ПЕРИОДИКА

«Алтапресс.Ru», «Бельские просторы», «Ведомости», «Взгляд», «Волга», «Вопросы национализма», «Грани.Ру», «Живая Литература», «Завтра», «Культура», «Лехаим», «Литературная газета», «Литературная Россия», «Московские новости», «Нева», «Неприкосновенный запас», «Новая газета», «Огонек», «OpenSpace», «ПОЛИТ.РУ», «ПОЛIT.UA», «Правда.Ру», «Православие и мир», «Русский Журнал», «SvobodaNews.ru», «The New Times/Новое время»,

«Частный корреспондент»

Михаил Айзенберг. Народные промыслы. — « OpenSpace », 2011, 15 марта .

«Вспоминается такой разговор:

— Ты все говоришь „хорошие стихи” да „хорошие стихи”. А как ты тогда называешь стихи, меняющие само представление о стихах?

— Вот их-то я и называю „хорошими”.

— А что ты тогда говоришь о нормальных хороших стихах?

— Я говорю: „Ну, хорошие”...»

Юрий Альберт. Несвоевременные заметки. — « OpenSpace », 2011, 2 марта.

«Дело в том, что современное искусство — порождение либерального рыночного демократического общества, и только в таком обществе оно и может полноценно существовать, потому что само по своей сути либерально. То, что „ни авангард, ни современное искусство в старом капиталистическом мире по своей идеологии не являются либеральными”, — еще один банальный штамп, хотя они действительно „породили более или менее мощную критику либерализма”. Здесь перепутаны субъективные намерения художника, которые могут быть какими угодно, в том числе и антилиберальными, и то, как устроен социальный феномен, называемый „современное искусство”».

«Наше современное искусство именно потому и пребывает в таком убогом недоделанном состоянии, что в таком же убогом, недоделанном, недорыночном состоянии пребывает наша экономика и в таком же убогом и недодемократическом состоянии пребывает все наше общество».

Ему отвечает Илья Будрайтскис («Искусство — не детище либерализма. Искусство — альтернатива ему» — « OpenSpace », 2011, 4 марта). «Искусство противоположно рынку, либеральной рациональности и принципу „корысти во благо” не в некоторых своих течениях, не в силу своей идеологической ангажированности (как, например, искусство 1920-х годов), а в принципе. Оно не предъявляет альтернативу рынку в политическом поле, оно само есть эта альтернатива. <...> И настоящий художник — вне зависимости от того, либерал он или нет, — сегодня объективно оказывается на стороне проигравших. Потому, например, что не готов передать оценку искусства, его критериев, его истории на волю „свободному ценообразованию”...»

Александр Альперович. «Детская книга должна разрисовываться, рваться и грызться». Беседу вела Мария Скаф. — « OpenSpace », 2011, 9 февраля.

«Самый продаваемый детский писатель 2010 года — Корней Иванович Чуковский. Это факт: никто даже не приблизился к этим продажам. С одной стороны, это хорошо: детей воспитывают на классике. С другой стороны, это совершенно удивительно, что современным детям, погруженным в новые технологии, особенности окружающего мира объясняют на примере „Мойдодыра”».

Америка у Пелевина. — « SvobodaNews.ru », 2011, 14 февраля .

«Борис Парамонов: ...У Пелевина во второй части „Ананасной воды” масса всякого рода издевательств над всевозможными реалиями и деталями американской жизни, причем делается это при помощи англоязычных каламбуров. Когда эту книгу Пелевина переведут на английский (а его переводят регулярно), именно англоязычные читатели будут от этого в восторге, им толковать не надо эти малопонятные для русских словесные игры. Хотя Пелевин дает подстрочный перевод и пытается объяснить соль этих каламбуров.

Александр Генис: Пелевин великолепно владеет американским английским, в чем я убедился, когда мы с ним гуляли по Нью-Йорку. При этом он знает и молодежное арго, и региональные, особенно калифорнийские идиомы, и язык авангарда, и жаргон поп-культуры…

Борис Парамонов: Именно поэтому тут самое место сказать, что им, англоязычным читателям, не будет понятно само название этой книги Пелевина, даже „ананасная вода”, не говоря о „прекрасной даме”».

Кирилл Анкудинов (Майкоп). Меченый атом. 70 лет назад 11 февраля родился поэт Юрий Кузнецов. — «Частный корреспондент», 2011, 11 февраля .

«Юрий Кузнецов потрясающе, катастрофически не походил на советских людей

60—70—80-х годов (собственно, это он в себе и скрывал, как Штирлиц). Юрий Кузнецов — человек нашего времени по складу личности. Наше время не слишком знакомо с Юрием Кузнецовым, с его стихами и с его личностью. Но оно бы его прекрасно поняло. <...> Советские люди не понимали Юрия Кузнецова. Они считали, что этот парень просто выделывается — умничает, манерничает, оригинальничает».

«Кузнецова можно ставить на какую угодно полку, можно трактовать его на все лады. Можно осмыслять Кузнецова как запоздавшего представителя европейского мифоавангарда ХХ века, полноправного наследника Йетса, Элиота, Тракля и Лорки (я, например, понимаю Кузнецова именно так). А можно, напротив, видеть в нем дубовато-провинциального полубезумного Самоделкина, запутавшегося в мифах (эта версия оскорбительна для памяти Кузнецова, но она имеет некоторые основания)».

«Ведь современный русский фольклор — это не экспортно-пародийные балалайки-матрешки-присядки, современный русский фольклор — это мифологическое мышление современных русских людей . Но ведь Юрий Кузнецов всю жизнь занимался „современным русским фольклором”… Все трансформации образа Юрия Кузнецова в нынешнем восприятии — важнейшие показатели процессов, происходящих в русской (и российской) социокультуре».

Андрей Архангельский. Дырка от духа. — «Взгляд», 2011, 17 февраля

www.vz.ru>.

«Духовность в России понимается преимущественно как система запретов . Эта запретительная часть „духовности” на практике сводится к призывам — не носить, не петь, не называть, не поминать всуе и не показывать пальцем, чтобы никого не оскорбить. Этим „не” никогда, а особенно сейчас, никого не вдохновишь: и чем дальше, тем больше это будет вызывать насмешки и отторжение, а сами запретители будут выглядеть все маргинальнее».

«Духовность, если честно, — это разговоры о нестяжательстве, о любви к ближнему, о презрении к чувственному и материальному. Все эти слова противоречат жизненному опыту детей. Лицемерие усиливается еще и тем, что „духовные проповеди” явно рассчитаны на „бедных”. Дети очень хорошо понимают, что сегодня всем так или иначе управляют деньги и что вначале богатство, а потом уже духовность, по желанию».

Дмитрий Бавильский. Все там будем. «Зеленый шатер» Людмилы Улицкой как зеркало антропологической революции. — «Частный корреспондент», 2011, 21 февраля.

«„Конец прекрасной эпохи”, по Улицкой (не зря выбравшей такое название для эпилога), знаменует завершение времен классической антропологической модели.

В каком-то смысле „Зеленый шатер” — это реквием по мечте и вольная иллюстрация к финалу „Слов и вещей” Мишеля Фуко, выполненная на высоком беллетристическом уровне. Однако называет Улицкая книгу не как-то иначе, но „Зеленый шатер”. В ее партитуре нет случайных нот и движений, и повесть „Зеленый шатер” с образом плавного входа в смерть не зря помещена в центр композиции. Это книга о смерти, об умирании не столько эпохи, сколько об уходе населявших ее людей. „ Век скоро кончится, но раньше кончусь я ”, а вместе со мной все мамки, няньки и дядьки, спящие вместе с Джоном Донном. Ковры, посуда, Москва, Сталин, Брежнев, Сахаров и Солженицын — все конечно, кроме музыки, бесплотным духом носящейся над миром. Можно назвать ее „музыкой сфер”, „духом истории” или „хорошо темперированным клавиром”, суть от этого не изменится. И это важный после „Даниэля Штайна, переводчика” сдвиг по фазе персонального писательского развития; в предыдущей книге Людмила Улицкая искала единого Бога, в этой она находит индивидуальный покой. Правда, временный, как и все человеческое, и не обещающий загробного существования, но зато честный, предлагающий жить здесь и сейчас ».

См. также статью Аллы Латыниной «Всех советская власть убила...» в настоящем номере «Нового мира».

Дмитрий Бавильский, Игорь Манцов. Брамс-храмс-шардам! Диалог месяца.

Про шпагат под Шопена и про педаль для Бетховена. — «Частный корреспондент», 2011, 10 марта.

Говорит Игорь Манцов: «Думаю, музыка — это недооцененный социокультурный ресурс. Например, музыкой сподручно подавлять так называемые внутренние монологи, которыми замусоривают наше внутреннее пространство разного рода субличности, гнездящиеся в наших телах. Музыка подавляет наши (а на деле-то совсем не наши) претенциозные размышления и создает таким образом некое полезное для душевного здоровья пустое пространство . <...> Именно такие, бормочущие внутри нас, субличности церковь, вероятнее всего, и называет бесами. Эти говоруны чужды нашей базовой сущности, их тупое ворчание, их гнусную ругань нужно подавлять: молитвой, музыкой или учащенным дыханием, то бишь спортом, мне другие способы неизвестны».

Павел Басинский. «Толстой был бы просто счастлив, если бы его бесплатно скачивали в Интернете». — «Живая Литература», 2011, 27 марта .

«Может, это нехорошо с моей стороны звучит, тем более что я был членом жюри „Букера” два года назад… Но я не буду расстроен, если „Букер” свое существование прекратит. Зачем нам премия, повторяющая название самой крупной английской премии? Мы что, бывшая колония Британии? Мы не способны учредить свои национальные премии? В 90-е годы, да, были не способны. <...> Так что проводим „Букер” в небытие с тихой, благодарной слезой и забудем о нем так же, как забыли о „ваучерах” и МММ».

Безгласное пространство. Беседу вел Алексей Полубота. — «Литературная газета», 2011, № 8, 2 марта .

Говорит Владимир Личутин: «Наши предки были не только крепче нас духом, но и телом. Нам сейчас даже сложно представить, как они жили. Например, когда поморы уходили на промысел тюленей в Белое море, они неделями, а то и месяцами жили среди льдов в своих карбасах, по ночам укрывались парусиной. А для нас заночевать ночью в лесу под елкой — смерти подобно. Цивилизация ведет к обожествлению плоти, ограждает от природы, расслабляет нас. Представьте, если в современном городе на две недели отключить газ и свет, будет светопреставление, гуманитарная катастрофа. А раньше на Севере человек так готовился к зиме, что мог месяцами не выходить со своего двора. Охотники, поморы, землепашцы жили своим трудом, и государство практически не вмешивалось в их жизнь».

