Старобинец, представляя “10 сумасшедших, которые нас заразили” (“Русский репортер”, 2008, № 8 ), печатая свой текст-обзор со смешными картинками-портретами (о взаимосвязи между безумием и талантом), очевидно, рассчитывала на чувство юмора у читателей. Не тут-то было. Не возражая против Ницше и Мопассана, читатели обиделись за Руссо и Есенина. Пришлось Анне в следующем номере объясняться.

Иерей Александр Мазырин. Был ли оправдан компромисс митрополита Сергия с советской властью? Беседовала Юлия Данилова. — “Нескучный сад”, 2008, № 1 (январь — февраль).

“ — Распространенный аргумент в защиту митрополита Сергия такой: он сохранил внешнюю структуру Церкви — храмы, приходы, возможность легально служить. Те же, кто ушел в катакомбы, до наших дней просто не дошли. Много раз я слышала: „Мы с тобой

вообще бы не знали, что существует Церковь, если бы не компромисс митрополита Сергия”.

— Как устроил бы тогда Господь судьбу Своей Церкви в России, нам знать не дано. Рассуждая по-человечески, можно сказать, что все бы все равно в катакомбы не

ушли и от компромисса бы не удержались. У митрополита Сергия был выбор, по какому пути идти лично ему, — по пути поиска соглашения с властью или по тому пути, по которому пошел его предшественник митрополит Петр. Этот путь, несомненно, привел бы его туда же, куда и митрополита Петра: ссылки, одиночные камеры и, в конце концов, расстрел. Но это был личный выбор митрополита Сергия. С точки же зрения того, по какому пути пошло бы оставшееся в итоге в наличии руководство Русской Церкви, особых альтернатив в 1927 году не было.

Если бы митрополит Сергий выбрал путь бескомпромиссный, власть нашла бы другого иерарха, который бы принял ее условия. ОГПУ усиленно искало такого иерарха, вело переговоры сначала с одним, потом с другим, с третьим — в том числе и с митрополитом Кириллом, и с митрополитом Агафангелом. Им всем предлагались эти условия: подчинение внутренней церковной жизни тайному контролю со стороны безбожной власти в обмен на легализацию церковного управления. Был, например, тогда такой архиерей, как митрополит Тверской Серафим (Александров). Он как минимум с 1922 года был секретным агентом ГПУ — сейчас уже опубликованы его донесения. В конце концов, дошла бы очередь и до него, он бы согласился.

— Зачем же были нужны такие переговоры? Получается, власть не осмеливалась просто ликвидировать Церковь?

— Не то чтобы не осмеливалась — не могла. Дело в том, что в 1927 году Русская Церковь была еще достаточна сильна. Десятки тысяч приходов, священников, около двухсот епископов. Малоизвестный, но удивительный факт: в те годы церковные праздники еще признавались советской властью. Двунадесятые праздники были выходными! Это показатель неспособности богоборческой власти одолеть Церковь, невозможности для нее взять и, как вы сказали, просто ликвидировать Церковь.

Задача власти была в том, чтобы ослабить Церковь, разложить ее изнутри, спровоцировать в ней разделения, внутренние конфликты — и тогда уже по частям ее ликвидировать. Этот план был предложен еще в начале 1920-х годов Троцким. К 1927 году Троцкого уже не было в руководстве СССР, а идеи его были живы. Как могла власть спровоцировать нестроения внутри Церкви? Навязать священноначалию такую политику, которая вызовет отторжение широких масс”.

Юрий Малецкий. Памяти трех товарищей Эриха Марии Ремарка (тривиальный спич в честь юбиляра на незваном ужине его невеликой памяти). — “Зарубежные записки”, 2008, № 1 (книга тринадцатая).

Очередной отличный материал в диссертацию “юмор и ирония у Юрия Малецкого”. Данное эссе, естественно, любовно-благодарное. Ю. М. подробно перечисляет и товарищей (алкоголь, женщины, табак), и уроки Э. М. Р.

“Список всего самонужнейшего и самоважнейшего для любого человека, чему еще ты научил меня, — почти бесконечен; поэтому совершенно все равно, дамы и господа, продолжать ли его до утра или закончить немедленно, на последнем полуслове; выберу последнее: закон…

И все-таки скажу напоследок еще одно: ни Джойс, ни Фолкнер не научили меня почти ничему — разве что самовыражению, т. е. выражению некоторых глубин своей-чужой души. А кому нужно твое-свое самовыражение, когда всем нужно только их-свое самовыражение? Хемингуэй же и вообще научил только той глупости, что при охоте на льва нельзя трусить. Во-первых, научившись кое-чему у Учителя, скажу как взрослый ребенку: и можно и должно трусить, чтобы стать храбрым. Нельзя не не трусить, а нельзя охотиться на львов: это бесчеловечно — охотиться на царей

зверей, занесенных из-за отважных людей в Красную Бархатную Книгу столбового зверинства.

Да, ни вышеназванные, ни другие не названные не научили меня почти ничему толковому. Всему остальному бестолковому научил меня ты”.

Анатолий Медников. Без ретуши. Публикация Марины Сорокиной. — “Кольцо „А”” (Союз писателей Москвы), 2007, № 43 .

Дневники-воспоминания литератора, бывшего в 1970-х секретарем Московского отделения Союза писателей РСФСР. Тексту, кстати, предпосланы два, очевидно подготовленных редакцией, эпиграфа из Трифонова и Нагибина, дающие понять и подтвердить (сказано же в аннотации о нескольких десятках книг!), что А. М. был не только исполнительным чиновником, но и трудолюбивым писателем. Впрочем, текст не о литературе, но — о литературных нравах тех лет, с другого, так сказать, берега.

“…Испытываю ли я сейчас муки совести, вспоминая о своем участии в исключении из Союза писателей-диссидентов (Галича, Чуковской, Войновича и других. — П. К.)? Да, конечно. Мне неприятно вспоминать об этом, как, наверное, и тем, кто остался в живых из членов тогдашнего секретариата”. И вот, опираясь на дневник, вспоминает и вспоминает — в красках, с репликами персонажей, уверенными штрихами рисуя тех или иных “фигурантов”. Периодически сожалея и недоумевая. И более того: с “теперешним чувством раскаяния”.

Однако подготовлена рукопись к печати, по-моему, не вполне тщательно. Скажем, Медников пишет о Лидии Чуковской: “Несколько дней Би-би-си передавало ее письмо — „Обращение к народу””. Впоследствии, правда, в тексте мемуаров фигурирует лишь действительный “Гнев народа”, а никакое не мифическое “Обращение”, — но публикаторы и редакторы, видимо, не затруднили себя проверкой и вычиткой. Бог с ними. Только саму живую Лидию Корнеевну Чуковскую, явившуюся на свое исключение с, как пишет Медников, “скрытым магнитофоном”, я опознать здесь так и не смог. И дело не в том, что мне “мешала” ее собственная книга “Процесс исключения”.

Тут, видимо, дело слуха.

“О себе Чуковская сказала, что ей 66 лет, что она почти ослепла, пенсионерка, часто дома лежит на диване, что советский общественный строй она не принимает…”

Или: “Кто мог подумать в те дни, что и мы, и сама Лидия Корнеевна доживем до „Проспекта Сахарова” (в своем выступлении на исключении из СП Л. К. предсказала появление в Москве такого проспекта вместе с площадью Солженицына. — П. К.), а в том, что появится в свое время „Площадь Солженицына”, сейчас сомнений нет. И еще одна, показавшаяся мне странной, реплика Лидии Корнеевны: „Не сажайте меня в сумасшедший дом!””

Кстати, о том, как во время чтения своего Слова у действительно полуслепой Л. К. упали на пол все ее бумаги и никто из членов секретариата не встал, чтобы помочь пожилому человеку собрать их, А. М. не написал. Забыл, наверное.

Что до “недоумений” реалистического писателя Медникова, то я имею в виду и его легкие недоумения не только по отношению к наивным, как я тут вижу, “диссидентам” и сочувствующим им, но — и по отношению к собственным трудолюбивым друзьям. Вроде “вполне конформистского” в своей гражданской позиции писателя Юрия Яковлева (“человека состоятельного” и “страстного любителя собак”). “Лидия Корнеевна все порывалась и дальше читать заготовленный текст, но, поверив заверению Наровчатова, что в конце заседания она получит слово, успокоилась (какая суетливая дама, не правда ли? — П. К.). Начались выступления. Первым взял слово Юрий Яковлев. Сказал, что в Новосибирске какой-то мальчишка, наслушавшись передач „Голоса Америки”, стрелял в пионера, стоящего в почетном карауле у „огня Славы”. Почему-то связал это с творчеством Лидии Чуковской, что выглядело неубедительным…” Действительно.