Андрей Битов. Смерть как текст. Отрывки из нового сборника, выпущенного издательством « Arsis Books» . — «Частный корреспондент», 2011, 15 февралы .

«Самоутверждаться в системе оценок, — с одной стороны, паразитизм культуры, с другой — поддержание порядка на этом погосте есть единственное обеспечение ее существования. Поэтому стройность и ухоженность этих могильных холмиков и надгробий — понятий, имен, дат и иерархий на кладбищах учебников, монографий, энциклопедий и словарей — являются определяющим признаком культуры. В школах и университетах учимся мы лишь тому, что было, что прошло, — прошлому, смерти, убеждая себя в том, что живем вопреки ей. Неприменимость знания к жизни есть тоже признак культуры, причем уже достаточно высокой».

Сергей Гандлевский. Найти охотника. Беседу ведет Ирина Головинская. — «Лехаим», 2011, № 3, март .

«Я из принципа, через силу, с утра встаю под холодный душ. Но я не могу писать стихи на одной силе воли, только оттого, что я назвался груздем, то бишь поэтом. Чтобы писать, перво-наперво надо самому увлечься. А я так устроен, что мой вкус свирепеет куда быстрее, чем мои способности могут ему угодить, он очень редко одобрительно кивает головой — обычно же командует „отбой”».

Мартын Ганин. Юрий Арабов. Орлеан. — « OpenSpace », 2011, 29 марта .

«Арабов — один из, по всей видимости, последних представителей почтенной традиции, представленной в русской литературе именами, очень условно говоря, Салтыкова-Щедрина, Гоголя и Булгакова, то есть традиции фантастического социального гротеска. <...> Проблема в том, что такой способ художественной рефлексии, подразумевающий контраст между обыденностью и чудом (того или иного рода — здесь это слово употребляется не в религиозном смысле, а означает просто совершенно невероятное событие), в современной русской прозе не работает. Во-первых, потому, что этот прием, когда-то революционный, давно перешел в область массовой литературы. Во-вторых, и это еще важнее, потому, что, как мне уже приходилось писать по поводу последнего сборника рассказов Владимира Сорокина, в современной России нет никакой четкой границы между абсурдом и реальностью. Разумеется, это свидетельствует не о „ненормальности” как таковой, а об отсутствии конвенции по поводу этой нормальности».

«Не то чтобы я хотел назвать „Орлеан” плохим романом, нет, это было бы несправедливо, я получил от текста много удовольствия. Но прием, лежащий в его основе, выдохся. <…> Для того чтобы все это снова заработало, как прежде, надо быть писателем гениальным, каким Юрий Арабов, при всем уважении, не является, — и то не факт, что гениальности будет достаточно. Справедливости ради надо сказать, что это беда не Арабова, а общая. Куда более безнадежными выглядят попытки новых реалистов натянуть на наличные диспозиции язык (точнее, языки) советского времени — или попытки продлить жизнь „роману идей” из XIX века».

Федор Гиренок. Философия — это поступок. — «Завтра», 2011, № 11, 16 марта .

«Философ — это прежде всего иммигрант, „лимитчик”, гастарбайтер. Он всегда не местный. Он приехал откуда-то со стороны, из другого мира. Например, из Малой Азии в Грецию, как Анаксагор, которому в Афинах было ничто не мило, ничто не дорого. Для всех греков солнце — это бог, для Анаксагора — это камень. Понятно, что греки прогнали Анаксагора из Афин, и он умер».

«Философ — эстет, метафизик, а философия с самого начала является потусторонним взглядом на привычное, на близкое. Сократ, ученик Анаксагора, хотя и был из местных, но вел себя как философ, то есть как чужестранец, как посторонний, разрушая мир подручного, обжитого, конечного. За это, да еще и за высокомерное поведение в суде его и убили».

Дмитрий Губин. Воровать нельзя платить. — «Огонек», 2011, № 11, 21 марта .

«В индустриальную пору информацию можно было регламентировать, контролируя носители. Закон, запрещающий без согласия автора смотреть, читать, слушать и тиражировать, вообще уходит корнями в 1710 год. Конкретно — в Статут королевы Анны, он же Copyright Act, когда за творцами были закреплены 14-летние права на все копии. И этот Статут, по моему мнению, был разумнее сегодняшнего закона, когда права сохраняются не просто пожизненно за автором, но и еще и посмертно 70 лет за наследниками. <...> Если бы сегодня срок его действия ограничили 14 годами в духе королевы Анны — это уже было бы успехом для общества».

Игорь Гулин. Слово после сала. — « OpenSpace », 2011, 10 февраля .

«Скорее гавриловская издевка над явно любимыми им писателями — часть его глобального недоверия к языку. Проза [Анатолия] Гаврилова безусловно критична, но объект ее критики — не уродливое жизни, как и не ее лживо-красивое (большинство пишущих о нем акцентируют либо то, либо другое). Напротив: о грязи и о красоте сказать одинаково невозможно. Объект этой критики, главным образом, — непреодолимый зазор между человеком и всем остальным, и зазор этот — в языке».

«Гаврилов не верит не только во власть языка, но и в минимальный коммуникативный успех. <...> Однако проза Гаврилова фиксацией коммуникативного поражения не ограничивается. Отчасти он осуществляет переворот, лишь намечающийся у Добычина, — переворот в буквальном смысле: слово, не имея возможности быть направленным наружу, к людям, направляется внутрь, к себе. Язык, в том числе и подчеркнуто литературный, начинает работать как инструмент не столько даже разговора с собой, сколько заговаривания, обозначения границ, отделяющих человека от остального мира. Незаметно происходящее почти во всех текстах Гаврилова сворачивание, окукливание слова производит эффект нежнейшего мизантропического лиризма».

«Если все-таки пытаться найти тему Гаврилова за пределами проблем языка — это окажется, видимо, разговор о хорошем человеке с неадекватно здравыми представлениями, бессильном перед сокрушительным в своей бессмысленности миром. В сущности, тематически он здесь близок к Кафке (имя это неслучайно: Кафку Гаврилов упоминает среди повлиявших на него писателей). Однако злоключения гавриловских героев не выглядят „кафкианскими”, катастрофическими: здесь утрачен момент противостояния. Идиотизм и зло в мире гавриловской прозы — дело рук тех же хороших людей, более-менее единственное их дело».

О книге Анатолия Гаврилова «Берлинская флейта» см. также рецензию Анны Голубковой в февральском номере «Нового мира» за этот год.

Денис Драгунский. Время и место Юрия Трифонова. Лучший советский прозаик скончался тридцать лет назад, 28 марта 1981 года. — «Частный корреспондент», 2011, 28 марта .

«Помню потрясающее впечатление, которое произвел на меня „Обмен”, — более сильное, чем „Мастер и Маргарита” (журнал „Москва”, 1966 — 1967). Гораздо более сильное, чем великолепный триптих преобразившегося Валентина Катаева (как тогда говорили, молодого Катаева) — „Святой колодец” (1965), „Трава забвенья” (1967) и „Кубик” (1968)...»

«Трифонов остается верным, любящим, тоскующим сыном своего расстрелянного отца. <...> Понять, принять и вслух сказать, что в 1937 году старый пахан натравил новую банду на банду прежнюю, он не мог. И уж тем более не мог позволить себе вспомнить, что ленинская гвардия поубивала не меньше народу, чем сталинские соколы. Ужасный парадокс: чтобы понять и сказать полную правду о Доме на набережной и его обитателях, Трифонову надо было бы стать Павликом Морозовым: осудить и обесславить своего погибшего отца. Но Павлики Морозовы не пишут хороших книг. Писательская сила Трифонова именно в его исторической ограниченности, как сказал бы старый марксист Ганчук из „Дома на набережной”».

«Я не согласен с Трифоновым политически и исторически. Но я обожаю его как писателя. Когда я недавно перечитал „Время и место”, то снова поразился — ни одного пустого абзаца, ни одной проходной фразы. И я очень рад, что он не стал историком или борцом, как Солженицын или Белинков».

Завотделом рецензий «Знамени» Анна Кузнецова: «Филологическая критика — это безобразие». «Полит.ру» представляет очередную программу «Нейтральная территория. Позиция 201» с Анной Кузнецовой. Беседует Леонид Костюков. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 21 февраля .

« Леонид Костюков: Мы с тобой, насколько я понимаю, несколько раз подходили близко к такому эксперименту: написать свои явно отвратительные стихи и вставить их в какую-то статью.

Анна Кузнецова: Я это делала.

Леонид Костюков: Я тоже это делал в „Арионе”.

Анна Кузнецова: И я в „Арионе”...»

Александр Зельдович. Несколько книжек — это страна. Беседовала Лариса Малюкова. — «Новая газета», 2011, № 15, 11 февраля .

Говорит кинорежиссер Александр Зельдович: «СССР — огромное несчастье, но в основе его был большой утопический проект, энергии которого хватило лет на шестьдесят. Веры, что, собравшись вместе, можно что-то изменить в мире. <...> Основывался он отчасти на руссоистской идее просвещения. Человек — существо замечательное, условия жизни — не те: квартирный вопрос и эксплуатация его портят. Создадим ему условия — произрастим прекрасную творческую личность! Загнувшись, левый проект утащил с собой и идею прогресса: „Улучшим условия, человек будет становиться лучше, пока рай не воцарится на земле”. Кончился не только Советский Союз, но и многовековой левый проект, выдавивший на периферию проект христианский. В Европе свято место осталось пусто. Сейчас он деформируется в происламские революционные настроения».

Из писем Ариадны Эфрон (1970 — 1975). Публикация Ирмы Кудровой. Подготовка текста и комментарии Юлии Бродовской. — «Нева», Санкт-Петербург, 2011, № 3 .

Ариадна Эфрон — Ирме Кудровой: «14 августа 1971 <…> Как вам воспоминания А<настасии> И<вановны>? Меня они раздражают многословием, неотжатостью от второстепенного (в данном случае — от собственного „я”) и подменой, зачастую, вершин — долинами, но она, несомненно, талантливый человек — кто захочет с этим спорить? Но нет, нет, не тот коленкор, да и может ли повториться тот ?»

Александр Киров. Рубцов и его Герой. — «Бельские просторы», Уфа, 2011, № 2, февраль .

«Никакого разделения между лирическим героем и автором сам Н. Рубцов не признавал. <...> Тем интереснее некоторые наблюдения над „я” поэта в стихах, которое все-таки его „второе я”...»

«Вообще биография лирического героя Рубцова упрощена автором. Биография самого Рубцова — изобилует пятнами: то белыми, то темными. Иногда мы можем отделить одно от другого».

«Эх, послал Бог: Есенину — Гиппиус, а Рубцову — Евтушенко. Это ведь так важно, когда на тебя посмотрят хотя бы раз (да не раз — много-много раз…) свысока те, кто нисколько тебя не лучше. И у тебя появится не высокоталантливое, а элементарное человеческое желание — поставить кого надо на место. Гиппиус, Евтушенко или свою тень».

Космос Эрика Булатова. Беседовал Александр Шаталов. — « The New Times /Новое время», 2011, № 5, 14 февраля .

Говорит художник Эрик Булатов: «Одно время объявили, что картина умерла, она никому не нужна, возникли новые виды искусства, которые полностью ее заменят. Ничего подобного. В картине есть свойство, которое невозможно ничем заменить: она способна компактно выразить содержание жизни, она наиболее экономна в пространстве, рациональна в использовании, если можно так сказать. Никакие грандиозные инсталляции никогда ее не заменят, ни видео, ни фотография…»

Марк Липовецкий. Траектории ИТР-дискурса. Разрозненные заметки. — «Неприкосновенный запас», 2010, № 6 (74) .

«<…> основной метод модернизации, взращенный ИТР-дискурсом. Для него характерно противостояние „своего круга” (воспользуемся язвительной метафорой Людмилы Петрушевской) и „толпы”, притом что „свой круг” априори воспринимается как модернизированное общество будущего в миниатюре, стремящееся втянуть в себя новых соратников (но многих отсеивающее по причине их невменяемости)».

«Прогрессоры предстают как тайные реформаторы, но особого рода. Носители принципиально нового сознания, обусловленного тем обществом, из которого они прибыли, они стараются не вмешиваться в дела окружающей их „дикости”. Их стратегия — и она, полагаю, характерна для всего ИТР-дискурса — состоит в спасении „духовно близких” местных интеллигентов и в методичном влиянии, личным примером, на сознание близких к ним особей. (Плюс, разумеется, сознание собственного превосходства над „толпой”, питаемое энергиями „своего круга” и всяческими гаджетами.)».

Хуан Майорга. Любовные письма к Сталину. Пьеса. Перевод с испанского и предисловие «Любовное письмо к Майорге» Евгения Шторна. — «Нева», Санкт-Петербург, 2011, № 2.

Более чем странная пьеса о Михаиле Булгакове. «Не скрою того, что в первоначальной испанской версии допущено еще больше несоответствий с фактографией. Часть из этих несоответствий была изменена автором под влиянием моих рекомендаций, однако некоторые из них он все же сохранил, считая их полезными с драматургической точки зрения. В свое оправдание он приводит пример из Корнеля», — отмечает в предисловии переводчик.

Аркадий Малер. «Сказка о попе, купце и скандалисте Балде». — «Правда.Ру», 2011, 4 марта .

«Если какой-либо человек не может принять Христа и Его Церковь, потому что слишком любит Толстого/Горького/Маяковского и т. д., то тем самым он уже декларирует свой выбор и никакое „обеление” и „воцерковление” этих авторов ему не поможет — эти авторы уже мешают ему прийти в Церковь, а не помогают. То же самое касается „святого и равноапостольного” светско-советской религии поэта Пушкина — там, где он вступал в противоречие с православием, он делал это совершенно сознательно, что во многом объяснялось не столько даже его беспокойным нравом, сколько культурной модой дворянско-интеллигентской среды его времени».

«Таким образом, в миссионерских целях лучше не переиздавать кощунственные сказки с церковной редакцией, а способствовать распространению тех произведений автора, которые недвусмысленно обращали внимание читателя к Церкви, а такие произведения есть у большинства серьезных русских писателей и поэтов».

Мандельштам, Пастернак и поезд. «Нейтральная территория. Позиция 201» с Аркадием Штыпелем и Марией Галиной. Беседует Леонид Костюков. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 22 марта .

« Л. К.: <...> И, мне кажется, очень важный момент, я выскажу некоторую гипотезу, а ты скажешь, важно это или нет. Вот он подкидывает булавы, допустим. И там есть такая арифметика: 5 — 6 булав могут подкидывать несколько тысяч человек в мире, 7 — единицы. 8 — никто. И вот когда подкидывает…

А. Ш.: Нет, ты тут немножко путаешь в арифметике. 12 может быть…

Л. К.: Допустим, 9… 12 никто, да. Но когда мы смотрим на это: сколько булав в воздухе, там, 5 или 9 — почти не отличишь, их много . А для того, кто подкидывает, это очень важно. И то, что поэт — он выходит на какой-то уровень, который для него является конфликтным, на котором он не может… то есть изредка может, а в основном не может. Вот это очень важно. А он может выйти на 3 уровня до этого, когда он легко может, а зрителю все равно будет казаться, что это что-то потрясающее. Но поэт выходит на 8 булав, да?

А. Ш.: Лёнь, собственно говоря, квалифицированный читатель — это как раз тот человек, который видит…

Л. К.: Видит, сколько булав.

А. Ш.: …там 5 булав или 8.

Л. К.: Это да».

Юрий Милославский. «Стремлюсь к отчетливости…» Беседу вел Дмитрий Бавильский. — «Частный корреспондент», 2011, 1 апреля .

«Вот, к примеру, есть очень для меня важный нюанс: практически полный отказ от внедрения в текст собственной биографии. То есть буквально все должно быть сочинено. <...> При этом все, так сказать, объективные сведения (исторического, географического и какого угодно характера) обязаны быть строго выверены по документам, за исключением, понятно, тех случаев, когда в дело идут откровенные и сознательные „контаминации”. Читателя можно и нужно заставлять „обливаться слезами над вымыслом”, но его нельзя обманывать, над ним нельзя насмехаться, глумиться. <...> Вся „основополагающая” словесность, от античной и до конца XIX века, есть собрание сочинений. Вы ведь знаете, что даже само понятие индивидуального авторства, не говоря уж о пересказе собственной биографии, — дело довольно новое. Сочиненность — это, в сущности, главный отличительный признак того, что мы зовем художественной литературой».

Модернизация как культурная революция. Доклад Гильдии исследователей. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 1 марта .

Среди прочего: «Alter ego любого интеллигента — цензор. Цензор — настоящее имя любого, кто вдохновлен идеей касталийской систематизации знаний, мыслит себя их жрецом и хранителем. Цензор (интеллигент) мыслит свою роль в мире как роль существа, пекущегося о том, чтобы смыслы не скудели и не теряли упорядоченности. Стремящегося к тому, чтобы в смыслах было достаточно смыслов. И если даже интеллигент выдавливает из себя цензора как раба, он смакует этот процесс. Цензор в результате мутирует, а интеллигент превращается в его личинку-носителя, как в фильме „Чужие”. <...> И изживание цензора, и сам внутренний интеллигентский цензор делают интеллигенцию наиболее антидемократической силой в обществе...»

Гильдия исследователей — организация, объединяющая в себе черты профсоюза и исследовательской группы. Координатор Гильдии — Андрей Ашкеров, в число участников входят: Кирилл Мартынов, Андрей Новиков-Ланской, Константин Крылов, Полина Колозариди, Петр Сафронов, Сергей Евдокимов, Алексей Кузьмин и др.

Глеб Морев. С русской прозой происходит что-то катастрофическое. Беседу вел Сергей Шаповал. — «Культура», 2011, № 9, 24 — 30 марта

portal.ru>.

«На мой взгляд, с русской прозой происходит что-то катастрофическое. Мы завалены томами беллетристики, в лучшем случае повторяющей зады русской прозы прошлого века».

«Ярчайшие события строчной речи давно переместились в область non-fiction (именно по этому ведомству прописаны, например, „Записи и выписки” Гаспарова и „Конец цитаты” Михаила Безродного) или медийного по формальной принадлежности письма, особенно расцветшего у нас в 1990-е годы, — эссеистики Толстой, Александра Тимофеевского, Вячеслава Курицына или Григория Ревзина, последнего, так сказать, из могикан 1990-х. Русскую прозу приходится сейчас искать в газетно-журнальных подшивках, пыльных и не очень, — от „Коммерсанта” и „Сегодня” до „Русской жизни”».

«Все это несопоставимо, разумеется, с той впечатляющей новаторской языковой работой, которая проделана за последние пятнадцать лет в русской поэзии. Совершенно оригинальные масштабные поэтические миры Айзенберга, Цветкова, Фанайловой, Юрьева, Степановой, Гронаса, Кирилла Медведева гарантированно пополнят тот литературный сегмент, который принято пафосно именовать „золотым фондом” русской поэзии. Мое утверждение совершенно пафоса лишено, считайте это экспертизой историка литературы».

Юнна Мориц. «Сам себе переворотчик». Беседу вела Алина Сабитова. Предисловие Дмитрия Быкова. — «Новая газета», 2011, № 28, 18 марта.

«Какая из последних прочитанных вами книг произвела сильное впечатление и почему? — „Епифанские шлюзы” Андрея Платонова. Книга 1927 года. Написана послезавтра, сейчас и здесь, и навсегда. Читаю ее постоянно, потому она и последняя из прочитанных, остальные книжные новости производят стильное впечатление, текстильное, но слабосильное».

Виталий Найшуль. «Третий Рим — единственная концепция, придающая целостность российскому государству и обществу». Беседовал заместитель главного редактора «Газеты по-киевски» Леонид Швец. — «ПОЛIT.UA», 2011, 9 февраля .

«И, опять же, ее [идею Третьего Рима] не надо изобретать, — это сделано до нас. Но ее предстоит с ясным умом и трезвой памятью всесторонне и бескомпромиссно обдумать в отношении к современной России».

«А мы не должны пугаться архаики. Она есть в любом государстве. Сравним, например, Россию и США. Корень, из которого вырос американский народ, — религиозные Пилигримы с корабля „Мэйфлауер”. А государственную форму Америке придали ее Отцы-основатели. У нас русское общество началось с св. князя Владимира.

А государственную форму России придали идеи инока Филофея и его окружения. Где в США наследие Пилигримов и Отцов-основателей? Да везде. Где в России наследие св. Владимира и Филофея? Да везде. В идеократии, в Толстом и Достоевском, в математике Перельмане, в кухонных семинарах и прочая, прочая. Все наши победы и поражения связаны с удачами и неудачами в осмыслении этого государственного наследия».

«Все настоящее, подлинное — опасно. Поэтому нужно научиться отличать наследников по духу и наследников только по внешнему сходству. Кто настоящий наследник древнерусской иконной живописи: Глазунов или русский художественный авангард?