…Скоро не останется тех, кто мог бы с этого берега прокомментировать исторические воспоминания рабочего секретаря, ушедшего из жизни в 2004 году. Уж не знаю, хорошо ли, жалко ли, что Владимир Николаевич Корнилов не дожил до них, он, думаю, нашел бы слова об искусных записях, названных “Без ретуши”. А пока на заднюю обложку 350-страничного тома выносится аннотация: “„Времена не выбирают, в них живут и умирают” — такова поэтическая формула, многое объясняющая в наших поступках,

мировоззрении… Многие не любят, когда им напоминают о прошлом…” И подпись — Анатолий Медников. И уже только потом — столбиком вниз — идут цитаты из других авторов текущего номера этого литературного журнала.

Алексей Савельев. Противостояние. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2008, № 4 (844), .

Пространная реплика главного редактора издания. Коротко отозвавшись о нелепых, мягко говоря, взглядах на историю Гражданской войны в России, прописанных в новых исторических учебниках, он, обильно процитировав из работы Ивана Ильина “Государственный смысл Белой армии” (1923), пишет: “Говоря обобщенно, нравственный смысл истории Гражданской войны не в противостоянии красных и белых, не в терроре и не в военных действиях, а в этом „противостоянии” злу, насилию и лжи. История распорядилась так, что в тот период это „противостояние” распределилось достаточно четко, по линии идеологий и политического выбора. Но кто станет утверждать, что эта борьба не происходит и сейчас, освобожденная от „белого” и „красного” цветов, а поле ее — сердце и душа человека?” Тут я искренне позавидовал учителям истории, подписанным на эту методическую газету.

Слово и дело. Беседа с президентом Института экономического анализа Андреем Илларионовым. Вступление Игоря Виноградова. — “Континент”, 2007, № 4 (134).

Беспрецедентная публикация, окончание которой (вторая самостоятельная часть) будет в следующем номере. Этого и биографического, и исторического (весьма неостывшего и откровенного) монолога ждали (и опасались), думаю, многие. Весьма любопытное чтение. Вот — о преддефолтных днях десятилетней давности:

“В начале июля я оказался на встрече Чубайса с „его командой”. Там собралось человек тридцать-сорок, относившихся к его группе, обсуждали текущую экономическую и политическую ситуацию. Дошла очередь до меня, я говорю Чубайсу: „Слушай, какие бы ни были отношения лично между нами, но кризис, который предстоит, сметет всех. Он сметет всех — и тебя тоже. И если кого вешать будут, то тебя не забудут. Если о стране не хочешь позаботиться, о себе подумай”. Он выслушал и ответил мне примерно вот так: „Сейчас мы („команда”. — А. И.) как никогда сильны. У нас — более половины правительства. Мы полностью держим страну в своих руках. И те, кто говорит о всяких кризисах и девальвациях, несут полную чушь”. Я тогда сказал что-то примерно такое: „Гляжу я на вас и изумляюсь: пройдет всего лишь несколько недель или несколько месяцев, и ни вас здесь, ни вашей половины правительства не будет — ни в правительстве, а, возможно, и нигде”. Ну, они там посмеялись, похихикали и разошлись...

Июль 1998 года проходил в таких вот интересных дискуссиях. А 2 августа председатель Центробанка Дубинин собрал в Белом доме пресс-конференцию для российских и иностранных журналистов по поводу ситуации на рынках. Слова „кризис” старались избегать, но ставки по госдолгу уже подскочили до астрономических 160%, каждый новый выпуск ГКО сопровождался горячими обсуждениями — сможет ли правительство профинансировать его обслуживание или нет?

Поскольку память об азиатском кризисе была свежей, пресса волновалась: будет ли в России продолжение — или не будет? На конференцию пришло свыше трехсот человек. В большом зале для встреч с журналистами на Краснопресненской набережной выступил Дубинин, сказавший, что все в порядке, ситуация под контролем и никакого кризиса не будет. Кто-то из журналистов спросил его: „А как же, вот Илларионов говорит, что будет девальвация”. И тогда Дубинин ответил: „Господин Илларионов лжет. Он нарочно пытается обрушить рубль для того, чтобы его жена, работающая в инвестиционном банке, смогла заработать на падении российской валюты на Чикагской бирже. Он нарочно валит рубль, чтоб заработать на этом”.