В США для подобных целей есть школы трактовки наследия Отцов-основателей. Нужно научиться это делать и нам в отношении всего нашего прошлого. В мире идет острая война государственных образцов или стандартов, подобная войне компьютерных операционных систем. Если Россия не сможет развить свои образцы, ей придется жить по чужим. В этом случае Москва не нужна, и России сподручно частями входить в Европу, которая, вместе с Америкой, готова поставлять всему миру действенные высококультурные государственные образцы».

Андрей Немзер. Ах, это, братцы, о другом. — «Московские новости», 2011,

1 апреля .

«Под легкое ворчание, под мудрое мычание, под радостное ржание… Суть коего сводится к ряду неопровержимых истин: а) нет у нас никакой литературы и быть не может; б) литература есть, но это печально, ибо от нее случились все наши бедствия — от октябрьской революции (про февральскую сидельцы не сказывали) до пробуксовывания демократических реформ; в) есть-то она есть, но злокозненный литературоцентризм загнулся, ибо наличествуют у нас церковь, право и гражданское общество (слушайте, слушайте!), следственно, писателям надлежит токмо в бисер играть, а критикам грех про что-нибудь общественное вякать; г) востребована „новая социальность”, и только идиоты могут смаковать какую-то „художественность” (что-то слышится родное — из советской моей молодости); д) нормальные — в офисах вкалывающие — люди отдыхать за книжкой хотят, а не мозги грузить; е) только в электрическом Интернете обретаются божественная поэзия, посрамляющая Толстого с Достоевским проза и абсолютно свободная, чуждая кружковых пристрастий, отвергшая постыдное лицемерие (и, как будто смоляным ветерком, потянуло родным матерком) критика, которая вообще-то на фиг не нужна, ибо каждый пишет, как он дышит, и нечего нам тоталитарно указывать на какие-то там орфографию с пунктуацией; ж) люди, принимающие решения (а других больше не водится — вон сколько всего напринимали!), сами разберутся, что им читать и почему краше Пелевина с Сорокиным никого на белом свете нет; з) ваши цеховые разборки никому не интересны (это если, узнав о себе очередную суровую правду, тявкнуть в ответ вознамеришься); и) т. д. Оно же — т. п.».

«Новые кочевники» воюют против России. Беседу вел Александр Нагорный. — «Завтра», 2011, № 13, 30 марта.

Говорит Михаил Делягин: «<...> практически впервые в истории противоречия между патриотами разных стран, в том числе и прямо конкурирующих друг с другом, утрачивают свое значение. Они оказываются попросту ничтожными перед глубиной общих противоречий между силами, стремящимися к благу отдельно взятых обществ, и глобального управляющего класса, равно враждебного любой обособленной от него общности людей».

Памяти петербургской поэтессы Елены Шварц. Гость передачи Юрий Кублановский. Ведущая Майя Пешкова. — «Эхо Москвы», 2011, 13 февраля .

Говорит Юрий Кублановский: «<...> в ней самой всегда жил ребенок большой. Отчасти и культивировала в себе этот образ. Вот почему так мучительно переживала она старение, у нее есть пронзительные стихи о ее старении, что ей страшно смотреть на себя, например, в витрину магазина, где есть ее отражение, и так далее. Что лучше бы она увидела выпрыгивающего оттуда зверя, чем то, как она сейчас выглядит. В общем, это было для нее тяжело, потому что, действительно, немножко в ней был всегда такой детский инфантилизм, и это придавало особый шарм ее женственности. И во многих стихах заметны вот эти детские мотивы. В частности, в стихотворении „Плавание”, в гениальном стихотворении, которое, за исключением последней строфы, почти целиком ей приснилось. Она записала его, проснувшись».

«<...> она считала себя великим поэтом, безусловно, так сказать».

«Вы знаете, стихи Лены мне трудно читать наизусть, потому что они очень большие, громоздкие, с постоянной переменой ритма. Она мне говорила: „Ну как можно писать в одном ритме? Вот, смотри, я смотрю сейчас сюда — это одно, поворачиваю голову — сразу ритм меняется”. Я открываю их для себя со страницы. Отдельные строчки люблю бубнить».

Почему в русской поэзии не происходит почти ничего хорошего. Беседу вела Лариса Хомайко. — «Алтапресс.Ru», Барнаул, 2011, 24 марта .

Говорит Иван Волков: «<...> русская поэзия в жутком упадке. Думаю, все происходит так: двадцать-тридцать или там сто весьма посредственных стихотворцев объединяются и между собой решают, что у них расцвет и бриллиантовый век. Я исхожу из того, что поэзия — это не массовое стихописание, важно наличие крупных творческих личностей. А крупных творческих личностей в стране можно пересчитать по пальцам одной руки. Большинство людей, которые сейчас определяют поэтическую моду, называемую „актуальной поэзией”, в общем-то, шарлатаны. Ну, это частная точка зрения».

«А то, чем занимается Емелин, это не гражданская лирика, а имитация гражданской лирики. Он не гражданский поэт, а чистый декадент, и это одна из поэтических мод; их много, так же, как и людей, которые пробуют этим заниматься».

Поэт Инга Кузнецова: в стихотворении конечная точка движения никогда заранее не известна. «Полит.ру» представляет очередную программу «Нейтральная территория. Позиция 201» с Ингой Кузнецовой. Беседует Леонид Костюков. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 2 февраля .

Говорит Инга Кузнецова: «Вот, Леня, ты спросил меня: Мандельштам мой любимый поэт? Отвечу: так уже вопрос не стоит. Он моя родина. <...> Для меня из современных авторов очень существенна Ирина Ермакова. То есть я считаю, что из пишущих женщин — она наиболее сильный поэт, и мне бесконечно интересно, что она делает. Меня устраивают, восхищают здесь пропорции движения, чуда, точности, ясности, нежности, визионерства, — словом, всего. Абсолютно меня убеждают и устраивают».

«Скажем, меня впечатлило, как работает поздний Чухонцев в книге „Фифия”. Это абсолютно для меня было непредсказуемо, учитывая его более ранние вещи, которые тоже по-своему интересны. Этот случай такого радикального изменения и непрерывного изменения, где ни о каком тенденциозном ветре говорить не приходится».

«И назову другое имя. Меня впечатляет то, как этот поэт связывает все со всем, существуя в культуре. Это пример Максима Амелина. То есть более стереоскопичного в культурном смысле поэта я не знаю, и меня это восхищает, как такая пропорция, такой опыт, абсолютно уникальный. Я знаю, что разные люди относятся к нему по-разному, его упрекают порой в заимствовании языка или сделанности, но это ерунда, они просто не в состоянии воспринять все его уровни…

Леонид Костюков: Это разные люди не из нашего района, что говорить».

Программа никогда не зависнет. Беседу вела Майя Кучерская. — «Ведомости», 2011, № 50, 23 марта .

Говорит Максим Осипов: «Сколько хватает времени и интереса, я все же читаю журналы в интернете, в Журнальном зале — „Знамя”, „Новый мир” и другие. Вопреки распространенному мнению, эти журналы живы. Живы и более интересны, чем во времена, когда тиражи их были в тысячу раз выше, когда они служили индикатором того, что разрешено властью и что ею запрещено. За пределами Журнального зала — хаос, рынок, тьма внешняя. Я больше читаю стихи, чем прозу, но и прозу — тоже читаю. Одно имя я все же хотел бы назвать. Самый значительный, замечательный писатель современности, на мой взгляд, — Людмила Петрушевская».

Егор Просвирнин. Великая игра России. — «Русский Журнал», 2011, 4 февраля .

«Если у российской власти есть хоть малейшая толика здравого смысла, хоть малейшая внешнеполитическая амбиция и хоть мельчайшее желание создать действительно единое, многонациональное, сплоченное, спаянное общество и не оказаться при этом в технологических аутсайдерах, то оно должно учитывать — в библиотеку за год заходит меньше людей, чем за день на игровой сервер. В России просто обязательно должно появиться Государственное агентство по компьютерным играм . <...> Вывод русской игровой индустрии на мировой уровень, безраздельное доминирование на постсоветском, затем восточноевропейском, европейском и, наконец, американском рынках — вот задача номер один для наших патриотических олигархов и для наших великодержавных силовиков. Великая русская литература у нас уже была. В XXI веке настало время для великих русских компьютерных игр».

Станислав Рассадин. Реквием по Гоголю. — «Новая газета», 2011, № 22, 2 марта.

«Литература — не только самое лучшее из того, что Россия сумела дать миру. Возможно, наша словесность и есть — Россия, то бишь и мировое, и наше внутрироссийское представление о ней. Она придумала нас, и мы все время… Чуть не сказал: стараемся, но, боюсь, уже надо сказать „старались”, быть похожими на этот придуманный ею образ. Сверяем (сверяли?) себя с ним. Потому что у нас нет другого».

«Так или иначе, у нас с вами была великая литература. Была Россия, в которой мы не сказать чтобы жили реально, но соотносили себя с ней, значит, были ее — все-таки — обитателями. В какой-то мере еще живем, доживаем, но уже ближайшие поколения жить не будут. Даже если Фурсенко еще немного помедлит».

Лев Рубинштейн. Косвенная речь. — «Грани.Ру», 2011, 4 февраля .

«И уж вовсе неконтролируемые судороги отчетливого омерзения вызывают у меня выражения типа „как в подобных случаях говаривал, бывало, Такой-то”. Особый шик — это когда „такой-то” обозначается посредством имени-отчества, но без фамилии. Ну да, конечно, прямо так вот и „говаривал”. Причем непременно — „бывало”. „Чем, типа, меньше, — говаривал он, хаживая в драных тапках по натертому, бывало, паркету своего кабинета, — женщину мы любим, тем, короче, легче нравимся мы ей!” „Ай да Такой-то! — время от времени воскликивал он, имея в виду самого себя и весело поигрывая кистями своего халата. — Ай да сукин, как говорится, сын!” Самое, конечно, страшное, когда цитируемые авторитеты „говаривают” не своими собственными словами, а словами своих персонажей, причем не всегда мудрых и добродетельных. И говаривают они совсем не то, что говаривал бы, бывало, сам автор».

Сергей Сергеев. Восстановление свободы. Демократический национализм декабристов. — «Вопросы национализма», 2010, № 2 .

«В СССР начиная с конца 1930-х гг. о национализме декабристов (как прямых предшественников большевиков) писать было не принято. Фрондирующие исследователи хрущевско-брежневских времен, вроде Н. Эйдельмана, и „оппозиционные” „мастера культуры” (Б. Окуджава, В. Мотыль с его фильмом „Звезда пленительного счастья”) старательно лепили из них „шестидесятников”. „Русская Партия” 60 — 80-х гг. полностью отдала декабристов на откуп либералам, предавшись культу славянофилов, Достоевского и Леонтьева. Так что нет ничего удивительного в том, что только сегодня мы начинаем понимать уникальное место декабристов в истории русского национализма».

Александр Скидан. «Иерархия неизбежна, но она будет множественной и подвижной». Беседу вел Глеб Морев. — « OpenSpace », 2011, 21 февраля .

«Несмотря на то что за последние несколько лет от нас ушли большие, великие поэты — Айги, Всеволод Некрасов, Парщиков, Генделев, Елена Шварц, Александр Миронов, — я считаю, что русская поэзия переживает сейчас расцвет, сравнимый с началом XX века. Так что с книгами все более или менее в порядке. А вот журналов, отслеживающих и оперативно регистрирующих сдвиги в поэтическом ландшафте, увязывающих их с более широким культурным контекстом, явно не хватает. Таких журналов, как „Воздух” и „Арион”, по идее должно быть пять-шесть, и выходить они должны в Петербурге, Нижнем Новгороде, Екатеринбурге, Калининграде, Владивостоке...»

«Для начала я бы заметил, что зазор между актуальными практиками и языком их описания — скорее правило, чем исключение. В XIX веке, с известными оговорками, наблюдается то же самое: поздний Пушкин, Батюшков, Баратынский, Вяземский, не говоря уже о Тютчеве, — все они на десятилетия опережали разрешающую способность своих критиков-современников».

«Сюда же я бы добавил еще одну проблему, она носит общекультурный, я бы даже сказал, политэкономический характер. Люди, которые по своему уровню и устремлениям могли бы заниматься серьезной критикой и (или) теоретической поэтикой, уходят в арт-критику и visual studies, в современное искусство как в более перспективную область, встроенную в общемировой интеллектуальный и финансовый контекст».

Валерий Соловей. Русские как этнокласс. — «Вопросы национализма», 2010, № 1.

«В некотором смысле первопричина его [СССР] гибели лежит на поверхности, и если глубокомысленные аналитики ее игнорируют, то именно в силу самоочевидности. Фундаментальный факт состоит в том, что русские не вступились за советское государство, — ни имперская элита, включая военную и спецслужбистскую (намеренно, кстати, комплектовавшихся почти исключительно восточными славянами), ни общество в целом. А ведь именно готовность проливать кровь — свою и чужую — служит решающим доказательством жизнеспособности государства и политической системы. „Дело прочно, когда под ним струится кровь”. В этом смысле Российская империя оказалась жизнеспособнее своей преемницы, ведь ее гибель спровоцировала свирепую Гражданскую войну. В 1950-е годы французы воевали за „французский Алжир”, в 1990-е сербы сражались за „великую Сербию”. Но русские не подняли знамя борьбы за „единый и неделимый СССР”, не попытались раздуть пламя „советской Вандеи”. А это значит, что „великую советскую Родину” они уже давно ощущали не матерью, а мачехой, что СССР не был для них ни ценностью, ни сферой реализации ощутимых преимуществ и материальных интересов. И в этом отношении все русские без остатка — снизу доверху и сверху донизу — впервые в отечественной истории оказались едины».

Стоять до конца. Неизвестное интервью Юрия Кузнецова. Беседу вел Игорь Тюленев. — «Литературная Россия», 2011, № 6, 11 февраля .

Из подготовленного к печати, но неопубликованного интервью 1992 года. Юрий Кузнецов говорит: «<...> „Нет, весь я не умру...” — чистый Гораций. Пушкин написал это стихотворение за год до своей гибели. Написал очень противоречиво:

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

Он не написал, что „жив будет хоть один…” — русский! Он крест поставил на всей русской нации. Закрыл русскую тему, на мой взгляд, еще в 1836 году. „Что чувства добрые я лирой пробуждал”, — никаких он добрых чувств не пробуждал. „Полтавой”, что ли?»

Церковь в режиме on-line: на что наступает религия в России. — «Православие и мир», 2011, 28 февраля .

Говорит протодиакон Андрей Кураев: «<...> в современном демократическом обществе независимость обеспечивается независимостью источников финансирования. (Я говорю о независимости не личности, а института. Личности для независимости достаточно просто иметь живую совесть…) Недаром же Хомяков считал, что слово „свобода” происходит от „свой быт”. Так вот, никакие реставрационные и строительные работы, серьезные гуманитарные, благотворительные и просветительские проекты Церковь не сможет осуществить без „своего быта”».

«Русская Православная Церковь — это глобальный институт глобального мира».

Борис Шапиро. «Поэтика Целана — преодоление задыхания». Беседу ведет Елена Калашникова. — «Лехаим», 2011, № 2, февраль.

«На русском довольно много замечательных переводов его [Целана] стихов, два-три десятка, наверное. Скажем, Алексей Парин переводил те же самые стихи Целана, что и я. В своей переводческой программе он исходит из ритма, он точнейшим образом воспроизвел ритм как музыкальную основу, но не воспроизвел умирания. Может быть, он не согласится с тем, что агония — главная структура в поэтическом процессе Целана.

Я не собираюсь умирать, но это не значит, что у Целана нечему научиться: и его фантастической языковой работе, и проникновению в психофизиологию стиха через пограничное состояние умирания, и борьбе с этим состоянием. Мне кажется, именно эти аспекты я в целановском духе воспроизвожу на другом языке».

«У Целана я не понимал целого ряда мест, но потом выяснялось, что это цитаты, аллюзии, перепевы, перекличка, спор, антиассоциация. Он не утруждает себя примечаниями, поэтому переводчику нужно проделать огромное количество работы.

У Целана, наверное, половина цитат из Гельдерлина, 10—15 процентов из Кафки, а еще из Шекспира, Мандельштама, Маяковского, Есенина… <...> В одном и том же стихотворении он цитирует поэму „Рейн” Гельдерлина, пророка Иезекииля, Кафку и Салтыкова-Щедрина».

«Я — советский человек». Беседа с биологом и поэтом Дмитрием Сухаревым. Беседовала Любовь Борусяк. Часть 2. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 16 февраля .

Говорит Дмитрий Сухарев: «Галич как был конъюнктурным автором и благополучным драматургом, так и остался конъюнктурным. Даже в своих протестных песнях, потому что это стало конъюнктурой. Я позволю себе это сказать, зная, что мои слова вызовут вопли возмущения в нашей замечательной интеллигенции».

Начало беседы см.: «ПОЛИТ.РУ», 2010, 15 декабря.

Вадим Ярмолинец. Одесский узел Шкловского. — «Волга», Саратов, 2011, № 1-2 .

«Статья Виктора Шкловского „Юго-Запад” появилась в первом номере „Литера­турной газеты” за 1933 год и положила начало разговору, продолжающемуся по сей день. Как и 78 лет назад, на поставленный автором вопрос — существует ли Юго-западная литературная школа и, если существует, где следует искать ее корни — толкового ответа нет».

Составитель Андрей Василевский

«Арион», «Вестник русского христианского движения»,

«Вопросы истории», «Вопросы литературы», «День и Ночь», «Знамя», «Иностранная литература», «Лампада», «На память будущему», «Наше

наследие», «Нескучный сад», «Новая Польша», «Новый город»,  «Рыбинская среда», «Фома»  

Владимир Аристов. «Клементина» (о стихах и судьбе Инны Клемент). — «Арион», 2011, № 1 .

О судьбе и стихах поэтессы, погибшей десять лет тому назад.

«В конце 70-х, начале 80-х ее стихи наконец начали понемногу публиковать, в том числе в „Новом мире”, но сложившаяся и обещанная к изданию книга стихов так и не вышла. Личные и общие линии жизни странно соединились, драматический и безвольный, безнадежный фон эпохи, казалось, предопределил ее выбор — уход и отказ от стихов (в конце 80-х она почти перестает писать) и постепенное погружение в частную жизнь с неопределенностью, безденежьем и безвольным алкогольным выбором (только ли это „Алкоголи” поэтические, аполлинеровские?). Все же именно Инна Клемент немногими словами сумела передать то состояние утренних (или предутренних) сумерек начала 80-х: „День фиолетов... Звонкие тени лицо превращают в металл”, — начало ее позднего стихотворения, в нем передана тоска того времени: полуокраинные, полураскрытые дворы Шарикоподшипниковской, Автозаводской... Но когда на обороте „темного дня”, как под грунтом холста, невидимый взгляду — яркий цвет и свет.

Все же лучшие строки ее сохранившихся или лишь частично уцелевших стихов продолжают свое действие. <…> Невыразимое обаяние 70-х (до сих пор лишь малой долей изображенное, определенное) — самого „мирного” и невероятно горького времени, юности, которая для многих не стала зрелостью, а превратилась (как ни громко это звучит) в „возмездие старости”, — стихи, осколки стихов Инны Клемент — это поэтическое слово, а не только невысказанные другим воспоминания».

Евгения Власова. Не хочу работать! Почему Емеля лежал на печи. На вопросы корреспондента отвечает профессор Московского городского психолого-педагогического института, старший научный сотрудник Психологического института РАО Андрей Копьев. — «Нескучный сад», 2011, № 2 .

«<…> Бывает еще лень как самостоятельная страсть. Человеку именно хочется лениться, в этом есть своего рода кайф.

— То есть Емеля страдал страстью лени?

— Во всяком случае, никакого интеллигентского расщепления в нем не было, ему просто нравилось бездельничать. Но вообще это фигура двойственная, я бы не стал так уж записывать его в банальные бездельники. Это простодушный дурень, который ни за что не несет ответственности, он благодушен, незлобив. И что еще в нем есть хорошего и трогательного — он полагается на щучье веление. Он доверчив той доверчивостью, которая свидетельствует о способности к духовному упованию, им вполне можно иллюстрировать заповедь Спасителя „будьте как дети”. Так что Емеля — персонаж неоднозначный. И кстати говоря, всегда ли так плохо лежать на печи? В обществе бытует мнение, что не ленится тот, кто просто на месте никогда не сидит. Это очень сомнительный тезис. Помните, у Ильфа и Петрова был персонаж такой — кипучий бездельник слесарь-интеллигент Полесов. Безделье может быть кипучим, сама по себе активность еще не есть ценность. Важно — ради чего мы эту активность развиваем. И способен ли человек отделять значимые ценности, ради которых он проявляет активность, от того, что не заслуживает никакого внимания. Иногда лучше и на печи полежать — здоровее будешь».

Игорь Голомшток. Воспоминания старого пессимиста. — «Знамя», 2011, № 2 — 4 .

«Но пора вернуться к моему путешествию с Синявскими.