Позже Ирина Ясина рассказала мне, что решение оклеветать меня было принято накануне той пресс-конференции на совещании руководства Центробанка четырьмя людьми: Дубининым, тогда председателем Центробанка, Алексашенко, первым заместителем руководителя ЦБ, самой Ириной Ясиной, работавшей тогда начальником департамента по работе с прессой и пресс-секретарем Центрального банка, и Денисом Киселевым, руководителем департамента по работе с крупнейшими банками. Семь лет спустя Ясина, единственная из четверки, попросила у меня за это прощения... <…>

— А разве они сами не понимали, что будет девальвация? Почему они не хотели с

Вами соглашаться? Или они просто выигрывали время, чтобы соблюсти свои интересы?

— Кто-то понимал. Кто-то не понимал. Кто-то выполнял поручения. Но, как бы то ни было, ни один из них даже не пытался подумать о стране, о людях. О своих интересах — другое дело. <…>

Кому верили банкиры? Вот этой компании — Дубинину, Чубайсу, Гайдару, Кириенко, убедившим Ельцина дать свое знаменитое опровержение девальвации в Великом Новгороде. Когда он садился в самолет, его спросили: будет ли кризис? „Нет, — ответил Ельцин, — кризиса не будет. Все решено. Никакой девальвации не будет”. Это было в пятницу 14 августа, а в понедельник 17-го на экранах появились Дубинин и Кириенко... Эта компания обманула всех: и либеральную общественность, и бизнес, и Ельцина, и всех граждан страны. <…>

В каком-то смысле этих четверых, наверное, можно было понять. В самом деле, налицо было драматическое противостояние: с одной стороны, миллиарды долларов и власть — правительство, Центральный банк, Министерство финансов, администрация президента, сам президент, Международный валютный фонд, — и все говорят одно: девальвации не будет. С другой — один человек, директор какого-то маленького института, который упрямо повторяет: нет, девальвация будет! И кому тут прикажете верить?”

Ирина Роднянская. “Вечно новая” Книга: стимулы к пересочинению. — “Фома”, 2008, № 2.

“В том, что касается первых духовных поисков и духовного просвещения (если уж говорить о художественной прозе), на меня гораздо больше, чем обращения писателей к евангельским сюжетам, воздействовали вещи иной тематики, но проникнутые христианским мирочувствием,— ранние романы Генриха Бёлля, „Сила и слава” Грэма Грина, апологетическая эссеистика Честертона. <…>

Для ареала христианской (пусть и „постхристианской”) культуры „схема” евангельской истории: радикальная проповедь добра, предательство и одиночество Учителя, неправый политико-идеологический суд, ярость толпы („...снова Голгофнику оплеванному предпочитают Варавву”), жертва во имя истины, победа идеи над смертью — играет и еще долгое время будет играть ту же роль привлекательной парадигмы, какую выполняют античные мифологические сюжеты (Эдип, Антигона),— независимо от степени укорененности художника в христианской вере. Так, в „Притче” (1954) Фолкнера эта схема перенесена во времена Первой мировой войны, с соответствующими персонажами, а в малоизвестной поэме Владимира Корнилова „Пасха 61-го года” — в советскую провинциальную действительность. Столь же отстраненно — эстетически и этически, а не религиозно — я отношусь к „Мастеру и Маргарите” Булгакова, что позволяет мне восхищаться этим романом наряду с более любимыми „Белой гвардией” и „Записками покойника”. (Кстати, не помню, было ли примечено: Булгаков в своей недообработанной вещи, видимо, хотел воспользоваться мотивом выкраденного Тела, поэтому у него каждого из трех казненных, сброшенных в общую яму, Афраний, чтобы не перепутать, наделяет отличительным кольцом; но что-то — или Кто-то?— писателя остановило, и мотив повис без завершения.)

Конечно, существует еще одно побуждение обращать евангельский сюжет в тему литературного творчества. Это желание — как правило, „ортодоксальных” авторов — преобразовать лаконическое повествование евангелистов в объемную и живописную картину, давая волю воображению и попутно внося свою интерпретацию в скупо прописанные в исходном тексте лица и эпизоды. Обычно такой автор стремится соединить художественную задачу с катехизаторской, дидактической и даже богословской. Вот к таким сочинениям я отношусь с некоторой опаской”.