Главным интересом Андрея были не столько иконы, сколько книги. Когда-то жившие в этих местах старообрядцы устраивали в подвалах своих домов так называемые скрытни, где обитал какой-нибудь ушедший от мира и неправедной (с точки зрения сторонников старого обряда) Церкви монах и занимался переписыванием книг. Один из таких скрытней Синявские обнаружили еще во время их первого путешествия, и теперь они снова пришли сюда, захватив с собой и меня. Это было большое, во всю площадь избы, помещение без окон, с низким потолком, буквально заваленное бумажной продукцией. Рукописные Жития, Апокрифы, старопечатные Библии, Четьи-Минеи, старообрядческие молитвенники — все это кучами громоздилось на полу как ненужный хлам. Потомки этих книголюбов, еще жившие в избе, никакого интереса к книгам не проявляли, ценности их не видели и использовали только как бумагу для цигарок. „За пятерку — сколько унесешь!” Мы грузили эти сокровища в лодку, а потом, уже в крупных населенных пунктах в низовьях Мезени, Синявские по почте отправляли их на Хлебный.

Я тогда больше интересовался нидерландскими художниками XV века, чем древнерусскими памятниками. На остановках ловил рыбу, в деревнях с интересом прислушивался к разговорам Синявского со стариками — о прошлом, о жизни, о вере, с приятным удивлением созерцал жизнь этих местных людей с их традиционным устойчивым бытом, с прочными моральными устоями, с готовностью всегда помочь ближнему. Как будто из Советского Союза мы попали в сохранившийся каким-то чудом обломок старой Руси. Когда у нас ломался мотор, чуть ли не половина мужского населения деревни собиралась вокруг этой чертовой машинки, чтобы привести ее в порядок. Деньги за работу они брать отказывались. Такой же отказ мы получали, когда хотели заплатить за ночлег (обычно на сеновале), за молоко, за скромное угощение. Майя, наученная прошлым опытом, возила с собой фотоаппарат „Момент”, который делал снимок и тут же выдавал карточку. Однажды утром, когда мы спустились с сеновала, перед нами открылось зрелище умилительное. По всей улице на завалинках, скромно потупившись, чинно сидели старухи в черных, очевидно, лучших своих платьях, молодухи в нарядах, некоторые в кокошниках, с детьми, причесанными, помытыми, принаряженными. „Сними их”, — толкнула Майю локтем в бок наша хозяйка. В избах, как правило, на месте прежних иконостасов были приклеены семейные фотографии: молодожены, умершие близкие, бравые солдаты — снимки, присланные из армии. Но Майя была первым фотографом, появившимся в этих местах за много лет».

Евгений Ермолин. Где ночует правда. — «Знамя», 2011, № 4.

Примечательный (и замечательный!) текст о литературоведе, критике, педагоге

Андрее Михайловиче Туркове, — который, между прочим, давным-давно разменял девятый десяток лет и по-прежнему активно работает в литературе.

«Турков — вечный солдат на службе литературе. Верный и стойкий. Только ей отдает он честь. И никому другому.

Диалектический момент тут, однако, в том, что призванность такого, литературного, рода давала в итоге ту меру внутренней свободы, которая была далеко не заурядной в советские времена и которая в любые вообще времена обеспечивала и небанальную жизнь духа, и особого рода независимость от внешних сиюминутных обстоятельств.

Литература самотеком порождала такие смыслы, такие контексты, которые являлись открытыми вопросами без готовых ответов. Это такое гражданство, где актуальное с огромной силой мотивируется извечным, финальным, где снова и снова, неотвязно и необоримо, звучат вопросы последнего часа. И никакой бдительности не хватало у идеологических инстанций, у сервильных слуг режима, чтоб закрыть саму возможность подобных неудобных и ненужных вопросов. <…>

Каким мы его видим?

Заинтересованная благосклонность. И даже избыток доброжелательности.

Никакой экстравагантности или патетики. Никаких капризов, жестов на публику, внешних эффектов. Никакой тебе пьяной аполлон-григорьевской гитары. Никаких захлебывающихся восклицаний и завываний. Он даже малость суховат для меня, склонного к синкопированию текста чувством (уронить акцент, ахнуть, задохнуться). Какой-то такой петербуржец в Москве. Трезвость. Сдержанность. Внутренняя дисциплина. Чувство меры. Точно взвешенное слово. Внимательный взгляд. Спокойно, не захлебываясь, не впадая в раж, он полемизирует и выражает свою позицию. Ему удаются корректные резюме. У него явная склонность к завершающим формулам, к синтетическим суждениям. Не всегда это ведет в глубину, но Турков не очень, кажется, доверяет темным безднам и глухим рвам. Он верен разуму и пишет на свету, не в ночи. Он — просветитель».

Владимир Козлов. Читатель жив — и он обязывает. Рефлексии о толстых журналах. — «Вопросы литературы», 2011, март-апрель .

«Я уверен, что будущее толстых журналов должно предполагать устойчивый курс на размежевание . Каждый из „толстяков” должен иметь свое лицо с „необщим выражением” — иных журналов не надо.

Формула литературного журнала придумана Карамзиным — чего, казалось бы, тут еще изобретать? Но системные кризисы не преодолеваются без определенной стратегии развития . А для того чтобы понять, куда развиваться, надо попытаться увидеть фронт работ, открывающий новые перспективы. Этот фронт довольно широк».

Есть любопытные соображения.

Александр Кравецкий. Обновленцы реформ не любят. — «Нескучный сад»,

2011, № 2.

«Событием, подтолкнувшим обновленцев к активизации реформаторской деятельности, стала так называемая „Декларация Сергия” — послание к пастырям и пастве, подписанное Сергием (Страгородским) летом 1927 года. Тогда митрополит Сергий пошел на беспрецедентные уступки властям. Ценой компромисса, споры о правомерности которого не утихают до сего дня, ему удалось добиться того, что органы церковного управления стали легальной организацией. Одним из результатов изменения юридического статуса Патриаршей Церкви стало то, что обновленцы вдруг заговорили о переводе богослужения (на современный русский язык. — П. К. ) и даже создали при своем синоде переводческую комиссию. Причины этого вполне понятны. Если раньше в своей полемике с Патри­аршей Цер­ковью обновленцы обвиняли ее в антисоветских настроениях, то теперь эти обвинения актуальность теряли. Желанием хоть как-то противопоставить себя Церкви было вызвано начало работ над переводами. Однако к практическим результатам эти работы не привели.

Кипевшие в начале XX века споры о том, какой должна быть Русская Церковь в стремительно меняющемся мире, завершились Поместным собором. Именно он стал результатом движения начала XX века за церковное обновление. При этом церковные политиканы, которых в 1918 году называли „церковными большевиками”, а позже „живоцерковниками” и „обновленцами”, стремились объявить себя наследниками реформаторов начала века, а Собор 1917 — 1918 годов — реакционным собранием, душащим все живое. В обновленческой печати 1923 — 1924 годов можно прочитать, что „созванный в 1917 году церковный Собор в Москве оказался консервативным”, что на Соборе „с особенной глубиной отразилось реакционное настроение отживших свое время руководителей жизни” и т. д. А Александр Введенский (протоиерей, лидер раскольников, оратор. — П. К. ) называл его „антихристовым собором”, „сатанинским собором”. За декларациями о церковном обновлении было лишь стремление оставаться под крылом государства, хотя бы и большевистского. Ну и жажда власти, разумеется. Именно это, а не стремление к радикальным церковным реформам, объединяло эстета и декадента Александра Введенского с прошедшим через „Союз русского народа” Владимиром Красницким (бывший монархист, инициатор создания „пробольшевистских общин”. — П. К. )».

Юрий Кублановский. Записи о Елене Шварц. — «День и Ночь», Красноярск, 2001, № 1.

Впервые фрагменты этих дневниковых записей публиковались в дальневосточном альманахе «Рубеж» (2010, № 10), мы отмечали ту публикацию. В «Дне и Ночи» представлен расширенный вариант.

«Гениальная по точности самохарактеристика Шварц: „Я — сложный человек. Бессознательное у меня — как у человека дородового общества, сознание — средневековое, а глаз — барочный”.

А как точно бывает выражена ее мысль! „Можно подумать, что я склонна к самолюбованию. Скорее, я пристально вглядываюсь в себя с опасным вниманием экспериментатора, с каким он может следить за животным, опыты над которым наконец-то начали подтверждать теорию”.

Рассуждая об именах городов, Шварц пришла к выводу: „А уж если говорить о нашем городе, то, кажется, имя его истинное — Петроград”. То есть (исходя из совсем другого) она пришла к тому же, что Солженицын (и как всегда думал я). И, конечно, так оно и есть: Петроград . И надо быть Собчаком, болтуном, пустомелей и Хлестаковым, чтобы после всего наименовать его Санкт-Петербургом. Образчик либерального маразма.

Заграда между посюсторонним и потусторонним (во всей его амплитуде — не просто „экуменической”, но аж до Блаватской и до Тибета) у Шварц была взаимопроницаема, и потустороннее ее, так скажем, нередко навещало. Сама ее поэзия порой была этим потусторонним; она видела самого Антихриста („Элегии на стороны света”). И это — типично питерское. У Седаковой аналогичное вылилось в... филологию москвички, оно у нее трезвее. Елене, правда, Андрей Белый был брат родной, а он москвич. Но это исключение, подтверждающее правило. Да и петербургская мистика, несмотря на все арбатство, бежала у Белого по жилам. Уже в 13 (!) лет Лена „все время говорила об Андрее Белом”. <…>

Шварц — единственный поэт, которого адепты называют гениальным . (Ну, еще Бродского.) Я этого не люблю: тут есть какое-то педалирование назло оппонентам и недоброжелателям, есть какой-то примитивизм. Я (для начала) назвал в некрологе ее поэзию сказочной — и проще, и точнее».

Некролог Елене Шварц Кублановский напечатал в «Вестнике РХД» (II — 2010,                № 197)

Грачик Мирзоян. Перечитывая Григора Нарекаци. Беседу вела Т. Геворкян. — «Вопросы литературы», 2011, март-апрель .

«— А вот, например, в статье Л. Мкртчана „Мятежный гений” указана не ориентировочная, а точная дата — 951 год (год рождения Г. Нарекаци. — П. К. ). Но теперь, надо понимать, и она оказывается неверной?

— Увы, это так, хотя именно она вошла в „Армянскую советскую энциклопедию”. Единственный, кто правильно назвал дату рождения Нарекаци до расшифровки тайнописи, был наш великий поэт и выдающийся филолог Паруйр Севак. Откуда он ее знал, осталось его тайной».