Большая часть номера посвящена откликам на новый роман Юрия Вяземского “Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник”.

См. заметку о том же романе в “Книжной полке Ирины Роднянской” (“Новый мир”, 2008, № 5).

Здислав Романовский. Из всех поляков меня интересует один… Мицкевич в рисунках Пушкина. — “Новая Польша”, Варшава, 2008, № 2 (94).

В примечании одна из не названных тут переводчиц (в начале номера переводчики даны списком), оговариваясь, что ее примечание прямо не относится к тексту статьи, пишет: “В поисках точной цитаты (пока не получила ее от автора статьи) [речь идет о том, что — приблизительно — звучит как „Матушка Россия не берет насильно, берет добровольно, наступая на горло”. — П. К.] обратилась к помощи читателей русского „Живого журнала” — в надежде, что кто-то сможет найти письмо Соболевского к Шевыреву. Письма никто не нашел, но близкие к этому тексту слова нашлись. Привожу сообщения моих информаторов”.

И далее — цитаты из блогов. Могли ли мы помыслить подобную инициативу лет десять тому назад?

Сергей Соловьев. Раскавыченный мир. — “Культпоход”, 2008, № 3 .

Эти путевые письма-заметки-дневники писателя Сергея Соловьева и Зои Колеченко из Индии — почти фантастическое дополнение к соловьевской прозе (см. его роман “Адамов мост” в “Новом мире”, 2008, № 4). Тут, в частности, и фотографии этого мира: и слониха Андурати с ровесником-погонщиком, и тот самый тигр, вышедший нашим путешественникам навстречу из джунглей. Глазам не веришь.

Александр Ткаченко. Одна дорога в разные стороны, или Может ли неверующий человек быть нравственным? — “Фома”, 2008, № 3.

“Нравственная жизнь неверующего человека не лучше и не хуже христианской жизни по Евангелию. Просто у них совершенно разные цели и задачи, отличающиеся друг от друга до такой степени, что любое их сопоставление попросту теряет смысл.

Дело в том, что нравственность упорядочивает отношения между людьми, а христианство — приводит человека к Богу. И если заповеди Евангелия могут регулировать общественные отношения (о чем свидетельствует вся история христианской цивилизации), то никакая, даже самая высокая нравственность не сможет привести ко Христу человека, который полностью удовлетворен своей праведностью. И в самом деле — зачем врач здоровому? Зачем Спаситель тому, кто не погибает?

У христиан жизнь по заповедям имеет принципиально иной смысл. По слову преподобного Симеона Нового Богослова, тщательное исполнение заповедей Христовых научает человека его немощи. А святитель Игнатий Брянчанинов описывает в своих трудах оценку христианскими подвижниками своих подвигов и добродетелей следующим образом: „Подвижник, только что начнет исполнять их, как и увидит, что исполняет их весьма недостаточно, нечисто... Усиленная деятельность по Евангелию яснее и яснее открывает ему недостаточность его добрых дел, множество его уклонений и побуждений, несчастное состояние его падшего естества <...>. Исполнение им заповедей он признает искажением и осквернением их”. „Поэтому святые омывали свои добродетели, как бы грехи, потоками слез”.

Таким образом, правда и добродетели атеистов и христиан, несмотря на внешнее сходство, в духовном смысле оказываются не взаимодополняющими друг друга, а взаимоисключающими: первые превозносят человека в его глазах, ослепляют его и тем – „отнимают” у него Христа, а вторые, напротив, открывают человеку его падшую природу, смиряют его и приводят ко Христу”.

Рива Шендерова. Любимый учитель. Виктор Николаевич Сорока-Росинский в 1948 — 1960 гг. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2008, № 3.

Чудесное воспоминание о легендарном “Викниксоре” из ШКИДы, мемуар о тех временах, которых уже не знали ни Пантелеев, ни Белых (убитый в годы сталинских “чисток”), о последних двух десятилетиях жизни человека, о котором можно было бы написать не один роман. Р. Ш. была ученицей Сорока-Росинского в школе, учитель он был от Бога. Возможно, это самое поразительное “непридуманное”, прочитанное мной после предыдущего обзора периодики.

В рифму к этой публикации — одна из последних работ известного столичного учителя русского языка и литературы Александра Борисовича Панова “Уроки Гринёва-отца” (Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература”, 2008, № 5).

И — в следующем номере этого методического издания — пронзительные воспоминания Сергея Волкова о легендарной учительнице литературы московской школы № 57 Зое Александровне Блюминой, которая совсем недавно ушла из жизни.

Александр Щипков. Телевидение вытравливает из нас целомудрие. — “Фома”, 2008, № 3.

Главный редактор портала “Религия и СМИ” — в обсуждении проекта Общественного совета по нравственности на телевидении.

“Каким мы видим совет по нравственности? Он не должен выполнять цензурных, запретительных функций — это аксиома. Мы не имеем права влиять на формирование сетки вещания, на эфирную политику. Совет должен выносить нравственную оценку, выражать общественное мнение о работе того или иного канала, о той или иной программе. Мы не хотим цензурировать, купировать и вырезать. Мы лишь хотим назвать вещи своими именами.

Рассказывая о наших планах в прессе, мы столкнулись с тем, что светские журналисты упорно называют Совет церковным. Ответ на это совершенно однозначен: Совет будет формироваться вне зависимости от национальности и вероисповедания его членов. Среди кандидатов: Ясен Засурский, Николай Бурляев, Наталья Солженицына, Павел Лунгин, Александр Любимов, Игорь Шафаревич, Елена Гагарина, Алексей Баталов,

Виталий Третьяков, Василий Лановой, Мариэтта Чудакова, Ирина Петровская, Леонид Бородин, Василий Белов и ещё шестьдесят имен”.

Ну да, а еще Венедиктов с “Эха Москвы” и Крутов из “Русского дома”. Как они, интересно, будут работать вместе? Объединенные идеей? Все это, боюсь, малодостижимо.

Елена Яковлева. Корней Чуковский и Аркадий Руманов: к истории взаимоотношений. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2008, № 3.

Журналист, издатель и редактор Руманов, эмигрировавший в конце 1918 года, первым начал печатать Чуковского, приехавшего в Петербург из Одессы в 1905 году, и вообще — весьма много сделал для него. После отъезда А. Р. на Запад Чуковский публично почти не упоминал его — сыгравшего важную роль в его становлении как критика и редактора, а если и упоминал, то скорее в пренебрежительных интонациях (очевидно, соотносясь с цензурными нравами). Смотрите, как изящно заканчивает свою работу исследовательница, как трогательно — Чуковским же — она “извиняется” за него:

“Письма Чуковского к Руманову в большинстве своем — письма друга. „<…> Ведь это же смешно, что во всем мире у меня есть единственный защитник, и покровитель, и спаситель Аркадий Руманов! — и не только теперь, а и 9 лет, и 7 лет назад”,— признавался Корней Иванович 8 (21) сентября 1913 года.

Между тем, судя по дневниковым записям и некоторым письмам Корнея Ивановича к Репину, в те годы, когда он писал дружеские письма Руманову, его уже точила неприязнь к нему. В чем заключалась ее причина? Быть может, в том, что он был многим обязан Руманову? Однако едва ли сегодня стоит искать психологическую мотивацию поступков и оценок Корнея Ивановича. Цель настоящей статьи заключается в том, чтобы ввести в научный оборот новые материалы, проливающие свет на личность Чуковского и его взаимоотношения с Румановым, обозначить место Руманова в дореволюционной жизни Чуковского и прояснить некоторые факты и обстоятельства, дабы устранить сложившийся не без влияния Чуковского „перекос” в характеристике Руманова.

Завершая, приведем фрагмент из недатированного письма Корнея Ивановича к Аркадию Вениаминовичу:

„Дорогой друг! Что это? Клянусь, я ничего не понимаю. Душою давно тянусь к Вам. Кроме благодарности, — кроме братского чувства, — что могу я питать к Вам. Когда я приехал в Петербург, — Вы один встретили и пригрели меня... И вдруг какая-то подметная сволочь где-то кому-то прошептала, что кто-то кому-то сказал, будто Вы на меня сердиты. Дорогой мой, за что бы Вы ни сердились на меня, простите меня искренне и просто. <…>””.

Составитель Павел Крючков