Элеонора Пастон. Чародей Похитонов. — «Наше наследие», 2011, № 97 .

О гениальном художнике-передвижнике, и сегодня остающемся загадкой для искусствоведов.

«Картина „Вид на Буживаль” — уникальный образец, позволяющий разгадать тайну техники живописи Похитонова, о которой писал В. Н. Бакшеев: „У большинства художников видно, как написано, можно разгадать технику, а у Похитонова не поймешь: намазано, счищено и сверху опять писано. А все живет, дышит. Это действительно какой-то чародей”. О том же говорил И. Е. Репин: „…как он пишет — никак не поймешь: счищено, потом опять написано сверху. Чародей!”

Исследования картины „Вид на Буживаль” позволили „разложить” по полочкам всю сложную поэтапную систему построения красочного слоя в картине, разную для различных ее частей. Так, красочный слой переднего плана счищен до нижележащего, затем по вновь написанному красочному слою, по-сырому, нанесено инструментом типа гребенки изображение изгороди, а для изображения травы переднего плана применены инструменты с острыми наконечниками, которыми по сырой краске процарапаны травинки. Иной характер построения красочного слоя проявляется на заднем плане картины. Изображение акведука и неба писалось в несколько приемов. В нижней основе красочного слоя использованы более темные, серо-голубые тона, в верхних — более светлые, нежно-бирюзовые оттенки. Вся эта сложная маэстрия позволила художнику добиться тончайших оттенков, передать многообразие форм отдельных деталей и одновременно воссоздать ощущение глубокого пространства, дать обобщенный пейзажный образ.

С Буживалем, живописным пригородом Парижа на реке Сене, связаны значимые для Похитонова страницы его жизни во Франции. В конце 1870-х — начале 1880-х годов он часто приезжал сюда, посещая И. С. Тургенева в его усадьбе „Ясени” и бывая на вечерах в доме Полины Виардо, где встречался с видными представителями французской творческой интеллигенции».

Александр Репников. Лев Александрович Тихомиров. — «Вопросы истории», 2011, № 4.

Главный специалист Российского государственного архива социально-политической истории пишет здесь (в рубрике «Исторические портреты») об одной из самых «рискованных» общественно-политических фигур  конца XIX — начала XX века — видном идеологе «Народной воли», перешедшем в стан монархистов и возглавившем их ведущий орган — газету «Московские ведомости». После «измены» ему не доверяли оба стана, он очень страдал, писал свою бесконечную «Монархическую государственность», тщился помогать П. А. Столыпину (тот, прислушиваясь и помогая «революционеру-изменнику», тоже, как оказалось, не слишком-то верил в его новые идеи), застал торжество большевистского хама и скончался в Сергиевом Посаде в 1923 году. Сохранились его интереснейшие дневники (большая часть которых, как я понимаю, не опубликована).   

Юрий Ряшенцев. Цветы и волчата. Стихи. — «Знамя», 2011, № 4.

Я вновь — под деревьями. «Отче наш, иже еси…»

Спасибо Тебе и листве.

И камбалы клёнов и медленных лип караси —

все плещутся там, в синеве.

А глянешь на тёмную вязкую воду пруда —

там облачко с лёгкой хандрой

витает. Похоже, что нас небеса и вода

морочат неясной игрой.

Вон старый рыбак, оттолкнув от причала корму,

вершит свой бессмысленный труд.

И адрес Господний, как видно, неясен ему —

так искренно смотрит он в пруд.

Мне кажется, воздух меж сучьев, в просвете ветвей,

коль пристально смотришь наверх,

как будто прохладней становится и розовей…

Куда ты, мой добрый четверг?

Ещё ведь не вечер, не вечер, не август пока.

И век — он ещё стригунок.

И небо, и небо, в котором хандрят облака,

и небо чуть плещет у ног.

Ирина Савкина. «У нас никогда уже не будет этих бабушек?» — «Вопросы литературы», 2011, март-апрель .

«Во многих нынешних текстах ценность и необходимость бабушкиного предания, опыта часто ставятся под сомнение. Образ бабушки (и вообще старости) социализируется и маргинализируется и, если можно так выразиться, деприватизируется. Моя бабушка превращается в ничью, в социальный феномен, в нечто отчужденное от рассказчика/цы-внука/чки. <…> Для филолога во всем этом есть еще один важный аспект: то, что происходит с бабушками в современной прозе, — знак трансформации культурной парадигмы, попытка вырваться из уютной и обжитой тюрьмы утопий и стереотипов, вернуть бестелесной жертве идеализации (это, видно, в «старой» прозе, так, что ли? — П. К. ) плоть и голос, не бояться увидеть на месте предполагаемой гармонии — хаос, потому что ответы можно получить, только задавая вопросы». Тоска-то какая. Впрочем, примеры здесь все убедительные, они — из «актуальной», современной литературы, из другой, так  сказать, «тюрьмы».

Автор исследования проживает в Финляндии, специализируется по «женской прозе» XIX века.

Эльжбета Савицкая. Культурная хроника. — «Новая Польша», 2011, № 2 (127) .

В традиционном разделе журнала есть сообщение, мимо которого я пройти не могу.

«Исполнилось 70 лет Эве Демарчик — певице, многие годы связанной с краковским „Погребком под Баранами”, выдающейся исполнительнице польской поэзии, в том числе произведений Камиля Кшиштофа Бачинского, Мирона Бялошевского, Болеслава Лесьмяна, Юлиана Тувима. Юбилей прошел тихо. Торжественных концертов не было, так как сама звезда уже несколько лет их не дает и не показывается на публике. Разве что в „Фейсбуке” был помещен видеофрагмент выступления Эвы Демарчик 1970 г. („Цыганка” на стихи Осипа Мандельштама в переводе Ежи Помяновского (главного редактора „Новой Польши”. — П. К. ) и на музыку Анджея Зарицкого)…»

Великую певицу («черного ангела» польской эстрады) можно посмотреть и в Ютубе. Очень советую.

Елена Сафронова. С кем идет перекличка? — «Знамя», 2011, № 3.

Этот текст о последней книге Юрия Кублановского открывает здесь блок рецензий. Что тут скажешь? Стихи Ю. К. от этого, с позволения сказать, «отзыва» хуже, конечно, не станут, но вот читателя поэзии — жалко. Его, как видно, держат за дурака.

Если же пересказать «рецензию» одним-двумя грубовато-схематичными предложениями, выйдет примерно такое: «Ну, написал тот самый Кублановский новую книжку стихов… Ничего особенного. Сказать ему нечего. Повторяет сам себя». Здборово. Я даже сочинил на сей текст пародию, заменив фамилию стихотворца — на Ходасевича (именитых и любимых мною поэтов-современников старшего поколения решил не трогать).

И аккуратно прошел по лекалу вот этой — конечно, никак не разгромной, «аналитической» ! — «рецензии» с другими цитатами. Использовал и прелестные обороты Сафроновой типа «в традициях русской поэзии — зарисовки из путешествий, тесно сопряженные с „размышлизмами”», «самые, пожалуй, „жизненные” стихи в сборнике», «но имеет ли место „эволюция” поэта?».

Прекрасен у нее и финал: «И самое главное: с кем идет перекличка?»

По-моему, у меня финал не хуже: «И самое главное: путем какого зерна? И вообще — какого?» Старинное русское слово «безобразие» богато разнообразными смыслами.

…Что же до судьбы живого человека, то удивительно, как журнал, позиционирующий себя антикоммунистическим , уделяющий много места новейшей истории, оперирует такими снисходительно-небрежными оборотами, как «биография типичного диссидента». Или — «предложение уехать из страны, с которой установилось грандиозное взаимное непонимание <…> принятое, разумеется». Это, что ли, о человеке, у которого восемь часов шел обыск, когда чекисты не побрезгали ворошить и постель младенца-сына?

О литераторе, который — после весьма нетипичного возвращения — долгое время был вынужден добиваться российского гражданства?

Юлия Соколова. Нумера. — «Новый город», Рыбинск, 2011, № 1 (7).

Обильно иллюстрированное исследование о Волголаге, «его жуткая нумерология, „наука” архивных документов ГУЛАГа». Кстати, с этой публикацией причудливо рифмуется — тема уничтожения — кропотливая статья Дмитрия Коновалова, члена Общественного совета «Мологский край» — «К 70-летию Рыбинского моря», вышедшая в  «сестринском» «Новому городу» издании — во 2-м номере «Рыбинской среды». Добавлю, что «Новый город» представляет тут книгу Павла Зайцева «Записки пойменного жителя» (2011, «Медиарост»), главы из которой в 90-е печатались в «Новом мире». Ту публикацию готовил вышеупомянутый Ю. Кублановский, он же составил и полное издание уникального свидетельства бывшего мологжанина. Книга только что вышла из печати, аккурат к 70-летию с начала затопления коммунистическими властями Молого-Шекснинского междуречья. К слову сказать, я собираюсь написать на нее рецензию.

Что до совместного с «Новым миром» поэтического проекта «„Новый мир” — „Новый город”», то в этой книжке «НГ» — подборка стихов Георгия Иванова.

Владимир Соловьев. — «Иллюзион» вчера, сегодня, завтра. — «На память будущему» (альманах Издательского Дома Тончу), 2011.

Ведущий искусствовед Госфильмофонда об истории знаменитого кинотеатра. Легендарный «Иллюзион» «и сейчас, в наше трудное время <…> хотя и растерял часть зрителей, и чуть потускнел его прежний ореол, как и прежде продолжает показывать прекрасные фильмы, принося радость людям».

350-страничное издание включает в себя исторические очерки, москвоведческие статьи, фрагменты из интереснейших книг, как из уже выпущенных в Издательском Доме Тончу, так и из готовящихся к изданию.

Александр Ткаченко. Хула на Святого Духа. Правда ли, что Бог не прощает этого греха? — «Фома», 2011, № 4 .

Из финала статьи.

«Трудно найти человека, который бы утверждал, что не стремится к истине. Но далеко не всегда истина радует и греет душу. Каждый раз она как бы раскрывает перед нами два плана нашего бытия: как мы могли бы жить, следуя замыслу Божию о нас; и — как мы живем на самом деле. И тогда — через совесть, через разум, через душевную боль — мы явственно ощущаем, в чем и каким образом уклонились от истины. Это и есть действие Святого Духа в каждом человеке. А хулой на Духа является упорное и постоянное отвержение такого благодатного действия, когда, в конце концов, человек становится просто неспособен к покаянию. Известная школярская мудрость гласит: повторенье — мать ученья. Многократное и осознанное следование злу, к сожалению, тоже приносит вполне определенные плоды в виде полного омертвения души, которая делается неспособной отличить добро от зла.

Слова Господа „не простится ни в сем веке, ни в будущем” — не угроза, а заботливое предостережение от этой беды, которая может иметь свое начало в какой-нибудь самой незначительной мелочи, крошечном нравственном компромиссе. Сам по себе он, конечно же, еще не является той самой хулой, которая не простится ни здесь, ни в вечности. Но каждый такой бессовестный поступок, подобно снежному кому, способен намотать на себя множество других, уже более серьезных злых дел, которым, в свою очередь, тоже будет найдено „достойное” оправдание. И наконец наступит момент, когда все доброе в человеке окажется погребено под этими глыбами произвольно сотворенного им зла, а навык отвержения очевидной истины превратится в его вторую натуру. Такой несчастный никогда не сможет получить прощение и исцеление от Духа Истины, потому что сама истина станет для него мучительной и ненавистной. А спасти того, кто с ненавистью отвергает свое спасение, не может даже всемогущий Бог».

Джузеппе Унгаретти. Стихи. Перевод с итальянского и вступительная статья

Петра Епифанова. — «Иностранная литература», 2011, № 2

inostran>.

Отличный подарок к текущему «итало-российскому» году. Интересно, что на Унга­ретти косвенно влиял наш Сергей Есенин (Д. У. первым и перевел его на итальянский).

Этот великий поэт, наставником которого был Г. Аполлинер, прожил огромную жизнь (1888 — 1970), перенес немало трагедий, несколько лет не писал стихов и жил в ожидании смерти — как вдруг на склоне дней встретил 26-летнюю Бруну Бьянко, которая подарила своему престарелому поклоннику необыкновенную поэтическую энергию. И вот, в свои последние три года, Джузеппе создал вместе с нею стихотворный цикл «Диалог».

В номере, в частности, публикуются (впервые по-русски) «Хоры, описывающие состояния души Дидоны». «„Хоры” наполнены многочисленными аллитерациями, которые перевод передать не в силах. Унгаретти, писавший с расчетом на особую декламацию (он сам великолепно читал свои стихи), называл „Дидону” одним из самых мелодичных своих произведений)».

Здесь также публикуются — помимо прочего — интересные мемуарно-художественные записки молодого поэта (и врача) из США Александра Стесина «Вернись и возьми» и исследование о немецком кабаре 20 — 30-х годов.

Максим Фролов. «Вынужден вновь напомнить о себе и о своем деле…» К истории ареста, заключения и реабилитации Ю. Г. Оксмана (1936 — 1958). — «Вопросы литературы», 2011, март-апрель.

«Опираясь на сохранившиеся архивные документы, мы проследим „крестный путь”, пройденный ученым, — арест, допросы, непосильную физическую работу, болезнь, реальную близость к смерти, возвращение в 1946 году и последовавшую спустя двена­дцать лет реабилитацию. <…> В ноябре 1958 года Институт русской литературы выплатил Юлиану Григорьевичу компенсацию по реабилитации в размере двухмесячного оклада — 8 тысяч рублей. На обратной стороне талона, сохранившегося от почтового перевода, он оставил следующую надпись: „Цена крови! Эти 8 тысяч мне выдали в порядке компенсации за 10 лет незаконного заключения”».

Елена Чуковская. «Каждый шаг своего пространства я отвоевывал». Александр Солженицын — от издания к изданию. — «Вестник русского христианского движения», Париж — Нью-Йорк — Москва, 2010, № 197 (II — 2010).

Публикация доклада, прочитанного на международной конференции о Солженицыне, состоявшейся в Париже в марте st1:metricconverter productid="2009 г" w:st="on" 2009 г /st1:metricconverter .

Напомню, что 28 апреля с. г. постоянному автору «Нового мира» Елене Цезаревне Чуковской вручили Литературную премию Александра Солженицына «за подвижнический труд по сохранению и изданию богатейшего наследия семьи Чуковских; за отважную помощь отечественной литературе в тяжелые и опасные моменты ее истории».

«14 ноября 71. Сегодня днем звонил, просил „таблетки, чтоб не спать, а то суток не хватает”. „Тону в эпохе”.

1 декабря. Думает успеть к февралю первую редакцию. Мне велено собирать недостающие речи Гучкова, манифест 17 октября и биографии некоторых кадетов.

16 декабря 71. Очень хвалил Мельгунова — „историк милостию Божьей”, с восхищением говорил о Шипове.

„Сейчас изучаю историю идей и становлюсь гораздо более мягким и считаю, что надо стараться улаживать всё миром”.

27 января 72. Говорил, что такая к нему ненависть после похорон Твардовского — какое-то начальство из-за него не приехало на похороны, сказав „на одной земле тесно”, „вплоть до автомобильной катастрофы”.

Раньше думал, что II Узел будет маловажным, проходным, а теперь — что писать его весь год, т. к. тут конец многим взглядам и течениям, а дальше — всё одно и тоже.

24 февраля 72. Статьи в „Лит. Газете” против „Августа”. Чувство окруженности бедами, которые уже совсем рядом.

15-го мая. Говорил о романе: „Я не могу с 36-го года держать в голове все эти номера дивизий и вообще громоздкую военную часть, надо было сбросить с плеч. А дальше войны будет мало — личные линии.

Сейчас трудность. Много читать — мешает писать. Мало читать — будет неквалифицированно, не точно. Очень трудно соблюсти пропорцию. Но пишется сейчас хорошо”.

9 июля. Заговорили о несходстве Воротынцева и кн. Андрея. Что кн. Андрей высокомерен, ничего не делает, не умеет с мужиками, а Воротынцев — деятель. Но Ал. Ис. добавил, что потом из его дел ничего не получится, потому что „время такое”. Ничего крупного, только частные удачи (вывел отряд). <…>

5 ноября 72. Вчера ездила с набежавшими делами. Мы сели на станции и вдруг к нам подошли два пьяных юнца (лет 16-ти). Один попросил прикурить. При этом он почти не стоял на ногах, качался и мог упасть на Ал. Ис. Я, испугавшись этого, чуть протянула руку вперед, отстраняя. И вдруг он начал кричать на Солженицына — ты что толкаешься и пьяными руками начал вытаскивать из кармана нож. Я пыталась его уговорить и не дать выйти драке. Почему-то в голове проносилось воспоминание о старичке, который что-то колдует над рельсами (из Анны Карениной) — так же этот пьяный, осоловелый шкет „колдовал” у себя в кармане, не понимая „на что он руку подымал”. До сих пор у меня перед глазами эта нелепо-жуткая картина, а на душе ощущение не страха — нелепости происходящего. Ал. Ис. вышел из себя, стал на него кричать, я — юлила и кое-как удалось его быстро увести. Пьяные еле стояли на ногах и не погнались.

Ровно три года назад в этот день его исключали — а тут вот кинулись уже с настоящим ножом, а не фигуральным.

14-е ноября. Снова о романе: „2 узла потребуют 5 лет. Т. е. на всё надо 40 — 50 лет. Жизни не хватит. Если начать в 25 лет — не хватит мастерства, а в 45 — жизни. Конечно, в первых двух узлах затянули меня привычные повествовательные главы, но вот тут прочел Розанова и утвердился — будут дальше большое место занимать фрагменты. Чем мне по каждой восхитившей меня мысли строить диалог, так я лучше вставлю просто фрагмент во внешне бессвязный поток, скрепленный одним общим, не бросающимся в глаза стержнем”.

Сказал, что у него 8 типов прозы в романе:

1. Повествовательная. 2. Обзорная. 3. Монтажная. 4. Документальная. 5. Экран.               6. Фольклор. 7. Фрагменты. 8. (забыла название)».

Дмитрий Шеваров. Он слышал печальные звуки, которых не слышал никто. Перечитывая Николая Рубцова. — «Лампада», 2011, № 2 (77) .

«Пожалуй, Николай Рубцов — единственный из больших поэтов ХХ века, лучшие стихи которого впервые были опубликованы не в толстых литературных журналах и не в книгах, а в районных и областных газетах. В маленьких газетах цензурный надзор

не был таким свирепым, да и добрые люди по-землячески помогали. Но тут была другая беда — дружеская бесцеремонность газетчиков, приспосабливавших стихи Рубцова к случаю, к требованиям районного начальства.

К примеру, одно время беспощадно вымарывалось слово „грустный”. Ну не было в советской жизни места даже грустным ивам, не то что грустным людям. Догадываясь, что именно это слово вызовет раздражение, Рубцов, посылая стихи в редакцию, с удивительным терпением и даже смирением пытался объясниться: „Если вашу газету не устроит слово ‘грустные‘, можно его заменить другим. Это сделать легко, хотя никакое другое слово, никакой другой эпитет здесь не будет точнее и лучше…”

Некоторые стихотворения поэта до сих пор не восстановлены в авторской редакции и вот уже больше тридцати лет печатаются в книгах в искаженном виде. В „Тихой моей родине” Рубцов пишет о возвращении в Никольское и радуется тому, что рядом со школой ничего не изменилось, даже забор остался старый.

Старый забор перед школою,

Тот же зеленый простор.

Словно ворона веселая,

Сяду опять на забор!..

В редакции областной газеты, опасаясь нагоняя от обкома, поменяли „старый” на „новый”. И с тех пор во всех изданиях торчит этот бессмысленный „новый забор перед школою”. По той же неряшливости и некомпетентности нынешних издателей тиражируется ляп в классически стройных „Осенних этюдах”, где в финале вместо рубцовской „звезды любви” светит казенная „звезда труда”.

И все-таки скажем спасибо тем, кто публиковал поэта, кто привечал его в редакциях, кто давал ему заработать на хлеб. Рубцова печатали „Сокольская правда” и великоустюгская „Советская мысль”, череповецкий „Коммунист” и газета „Волна” села Вашки».

В этом же издании храма Иконы Божьей матери «Знамение» в Ховрине (журнал отлично сверстан и тщательно выстроен) публикуется и очерк Д. Шеварова о художнике Станиславе Жуковском — одном из последних певцов уходящей — в первой четверти прошлого века — патриархальной жизни. Судя по некоторым данным, художник кончил свои дни в 1944 году в том же концлагере в Прушкове, где и сгорел со своими воспитанниками Януш Корчак.

Составитель Павел Крючков

ИЗ ЛЕТОПИСИ «НОВОГО МИРА»

Июнь

15 лет назад — в № 6 за 1996 год напечатан роман Сергея Залыгина «Свобода выбора».

25 лет назад — в № 6, 8, 9 за 1986 год напечатан роман Чингиза Айтматова «Плаха».

55 лет назад — в № 6 за 1956 год напечатана статья Константина Симонова «Памяти А. А. Фадеева».